Человек, который умер смеясь [Дэвид Хэндлер] (fb2) читать онлайн

Дэвид Хэндлер Человек, который умер смеясь

Диане, которая просит, чтобы все хорошо закончилось

Ночью и днем есть только ты,

Единственный мой, под луной и под солнцем.

Из песни Коула Портера

Знаете, я тут думал про этот «розовый бутон»^[1], про который вы пытаетесь разузнать. Может, это что-то, что он потерял.

Мистер Бернстайн — репортеру,

фильм «Гражданин Кейн»

ГЛАВА 1

Мне снилась Мерили, когда зазвонил телефон. Сон я не запомнил, но лицо горело, и было трудно дышать. Лулу опять устроилась спать у меня на голове — она завела себе такую привычку, когда домовладелец убавил отопление. Я спихнул ее и попытался сфокусировать взгляд на часах возле кровати. Это далось мне с трудом. Я пил бойлермейкеры^[2] в «Даблин-Хаус» до половины третьего, а с тех пор прошло… ровно девять минут.

Я снял трубку. Голос на том конце был хрипловатый, с бруклинским выговором. Неужели Единственный?

— Ты круто пишешь, приятель. Очень круто.

Я прокашлялся.

— Вы что, прочли мою книгу?

— Мои ребята читали. Она произвела на них впечатление. Говорят, динамичная и, как там это, актуальная.

— «Ньюсуик» тоже так считает. Это фраза из их рецензии на задней стороне обложки.

— Нам надо поговорить, приятель.

— Охотно. Вот когда прочтете, тогда и поговорим. И больше никогда не звоните мне посреди ночи. Это невежливо.

— Слушай, ты вообще соображаешь, с кем разговариваешь? Я — Санни Дэй! Ты кем себя возомнил — мной?

Я повесил трубку и нырнул обратно под одеяло и Лулу. У меня не так-то много в жизни осталось — только Лулу и моя гордость. Уснул я мгновенно.

В следующий раз я проснулся оттого, что в дверь громко и настойчиво колотили. Сначала показалось, что это стук в висках, но звук шел от двери. Лулу залаяла. Я попытался ее заткнуть — для практически безногого существа лай у нее просто оглушительный, — но она спрыгнула с кровати и вразвалку направилась к двери, не переставая лаять. Я снова всмотрелся в часы. Еще и девяти утра не было.

— Кто там?

— Санни Дэй! — послышалось из-за двери.

Я откопал в куче одежды на стуле шелковый халат.

— Как вам удалось проникнуть в здание?

— Вик умеет обращаться с замками!

— Кто такой Вик?

— Давай, Стюарт, открывай уже!

Я открыл, и за дверью действительно оказался Санни Дэй. Очень странное ощущение — увидеть вживую человека, знакомого еще с детсадовского возраста. Он выглядел в точности как на экране, только как бы усиленный — еще меньше ростом, еще толще, морщины на лбу глубже, черные брови гуще, нос больше. Санни уже перевалило за шестьдесят, но волосы он по-прежнему зачесывал назад и красил в черный цвет. Похоже, волосы на груди он тоже красил, в чем можно было убедиться воочию благодаря распахнутой шубе и расстегнутой до пупа красной шелковой рубашке. Загорелый и бодрый, он явно недавно побрился и пах одеколоном и тальком. Он протянул ухоженную руку. Я ее пожал. Рукопожатие оказалось чертовски крепкое, не то что у меня.

За его спиной возвышался блондин лет сорока в коротком приталенном пальто, с пробивающейся лысиной и длинным шрамом на подбородке. Ростом, наверное, метра два и весом за сотню килограммов.

— Это Вик Эрли, — сказал Санни.

Вик сухо кивнул.

— Вы вообще спите когда-нибудь? — поинтересовался я, стоя в дверях и дрожа от холода.

— Может, впустишь? — спросил Санни.

Я впустил их в квартиру, и в моей крошечной гостиной сразу стало очень тесно. Лулу залилась яростным лаем и тут же спряталась под письменный стол.

— Ну ты молодец, Лулу, — сказал я ей.

Санни окинул взглядом скудную меблировку, ворохи газет, пыль, пивные бутылки, раковину со стопкой грязных тарелок и капающим краном, видневшуюся в проеме двери.

— Что здесь у нас, сцена «бедность не порок»?

Вик засмеялся.

Я пошел в кухню, разболтал в стакане с холодной водой две ложки растворимого кофе с горкой и влил в себя вместе с тремя таблетками обезболивающего. Потом я бодро улыбнулся.

— Начинайте день с плотного завтрака.

Санни оскалился в ответ, откопал в кармане коробочку мятных драже «Сен-сен» и сунул два в рот.

— Одевайся, — скомандовал он. — Вылетаем через час.

— Куца вылетаем?

— В Лос-Анджелес. У меня в поместье отдельный гостевой домик, живи там сколько хочешь.

— Погодите-ка…

— Ив темпе, а то…

— Стоп! О чем вообще разговор?

— Я тебя выбрал, — сказал он. — Ты подходишь.

Я плюхнулся на тахту и потер глаза.

— Сказал своим ребятам, они все сделают. Какие условия ты хочешь — такие и получишь. Дело сделано.

— По-моему, вы не поняли, — медленно произнес я. — Ничего не сделано. Я возьмусь за вашу книгу, если решу, что мне это интересно, а я пока не решил.

— Ну что я тебе говорил, Вик? — заулыбался Санни. — Ты парень дерзкий. И талантливый. И круто пишешь.

— Да неужели.

— Ужели. После того, как мы вчера поговорили, я взялся за твою книжку. Извини. Не привык работать с нью-йоркскими умниками. Вечно забываю, что вы, ребята, такие… как это сказать? Чувствительные. Ну, в общем, я всю ночь читал. Даже спать не хотелось, так меня захватило. Я с тобой не согласен, конечно, — ну то есть с выводами в конце. Но это ничего. Главное, что история интересная, и у тебя есть стиль, а не просто умные слова.

Даже и добавить нечего.

— Не пробовал продать права на экранизацию? Роль отца классная. Я б ее круто сыграл.

— «Орион» предлагал ее Полу Ньюмену.

— Ну, он тоже кое-что умеет, — весело отозвался Санни.

Вик засмеялся. Ему явно платили в том числе и за это.

— Надо нам с тобой как-нибудь поболтать о литературе, приятель. Я же бросил пить, времени теперь полно. Ты бегать любишь? Мы с Виком каждое утро пять миль пробегаем. Сегодня утром уже пробежались по Центральному парку. Вик когда-то играл в нападении за «Брюинс»^[3].

Вик бесстрастно смотрел на меня сверху вниз, но я не трусил, твердо зная, что в честной драке продержусь против него не меньше двух десятых секунды.

Я повернулся к Санни.

— Мы можем поговорить наедине?

Он подергал золотую цепочку, затерявшуюся в зарослях на груди.

— Вик, подожди в лимузине.

Вик вышел. Лулу опять лихорадочно залаяла, не покидая своего убежища под столом.

Санни расчистил место на диванчике и уселся.

— Тебя как лучше называть? Стю?

— Хоги.

— Как Кармайкл?^[4]

— Как сэндвич^[5].

Он подозрительно прищурился.

— Шутишь?

— Нет.

— Тогда ладно. Никогда не шути с шутниками. Знаешь почему?

— Нет.

— Мы легкоранимые. В душе. Что тебя тревожит, Хоги? Что не так с моим предложением?

— Все так. Просто это как-то внезапно. Мне надо решить, действительно ли я хочу за это браться.

— А чем ты сейчас занят?

— В профессиональном смысле почти ничем. Но придется на несколько месяцев уехать из города, и…

— У тебя туг девушка?

— Сейчас нет.

— Ты, говорят, был женат на Мерили Нэш.

— Да.

Он покачал головой.

— Это тяжело, я знаю. У меня за спиной два распавшихся брака. В глубине души всегда считаешь, что сам виноват.

— Я сам виноват.

— Не будь так строг к себе, парень. Мне врачи в Бетти-Фордовском центре^[6] сказали очень важную вещь, я ее накрепко запомнил: вину признай, а стыдом себя не терзай.

— Вам, небось, и футболки с таким слоганом выдавали?

— А ты мрачный.

— А вы наблюдательный.

— Ты слишком молод, чтобы быть таким мрачным. Придется тобой заняться. Я, знаешь ли, и сам одно время был такой вот кислый, но теперь у меня гораздо более позитивное отношение к жизни.

— Насчет вашей книги…

— Ну?

— Почему вы решили ее написать?

— Хочется облегчить душу.

— Расскажете правду?

— А как же иначе-то, приятель. Готов выложить все как на духу. Правда прежде всего, если тебя именно это беспокоит. Я весь твой на столько, на сколько понадобится. — Он вскочил на ноги, зашел в кухню, потыкал пальцем посуду в раковине и вернулся обратно. — Это часть процесса моего исцеления, понимаешь? Для меня это очень важно. Нет, я тебе голову морочить не буду — мою карьеру не мешало бы встряхнуть. Мне нужна известность. И бабки. Но это все вторично, главное — правдивый рассказ.

— Моя агентесса сказала, что вы никак не можете найти подходящего писателя. Почему?

— Потому что все эти голливудские ребята, которые пишут про шоу-бизнес, — лживые ублюдки. Их интересуют только всякие гадости, негатив. Печатают вранье, а все, кто читает этот мусор, принимают его за чистую монету. И еще надеются, что я буду с ними сотрудничать. Они просто продажные твари, которые прикрываются конституционным правом на свободу слова. Ты-то настоящий писатель. Ты пытаешься докопаться, чем человек дышит. Вот это мне и нужно.

— А другие источники использовать планируете?

— Это какие?

— Я смогу поговорить с вашим бывшим партнером?

Стоило мне упомянуть Гейба Найта, как Санни напрягся. Секунду он помолчал, потом выпятил нижнюю губу, словно ребенок, — его фирменное выражение лица — и сказал:

— К Гейбу не суйся. Это единственное незыблемое правило. Услышу, что ты хоть раз с ним разговаривал, — сразу уволю.

— Почему?

— Потому что не хочу, чтобы он имел к этому отношение, — отрезал он, багровея.

— Но вы расскажете, почему вы разошлись?

— Расскажу. А со всеми остальными можешь разговаривать. Спрашивай у них что хочешь. Конни, моя первая жена, — мы с ней дружим последнее время. Вик — он был рядом со мной в самые трудные годы. Мой юрист. Ванда. Можешь поговорить с Трейси, если найдешь ее. Последнее, что я о ней слышал, — она в Тунисе, живет с каким-то принцем.

— Закончила карьеру в шоу-бизнесе?

— Сиськи обвисли, так что закончила.

Санни сделал паузу, ожидая, что я засмеюсь. Он не сомневался, что я засмеюсь, — тридцать лет успешной карьеры комика выработали у него такую привычку. Но меня всегда трудно было рассмешить. Это, видимо, немного огорошило Санни, и он переключился на серьезный тон.

— Эта баба меня едва не добила. Я ее любил, все для нее делал. Такая красивая, такая лапочка, всю душу ей отдал. А она в один прекрасный день собрала вещички и свалила без предупреждения. Сказала, хочет найти себя. — Он тяжело вздохнул — ему явно было больно об этом вспоминать, — но тут же заговорщицки подмигнул в стиле «между нами, мальчиками». — Да чего там искать-то? — Он огляделся. — Господи, ну и убожество. Прямо как в родном районе. Штукатурка сыплется, отопления нет. — Он кивнул в сторону кухни. — Тараканы?

— Спасибо, у меня уже есть.

— Очень смешно, — сказал он, не улыбнувшись. — И тебе нравится тут жить?

— Ну, настолько, насколько мне вообще нравится жить.

— Это что, нью-йоркское умничанье?

— Самое что ни на есть.

— Ну так что, возьмешься за мою книгу?

— Боюсь, мы не сработаемся.

Санни нахмурился.

— А какое это имеет значение?

— Нам же придется много времени проводить вместе. Мы будем как…

Он помрачнел.

— Как партнеры?

— Да.

— Послушай, приятель. Я по поводу людей решения принимаю мгновенно. Всегда так делал. Иногда сам потом жалел, но стар я уже меняться. Ты мне нравишься. По-моему, ты талантливый. Думаю, мы сработаемся. Понимаешь? Так что кидай свое барахло в чемодан. Самолет вылетает через…

В висках у меня стучало.

— Мне надо все обдумать. Если надумаю, свяжусь с вами через неделю. Мне тут надо разобраться кое с какими делами, найти передержку для Лулу.

— Бери собаку с собой. У меня полно места.

— Правда?

— Ну да.

— По-моему, вы ей не нравитесь.

Лулу все еще сидела под столом.

— Чепуха. Дети и собаки меня обожают. Знаешь почему? Потому что я чистая душа, как и они. Только критики меня ненавидят, да и хрен с ними. Обязательства у меня перед зрителями. Моими зрителями. Ты играешь, Хоги?

— Играю.

— Давай так. Если Лулу меня полюбит, ты возьмешься за мою книгу. Идет?

— Лулу меня никогда еще не подводила. Если она согласна, то я готов. Идет.

Санни ухмыльнулся.

— Вот это по-нашему. — Он щелкнул пальцами. — Дай мне что-нибудь вкусненькое.

Я достал из шкафчика собачье печенье. Санни сунул его в рот так, что половина высовывалась наружу. Потом он подошел к столу и опустился на четвереньки перед Лулу. Она снова залаяла.

— Ну-ка поцелуй Санни, Лулу, — засюсюкал он. — Чмоки-чмоки! — И пополз к ней с торчащим изо рта собачьим печеньем, точно как в первом цветном фильме Найта и Дэя про цирк, «Большая арена», где он пытался таким образом укротить льва.

Я глазам своим не верил. Санни Дэй, Единственный Санни Дэй ползал по ковру в моей гостиной и пытался накормить мою собаку изо рта в рот. И что самое удивительное, у него получалось. Лулу перестала лаять и завиляла хвостом. Когда Санни подобрался к ней вплотную, она потянула за печенье, но Санни не отдавал, поддразнивая. Она игриво гавкнула на него. Он гавкнул в ответ.

— Знаешь, проговорил он уголком рта, — изо рта у нее пахнет как-то…

— У нее своеобразные предпочтения в еде.

Лулу еще раз куснула печенье. На этот раз Санни позволил ей его забрать. Она удовлетворенно растянулась на полу, жуя печенье. Санни ее погладил. Лулу застучала хвостом об пол.

Санни встал, отряхнул пыль с брюк и победно ухмыльнулся.

— Ну, как тебе? Мы уже опаздываем на самолет!

Вы, возможно, обо мне слышали еще до того, как я связался с Санни. Когда-то я был литературной сенсацией. «Нью-Йорк таймс» в своей рецензии на мой первый роман, «Наше семейное дело», сказала, что я «первый важный новый голос литературы восьмидесятых». Мне вручали премии. Я выступал на литературных мероприятиях. Я был в центре внимания. Журнал «Эсквайр» хотел знать, какое мороженое я люблю (лакричное, и его чертовски трудно найти). «Вэнити фэйр» интересовался, кто мой любимый актер (то ли Роберт Митчем, то ли Мо Ховард, я так и не решил). «Джентльменс куотерли» восхищался моим «непринужденным стилем» и хотел знать, как я одеваюсь за работой (замшевая рубашка «Орвис», джинсы и унты). На какое-то время я стал знаменит, как Джон Ирвинг, только он меньше ростом и все еще пишет.

А может, вы обо мне слышали из-за Мерили. Наш союз был заключен не столько на небесах, сколько в колонке светских сплетен Лиз Смит. Лиз решила, что мы идеально друг другу подходим. Возможно, она была права: с одной стороны Мерили Нэш, очаровательная, серьезная и сексапильная звезда очередной постановки Джо Паппа^[7], завоевавшей «Тони»^[8], а с другой я — высокий, элегантный и, как вы помните, первый важный новый голос литературы восьмидесятых. Медовый месяц мы провели в Лондоне, потом отправились в Париж и объехали большую часть Италии. Вернувшись в Нью-Йорк, мы купили великолепную квартиру в стиле ар-деко на Сентрал-Парк-Уэст. Я отрастил тонкие усики, купил смокинг от «Брукс Бразерс» и приобрел привычку укладывать волосы бриолином. Она носила белую шелковую головную повязку, которую стали копировать все подряд. Мы появлялись на всех премьерах, открытиях новых танцклубов, выставок и ресторанов в городе. Мы снялись в новом клипе Мика Джаггера (сыграли там парочку, которую он везет сквозь ад). Мы купили красный «ягуар» модели XK 150 1958 года, чтобы кататься на нем в Хэмптоне, и щенка бассет-хаунда, которого назвали Лулу. Лулу ходила с нами повсюду. В ресторане «У Элейн»^[9] для нее держали отдельную миску для воды.

Свою старую квартиру с вечными сквозняками на пятом этаже в доме без лифта на Западной Девяносто третьей я оставил в качестве офиса и поставил там текстовый процессор^[10] и личную копировальную машину. Я ходил туда каждое утро работать над второй книгой, вот только никакой книги не было. Это называют творческим тупиком, но мне даже в тупик не с чем было заходить. Лишь пустота внутри и страх, что я разучился делать то единственное, что умел. Как будто все пересохло. У меня просто не вставал — на книгу и, как вскоре оказалось, на Мерили тоже. Эту мою маленькую проблему Мерили встретила, так сказать, лицом к лицу, со всем терпением, сочувствием и тактом. Так уж она устроена. Но через полтора года ее все же достало.

Я переехал обратно в офис, оставив себе усы и Лулу. Все остальное осталось у Мерили. Мне позвонила ее подружка-танцовщица и прозрачно намекнула, что неравнодушна. Тогда-то и выяснилось, что не встает у меня не только на Мерили. Друзья-приятели с коктейльных вечеринок быстро рассеялись. Немногих настоящих друзей я достал своей привычкой заявляться в гости без приглашения, выпивать весь алкоголь в доме и отрубаться. Аванс на вторую книгу растаял. В «Клубе Ракетки»^[11] не приняли мой чек ввиду недостатка средств на счету. Через несколько недель после окончательного оформления развода Мерили вышла замуж за новомодного драматурга из Джорджии, Зака как-его-там. Я прочел об этом в колонке Лиз Смит.

Потрясающе, как быстро жизнь может превратиться в дерьмо.

Я уже три месяца не платил за квартиру, и все шло к тому, что до очередного чека с гонораром мне пришлось бы переселиться в магазинную тележку в Риверсайд-парке. Дела шли совсем паршиво, но тут позвонила агентесса с предложением помочь Санни Дэю, Единственному, написать мемуары.

— Да кому сейчас интересен Санни Дэй? — удивился я.

— Его издатель считает, что много кому, дорогой мой, — ответила она. — Он получит за мемуары миллион триста тысяч.

— Хм.

— А литнегр — сто пятьдесят тысяч плюс треть авторского гонорара.

— Хм-м-м….

Санни Дэя я знал только по фильмам. Ну или из газет — а это, конечно, не обязательно правда. В детстве мне казалось, что он самый смешной человек в Америке. Я вырос на их с Гейбом Найтом фильмах. Найт и Дэй. Критики их никогда особо не жаловали. В конце концов, они все время снимали практически одну и ту же незамысловатую историю о том, как простой парень добился успеха, с задорной версией песни Коула Портера «Ночь и день»^[12] в качестве главной музыкальной темы. Но кого это волновало? Уж точно не меня. Фильмы-то были смешные. Тогда Санни любили все, особенно дети. Он сам был как ребенок, нахальный пухлый уличный мальчишка из Бруклина — заводной, с кучей планов и идей и совершенно невоспитанный. В мире взрослых, в приличном обществе ему места не было. В обществе Санни оказывался благодаря Гейбу. Гейб был звездой футбола в «Первом парне университета» и лыжным инструктором в «Горном курорте». Он пел и покорял сердца девушек. А над Санни смеялись. Все, что делал Санни, было смешно — то, как он, разволновавшись, тыкал собеседника в грудь указательным пальцем, то, как он всхрапывал в раздражении или начинал икать, когда нервничал. Разве можно забыть неуклюжего Санни в «Горном курорте», когда он свернул не туда и его вынесло на сложный склон? Или влюбленного Санни на «свидании вслепую» с Джой Лэнсинг^[13] в «Продавцах содовой», где он пытался демонстрировать светские манеры?

В пятидесятые не было кинозвезд популярнее Найта и Дэя. Их фильмы приносили миллионы. У них было собственное телешоу на Си-би-эс. В лучших ночных клубах и в Лас-Вегасе они, полноправные члены «Крысиной стаи»^[14], были гвоздем программы. Они достигли вершины успеха, но вся слава доставалась Санни. Санни затмил всех. Милтона Берла называли Дядюшка Милти, Джеки Глисона — Большой Человек^[15]. Санни Дэя называли Единственный. А Гейб Найт был обычный симпатичный парень на амплуа простака в комическом дуэте, которому очень повезло — ну или так все думали.

— И вот что круче всего, — сказала агент. — Он обещал рассказать, из-за чего случилась Та Самая Драка.

Найт и Дэй разошлись в 1958 году. Их драка — ее так и называли, Та Самая Драка — стала, наверное, самой знаменитой в истории шоу-бизнеса. Все произошло в ресторане «Чейсенс» на глазах у половины кинозвезд и воротил Голливуда. Санни и Гейба пришлось растаскивать по сторонам, но они успели расквасить друг другу физиономии в кровь. На следующий день они разошлись и больше никогда нигде вместе не появлялись. Двадцать пять лет спустя Джерри Льюис^[16] пытался свести их вместе на своем телемарафоне, но Санни отказался.

Обычно, когда дело касается знаменитостей, никаких секретов не существует. Мне ли не знать, сам был знаменитостью. Но почему на самом деле разругались Найт и Дэй, не знал никто. Оба молчали. Возможно, кто-то из близких и был в курсе, но тоже держал рот на замке. Это, конечно, не самый важный секрет на свете, не то что имя настоящего убийцы Кеннеди или состав крема «Олэй». Но многим до сих пор было любопытно.

Особенно если вспомнить о том, что происходило с ними дальше. Гейб всех удивил, доказав, что все эти годы он был не просто приложением к Санни. Он сыграл главную роль в бродвейском мюзикле. Записал несколько альбомов легкой музыки, и эти альбомы стали платиновыми. Спродюсировал комедийный телесериал, в котором сыграл главную роль — «Шоу Гейба Найта», — и этот сериал довольно долго не сходил с экранов. Гейб играл там замотанного жизнью фотографа из маленького городка с женой, двумя детьми и ручным слоном по имени Роланд. В конечном счете Гейб стал настоящим джентльменом с Беверли-Хиллс — благополучным, представительным и популярным, настолько, что проводил в Палм-Спрингс собственный теннисный турнир для знаменитостей. Его наперебой приглашали на крупные мероприятия по сбору средств на благотворительность и политику. А недавно президент предложил его кандидатуру на пост посла США во Франции. Посол Гэбриел Найт. Вполне подходящая кандидатура, раз уж французы строят у себя собственный Диснейленд — хотя лично я развил бы тему до конца и послал туда Аннетт^[17].

Скорее всего, именно выдвижение Гейба на государственный пост — об этом писали и говорили повсюду — подогрело интерес издателей к книге Санни Дэя. Санни ведь после Той Самой Драки двигался в прямо противоположном направлении.

Он стал, как говорил Ленни Брюс, «человеком, превратившим клоунаду в ад». Санни снял несколько собственных фильмов, начиная с «Парня в сером фланелевом костюме», — он в этих фильмах был и сценаристом, и режиссером, и главной звездой. Он даже пел. Причем ужасно. Все его фильмы провалились, и не только потому, что они были плохие — а это было очевидно даже самым ярым его поклонникам, — а потому, что он утратил то обаяние простодушия и наивности, за которое его так любили. Он не хотел больше быть Растяпой Санни — ему захотелось стать Красавчиком Санни, с голливудским загаром, маникюром и модной одеждой. Ему хотелось, чтобы девушка наконец досталась ему. Этого требовало его самолюбие. Конец его кинодеятельности положила грандиозная комическая история про мафию, «Мойдер Инкорпорейтед» — к этому фильму он написал сценарий, выступил в качестве режиссера и сыграл пять ролей. Я «Мойдер Инкорпорейтед» не смотрел. Как и большинство американцев, я к тому времени перестал ходить на фильмы Санни Дэя.

С ним больше никто не хотел работать. Он вечно наглел и создавал всем проблемы. Санни запустил собственное эстрадное телешоу, но оно продержалось в эфире недолго. Потом вел ток-шоу, которое транслировалось на несколько телеканалов, но оказалось еще менее успешным. Какое-то время он регулярно снимался в «Голливудских клетках»^[18], всегда с большой сигарой в зубах и нахальной ухмылкой. Он появился в «Посмеемся»^[19] в костюме Спэнки Макфарленда^[20]. Выступал с сольной программой в Лас-Вегасе. При этом он становился все более отвратительным. Как-то в Вегасе он соскочил со сцены и ударил какого-то типа, который на него шикал. Дело удалось замять. В другой раз кто-то поставил машину на его место на парковке перед зданием телестудии, и Санни разрядил в нее свой револьвер. Он стал знаменитостью в плохом смысле слова, из тех, кто считает, что им все позволено. Он постоянно скандалил с журналистами, а те в отместку смаковали подробности его бурной личной жизни. В середине шестидесятых Санни развелся с первой женой, актрисой Конни Морган, чтобы жениться на Трейси Сен-Клер, юной старлетке, которой едва исполнилось восемнадцать. Вскоре она превратилась в кинозвезду мирового масштаба — и тут же бросила Санни. Дальше про Санни писали в основном в связи с его дочерью Вандой — моделью, актрисой и немного певицей (ее версия «Ночи и дня» в стиле босса-нова стала хитом). Ванда снялась обнаженной в фильме Роже Вадима и в фотосессии для журнала «Плейбой». В интервью для «Энкуайрер» Санни назвал ее шлюхой, потом стал это опровергать, подал в суд на журнал и проиграл. Потом Ванда в телепрограмме «Сегодня» сказала всей Америке, что больше сотни раз принимала ЛСД. Она вышла замуж за рок-звезду, сделала татуировку на лодыжке, потом стала жить с членом «Черных пантер»^[21]. Ванда была буйная и безумная особа. Я не шучу насчет «безумная». Пару раз она пыталась покончить с собой. К тому времени, как мне позвонила агентесса, про Ванду уже несколько лет ничего не было слышно. Да и самого Санни вспоминали все реже и реже — так, звали иногда в «прожарку»^[22] знаменитостей, — но все изменилось несколько месяцев назад, когда стало известно, что он лег в Бетти-Фордовский центр. Как выяснилось, он много лет пил и глотал всевозможные таблетки. И вот теперь собрался привести свою жизнь в порядок.

— Говорят, он всерьез взял себя в руки, — уверила меня агентесса. — Вроде бы стал другим человеком.

— Думаешь, он решил насолить Гейбу?

Она многозначительно хмыкнула.

— Думаю, это вполне вероятная версия.

— И он расскажет всю правду про их драку?

— У него это в контракте на книгу прописано. Слушай, Дэй сейчас вообще никому не нужен. А с честной книгой он вернется в обойму — Карсону попадет, к Донахью^[23]. Вон, посмотри, как у Сида Сизара неплохо вышло^[24]. Даже видеокассету с программой домашних тренировок выпустил. Ну что, Хоги? Сказать им, что ты заинтересован?

— А почему ты про меня-то вспомнила?

— Он хочет серьезного и незаурядного автора.

— Вот я и спрашиваю, почему ты про меня-то вспомнила?

— Да брось, Хоги. Хочешь с ним встретиться?

— Не стоит. Ну какой из меня литературный негр?

— Опыта у тебя нет, но может быть, эта работа как раз и поможет тебе снова начать писать. Выберешься из дома, займешься делом. И работа не пыльная. Просто пару месяцев посидишь возле его бассейна с магнитофоном. Можно даже имя твое не упоминать. Ну, что скажешь?

Я все еще сомневался. Санни Дэй хотел добиться сочувствия и понимания американцев. Он хотел, чтобы его снова полюбили. Я не был уверен, что хочу ему в этом помогать. Мне он казался самой настоящей свиньей. Плюс мне не очень-то хотелось становиться литнегром. Что бы там ни писали на книжных суперобложках, не бывает никаких честных мемуаров. Есть только то, что запомнила о своей жизни знаменитость, а память не то чтобы лжет, но она ограждает и защищает человека от мучительной правды. Литнегра привлекают, чтобы стиль изложения знаменитости, анекдоты из жизни и всяческие задушевные откровения казались искренними и правдивыми, даже если они таковыми не являются. А еще литнегр должен сделать так, чтобы знаменитому «автору» понравилась книжка, чтобы он или она согласились на рекламное турне по ее продвижению — тогда у издателя будут шансы окупить миллионные вложения. Я всегда относился к работе литнегра как к простатиту — думал, что уж со мной-то этого никогда не случится. Не факт даже, что у меня получится. Я не очень-то хорошо умею общаться с людьми — я и писателем-то стал, чтобы держаться от них подальше. Плюс мне сложно не выпячивать собственное эго. Нет, ну я пытаюсь. но оно все равно выпячивается.

Но особого выбора не было. Я сидел дома один и уже начал разговаривать с парнем из рекламы чистящего средства для унитазов. Дела шли паршиво. Так что я разрешил агенту послать Санни экземпляр «Нашего семейного дела». Она сказала, что отправит курьера прямо в отель «Эссекс-Хаус». Санни как раз приехал в город, чтобы поучаствовать в «прожарке» Мики Руни.

— Попытка не пытка, — сказала она.

— Попытка не пытка, — согласился я.

ГЛАВА 2

Через три дня мы с Лулу улетели в Лос-Анджелес. Летели мы первым классом. Как бы у Санни ни обстояли дела с финансами, он всегда летал первым классом. У Лулу даже было собственное сиденье рядом со мной, хотя из переноски ей вылезать не разрешалось. Полет был так себе. Резиновая еда, раздражительная стюардесса. Весь Средний Запад накрыло тучами. Когда-то меня полеты возбуждали, но это давно прошло. Хотя теперь меня ничего в мире не возбуждает — ну разве что бейсбол.

Большую часть полета я потратил на чтение полной сплетен неавторизованной биографии «дуэта веселых тусовщиков, который смешил Америку все пятидесятые» под названием «Ты — единственный». Она вышла в конце шестидесятых, и там полно было историй о ревности, оскорбленном самолюбии и стычках между Гейбом и Санни. А еще о деньгах и о том, как они их тратили — например, на первые же серьезные гонорары пошли и купили одинаковые красные «кадиллаки» с открытым верхом, причем расплатились десятидолларовыми купюрами. Или о том, что у Санни было пятьсот пар обуви, и он надевал каждую один раз, а потом кому-нибудь отдавал. Но мне в основном хотелось узнать, как автор объяснил их драку. По его версии, Санни, заядлый игрок, кому-то задолжал кучу денег и использовал дуэт как нечто вроде векселя, заставляя Гейба выступать с ним бесплатно в казино в Лос-Анджелесе, принадлежавшем мафии, под угрозой вылета из шоу-бизнеса с «волчьим билетом».

Меня эта версия не убедила. Может, что-то подобное и имело место, но я сомневался, что разругались они именно из-за этого. Вообще в шоу-бизнесе такие договоренности обычное дело. По словам Мерили, в бродвейских театрах еще и не такое бывало. Вряд ли из-за подобной истории партнеры катались бы по ковру в ресторане «Чейсенс».

Кроме того, если б это была правда, Санни не обещал бы теперь рассказать взаправдашнюю правду.

Мне предстояла непростая работа. Не очень-то почетная, но если я не справлюсь, придется задуматься, не пора ли идти учиться на стоматолога. Тут недостаточно просто связать в единое целое самые смешные байки от Санни, надо еще и вызвать у читателя симпатию к нему. Для этого нужно его понять — а чтобы понять, придется заставить его мне открыться. В этом-то и состояла моя задача. И все-таки, чем больше я свыкался с этой мыслью, тем больше верил, что смогу сделать из мемуаров Санни нечто особенное. Я же не какой-нибудь там заурядный литнегр.

Я же предупреждал, это все мое эго.

Большой Вик ждал меня в аэропорту. На нем была ветровка и кепка с эмблемой «Доджерс», а в руках он держал картонку с надписью «ХОГ» — ну мало ли, вдруг я его не узнаю.

— Санни у психотерапевта, — сказал он, беря переноску с Лулу. Она тихо зарычала. — Сказал, вернется к обеду. Так что есть время устроиться.

Мы встали на длинную движущуюся дорожку к зоне выдачи багажа.

— И давно вы на Санни работаете? — спросил я его.

— Уже одиннадцать лет, — Вик говорил на одной ноте, будто декламировал заученное наизусть. — Он заметил меня, когда я играл за университетскую команду, и прочитал про то, что я пошел в морскую пехоту вместо профессионального спорта. Когда я вернулся, про меня написали в «Таймс». Тогда он позвонил и предложил работу. Меня ведь во Вьетнаме ранили.

У меня в голове металлическая пластинка.

— Сильно жить мешает?

— Иногда голова болит. Когда ветрено, удается ловить радиопередачи.

Я молча смотрел на него.

— Это Санни так шутит, — пояснил он.

— А, ну да, конечно.

— А вы воевали, Хог?

— Нет, я был против войны.

И я тоже.

— Тогда зачем вы пошли в морскую пехоту?

— Чтобы ее закончить, — просто ответил он.

Я взял свои чемоданы и две упаковки «Обеда с макрелью „Девять жизней“» для кошек — как это меня ни смущало, Лулу только этими консервами и питалась. У тротуара стоял серый лимузин «Линкольн» с индивидуальной номерной табличкой «ЕДИНСТВ». На ветровом стекле развевалась штрафная квитанция. Вик сунул ее в карман и убрал вещи в багажник. Я сел впереди, рядом с ним.

Аэропорт Лос-Анджелеса перестроили к Олимпиаде, и делал это явно крупный специалист по архитектуре муравейников. Зато теперь из него стало гораздо проще выбираться. Вик без проблем выехал на трассу Сан-Диего. Он сидел прямо, развернув мощные плечи и крепко держа руль большими руками, на которых спорт оставил множество шрамов. Мы поехали на север. Погода была самая лучшая, какая только может быть в Лос-Анджелесе. Прошел дождь, а потом ветер прогнал тучи и смог в море. Теперь небо было ярко-синее, а воздух прозрачным, так что можно было разглядеть снег на горе Болди. Пригревало солнце, и все казалось чистым, блестящим и новым.

Я опустил окно.

— Ничего, если я выпущу Лулу из переноски?

— Давайте.

Я открыл дверцу переноски. Лулу радостно выбралась наружу, задние лапы уверенно поставила прямо мне в пах и приподнялась, чтобы высунуть длинный черный нос в окно.

— Значит, вы его телохранитель? — спросил я, только чтобы что-нибудь сказать.

— Я делаю все, что нужно. Вожу машину. Хожу по поручениям. Напоминаю, куда ему нужно сходить. Ну и охраняю, да. Конечно, Санни теперь не так часто на публику выходит. Оно того не стоит. Его слишком часто донимают. Ему нужно контролируемое окружение. Он почти каждый вечер дома. Санни любит читать книги по самоусовершенствованию. Ему Лео Бускалья^[25]очень нравится. А то еще мы берем фильмы напрокат из видеосалонов. Он обожает Пола Муни. А еще Джона Гарфилда, Джимми Кэгни…

— А собственные фильмы? Найта и Дэя? Он их смотрит когда-нибудь?

— Нет. Его они не интересуют. И прошлое тоже. Санни и со старыми друзьями не общается. Раньше он часто закатывал приемы, вечеринки. Дин Мартин с женой обычно заходили. Сэмми с Олтовайз^[26]. Джек Уэбб с женой. Дженнингс Лэнг. Теперь он с ними не общается. Только Конни, его бывшая жена, иногда заскакивает, и все. Он теперь вроде как затворник, наверное. Но знаете, сейчас с ним гораздо приятнее иметь дело, чем раньше, когда он пил и принимал таблетки.

— И какой он был тогда?

Вик пожал плечами.

— Депрессивный, сентиментальный, склонный к самоубийству, неприятный, агрессивный — выбирайте, что больше нравится. Закатывал истерики. Пару раз приходилось его удерживать, чтобы он не полез в драку. Обычно он каждый вечер напивался, проходил все стадии смены настроения, потом отрубался. Я его относил в постель. Иногда он возбуждался и пытался сбежать через заднюю дверь, взять машину и укатить бог знает куда. Я в конце концов каждый вечер стал снимать крышку трамблера. У меня прямо сердце кровью обливалось. Понимаете, я сирота. Я ему многим обязан. Нет, даже больше того — я его люблю как отца. Вы понимаете, о чем я?

— Вполне.

— Санни талантливый человек, очень гордый и очень неуверенный в себе. Теперь все намного лучше. Здоровый образ жизни. Мы вместе тренируемся — бегаем, плаваем. Правильно питаемся. Я ему массаж делаю. Теперь стало гораздо веселее жить. — Он глянул на меня, потом быстро перевел взгляд на дорогу. — Знаете, я считаю, эта книга ему будет полезна. Но только вы не вздумайте все ему испортить.

— Я? Каким образом?

— Ну вы же пьете, да?

— Не больше, чем любой другой писатель-неудачник.

— В общем, не пытайтесь его снова на выпивку подсадить. Ему трудно было выйти на правильный путь. Если он с него собьется, я очень расстроюсь. Понятно?

— Да, Вик, понятно. Спасибо за откровенность.

Вик съехал с шоссе на извилистый бульвар Сансет и поехал в Беверли-Хиллс, где зимы вообще не чувствовалось. Зеленые газоны. Повсюду цветы. Опущенные крыши спортивных «Мерседесов-450SL». Лулу так и ехала, высунув нос в окно. Ей, похоже, нравился запах Беверли-Хиллс. Для любительницы консервированной макрели у нее всегда были довольно изысканные вкусы.

— Значит, вы у Санни и живете? — спросил я.

— У меня комната внизу. Телевизор, ванная, все дела. Еще в доме живет Мария, экономка. Секретарь приходит на неполный день, и садовник тоже. Ну и еще Ванда сейчас с нами живет.

Вот это было уже что-то новенькое. Насколько я помнил, отец с дочерью друг друга не переносят.

— Правда?

— Да, теперь у них отношения более-менее наладились. Раньше-то они жутко скандалили. Похоже, когда-то Ванда совсем без тормозов была. Я еще не работал в то время, когда она снималась. Помните ту сцену во французском фильме «Рай», когда она посреди ночи пробирается к графу в постель, совсем голая, и начинает тереться об него, а он просыпается и не знает, что…

— Помню, да.

По-моему, это самая эротичная сцена во всей истории кино. — Вик сказал это с большим почтением.

— А чем она сейчас занимается?

— Готовится к экзамену на лицензию агента по недвижимости.

Вик свернул с Сансет на Кэнон, в сторону Бенедикт-Кэньон, и дорога пошла вверх. Чем дальше мы забирались, тем уже она становилась, а когда мы выбрались за пределы Беверли-Хиллс, начались ухабы.

— Думаю, вам понравится Ванда, — продолжал бубнить Вик. — С ней интересно поговорить. Она тоже много пережила. Пару раз даже лежала в психушке.

— Я не знал.

— Но теперь она гораздо лучше понимает, кто она и чего хочет. В конце концов, скоро ей сорок. Она сильная. В этом они с Санни похожи. Во всяком случае, такое мое мнение.

— У вас, я смотрю, много мнений.

— На этой работе остается много времени для размышлений.

Дом Санни стоял неподалеку от Бенедикт-Кэньон, в небольшом тупичке милях в пяти над Сансет, за большими воротами с электронным замком. Вик открыл ворота пультом, а закрылись они за нами автоматически. Мы проехали через обширный благоухающий сад апельсиновых и лимонных деревьев, потом мимо зеркального пруда, аккуратно обсаженного пальмами. Двухэтажный дом, претендующий на романский стиль, смахивал на огромный мавзолей. На самом деле все это ухоженное поместье напоминало мемориальный парк.

В прихожей легко поместилась бы вся моя квартира, а за столом в парадной столовой легко бы расселась пара дюжин человек, не касаясь друг друга коленями. Гостиная была высотой в два этажа и сплошь из стекла. Через нее протекал ручей, а деревьев и травы там хватило бы на реквизит для фильма про Тарзана.

Вик нажал на кнопку. Зажужжал механизм, и стеклянный потолок поехал вверх, пропуская в гостиную еще больше света.

— Если б все жили в стеклянных домах, — сказал Вик, — никто бы не бросал в другого камень.

Я молча посмотрел на него.

— Шутка Санни, — объяснил Вик.

Кабинет Санни находился возле гостиной, за двойными деревянными дверями. Стены там были обшиты панелями, пол устлан ковром. Столешница представляла собой огромную плиту черного мрамора. Повсюду висели почетные таблички, награды, фотографии с автографами — фотографии Санни с тремя, четырьмя, пятью разными президентами США, с Фрэнком Синатрой, с Бобом Хоупом, с Джеком Бенни, с Граучо Марксом. Фотографии с Гейбом Найтом отсутствовали. Над черной кожаной тахтой висел рекламный постер «Мойдер Инкорпорейтед», над камином — парадный портрет маслом, изображавший Санни в образе грустного клоуна из «Большой арены». На щеке у него блестела одинокая слеза.

— Впечатляет. А все остальное — кладовки?

— Шесть спален, у каждой своя ванная комната, гостиная и камин, — ответил Вик. — Плюс отдельный гостевой домик. Он выходит на бассейн и беседку.

— Беседку?

— Для тени.

— А, ну разумеется.

Мощенная плитами дорожка вела через огромный газон в гостевой домик. В выкрашенной ярко-желтой краской спальне обнаружились цветной телевизор, электрическая пишущая машинка, кухонный уголок и ванная комната. По другую сторону коридора находился спортивный зал Санни с универсальным силовым тренажером, хромированными штангами, скамейками для пресса, тренировочными матами и зеркальными стенами.

— Очень удобно, а то вдруг мне посреди ночи приспичит подкачать пекторальные мышцы, — сказал я.

— Санни вернется где-то к часу, — сказал Вик. — Можете пока распаковать вещи.

— Отлично. Слушайте, а здесь закрытая территория?

— Даже очень. Частные патрульные автомобили, ограда под током, компьютеризованная система безопасности на всех дверях и окнах. Три пистолета — один у меня в комнате, один у Санни, один в его кабинете. И все они заряжены. — Он неприятно усмехнулся. — Не то чтобы нам было чего бояться.

— Это шутка Санни?

Он нахмурился.

— Нет, моя.

— На самом деле я хотел спросить, полностью ли территория огорожена. Можно ли спустить Лулу с поводка?

— А. Да, огорожена. А она не станет метить редкие растения?

— До сих пор не пыталась.

Я спустил собаку с поводка. Она радостно покаталась на траве и принялась лаять на птиц.

В гостевом домике было так тихо, что у меня гудело в ушах. Я достал свой магнитофон, чистые кассеты, блокноты и бутылку «Джек Дэниэлс». В маленьком холодильнике нашлись лед и минеральная вода. Я смешал себе напиток и, пока развешивал одежду, выпил его до дна. Расставшись с зимним твидовым спортивным пиджаком, кашемировым свитером и фланелевыми брюками, я пошлепал в ванную.

В зеркале я показался себе каким-то бледным. Ключицы выступали сильнее, чем мне помнилось, под глазами набрякли мешки. И не скажешь, что пятнадцать лет назад я стал третьим по метанию копья во всей Лиге плюща.

Я принял душ, вытерся и переоделся в калифорнийское — светлую рубашку поло, брюки хаки и кроссовки. До ланча оставалось десять минут. Я собирался это отпраздновать, но бутылки виски, которую я оставил на письменном столе, там не нашлось. И нигде не нашлось.

Бутылка исчезла.

Зато кто-то оставил подарочек у меня на кровати. Там лежала старая пожелтевшая фотография Найта и Дэя из фильма «Продавцы содовой». Им тогда еще было двадцать с небольшим, лица совсем молодые. Они стояли за прилавком в форменных халатах и шапочках. У раздраженного Гейба на голове таяли два шарика мороженого. Ухмыляющийся Санни держал ложку для мороженого.

Фотография, подписанная Санни и Гейбом, была пришпилена к моей подушке дорогим кухонным ножом«Вустхоф».

Санни, одетый в ярко-синий махровый спортивный костюм, сидел у бассейна за стеклянным обеденным столом, накрытым на двоих, и прямо перед ним стояла моя бутылка «Джек Дэниэлс». Он читал «Дэйли вэрайети», а Лулу дремала у его ног.

Когда я подошел, он широко улыбнулся.

— Добро пожаловать в Лос-Анджелес, приятель. Как устроился?

Я положил подушку перед ним на стол точно в том виде, в котором ее нашел.

— Не люблю жаловаться на обслуживание, но в хороших отелях гостям на подушку перед сном кладут шоколадку в фирменной обертке. Я шоколад предпочитаю темный.

— Господи, где ты нашел эту старую фотку? — спросил Санни и наклонился поближе, чтобы ее рассмотреть. — Я ее лет двадцать не видел. И даже с автографом. Наверное, центов шестьдесят — семьдесят стоит. А зачем нож?

— Кто-то оставил вот это все у меня в комнате, пока я принимал душ.

Санни откинулся в кресле и подмигнул мне.

— Типа в качестве шутки?

— Это уж вы мне скажите, в каком качестве.

— Чего ты на меня-то так смотришь, приятель? Это не я.

— Ну, значит, кто-то другой. — Я покосился на мою бутылку, стоявшую перед ним.

— А-а-а, вот ты к чему клонишь. Ну ладно. — Санни подмигнул мне. — Забыл тебе рассказать, что здесь живет призрак Белы Лугоши^[27]. Попрошу Марию дать тебе другую подушку, ладно? Садись.

Я остался стоять. Санни вел себя так, будто это в порядке вещей. Полить газон. Вынести мусор. Воткнуть нож в подушку.

Он постучал наманикюренным ногтем по моей бутылке.

— Кажется, нам придется с тобой обсудить этот вопрос.

— Это уж точно. Я буду делать что хочу, когда захочу, если это не мешает нашей работе. А вы не суйтесь ко мне в комнату, или я перееду в отель за ваш счет.

— Успокойся, приятель. Успокойся. Я знаю, каково это. Сам таким был. — Он задумчиво погладил бутылку. — У тебя будто отбирают то, что дает тебе чувство уверенности. Но я с тобой поделюсь одним секретом, приятель…

— Не стоит.

— Не нужна тебе эта бутылка. Ты и без нее справишься. Знаешь, чему я научился в Бетти-Фордовском центре? Твои проблемы, страхи, то, что тебя больше всего пугает,^j— такое не с тобой одним происходит. У всех есть проблемы. Так что не надо себя ненавидеть. Лучше похвали себя. И сядь уже.

Я сел. Он налил мне апельсинового сока из графина.

— Свежевыжатый, из моих собственных апельсинов, никаких химикатов! — Он откинулся, сцепив руки на затылке. — Слушай, у меня в жизни тоже была тяжелая полоса. Я не готов был просить помощи, и от этого было еще хуже. Не хочу, чтобы ты повторял мои ошибки.

— Санни, давайте расставим все точки над «и». Я сюда не на психотерапию приехал. Я приехал писать вашу книгу. Работать. Оставьте меня в покое, или…

— Или что? Откажешься от работы? Давай по-честному, приятель. Я все про тебя выяснил. Тебе нужна эта книга, нужна не меньше, чем мне. Знаешь, какие у меня планы на следующую неделю? Буду ведущим конкурса красоты «Мисс танцовщица Лас-Вегаса» для кабельного телевидения. И все. Один день работы. Эту берлогу я оплатил из старых заработков — тогда-то деньги текли рекой, — а то бы жил сейчас на улице. Мы оба знавали деньки и получше, так что давай не будем морочить друг другу головы, а? — Он смягчился и положил мне на плечо волосатую руку. — Скажи мне, если я лезу не в свое дело…

— Вы лезете не в свое дело.

— …но я хочу, чтобы мы подружились. Для меня это важно. А если для меня это важно, значит, это важно, понимаешь? Мы будем много времени проводить вместе. Я собираюсь рассказывать тебе очень личные вещи. А если я буду выворачивать перед тобой душу, мне нужно ощущать, что и ты тоже со мной откровенен. Мне нужно, чтобы у нас был контакт, понимаешь? Пей свой сок.

Да, я сразу все правильно понял — в этом и состояла моя работа. Но при чем тут нож? Это Санни его оставил? Если Санни, то почему? А если не Санни, то кто? Я сделал глоток сока и вернулся к делу.

— Ладно. Только не надо на меня давить.

Он выпятил нижнюю губу.

— Ну да, иногда я слишком напираю, знаю. Извини.

— Да ничего.

— Судя по твоей книге, с родителями ты не особенно близок. Или это я опять слишком давлю?

— Нет, все нормально. Я… Да, правда, мы не особенно близки.

— А братья? Сестры?

Я покачал головой.

— Кому же ты тогда изливаешь душу? Друзьям?

— Для этого у меня есть писательство.

— Не понимаю я вас, писателей. К авторам комических диалогов я привык — они все чокнутые, но я их понимаю, потому что они тоже, в сущности, работают на публику, как и я. Но писатели… с чего бы человеку по собственной воле всю жизнь сидеть в комнате наедине с листком бумаги?

— Вы Генри Миллера когда-нибудь читали?

— Это который порнуху писал?

— Он однажды написал: «Ни один человек никогда бы не стал писать, если бы у него хватало мужества жить по тем принципам, в которые он верит».

— А ты во что веришь, Хоги?

— Да теперь уже почти ни во что.

— А знаешь, во что верю я? В людей. Мы все живем в общем мире. Мы все полны страхов. Я верю в людей. Я их люблю. Даже тебя люблю.

— Вы, случаем, не собираетесь меня обнять?

— Я бы не прочь, но сдается мне, тебе будет неприятно.

— Угадали.

— Да-а-а, с тобой придется повозиться, — ухмыльнулся Санни. — Еще как повозиться!

Пришла экономка Мария, невысокая коренастая женщина за пятьдесят, и принесла нам ланч — холодную курятину, салат, цельнозерновой хлеб и фрукты. Санни ел, наклонившись над тарелкой и закидывая в рот еду обеими руками.

— Слушай, Хоги, можно тебя попросить об одолжении? — сказал он. Изо рта у него при этом полетели крошки: — Это личное, и можешь отказаться, но… не хочешь потренироваться с нами с Виком? Вот увидишь, ты сразу почувствуешь себя лучше. И для книги это будет полезно, тебе не кажется? Если мы станем вместе потеть и пыхтеть… Ну в общем, я не знаю, писатель у нас ты…

Я еле слышно вздохнул. А, ладно, мне все равно не понравилось в зеркале, как я выгляжу.

— Ладно. Если хотите.

Санни засиял.

— Отлично. Ты не пожалеешь. А заодно, может, чуточку сократишь количество яда? Тебе понадобится много энергии. Хорошо, что ты не куришь. Я совсем это дело бросил. Было тяжело, знаешь ли. У меня же в выступлениях весь ритм на сигару был завязан.

— Яда?

— Понимаешь, парочка бокалов пива после работы — это приятно, я знаю. Или вино за ужином. Или даже рюмочка перед сном. Но держать бутылку в комнате — это как-то совсем уж грустно, тебе не кажется?

— Может, вы меня еще и постричься пошлете?

Он раздраженно то ли фыркнул, то ли всхрапнул — все его зрители прекрасно помнили этот звук.

— Я серьезно, Хоги. Тебе обязательно держать ее в комнате?

— Нет, мне необязательно держать ее…

— Отлично! Она будет в баре. Каждый раз, когда тебе понадобится. Ты меня очень порадовал, Хоги. Теперь все отлично. У нас получится прекрасная книжка, я в этом просто уверен. — Он откинулся на стуле и рыгнул. Тарелка у него была пуста — даже кости съел.

На стол упала тень — это подошел Вик. Он постучал по часам.

— Спасибо, Вик, — сказал Санни. — Ладно, Хоги, мне пора. Ребята из «Парамаунт ТВ» хотят обсудить со мной роль в пилотной серии новой комедии.

Я прокашлялся и подпихнул подушку в сторону Санни.

— А, да, — сказал он, будто совсем об этом забыл. — Хоги это нашел в своей комнате, Вик. Что думаешь?

Вик изучил подушку. Лицо его не выражало ничего.

— Есть идеи по поводу того, кто мог это сделать? — спросил я его.

Вроде бы они с Санни переглянулись. Но может, мне показалось. Я не привык пить сразу столько сока.

Вик покачал головой.

— Я без понятия, Хоги.

— А у меня есть идея, — сказал Санни, почесав подбородок.

— И кто это? — спросил я.

— Зубная фея^[28], — выпалил он.

Вик засмеялся. Я нет.

— Расслабься, Хоги, — посоветовал мне Санни. — Наслаждайся солнцем. К ужину приедет Конни, ей не терпится с тобой познакомиться. Спать мы ложимся рано. Первая тренировка с семи до девяти. А потом возьмемся за книгу — идет?

— Жду не дождусь, — ответил я. — Погодите, как это — первая тренировка?

— Вы Стюарт?

Голос был женский, хрипловатый и знакомый. Я сидел в шезлонге у бассейна, скинув рубашку, и перечитывал сборник эссе Э. Б. Уайта^[29] — я это раз в пару лет делаю, чтобы напомнить себе, что такое хороший язык. Я поднял голову. Она стояла передо мной, нервно позвякивая ключами от машины, а солнце светило у нее из-за спины.

— Вы Стюарт? — повторила она.

Я кивнул. Солнце светило мне прямо в глаза — приходилось щуриться.

— А я Ванда.

Мы обменялись рукопожатием. Рука у нее была худая и загорелая. Ванда Дэй выглядела выше и стройнее, чем на фотографиях. Когда-то ее светлые волосы были длинными и прямыми, но теперь она носила короткую стрижку с косым пробором, а одна прядка завивалась на лбу как запятая. На ней было свободное красное платье-футболка, перетянутое широким поясом, и босоножки на высоком каблуке. Ноги и щиколотки у Ванды до сих пор были потрясающие — никто так здорово не выглядел в микро-миниюбке, как она. И необыкновенно пухлая нижняя губка, которой она прославилась, снимаясь в рекламе блеска для губ «Ярдли», тоже никуда не девалась. Тогда она красила губы в белый, а теперь вообще никак. Ванда обходилась почти без макияжа и вообще без украшений, и вид у нее был малость потрепанный. Наверное, это неизбежно после двадцати лет жизни на всю катушку и двух нервных срывов. У нее были морщинки на шее и вокруг темно-карих слегка раскосых глаз, в которых сквозила настороженность.

Ванда села рядом со мной в складное парусиновое кресло с надписью «Санни» на спинке.

— Нам надо поговорить, Стюарт.

— Стюартом меня только мама зовет.

— А остальные как?

— Хоги.

— Как Кармайкл?

— Как сэндвич.

Ноздри у нее раздулись.

— Должна вас предупредить — у детей знаменитых комиков обычно плохо с чувством юмора. Мы слишком много плачем, чтобы смеяться.

— Почему тут все разговаривают будто цитатами из песен Барри Манилоу?

— А вы не очень приятный тип.

— Лулу я нравлюсь.

— Это ваша жена?

— Я разведен.

— Подружка?

— Единственная.

Лулу лежала рядом со мной на мощеной дорожке, задрав лапы вверх и высунув язык. Я почесал ей живот, и она застучала хвостом.

Ванда слегка оттаяла.

— А, поняла. — Она наклонилась погладить Лулу и поворковать с ней, потом скорчила рожицу. — Слушайте, у нее как-то неприятно из пасти пахнет…

— У Лулу странные вкусы в еде. — Я заметил на коленях у Ванды толстый учебник. — Я слышал, вы учитесь на агента по недвижимости?

— Да. Может, даже доучусь. Вы никогда не завидовали людям с неизлечимым раком, а, Хоги?

— Да нет вообще-то, не приходилось.

— А я завидовала. Какое потрясающее ощущение, какая свобода — не беспокоиться о том, как провести оставшуюся жизнь. Нет никакой оставшейся жизни. Времени осталось совсем немного, можно просто расслабиться и наслаждаться. А потом умереть. Как прекрасно.

— Это может оказаться не так уж прекрасно.

— Почему?

— Ну, из вас могут трубки торчать. И может быть больно.

— Да уж не хуже, чем вот это все, — тихо сказала она, глядя на окружавший нас мемориальный парк знаменитых комиков пятидесятых годов имени Санни.

— Я думал, вы помирились или что-то в этом роде.

— О да, помирились.

— Я бы хотел задать вам несколько вопросов.

— Именно об этом я и хотела с вами поговорить. Сказать вам, что я против этой книги. Это его идея, не моя. Я не хочу в этом участвовать. Я была бы вам очень благодарна, если б вы вообще меня не упоминали.

— Это невозможно. Вы слишком большая часть его жизни.

— Я могу вам заплатить.

— Нет, спасибо. Я уже подписал контракт. Но почему?

— Почему? Ванда достала из сумки сигареты и спички и закурила. — Есть вещи, которые лучше не трогать. — Она глубоко затянулась и медленно выпустила дым. — Понимаете, Хоги, я совершила много сомнительных поступков с множеством сомнительных людей. Не то чтобы я этого стыдилась, но все-таки не хочу, чтобы весь мир читал, с кем я там трахалась. Это не их дело. Вы меня понимаете?

— Конечно. Я не собираюсь вас эксплуатировать, и Санни тоже не собирается. У нас не какая-то там низкопробная книжонка про шоу-бизнес. Даю вам слово.

— Дело не только во мне. Могут пострадать и другие люди.

— Кто?

Ванда мне не ответила. Она опустила взгляд на сигарету, которую держала в руке. Пальцы у нее дрожали.

— Я надеялся, что вы мне поможете, Ванда. Поделитесь вашей точкой зрения.

— Не выйдет. Даже не думайте.

— А Санни знает?

— Да, но про папу вам нужно вот что запомнить: он большой эгоист. Если для него что-то важно…

— То это важно!

— Именно.

Мне жаль, что вы так к этому относитесь. Надеюсь, вы передумаете. Для него эта книга имеет очень большое значение.

— Да пошел он! — внезапно яростно воскликнула она. — Он просто чертов манипулятор, которому только и нужно, чтобы все плясали под его дудку.

Она вскочила на ноги и умчалась в дом, стуча каблуками по дорожке. Я смотрел ей вслед и думал: если это они так помирились, хорошо, что я не застал их ссоры.

— По-моему, просто замечательно, что вы с Артуром за это взялись, — сказала мне Конни Морган в гостиной перед обедом. Мы сидели на тахте, потягивали белое вино, жевали сырую цветную капусту и слушали, как журчит ручей. — Он прошел очень долгий путь.

— Да, он явно приложил много усилий, чтобы измениться, — сказал я, вежливо улыбаясь.

Конни Морган была из тех женщин, с которыми любой неизбежно ведет себя вежливо. Она происходила из состоятельной вирджинской семьи со старыми корнями и получила прекрасное воспитание. Конни и Санни познакомились на съемках «Первого парня университета», второго совместного фильма Найта и Дэя, она там играла шикарную блондинку — местную королеву красоты. В фильме она досталась Гейбу, а в жизни — Санни. Вскоре после свадьбы Конни оставила съемки, чтобы растить Ванду. После развода она вернулась к работе и сейчас была популярна как никогда — играла гордую мать и бабушку семейства в одной из успешных мыльных опер. Ей уже было явно за шестьдесят, но она по-прежнему оставалась стройной, ухоженной и стильной, такой же, какой была всегда — образцовой голливудской «хорошей девочкой». На ней было сафари-платье цвета хаки и голубой шелковый шарф.

— Мне не терпится поговорить с вами о прошлом, — сказал я.

— Я найду для вас время, — отозвалась она. — Знаете, наверное, лучше всего на съемках. У меня там много свободного времени, поскольку моему персонажу не нужно постоянно прыгать к кому-нибудь в постель. Обычно я собираю всех за плотным завтраком. И много вяжу.

Санни поставил альбом Эррола Гарнера — он его очень любил. Когда я вспоминаю наше сотрудничество, звуковым фоном к нему всегда служат нежные звуки гарнеровского рояля.

— Ты только посмотри на нее, Хоги, — сказал он, садясь рядом со мной на тахту. — Она до сих пор первая красотка в городе, разве нет?

Конни покраснела.

— Ну, Артур…

— Чистая правда. Другим до тебя далеко. Кого ни вспомнишь — малышку Мишель Пфайффер, малышку Джейми Ли Кертис, — они просто куколки Барби. А это настоящая женщина, Хоги. Особенная. Я тебе скажу, чем именно. Понимаешь, я комик. Я актер. Я привык прятаться за образом, который использую при работе. За маской. Я вообще-то так и хотел назвать свою книгу — «Что скрывает маска». Но издатель сказал, лучше «Единственный». В общем, эту маску не так-то легко сбросить перед кем бы то ни было, особенно перед женщиной. У меня получилось только перед Конни. Больше ни перед кем. Она единственная знает настоящего меня, единственная, кому хотелось узнать настоящего меня.

— Артур, ты меня смущаешь.

— Да чего тут смущаться, это же правда. Ты всегда меня поддерживала, детка. Всегда. Это я все испортил.

Она сглотнула и отвела взгляд. Я решил, что он имеет в виду Трейси Сент-Клер.

— А когда-нибудь, — продолжил он, — я снова завоюю твое доверие, Конни. Это все, чего я хочу. — Он взял кусочек цветной капусты. — Как тебе Хоги? Он парень талантливый. Знаешь, у нас с ним много общего.

— Правда? — поинтересовался я.

— Ну да. Ты точно как я. Не даешь волю эмоциям. Прячешься за маской. Но я ее с тебя все равно сорву. Знаешь почему?

— Дайте угадаю… Потому что вы меня любите?

— Нуда.

Он потянулся сжать меня в объятиях. Я вздрогнул.

— Попался! — Он засмеялся.

Пришла Мария и объявила, что ужин подан.

— Нет, не так. Сколько тебе говорить, не «поода-а-ан», а скорее «под’н», — поправил ее Санни.

Она улыбнулась ему и повторила фразу с правильным бруклинским выговором.

— Вот так-то лучше, — ухмыльнулся Санни.

Он подошел к лестнице и позвал Ванду. Та спустилась босая, в тунике с разрезом до бедра и села с нами на одном углу огромного обеденного стола. На обед были жареный окунь, рис и пареные овощи.

Ванда ела торопливо, избегая встречаться взглядом с остальными.

Конни спросила меня, о чем мой роман.

— Давай лучше я расскажу, — вмешался Санни прежде, чем я успел ответить. — Он о смерти маленького семейного медеплавильного завода в Коннектикуте. Понимаешь, семья уже пять поколений им владеет, и теперь заводом управляет отец, но хочет, чтобы дальше управление взял на себя сын. А сын ни в какую. Потому что у них с отцом паршивые отношения, всю жизнь были паршивыми. И вот завод умирает, потому что умерла семья. Это все как… метафора смерти американской мечты. Я прав?

— Да, — сказал я. — Хорошо сказано.

— Вот видите? — Он заулыбался как гордый ребенок. — Не такой уж я неуч.

Ему казалось важным, чтобы я признал его умным. Наверное, все дело было в том, что он считал умным меня.

— А роман автобиографический? — поинтересовалась Конни.

— Отчасти.

— Твой старик управлял медеплавильным заводом? — спросил Санни.

— Мой старик управляет медеплавильным заводом.

— В Коннектикуте?

— В Коннектикуте.

— Чертовски хорошая история. Фильм бы хороший вышел. Этот парень умеет писать, это вам не шутки. Эй, Ванда, ты знаешь такого писателя Генри Миллера?

— Еще бы не знать, я ему как-то отсосала.

Конни в шоке распахнула глаза, но тут же сделала вид, что ничего не произошло, и взяла бокал.

— Эй, ты же знаешь, что я не люблю таких разговорчиков, — рявкнул Санни.

— Тогда не задавай таких вопросов.

— Это неприлично и по-хамски. Извинись перед матерью.

— Папа, мне в этом году сорок, я буду говорить как…

— Это не повод вести себя невежливо. Немедленно извинись или выйди из-за моего стола.

Ванда закатила глаза.

— Извини, мама.

— И перед нашим гостем, — добавил Санни.

— Да ничего страшного, — успокоил я его.

— Она извинится, Хоги, — резко оборвал меня он.

Ванда посмотрела на меня в упор.

— Простите, если вас это задело, — сказала она тихо.

Закрыв вопрос, Санни снова повернулся ко мне.

— Нов одном я с тобой не согласен. По-моему, американская мечта еще жива. У нас великая страна. Я начал с нуля, и смотрите, чего я добился. Разве это не аргумент?

— Но это вышло вам боком, разве нет? — мягко возразил я.

Санни нахмурился.

— Ну да, не все было просто, но я снова вернулся на правильную дорогу.

— Как твое собеседование? — спросила его Конни.

— Полная хрень. Тупая дешевая комедия про какой-то там банкетный сервис в Грейт-Нек, штат Нью-Йорк. Меня они звали на роль пожилого старшего официанта. Три невнятные реплики на серию. Абсолютная картонка. Я ушел. В сериалах больше не пишут нормальные роли, они разучились. только постельные сцены и автомобильные погони. А еще удивляются, почему их никто не смотрит. Слушайте, Вик принес пару старых фильмов Фрэнка Капры. Сделаем попкорн, у меня есть тоник с сельдереем. Оставайся, Конни.

— Прости, Артур, мне завтра рано на площадку.

— Ванда?

— У меня свидание.

— С кем?

Она напряглась.

— Папа, мне уже не шестнадцать.

— Так, может, начнешь выбирать себе нормальных мужчин?

— Не лезь…

— Да кто ты…

— Не твое дело! — заорала она.

— Мое, пока ты продолжаешь губить свою жизнь! — заорал он в ответ.

Она бросила в него тарелку с недоеденным обедом, но промахнулась. Тарелка пролетела через столовую и врезалась в стену, оставив на ней пятно риса. Ванда убежала наверх. Похоже, она специализировалась на драматических выходах из комнаты.

— Извини, Хоги, — сказал Санни, возвращаясь к еде. — Она просто так еще до конца и не повзрослела. И меня она всегда с трудом переносила. Это, в общем, не секрет.

— Извините, если лезу куда не надо…

— Да не стесняйся. Ты теперь член семьи.

— Зачем она здесь живет, если ей тут так плохо?

Санни и Конни переглянулись. Потом он снова повернулся ко мне.

— Потому что, когда она здесь не живет, все еще хуже.

На кровати меня уже ждала новая пышная перьевая подушка, но уснуть в ту же секунду, как я опустил на нее голову, у меня не получилось. И через час тоже не получилось. Не требовалось большого ума, чтобы догадаться, что меня пытались припугнуть. Но ни Санни, ни Вика это, похоже, не тревожило. Вдруг это дело рук Вика? Он предупреждал, чтобы я не сбивал Санни с пути истинного. Может, он всерьез хотел от меня избавиться. Все это точно устроил кто-то из обитателей дома. Территория охраняется. Нож взяли на кухне, я спросил у Марии. Я лежал, думал и нервничал, пытаясь решить, может, лучше просто бросить этот проект и вернуться домой. Проблемы — это не ко мне, я первый готов это признать. Но стоило мне подумать о возвращении домой, как я вспомнил о Мерили и, как я уже сказал, в результате еще долго не мог заснуть.

И только-только я задремал часа в четыре, как меня разбудил кошмарный вой. Сначала я решил, что это сирены. Но по мере пробуждения я понял, что больше похоже на вой нескольких десятков диких животных. Я надел халат и открыл дверь гостевого домика. Ну да, точно животные, воют где-то в темноте.

Лулу ткнулась носом в мою голую лодыжку. Я взял ее на руки. Она не сопротивлялась. Вместе мы храбро отправились на разведку.

Ванда растянулась на шезлонге у бассейна. На ней все еще были блестящее платье и шаль, в которых она ходила на свидание. Она глянула на меня снизу вверх и вернулась к своей бутылке «Дом Периньон».

— Это койоты.

— Койоты? Посреди Лос-Анджелеса?

— Они за много миль отсюда, там, в холмах. Просто звук разносится в каньонах. Жутковато, правда?

— Есть немножко. — Я поставил Лулу на землю. Она так и осталась стоять у меня между ногами.

Ванда улыбнулась мне.

— Вы, наверное, решили, что я ужасная дрянь.

— Не берите в голову.

— Просто иногда он так меня достает.

— У меня с отцом тоже сложные отношения.

— Я знаю, что он прав насчет моих мужчин. Я… ну, у меня проблемы с самооценкой. Но мне ни к чему выслушивать это от него, понимаете?

— Да.

— Как насчет выпить на ночь?

— Можно.

— Шампанское сгодится?

— Всегда.

Я устроился на соседнем шезлонге. Она налила себе шампанского и отдала бутылку мне. Я глотнул из горлышка. Мы послушали койотов.

— Не позволяйте ему вас заморочить, — сказала Ванда. — Может, он и кажется хорошим человеком, но внутри он все такое же дерьмо. Он все еще чокнутый, просто выплескивает это по-другому. Раньше это выражалось через злость и деструктивность, а теперь через любовь и дружелюбие. Он тиран. Если вы с ним дружелюбны, он вас не будет уважать, будет о вас ноги вытирать. Ничего, кроме силы, он не понимает. Как вы вообще получили эту работу?

— Ну, он мне позвонил, а я повесил трубку.

— И что конкретно вы должны делать?

— Помочь ему рассказать свою историю. Разговаривать с ним. Попытаться его понять.

Она провела пальцем по краю бокала.

— Удачи. Сложное занятие — понимать людей, которые сами себя не понимают. Но он, наверное, старается. Насчет того, что я вам раньше сказала… я не хотела настолько резко от всего этого открещиваться, я попытаюсь вам помочь. Мы с ним кое в чем помирились. Стали получше общаться, чем раньше. Это уже что-то. Я сделаю что смогу, просто многого от меня не ждите.

— В любом случае буду очень благодарен.

Койоты утихли. Внезапно воцарился мир и покой. Мы пили и смотрели на луну.

— Как вам Халк? — спросила Ванда через какое-то время.

— Вик? Похоже, он предан Санни.

— Он его любит.

— Он мне так и сказал.

— И старается его защищать.

— Это он мне тоже сказал.

— Он очень милый — пока не сердится. Если разозлится, то его несколько… переклинивает.

— Переклинивает?

— Да. Уж поверьте мне, Хоги. Лучше его не злить.

— Я запомню. — Я посмотрел на Ванду. Она растянулась на шезлонге, искрестив красивые гладкие лодыжки, и в лунном свете это смотрелось очень элегантно. Выглядела она просто потрясающе. — А почему вы больше не играете?

— Я никогда не играла, просто снялась в нескольких фильмах.

— Вы мне всегда нравились.

— Вам нравилось мое тело.

У вас есть талант. Вы можете играть.

W- Ну, Мерили Нэш из меня не вышло. Какая она на самом деле? — спросила Ванда с интересом. — Такая же безупречная, какой кажется?

— У нее есть свои недостатки, как у всех. Я их так и не обнаружил, но наверняка они есть. — Я допил бутылку. — Вы можете играть. Правда.

— Спасибо. Я бросила, потому что от съемок становилась слишком сумасшедшей и неуверенной в себе. Да, вы сейчас, конечно, думаете: «Как? Еще более сумасшедшей?» Это вы меня раньше не знали. Видели бы вы меня, когда я принимала лсд.

— Вик говорил, что вас…

— Отправляли в клинику. Да, дважды. Один раз в тот самый психоделический период. И один раз до этого, в детстве. — Она потянулась за сигаретой. — Зачем все-таки вы здесь?

— Я пишу книгу вашего отца, вы забыли?

— Но это же не очень уважаемая работа — ну то есть если вы такой серьезный писатель…

— Я перестал писать.

— Почему?

— Если б я знал почему, я бы не перестал.

Она улыбнулась.

— Мы два сапога пара, похоже. Парочка бывших.

— Ну да. Бывших знаменитостей. Бывших талантов. Бывших молодых. Бывших в браке. Нам стоит стать друзьями.

— Бывшими друзьями?

— Нет, правда.

— Мне показалось, что я вам не нравлюсь.

Она повернулась. В бледном свете ее профиль был очень похож на профиль ее матери.

— Это я просто демонстрировала дурной характер. Слушайте, вам ведь здесь жить какое-то время. Почему бы нам не подружиться? Не такой уж я ужасный человек. Я помогу вам, если смогу. Можем как-нибудь поужинать.

— Я бы с удовольствием. Я заплачу.

Ванда неторопливо и высокомерно оглядела меня с головы до ног. Это уже была игра на публику, она явно развлекалась.

— И куда вы меня отведете?

— Вам придется выбрать место, — спокойно отозвался я, подыгрывая ей. — Я плохо знаю этот город.

— А хотите узнать его получше?

— Мне начинает казаться, что хочу.

— Сколько вы готовы потратить?

— А сколько вы стоите?

— Больше, чем вы можете себе позволить.

— Извините, что спросил.

— Не извиняйтесь.

— Я и не извиняюсь.

Мы оба засмеялись, и чары рассеялись.

— Откуда это все было? — спросил я.

— Откуда?

— Ну да. Из какого фильма?

— Из нашего. Гораздо интереснее сочинять свой собственный фильм по ходу дела. Вы скоро увидите.

ГЛАВА 3

(Запись № 1 беседы с Санни Дэем. Записано в его кабинете 14 февраля)

Дэй: В чем дело, приятель? У тебя усталый вид.

Хог: Я просто не привык проплывать сто кругов до завтрака.

Дэй: Ничего, тебе это на пользу. Где мне сесть?

Хог: Где вам удобнее.

Дэй: Ничего, если я лягу?

Хог: Если вы не ляжете, тогда лягу я.

Дэй: Я велел Вику не принимать звонков. Нам никто не помешает. Я в полном твоем распоряжении. С чего начнем?

Хог: Давайте сначала.

Дэй: Ну ладно… Я мало что помню — кажется, я много плакал.

Хог: Почему?

Дэй: Какой-то парень в маске шлепнул меня по попе. (Смеется.) Да ты, похоже, считаешь, что я не смешной.

Хог: Почему это?

Дэй: Ты никогда не смеешься моим шуткам.

Хог: А вы никогда не смеетесь моим.

Дэй: Комики над чужими шутками не смеются. Мы слишком не уверены в себе.

Хог: Может, поговорим о вашем детстве?

Дэй: Давай. Слушай, да это прямо как психотерапия!

Хог: Только нам за это платят.

Дэй: О, тогда это даже лучше, чем терапия, правда?

Хог: Меня интересует…

Дэй: Может, я пластинку поставлю? Тебе нравится Нат Коул?

Хог: Музыка попадет на пленку. Санни, давайте сразу установим правила. Когда мы тут с вами работаем, я главный. Так что никаких шуточек, не надо тянуть резину и играть роли. Работа — значит работа. Понятно?

Дэй: Да. Извини, мне надо было размяться.

Хог: Ну так какое у вас было детство?

Дэй: Паршивое.

Хог: Вы родились…

Дэй: Двадцать третьего февраля 1922 года. На самом деле меня зовут Артур Сеймур Рабинович. Я вырос в Бруклине, в США. В районе Бедфорд-Стайвесант. Та еще трущоба. Мы жили на Гейтс-авеню, между Самнер и Льюис. Я, мой старик — Сол его звали, моя мать Эстер и мой брат Мел. Мел был на четыре года меня старше.

Хог: Не знал, что у вас был брат.

Дэй: Мел умер перед войной. Лучший парень в мире. Я его обожал. Высокий, сильный, красивый. Хорошо учился. Хороший музыкант. Девочки его обожали. Я во всем ему подражал. Во время Депрессии он мне был почти как отец… Он стафилококк подцепил. Зараза попала к нему в кровь, р-раз — и его нет. Тогда чудо-лекарств не было. Я до сих пор скучаю по Мелу. Иногда… а, неважно.

Хог: Расскажите.

Дэй: Иногда я просыпаюсь ночью и хочу ему что-то сказать, и я… не сразу вспоминаю, что он умер.

Хог: Интересно. Спасибо, что рассказали. Вы в многоквартирном доме жили?

Дэй: Что? А, да. Третий этаж без лифта, окна на улицу. Две спальни. Одна родительская, одна наша с Мелом. Гостиных в том районе ни у кого не было. Вся жизнь проходила за обеденным столом. Или у раковины в кухне. В кухне мы и умывались, и брились. В ван ной-то раковины не было, только ванна и унитаз. (Смеется.) А люди еще гадают, почему в семьях тогда были гораздо более тесные отношения. Зимой мы обычно зажигали духовку, чтобы согреться. А летом мы с Мелом вытаскивали матрасы на пожарную лестницу и спали там. Слушали, как по Гейтс едут троллейбусы.

Хог: Что за люди были ваши родители?

Дэй: Ты точно никогда психотерапевтом не работал?

Хог: Точно.

Дэй: Мой старик был из России. Приплыл, кажется, в 1906 году. С английским у него всю жизнь было не очень. А мамаша родилась и выросла в Нижнем Истсайде, угол Вест-Бродвей и Спринг. Ее отец был меховщик, поставлял меха для еврейских театров. У него лавка была как раз напротив театра на Второй авеню. Ее семья всегда считала, что брак неравный, потому что она вышла за иммигранта.

Хог: А чем занимался ваш отец?

Дэй: У него был магазинчик на Ностранд-авеню — газеты, напитки, сигареты. Магазинчик раньше принадлежал ирландцу по фамилии Дэй. Когда мой старик его заполучил, денег на новую вывеску не хватило, и он оставил старую.

Хог: Отсюда и ваш сценический псевдоним?

Дэй: Ну да. В нашем районе все равно каждый второй считал, что наша фамилия Дэй. Магазинчик был длинный и узкий. На одной стене кино-журналы и комиксы. Отдельная стойка с сигаретами. Конфеты. Еще там был сифон с газировкой. Папа продавал молоко с содовой, солодовые напитки, кофе и пышки. Мы с Мелом там подрабатывали после школы и по выходным. Тогда я и придумал номер с выдачей заказов, который мы с Гейбом вставили в «Продавцов содовой». Мы его с Мелом в детстве исполняли. Ну знаешь, когда один садится на корточки за спиной у другого и высовывает руки, а первый обслуживает клиентов, только пользуется при этом не своими руками, так что вечно опрокидывает чей-нибудь кофе.

Хог: Мы в школьной столовой это разыгрывали.

Дэй: Ты смотрел мои фильмы?

Хог: Я их обожал.

Дэй: Я не знал. Я как-то даже хуже о тебе стал думать. (Смеется.) Мы с Мелом вечно так валяли дурака, чтобы как-то развлечься. Понимаешь, Мел был моим первым партнером. И лучшим.

Хог: В каком смысле лучшим? Самым талантливым?

Дэй: Ну наверное.

Хог: Этого мало. Можно поподробнее?

Дэй: (Долго молчит.) Мы правда друг друга очень любили и полностью друг другу доверяли. Наверное, это было главное. В глубине души я всегда ждал от Гейба того же, а с ним такого доверия не было.

Хог: Отлично. Такие ответы мне и нужны.

Дэй: Тогда мне приз полагается.

Хог: А друзья у вас были?

Дэй: Друзья? Слушай, приятель, у меня была целая банда. Тогда Бед-Стай был крутым районом — половина евреи, половина черные. Мы вечно друг друга колотили. Конечно, пушек или ножей тогда ни у кого не было, только кулаки. И ноги. Без банды было не обойтись, в банде все защищали друг друга. Я учился в бруклинской школе для мальчиков, там считалось круто, если у тебя к выпуску все зубы целы. Да, я много дрался. Иногда даже побеждал. Я не позволял никому собой командовать. Там-то я и научился отбрехиваться.

Хог: Отбрехиваться?

Дэй: Ну, когда мне было лет двенадцать, был такой здоровый черный парень, он каждое утро ждал на углу, когда я пойду в школу, чтобы меня поколотить. «Эй, еврейчик, — говорил он обычно, — чего ты такой толстый?» А я, допустим, отвечал: «Да мне твоя мама дает, вот я и наедаюсь». Что-нибудь такое, не слишком в лоб. Смех у нас там был как оружие. Пока ты отбрехиваешься, ты не дерешься. Поэтому так много ребят из трущоб стали хорошими комиками. Это им помогало выжить.

Хог: А у вашей банды было название?

Дэй: Ага, мы были Стейги, это Гейтс наоборот, только слегка буквы переставлены для благозвучия.

Хог: А куртки с этим названием у вас были?

Дэй: Что мы, по-твоему, богатеи с Парк-авеню? Правда, в конце концов мы добрались до Парк-авеню. Знаешь, кто у нас в банде был? Кроме нас с Мелом, еще Гарри Селвин, он теперь глава отделения нейрохирургии больницы Маунт-Синай, а его брат Натан скрипач в Нью-Йоркском филармоническом. Потом еще Иззи Сапперстейн, Длинный Иззи — он был капитаном баскетбольной команды университета Лонг-Айленд. И Хеши Рот. Хеши был из нас из всех самый умный, и он единственный влип в настоящие неприятности. Его старик был связан с еврейской мафией в Нижнем Истсайде, с Мейером Лански, а Хеши вроде как немного подрабатывал в семейном бизнесе. И его взяли за участие в рэкете в Швейном квартале. Но его боссы занесли, дали кому надо и отмазали его. И позаботились о нем, потому что он никого не сдал. Оплатили ему учебу на юридическом, проследили, чтоб сдал адвокатский экзамен.

Хог: И что с ним стало после всего этого?

Дэй: С Хеши? Он стал моим менеджером. Моим и Гейба. И связи его пригодились. Всеми клубами заправляла мафия. Он нас довольно рано пристроил в Вегас, мы были среди первых, кто там выступал. Он до сих пор мной занимается. По старой дружбе и в память о родном квартале.

Хог: Я бы хотел с ним поговорить.

Дэй: Да, разумеется. Хеши самый крупный юрист в американском шоу-бизнесе. У него своя империя. Его теперь зовут Хармон Райт.

Хог: Агентство Хармона Райта? Вы шутите!

Дэй: Ни капельки.

Хог: Да я сам у них числюсь, в Нью-Йоркском филиале.

Дэй: Значит, ему придется быть с тобой повежливее.

Хог: Я не знал, что он до сих пор кем-то занимается лично.

Дэй: Кем-то он и не занимается. Он занимается Санни Дэем. Смотри-ка, Мария сделала нам салат с курицей. Давай передохнем? Поедим на улице, почитаем газеты. Ну если ты, конечно, не скомандуешь работать дальше… босс.

(конец записи)

(Запись № 2 беседы с Санни Дэем. Записано в его кабинете 15 февраля)

Хог: Вчера мы разговаривали про ваше детство. Пока все звучит довольно…

Дэй: Позитивно? Я ничем не отличался от остальных ребят в квартале. Но все это было до Великой депрессии.

Хог: А что случилось потом?

Дэй: А потом, приятель, были потери и стыд. У психотерапевта я во многом занимался тем, что снимал блок с этого периода моей жизни. Терапевты говорят, изрядная часть моих проблем — моя неуверенность в себе, мои страхи — именно с ним связана. Много лет я вообще не мог обо всем этом говорить. Никому не рассказывал, кроме Конни. Мне до сих пор трудно.

Хог: Понимаю. И хочу вам напомнить, что я не репортер, я здесь, чтобы помочь вам как можно честнее рассказать вашу собственную историю.

Дэй: Спасибо, я рад это слышать. Я тебе доверяю. Ну, наверное, доверяю. Я ведь тебя совсем не знаю… (Пауза.)

Хог: Когда все это было?

Дэй: В тридцать третьем, тридцать четвергом. До моей бар-мицвы, это точно, потому что на бар-мицве мой старик валялся пьяный в стельку. Я с тех пор ни разу больше к синагоге не подходил. Пятьдесят лет там не был. Честное слово.

Хог: А до этого он пил?

Дэй: Ни капельки. Это все потеря магазина. Этот чертов магазин был его мечтой. Когда отец разорился, он сломался. Начал пить. Стал агрессивным, вечно злился. Бил маму, бил нас с Мелом. Когда я начал слишком много пить, когда все пошло к чертям и я начал срываться на тех, кого люблю, я часто вспоминал своего старика. Думал, что я прямо как он, и меня настоящий ужас охватывал. Тошно на душе было. На углу Гейтс и Самнер была старая бильярдная. Хорошим еврейским мальчикам всегда говорили держаться от нее подальше. Отец всегда говорил, что там одни бродяги болтаются. Я никогда не забуду тот день, когда я проходил мимо, заглянул в зал и увидел, как те самые бродяги средь бела дня пьют пиво и играют в бильярд — и один из бродяг мой старик.

Хог: И что вы почувствовали?

Дэй: Это была шонда^[30], мне было стыдно.

Хог: Он работал?

Дэй: Нет.

Хог: И как вы жили?

Дэй: Мать нас тянула. Она просто героиня. Она его не бросила. Не дала семье развалиться. Никогда не жаловалась. Брала белье в стирку. Гладила. Какое-то время работала экономкой у богатой семьи на Сентрал-Парк-Уэст. Они один раз отдали ей старую поношенную беличью шубку. Шубка совсем паршивая. Мать это знала — ее старик был меховщик, помнишь? Но она носила эту чертову шубку, и носила ее с гордостью. Я поклялся ей, что когда-нибудь куплю ей самую красивую соболиную шубу в Нью-Йорке. И я так и сделал, с первых же больших денег, которые заработал.

Хог: Я думал, вы с первых серьезных денег купили красный «кадиллак» с открытым верхом.

Дэй: Это вранье! Я купил матери соболиную шубу. Десять тысяч и ни пенсом меньше. Старика тогда уже не было. Помер дряхлым стариком, когда я в армии служил. Сорок пять ему было.

Знаешь, я хотел снять фильм про мать после того, как мы с Гейбом… когда начал один работать. Казалось бы, после всех денег, которые я заработал этим сукиным детям… но они мне отказали. Сказали, слишком реальная история. Как это вообще понимать?

Хог: Она кормила семью?

Дэй: Мы все кормили семью. Мел после школы работал в бакалейной лавке. Я продавал газеты и чистил ботинки. Очень много ботинок.

Хог: Вы поэтому всегда отдаете обувь после того, как ее разносите?

Дэй: Когда через твои руки проходит столько грязных потрескавшихся старых ботинок, поношенных ботинок, и какой-нибудь тип плюет тебе на голову из-за вшивых пяти центов… Мне нравится новая обувь. Ничего не могу с собой поделать. У тебя какой размер?

Хог: А ваш отец тем временем целый день пил в бильярдной?

Дэй: Нет, когда было холодно, он целый день пил в банях «Луксор» на Грэм-стрит. Он сидел в парной, играл в пинокль и целыми ведрами пил пиво и шнапс. Бани были из тех старомодных, где банщики тебя колотят вениками из эвкалиптовых листьев. Мне обычно приходилось забирать его и отводить домой. Запах эвкалипта до сих пор… меня от него тошнит. Когда я тут построил дом, весь участок зарос эвкалиптами. Я их велел выкорчевать и вывезти. На моей земле эвкалиптов нет. Может, когда-нибудь у меня хватит сил выносить этот запах…

Хог: Вы тогда уже знали, кем хотите стать?

Дэй: Кем-то, кто… кем-то другим. Хоги, я… я больше не могу об этом. Можно мы…

Хог: Извините. Не хотел доводить вас до слез. Вы отлично справляетесь. Пойдемте, угощу вас соком.

(конец записи)

(Запись № 3 беседы с Санни Дэем. Записано в его кабинете 16 февраля)

Дэй: У тебя сегодня хороший цвет лица. Избавляешься от нью-йоркской бледности. И вообще ты как-то по-другому выглядишь. Почему… а, я понял! Ты усы сбрил, вот оно что!

Хог: Они мне загорать мешали. (Пауза.) Как вам?

Дэй: Помолодел.

Хог: Это я только выгляжу так. Я тут шел по Коламбус-авеню, и мимо спешили бодрые деловитые МГП…

Дэй: Что такое МГП?

Хог: Молодые городские придурки. В общем, мне пришло в голову, что я к ним не отношусь. Уже не в том возрасте.

Дэй: И что ты при этом почувствовал?

Хог: Я уже давно попросил свои чувства куда-нибудь слинять.

Дэй: И?

Хог: И они слиняли.

Дэй: А ты не думал о том, чтобы их вернуть?

Хог: Я думал, это я тут интервью беру.

Дэй: Ты забыл, что у меня когда-то было свое ток-шоу. Не то чтобы из меня вышел конкурент Карсону. Или Джои Бишопу.

Хог: Как у вас шли дела в школе, пока с вашим отцом такое творилось?

Дэй: Неплохо. У меня были друзья. И учился я неплохо.

Хог: Вы уже знали, что хотите стать комиком?

Дэй: Типичным школьным клоуном я не был — наверное, слишком боялся учителя. Мне нравились математика и точные науки. Вот Мел всегда был талантливым. Хорошо играл на трубе. Когда для уроков музыки созрел и я, денег уже не осталось.

Хог: А как же вы начали выступать?

Дэй: Это все из-за курортов в Кэтскилле^[31], приятель. Мы там все начинали. Мел каждое лето играл на трубе в танцевальном оркестре в «Пайн Три Мэнор». Во всех курортных отелях были танцевальные оркестры — «Катчерс», «Эйвон Лодж», «Вакейшнленд», «Паркстон». И комики тоже были — ветераны, которые выступали в бурлеске с 1903 года. Мел устроил меня работать помощником официанта — кажется, это было лето тридцать восьмого. Да, мне было шестнадцать. Вытащил меня из города, подальше от старика. Там было озеро и гребные лодки. Я накрывал столы и убирал их. Тем первым летом я каждое утро вставал в пять и выжимал свежий апельсиновый сок для трехсот человек. У меня до сих пор пальцы сморщенные. Мы все жили на верхнем этаже главного здания, по двенадцать человек в комнате. Девушки жили на другой стороне коридора. Они работали горничными и нянями. Конечно, у нас там были сплошные шуры-муры. Правда, без меня — я тогда еще был толстый и очень застенчивый. Но мне там нравилось. Я же был с Мелом.

Хог: И как вы начали выступать?

Дэй: Я в это дело влетел. (Пауза.) Это шутка.

Хог: Расскажите.

Дэй: Ну ладно. Вот как все было. Как я уже сказал, у них там в гостиницах были довольно вшивые комики. Парня, который работал в «Пайн Три», звали Фрэнки Фэй. Типчик был просто супер — пиджак в яркую клетку, аккордеон, дурная подделка под Эла Джолсона^[32], пот с него лил в три ручья, Джек Картер^[33] рядом с этим парнем смотрелся бы как Рикардо Монтальбан^{href="#n_34" title="">[34]}, ну, можешь себе представить. И вот как-то вечером он торчит на сцене, мозолит всем глаза. Честное слово, если б тогда в аудитории у кого была заряженная пушка, ему бы пришел конец. А я тем временем убираю со столов и разношу десерт. Я несу — прикинь — поднос, на котором двенадцать порций клубники со взбитыми сливками. Нарочно не придумаешь. И вот я иду к столу… в руке большой поднос… я ровно в центре столовой — и веришь ли, кто-то уронил на пол вилку. Я такой полет совершил, Хоги, ты не представляешь себе. Как в кино. Вжух — я взлетаю в воздух. Бух — и приземляюсь… а тарелки, ложки и двенадцать порций клубники со сливками валятся сверху, прямо на меня. Фрэнки от неожиданности замолкает. И тут он впервые за весь курортный сезон слышит в ресторане смех. Ну, Фрэнки был не тупой. Он выжал из ситуации все что возможно. Он начал издеваться над тем, какой я толстый и неуклюжий. Я сижу на полу весь красный, в сливках и клубнике, а он: «Знаешь, сынок, тебе бы в балет. Отлично будешь смотреться в пачке, только размер побольше бери». Зрители в восторге. Фрэнки столько смеха не вызывал с начала века. Он меня прямо-таки отпустить не мог. Пять минут я все это слушал. Ужасно унизительно было. А после шоу он пришел ко мне в кухню. Я начал было извиняться, но не успел толком ничего сказать, как Фрэнки сунул мне пару баксов и спросил, не против ли я так падать каждый вечер посередине его выступления. Ну я и согласился.

Хог: Но это же унизительно.

Дэй: Если тебе за это платят, то не унизительно. Так что я стал каждый вечер выходить с большим подносом, а он меня спрашивал: «Эй, сынок, что у тебя за десерт?» или «Эй, сынок, который час?», я падал, а он надо мной издевался. Так я и начал карьеру в шоу-бизнесе. Я был помощником Фрэнки Фэя. Отсюда у меня прозвище Санни — «Сынок». Хорошо звучит с фамилией Дэй. Санни Дэй.

Хог: И сколько вам было?

Дэй: Шестнадцать. Тем временем мы с Мелом продолжали показывать наши старые совместные номера. Просто так, у себя в комнате, чтоб повеселить остальных ребят. Мел был простаком, а я неуклюжим младшим братишкой, все как в жизни. Мы делали наш старый номер с продавцами содовой. И с креслом стоматолога. И кое-какие штуки, которые подглядели в «Пайн Три». У нас был номер, где Мел, такой очень аристократичный гость отеля с большой сигарой, а я нервный официант-новичок и пытаюсь ему зажечь сигару, только в итоге зажигаю ее в середине, а не с кончика. Его у нас потом Джерри Льюис украл, только добавил гротеска. Не, ну если б я был такой здоровый лось, как Льюис, у меня бы тоже везде было больше гротеска. Он вечно разъезжал на роликах и кидался тортами. Знаешь, я никогда не кинул ни одного торта. Ни разу.

Хог: А в «Пригороде»? На свадьбе, когда в пунш подлили крепкого алкоголя, а Гейб сказал: «Дай мне»?

Дэй: Ну, кроме «Пригорода». И там это не я, там это номер такой.

Хог: А в чем разница?

Дэй: Там этого требовал сценарий.

Хог: Не морочьте мне голову, Санни. Вы снялись в фильме, в котором вы кинули торт. Это факт. Не надо врать, ладно? Это же не статья для журнала вашего фан-клуба.

Дэй: Ты прав. Извини. Я за много лет столько раз это повторял, что уже сам поверил. Забудь, что я вообще что-то говорил про торты.

Хог: ОК, я это вычеркнул.

Дэй: Так, на чем я остановился? Ах да, мы с Мелом. У нас еще был номер, где я боюсь пригласить красивую девушку на танец, и он мне показывает, как это сделать, при этом я за девушку. Помнишь ту сцену в фильме «С корабля на берег», где я никак не могу решиться пригласить Лоис Максвелл потанцевать, иду к себе в каюту и танцую с воображаемой девушкой? Люди до сих пор плачут на этом месте. Это как раз наш с Мелом старый номер из «Пайн Три». Ну в общем, развлечениями в «Пайн Три» заведовал такой коротышка по имени Лен Файн. Ему нравился Мел, и он считал, что я хорошо подыгрываю Фрэнки. Так что он стал выпускать нас после ланча валять дурака перед гостями. Никакой оплаты, ничего официального. Если зрители желали тебя игнорировать, то могли не смотреть. Они и не смотрели. А потом как-то раз нам повезло — у Фрэнки сломалась машина на пути из города. Так что мистер Файн вывесил афишу, и оказалось, что в «Пайн Три Мэнор» сегодня Ежегодный Вечер Новых Звезд. Мы назвались «Дэй да Дэй» и после обеда вышли на подгибающихся ногах на сцену.

Хог: И как, публика умерла со смеху?

Дэй: Скорее умерли мы. Мы провалились, приятель. Жутко выступили. Настоящие любители. Мы даже хихикали над собственными шутками. Понимаешь, шутить перед своими приятелями и шутить перед полным залом незнакомой публики — это совсем разные вещи. Публика тебя пока не знает и не любит. Половина даже и не хочет тебя полюбить. Так что надо их заставить. Поэтому каждая мелочь, которую ты делаешь на сцене, должна работать на тебя. Слабых мест быть не должно, иначе ты проиграешь. Выступление стендап-комика — это как бой профессионалов. Одна ошибка — и ты сбит с ног. Мы в тот вечер быстро повзрослели. Поняли, что надо выкидывать неудачные моменты, придумывать вместо них что поудачнее, снова и снова совершенствовать наши номера, работать над темпом, подачей, над тем, как мы держимся. На сцене происходит представление, в котором нельзя оставаться просто самим собой. Нужно найти свой сценический характер, свою…

Хог: Свою маску?

Дэй: Именно. И как только ты ее наденешь, снимать ее уже нельзя. Это сложнее, чем кажется, особенно когда твои шутки терпят провал. Существует большое искушение сломать четвертую стену, подмигнуть аудитории и заявить: «Я сейчас какую-то хрень отмочил, но на самом деле это вовсе не я». Вон, посмотри на ребят из «Субботнего вечера в прямом эфире»^[35]. Они так все время делают — отказываются от собственных шуток. Или переходят на непристойности, это легкий способ справиться с ситуацией. Работа профессионального комика — очень тяжелый труд. Но этот труд нельзя показывать аудитории. Иначе ты становишься…

Хог:…Фрэнки Фэем.

Дэй: Ты начинаешь соображать, что к чему. В общем, в тот первый вечер мы провалились. Но мистер Файн что-то в нас такое увидел. Он посоветовал нам зимой продолжать практиковаться. И мы так и сделали. Добавили новые шутки. Отработали их. К следующему лету у нас были довольно смешные номера для парочки ребят, которые толком не знали, что они делают. У нас хорошо получалось. Мы и не догадывались, насколько хорошо, но как-то раз директор по развлечениям в «Вакейшнленд», парень по имени Дон Эппел, увидел наше выступление и предложил нам пятьдесят долларов в неделю за то, чтобы мы выступали у него. Тогда это были хорошие деньги. Мы пошли к мистеру Файну и сказали, что или он нам предложит столько же, или мы уходим. И он нам стал платить пятьдесят.

Хог: Вам нравилось заставлять людей смеяться? Нравилось внимание?

Дэй: Это лучше, чем работать помощником официанта или чистить ботинки. Было весело. Люди к нам подходили, хлопали нас по спине. Советовали обратиться к ним, если вдруг надумаем заняться сантехникой.

Хог: А у вас было ощущение, что именно этим вы всю жизнь и хотите заниматься?

Дэй: Нет, ни капельки. Мел учился в Городском колледже и копил деньги, чтобы пойти учиться на стоматолога. Я был в том возрасте, когда по-настоящему интересуешься только тем, когда у тебя пройдут прыщи. Мы были просто мальчишки, мы развлекались. Таких там тогда было много — Ред Баттоне выступал со стендапом в «Паркстоне», Сид Сизар играл на саксофоне в «Вакейшнленд». Мел Брукс тоже там работал. Он родом из Бруклина. Настоящий зануда. Заноза в одном месте.

Хог: И вы правда ни разу себе не сказали: «О, я нашел себя! Я комик!»?

Дэй: Нет. Я не представлял, что в этом мое будущее. И потом, не забывай, Мел взял и умер в 1940 году. Я очень тяжело это переживал. Для меня его смерть стала страшной потерей. Мел был для меня всем — отец, старший брат, лучший друг, напарник. Когда он умер… Я правда не знал, что мне делать, но выступать я больше не мог. Это точно. Комические номера слишком напоминали мне про Мела.

Хог: И что вы делали дальше?

Дэй: Закончил школу и сдал экзамен для поступления на государственную службу. Нашел работу в Вашингтоне, клерком у одного из важных рузвельтовских шишек. Жил в меблированных комнатах. Как-то раз у Потомака познакомился с милой девушкой из Индианы. Джуди Монро ее звали. Стенографистка. У нее были рыжие волосы и самая белая кожа, какую я только видел. Моя первая настоящая девушка. Мы ходили в кино, ели в китайских ресторанчиках. Я чуть на ней не женился. А потом японцы разбомбили Перл-Харбор. Я пошел в армию. Меня отправили на начальную подготовку в Хеттисберг, штат Миссисипи. Там было жарко и влажно, а кормили такой жирной и отвратительной едой, что я за первый же месяц скинул больше десятка кило. Плюс ко всему не лучшее место для парня из Бруклина по фамилии Рабинович. Я в учебном лагере был единственный еврей. Белая беднота с Юга, как правило, считала, что это из-за нас США влезли в войну. Так что мне часто приходилось драться — прямо как когда-то на Гейтс-авеню. Только теперь я был совсем один — без Мела, без Стейгов. Во всей казарме ко мне нормально относился только один высокий тощий парнишка из Небраски. Койки у нас там были двухэтажные, и он спал как раз подо мной.

Хог: Как его звали?

Дэй: Гэбриел Найт. А остальное — это уже история шоу-бизнеса.

(конец записи)

ГЛАВА 4

Больше за всю первую неделю мне никто никаких подарочков не подкидывал. Один раз кто-то вроде как пошуровал в заметках и магнитофонных кассетах у меня на столе, но я решил, это просто Мария пыль вытирала. Во всяком случае, при свете дня решил. Когда настала ночь и завыли койоты, я преисполнился убеждения, что кто-то меня запугивает, и у этого кого-то отлично это получается. Я стал по ночам заглядывать под кровать, не прячется ли там кто, но находил там только Лулу.

Мне никак не верилось, что все это дело рук Санни — настолько охотно он шел на сотрудничество, настолько откровенно обо всем рассказывал. Работа у нас шла прекрасно. Так мне казалось, пока однажды утром после тренировки он не заявил, что все обдумал и решил полностью исключить Гейба Найта из книги.

Мы сидели у бассейна и ели грейпфрут. На нем был белый махровый халат, на котором слева на груди было вышито «Санни». На мне тоже был халат. Подарок. На моем было вышито «Хоги».

— Вы шутите, — сказал я, чуть не подавившись долькой грейпфрута.

— Я вполне серьезен, приятель.

Он и правда был серьезен. С теплоты и открытости он внезапно переключился на сдержанную осторожность.

— Нам и так есть о чем поговорить, — продолжил он. — О моей философии комедии, о моей теории режиссуры, о том, как я вылечился…

— Погодите. Вы не можете так поступить.

— Но это же моя книга, разве нет?

— Ваша, но покупать ее будут потому, что хотят прочитать про вас двоих. Люди хотят знать, почему вы разошлись. Взгляните фактам в лицо. Гейб сейчас очень…

— Ну так я верну им бабки. Я передумал. Проект отменяется. Я тебе возмещу потраченное время. Вик купит тебе билет на сегодняшний рейс до Нью-Йорка.

Тут как по заказу появился Вик. Он запыхался и грыз ноготь.

— Я… я им позвонил, Санни, — нервно признался он. — Я позвонил в полицию.

— Как позвонил? — гневно поинтересовался Санни.

— Они сказали, что м-мало что могут сделать, — упрямо продолжил Вик, вытирая лоб ладонью. — Раз уж вы уничтожили доказательства и все такое. Но так хоть они это официально зарегистрируют. Так будет лучше, точно вам говорю.

Я прокашлялся. Они не обратили на меня внимания.

— Вик, я же тебе говорил, что не хочу, чтобы ты им звонил! — заорал Санни, багровея.

— Ну да, говорили, — признался Вик, — но вы мне платите за то, чтобы я вас защищал.

— Я плачу тебе за то, чтобы ты делал что я тебе велю!

— О чем конкретно речь, господа? — вмешался я.

Санни и Вик переглянулись. Вик смущенно переступал с одной огромной ноги на другую.

Санни повернулся ко мне, хмурясь.

— Да чего уж скрывать, Хоги. На самом деле ничего серьезного. Мне сегодня утром пришло письмо с угрозами.

Я сглотнул.

— И что там было написано?

— Он мне не говорит, — сказал Вик. — А письмо он в унитаз спустил.

— Именно в сортире ему и место, — резко сказал Санни. — Вик, я тебя, конечно, люблю, но ты мне сейчас не очень нравишься. Я серьезно расстроен тем, что ты втянул в это дело полицию. Они наверняка все сольют прессе. У меня тут повсюду будут репортеры ползать — только этого мне и не хватало. В следующий раз, когда у тебя возникнет светлая мысль, сделай одолжение, вспомни, что ты болван. Всегда был болваном и всегда будешь. Понял?

Вик несколько раз моргнул, кивнул и вытер нос тыльной стороной руки. Я вдруг понял, что он пытается не плакать.

— Санни, я…

— Уйди с глаз моих!

— Хорошо, Санни. — Вик поплелся обратно в дом, опустив голову.

Санни посмотрел ему вслед, покачал головой.

— Болван.

— Санни, он просто делал свою работу.

— А у тебя, Хог, даже работы нету, — рявкнул Санни. — Если я захочу услышать твое мнение, я тебе об этом скажу, а пока заткнись.

И он погрузился в чтение утреннего выпуска «Вэрайети». Я посидел секунду в полном ошеломлении, потом бросил салфетку и пошел вокруг бассейна к гостевому домику собирать вещи. А потом остановился. Книга Санни вдруг показалась мне очень важной.

— На хрена вы вообще меня сюда притащили? — заорал я ему с другой стороны бассейна.

Санни поднял голову и озадаченно нахмурился.

— В каком смысле?

— В смысле, зачем вы зря потратили мое время? Я столько сил вложил. И получается у нас пока что очень здорово, по-моему. Я уже собрался начать писать. Унты распаковал, приготовил все. На хрена надо было меня сюда тащить, а?

Он подергал себя за ухо, потом рассмеялся.

— Ну и чего в этом смешного? — возмутился я.

— Да ты смешной, мистер маринованный нью-йоркский умник. Если б я тебя не знал, я б поклялся, что ты все это принял близко к сердцу.

— Может, мне просто не нравится видеть, как вы идете на попятную.

— Санни Дэй никогда не идет на попятную.

— Правда? Вы говорили, что хотите рассказать эту историю. Нет, даже что вам прямо-таки нужно ее рассказать. Говорили, что это часть вашего процесса исцеления.

— Ты должен обо мне кое-что понять, приятель.

— И что же?

— Никогда не слушай то, что я говорю.

Я вернулся к столу и сел напротив него.

— Почему вы упираетесь, Санни?

— Я… ну так получается. Вся эта история с Гейбом… это слишком болезненно.

— Больше, чем разговор о вашем отце?

— Гораздо больше.

— Почему?

— Я не могу. Я просто не могу.

— Вы что, мне не доверяете?

— Как я могу тебе доверять? — сказал Санни. Ты же мне не доверяешь.

— Доверяю.

— Нет, не доверяешь. Ты не хочешь меня подпускать ближе.

— Это же работа, Санни. Это не личные отношения.

— Работа для меня всегда личное.

Из кухни вышла Ванда в тунике и спортивных носках. Глаза у нее припухли, волосы были растрепаны.

— Чего вы разорались?

— Творческие разногласия, — ответил Санни.

— Вот так вы себе представляете творческие разногласия? — поинтересовался я.

— Ну да, как в старые добрые времена, — отозвался он, а потом сказал Ванде: — Ты рано проснулась.

— С чего ты взял, что я проснулась?

— Так чего ты встала-то?

— У меня занятия. — Она зевнула и налила себе кофе.

Санни снова переключился на меня.

— Слушай, приятель. У меня завтра эта работа ведущим в Вегасе. Может, съездишь со мной? В пути у нас будет масса времени. Поговорим, пообедаем. Может, это поможет делу. Если, когда мы вернемся, я не передумаю, тогда покончим с этим.

— А Лулу?

— Нас всего ночь не будет. Ванда может за ней присмотреть.

— Ну да, Ванда может за ней присмотреть, — сказала Ванда.

— Ладно, — сказал я, — поедем в Вегас.

— Поедем в Вегас, — согласился Санни. — Вдвоем, только ты да я.

«Вдвоем, только ты да я», разумеется, не считая Вика.

Уехали мы в лимузине еще до рассвета. Мы с Санни устроились на заднем сиденье, окруженные запахом его туалетной воды. Санни спал. В таком виде, с натянутым до подбородка одеялом, он был гораздо больше похож на того пухлого мальчишку из Бедфорд-Стайвесант, который в жаркие ночи спал вместе со старшим братом на пожарной лестнице. Просто теперь он это делал в лимузине с кондиционером.

Я смотрел на него. Есть такая старая пословица — чтобы узнать человека, надо съесть с ним пуд соли. Литнегру, как я стал понимать, надо еще и влезть в его шкуру. Я не сомневался в том, что Санни Дэй та еще штучка. Его непредсказуемость сбивала меня с толку и бесила. Начал ли я его понимать? Я не знал, раскрылся ли он передо мной или просто показывал мне того Санни, которого хотел показать. Может, я пытался его придумать, превратить в уязвимого и вызывающего сочувствие литературного персонажа. Может, я никогда его не пойму. Но попробовать стоило.

В какой-то момент Санни пошевелился, и одеяло с него упало. Он сонно потянулся за ним, слабо подергивая ухоженными пальцами, и еле слышно застонал. Я поколебался, потом все-таки укрыл его. Санни что-то промычал и укутался плотнее.

Помону и Онтарио мы проехали в темноте. Небо стало лиловеть, пока мы ехали в горы Сан-Бернардино, а когда спустились в пустыню, оно уже было ярко-синим. Санни проснулся где-то около Викторвилля и заявил, что он проголодался. Мы остановились позавтракать в «Денниз» в Бэрстоу. Кроме нас, там была только пара дальнобойщиков у прилавка. Картофельные оладьи в этом ресторанчике готовили просто прекрасно.

На выходе из ресторана Санни купил газеты. Там было полно заметок о номинациях на «Оскар», и он завелся.

— Смотри, Хоги, комедии опять обошли! Меня это просто бесит. Стэна Лорела хоть раз номинировали на «Оскар» за лучшую роль? А Граучо Маркса? А У. К. Филдса, а меня? Да ни разу. Они думают, мы только дурака валяем. А я вот тебе что скажу: комедии приходится делать то же самое, что и драме. Она должна рассказывать историю, в ней должны быть убедительные персонажи, она должна донести до зрителей свою точку зрения — плюс еще и быть смешной. Это даже труднее. Но снобы и критики этого не понимают. Им нужно, чтоб ты с табличкой стоял. Чтоб все было торжественным и скучным. Они ведут себя так, будто развлекать людей — это преступление. А их надо развлекать. Как сказал мне однажды Сэмми: «Если не хочется отбивать такт ногой — это не музыка».

— В моем деле тоже так, — сказал я. — В литературных кругах тебя принимают всерьез, только если твои книги невразумительны и читать их тяжело. Если ты стараешься писать понятно и увлекательно, критики считают тебя легковесным.

— Ну, ты же им нравишься, а ты не нудный.

— Да, правда, я нудным не был, но я так и не написал второй книги. Уж на второй они бы до меня добрались.

— Кончай уже так говорить, меня это очень сильно раздражает.

•— Как — так?

— Ты говоришь о себе в прошедшем времени, будто тебе восемьдесят или ты уже умер. Ты молодой и талантливый. Ты еще много книг напишешь — хороших книг. Тебе просто надо поработать над своим подходом к жизни. Не «я был», а «я есть». Скажи: «Я есть».

Я, конечно, сказал.

— Вот так-то. — Он снова посмотрел на статью в газете и раздраженно поморщился. — А, к черту. Талант не у критиков, а у нас, и мы знаем, что делаем.

Он сунул руку в маленький холодильник, стоящий прямо перед нами, достал две бутылочки «Перье», открыл их и одну протянул мне.

— У меня только один вопрос, — сказал я. — Если мы оба такие умные и знаем, что делаем, почему мы тогда сейчас в полном дерьме?

Санни изумленно уставился на меня, потом рассмеялся. Взял и рассмеялся в ответ на то, что сказал я.

— А ты хорош, Хоги. Тебе голову не заморочишь. Рад, что мы поехали вместе. Эй, Вик, ты как там, малыш?

— Нормально, Санни, — негромко ответил тот.

— Хорош уже дуться, а? Ну я сорвался. Я виноват. Извини. Ты не болван. Ты мой приятель и хотел как лучше. Извини, ладно?

У Вика явно поднялось настроение.

— Хорошо, Санни.

— Как насчет музыки? Поставь нам что-нибудь заводное.

— Сейчас.

Вик поставил кассету с бодрой музыкой — Синатра и Мел Торме, записи из пятидесятых, и мы покатились дальше через район пустыни Мохаве, прозванный «Игровой площадкой дьявола», пританцовывая под музыку и попивая «Перье», пока снаружи воздух дрожал от жары. Не самый плохой способ путешествовать.

— Мерили часто приходили письма от всяких психов, — сказал я. — Типов, которые хотели купить обрезки ее ногтей. Или носить ее трусы. Но угроз убийства не было ни разу.

Санни пожал плечами.

— Лет тридцать в этом деле — и привыкаешь к такому. Неотъемлемая часть известности, во всяком случае, для меня.

— А что в этом письме говорилось?

Он повернулся к окну.

— Что я не доживу до выхода нашей книги.

— А-а…

Санни допил воду, рыгнул, потом ткнул пальцем мне в грудь.

— Знаю я, о чем ты подумал — что я из-за этого хочу отказаться от книги. Ну так ты ошибаешься. Это никак не связано. Я не из таких.

BL Не из каких таких?

— Которых можно запугать. Если б меня беспокоило существование психов, я давно бы уже с ума сошел. А потом, у меня Вик есть. Правда, Вик?

— Точно, Санни.

Мы пересекли границу штата Невада, и перед нами появились первые рекламные щиты казино Вегаса.

— И что вам нужно делать на этом конкурсе?

— Явиться. Все уже без меня расписано. Я просто представляю девушек, пялюсь на их сиськи и подмигиваю зрителям. Днем мы репетируем, в полшестого начинаем. Тебе нравятся танцовщицы из шоу?

— А чему там не нравиться?

— Настоящий полнокровный американец! — заговорщически ухмыльнулся он.

Я ухмыльнулся в ответ.

— А то! Первая группа.

Он нахмурился.

— Нет, конечно, не такими вещами я бы предпочел заниматься, совершеннейшая же клюква. Но выбора нет. После таких проблем, какие были у меня, приходится начинать все сначала. Доказывать, что на тебя можно рассчитывать. В нашем бизнесе очень зависишь от чужих предубеждений насчет себя.

— Да в общем, и в жизни так, сказал я.

— И не говори…

— Да я уже сказал, — отозвался я.

Он изумленно уставился на меня.

— Вы забываете один важный факт про меня, — сказал я ему. — Я вырос на ваших фильмах.

— Да ну?

— Ну да.

Он оглядел меня и хмуро заметил:

— Могло быть и хуже.

— И не говорите.

После нескольких сотен километров безлюдной пустыни Лас-Вегас вырос перед нами под жарким солнцем словно бесстыжий аляповатый мираж. Отели и рекламные щиты были такими огромными и неуместными, что, казалось, стоит моргнуть, и они исчезнут. Я попробовал, но они никуда не делись.

— Частенько я здесь выступал, со вздохом сказал Санни. — Много шуточек утекло.

Третий ежегодный конкурс красоты «Мисс танцовщица Лас-Вегаса» транслировался в прямом эфире из гостиницы «Эм-Джи-Эм Гранд», во всяком случае, так гласил рекламный щит снаружи. Парковка занимала, наверное, акров десять, но сейчас на ней почти не было машин, только несколько грузовиков с телевизионной аппаратурой. Внутри огромного казино оказалось холоднее, чем в холодильной витрине продуктового магазина, и примерно настолько же тихо. Большинство столов было чем-то накрыто. Еще и двенадцати не было.

Санни принимали на полную катушку. Персонал забегал, засуетился и мгновенно проводил нас до номеров. Им с Виком выделили двухкомнатный люкс для важных шишек с гостиной, кухней и бесплатной корзиной фруктов. И вид на лиловые горы тоже был симпатичный. Меня поселили по другую сторону коридора в одноместном номере без всяких фруктов. У меня окна выходили на парковку «Эм-Джи-Эм Гранд», а вдали виднелась парковка «Сизарс-пэлас».

Спортзал на первом этаже был, по словам Санни, прямо конфетка. Мы поработали со штангами, проехали десять километров на велотренажерах, сходили в сауну и окунулись в бассейн с холодной водой. Вик предложил заказать ланч к ним в номер, но Санни настоял на том, чтобы поесть в кофейне. И вот, излучая здоровье, мы взяли штурмом кофейню и принялись за огромные порции салата с тунцом. Устроились мы все в кабинке — Санни в середине, мы с Виком по бокам. Многие посетители подходили к Санни поздороваться и попросить автограф. Туристы, коммивояжеры, обычные люди — его публика. Он с ними шутил, поддразнивал их, и выглядел очень довольным таким вниманием.

А вот Вик ни на секунду не расслаблялся, не переставал осматривать комнату в поисках подозрительных людей. Вик теперь работал.

— В казино собираешься? — спросил меня Санни между автографами.

— Заскочу спустить все деньги, и сразу обратно.

— А сколько ты взял? — встревоженно поинтересовался он.

— Тысячу.

Санни вздохнул с явным облегчением.

— А, это мелочи.

— А вы?

— Я? Мне больше в казино нельзя. Я играю так же, как и пью — не могу остановиться. Бывало, я проигрывал за ночь по пятьдесят — сто тысяч. Теперь обхожу столы стороной — и скачки тоже.

Без пяти два Вик постучал по циферблату своих часов.

— Спасибо, Вик, — сказал Санни, давая официантке знак принести нам чек. — Не хочу опаздывать на репетицию, Хоги. Теперь я себе подобных вещей позволить не могу.

Официантка к нам не торопилась. Шли секунды. Санни постучал вилкой по столу. Потом схватил Вика за руку, чтобы посмотреть время на его часах. Потом сунул в рот парочку драже «Сен-сен». Потом еще раз схватил Вика за руку.

— Дорогуша! — снова крикнул он, явно начиная нервничать. — Официантка!

— Минуточку! — отозвалась она.

— Санни, давайте я вас просто выпущу, — попытался его успокоить Вик. — Я и сам могу расписаться на чеке.

Санни ударил по столу кулаком, так что вилки, стаканы и держатель для салфеток аж подскочили.

— Нет! — взревел он. — Она принесет его сюда, и немедленно… — Тут Санни заметил, что люди за соседними столиками на него смотрят, и взял себя в руки. Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. — Хорошая мысль, Вик, — тихо сказал он. — Спасибо.

Вик его выпустил, и он зашагал — почти побежал — прочь, не дожидаясь нас. Он так спешил, что чуть не снес по пути двух японских бизнесменов.

— Санни расстроен, — заметил Вик, подписывая чек.

— Да уж я вижу.

— Я не про официантку. Это как раз шаг в правильном направлении. Новый Санни.

— А что бы сделал старый Санни?

— Добился бы ее увольнения. А перед этим перевернул бы стол и побил тарелки. Он сейчас стал гораздо спокойнее. Нет, я про то, как он себя вел с поклонниками.

— А как он себя с ними вел?

— Как будто они ему нравятся. Хотел, чтобы они к нему подходили. Он играл. Он так делает, только когда расстроен. Его это успокаивает. Он уже давно так не делал.

— Должно быть, у него многое зависит от этой работы.

— Не в работе дело. В письме. Оно его не на шутку встревожило. И меня тоже.

— Думаете, это всерьез?

Вик пожал плечами.

— Полезнее предполагать, что да. В таких вещах лучше перестраховаться.

— По-вашему, это как-то связано с приветственным подарочком мне?

Вик нервно поерзал.

— Нет. Нет, не думаю.

— Тогда кто…

— Пойдем. Не хочу оставлять его одного надо.

На сцене одного из основных залов построили декорацию, на которую, похоже, ушла вся алюминиевая фольга в штате Невада. От сцены прямо в зал тянулся подиум, доходя до телекамер и мониторов. Вокруг суетились ассистенты режиссера с папками-планшетами. Пузатые техники с важным видом возились с прожекторами и микрофонами и глазели на танцовщиц, а те в основном сидели в первых рядах, не обращая на техников никакого внимания. Помощник режиссера на сцене показывал нескольким танцовщицам в облегающих джинсах и топах с бретельками, что делать в какой момент. Все очень высокие, с хорошими фигурами, но с простоватыми, ничего не выражающими лицами. Мы с Виком уселись.

— Не нравится мне это, — сказал Вик. — Все время кто-то приходит, кто-то уходит. Кто угодно может пальнуть в Санни.

Он явно нервничал, а это заставляло нервничать и меня.

— Ну так позвоните в полицию. Или вызовите гостиничную службу безопасности.

— Вы же знаете, что не могу.

— Санни на вас срывается, похоже.

— На ком-то он же должен срываться. Лучше на мне, чем на ком-то, кого он может всерьез задеть — на Ванде, например, или на Конни.

— А как же, «у больших парней и эмоции большие»?

— Да просто я-то могу это от него стерпеть, Хог. Это моя работа, не их.

— Как думаете, он откажется от книги?

— Не знаю.

— А вы бы хотели, чтобы он отказался?

— Я хочу как лучше для него, — ответил Вик.

Режиссер объявил технический прогон и попросил всех замолчать. Режиссер, молодой парнишка с бородой в гавайской рубашке, нетерпеливый и взвинченный, явно был не очень уверен в себе. Мерили как-то сказала мне, что неуверенные в себе режиссеры могут быть очень сволочными.

И этот нам через пару минут продемонстрировал, что Мерили была права.

Санни считывал с телесуфлера вводные для представления участниц. Там шла шутка: «А вот и они, вот и кандидатки в мисс „Отель Аладдин“^[36]!»

Кое-кто из съемочной группы хихикнул, но Санни был недоволен. Он схватился за горло, делая вид, что его тошнит.

— Вам что, не нравится эта строчка, мистер Дэй? — поинтересовался режиссер.

— Какая-то она несвежая, вам не кажется? Эта шутка была несвежей даже двадцать лет назад, когда ее использовал Паар^[37]. Мы можем и лучше.

— Шутки уже написаны, мистер Дэй.

— Да, но мне же их произносить. Дайте мне минуту, я что-нибудь придумаю.

— У нас нет минуты, раздраженно сказал режиссер. — И честно говоря, люди этот конкурс смотрят не ради ваших острот. Половина вообще будет смотреть без звука, держа свой писюн в руке.

Санни рассмеялся.

— Писюн? Это что, у вас в младших классах сейчас так говорят крутые ребята?

Тут засмеялись и съемочная группа, и танцовщицы.

Режиссер побагровел.

— Мистер Дэй, вы собираетесь устраивать мне проблемы и вести себя непрофессионально? Если да, то так и скажите. Скажите сразу, и я возьму телефон и найду кого-нибудь вам на замену. Мне тут ваши фокусы не нужны. Мне нужен профессионал.

Зал затих. Все смотрели на Санни и гадали, как поведет себя Единственный.

Санни яростно полез за «Сен-сен», сунул пару драже в рот и принялся жевать. Он жевал их, пока с лица его не исчезли гнев и обида, а потом негромко сказал:

— Я профессионал.

— И? — подстегнул его режиссер.

— А вы режиссер, — тихо произнес Санни, как послушный ребенок.

— Отлично. А теперь давайте вернемся к прогону.

Они вернулись к работе.

— Пойду-ка я отсюда, — сказал я Вику.

— Я вас не виню, — напряженно сказал он, не отрывая мрачного взгляда от режиссера.

— Как думаете, а если я и представление пропущу, он обидится?

— Просто скажите ему, что вам очень понравилось.

И я сбежал из зала.

— Как там моя девочка?

— О, да мы теперь фамильярничаем?

— Я имел в виду коротколапую девочку.

— А, ее… С ней все в порядке. Спит на травке.

— Я знал, я знал! Она по мне не скучает. Она даже не заметила, что меня нет.

— Я не хотела вас пугать. На самом деле она весь день грустная и унылая.

— Вы специально так говорите, чтобы поднять мне настроение. — Я вздохнул в телефонную трубку. — И оно поднялось. Я не забыл вам сказать, когда ее кормить?

— Вы все записали. Она что, правда ест…

— А я вам говорил, что она может захотеть спать с вами?

— Нет.

— А вы не против?

— Ничуть.

— Возможно, она захочет спать у вас на голове.

— Возможно, мне это понравится.

— Я так и думал.

Она пошмыгала носом.

— Вы что, не хотите узнать, как у меня дела? Вы только ради нее позвонили?

Она явно переигрывала. Мы снова будто снимали наше собственное кино.

— Как сегодня занятия? — сымпровизировал я.

Если вы будете со мной милы, — отозвалась она хриплым чувственным шепотом, — когда-нибудь я расскажу вам… об изменении зонирования.

— Скажите, а как такая сексапильная девушка с обложки вообще попала в недвижимость?

— Ну, я спала с агентом по недвижимости.

— В прошедшем времени?

— Он сушит волосы на теле феном. Хоги, вот вы сушите феном волосы на теле?

— Нет, я плачу за это специально обученному человеку.

Она засмеялась, потом помолчала немного и сказала:

— Хоги?

— Что?

— У меня появляется… ощущение насчет нас с вами. А у вас?

Я помедлил, пытаясь понять, играет она или уже перестала.

— Эй, — позвала она, — молчание не лучший ответ.

— Думаю, как правильно ответить.

— Попробуйте, у вас все получится.

— Ну ладно, — сказал я. — У меня тоже есть… ощущение. Только…

— Только что?

— Только у меня принцип: не смешивать работу со страданиями.

Теперь замолчала уже Ванда.

— Ого, — сказала она наконец, — а ты силен.

— Ну да, ты теперь соревнуешься с серьезными игроками.

— Похоже, да. Все дело в том, что я старая развалина? Ты поэтому меня отвергаешь?

— Поговорим, когда я вернусь. За обедом. И ты не старая развалина. Ты одна из самых красивых женщин, которых я знаю. Я польщен твоим вниманием.

— А зря. У меня же ужасный вкус на мужчин, помнишь?

Она засмеялась и повесила трубку. Конец сцены.

Что до меня, я сделал глубокий вдох и позвонил в Виннипег, провинция Манитоба. Пришлось сделать несколько звонков, прежде чем я нашел отель, в котором остановилась съемочная группа нового фильма нового гения, но я его все-таки нашел, и телефон в ее номере зазвонил, и она сняла трубку. Когда она сказала «Алло», сердце у меня отчаянно забилось. Я на секунду разучился разговаривать. Она снова сказала «Алло», уже слегка настороженно.

— Привет, Мерили, — наконец выговорил я.

— Хоги, милый, это ты. А я уж думала, что это очередной любитель дышать в трубку.

— Ты разочарована?

— Ни капельки.

Критики уже много лет пытаются описать голос Мерили. Это одно из главных ее достоинств как актрисы и как женщины — звучный, хорошо поставленный, и в то же время воздушный, с ноткой смущения. Мне ее голос всегда казался голосом воспитанной девочки-подростка из хорошей семьи, которую только что впервые поцеловали.

И ей понравилось.

— Хоги?

— Да, Мерили?

— Привет.

— И тебе тоже привет. Мне нужно тебя кое о чем спросить. Надеюсь, ты не возражаешь.

— Абсолютно не возражаю. Я торчу у себя в номере и смотрю хоккей по телевизору. Тут уже пролилась кровь.

— А где Зак?

— В Нью-Йорке, бьется над своей новой пьесой, — ответила она. — Ты это хотел спросить?

— Нет. Лулу уже исполнилось два года или еще только будет два?

— У нее это на обратной стороне бирки на ошейнике написано. Мы же выгравировали там ее дату рождения, помнишь? Я хотела указать там и ее знак зодиака тоже, но ты не дал.

— У собак не бывает знаков зодиака.

— А вот и бывают.

— Я не могу проверить ее бирку. Она в Лос-Анджелесе, а я в Лас-Вегасе.

— Ты ее не сдал в какой-нибудь собачий питомник?

— Что ж я за человек, по-твоему?

— Талантливый и печальный.

— Наполовину угадала.

— На которую?

— Слушай, раз ты теперь с Дебби Уинтер снимаешься, расскажи мне, какая она.

— Не знаю, милый. Она не выходит из трейлера. Я играю темную сторону ее натуры. Это все очень психологично, что в данном случае, по-моему, означает кашу-размазню.

— Я скучаю по твоим затейливым выражениям.

— Я вообще не представляю, что здесь происходит. Режиссер мне ничего не говорит, он слишком занят — слушает, как окружающие ему рассказывают, какой он гениальный. Через неделю заканчиваем. Хоги, как тебя занесло в Лас-Вегас?

— Работаю над книгой Санни Дэя.

— Да, я что-то про это читала в журнале «Пипл».

Вот что еще мне всегда нравилось в Мерили — она никогда не скрывала, что читает «Пипл»^[38].

— И что там говорилось?

— Что Гейб Найт не очень доволен тем, что их прошлое собираются раскапывать. И что этим занимаешься ты.

— Думаешь, с моей стороны это низко?

— Ты не смог бы вести себя низко, даже если бы захотел.

— Знаешь, Мерили, это вторая по приятности вещь, которую я от тебя услышал за все эти годы.

— А первая какая?

— «Ты точно не хочешь попробовать в какой-нибудь еще позе?»

— Ми-истер Хоги, что-то вы расшалились, когда начали водить компанию с комиками из «борщового пояса»^[39]. Расскажи-ка лучше про Единственного. Он правда такой сальный и пошлый, как кажется?

— Честно говоря, я даже не знаю.

Она помолчала секунду.

— Что не так?

— А почему ты думаешь, что что-то не так?

Она не снизошла до ответа.

— Я, кажется, втянулся, — сказал я. — Не уверен, что это хорошо. Я и так в невнятном положении — я не репортер, не психиатр, не друг. Подходящего слова для моей роли нет — во всяком случае, приличного.

— Расслабься, Хоги.

— Ты советуешь мне расслабиться?

— Ну да. Ты всегда сам себя слишком строго контролируешь. Именно в этом твоя проблема.

— А, вот оно что.

— Вживайся в роль и просто получай удовольствие.

— Тут слишком мрачные дела творятся, не до удовольствий. — Я рассказал ей о том, что произошло и как себя вел Санни.

— Он прав, что не слишком переживает насчет психов, — сказала Мерили спокойно. — Я тоже так делаю. Скажи мне, милый, не начал ли ты роман?

— Ничего я не начал.

— Очень жаль. Погоди, кто-то стучится в дверь. Не вешай трубку.

Она отложила трубку. До меня донеслись голоса, потом звук закрывающейся двери в номере Мерили. Потом она вернулась.

— Это роль на завтра принесли… боже мой, я буду в грязи. Тут на улице минус двадцать четыре, откуда грязь возьмется?

— Ну, если налить побольше горячей воды…

— Просто потрясающе. Ладно, давай заканчивать. Мне завтра вставать в полшестого, а надо еще выучить то, что мне сейчас принесли.

— Не забудь принять шиповник.

— Обещаю.

— Мерили… а ты когда-нибудь скучаешь по нам с тобой?

— Я стараюсь не думать о нас с тобой. Мне от этого грустно, а я не люблю, когда грустно.

Мы оба помолчали.

— Но было феерично, правда? — сказала она.

— Очень феерично.

— Хоги?

— Что?

— Лулу будет три. И она Дева.

Я повесил трубку, но так и остался лежать на гостиничной кровати, мрачно глядя на датчик дыма на потолке.

В дверь постучали. Это был коридорный, и он принес бутылку «Дом Периньон» в ведерке со льдом.

— Я этого не заказывал, — сказал я.

— С наилучшими пожеланиями от почитателя, сэр, — сказал он и поставил ведерко на комод.

К шампанскому прилагалась записка. Ну конечно. В ней было написано: «Люблю сложные задачи. В.»

— Мне открыть бутылку, сэр?

— Отличная мысль, конечно, открывайте.

Глядя в зеркало над комодом, я налил себе бокал и поднял тост за Ванду. Удивительно, но я даже слегка улыбался. Ванда была права — так гораздо интереснее.

Благодаря шампанскому у меня хватило мужества посмотреть конкурс Санни по телевизору, пока я одевался.

Он был в смокинге и рубашке гофре, маска профессионального артиста прочно сидела на своем месте. В свете прожекторов Санни выглядел как дома — загорелый, расслабленный, прекрасно себя контролирующий. Он болтал с мисс Тропикана, крупной девицей, рыжие волосы которой были залиты лаком. Она только что получила приз в категории «Талант» за пародию на комедийную актрису Кэрол Бернетт.

— Скажи мне правду, милая, — произнес Санни. — Ты когда-нибудь думала, что окажешься вот здесь сегодня?

— Никогда, мистер Дэй, — искренне ответила она.

Санни на секунду помрачнел. Я был уверен, что он сейчас скажет: «Да и я тоже». Но он промолчал, улыбнулся и произнес: «Удачи в общем конкурсе, милая». Маска соскользнула, но удержалась. Надо было знать Санни, чтобы заметить, что произошло.

Я надел плотную белую рубашку, фуляровый галстук из бордового шелка, кремовые брюки со складкой и двубортный темно-синий блейзер.

Оркестр громко заиграл Uptown Girl Билли Джоэла. Санни по очереди представлял каждую танцовщицу, она выходила к краю подиума, одетая в бикини и туфли на каблуке, останавливалась, улыбалась, упирала руки в бедра, поворачивалась и уходила. Поистине, силикон творит чудеса.

Я попрыскался «Флорисом» и пошел в казино.

Вокруг столов уже собрались толпы. Колеса рулеток крутились, кости падали на стол. Победители вопили, проигравшие стенали. Я уселся на свободную табуретку за стол, где играли в блэкджек, и шлепнул хрустящую сотню на зеленый фетр.

Крупье выдал мне фишки. Я закурил сигару за доллар, которую купил в газетном киоске. В первую раздачу я выиграл двадцать долларов, придержав тринадцать. Крупье показал четверку, вытащил четырнадцать и проиграл. Я оставил ставку и проиграл с семнадцатью против девятнадцати от крупье. Тогда я поставил двадцать пять долларов, проиграл их, отыграл, оставил ставку, проиграл ее и еще три таких же. На этом закончилась моя первая сотня. Я достал еще сотню, повысил ставку до пятидесяти долларов и проиграл ее за две раздачи.

Я люблю играть, но у меня паршиво получается. Я импульсивен и упрям. Я упорствую в безнадежных случаях. Так не выигрывают. С другой стороны, ведь я и не надеюсь на выигрыш.

С третьей сотней я полчаса держался, но потом потерял осторожность и проиграл ее в рулетку. А потом пора было тушить сигару и встречать Санни и Вика за сценой.

В коридоре вокруг рыдающей победительницы толпились фотографы и другие участницы. Я протиснулся мимо них и добрался до гримерки Санни, где собрались руководители казино, спонсоры, агенты и другие хищные звери. У них у всех блестели глаза, и они кричали друг другу «прекрасно» и «чудесно». Всем раздавали бокалы белого вина.

Санни пожимал окружающим руки и похлопывал их по спинам. Он явно еще был в рабочем режиме. Лицо его покрывал слой пудры. Потом он заметил меня в дверях.

— Привет, приятель! Как тебе шоу?

— Просто супер!

— Отлично!

Я взял себе вина и подошел к Вику, который бесстрастно подпирал стену. Мы стояли там как растения в горшках, пока все не разошлись. Все, кроме режиссера, который превратился в само дружелюбие.

— Санни, это просто нечто! — тараторил он. — Ну да, я вас обложил, вы меня обложили, но это ничего! Просто мы оба, блин, впрягаемся… — Он замолчал, озадаченно нахмурившись. Стало слышно, как льется жидкость. Это мое вино медленно выливалось на его кроссовки.

— Ой, извините, — сказал я.

Вика, стоявшего со мной рядом, затрясло от сдерживаемого смеха. Санни заулыбался мне как гордый папаша. Между нами промелькнуло что-то такое неуловимое, и я понял, что книга все-таки будет — с Гейбом и со всем остальным.

Режиссер покраснел, быстро пожал руку Санни и выскочил. Санни издал короткий резкий смешок и хлопнул меня по спине. Потом он повернулся к Вику и сказал:

— Запри эту чертову дверь!

Вик запер дверь, и Санни немедленноустало плюхнулся на стул перед туалетным столиком. Вик помог ему снять смокинг. Под смокингом была рубашка гофре, и она под мышками промокла насквозь. Вик вытер Санни лоб и шею, точно как те ребята, что помогают уставшим спортсменам на краю футбольного поля.

— Боже, это было ужасно, простонал Санни. — Но все закончилось. Я свою работу сделал. Вот что главное. Я сделал свою работу.

К Вы же профессионал, Санни. — подтвердил Вик.

Санни тяжело вздохнул и стал стирать с лица грим бумажным платком. Вик помог ему снять рубашку и брюки. Туфли, носки и трусы Санни снял сам.

— Погодите, я приму душ, и свалим уже отсюда, — сказал он, стоя перед нами голышом.

Он пошел мимо меня к душевой кабинке, потом остановился и принюхался, морща нос.

— Эй, ты что, курил?

Ужинали мы в тихом итальянском ресторанчике на одной из темных безлюдных боковых улиц, что ведут в сторону от ярких огней Стрипа.

Метрдотель встретил Санни с распростертыми объятиями и повел нас за столик в углу.

— Здесь отлично кормят, — сказал мне Санни, потом подмигнул и добавил: — Интересно, почему в этом городе столько прекрасных итальянских ресторанчиков, а?

Мы заказали фетучини со шпинатом и телячьи отбивные. Мы с Виком взяли бутылку кьянти. Вик лишь пригубил бокал, постоянно следя взглядом за другими посетителями и за дверью.

— А как у тебя дела, приятель? — спросил меня Санни. Настроение у него явно улучшилось.

— Продул три сотни.

Он похлопал меня по руке.

— Отлично. Настоящий лас-вегасский ответ. Рад, что ты со мной поехал. Теперь мне кажется, что у нас все получится. Конечно, и работа на этом дерьмовом конкурсе помогает. Эх, мне никак без этой книги. Честно говоря, я на четвертой стадии, от этого никуда не денешься.

— На четвертой стадии?

— Ты что, не слышал про пять стадий?

Я покачал головой.

— Ну смотри. В карьере артиста пять стадий. — Он начал загибать пальцы. — «Кто такой Санни Дэй?», «Это вы Санни Дэй?», «Мне нужен Санни Дэй», «Мне нужен кто-то вроде Санни Дэя» и «Кто такой Санни Дэй?» Я на четвертой стадии, а надо вернуться на третью. Кто бы подумал двадцать пять лет назад… — Он покачал головой. — Мне нужен какой-то трамплин. Очень.

Вик наблюдал за входом. Внезапно он напрягся.

— Санни, у нас проблемы.

Кто?

— По-моему, он халтурит на «Энкуайрер», — ответил Вик.

Их было двое. Репортер, жирный неряха с козлиной бородкой и поднятыми на лоб темными очками, держал магнитофон, выглядевший так, будто его переехало машиной. Вполне возможно, что так и было. За ним тащился пожилой фотограф с двумя камерами на шее и сигаретой в зубах.

— Да, ничто не сравнится с дуновением затхлого воздуха, — сказал я, сделав глубокий вдох.

Они протолкнулись мимо метрдотеля и деловито зашагали к нашему столику. Тот поспешил за ними, возмущаясь и протестуя.

Вик поднялся было на ноги.

Санни его остановил.

— Расслабься. Не нервничай.

Фотограф начал снимать, как мы едим. Снимки он делал со вспышкой. Остальные посетители повернулись и изумленно уставились на все это.

Репортер сунул микрофон куда-то между лицом Санни и его тарелкой.

— Санни, это правда, что вы собираетесь все рассказать? Вы расскажете, почему вы с Гейбом подрались?

— Извините, мистер Дэй, — извинился метрдотель, — я не смог их удержать.

— Да ничего, Кармине, — отозвался Санни, — этих и чума не остановит.

— Почему именно сейчас, Санни? — настойчиво допытывался репортер. — Хотите поднасрать Гейбу, испортить ему политическую карьеру? Решили отомстить?

— Слушай, приятель, — вежливо сказал Санни, — мне нечего сказать. Мы тут пытаемся спокойно поесть. Прояви уважение. Если вам фото нужны, фотографируйте и уходите, ладно?

— А слухи насчет угроз убийства? Это правда?

— Каких еще угроз убийства? — резко спросил Санни.

Репортер ухмыльнулся, почуяв, что напал на след.

— Так это правда?

Санни побагровел.

— Мне нечего сказать.

— А что говорит Гейб? Он пытается вас остановить?

— Повторяю еще раз, — сказал Санни уже резче, — мне нечего сказать.

Фотограф продолжал снимать, и сверкание вспышек начало уже доставать. Санни прикрыл лицо рукой, чтобы защитить глаза.

Тут за дело взялся Вик.

— Вы нам мешаете.

— Ну же, Санни, — настаивал репортер, — сделай заявление.

— Вы нам мешаете, — повторил Вик уже громче. — Уходите!

— Я на работе, возразил тот.

Вик отодвинул стул и встал. Репортер моргнул, оценив его рост и размеры.

— Работа окончена. — Вик встал между репортером и нашим столиком, раскинув руки, чтобы преградить ему путь. — Вы получили фотографии. А теперь уходите!

— Вы должны мне ответить, Санни! — сказал репортер, пытаясь обойти Вика.

— Ничего я не должен, приятель, — резко отозвался Санни.

— Вы не можете вечно от меня бегать.

— Знаешь, я очень стараюсь не выйти из себя.

— И я тоже, — сказал Вик, тыча в грудь репортера здоровенным пальцем. — Проваливай.

— А, ну если вы так, — сказал тот, — то статья у меня найдется: «Санни Дэй снова запил».

— Что? — возмущенно воскликнул Санни.

— У вас на столе вино. Вы опять пьете. У нас есть подтверждающие фотографии. Вы даже лицо пытались закрыть. Это будет на обложках журналов в каждом американском супермаркете, Санни. Но мы можем обойтись и без этого. Я готов с вами сотрудничать. Я на вашей стороне.

— Да ты просто подонок, — процедил Санни. — Сделай человечеству одолжение — подхвати СПИД.

Я заметил, что Вик стал странно дышать — быстро и неглубоко, вдох-выдох, вдох-выдох.

Репортер пожал плечами.

— Ну как хотите, Санни. — Он кивнул фотографу. — Пошли. У нас есть материал.

Вик схватил фотографа за рубашку и оторвал от земли сантиметров на пять. Дыхание его стало прерывистым.

— Ты этого… не сделаешь!

— А ты попробуй меня остановить, придурок.

И тут я увидел, что имела в виду Ванда, когда говорила, что Вика лучше не злить.

Он взорвался. Просто как в берсерка превратился — сорвал камеру фотографа с ремня, разорвал ее и выдрал пленку. Репортер попытался отобрать камеру, и Вик ударил его в лицо так, что тот отлетел на соседний столик и сшиб с него еду и тарелки. Брызнула кровь. Раздался женский крик.

— Не надо, Вик! — воскликнул Санни. — Вик, стой! Хватит!

Но это был уже не Вик. Это был безумец, из горла которого рвался дикий рев. Он стащил репортера со стола, снова его ударил, сломав ему нос, и толкнул к стене. Потом Вик обеими руками схватил репортера за горло и начал колотить его головой об стену. Руки и ноги репортера обвисли, лицо побагровело, глаза закатились.

Вика от репортера оттаскивали совместными усилиями Санни, я и весь персонал ресторана. Я ничуть не сомневаюсь, что в противном случае Вик бы его убил.

— Вик! — закричал Санни. — Вик, посмотри на меня!

Но Вик все еще рвался у нас из рук, пытаясь добраться до репортера. Тот, оглушенный, но еще в сознавши, осел на пол, изо рта и носа у него шла кровь.

Санни огляделся, схватил ведерко со льдом, в котором охлаждали белое вино за соседним столиком, и опрокинул его Вику на голову. Тот фыркнул от неожиданности и вдруг резко пришел в себя. Несколько раз встряхнув головой, Вик молча замер на месте. Грудь у него все еще вздымалась, с головы стекала холодная вода.

— Все в порядке, Санни? — Тяжело дыша, он оглядел кавардак вокруг, будто его устроил кто-то другой.

— Нет, не в порядке! — всхлипнул репортер, вытирая окровавленное лицо салфеткой. Он ткнул салфеткой в Санни. — Я на тебя в суд подам! — взвыл он.

— Убирайся, пока жив, засранец!

Фотограф помог ему встать, и они ушли — фотограф, держа в руках разбитую камеру, а репортер, шмыгая носом и стеная на каждом шагу. Все в ресторане смотрели им вслед, а потом повернулись к нам.

— Мне очень жаль, мистер Дэй, — сказал метрдотель. Официанты торопливо уничтожали следы побоища.

— Это мне очень жаль, Кармине, — ответил Санни, сунув ему несколько банкнот. — Пожалуйста, принесите всем еще по бутылке того, что они пили.

— Да, сэр, мистер Дэй.

Санни снова повернулся ко мне.

— Ну что, давай есть.

— Может, нам лучше уйти? — сказал я, глядя на Вика, который так и стоял на одном месте с явно ошеломленным видом.

— Чепуха, — отозвался Санни. — Мы пришли ужинать — значит, поужинаем.

Мы снова сели за стол.

— Прости, Санни, — пробормотал Вик. — Не удержался.

— Да ничего, Вик. Он напрашивался. Иди вытрись и расчешись, ты ужасно выглядишь.

Хорошо, — послушно согласился Вик.

Мы проследили за тем, как он идет в мужской туалет. Шел Вик медленно, будто контуженый.

— Через пару минут он очухается, — успокоил меня Санни. — Это все чертова пластина у него в башке. Он один раз в клубе чуть не прибил человека. Я добился, чтоб обвинения сняли, но мне это дорого обошлось.

Я глотнул кьянти.

— Как думаете, этот парень подаст в суд?

— Попробует. Это добавит ему славы. Я позвоню сегодня Хеши, он знает, на кого нажать. Думаю, если заплатить, все обойдется. А вот статью не остановить. Не с такой репутацией, как у меня. Это новости. Завтра будет в газетах. Покажут в «Шоу-бизнес сегодня вечером». Новостные агентства разнесут эту историю повсюду. К концу недели окажется, что я был пьян в стельку и ударил этого поганца. Вот увидишь.

Официант принес нам телятину.

— Ну как тебе сегодняшняя программа — нечто новенькое, а?

— С вами не соскучишься, — сказал я. — Надо как-нибудь еще так посидеть.

— Ну, посмотри на это с другой стороны: ты теперь станешь знаменит. Попадешь в каждую газету в Америке.

— Правда?

— Ну да. Будешь «неопознанный третий мужчина».

— Шикарно.

В три часа ночи мне наконец начало везти в блэкджек. А может, просто я достаточно попыток сделал. В общем, я все удваивал ставки, и при этом выигрывал. Я столько раз подряд выиграл, что даже возместил все, что успел спустить за вечер. Потом я проиграл пять раз подряд и решил, что пора спать.

В моей кровати уже спала гостья. У нее были светлые волосы и хорошая фигура, а под простыней не было заметно одежды. Когда я включил свет, она проснулась. Красивая. Она пошевелилась, потом села и потянулась. Кожа на груди у нее натянулась. Потом она снова откинулась на подушку и улыбнулась мне, вся такая теплая и манящая.

— Ты точно не ошиблась номером? — спросил я.

— А ты Хоги? — промурлыкала она с легким южным акцентом.

— Да. А ты?

— А я твоя. На всю ночь.

— Чья это идея?

— Понятия не имею.

— Одевайся, — сказал я. — У тебя сегодня была легкая рабочая ночь.

Я пересек коридор и постучался в номер Санни. Через минуту к двери подошел Вик и захотел знать, кто стучит. Когда я ему сказал, что это я, он открыл дверь. На нем был халат. Одной рукой он тер глаза, другой держал пистолет.

— Привет, Хог, — сказал он, зевая. — Как дела?

— Что, какие-то проблемы? — спросил я, косясь на пистолет.

— Не, все в порядке. Обычные меры предосторожности.

— Мне надо поговорить с Санни.

— Он спит.

За спиной у него в дверях появился Санни.

— Все в порядке, Вик. Иди обратно спать.

Вик вернулся к себе и закрыл дверь.

Санни ухмыльнулся мне.

— Получил свой подарочек?

— Санни, я…

— Она считается лучшей девочкой в городе. С университетским дипломом! — Он подмигнул мне. — Тебе это пойдет на пользу. У меня-то дома особо не с кем развлечься, кроме Ванды, а с ней та еще морока. Наслаждайся.

— Санни, я не хочу.

Он по-дружески стукнул меня кулаком в плечо.

— Да ладно, она сделает все, что ты хочешь, и при этом она настоящая мастерица. Будешь как новенький.

— Спасибо, но…

— Но что?

— Такие вещи не для меня, понимаете?

— Так что ж ты сразу не сказал? Погоди, я телефон возьму. Тут стесняться нечего, каждому свое. Мне вот когда-то страшно нравились негритянки — две или три сразу, и притом рослые, чем выше, тем лучше. А Гейб, наоборот, предпочитал малышек. Просто скажи мне, чего ты хочешь.

— Я ничего не хочу. Я очень устал и хочу спать.

Санни нахмурился.

— Ты что, до сих пор сохнешь по бывшей жене? В этом все дело?

— Не совсем.

— А в чем? Рассказывай.

Я глубоко вдохнул, потом медленно выдохнул.

— Не по ней сохну, а вообще… — сказал я тихо. — Понимаете?

Он опустил взгляд пониже пояса, потом снова поднял глаза.

— То есть…

— Ну, физически со мной все в порядке. Я просто…

— Импотент. Так и скажи. Ты импотент. Ну и что? С кем не бывает. Заходи, давай об этом поговорим. Вскипятим чайник и, если хочешь, можем хоть всю ночь разговаривать. Санни тепло улыбнулся мне. Я еще ни разу не видел его таким счастливым. Такое ощущение, что он был в полном восторге.

Он положил руку мне на плечо, чтобы втолкнуть в номер, и это превратилось во что-то вроде объятий.

— Давай, заходи, парень.

ГЛАВА 5

(Запись № 4 беседы с Санни Дэем. Записано в его кабинете 20 февраля)

Хог: Значит, так вы с Гейбом и познакомились.

В учебном лагере.

Дэй: Угу.

Хог: Вам не особо нравится эта тема, похоже.

Дэй: Чему тут нравиться? Он мне сердце разбил.

Хог: Как именно?

Дэй: Не сейчас.

Хог: А когда?

Дэй: Когда у меня будут на это силы. Не дави на меня.

Хог: Тогда давайте поговорим о хорошем. Какое у вас сложилось о нем впечатление после первой встречи?

Дэй: Ладно, давай. Гейб Найт был ужасно правильный парень. Родом из Линкольна в штате Небраска. У его семьи там большой белый дом на такой, знаешь, широкой тихой улице, засаженной вязами. С качелями на крыльце. Отец Гейба работал фармацевтом, всегда ходил в белой рубашке, а в свободное время пел в любительском вокальном квартете. Мама его носила фартук и пекла пироги. Когда «Вольно!» пустили в их кинотеатре, в городе в честь Гейба устроили парад, представляешь? Первый раз, когда он меня туда привез, ощущение было такое, что я попал на натурную съемочную площадку на заднем дворе «Уорнерс».

Хог: А вообще какой он был?

Дэй: Настоящий бойскаут. Пил молоко. Не выражался. Называл своего отца «сэр». Ходил в церковь. Писал письма своей девушке, Лоррейн, типичной «девчонке по соседству» — в смысле, она и правда рядом с ним жила. Он на ней потом женился. Первая его жена, до того, как Голливуд его развратил.

Хог: А он что про вас думал?

Дэй: Он считал меня трущобным мальчишкой из тех, которые воруют сумочки у старушек, а жарким летним днем открывают пожарные гидранты. Это, кстати, неправда — гидрантов я никогда не открывал. Серьезно, я для него был таким же чужаком, как и он для меня. Он никогда в жизни не видел живого еврея, не говоря уж о том, чтобы спать с ним на соседней койке. Те персонажи, которых мы играли, — это правда были мы. Поэтому так здорово и получалось.

Хог: И как вы сошлись? Или правильный вопрос будет — почему?

Дэй: Все дело в шоу-бизнесе. Гейб учился в университете, а зарабатывал на это всяческими выступлениями. Работал диск-жокеем на местной радиостанции по доллару за вечер. Играл в летних театрах, ну знаешь, из тех, что часто под открытым небом постановки делают. Пел, играл на укулеле и сносно отбивал чечетку. Он и фокусы показывал на детских праздниках. Жонглировал. Гадал по руке — помнишь, он это в «Большой арене» использовал? Всего понемножку, в общем. Ничего особенного, но в Линкольне, штат Небраска, сойдет и так.

Хог: Гейб умел смешить?

Дэй: Он был сообразительный. В комедии как искусстве он ни черта не понимал. Это я его всему научил.

Хог: И вы подружились?

Дэй: Мы оба привыкли выступать, так что у нас была общая тема для разговоров. Мы об этом заговорили — и продолжили говорить дальше. Гейба шоу-бизнес зацепил всерьез. Он любил поговорить про фильмы, про радиопостановки. И про Кэтскилле ему страшно нравилось слушать. Когда нам давали увольнительные, мы всю ночь сидели за бутылкой «Кока-колы» и болтали. Скоро я уже начал ему показывать наши с Мелом старые номера, он смеялся и добавлял кое-что. А потом развивал тему. И я тоже. Мы как начали это делать, так и продолжали импровизировать, как музыканты. Мы так расслаблялись. Понимаешь, тренировочный лагерь — жуткое место. Вечно командуют, говорят, куда идти и что делать, и при этом вполне вероятно, что через полгода тебя убьют. Большинство пьянствовало, чтобы выпустить пар, а у нас с Гейбом для этого был юмор.

Хог: А вы его про себя сравнивали с Мелом?

Дэй: А то как же. Он как раз был типаж «старший брат». Чуть постарше меня. Высокий, серьезный, надежный. Людям он нравился.

Хог: А он серьезно хотел стать артистом?

Дэй: Ты хочешь знать, что было бы, если б мы с ним не повстречались? Сложно сказать. Гейб был консервативный парень из маленького городка, такие редко рискуют. Наверное, он бы вернулся домой и работал в папиной аптеке. Мы ни к чему с ним особенно не стремились, просто так вышло.

Хог: У вас это звучит как история любви.

Дэй: Поначалу так и было. А потом это стало больше похоже на брак. Вы все время вместе, вместе планируете будущее. Вас объединяет доверие, приязнь, верность, ревность. Только что вы при этом не трахаетесь. Стало быть, если подумать, типичный брак и есть. (Пауза.) Упс, прости, Хоги. Старая шутка.

Хог: Когда вы поняли, что у вас хорошо получается?

Дэй: Да сразу. Остальные ребята нас услышали, им стало интересно, так что мы слепили несколько номеров и стали их показывать. В казармах. В столовой. Для забавы, как в спальне в «Пайн Три». У нас был номер про учебный лагерь — Гейб суровый сержант, который тренирует меня, неуклюжего новобранца, а я все время ружье роняю. Это был наш первый серьезный номер. Мы его в «Вольно!» потом делали.

Хог: Я помню.

Дэй: Потом был номер, где я городской пижон и учу его, деревенского простака, играть в покер. Я думаю, что сейчас выманю у него все деньги, но на самом деле это он в итоге выманивает деньги у меня. Еще мы играли двух новобранцев, которые пытаются понять, что они такое едят в столовой. А, и еще старый номер с танцем из «Пайн Три», только теперь про танцы в армейском клубе. Я играл того же персонажа, что и раньше, а он — роль Мела. Но мы с самого начала заставляли зрителей хохотать до слез. С Мелом мы до такой степени людей не смешили.

Хог: И в чем была разница?

Дэй: Общий опыт. Мы все жили одной жизнью, все боялись того, что будет дальше. Плюс еще Гейб…

Хог: А что Гейб?

Дэй: (Пауза.) Он был великолепен в амплуа простака. Я только через много лет себе в этом признался. Когда мы были на вершине славы, я всегда думал, что все дело во мне. Все так говорили. Говорили, что его роль любой может сыграть, что он деревянный, что причина нашего успеха во мне. Я в это верил. И я ошибался. Он был прекрасным простаком. Лучшим в шоу-бизнесе.

Хог: Серьезное заявление с вашей стороны.

Дэй: Это правда. Мы просто идеально подошли друг другу. Я был очень взвинченный, такой типичный парень из Нью-Йорка — ну ты знаешь. Сплошное «давай-давай-давай». Он был спокойный и собранный. Воплощение Среднего Запада. Сама невинность. И красивый, хотя мне всегда казалось, что кадык у него слишком уж выпирает… У нас с ним был отличный ритм. У Гейба был какой-то инстинкт — он чувствовал, когда нужно поднажать, чтобы я казался еще смешнее. И знал, когда меня попридержать и перейти к следующему номеру. Ровно тогда, когда нужно — ни секундой раньше, ни секундой позже. Он это чувствовал.

Хог: А вы разговаривали о будущем? О том, чтобы работать вместе?

Дэй: Мы мечтали о том, чтобы стать звездами, примерно так же, как другие ребята мечтали переспать с Бетти Грейбл. Была война, в будущее люди заглядывали максимум на шаг вперед. Наш шаг вперед состоял в том, чтобы попасть на сцену. На базе по субботам обычно были танцы. Оркестр, местные девушки, хорошие такие. И однажды в субботу, когда оркестр сделал перерыв, кто-то из ребят подговорил нас выйти на сцену. Первые пару минут все думали, мы придурки какие-то. Но когда мы разошлись и стали шутить насчет сержантов, офицеров, еды… всем понравилось. Мы стали выступать на танцах каждую неделю. Мы были главным хитом вечера. И так получилось, что однажды в выходные нас увидел — но мы этого тогда не знали, учти, — офицер-вербовщик, который работал в «Уорнер Бразерс» «охотником за талантами». Эл Лафкин. Он потом стал вице-президентом студии. Знаешь, каждая история успеха в шоу-бизнесе обязательно включает какое-нибудь сумасшедшее совпадение. У меня было такое: этот Эл Лафкин вот-вот должен был жениться в Нью-Йорке на сестре Лена Файна.

Хог: Того самого Лена Файна из «Пайн Три»?

Дэй: Да-да, его самого. И Эл упомянул Лену про двух солдат-юмористов в Миссисипи, а Лен ему говорит — а, Санни Дэй, да, он настоящий талант, это я его открыл.

Хог: А вы ничего этого не знаете.

Дэй: Абсолютно ничего. Я знаю только то, что мы заканчиваем курс боевой подготовки, садимся на поезд до Форт-Дикса^[40] в штате Нью-Джерси и наше подразделение отправляют в Европу. Но не нас с Гейбом — нам поступает приказ явиться в какое-то особое вербовочное подразделение.

Хог: Что за вербовочное подразделение?

Дэй: Мы ничего не знаем. Нам просто говорят явиться в театр на Западной Пятьдесят третьей улице в Нью-Йорке. Ну, мы находим театр. Гейб пялится на высоченные дома — чуть шею себе не свернул. Мы показываем солдату у входа свои бумаги, заходим — и оказываемся на репетиции какого-то серьезного шоу. Там кордебалет, музыканты, руководитель оркестра чертовски смахивает на Кея Кайсера^[41], а еще три певички — наверняка это сестры Эндрюс. Но какого черта тут делают сестры Эндрюс? И какого черта тут делаем мы? Оказалось, они здесь ставят ревю под названием «Теперь ты в армии» — его будут показывать по всей стране, чтобы собирать средства, поддерживать дух американцев и способствовать призыву в армию. И нас тоже решили вставить в это шоу — ну понимаешь, парочка настоящих новобранцев демонстрирует смешные стороны армейской жизни. Так-то мы и попали в шоу-бизнес — благодаря дяде Сэму. К нам приставили парня, который писал тексты для радиопередачи Эдгара Бергена — он тоже был в армии, как и мы. Он помог нам доработать наши номера, подкинул пару новых строчек. Через две недели мы отправились в турне. В последний вечер перед отъездом я поехал в Бруклин и сходил в больницу к своему старику. Мама меня заставила. Больше я его не видел. (Пауза.) Он был совсем не в себе, даже не узнал меня. Во мне скопилось столько ненависти к нему, столько гнева, и все это никуда не делось просто потому, что он лежал и умирал у меня на глазах. Я… ну, это было жутко мучительно.

Хог: Вы были в турне, когда ваш отец умер?

Дэй: Я приехал на похороны из Кливленда. Были только мы с мамой и пара родственников. Когда все закончилось, мы вернулись в квартиру, выпили пару рюмок шнапса, и я уехал ближайшим же поездом. Можно сказать, Хоги, что на этом моя прежняя жизнь закончилась. И началась новая.

(конец записи)

(Запись № 5 беседы с Санни Дэем. Записано в его кабинете 21 февраля)

Дэй: Знаешь, от чего бы я сейчас не отказался? От батончика «Бейби Рут». Я их десятками ел, когда напивался.

Хог: То есть последний кусок ананаса вы оставляете мне?

Дэй: Обойдешься.

Хог: Ну, рассказывайте, как было в турне с «Теперь ты в армии».

Дэй: Я так еще никогда не веселился. Начали мы в Буффало. Выступали там пару недель. Потом Детройт, Кливленд, Чикаго, Сент-Луис. У нас был собственный поезд. Мы останавливались в лучших отелях. Оказалось, за все платят «Уорнерс». Они собирались в какой-то момент все это отснять на кинопленку. Каждые шесть — восемь недель они присылали к нам каких-нибудь актеров, с которыми у них был контракт, — Джека Карсона, Джоанн Блонделл. Актеры обычно вели шоу и выступали со скетчами. Все это было как сон. Мы с Гейбом выходили на сцену минут на десять в середине шоу. В остальном у нас была одна сплошная вечеринка. А какие там были девочки, Хоги! Мы путешествовали с двумя десятками веселых девочек из кордебалета, изголодавшихся по мужскому вниманию. Эх, как же мы развлекались, особенно в поезде. Устраивали вечеринки в пижамах. Пели. Пили. Но это были приличные девушки, Хоги, просто им нужно было немного любви. Они считали нас ужасно милыми. Мне было двадцать один, Гейбу двадцать три. Ну что тут скажешь, там была нехватка мужчин.

Хог: А Гейба это не смущало, ведь он был такой правильный?

Дэй: Оказалось, что Гейб Найт из тех ребят, которые любят манную кашу просто потому, что ничего другого не пробовали. Стоило ему распробовать секс, как у него непрерывный стояк пошел. К нему круглые сутки ходили девчонки. Он то и дело выпихивал меня из нашей комнаты, и мне приходилось идти искать соседку очередной его девушки. Да и я тоже времени даром не терял.

Хог: Как вы с Гейбом уживались?

Дэй: Он храпел. Фальшиво свистел. Таскал еду с моей тарелки. Я это ненавижу, кого угодно спроси. Но мы с ним были товарищи, и у нас отлично шло дело. Публика была в восторге. Нам даже написали новый номер. Гейб сидит в лунном свете на ступенях казармы, играет на укулеле и поет «При свете серебряной луны». Я выхожу и сажусь рядом. Я новобранец из Бруклина, он новобранец из Небраски, мы оба страшно скучаем по дому и напуганы. Так что мы курим вместе и разговариваем про дом, маму и девушку. А потом вместе допеваем песню. Я страшно нервничал, когда мы в первый раз с этим вышли. Я все говорил: а где тут смешное? Надо, чтоб было смешно. Но зрителям нравилось. Это выглядело искренне.

Хог: А вы чувствовали, что вот-вот станете звездами?

Дэй: В основном мы чувствовали, что нас несет какая-то огромная волна. Потом мы добрались до Лос-Анджелеса… да, зимой сорок третьего. «Уорнерс» готовы были сделать из нашего шоу фильм. Нам с Гейбом велели явиться на кинопробы. Мы познакомились с Джеком Уорнером, мы…

Хог: Не помните, что он вам сказал?

Дэй: Помню, я так испугался, что забыл, как меня зовут. Он спросил, кто из нас Найт, и мы оба ответили: «Я, сэр». Они сняли, как мы исполняем свой номер на фоне декораций. Потом мы вернулись в отель. На следующий день нас отозвали в сторону и сказали, что в фильм нас не включают. Мы ужасно расстроились. Решили, что это все, конец вечеринки. Но дело было в другом. Понимаешь, Джек Уорнер решил снять с нами отдельный фильм, «Вольно!» Мы ему страшно понравились. Это было как сон, Хоги. Я все ждал, что сейчас проснусь, но проснулся только через тридцать пять лет.

Хог: Каково было тогда в Лос-Анджелесе?

Дэй: В те времена это был потрясающий город. Красивый. И студия огромная — не то что сейчас. Натурная площадка — целые кварталы и улицы. Замки. Джунгли. Озера. Кругом ходила массовка, одетая бенгальскими уланами или бандой Робин Гуда. И мы были частью всего этого. А с другой стороны, и не были. Формально мы все еще числились в армии. «Вольно!» считался вербовочным фильмом. Получалось, будто Джек Уорнер старается на благо родины. На самом-то деле он снимал низкобюджетную комедию — всего два актера и куча съемок армейского обучения, которые ему достались бесплатно. Но нас поселили в хорошем доме в Энсино. Платили нам суточные. Дали машину. Обеспечили всем необходимым.

Хог: Кто сочинил «Вольно!»?

Дэй: Да это все на ходу слепили. Уорнер передал нас Хэлу Уоллису^[42], тот послал парочку сценаристов посмотреть, как мы выступаем со всей труппой в театре Пантэйджес. Они с нами поговорили за сценой минут пятнадцать, а через неделю соорудили стандартный сюжет вокруг пяти наших номеров. Гейб — богатый маменькин сынок, привык к хорошей жизни. Я — мелкий жулик и привык справляться сам. На призывном пункте мы сразу друг другу не нравимся, потом оказывается, что мы на соседних койках в казарме, а потом еще и ухаживаем за одной и той же девушкой из концертной бригады. В конце мы становимся бравыми солдатами и неразлучными друзьями. Абсолютно штампованный сюжет. Но в фильме собрали прекрасных актеров, настоящих профессионалов. Сержанта в учебке играл Барт Маклейн, Уорд Бонд был чемпионом базы по боксу, Присцилла Лейн играла девушку, за которой мы ухаживали, Люсиль Болл — подружку. Мы от них многому научились в том, что касается игры на камеру. Это же сплошные повторы. Поехали. Стоп. Встань сюда. Еще раз. И сцены снимают не по порядку. Сложно поддерживать правильный настрой. Мы пахали над «Вольно!» по четырнадцать часов в день. Делали что говорят. Каждый вечер валились спать измученные. Никакого веселья, но в один прекрасный день знаешь кто ко мне подошел на съемочной площадке поздороваться? Хеши Рот!

Хог: Из вашей банды Стейгов?

Дэй: Угу, тот самый. У Хеши интересная жизнь — если б он захотел все рассказать, вышел бы настоящий бестселлер. Уж он-то знает наперечет все скелеты во всех шкафах. Но он, думаю, предпочитает не вспоминать. Хеши теперь уважаемый гражданин. Из тех, с кем он сейчас общается, многие даже не знают, как он здесь оказался.

Хог: И как же?

Дэй: Багси Сигел^[43] его привез. Помнишь, я рассказывал, что в Бедфорд-Стайвесант Хеши связался с еврейской мафией? Ну так Бенни Сигел тогда был предметом восхищения каждого нью-йоркского хулигана. Он жил в отеле «Уолдорф» как король, общался с важными персонами. И вот когда Хеши был еще мальчишкой, чем-то он понравился Багси. Это Багси послал Хеши учиться на юриста. А в сорок четвертом году Бенни Сигел — Багси его никто в лицо не звал — переехал в Лос-Анджелес, чтобы управлять местной мафией. Знаешь, кто был у него правой рукой?

Хог: Дайте угадаю — сообразительный молодой адвокат по имени Хармон Райт?

Дэй: Верно, приятель. Тут тогда много неорганизованной наживы было — гонки, ночные клубы, игорные дома на кораблях. Багси приехал взять это все под контроль. Кто ему мешал, тех он быстро убирал. Хеши создавал контролирующие товарищества и тому подобную хрень, чтобы это все выглядело законно. Но это было только начало. Если верить Хеши, Багси приехал в основном потому, что мексиканская граница находилась практически на задворках Лос-Анджелеса и ребята с востока хотели наладить канал доставки наркотиков. Хеши отвечал за раздачу бабок. Он всем заносил — в полицию, в прокуратуру, в офис генерального прокурора. Багси Сигел тем временем стал в Голливуде своим человеком. Переспал с каждой начинающей звездочкой. Тусил с Кэри Грантом, Джорджем Рафтом, Джеком Уорнером. Ребята из шоу-бизнеса любят гангстеров. Они их возбуждают. Так что когда Хеши на съемках подошел ко мне, он уже был достаточно важной персоной, чтобы устроить интересную жизнь для парочки солдат. С тех пор нам с Гейбом стало некогда спать. Мы познакомились с голливудскими красотками. Мы даже с Бенни Сигелом познакомились.

Хог: Какой он был?

Дэй: Он был как кинозвезда. Красивый, обаятельный, настоящий денди вплоть до шелковых рубашек с монограммой. И буйный нрав. Как-то раз он устроил большую вечеринку в доме Джорджа Рафта, Хеши привел нас туда и познакомил с ним. Бенни сказал нам: «Вы большое дело делаете для нашей страны», а я ответил: «Услышать такое от вас, мистер Сигел, — это настоящий комплимент». И вдруг у него глаза вспыхнули, губы побелели, и он сказал: «А это еще что значит, черт возьми?» Я аж заикаться начал. Думал, конец мне пришел. А он вдруг расслабился, обнял меня, и вот мы с ним уже лучшие друзья. Страшный человек. Все время на грани. (Пауза.) Это была моя первая голливудская вечеринка. Половина гостей ушла наверх совсем не с теми, с кем пришла на вечеринку. Я тогда впервые переспал с оскаровской лауреаткой. На трамплине в бассейне. (Пауза.) Да, после встречи с Хеши началось веселье. Но тут Гейб вдруг начал раскаиваться в своих грехах. Поэтому, когда мы приехали в его родной город на премьеру «Вольно!», он женился на Лоррейн. Отличный материал для газетных статей. Мы по всей стране ездили, продвигали фильм. Перед отъездом из Лос-Анджелеса Хеши отвел нас в сторонку и сказал: «Слушайте, я хочу после войны заняться вашим продвижением — киноконтракты, ночные клубы, Вегас». Я говорю: «А в Вегасе-то что делать?» Он сказал, что Бенни собирается сделать Вегас самым большим и шикарным казино-курортом в Америке, и там будут выступать самые главные звезды. Все совершенно законно. Мы сказали Хеши, мол, хорошо, обязательно, поговорим еще. Понимаешь, в глубине души мы думали, что это все какое-то временное везение военного времени. Что скоро все кончится. А потом появились цифры. «Вольно!» оказался вторым по доходам фильмом «Уорнерс» за всю войну, уступил только «Касабланке». Суперхит. «Уорнерс» сразу возжелали подписать с нами контракт. Лоррейн-то надеялась, что Гейб закончит колледж. Она хотела детей и домик с белым заборчиком. А еще она считала, что я на него плохо влияю. Но Гейб уже распробовал славу. Ему понравилось. Так что в сорок пятом, когда нас демобилизовали, мы подписали с Хеши личный контракт на обслуживание и позволили ему развернуться вовсю.

Хог: А вас не смущало, что вы связались с гангстером?

Дэй: Ни капельки. Я всегда считал, что лучше иметь дело со знакомыми. И Хеши был в нас лично заинтересован. Ему хотелось выбраться из-под крылышка Багси. Начать свое дело. Он уже пару лет потихоньку откладывал деньги, из выделенных на взятки. Немного тут, чуть-чуть там.

Хог: Вы хотите сказать, что «Агентство Хармона Райта» создано на деньги мафии?

Дэй: Ну, мафия-то про это не знала. Они думали, полиция эти деньги прибрала к рукам после обыска или Хеши заплатил их какому-то независимому деятелю, которого прикончили. Деньги иногда пропадают, кто знает куда.

Хог: О какой примерно сумме речь?

Дэй: Пятьдесят тысяч. Может, сотня.

Хог: А он не стеснялся, я погляжу.

Дэй: (Смеется.) Я бы не хотел, чтобы он стал чьим-то чужим агентом — уж лучше моим. Багси-то был слишком нестабилен. Он вряд ли смог бы долго продержаться. Хеши это понимал. В итоге через год Багси Сигела прикончили выстрелом в глаз. К тому времени «Агентство Хармона Райта» уже приносило неплохой доход.

(конец записи)

ГЛАВА 6

Санни все точно предсказал. К концу недели газеты и правда писали, что он напился и сам ударил того репортера в ресторане в Вегасе.

Начались постоянные звонки, и я вдруг осознал, что до сих пор телефон почти всегда молчал. А тут позвонили из «Энкуайрер». Из «Пипл». Позвонили Лиз Смит и Мэрилин Бек^[44]. Санни отказался с ними разговаривать. Он держался так, будто весь этот негатив в прессе его не беспокоит, но на самом деле это было притворство. Во время наших бесед он теперь все время ходил взад-вперед, скалил зубы, постоянно жевал «Сен-сен», а иногда даже грыз свои ногти с дорогим маникюром.

А я теперь много сидел за пишущей машинкой — обрабатывал, развивал и дополнял расшифровки записей наших бесед. Я уже дошел до первого лета Санни в Кэтскилле. Писал я с удовольствием. Приятно было снова взяться за дело, и у меня неплохо получалось убедить самого себя, что в итоге выйдут не просто очередные желтушные мемуары знаменитости. Я говорил себе, что у меня получается на удивление глубокий анализ личности легенды шоу-бизнеса.

Мне явно требовалась хорошая доза реальности. Но ее я не получил.

А получил я, как выяснилось однажды вечером после обеда, очередной визит злоумышленника. На этот раз не было никаких сомнений, что я это не выдумываю. Я обнаружил в комнате разгром — очень избирательный разгром. Из кассет, лежавших у меня на столе, кто-то выдрал пленку и разметал ее по всей кровати так, что она на пол свисала. Конечно, пленка была испорчена.

К счастью, там ничего не было — злоумышленник, конечно, об этом не знал. Я стал осторожен: угрозы в адрес Санни и рост интереса к нему газет пожелтее заставили меня осознать, что записи наших разговоров интересны не только мне и юристам издательства. Так что я пронумеровал и пометил датами несколько чистых кассет и оставил их на столе. Настоящие записи я спрятал под зимнюю одежду в кожаную сумку «Иль Бизонте», а сумку засунул в шкаф. Расшифровки, когда я над ними не работал, я прятал под матрац. И пленки на расшифровку я не стал отдавать в голливудские машинописные бюро, где всегда есть риск, что их украдут или продадут. Расшифровкой занималась сестра издателя, учительница географии на пенсии, которая жила в Санта-Монике.

Еще я взял у Вика ключ к гостевому домику и стал регулярно его запирать, хотя в этом явно не было смысла. Кто бы ни уничтожил кассеты, у него тоже был ключ — ну или он умел обращаться с замками. Следы взлома отсутствовали.

Когда я показал Вику и Санни последнее подтверждение того, что все не так радужно, они переглянулись, но лица их ничего не выражали.

Потом Санни потеребил выдранную пленку, ухмыльнулся и бодро сказал:

— Да, качество уже не то, что раньше.

— Не смешно, Санни, — сказал я ему. — Лучше бы обратиться в полицию.

Никакой полиции, — резко отозвался Санни.

Я повернулся к Вику.

Вы тоже так считаете?

Вик лишь молча посмотрел на меня, плотно сжав губы.

Я снова посмотрел на Санни.

— Почему? Вы правда боитесь утечек информации?

— У меня есть на то причины.

— Какие причины?

— Это мое дело.

— Ну а теперь кто от кого отгораживается? — поинтересовался я.

Санни смягчился и ткнул толстым пальцем в пленку.

— И чего, у нас теперь проблемы?

— Нет, у нас все отлично, — ответил я, не объясняя, что и почему. — Все просто замечательно.

В день, когда Санни исполнилось шестьдесят три, погода стояла влажная, моросил дождик. За завтраком Санни сказал, что хочет сам съездить к терапевту. Вику это не понравилось — он не хотел так надолго выпускать Санни из виду. Но Единственный настоял на своем.

— Я в конце концов именинник, — сказал он. — Всего лишь хочу хотя бы на пару часов сделать вид, что я нормальный человек. Все со мной будет в порядке.

Он взял лимузин. А Вик, похоже, решил, что нам с ним тоже пора стать приятелями. Когда Санни уехал, он спросил меня, не хочу ли я съездить на его «бьюике» на стадион Дрейка при университете Калифорнии в Лос-Анджелесе. Я согласился — почему бы и нет? У Вика до сих пор были там знакомые тренеры, и они разрешили нам взять несколько копий, чтобы повалять дурака на поле.

Большинство считает, что метание копья — это унылый и однообразный вид спорта. Но если серьезно позаниматься, изучить технику, стиль и хронометраж, необходимые для удачного броска, вот тогда-то и начнешь понимать, насколько именно он уныл и однообразен.

— Мы обычно для развлечения на тренировках гарпунили, — сказал я Вику после броска.

У Вика с растяжкой было совсем плохо — слишком много мускулатуры. Мое копье пролетело намного дальше, хотя все равно метров пятнадцать не дотянуло до результата, на который я был способен в лучшие годы. Оба копья с негромким звуком приземлились на влажную землю пустого стадиона. Мы сходили за ними.

— Гарпунили? — переспросил он.

— Ну, в цель метали.

— Типа в дерево?

— Деревья не годятся, о них копье ломается. Нет, кладешь носовой платок на траву метров на тридцать впереди, а потом смотришь, у кого получится попасть ближе к нему. Кто дальше от цели, тот покупает пиво. Я когда-то бил прямо в цель.

Я прицелился в яму где-то впереди и сделал бросок. Попал.

— У каждого, — сказал я, — должно хоть что-то хорошо получаться.

— Тренер нам наверняка разрешит одолжить парочку копий, — сказал Вик, — а у Санни полно места. Можно попробовать гарпунить во дворе.

— Можно. Давай.

— Знаешь, Хог, ты многого добился — с выпивкой и все такое. Санни общение с тобой на пользу. Просто хотел тебе это сказать.

— Спасибо, Вик.

Он покрутил восьмикилограммовое ядро — на первом курсе немного занимался толканием. Я еще пометал копья. Потом мы пробежали несколько кругов и пошли в душ.

— Насчет того вечера в Вегасе, Хог. Когда у меня крышу сорвало. Прости, что впутал тебя.

— Тот парень сам напросился. Забудь.

— Я… я просто иногда теряю контроль. Есть такая старая фразочка: «ярость ослепила». Вот меня она слепит. Прямо ничего не вижу, и голову распирает, и в ушах стучит. А потом я вырубаюсь. Обычно со мной все в порядке. Но если б не Санни, я б сейчас валялся в госпитале для ветеранов на бульваре Сотелл, обколотый транквилизаторами.

— Я так понимаю, ты как-то раз…

Он нахмурился.

— Как-то раз что?

— Слишком далеко зашел.

— Тебе Санни рассказал?

— Да.

— Но ты же не будешь про это в книжке писать?

— Это из-за Санни вышло?

— Почти. Как-то вечером в клубе «Дейзи» один тип говорил всякие пакости про Ванду. Ужасные вещи про того парня из «Черных пантер», с которым она водилась. Ну я ему врезал, а он случайно ударился обо что-то головой. Я… мне очень больно об этом вспоминать, Хог. Никак нельзя ту историю пропустить?

Он тяжело задышал и принялся яростно тереть лоб ладонью — я испугался, что дотрет до крови.

— Я ни в коем случае не хочу тебя расстраивать, — успокоил я его. — Давай я с Санни об этом поговорю. Спрошу, что он думает.

Вик слегка расслабился.

— Ладно, я сам с ним поговорю.

— Ты уверен? Мне не трудно.

— Это же моя проблема, не твоя. Но все равно спасибо.

— Ладно, Вик.

Оделся он быстрее меня.

— Я пойду в офис кое с кем поздороваюсь, — монотонно проговорил он. — И отнесу копья в машину. Встретимся там, я быстро.

Я сказал «ладно» и сел на скамью, чтобы обуться. Когда я наклонился, чтобы завязать ботинок, на меня упала тень кого-то здоровенного. Я решил было, что Вик вернулся, но это был не Вик, а другой телохранитель. Телохранитель Гейба Найта.

Будущий посол во Франции сидел на трибуне. Похоже, он сидел там все то время, пока мы упражнялись. Старел Гейб красиво. Светлые волосы только частично тронула проседь, взгляд голубых глаз все такой же ясный, фигура стройная и подтянутая. На Гейбе был серовато-бежевый кардиган, клетчатая рубашка, серые фланелевые брюки и мокасины с кисточками. Настоящий элегантный голливудский джентльмен, до кончиков ногтей.

Он пожал мне руку и улыбнулся. Улыбка Гейба излучала тепло, уверенность и ободрение. Именно этой своей улыбкой он покорял сердца девушек в старых фильмах. Без сомнения, продолжал покорять и до сих пор.

— Вы ведь Стюарт Хог, верно? — Подтверждения он ждать не стал. — Присядьте, пожалуйста. Я вас долго не задержу. Не хочу, чтобы мордоворот Санни вас потерял.

Гейбов собственный мордоворот тактично ждал на лестнице, ведущей на поле. Я сел.

Гейб устремил взгляд вдаль, на университетский кампус.

— Здесь невольно начинаешь вспоминать прошлое. Знаете, мы ведь именно здесь снимали уличные сцены «Первого парня университета». И тогда тоже было дождливо. Павильона Поли, конечно, тогда еще не было и этих общежитий тоже. Это был сонный маленький кампус. — Он повернулся ко мне. — Вы тогда, наверное, еще и не родились.

— Ну… не совсем так.

— Я видел последние новости. Он правда ударил того репортера?

— Нет.

— Он действительно снованачал пить?

— Нет.

— Рад слышать. Я беспокоился. — Он подергал себя за ухо. — Я решил, что пора нам поговорить, мой юный друг. Я знаю, что Артур работает над книгой. Я, разумеется, целиком и полностью за.

— Правда?

— Вы удивлены?

— Меня трудно удивить.

— Накал вражды между нами сильно преувеличен. Мы с Артуром просто разошлись, каждый пошел своей дорогой. И у нас обоих жизнь сложилась совсем неплохо.

— Ну, у вас, пожалуй, получше.

Гейб пожал плечами.

— Я на него не злюсь.

— Тут он вам взаимностью не отвечает. Вообще-то он мне сказал, что, если я с вами встречусь, он меня уволит.

— Мне очень жаль. Хотя это, наверное, неудивительно. Я знаю, у него были проблемы. Заперся в этой своей крепости. Похоже, он все еще погружен в прошлое — слишком погружен, это не очень полезно. — Он поджал губы. — Я надеялся узнать у вас, что в книге будет обо мне.

— О вас будет рассказано с его точки зрения, — ответил я. — Пока портрет довольно лестный. Он сказал, что вы лучший простак в шоу-бизнесе.

— Правда? — Гейб был явно удивлен и обрадован. — С ума сойти.

— Еще он сказал, что раньше он не в состоянии был этого признать.

— Да уж, — усмехнулся Гейб, — кто бы говорил. Забавно, правда?

— Не могу судить. Я его раньше не знал.

— А я знал, — сказал он негромко, потом откашлялся и продолжил: — Ладно, хватит тянуть кота за хвост. Я хочу знать насчет нашего разрыва. Как вы собираетесь это показать?

— Пока не знаю. Он об этом еще ни слова не сказал.

— То есть вы не знаете, почему мы разошлись?

— Верно.

— А вы, случаем, не морочите мне голову?

— Нет, — ответил я. — Может, сами хотите рассказать?

— Это вряд ли.

— Я так полагаю, с долгами Санни перед казино это не связано, — рискнул предположить я.

— Пусть он сам вам расскажет. Интересно посмотреть, как он это подаст. Очень интересно. — Смотрел он при этом на пустое поле.

— Нервничаете?

— Стараюсь без этого обходиться, — резко ответил он.

— Все, что могу сказать: пока что Санни очень откровенен. Книга будет честная, — я глянул на Гейба. — Даже несмотря на письма с угрозами.

Гейб вопросительно приподнял бровь.

— С угрозами? Ах да, в газетах что-то об этом писали, — сказал он небрежно. — И что там говорилось?

— Бросить писать эту книжку — а не то…

— Есть предположения кто?

— Ну я подумал, может, это вы.

Ответом мне был негромкий выразительный смешок.

— Это был телефонный звонок?

— Письмо. А почему вы спрашиваете?

— Что конкретно там говорилось?

— Я его не видел.

— А кто-нибудь видел? Ну, кроме Артура.

— Нет, он его уничтожил.

— Хм-м-м, это, конечно, не мое дело, мой юный друг, но учтите, что Артур вполне мог все это выдумать.

— Выдумать?

— Я его сорок пять лет знаю. Поверьте, он вполне способен сочинить историю, чтобы заставить окружающих делать то, что ему нужно.

— Но чего он может добиться подобной историей?

— Внимания общественности, — спокойно сказал Гейб.

Я обдумал его слова. Они не показались мне несправедливыми. Санни сам мне сказал, что ему нужен трамплин, а угроза и правда попала в газеты. Что, если он сам все это придумал ради продвижения книги?

— Хотя, конечно, — сказал Гейб, поглаживая подбородок, — могло еще вот что быть: он считает, что ему угрожали, но на самом деле ему никто не угрожал. Артур давно водит дружбу с паранойей, знаете ли. — Гейб залез в бумажник, достал карточку и протянул мне. Это была его визитка. — Я бы хотел с вами еще поговорить. Хотел бы знать, как у вас идут дела, и получить копию вашей работы.

— По-моему, это не очень хорошая идея.

— Считайте это небольшой профессиональной любезностью. Может, и я когда-нибудь смогу вам сделать одолжение.

— Подарите замок в долине Луары?

— Моя компания всегда нуждается в талантливых сценаристах.

— Я не умею писать сценарии.

— Если смогли написать книгу, сможете и сценарий написать. — Гейб поднялся и размялся, сделав пару шагов. — Сегодня у Артура день рождения, так ведь? Я не забыл дату. Не звоню, открыток не посылаю. Но помню. — Он встряхнул светловолосой головой. — Я, знаете ли, все еще люблю этого негодяя. Мы с ним прошли огонь, воду и медные трубы. Такое не забывается. — На секунду Гейб будто унесся мыслью куда-то далеко. Потом он глянул на меня сверху вниз. — Честная книга, говорите?

— Верно.

— Возможно, эту концепцию стоит пересмотреть.

— Это вы мне в качестве профессиональной любезности советуете?

— Мы живем в сложном мире, мой юный друг. Честность не всегда лучшая политика. Вы меня поняли?

Когда мы с Виком вернулись, я сразу сел за пишущую машинку. Работать в гостевом домике было приятно. Лулу дремала у меня под стулом, положив голову мне на ногу. К тишине я привык, она мне даже нравилась. Что мне не нравилось, так это появление Гейба, его изысканные доброжелательные угрозы, его неприятные намеки. Может, Санни и правда выдумал угрозу убийства?

Я поработал где-то с час, и тут в гостевой домик ворвался Вик. Он был весь мокрый.

— Хог, ему бы уже пора вернуться.

— Может, задержался у терапевта?

— Я им позвонил. Он больше двух часов назад уехал.

Может, к Конни заехал.

— Я позвонил ей в студию. Она его не видела. '— Он зашагал взад-вперед, нервно сжимая руки. Взад. Вперед. Взад. Вперед. — Надо позвонить в полицию. Я позвоню в полицию. Сейчас же позвоню.

— Если окажется, что ничего не случилось…

— Он меня убьет, я знаю. Но я не знаю, что еще можно сделать, Хог. Не надо было его одного отпускать, я знал, что не надо.

Тут у Вика сработал сигнализатор. Кто-то открыл главные ворота. Он вылетел из гостевого домика и бегом помчался в главный дом. Мы с Лулу последовали за ним, но в более спокойном темпе. К тому времени, как мы добрались до дома, Санни уже подъехал туда в лимузине, изрядно замызганном грязью.

Он выбрался из машины с мальчишеской ухмылкой, в которой чувствовалось беспокойство.

— Ну, как дела, ребята? — спросил он весело.

Вик воскликнул:

— Санни, где вы вообще…

— Съездил в каньон Топанга. Хотелось немного побыть одному. Успокойся, со мной все в порядке. Все хорошо. Я просто не следил за временем.

Санни опустился на колени на траве и почесал Лулу за ушами. На тыльной стороне его ладоней виднелись свежие мелкие царапины, будто он играл с котенком.

— Как дела, Хоги?

— Ну, кое-кто тут метался, как лев в клетке, — сказал я, кивнув в сторону Вика, — а так нормально.

— Лучше б вы мне позвонили, Санни, — сказал Вик.

— Ты что, моя мама?

— Я беспокоился.

— Значит, ты моя мама. Успокойся. Все в порядке.

Я вернулся к пишущей машинке, но сосредоточиться на работе уже не получалось. Санни не удалось меня одурачить. Я не поверил ни его рассказу о поездке по живописному маршруту черт-те куда, ни его веселому настроению. Ничему не поверил. Я его теперь слишком хорошо знал.

Что-то Санни потрясло. Серьезно потрясло.

Санни весь вечер сохранял бодрый вид. Мы остались дома и тихо отпраздновали его день рождения. Ванда постаралась всего этого избежать — она уехала в Баху, в гости к друзьям. Приехала Конни и приготовила обед из его любимых блюд жареную курицу во фритюре, картофельное пюре с подливкой и овощи. Он съел три тарелки, причмокнул и заявил, что в жизни не ел ничего вкуснее.

После обеда Санни открывал подарки. Подарок Конни еще не был готов. Она извинилась, Санни ответил, что ее вера в него — подарок куда более серьезный, чем он заслуживает. Вик подарил новейший гребной тренажер. Санни тут же в кабинете его и опробовал, словно довольный ребенок рождественским утром.

Мой подарок ждал во дворе — небольшое деревце эвкалипта в горшке, которое можно пересадить в землю.

Санни целую минуту изумленно смотрел на него, потом не выдержал и разревелся.

— Благослови тебя бог, Хоги, — бормотал он, хлюпая носом и сжимая меня в медвежьих объятьях. — Благослови тебя бог.

По такому особому случаю мы посмотрели печально известную комедию «Мойдер Инкорпорейтед», которую Санни снял в 1962 году. Я ее раньше не видел. Ее вообще мало кто видел — студия отозвала ее из проката после первой недели. Честно говоря, я пожалел, что посмотрел. Без Гейба Санни дал себе волю, и фильм вышел безвкусный и незрелый. Он играл сразу пять ролей, в том числе буйного босса мафии по имени Садси Бигел^[45]. Честное слово, я не шучу.

Но у Санни был день рождения, и я смеялся весь фильм. Мы все смеялись, и все согласились со словами Санни, что «публика просто еще не созрела». Потом Конни пора было ехать домой. Санни заявил, что это лучший день рождения в его жизни.

Лулу наконец простила меня за то, что я не взял ее в Вегас. Когда я забрался в постель с книгой Э. Б. Уайта, она соизволила свернуться рядом. А когда я выключил свет, она несколько раз обошла мою подушку и с довольным кряхтением заняла свое обычное место.

Проснулся я посреди ночи от ее лая. И смеха. Смех доносился от изножья моей кровати. Я включил ночник и увидел хихикающего Санни, с красным лицом, нетвердо стоящего на ногах.

— В чем дело, Санни? — пробормотал я.

— Выпей со мной, приятель, а? Я совсем один. Скучно пить в одиночку. Не то что раньше. Пил с Фрэнсисом. С Дино. Рин-дин-дин. — Он засмеялся. — И с Гейбом. — Тут Санни перестал смеяться и резко погрустнел. Он начал напевать себе под нос их с Гейбом песню, потом принялся, пошатываясь, танцевать степ, который они исполняли в роли невезучих актеров водевиля в «Широких штанах». Так он протанцевал, напевая, с одной стороны кровати до другой, сжимая в руке невидимую тросточку. Потом Санни резко остановился.

— Выпей со мной.

— Пойдемте, уложу вас спать.

Я начал было вставать, но он волосатой лапищей толкнул меня обратно.

— Я ш-што, тебе больше не нравлюсь? — поинтересовался он, выпятив подбородок как типичный хулиган.

— Нет, просто не люблю подливать бензин в огонь.

— Фу-ты ну-ты, как писатель красиво выражается, — заявил он неприятным тоном. На ногах он держался нетвердо. — Передо мной можешь не выделываться. Я Санни Дэй, понял? Я тебя нанял, я тебя могу и уволить, ты… ты никому не нужный недомужик.

— Вижу, вы очень тактичны, как напьетесь.

— Че, не нравится тебе, а? Не нравится? А ты смотри! — Он постучал себя по груди кулаком. — Вот такой я на самом деле. Смотри хорошенько. Пора тебе понять, кто я такой!

— И кто вы такой?

— От меня одни проблемы. Я всем делаю больно. Я… я просто не очень хороший человек, вот я кто.

— Правда? Никогда бы не подумал. У вас в номере мы так хорошо поговорили.

— Это я прикидывался. Вешал тебе лапшу на уши. Ты мне нужен довольным. Нужна хорошая книга. Бестселлер. Мне это очень надо.

Он тяжело плюхнулся на постель. Лулу соскочила и заскреблась у двери. Она хотела наружу. Я ее понимал. Я встал и открыл дверь.

Санни сидел на кровати, сгорбившись и глядя на собственные босые ноги.

— Что случилось, Санни?

— Лимузин…

— Что такое с лимузином?

— Кто-то… там кто-то оставил кое-что, когда я у терапевта был. Напугали меня. Здорово напугали, — простонал он.

— А что там было?

Он выпятил нижнюю губу.

— Расскажите, — велел ему я.

— Сто лет назад… я заказал себе манекен, понимаешь? Манекен Санни. Как настоящий. Размером с Санни. Точная копия. Я его держал за письменным столом в «Уорнерс», когда нам с Гейбом выделили кабинеты. Это шутка такая была. Я его и одел, все как полагается. Но кто-то его украл. А сегодня… сегодня он сидел за рулем моего лимузина!

— А откуда вы знаете, что это тот самый манекен?

— Г-голова. У него на голове была шапочка. Моя шапочка из «Первого парня университета».

— Да, помню ту вашу шапку.

— Ее тоже давно украли, понимаешь? — По лицу Санни потекли слезы. — У него сигара во рту была. Зажженная сигара. И… и…

— И что?

— И дырки в груди. Как от пуль. Он был весь залит искусственной кровью. Мне страшно, Хоги. Мне очень страшно. Я никогда так не…

— И что вы сделали с… этой штукой?

— Я его увез. В Топангу. Съехал на пожарный проезд, набрал палок и веток. Много палок и веток. И сжег его. Пришлось. Не мог на него смотреть. Просто не мог.

Это объясняло грязную машину и царапины на руках. Возможно.

— А машина была заперта, пока вы были у терапевта?

Он покачал головой.

— Крытая парковка. Люди вокруг.

— Санни, почему вы не хотите позвонить в полицию?

Он мне не ответил.

— Вы знаете, кто это все делает? Вы поэтому молчите?

В ответ Санни только передернул плечами.

— У тебя тут есть что выпить, Хоги, мальчик мой?

— Вы же отобрали у меня бутылку.

Он мне подмигнул.

— А как насчет старой доброй бутылки в ящике стола?

— У меня ее нет.

— Да ладно, у вас, писателей, всегда есть бутылка в ящике стола.

Санни шагнул к столу и начал копаться в ящиках, выбрасывая из них блокноты, кассеты, расшифровки, страницы рукописи.

— Ну хватит, Санни. Нет здесь никакой бутылки. — Я надел халат. — Пойдемте, пора спать.

Но Санни продолжал искать. Он выдвинул даже неглубокий средний ящик и начал копаться в нем. Там-то он и нашел карточку Гейба. Я сразу понял, когда он ее нашел. У него все тело напряглось, а потом он отпрянул от ящика с таким ужасом, будто нашел там отрубленную человеческую руку.

— Ах ты, сукин сын! — завопил Санни, брызжа слюной. — Ты с ним связался у меня за спиной! Все ему пересказываешь! Продаешь меня!

— Нет, Санни, не продаю.

— Продаешь!

Я схватил его за плечи.

— Послушайте меня! Гейб сегодня со мной связался. Он хотел знать, о чем будет книга. Я ему ничего не сказал. Это все. Слышите меня? Это все!

— Тогда почему у тебя его карточка? Почему ты прячешь его чертову карточку?

— Я ее сохранил для архива. Можете выбросить. Ну же, давайте.

Я вынул карточку из ящика и протянул ему. Санни замер, сжимая ее в кулаке, застыв от гнева, потом упал на колени и зарыдал. Он плакал душераздирающими, безобразными слезами боли и жалости к себе. Я не мог решить, играет он или нет. Если и играл, то лучше, чем когда бы то ни было перед камерой.

— Я раскрыл перед тобой свою душу! — рыдал он. — Я тебя полюбил! А что ты со мной сделал? Посмотри, что ты со мной сделал!

— Санни…

— Я хочу умереть! Я хочу умереть! Пожалуйста, дай мне умереть! — Он вскочил на ноги и бросился в ванную. — Бритва, мне нужна бритва! Хочу умереть!

Я бросился за ним.

— Санни, да хватит же! Не нужно вам умирать!

— Бритва! — Он схватил кожаный несессер для бритья, который Мерили купила мне во Флоренции, когда мы были там во время медового месяца, и вытряхнул все содержимое на пол. Пузырьки разбились. — Бритва!

— Ничего не получится, — сказал я. — Там одноразовые станки. С плавающей головкой.

В гневе он разорвал несессер и швырнул его остатки в стену. Потом схватил душевую занавеску, сорвал ее со штанги и плюхнулся на унитаз, закутавшись в нее, со стоном раскачиваясь из стороны в сторону, будто неутешная вдова.

Я пошел к телефону.

— Куда это ты?

— Вика разбудить.

— Не надо! — Теперь в его голосе слышался страх. — Пожалуйста, не надо! Он на меня разозлится!

— И не он один.

— Если ты это сделаешь, ты уволен!

Я позвонил Вику и коротко рассказал, в чем дело. Вик среагировал немедленно — сказал, что сейчас придет.

— Ну все, Хог, — сказал Санни, уже спокойным голосом. — Ты уволен. Я тебя предупреждал. Я говорил тебе держаться подальше от Гейба. Но нет, ты меня не послушал. Убирайся из моего дома, вместе со своей вонючей собакой. Собирай вещички и вали. Хватит.

— Хватит — это точно. Но вы меня не увольняете, я сам ухожу. Слышите? Я ухожу.

Вбежал Вик со шприцем. Увидев его, Санни завопил. Ругаясь, размахивая руками и всхлипывая, он попытался выбраться из ванной. Вик повалил его на пол, но Санни продолжал извиваться и сопротивляться.

— Прижми ему руки, Хог, — мрачно скомандовал Вик. — Держи его.

Я так и сделал. В награду я получил от Санни плевок в лицо. Вик сделал ему укол.

— Мне врач это дал на всякий случай, — сказал Вик. — Раньше такое почти каждый вечер творилось. Он угомонится через пару минут. Извини, что тебе пришлось это видеть.

Я вытер лицо полотенцем и начал паковать вещи. Поймал последний билет на рейс до Нью-Йорка в полдень. Попрощался с Виком. Оставил Ванде записку, что наш ужин откладывается на неопределенный срок. Сел в такси у ворот.

С Санни я не прощался. Он все еще был в отключке.

Я доехал до аэропорта. Получил билет. Прочел общенациональный выпуск «Нью-Йорк тайме». Сел в самолет. Чувствуя себя виноватым, запихнул переноску с Лулу под сиденье. Застегнул ремень.

Хватит с меня Санни Дэя и его дурдома, решил я. Еду домой. Я действительно еду домой. Стюардессы уже закрывали дверь.

А потом Единственный прорвался на борт.

На нем был махровый тренировочный костюм и темные очки. Меня он нашел сразу.

— Куда это ты, блин, намылился? — поинтересовался он. На нас начали оборачиваться.

— Домой, — спокойно сказал я.

— Ты не можешь уехать! Мы с тобой не закончили.

— Я закончил.

— Никто не уходит от Санни Дэя!

— А я ухожу.

— От тебя одни проблемы, сукин ты сын! Я жалею, что вообще тебя нанял!

— А я жалею, что с вами познакомился.

— Ты долбаный трус!

— А вы просто козел, — ответил я.

— Ты меня бесишь!

— Да пошел ты.

— Сам пошел!

Мы довольно долго вели этот очень взрослый разумный разговор на полной громкости, а пассажиры смотрели и слушали. Большинство при этом узнали Санни.

К нам нервно подошел стюард и откашлялся.

— Что случилось, господа?

— Творческие разногласия! — сказал я ему.

— Это ты так понимаешь творческие разногласия?! — заорал Санни. — Взять да сесть в чертов самолет?

— Господа, пожалуй, вам лучше выйти из самолета и продолжить…

— Ну ладно, отменяю увольнение! — завопил Санни, не обращая на него внимания. — Так годится?

— Вы не можете отменить увольнение, Санни. Вы меня не увольняли, я сам ушел. Я уезжаю. Ясно вам?

— Э-э-э, господа…

— Никуда ты не поедешь! Никто не уедет, пока ты здесь! Этот чертов самолет никуда не полетит, пока ты не выйдешь!

— Ну ладно. Хорошо. Хотите вести себя как идиот, хотите, чтобы вас арестовали за угон самолета, — пожалуйста. На здоровье. Вы мне не доверяете. Вы меня третируете. Плюете мне в лицо — в буквальном смысле. По-моему, люди правду говорят — вы самая настоящая свинья.

Лицо у него скривилось, на глазах появились слезы.

— Ну пожалуйста, Хоги, тихо попросил он. — Возвращайся. Ты мне нужен.

— Нет.

— Прошлой ночью я испугался. Не хватило мужества. Хотелось бы мне иметь его побольше, но что есть, то есть. Я напуган. Я болен. Я потерял контроль над собой. Все, что я наговорил, — я так не думаю на самом деле. Я люблю тебя как сына. Я никогда бы специально не причинил тебе боли. Это все выпивка. Больше это не повторится, обещаю. Честное слово. Мы же люди, оба не без греха. Люди прощают друг друга. Ну же, возвращайся.

Вернувшись из аэропорта, мы посадили эвкалипт под окном его кабинета.

ГЛАВА 7

(Запись № 1 беседы с Хармоном Райтом. Записано в его кабинете на 12-м этаже «Агентства Хармона Райта» 25 февраля. Кабинет обставлен антикварной мебелью во французском провинциальном стиле, похоже, настоящей. Райт высокий, худощавый, загорелый. Волосы седые. Носит очки в золотой оправе и серый фланелевый костюм от «Брукс Бразерс»)

Хог: Спасибо, что уделили мне время.

Райт: Арти я всегда готов помочь. Кстати, он звонил. Просил ничего не утаивать.

Хог: Отлично. Он уже рассказал мне про район, где вы жили раньше, про Стейгов…

Райт: Про что? А, наш старый клуб, точно.

Хог: И про ваши прежние связи…

Райт: Связи? Он что, вспомнил ту старую историю с Бенни Сигелом?

Хог: Да.

Райт: Рассказы Арти надо воспринимать критически. Я никогда не сидел в тюрьме и, строго говоря, не работал на Бенни Сигела. Я его знал — но его многие знали.

Хог: А что насчет денег?

Райт: Денег?

Хог: Он мне рассказал про деньги, которые вы присвоили, чтобы открыть это агентство. К этой истории тоже относиться критически?

Райт: (Пауза.) А когда эта книга вообще выходит?

Хог: Скорее всего, следующей осенью. Я так понимаю, ответ — да. Вы были здесь в Лос-Анджелесе, когда они снимали «Вольно!»?

Райт: Я тогда только закончил юридический факультет и хотел заняться агентской деятельностью. Мы с Арти столкнулись на съемочной площадке. Я, конечно, сильно удивился. Толстый братишка Мела Рабиновича — надо же, куда его занесло! Но я посмотрел съемки, и они произвели на меня сильное впечатление. Что-то в них такое было, в этих ребятах. Они были как Эббот и Костелло^[46], только стильнее. У Гейба был стиль. А Арти… Арти был гением комедии. Вы знаете, что они ни разу не провалились? Все их совместные фильмы принесли доход.

Хог: А что произошло, когда они демобилизовались?

Райт: Я взял Джека Уорнера за глотку и не отпускал, пока своего не добился. Он хотел заключить с ними контракт на три картины, каждая по двадцать пять тысяч долларов. Я сказал, что мы хотим одну картину за пятьдесят тысяч, а потом новый контракт. Он несколько раз обозвал меня гнусным еврейским пронырой, потом повесил трубку. Я стал ждать, пока он приползет обратно договариваться. Я ждал день. Два. Три. Я, конечно, рисковал их будущим, но решил, что, если ничего не выйдет, устрою им выступления в ночных клубах. И я уже собирался так и поступить, но вдруг Уорнер-таки приполз договариваться. Гейб и Лоррейн сняли домик в Студио-Сити^[47]. Милая была девушка. Но для жизни в шоу-бизнесе совершенно не подходила. У Арти была квартира в Энсино. И они сделали «Первый парень университета», свой фильм про студентов. Там-то они с Конни и познакомились. Хороший был фильм. Там первый раз использовалась их песня-лейтмотив. Как только они закончили съемки, я свел их с лучшими авторами, и они разработали новый материал. Уже про гражданскую жизнь. Они выступили на мероприятиях по продвижению фильма, а потом покатили по ночным клубам — и каждый раз числились главным номером программы. Только самые лучшие клубы: «Чейз» в Сент-Луисе, «Ше Пари» в Чикаго, «Латин Казино» в Филадельфии. Везде аншлаг. Получали три с половиной тысячи в неделю. К тому времени, как они доехали до Нью-Йорка, уже официально объявили, что «Первый парень» обходит «Вольно!» по выручке. Людям нравились эти ребята. Я договорился, что они будут две недели выступать в «Копа», по пять тысяч за вечер. В итоге они выступали там восемь недель. К клубу было не протолкнуться. Даже важным особам приходилось задействовать связи, чтобы получить билетик. У Джека Уорнера уже слюна капала. Он хотел подписать их на три картины за сто семьдесят пять тысяч. Я ему сказал, что теперь это стоит полмиллиона. Он в очередной раз обозвал меня еврейским пронырой. Ну, я отправил ребят во «Фламинго»^[48]. Из знаменитостей они там одними из первых выступали — помогли сделать этот клуб респектабельным. Выступали они четыре недели, по десять тысяч за выступление. Только Арти больше проигрывал в казино. Ну я повез их обратно в Лос-Анджелес и договорился, что они выступят в «Слапси Макси». Там каждый вечер было битком киношников. Теперь каждая студия в городе хотела с ними контракт. Я получил столько, сколько хотел. Джек Уорнер раскошелился. Третий фильм, который они с ним сняли, «Продавцы содовой», тоже стал хитом. После этого следующие десять лет им удавалось все. Деньги текли такой рекой, что они, думаю, совсем охренели. Не забывайте, что они были еще совсем мальчишки. Как сегодняшние рок-звезды и теннисисты. Вчерашние сопляки с улицы, которые внезапно стали зарабатывать по двадцать миллионов в год на нынешние деньги. Арти все обожали, в рот ему смотрели. Он начал сходить с ума от раздутого чувства собственной значимости, от желания вечно быть победителем. Ему же твердили, что он Чарли Чаплин. Что бы ни делал Гейб, Арти надо было его обставить. Если Гейб строил дом с шестью ванными, Арти немедленно требовался дом с семью.

Хог: А они общались? Дружили?

Райт: Нет. Гейбу нравилось общаться со знаменитостями. Арти предпочитал, чтобы его окружали прихлебатели, которые смеются над каждой его шуткой. Он их называл «мои ребята». А после первой серьезной ссоры изжить неприязнь уже не вышло. Дальше отношения были исключительно деловые.

Хог: Первой серьезной ссоры?

Райт: Вы не знаете? Да, это было, наверное, в сорок девятом году. Ну может, в пятидесятом. У Арти начались серьезные проблемы с деньгами. Большой дом. Автомобили. Азартные игры, я уже говорил. Еще он содержал маму, свою свиту, плюс он вообще был добрый. Если кому требовалась помощь с оплатой счетов за лечение — пожалуйста. Только вот налоги он не платил. Налоговая потребовала с него под полмиллиона. И знаете, что он придумал? Попросил, чтобы ему шло шестьдесят процентов выручки. Ему же все говорили, что он везет на себе Гейба. Ну он и решил, что ему полагается больше. Гейб его послал. У Гейба была собственная гордость. Он был профессионалом. Думаете, ему нравилось читать в газете, что он дерево? И что Арти ему об этом постоянно напоминал? Неделю они не разговаривали. Потом Арти отступил и извинился. После чего подумал еще и заявил, что, если уж денег ему не прибавят, пусть тогда его имя идет первым. Дэй и Найт. Гейб опять его послал. И с тех пор у них вот такие были отношения. Всегда. Пока снимали телепередачу, они то и дело грызлись. Помню, мы как-то обедали — мне пришлось прилететь в Нью-Йорк, чтобы попробовать их помирить, — Арти заказал стейк, и официант спрашивает: «А картофель?» Арти и говорит: «Ему то же самое принесите». Гейб встал и вышел из ресторана.

Хог: Они так себя и во время работы вели?

Райт: На съемочной площадке Арти был просто чудовищем. Вечно всех гонял и сводил с ума. Гейб был вежливый, не заносился, а Арти страшно бесило, что Гейб популярнее у съемочной группы, чем он. Поэтому он требовал дополнительного признания. Захотел, чтобы его указали главным сценаристом телепередачи — и добился своего, кстати. А Гейбу он все время вставлял палки в колеса. Если у них в гостях был какой-нибудь музыкант или певец и они с Гейбом исполняли какой-нибудь симпатичный дуэт, Арти выходил на сцену и начинал им мешать. Портил номер. Ради шутки, конечно, но Гейб прямо кипел. Помню, он мне повторял, что не станет опускаться до этого уровня. Наконец он записал собственный альбом песен, чтобы не сойти с ума. Альбом получился очень успешный, и Арти от этого прямо на стенку полез. С тех пор они общались только через продюсеров или через меня. Оба жаловались мне на жизнь, и так много лет. Считаю, я вполне заработал свои комиссионные.

Хог: Но при этом они не расходились?

Райт: У них все-таки оставалась какая-то глубинная связь. Не знаю, наверное, они просто нуждались друг в друге. Скорее Арти, чем Гейб, кстати, — после того, как они разошлись, Арти уже на прежний уровень не поднялся.

Хог: Он считает, что публика просто оказалась не готова.

Райт: И он прав. Не готова к полному дерьму. (Пауза.) Арти пытался доказать, что Гейб ему не нужен. Доказать это всему миру, и себе тоже. Он потерял ощущение своего образа. Потерял уверенность в себе. Комик, не уверенный в себе, — это как канатоходец, который боится высоты. Разругался с авторами текстов. С друзьями. Слишком много пил. Самое печальное, что он разбил Конни сердце ради этой дешевой шлюшки Трейси. В этом городе она переспала со всеми продюсерами и ведущими актерами — а Санни на ней женился. Я помню, как-то раз мы с моей дорогой женой Руги пошли обедать с ними в «Скандию». И за обедом, прямо посреди разговора, он то и дело брал ее лицо в ладони, будто она маленькая девочка, и говорил: «Какое у нас личико!» На тридцатый раз я взял лицо Руги в ладони и говорю: «А это, Арти, что, по-твоему, мешок дерьма?» Он потом еще долго со мной не разговаривал. Пока она его не бросила. Тогда он позвонил мне посреди ночи и плакал в трубку. Мы с Арти… через многое вместе прошли. С Гейбом я никогда не был так близок. С ним сложнее было сойтись. И он ушел из агентства после того, как они разбежались. В итоге все это обернулось для меня финансовыми потерями. Посол, мать его…

Хог: А вы можете рассказать, что вообще случилось? Почему они подрались в «Чейсенс»?

Райт: Нет тут никакой загадки. Они просто достали друг друга. Пятнадцать лет они круглые сутки были вместе, и в конце концов возненавидели друг друга. Так бывает.

Хог: И все? Больше ничего не было?

Райт: А чего еще нужно? Так когда, вы говорите, книжка выходит?

Хог: Следующей осенью, наверное. Знаете, вы, наверное, сами не в курсе, но я тоже ваш клиент.

Райт: Правда? Мир тесен. Как, вы сказали, ваша фамилия?

(конец записи)

(Запись № 1 беседы с Конни Морган. Записано 26 февраля в гримерной на студии Бербэнк, где она снимается в сериале «Санта-Фе». Она вяжет шарф)

Морган: Это Артуру в подарок на день рождения. Не успела вовремя довязать. Это точная копия шарфа, который он носил в «Первом парне университета».

Хог: Он будет в восторге. А что случилось с оригиналом?

Морган: Костюмерный цех забрал.

Хог: У него, кажется, еще вязаная шапочка в том фильме была.

Морган: Да, была. Ее он оставил себе.

Хог: А вы, случайно, не помните, куда он ее дел?

Морган: Куда? Ну, в какой-то сундук сунул, наверное. Если вам правда интересно, он наверняка знает, где она.

Хог: А вы помните, как у него был манекен, изображавший его самого?

Морган: (Смеется.) Да, конечно, у него в кабинете стоял. Гейб его скинул со скалы. (Пауза.) У вас очень серьезный вид.

Хог: А вы не знаете, что с ним стало?

Морган: А это важно?

Хог: Возможно.

Морган: Кто-то украл его со съемочной площадки. Как вы там вдвоем, сработались?

Хог: Всякое бывает.

Морган: Ну разумеется.

Хог: Он непредсказуемый.

Морган: Артур давно понял, что таким образом он может сбивать людей с толку. Заставлять их подстраиваться под него. Если вы хотите понять, когда докопаетесь до его настоящей сущности…

Хог: Хочу.

Морган: Я его сорок лет знаю и не уверена, что докопалась.

Хог: Вы познакомились на съемках «Первого парня».

Морган: Да. Я до этого сыграла несколько мелких ролей, а эта была первая серьезная. Агент по поиску актеров увидел меня в постановке в Вирджинском университете. Я приехала сюда на пробу, и «Уорнерс» подписала со мной контракт.

Хог: Ваши первые впечатления?

Морган: Помню, Гейб мне показался очень милым. Вежливый молодой человек, очень красивый, явно слегка ошарашенный своим успехом. Он держался довольно скромно. Артур был совсем другой. Он не переставал хвастаться, то и дело подпрыгивал на месте, отпускал шуточки. У него энергии хватало на троих. Как маленький ребенок, ему все время требовалась похвала. В жизни не встречала никого, кто бы больше нуждался в похвале.

Хог: Он вам понравился?

Морган: Ну, скорее… Понимаете, в «Первом парне университета» я по сути играла себя. В Вирджинии я была королевой красоты университета. Парни вечно начинали заикаться, когда со мной заговаривали. Или пытались ко мне подкатить. Или просто стояли и глазели. А Артур с самого начала стал меня дразнить. Доставал меня, обзывал дурацкими кличками вроде Дылды или Глисты. Обращался со мной совершенно по-хамски — но очень обаятельно, конечно. Мне это страшно нравилось. Наконец, где-то через неделю после начала съемок он подошел ко мне на съемочной площадке и сказал: «Слушай, дылда, мы с Гейбом и еще парочка ребят решили, что ты слишком уж нервная и вообще тот еще геморрой, и кому-то надо тебя хорошенько трахнуть, или фильму кранты».

Хог: Вы шутите.

Морган: Честное слово, все так и было. «Так что мы тянули жребий», сказал он. Я спросила: «И ты выиграл?» Он ответил: «Нет, я проиграл». Если б это был кто-то другой, я бы ему залепила по физиономии. Но Артур… Это он таким образом говорил «по-моему, ты потрясающая, хотелось бы мне набраться храбрости и пригласить тебя на свидание».

Хог: И вы пошли с ним на свидание.

Морган: Я слишком мало знала приличных парней. Тут с такими не познакомишься. И на вечеринки не ходила. Он повел меня в Оушен-парк. Мы катались на аттракционах и ели сахарную вату. Мне казалось, будто я снова в школе. Артур так нервничал, что болтал не переставая. Он говорил о том, сколько денег заработает. О том, как перевезет сюда мать. О…

Хог: О своем отце?

Морган: Нет. Это только через много месяцев, когда окончательно удостоверился, что я его люблю. После первого свидания он упал на колени и сделал мне предложение. Он так делал каждый раз, когда мы виделись, — а это случалось все чаще и чаще. Согласилась я примерно через полгода, когда они с Гейбом поехали в турне. Гейб был шафером.

Хог: Вы были счастливы вместе?

Морган: Поначалу да. Он меня обожал. Мне казалось, что он самый милый человек на свете. Плюс рядом с Санни Дэем вообще было веселее жить. Проблема была в том, что не так-то часто он бывал рядом. Они с Гейбом или снимали кино по четырнадцать часов в день, или уезжали в турне. А Артур был очень старомодный. Когда родилась Ванда, он настоял, чтобы я ушла из кино и занималась ею. Так что я торчала дома с его матерью, которая переехала к нам, когда мы купили свой первый дом в Пасифик-Пэлисейдс.

Хог: Вы с ней уживались?

Морган: Насколько это вообще возможно. Она была ужасная, злобная женщина. Мне неприятно это говорить, но это правда.

Хог: По его рассказам у меня такого впечатления не сложилось.

Морган: Неудивительно. Но она вечно его клевала, принижала, твердила, что его отец был бездельником и алкоголиком и он сам ничуть не лучше.

Хог: Когда у вас начались проблемы?

Морган: Довольно рано. Я хотела чего-то большего. Настоящих отношений. Но для Артура я была скорее трофеем. Свободное время он предпочитал проводить со своими ребятами — играть в карты, ходить на скачки. А когда они с Гейбом выступали в Вегасе, они… они спали с женщинами. С разными женщинами. Я один раз его поймала, когда он вернулся. Он оставил пачку презервативов на комоде. Может, специально, чтобы я увидела. Я была в ярости. Он расплакался. Сказал, что он меня не заслуживает, что он родился в грязи, где ему и место. Предложил разъехаться. Даже вещи начал паковать. Вынудил меня умолять его остаться. И я умоляла, хотя пострадавшей стороной была именно я.

Хог: А вы ревновали к этим другим женщинам?

Морган: Конечно, хотя он обычно настаивал на том, что он их вообще не хотел, это они его хотели, а он не смог отказаться. Артур очень комплексует по поводу своей внешности. Завоевательский подход к женщинам — это скорее Гейб. Стоило ему заметить в ресторане красивую девушку — при том что рядом сидит Лорейн, на минуточку, — он извинялся, отходил, перехватывал ее у бара и брал номер телефона. Артур никогда себе такого не позволял. Лорейн хватило ненадолго. Через два года она подала на развод.

Хог: А вы тогда не думали о разводе с Санни?

Морган: Мне с детства внушали, что если в семье неблагополучно — виновата женщина. Прошло много лет, прежде чем я перестала себя винить. И ведь была еще Ванда. Знаете, как он ее хотел назвать? Сторми. Сторми Дэй — «грозовой день». Я, конечно, этого не допустила. Она была такой жизнерадостной малышкой. Такой красивой. Никогда не видела, чтобы мужчина так любил ребенка, как Санни любил Ванду. Когда она научилась ходить, мы переехали в Малибу, чтобы он мог по утрам гулять с ней на пляже перед тем, как ехать на студию. Он спускался на пляж на рассвете и рассыпал по песку ракушки, чтобы Ванда потом их находила, а он мог любоваться тем, как она радуется. Думаю, она была единственной настоящей радостью в его жизни. Когда у нее начались проблемы, он очень тяжело это переживал.

Хог: А это когда случилось?

Морган: Когда мы вернулись из Нью-Йорка. Ей было лет восемь. Она стала мрачной и замкнутой, много плакала. Врачи думали, это потому, что у нас в семье такая беспорядочная жизнь — то на одном конце страны, то на другом, отец вечно в отъезде, а когда дома, то у него часто меняется настроение. Артур считал, что это он виноват, что он каким-то образом это заслужил. Ну конечно, весь мир вращается вокруг него одного.

Хог: Расскажите про переезд в Нью-Йорк.

Морган: Я была за. Думала, если он будет на телевидении сниматься, то станет чаще бывать дома. Хотя бы не понадобится каждый год по тридцать девять недель проводить в разъездах. Для Артура стать звездой телевидения в Нью-Йорке было воплощением всех его мечтаний. Он жил в «Уолдорфе». Ему доставались лучшие столики в ночных клубах. Его имя упоминали в газетах рядом с именами Сизара, Берла, Глисона. Он был на седьмом небе.

Хог: А вы?

Морган: Мне не нравилось жить в гостинице. Он предложил купить дом в Коннектикуте, чтобы было где расслабиться. Я нашла нам чудесный коттедж с большим участком. У нас был план, что он к нам будет приезжать на выходные. Но никаких выходных не вышло. Мы владели этим коттеджем три года, а он его даже не видел. Ни разу. Мы с Вандой жили вдвоем. Там она пошла в школу Артур жил в городе, восемнадцать часов в день работал, а остальные шесть развлекался в ночных клубах. А когда им с Гейбом летом давали тринадцать недель отпуска, они уезжали в Лос-Анджелес сниматься в кино. Я ему говорила: почему бы тебе не расслабиться, куда ты гонишь? А он отвечал, мол, куй железо, пока горячо.

Хог: Так что вы его почти не видели.

Морган: И не разговаривала с ним. Он звонил мне, только чтобы узнать, как дела у Ванды, или пожаловаться на Гейба. Они ругались из-за денег, из-за того, кто будет первым в титрах, из-за всего на свете. Артур никогда не понимал, что у Гейба тоже есть чувства. Прошло четыре сезона, и Гейб решил, что больше не в силах сниматься в шоу. Артур тоже уже не выдерживал. Он так себя загнал, что попал в больницу. Так что они ушли с телевидения. Мы все переехали в Малибу. Вот тогда дела пошли совсем плохо.

Хог: Почему?

Морган: Ну, про проблемы с Вандой я уже говорила. И мать Артура умерла — после этого он как с цепи сорвался. У него появилась новая, сомнительная компания. Он подружился с Фрэнком Синатрой, что еще ни одному мужчине на пользу не пошло. И еще он завел первый серьезный роман — с молодой секс-бомбой Джейн Мэнсфилд. Он с ней еще в Нью-Йорке познакомился, и дело дошло до романа. Такого раньше не было — они встречались несколько месяцев подряд. Я узнала о них из колонки сплетен. Артур не стал отпираться. Он опять начал паковать вещи, но я уже не умоляла его остаться. На какое-то время он переехал в гостиницу. Потом они разошлись, и я приняла его обратно. Ради Ванды. Но от нашего брака к тому времени осталась одна иллюзия. Мы больше двух лет сексом не занимались.

Хог: Он мне говорил.

Морган: Это вы про беседу с ним в Вегасе по поводу ваших сексуальных проблем. Он так радуется и гордится, что вы ему доверились. У него почти не осталось близких друзей.

Хог: Он сказал, что вы ему стали скорее как мать.

Морган: Он стал бунтовать против меня. Начал кутить с совсем уж гулящими девицами. Я это долго терпела. Нас многое связывало. Состояние Ванды. Потом еще его разрыв с Гейбом. После этого он даже больше стал работать — писал, режиссировал. А потом связался с Трейси. Она была самой сексуальной киской того года — кажется, шестьдесят пятого. Артур этим бравировал. В газете опубликовали фотографию, где он в каком-то клубе покусывает ее за ухо. Он взял ее с собой в Вегас. Тут я решила, что с меня хватит. Больше я не собиралась разгребать последствия его выкрутасов. Поселилась отдельно. Предложила и Ванде жить со мной, но мы к тому времени на нее никакого влияния не имели. Она стала жить с тем французским режиссером и зарабатывать на жизнь как модель. Восемнадцать ей как раз исполнилось. Я вернулась к работе. Было до ужаса тяжело, но я выжила. Я люблю свою работу. Наверное, в ней теперь вся моя жизнь. Журнал «Пипл» в прошлом году признал меня любимой мамочкой Америки, знаете? Глупо, наверное, но это самое серьезное признание за всю мою жизнь.

Хог: По поводу Санни и Гейба. Можно поговорить о том, как они расстались?

Морган: О чем именно?

Хог: О той ссоре в «Чейсенс».

Морган: (Помолчав.) Я об этом много думала.

Хог: И?

Морган: Я так считаю: если Артур хочет об этом рассказать в своей книге — дело хозяйское. Но пусть сам об этом рассказывает. Я с вами об этом говорить не буду.

Хог: Почему?

Морган: Потому что я бы предпочла, чтобы это осталось тайной.

Хог: Хармон Райт сказал, что они просто друг другу до смерти надоели.

Морган: Хармону Райту платят за то, чтобы он говорил такие вещи.

(конец записи)

(Запись № 6 беседы с Санни Дэем. Записано в его кабинете 27 февраля)

Дэй: Вик все меня теребит насчет истории, когда он заехал тому парню в клубе «Дэйзи». Как думаешь, вставлять это в книгу?

Хог: Если ему это причинит боль, то лучше не надо. А что? Вы сами-то как считаете?

Дэй: Я хочу про это рассказать. На меня тогда пресса всерьез набросилась. Но и ему делать больно не хочу. Он это знает. Нужно просто знать, как с ним обходиться. А что Хеши и Конни обо мне рассказывают?

Хог: Хотите послушать записи?

Дэй: Нет, подожду издания в мягкой обложке^[49].

Хог: Я так понял, вы тогда практически сорвались с катушек.

Дэй: Да какое там практически, именно что сорвался. Работа. Выпивка. Таблетки. Девочки. Но я тебе вот что скажу: знаешь, что тогда больше всего гнало меня вперед? Страх. Страх, что все это исчезнет и я окажусь ровно на том месте, с которого начинал перед войной. Так что я давил и пер вперед. Меня стали называть Маленький Гитлер. Ругали меня последними словами у меня за спиной. Ну да, я стал участвовать в написании сценариев — мне ж все это произносить. И да, я хотел, чтобы мое участие отметили, — а кто бы не хотел? И да, я хотел, чтобы мне платили больше, чем Гейбу, — почему бы и нет? Я сидел целый день на съемках, спорил со сценаристами, добиваясь, чтобы все вышло как следует, а он играл в гольф. Или записывал альбом у меня за спиной. Говорили, что я платил многим своим ребятам. Чушь! Я просто помогал молодым сценаристам. Трое из них потом получили «Эмми». Говорили, что у меня потребность окружать себя шестерками. Чушь! Что, я не имею права сам выбирать себе друзей? Стоит какому-нибудь придурку получить свою колонку в газете, и он уже мнит себя психоаналитиком. Считает, что вправе тебя осудить. Я воплощал американскую мечту. Что в этом плохого? Ну да, я построил огромный дом. У меня было двенадцать машин. И много обуви. И что? Я на них заработал. Я никому не сделал ничего плохого. Я никого не осуждал. А они меня осуждали! Говорили, что у меня раздутое эго. Что я чокнутый. Что я не в состоянии ужиться с Гейбом. Ну да, мы с Гейбом ругались. А кто не ругается? Эббот и Костелло ругались. Братья Риц ругались. Мартин и Льюис, чертвозьми, тоже ругались. Если речь о чем-то важном, люди всегда ругаются. Легко уживаться, когда оба в заднице. Никаких проблем! Сидите оба нищие и соглашаетесь по всем вопросам. Каждый сукин… (Пауза.) Извини, Хоги. Похоже, мне не хватает только пары железных яиц.

Хог: Это на следующий день рождения.

Дэй: А эвкалипт отлично смотрится за окном. Мне нравится сидеть и на него смотреть.

Хог: Я рад.

Дэй: Ну и потом, мы с Гейбом не всегда ругались. Особенно поначалу. То наше первое турне, после выхода «Первого парня»… Публика с ума сходила. Они лезли на сцену. Тусили возле отеля, ждали, пока мы выйдем. Приходилось маскироваться, чтобы проскользнуть мимо них. Один раз я оделся как Марлен Дитрих. Какой-то коммивояжер полез ко мне в лифте, я его отлупил сумочкой. Гейб одевался стариком — седой парик, тросточка. Было весело. Но веселее всего было в Вегасе. В Вегасе мы всегда развлекались на всю катушку. Никаких жен. Рулетка, выпивка, девочки. Мы поднимались в номера и отрывались вовсю. Творили все, что только можно и нельзя. А на сцене мы были просто великолепны. Мы придумывали новые номера — про детство, про отцовство. И за что бы мы ни брались, все у нас получалось. Фильмы шли один за другим. «Продавцы содовой». Потом «Воз сена». «С корабля на берег». Все шло как надо. Но только не дома. Лорейн бросила Гейба. Конни жаловалась, что я редко бываю дома, что ей одиноко и она чувствует себя ненужной. И Ванду я редко видел. Я ее обожал, мою золотую малышку. Она была такая хорошенькая, такая хрупкая. Я боялся, что если ее слишком крепко обнять, то она сломается. Мне хотелось чаще с ней бывать.

Хог: Поэтому вы и согласились делать телепередачу в Нью-Йорке?

Дэй: Ну да, чтобы дань заплатить. Я задолжал налоговой службе. Если у меня были деньги, я их сразу тратил, чего уж там. А Лорейн выбила просто фантастические алименты от Гейба. За это шоу нам заплатили целое состояние. Мы при этом и цента этих денег не увидели, ни я, ни Гейб. Но я в глубине души был уверен, что, пока ты не завоюешь Нью-Йорк, это как бы не настоящий успех. А те комики, которые с успехом выступали по телевизору — Сизар, Берл, — их критики гораздо серьезнее воспринимали, чем нас с Гейбом. Мы считались низкопробными. В общем, где-то году в пятьдесят первом нам предложили делать комедийное варьете для «Лаки Страйк»^[50] на канале Си-би-эс. Шанс был потрясающий, так что мы вернулись на восток и завоевали Нью-Йорк. Мы с этим шоу невероятные вещи делали. Лучше Бродвея, и каждую неделю что-то новое. Рейтинги были высокие. Только вот критики нас все равно ненавидели.

Хог: Оно вживую шло?

Дэй: Да, никаких пересъемок. Представляешь, какое давление? А знаешь, где мы снимали? В том самом театре на Западной Пятьдесят третьей, куда нас армия послала, когда мы выступали в «Теперь ты в армии». И следующие четыре года этот театр был для нас как дом родной. У нас были номера в «Уолдорфе», мы туда приходили поспать пару часов, но жили мы в театре. Я до сих пор горжусь тем шоу. У нас работали самые лучшие мастера. Главным сценаристом был Гуди Эйс. Мы его сманили от Берла. Потом мы еще наняли Джона Гранта, когда он разошелся с Эбботом и Костелло. Сельма Даймонд тоже для нас писала, упокой, Господи, ее душу. Я купил первый комедийный скетч, который Вуди Аллен продал на телевидение, — про парня, задвинутого на своей мамочке, который ходил к женщине-психотерапевту, да и влюбился в нее. Пегги Касс там обе роли играла. Просто помереть со смеху. У нас была такая труппа! Мы с Гейбом, Пегги, Дик ван Дайк — он тогда был совсем мальчишкой, — Фредди Гвинн, Морти Гаити, упокой, Господи, его душу. И приглашенные звезды тоже потрясающие. Бэзил Рэтбоун. Рональд Коулман. Помню, один раз у нас выступали Чарльз Лоутон и Эльза Ланчестер, и мы их заставили разыграть с нами сценку про детский сад, где все ползали на четвереньках. И певцы у нас тоже выступали. Этель Мерман, Патти Пейдж. Гейб иногда пел с ними дуэты. Если получалось, мы вставляли их в сценки. Что мы творили! Круто было. У нас был заданный формат, но шоу-то шло вживую. Где-то посередине формат отправлялся ко всем чертям. Пару раз у нас заканчивалось время посреди сценки. Митч Миллер, дирижер оркестра, начинал исполнять нашу музыкальную тему, и всё — мы выходили из эфира на полуслове. Я с ног валился от усталости, но был слишком взвинчен, чтобы ложиться спать. Так что я отправлялся в «Линдис» и каждый раз, когда туда приходил, поливал Джеки Глисона газировкой из бутылки. Вскоре он завел себе водяной пистолет, чтобы отвечать мне тем же. Мы это все прямо в ресторане устраивали, как дети. Потом Фил Силверс тоже завел себе такой пистолет. Мы были, как ковбои, мы даже обсуждали, не снять ли нам втроем вестерн — «Последний бой в „Линдис“». После «Линдис» мы все отправлялись в «Копа», в «Трокадеро», в «Сторк», заканчивали стейком в «Дэннис» где-то в пять утра. Я спал часа два, приходил утром во вторник не выспавшийся, с похмелья, и нужно было сразу готовить новое шоу. С чистого листа.

Хог: У вас тогда испортились отношения с Гейбом?

Дэй: Мы не разговаривали. Это нас обоих беспокоило, но по-другому не получалось. Потом он познакомился с Вики, своей второй женой, и вдруг ему надоело так много работать. Как же мы тогда переругались. Персонал и съемочная группа поддержали Гейба, хотя это я их кормил, пока он альбомы записывал. Это было… дай-ка подумать — да, третий сезон это был. Я тогда уже совсем с ума сошел. Пил по бутылке за ночь, принимал таблетки, чтобы заснуть и чтобы проснуться. Очень много ел. Ни в чем не знал меры. В четвертом сезоне это меня добило. Я потерял сознание прямо в эфире. Все очень смеялись, думали, это шутка такая. Меня положили в больницу. Месяц провалялся с двусторонней пневмонией. Гейб каждую неделю выходил в эфир с каким-нибудь новым соведущим на замену — неделю Джимми Дуранте снимался, неделю Ред Скелтон. Когда я выздоровел, то поклялся за собой следить, но сразу же вернулся к прежним привычкам. И нам с Гейбом обоим надоела эта пахота. Мы просто больше не выдерживали. Это было практически единственное, в чем мы сходились. Так что мы ушли с высоко поднятой головой. Вернулись обратно в Калифорнию.

Хог: Если верить Конни, именно тогда ваша жизнь…

Дэй: Моя жизнь превратилась в дерьмо.

(конец записи)

ГЛАВА 8

Ванда сказала, что не прочь повеселиться. Я ответил, что согласен на все, кроме роликовых коньков.

Начали мы в ресторане «Спаго», куца много лет ходили все знаменитости. Шеф-поваром там был тип по фамилии Пак^[51], и чтобы зарезервировать столик, нужно было знать его лично или знать кого-то, кто знал его лично. Нам достался столик у окна, с видом на автомобили и рекламные щиты на бульваре Сансет и на город вдали. На туманном небе шло к закату нежно-розовое солнце, окрашивая все в пастельные тона, и весь город казался сделанным из мармелада.

Мы заказали шампанское — оно уже успело стать нашим напитком. Пока мы ждали официанта с шампанским, подошли поздороваться и обняться Брук Хейуорд и Питер Дачин. Потом подошла еще одна из бывших жен Ричарда Харриса в компании невероятно узкобедрого молодого человека, который говорил только по-немецки и не мог оторвать глаз от своего отражения в окне.

Еще в тот вечер в «Спаго» обедала Ли Радзивилл^[52]. И бывший член сената США не с той дамой, на которой был женат. Из этих к нам никто не подошел.

На Ванде были черные кожаные брюки в об-липку, туфли на каблуке и красная шелковая кофточка на бретелях, которую в доброй половине страны сочли бы нижним бельем. Она накрасилась и была очень-очень веселой. Слишком уж веселой. На мне была накрахмаленная рубашка под смокинг с нагрудником, подтяжки с селезнями и серые фланелевые брюки со стрелками. Волосы я пригладил бриолином. Приятно было снова куда-то пойти.

Официант открыл бутылку и разлил шампанское.

— За бывших! — сказала Ванда, поднимая бокал.

— За бывших, — согласился я.

Она выпила свой бокал и наклонилась ко мне через стол, демонстрируя большую часть того, что было у нее под кофточкой.

— Должна тебя предупредить, — сказала она хрипловатым голосом и очень доверительным тоном, — я не такая жесткая, какой кажусь.

Она опять взялась за свое и играла на всю катушку.

Я снова налил нам шампанского и подыграл ей:

— Ты совсем не выглядишь жесткой.

— Ты меня видишь насквозь, да?

— Это нетрудно. Твое отчаяние трудно скрыть.

Это ее, похоже, задело.

— М-да, в самое больное место.

— Ничего личного. Если помнишь, я в той же ситуации.

— Я вообще мало в чем уверена, — сказала она. — Но вот что я знаю точно — так это что больше никто не находится в той же ситуации, как и я.

Мы съели пиццу с каким-то редким ароматическим грибом, растущим только в одном крошечном уголке Альп, потом тунца на гриле и заказали еще бутылку шампанского. Ванда почти ничего не ела, лишь тыкала вилкой в еду. Шампанское интересовало ее куда больше. Когда официант унес тарелки, я заказал третью бутылку и зажег ей сигарету.

— Так что у вас случилось с Мерили? — спросила она.

— Ничего особенного. Я потерял интерес.

— Другая женщина?

— Нет никакой другой женщины.

Она взяла меня за руку. Пальцы у нее были гладкие и холодные.

— Расскажи мне, Хоги.

— Я зациклен на себе и на своей работе, для других людей места не остается. Во всяком случае, такая теория у Санни.

Она выпустила мою руку.

— Кто бы говорил.

— Почему вы с ним не ладите?

— Я не хочу говорить о нем. Я хочу говорить о нас с тобой. Почему ты меня не трахнешь? Ты обещал рассказать. Ты с кем-то встречаешься? Ты гей?

— Когда я говорю, что потерял интерес, я имею в виду, что…

— Ты потерял потребность.

— Именно. Наверное, мне просто нужно…

— Встретить правильную женщину? — Она приподняла бровь. Я почувствовал, как она носком туфли теребит под столом манжету моей брючины. — Откуда ты знаешь, что эта женщина не я?

— Ниоткуда.

— И давно это с тобой?

— Четыре года.

— Ого. Не хотела бы я быть на ее месте.

— Да?

— Во всяком случае, не в первую ночь. И не во вторую. И… черт, а ты умеешь бросать сексуальный вызов.

— Я нечаянно.

— Ты слишком беспокоишься о том, что подумает Санни, она покачала головой. — Он тебя охмурил.

— Я делаю свою работу. Не хочу портить сложившиеся отношения — это важно для книги, но все висит в воздухе.

— Тогда что мы сегодня здесь делаем?

— Ужинаем. Общаемся. Ты мне нравишься.

— Я хочу познакомиться с тобой поближе.

— Чтобы меня использовать? — она повысила голос.

— Конечно, нет.

— Чтобы выведать, с кем я трахалась, и вставить это в свою чертову книжку?

На нас начали оборачиваться.

— Говори громче, — сказал я. — Еще не все тебя услышали.

— Тебя только книжка и волнует, пидорас! Ты просто хочешь раскопать побольше грязи! Ничего я тебе не скажу, ублюдок! Ни словечка!

Она вскочила на ноги.

— Ублюдок!

Ванда любила сцены, и сцена удалась на славу. В ресторане воцарилась тишина, все изумленно смотрели на нее, ожидая, что будет дальше.

Ванда развернулась и зашагала к двери, но сцена еще не закончилась. У бара она остановилась и снова крикнула:

— Ублюдок! Ублюдок!

Мне хотелось соответствовать, и я ответил удачной, на мой взгляд, импровизированной репликой:

— Значит, танцевать не пойдем?

В ответ на это она схватила с подноса проходившего мимо официанта тарелку равиоли с утятиной и запустила ею в меня через весь ресторан. До меня равиоли не долетели. Если вам интересно, большая часть досталась Ли Радзивилл.

Потом Ванда выбежала из ресторана, хлопнув дверью. Зря они ее Сторми не назвали, Санни это правильно придумал.

Одно надо сказать в ее пользу: она не уехала и не бросила меня одного. Когда я расплатился и неторопливо вышел на парковку с бутылкой недопитого шампанского, она сидела в своей «Альфе» и ждала меня. На ней была куртка из мягкой замши и шоферские перчатки. Крыша у автомобиля была опущена, Ванда газовала на месте. Ноздри у нее раздувались. Я глотнул шампанского и сел. Автомобиль, визжа резиной, сорвался с места прежде, чем я приземлился на сиденье.

Ванда направилась в Голливудские холмы, выжимая педаль на полную. Вела машину она именно так, как и можно было ожидать — как сумасшедшая. Она яростно переключала передачи, уходя в занос на крутых поворотах, маленький автомобильчик еле удерживался на дороге. В тот момент, когда перевалили через вершину холма и полетели вниз, он-таки оторвался от асфальта. Тогда-то мы набрали скорость всерьез. Мимо пролетали дома и припаркованные машины. Мы мчались по узкой дороге через каньон, Ванда входила в повороты на полной скорости. Если бы в этот момент кто-то ехал вверх по каньону, мы все превратились бы в малиновое варенье.

Я терпел и наслаждался поездкой. Я знал, чего она от меня хотела: чтобы я ей сказал «нет», сказал, что она плохая. Не дождется.

Когда мы вернулись на Сансет, Ванда подъехала к обочине и расплакалась у меня в объятиях. Я дал ей льняной носовой платок, и она высморкалась, потом сделала несколько глубоких вдохов и расчесала пальцами волосы. Я протянул ей бутылку. Ванда глотнула шампанского и закурила. Я допил то, что осталось.

— Ну что, полегчало? — спросил я.

— Да. Теперь куда?

Кафе, где продавалось лакричное мороженое, мы нашли только с восьмой попытки. Кафе было в Оушен-парке, на Мэйн-стрит, и мороженое было хорошее, хотя Ванда сказала, что у него гадкий вкус. Я намекнул, что она уже слишком взрослая для слова «гадкий». Она послала меня подальше.

Мы побродили с мороженым, заглядывая в окна антикварных магазинов и галерей. Стало холодно и туманно. Гуляли здесь только мы.

Вдруг Ванда остановилась и уставилась на меня, прищурив глаза.

— В чем дело? — спросил я.

Она еще постояла так, потом развернулась и пошла прочь.

— Ты куда? — спросил я.

— Хочу тебя кое-куда отвезти, — крикнула она через плечо.

Отвезла она меня в Малибу, на пляж. На их пляж, где они с Санни гуляли по утрам, когда она была маленькой. Мы долго молча бродили во влажной дымке, слушая шум волн. Босиком она казалась куда меньше. А когда Ванда заговорила, голос у нее был гораздо более высокий и юный, чем раньше. Она больше не играла роль.

— Мы сюда каждое утро приходили, когда он был в городе, — сказала она. — Он держал меня за руку и показывал мне, где самые красивые ракушки. Он всегда знал, где их найти. Не знаю, как это получалось — просто знал, и все.

Я откашлялся, но промолчал. Духу не хватило рассказать.

— Я не могла с этим справиться, Хоги. Не могла.

— С чем?

— С тем, что творилось вокруг меня. Со всем. Я как он, я тонкокожая. Но он вырос в Бруклине. В Бруклине все по-настоящему. А я выросла в Голливуде. Он ненастоящий. Тут все притворное, только притворство и реально. Сталлоне не играет роль, он взаправду считает себя Роки. Люди тут становятся тем, чем хотят быть, и пока они достаточно популярны, никого это не беспокоит. Хочешь, поделюсь своими выводами после двадцати восьми лет психотерапии?

— Хочу.

— Ну смотри: в отсутствие разумной упорядоченной реальности люди иногда создают собственную реальность со стандартами и ценностями, которые им нужны, чтобы выжить. Я выросла в семье, которую не понимала. Папа либо сходил с ума, либо валялся без чувств, либо изображал мачо — трахался с кем попало или дрался. А мама никогда не пыталась его изменить. Он был Санни Дэй, Единственный. Она ему поддавалась. Он обращался с ней как с дерьмом, а она все равно к нему возвращалась. Я не могла это принять. Просто не могла. Это было неправильно. Поэтому в детстве я создала собственный мир. Мое выдуманное место. Мое… мое кино. Иногда я до сих пор в него погружаюсь — отчасти для забавы, отчасти потому, что мне это нужно. Понимаешь, я до сих пор это не переросла.

— А я так и не перерос желание стать бейсболистом и играть на шорт-стопе в команде «Нью-Йоркские янки».

— Обычно со мной все нормально. Я понимаю, что это все выдуманное. Но иногда… иногда мне становится хуже. Я вроде как теряю контакт с так называемым реальным миром, и… я что-то вроде пограничного шизофреника, так это называется.

— А о чем твое кино?

— Обо мне. О том, что происходит вокруг меня. Только в кино все имеет смысл. Все выходит так, как я хочу.

— Да вроде сейчас с тобой все в порядке.

— Здесь со мной всегда все в порядке.

Она растянулась на песке. Я растянулся рядом. Она придвинулась поближе. На фоне соленых морских брызг от нее очень приятно пахло.

— Я тебе это все рассказываю, — сказала она, глядя на воду, — потому что я, кажется, в тебя влюбляюсь.

Я обнял ее одной рукой, а она уткнулась лицом мне в грудь. Теперь я видел ее такой, какой она была на самом деле — милой, грустной, уязвимой маленькой девочкой тридцати девяти лет от роду с травмированной психикой, которая могла стать моей, если б я ее захотел. Если бы смог это выдержать.

— А как насчет моей Маленькой Проблемы?

— Меня это не волнует. Что меня по-настоящему волнует, так это его книга. Она как барьер. Я хочу тебе доверять. Хочу тебе открыться. Но я боюсь.

— Я рад, что ты мне доверилась.

— Правда?

— Да.

— А как дела с книгой?

— Ты правда хочешь об этом поговорить?

— Да, хочу.

— Все непросто. Он сложный человек. И мы имеем дело с тем, как лично он видит собственную жизнь. Память — это в каком-то роде тоже притворство. Но, кажется, начинает получаться. У меня появилось ощущение, что я его понимаю — понимаю, что с ним происходило. Я разговаривал с твоей мамой, она мне очень помогла.

— А она тебе сказала…

— Что?

Ванда положила руку мне на затылок и притянула меня поближе. Я думал, она меня поцелует, но она подарила мне кое-что другое, куда больший дар своей любви.

Она наклонилась к моему уху и напряженным шепотом рассказала мне, почему Санни Дэй и Гейб Найт подрались тогда в «Чейсенс».

ГЛАВА 9

(Запись № 7 беседы с Санни Дэем. Записано в его кабинете 28 февраля)

Хог: Итак, вы бросили свою телепередачу и переехали сюда.

Дэй: Я сразу почувствовал себя как-то по-другому. Как будто чего-то не хватало. Теперь это называют выгоранием. Я просто знал, что делаю все на автомате, без эмоций. С Гейбом. С Конни. Внезапно я стал недоволен своей жизнью. Меня охватило уныние. Мы с Гейбом стали сниматься в фильме «Горный курорт». Ровно то же самое, что «Первый парень университета», только со снегом. То ли никто не заметил, то ли всем пофиг было. Мы сняли в том сезоне парочку праздничных программ для Эн-би-си с избитыми шутками — а они заняли первые места в рейтингах за сезон. Мы отработали полтора-два месяца в Вегасе — опять банальщина и опять полный аншлаг. Жуть как тоскливо.

Хог: Гейб тоже так считал?

Дэй: Да.

Хог: Вы это обсуждали с ним?

Дэй: Не-а. Мы были как муж и жена, брак которых разваливается. Пробуждали друг в друге худшие качества. Но любовь еще оставалась. И деньги тоже. Мы просто не могли себе позволить разойтись, мы это знали, и от этого еще больше друг друга бесили. Я стал пить еще больше. Жрал таблетки. Потом мамаша моя умерла, и у меня появилось ощущение, что никто теперь у меня над душой не стоит. Я начал уходить в отрыв. Но все равно мне было тоскливо. Я тебе пример приведу. Звонит мне как-то Фрэнсис^[53] и говорит: «Мы тут снимаем в Вегасе киношку с ограблением — Дин, Сэм, Питер, Джои, вся компания. Кого вы с Гейбом хотите сыграть?» А я ему говорю: «Не знаю, я перезвоню». И не перезвонил. Как-то мне это показалось неинтересно. Вот так мы и не сыграли в «Одиннадцати друзьях Оушена».

Хог: Я так понимаю, у вас был роман с Джейн Мэнсфилд.

Дэй: Это тебе Конни рассказала, да? Милая была девчонка. Самая сексуальная новая штучка в городе. Ее все хотели, и на какое-то время я ее заполучил. И у меня было ощущение, что я чего-то достиг. А потом Конни меня вышвырнула. Вот тогда-то и начались проблемы с Вандой. Она стала плохо учиться в школе. Стала совсем тихая, вообще не хотела со мной общаться. Я решил, это Бог меня наказывает за разгульную жизнь. Мы ее послали в специальную школу. К психотерапевту водили пять дней в неделю. А становилось только хуже. В общем, мы с Конни решили, что лучше мне вернуться обратно домой. Чтобы у Ванды было как можно более стабильное окружение. Вот я и вернулся. И как-то утром мы завтракали, я жаловался Конни, что совсем не хочется в студию, не хочется работать, и тут меня осенило.

Хог: Что вас осенило?

Дэй: Санни Дэй так себя не ведет. Если Санни Дэй несчастен, он должен что-то с этим сделать. Мне надо было развиваться. Я не сразу это осознал. Понимаешь, Гейбу все время говорили развиваться, пробовать что-то новое, чтобы не держаться вечно за мой, так сказать, подол. А вот мне такого никогда не говорили. Для меня это была совершенно новая мысль. Я начал обсуждать с Норманом Лиром одну идею. Что-то вроде сатиры на Мэдисон-авеню, но на самом деле реакция на современную мораль, глубокая, умная, с идеей…

Хог: Это «Парень в сером фланелевом костюме», да?

Дэй: В «Уорнерс» идею сочли блестящей. «Но где же роль для Гейба?» — спрашивают. Я сказал, что нету, и они мне велели включить Гейба. В одиночку они мне такой фильм делать не разрешали, и пойти на другую студию тоже. У меня был исключительный контракт — вместе с Гейбом. Сделать ничего было нельзя. Тогда всем заправляли студии. Так что я напился, а потом мы с Норманом вставили роль для Гейба. И знаешь что?

Хог: Он не хотел делать этот фильм.

Дэй: Он сказал, это глупо и плоско. Гейб хотел, чтобы мы сняли большой мюзикл, что-то вроде «Парней и кукол». Но «Уорнерс» такое было не интересно. И мне тоже. В итоге Гейб сыграл в таком мюзикле на Бродвее, получился хит. А вот с моим скромным фильмом он связываться не хотел. Студия ему сказала — не хочешь делать этот фильм, сделаем его без тебя. Дадим Санни нового партнера. Так они и поступили — дали мне парнишку по имени Джим Гарнер. Я его сделал звездой. В общем, нашла коса на камень. Гейб не шутил, и «Уорнерс» тоже. Они дали ему несколько дней на размышление, но все было кончено. Тем временем мы делали вид, что все отлично. Конни устроила мне роскошную вечеринку на день рождения тут, в новом доме. Гостей собралось, по-моему, сотни три. Она пригласила Гейба и Вики, и они пришли. Мы сто лет не общались вне съемочной площадки. Гейб сыграл отличный спектакль. Объятия, поцелуи, он даже встал и произнес поздравительный тост. Он сказал — никогда этого не забуду — «Выпьем за моего лучшего друга Санни Дэя. Человека, который дал мне все». Мы обнялись. Он спел мне нашу песню, «Ночь и день». Генри Манчини играл на рояле. Потом мы спели эту песню вместе. Было так трогательно, что все плакали. Никто не знал, что мы собираемся разбежаться, кроме Хеши. Весь остальной киношный народ думал, что Гейб уступит. Даже наши жены не знали.

Хог: То есть покончил с вашим партнерством Гейб? Это было его решение?

Дэй: Вечеринка вышла потрясающая. Мы пили, танцевали, пели и плакали. А на следующий день Найту и Дэю пришел конец.

Хог: На следующий день вы подрались в «Чейсенс».

Дэй: Угу.

Хог: То есть вы хотите сказать, что все это было связано с «Парнем в сером фланелевом костюме».

Дэй: Отчасти.

Хог: А что еще?

Дэй: (Пауза.) Ну, между нами возникла вражда.

Хог: В книге про вас, «Только ты», говорилось, что вы поругались из-за того, что у вас был большой долг перед казино. И Гейба, мол, вы тоже впутали в эти проблемы.

Дэй: Тут даже и обсуждать нечего.

Хог: Когда книга вышла, вы сказали, что это просто мусор. Теперь у вас есть шанс ее опровергнуть.

Дэй: Ну ладно, ладно. Да, у меня иногда были проблемы с деньгами. И что? У Гейба были проблемы с разводом. Я вытащил его, он вытащил меня.

Хог: Понятно. (Пауза.) Санни, было еще обвинение, затрагивающее Конни. Что она…

Дэй: Что она что?

Хог: Что они с Гейбом Найтом были тайными любовниками уже много лет. И что вы об этом узнали. И именно поэтому вы подрались.

Дэй: Что? Где ты взял эту хрень?

Хог: Неважно.

Дэй: Это мерзкая ложь! Ни капли правды. Кто тебе это рассказал?

Хог: Санни, я знаю, что вам трудно говорить на эту тему. Я понимаю. Но вам придется разобраться с этим вопросом. Я еще раз спрашиваю: вы именно из-за этого поругались? Пожалуйста, будьте со мной честны.

Дэй: Ты что, думаешь, я вру?

Хог: Нет…

Дэй: Тогда почему ты так говоришь?

Хог: Я просто пытаюсь добиться правды.

Дэй: Ты правда думаешь, что я вру. По глазам вижу. Ты мне не веришь. Ты веришь вранью, которое тебе кто-то наговорил. Раз — и все доверие между нами исчезло, это надо же. Подумать только.

Хог: Не надо так, Санни.

Дэй: Как именно не надо? Не надо на тебя обижаться? Хотеть тебе заехать? Ты же оскорбил мою жену. Сказал, что она стала бы мне изменять с этим…

Хог: Я просто делаю свое дело.

Дэй: Копаешься в мусоре? Ну уж нет. Хватит. Я не буду об этом говорить.

Хог: Вы должны.

Дэй: А то что? Ты все равно напечатаешь свое вранье? Не пытайся на меня наезжать, приятель. На меня наезжали и покруче ребята — до сих пор свои зубы по всему городу собирают.

Хог: Санни, я не из «Энкуайрера». Нам надо с этим разобраться. Покончить с секретами. Вы как-то сказали, что Гейб разбил вам сердце. Именно в этом было дело? В том, что он спал с Конни?

Дэй: Отключай запись. Интервью окончено.

Хог: Тогда давайте поговорим о самой драке. Вы подрались в «Чейсенс» на следующий день после вашего дня рождения. Что случилось?

Дэй: Отключай, черт возьми!

Хог: Санни, до сих пор мы хорошо работали. Через многое прошли. Но это главный бой. Я знаю, что это сложно. Это вас задевает, ранит вашу гордость. Но отступать нельзя. Нам надо с этим разобраться.

Дэй: Тебе, приятель, ни с чем разбираться не надо. Ты меня, конечно, прямо под дых ударил. После всего, что мы пережили, после всей моей любви к тебе…

Хог: А, я опять уволен, так?

Дэй: Убирайся. Все кончено. И это правда.

Хог: Понятно. (Пауза.) Да, я понимаю. Теперь понимаю.

Дэй: Что ты понимаешь?

Хог: Последний вопрос, и я ухожу. Вы всерьез рассчитывали, что это сойдет вам с рук?

Дэй: Что — это?

Хог: Нежелание рассказывать правду. Весь этот проект — это просто рекламный трюк, так ведь? Вы хотели привлечь внимание, помочь своей карьере. Даже угрозы придумали. Правда в том, что вы и не собирались рассказывать про ту вашу драку. Вы решили… что же вы решили? Что привлечете больше внимания, если ничего не расскажете? Так?

Дэй: Ты все неправильно понял, Хоги. Я хотел честно, но просто не могу. Разве ты не понимаешь? Я думал, что смогу, но когда подошел вплотную…

Хог: Вплотную к чему?

Дэй: Я ошибся. Я тоже человек.

Хог: Вы настоящий мастер, вот вы кто. Вы всех обвели вокруг пальца. Издателя. Газеты. И меня. Вот это больно, Санни. Понимаете, я же перешел на вашу сторону. Я начал думать, что в вас есть что-то большее, чем то, за что вас годами ругали в газетах. Вы мне понравились. А вы все это время носили маску. Вы со мной работали, как с аудиторией в Вегасе. Давали мне то, что я хотел. Использовали меня.

Дэй: Ты ошибаешься, Хоги. Поверь мне.

Хог: С какой стати мне вам верить?

Дэй: Потому что я говорю правду, черт возьми.

Хог: Расскажите ее кому-нибудь другому. Дайте объявление в газете: «Требуется шестерка, опыт работы необязателен». Вот кто вам нужен. Вот кто вам всегда нужен. Прощайте, Санни.

(конец записи)

ГЛАВА 10

В Нью-Йорке еще не кончилась зима. Когда я вылез из такси возле своего дома, от резкого ветра с Гудзона меня пробрало сквозь тренч. По краям тротуара лежал старый почерневший снег.

Квартира моя оказалась еще меньше и запущеннее, чем я помнил. Я налил Лулу воды, насыпал корма и плюхнулся в кресло. Надо было распаковывать вещи. Платить по счетам. Но это все могло подождать — у меня не было настроения. Лулу тоже приуныла. Свою макрель она только понюхала, а потом, недовольно поворчав, свернулась на тахте и сердито уставилась на меня.

Не в состоянии сидеть без дела дома, я решил вывести Лулу на прогулку. Я переоделся в черную кашемировую водолазку, костюм из толстого шерстяного твида и непромокаемые туристские ботинки. Я достал кожаное пальто на меху, которое купил в Милане, потом нашел шапку, перчатки и трость, и мы вышли из дома. Уже стемнело. На улицах кипела жизнь, и во всю эту энергию, шум и суету хотелось окунуться с головой. Мы пошли по Бродвею. Я шагал бодро, Лулу переваливалась рядом, задевая комки грязного снега висячими ушами. Возле Линкольн-центра за углом я обнаружил музыкальный магазин «Тауэр Рекордc», которого там раньше не было. Мы зашли посмотреть, я купил себе несколько альбомов Эррола Гарнера. Оттуда мы направились к Сентрал-Парк-Уэст.

Нью-Йорк город маленький, и мы внезапно оказались прямо напротив того самого здания, в котором когда-то жили. Окна с видом на парк стоимостью 895 тысяч долларов ярко светились. Наверняка Зак организовал для нее вечеринку в честь возвращения домой — нечто стильное, модное и тупое. Лулу заскулила. Она хотела подняться наверх и поздороваться. Я рыкнул на нее и повернул к центру города. Она не тронулась с места. Я дернул за поводок. Она все равно не тронулась с места. Я дернул сильнее. Победил я: я же больше.

На Коламбус-Серкл мы свернули на восток по Пятьдесят девятой и двинулись к «Клубу Ракетки». Я выписал чек на всю сумму своей задолженности и оставил Лулу с любезными сотрудниками за стойкой. На час я отдался в руки массажисту, потом пошел в парную. Раскрасневшийся и распаренный, я повел Лулу по Парк-авеню к Центральному вокзалу. Я избежал соблазна свернуть на Мэдисон полюбоваться на витрины «Пол Стюарт» — все равно неустойку от издателя Санни, сколько бы ни удалось выбить, спущу на одежду. На новый «Ягуар» все равно не хватит.

Ну хоть что-то новое я из этой истории узнал: в литнегры я не гожусь.

Мы зашли в «Ойстер-бар», я взял дюжину устриц и «Кровавую Мэри». Потом настала пора «Алгонкина». Тамошний метрдотель родился в бруклинском районе Бенсонхерст, но успел где-то обзавестись фальшивым британским акцентом. Он встретил нас как старых друзей и посадил за столик в углу. Майкл Файнстайн негромко играл на рояле приятное попурри из мелодий Гершвина. Шампанское отлично легло на устриц. И ростбиф с красным сухим из Медока — тоже. Своей девочке я, как всегда, взял порцию холодного вареного лосося. Настроение у нее сразу улучшилось.

Как ни странно, я думал про Ванду. Я с ней не попрощался. Надо было это сделать, но слишком сложные чувства меня одолевали. Сексуальные желания при этом так и не пробудились. Ванда, конечно, сумасшедшая. Зато с ней было не скучно, а меня уж точно не радовало сидеть тут в одиночку.

Я съел большой кусок шоколадного торта, выпил кофе и рюмку коньяка «Курвуазье». Подумал было выпить еще одну, но вместо этого взял такси до ближайшего к моей квартире винного магазина и купил там целую бутылку.

Шел мокрый снег. Пока мы добрались до дома, на нос Лулу успели упасть несколько снежинок. Она только фыркала, и чем ближе мы подходили к двери, тем больше спешила.

«Курвуазье» и Гарнер отлично сочетались. Я сел в кресло и впустил их в душу, пока снег стучал в окно в потолке кухни, а Лулу дремала у меня на коленях. Гарнеровская версия I Cover the Waterfront особенно мне понравилась. В точности под настроение. Грустное.

Через несколько часов я задремал прямо в кресле под звуки снега и музыки Гарнера.

Часа в четыре утра меня разбудил телефонный звонок. Кто-то всхлипывал в телефонную трубку. Думаю, вы и сами догадаетесь, кто именно.

— Я больше не могу, Хоги. Мне не вынести этой боли.

— Так примите аспирин, Санни.

— Это не такая боль. Да ты знаешь. Это…

— Это что?

— Я потерял твое уважение. Это невыносимо.

— Лучше б вы раньше об этом подумали — до того, как втянули меня в свои игры.

— Не надо так, Хоги. Не отталкивай меня.

— Санни, сейчас ночь.

— Да знаю я, знаю! Сижу тут в кабинете, смотрю на твой эвкалипт. Я там прожектор установил. Просто сижу тут и все.

— Вы пили?

— Было дело, — признал он. — А ты?

— Было дело.

— Ну и что теперь делать, а, Хоги? Что нам делать?

— Идти спать. А утром встать, и вам заняться вашей жизнью, а мне моей.

— Моя какая-то до ужаса пустая, Хоги.

— Угу.

— Возвращайся, Хоги. Возвращайся домой.

— Я дома.

— Может, обсудим еще какие-нибудь идеи? Фильм, например.

— Забудьте.

— Твоя прежняя комната тебя ждет.

— Санни, моя жизнь здесь. Мне нужно возвращаться к собственной карьере, какой бы она ни была.

— Так пиши свой следующий роман здесь. Работай спокойно, живи сколько хочешь, и мы сможем по-прежнему завтракать вместе, разговаривать и…

— Санни, я вешаю трубку. До свидания. — Я оторвал трубку от уха.

И тут он выпалил:

— Можем поговорить о ссоре.

Я замер.

— О чем?

— О ссоре с Гейбом. Нашей драке. Можем об этом поговорить.

— Вы расскажете?

— Расскажу.

— Всю правду?

— И ничего, кроме правды.

— Я это уже слышал.

— Клянусь.

— Извините, но я вам не верю.

— Это правда. Приезжай и увидишь.

— А почему вы передумали?

— Пришлось.

— Почему?

— Просто… вся эта ситуация стала слишком неуправляемой. Я… я тебе расскажу, когда приедешь.

— Расскажите сейчас. Почему вы с Гейбом поругались?

— Я… не могу это по телефону рассказывать. Мне надо, чтобы ты был рядом, надо видеть твое лицо. Тогда ты поймешь, почему мне так трудно об этом говорить.

— Звучит как очередная лажа. До свиданья, Санни.

— Это не лажа. Поверь мне. Мне нужно об этом рассказать. Надо рассказать эту историю. Только так можно что-то изменить. Иначе демоны меня не оставят. Я должен тебе рассказать.

— Если вы врете…

— Если я вру, я отдам тебе весь аванс. Мою долю. Целиком. Она будет вся твоя. Просто приезжай.

— Если я приеду, то не из-за денег, а потому, что хочу закончить начатое. Закончить вашу книгу.

— Нашу книгу. Приезжай. Будем работать вместе, как раньше. Вылетай утром, Вик тебя встретит в аэропорту. Возвращайся, Хоги.

Мы с Лулу вылетели утренним рейсом. Знаю, что вы подумали: как только Санни протрезвеет, он опять замкнется, и я опять полечу в Нью-Йорк, исходя злобой. Я и сам это знал. Ничтожный шанс, что он расскажет всю историю про Конни и Гейба. Но я не мог его упустить.

И потом, я же не попрощался с Вандой.

Мне следовало догадаться, что что-то не так, когда Вик не встретил меня в аэропорту. Я подождал полчаса, потом решил, что Санни еще не очухался и не успел попросить его меня встретить. Так что я взял такси и дал таксисту адрес Санни. Мы выехали на шоссе. Лулу встала мне на колени, высунула нос в окно и замахала хвостом, радуясь, что снова оказалась в Лос-Анджелесе.

Дорога вверх по каньону к дому Санни на целый квартал была забита фургонами телевидения и машинами прессы.

— В чем дело? — спросил я таксиста.

— Слушайте, так это же дом Санни Дэя, получается! — взволнованно воскликнул он.

— Ну да, это его дом, и что?

Он посмотрел на меня в зеркало заднего вида.

— Вы его друг?

— Да.

Так вы не знаете, получается. Он мертв. По радио с утра объявляли. Кто-то застрелил бедолагу. Жаль, что вам это от меня пришлось услышать. С вас двадцать пять долларов плюс чаевые. Спасибо.

Вот так я и узнал об убийстве Санни Дэя — от вежливого таксиста.

Репортеры, фотографы и съемочные группы суетились возле ворот, болтали, курили и выжидали. Я протиснулся между ними с Лулу и сумками. Полицейский у входа не разрешил мне позвонить в дом. На это имел право только он. Я назвался. Он что-то произнес в переговорное устройство, выслушал ответ и кивнул мне. Через минуту ворота открылись, и я прошел внутрь, а репортеры стали кричать мне вслед, желая знать, кто я, чем занимаюсь, как связан с Санни, как…

Я пошел по дорожке к дому. Пройдя то место, где она изгибалась у края фруктового сада, я увидел у зеркального пруда группу людей. Кто-то из них заметил меня и бросился ко мне.

Это была Ванда, все еще в домашней тунике, с покрасневшими глазами и растрепанными волосами.

— Его больше нет, Хоги! — прорыдала она. — Нет!

Она обняла меня и повисла на мне. Я уронил сумки и обнял ее в ответ.

Посмотрев через ее плечо на поместье, я осознал, насколько по-другому оно выглядит. У гаража стояли полицейские машины. Беседку огородили канатами. Полицейские в форме, детективы и эксперты переговаривались и делали записи.

Конни стояла возле пруда. И Хармон Райт тоже. И Вик. Когда мы с Вандой пошли к ним — я так и продолжал ее обнимать, — Вик заметил меня и побагровел.

— Это ты сделал! — завопил он. — Это ты виноват! Я тебя убью! Убью!

Он взревел и бросился ко мне. Вик летел на меня на полной скорости, будто я был полузащитником команды соперника. Я инстинктивно замер, но когда он подбежал ближе, попытался увернуться. Не получилось. Он врезался в меня как таран, и мы оба рухнули на землю. Я сильно ударился об асфальт, и в голове словно игральный автомат вспыхнул огнями. Дальнейшие воспоминания отрывочные. Помню, как он рычал. Как ударил меня, бил по зубам, по носу, по ушам. Помню, было больно. Ванда кричала, к нам бежали полицейские. Вик сидел у меня на груди, сдавливая мне горло обеими руками, а я задыхался, напрасно ловя ртом хоть капельку воздуха. а потом ничего…

Пока я снова не услышал, как воют койоты. Только на этот раз это были не койоты, а скорая. Я находился в скорой, и кто-то чем-то накрывал мне лицо. Потом я опять отключился.

Пришел в себя я в больнице. Все тело онемело, очень хотелось пить, а в ногах моей кровати сидел детектив-лейтенант Эмиль Лэмп из полицейского управления Лос-Анджелеса и сосал кубик льда.

ГЛАВА 11

Эмиль Лэмп выглядел лет на шестнадцать — невысокий, энергичный, лицо свежее, светлые волосы аккуратно подстрижены, голубые глаза так и сверкают. На нем был легкий креповый костюм, рубашка и полосатый галстук, на одной руке массивный «Ролекс», на другой индийский браслет из бирюзы и серебра.

— Лулу… — прохрипел я, чувствуя, насколько у меня пересохло горло.

— С ней все в порядке, мистер Хог, — успокоил он меня. По голосу ему тоже было лет шестнадцать. — Она у мисс Дэй… Ванды. Хорошая собака. Только изо рта пахнет как-то…

— Д… дайте попить.

— Да-да, конечно.

Он энергично вскочил на ноги. На столике у кровати стоял кувшин. Лэмп налил из него воды со льдом в одноразовый стаканчик. Я потянулся было к стаканчику, и тут меня будто ткнули в бок ножом. Я ойкнул и схватился за больное место, нащупав там повязку.

— У вас ребро сломано, — сказал Лэмп, вручая мне стаканчик. — Я тоже как-то ломал. Жутко больно. Мой вам совет — что бы ни случилось, главное не смеяться.

— Ну, с этим проблем быть не должно. — Я отпил немного воды. Глотать было больно: от хватки Вика распухло горло.

— Еще у вас небольшое сотрясение мозга. Лицо выглядит паршиво, но это просто порезы и синяки. Вам повезло, что череп не треснул. Этот парень просто зверь. Вы в больнице «Седарс Синай» на бульваре Беверли. Врач говорит, вы тут еще пару дней пролежите.

Я огляделся и обнаружил, что лежу в отдельной палате с ванной, цветным телевизором и окном. Снаружи было темно.

— У меня нет страховки, — сказал я ему.

— За все платит ваш издатель.

— Стало быть, у них все-таки есть сердце. — Я попытался приподняться, но голова закружилась, и пришлось опуститься обратно на подушку.

— Вам нужно позвонить им, когда будете в состоянии, — Лэмп посмотрел на часы. — Думаю, это стоит отложить до завтра. Вы почти восемь часов провалялись без сознания.

— А что Вик?

— Мы задержали его для допроса и психиатрического освидетельствования. Судя по всему, после Вьетнама это не первый подобный случай. Пару недель назад он избил до полусмерти репортера в Лас-Вегасе.

— Я присутствовал.

— А вы не знаете, почему он хотел убить мистера Дэя?

Вик? Он любил Санни.

— А вот вас он, похоже, не любит.

Я осторожно ощупал лицо пальцами. Губы распухли, и до них было больно дотронуться, нос казался куском теста.

— Расскажите, что случилось с Санни, — сказал я.

— Да-да, конечно. — Он сел, достал блокнот и раскрыл его. — Где-то в три часа ночи по тихоокеанскому времени, когда вы еще ждали своего рейса в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке…

— Вы что, проверили?

— А то! Когда телохранитель покойника избивает какого-то типа с криком «Это ты сделал! Это ты виноват!», я всегда проверяю, где этот тип находился в момент убийства. Потому я и дослужился до лейтенанта. В общем, примерно в три ночи Санни Дэю три раза выстрелили в упор в живот и в грудь. Это произошло в беседке. Он умер до приезда скорой. Обширное внутреннее кровотечение. Он вышел в халате во двор. В постель он не ложился. Стреляли из его собственного пистолета, короткоствольного «Смит энд Вессон Чиф Спешл» тридцать восьмого калибра. Отпечатков пальцев нет. Эрли, телохранитель, говорит, что этот пистолет хранился в кабинете и всегда был заряжен. В доме было еще два пистолета, тоже заряженных, из них не стреляли.

— Кто-то проник на территорию?

— Никаких следов взлома мы не обнаружили. Ничего не пропало. У него тут очень хорошая система безопасности. Электрифицированное ограждение, все дела. Мы сегодня тщательно обследовали территорию и внешнюю стену, и я не думаю, что кто-то проник снаружи. Признаков борьбы нет. Ни на его руках, ни на ногтях, ни на траве — нигде. Я думаю, его застрелил кто-то, кого он впустил, или же убийца уже был в доме. Ну знаете, кто-то из близких. Поэтому мы и приглядываемся к Эрли. Это он нас вызвал. Мисс Дэй, домработница и он сам говорят, что их разбудили выстрелы. — Он закрыл блокнот. — Знаете, мистер Хог, это для меня настоящая честь.

— Что, ваше первое дело?

— О боже, нет, — Лэмп усмехнулся. — Вовсе нет. Ну то есть по работе я прежде сталкивался с голливудскими знаменитостями, но никого вроде вас я раньше не встречал. В смысле, мне очень понравилось «Наше семейное дело», мистер Хог, я ваш поклонник.

— Спасибо. И зовите меня Хоги.

— Как Кармайкл?

— Как сэндвич.

— Я искал в библиотеке другие ваши книжки, но ничего не нашел.

— Ну давайте, топчите меня.

— Когда вы последний раз разговаривали с Санни Дэем?

— Где-то в четыре утра по нью-йоркскому времени. Вчера. Нет, наверное, уже сегодня, так? Извините, у меня в голове все путается.

— Это от сотрясения.

— Не, я всегда такой.

Он усмехнулся.

— И о чем вы говорили?

— О книге, над которой работаем.

— И вы часто так посреди ночи разговаривали?

— Похоже, что да.

— Хоги, вы можете очень помочь моему расследованию. Мне нужна ваша помощь.

Я сглотнул. Моему горлу это не понравилось.

— Да, конечно.

— Отлично. У нас было зарегистрировано сообщение об угрозе убийства, которое мистер Дэйполучил несколько недель назад. Сообщил об этом Эрли. Вещественное доказательство уничтожили. Мистер Дэй нас ни о чем не просил. Вы об этом что-нибудь знаете? Что там говорилось?

— Видимо, это было связано с книгой. Я это письмо не видел.

— Хм-м. Я читаю газеты и в курсе, что в этой вашей книге мистер Дэй, как ожидалось, должен был вывалить изрядную порцию компромата. Можете что-то рассказать?

— Конечно. Он должен был рассказать правду о своей знаменитой драке с Гейбом Найтом в «Чейсенс», но в последний момент дал задний ход. Мне он ничего не рассказывал. Может, он вовсе и не собирался рассказывать, откуда мне знать. Поэтому-то я и улетел в Нью-Йорк. И поэтому он мне ночью позвонил, а я утром вернулся. Он передумал. Сказал, что все расскажет. Обещал рассказать. Конечно, с Санни до конца ни в чем нельзя было быть уверенным.

— Ну в любом случае это уже что-то, — с энтузиазмом заявил Лэмп. — Да-да, что-то в этом есть. — Он снова вскочил на ноги и зашагал взад-вперед вокруг моей кровати. Энергия у него била через край. — Может, кто-то не хотел, чтобы он рассказал вам правду. И кто-то его остановил прежде, чем у него появился шанс это сделать. Кто-то, кто слышал, как он говорил с вами по телефону. Или кто-то, кому он сказал. Может, кто-то зашел к нему вечером в гости выпить рюмочку. Кто-то, кто был вовлечен в эту историю, в эту драку. Да, мне начинает нравиться эта теория. Вполне симпатично смотрится. Очень симпатично.

Мне она симпатичной не казалась. Если Лэмп прав, то тогда прав и Вик: Санни убили из-за меня. У меня закружилась голова, подступила тошнота.

— С вами все в порядке, Хоги? Вы какой-то зеленоватый.

— Все отлично.

— Я скоро вас оставлю в покое. У вас есть хоть какое-то представление, с чем была связана та их ссора?

Я покачал головой.

— Может, есть предположения? Версии?

Я поколебался, потом снова покачал головой — это оказалось болезненно. Всю правду я Лэмпу выкладывать еще не был готов.

Он оценивающе посмотрел на меня.

— И что вы собираетесь делать дальше?

— Думаю, попробую встать на ноги.

— А потом?

— Поговорю с издательством. Выясню, чего они от меня хотят.

— Вам сюда уже кто только не звонил — газеты, телевидение. Настоящий цирк. Похоже, для многих мистер Дэй все еще очень большая звезда.

Но сам Лэмп явно был слишком молод, чтобы так считать. Я вдруг почувствовал себя древним стариком.

— А больше никто не звонил узнать, как у меня дела?

— Кто, например?

Я пожал плечами. Это тоже было болезненно.

Лэмп снова открыл блокнот.

— Еще звонила женщина, которая сказала, что она Мерили Нэш.

Ну вот, у меня снова забилось сердце.

— Что-нибудь передавала?

— Э-э… — Он полез в блокнот. — Сейчас… «Не умирай, балда».

Ладно, не буду.

— Когда похороны Санни?

— В пятницу. Мисс Дэй сказала, что вы можете вернуться в гостевой домик, когда вас выпишут. Она предположила, что вы захотите остаться до похорон.

— Правильно предположила.

Я с трудом сел, коснувшись босыми ногами холодного пола. Я немного посидел на краю кровати. В ушах у меня звенело. На мне была короткая больничная рубашка и больше ничего.

— А вам уже можно вставать? спросил Лэмп.

Проверим на практике. Поможете?

Он просунул руку мне под мышку и помог встать. Несколько секунд я стоял, покачиваясь, словно новорожденный жеребенок, потом указал на туалет, и Лэмп помог мне до него доковылять. Он был сильный, хоть и невысокий.

— Мисс Дэй, похоже, очень за вас переживает, — осторожно заметил он. — Вы с ней…

— Нет.

— Извините, это не мое дело. Милая женщина. Красивая. Никогда не забуду, как она в том французском фильме «Рай» залезла в постель к тому парню и…

— Угу. Вы с Виком сойдетесь, у него та сцена тоже в десятке любимейших.

Я надеялся увидеть свое отражение в зеркале над раковиной, но там оказалось чудовище Франкенштейна. Лицо покрывали пятна всех оттенков синего и красного. Не хватало только торчащих из шеи болтов.

— Послушайте, Хоги, сказал стоявший в дверях Лэмп, — насчет того, что вы можете очень помочь, — это я серьезно. Возможно, вы что-то знаете. Какой-то факт, который он сообщил только вам. Когда у вас в голове прояснится, вы, возможно, вспомните. Не выкладывайте все сразу прессе, ладно? Свяжитесь со мной. Я буду очень признателен.

— Разумеется.

— Отлично. Ну ладно, я, пожалуй, пойду.

— Пора смотреть «Лесси»^[54] и на боковую, да?

Лэмп рассмеялся.

— Мне нравится ваше чувство юмора. — Потом он откашлялся. — Слушайте, я лучше поставлю у вас за дверью человека.

— Зачем?

— На всякий случай. Возможно, его убил Эрли. Разозлился на что-нибудь, схватил пистолет из кабинета и застрелил босса. Но как знать? Есть же еще наша с вами теория. Если она верна, вы, возможно, в опасности.

— Я же сказал вам, что ничего не знаю.

— Ну, тот, кто застрелил Санни Дэя, может этого и не знать. Или терзаться сомнениями. — Он ободряюще улыбнулся. — Не беспокойтесь, Хоги, вы в надежных руках. Я еще никого не потерял.

— Мне уже лучше. На самом деле у меня сильно кружилась голова.

— До сих пор не могу поверить, что передо мной тот самый Стюарт Хог. Может… может, вы мне как-нибудь книжку подпишете?

— С радостью.

Он уже повернулся, чтобы уйти, и едва успел поймать меня, когда я все-таки потерял сознание.

Вся ночь прошла между сном и бодрствованием, в полузабытьи. Один раз меня разбудила медсестра, чтобы дать таблетку, другой раз — врач, чтобы посветить мне в глаза фонариком. Рано утром, когда только начинало светать, я выпил немного сока, поел каши и продегустировал отвратительный больничный кофе. Головокружение немного отступило, но чувствовал я себя паршиво. Так паршиво, как бывает, когда теряешь друга и ощущаешь, что частично несешь за это ответственность.

За прошедшие сутки я стал нарасхват. В «Энкуайрер» предложили мне пятьдесят тысяч долларов за рассказ о последних днях Санни. В «Стар» сказали, что дадут больше. Меня пригласили на передачу «Доброе утро, Америка», изъявив готовность прислать съемочную группу для записи в больничную палату. И на «Сегодня» тоже. И на «Шоу-бизнес сегодня вечером».

Я снова стал популярен. Я был нужен всем, прямо как в дни моей славы. Но на этот раз я всем отказывал. Это сбивало их с толку. Они ничего не понимали. Им-то казалось, что мне привалила удача — вышедший в тираж писатель вдруг оказался связан с убийством звезды первой величины и получил шанс прилично заработать. Я бы тоже так считал, если бы смотрел на это дело со стороны. Но я был внутри.

Я дозвонился респектабельному пожилому джентльмену, руководившему издательством. Разговаривал он не особенно респектабельно — его обуревала жадность.

Он сообщил, что издательство планирует выпустить книгу Санни как можно скорее, собрав ее из порядка сотни страниц обработанных расшифровок, которые я успел сдать, и того, что я сумею выжать из оставшихся записей. Плюс фотографии и пространное послесловие от моего лица, описывающее обстоятельства смерти Санни и то, что случилось потом.

После этого издатель смущенно откашлялся.

У меня к вам один очень важный вопрос, молодой человек.

— Нет, не сказал, — отозвался я.

— Не сказал что?

— Он не сказал мне, из-за чего они подрались в «Чейсенс».

— Понятно. Очень жаль. Ну что ж, выясните, что сможете. Продолжайте брать интервью. Попробуйте повидаться с тем типом, которого они арестовали, с телохранителем. Вы же знакомы — вдруг он вам признается? И поддерживайте контакт с прессой в качестве эксперта. Это вам поможет, когда дело дойдет до рекламного турне книги. Но особо не распространяйтесь — нельзя же отдавать им наши сенсации.

— Боюсь, вам придется найти кого-то другого. Я не собираюсь продолжать работу.

— Но у вас же контракт.

— Контракт у меня был с Санни.

— Но… но мы же вели себя добросовестно. Мы о вас позаботились.

— Я верну вам деньги за больницу.

— Дело не в деньгах, молодой человек.

— Правда? А в чем?

— Книга все равно будет, с вами или без вас. Если ее не закончите вы, это сделает кто-то другой. Посторонний человек. Вы правда хотите, чтобы этот ваш проект закончился именно так? Не могу в это поверить. Оставайтесь в Лос-Анджелесе. Оставайтесь и закончите то, что начали.

— Меня это не интересует.

— Не могу в это поверить, — повторил он, похоже, искренне озадаченный. — Вы, наверное, не в себе. Это все травма. Подумайте еще, завтра поговорим.

Я повесил трубку и позвонил Ванде. Чтобы добраться до нее, мне пришлось сначала иметь дело с главой собственного агентства — в доме Санни трубку теперь снимал Хармон Райт. Моим самочувствием он не поинтересовался.

— Как ты там? — Ванда запыхалась, и голос ее опять напоминал голос той маленькой девочки на пляже.

— Мутно. А ты?

— Каждый раз, когда слышу шаги, поднимаю голову — кажется, он сейчас войдет в дверь. Наверное, я… просто не могу поверить в то, что случилось. Тут мама. И Хеши. Даже Гейб заехал на несколько минут.

— Правда?

— Он плакал, Хоги. Он сказал, что убийство Санни — это преступление против всех американцев. Они… полиция думает, может, это Вик.

— Может быть.

— И это после всего, что Санни для него сделал.

— Вик просто один из подозреваемых, ничего еще точно не известно.

— Тебя когда выпишут?

Пришла медсестра, принесла еще таблеток. Я проглотил их, запив водой.

— Наверное, завтра. Слушай, Ванда, я хотел тебе сказать, что я… извини, что я не попрощался.

— Да неважно. Ты здесь, и это главное. С Лулу все в порядке, но она по тебе скучает. И я тоже. Возвращайся.

— Они хотят, чтобы я закончил книгу.

— И я тоже хочу.

— И ты?

— Ну да. Он бы этого хотел. И потом, если не ты, найдется какой-нибудь пройдоха. Тебе надо ее закончить, Хоги.

— Допустим, я это сделаю. Все же выйдет наружу. «Чейсенс». Этот роман. Не смогу ничего пригладить, так уж я устроен.

— И хорошо.

— Но есть же еще твоя мать, надо о ней подумать. Это ее заденет, и… ладно, извини, что я об этом заговорил. Сейчас неподходящий момент.

— Да нет, ничего страшного, — успокоила она меня. — Я все как следует обдумала, честно. Та драка папы с Гейбом — тридцать лет прошло. Это уже древняя история. По-моему, пора сказать правду. Хватит секретов. Хватит этих чертовых секретов. Именно это и причиняет людям боль — секреты, а не правда.

— А что, если Конни с тобой не согласна?

— Согласна. Я точно знаю. Закончи книгу, Хоги. Оставайся и закончи ее. Так хочет Ванда.

Через два дня я снова въехал в гостевой домик — в ушах звон, на ребрах повязка, прямо-таки образец современного литнегра.

В тот же день издатель объявил, что я закончу книгу Санни. Пресс-релиз издательства намекал на то, что я знаю нечто о разрыве Найта и Дэя, о чем публика до сих пор никогда не слышала. Лос-Анджелесские газеты раскрутили эту новость на всю катушку. В конце концов, больше в деле обсуждать пока было нечего, кроме того, что Вик все еще находится под наблюдением психиатров. «Лос-Анджелес тайме» даже опубликовала мою старую фотографию с обложки «Нашего семейного дела», ту, где я стою на крыше нью-йоркского особняка в футболке и кожаной куртке, весь такой чертовски уверенный в себе.

Юный детектив Эмиль Лэмп подвез меня от больницы в своем служебном седане, таком же чистеньком, как он сам. Он крепко сжимал руль, держа руки строго в предписанном положении, и соблюдал все правила дорожного движения.

— Я надеялся, вы будете со мной сотрудничать, Хоги, — сказал он. — Мне показалось, что мы с вами договорились.

— Мы и договорились.

— Тогда откуда вся эта игра на публику? Почему я узнаю о ваших планах из газет?

— Это все издатель, я туг ни при чем. Я собирался вам сказать.

— Правда? — В его голосе чувствовалось сомнение.

— Правда-правда, — уверил я его. — Я все хорошенько обдумал и решил, что если я хочу защитить интересы Санни, то лучше остаться тут и закончить книгу. Мне нужна последняя глава, но пока ее у меня нет.

— Понятно.

— Еще я хочу помочь, чем смогу.

— Ну да, ну да. Расскажите мне, что такое новое и неожиданное вы знаете, по мнению газет.

— Они преувеличивают. У меня есть лишь одно предположение.

— Поделитесь.

— Не могу.

— Почему?

— Это щекотливый вопрос, придется к нему определенным образом подойти.

— Каким еще таким образом?

— Правильным.

Лэмп нахмурился.

— Хоги, мне все это не нравится.

— Слушайте, если окажется, что это как-то связано с убийством, я вам первому расскажу.

Поверьте, я не меньше вас хочу, чтобы убийца Санни был арестован.

Мы пересекли Сансет по Беверли-драйв и проехали мимо вереницы огромных домов на крошечных участках. Бригада из муниципалитета подрезала высоченные пальмы на обочинах с подъемника высотой с пятиэтажный дом. Потрясающая работа — когда смотришь со стороны.

— И потом, — добавил я, — кое-что я вам могу рассказать. Я вспомнил, когда сознание у меня прояснилось.

— Что вы вспомнили?

— Кто-то попытался Санни напугать в его день рождения. Оставил ему гадкий сюрприз в машине.

Я рассказал Лэмпу про манекен с шапочкой и с пулевыми отверстиями. А потом и про все остальное — про фотографию, проткнутую кухонным ножом, про порванные пленки, про странное отсутствие реакции со стороны Санни и Вика. Про то, что в какой-то момент я подозревал во всем самого Санни, я говорить не стал.

Когда я закончил, Лэмп покачал головой и сказал:

— М-да, прямо мороз по коже. Как бы кошмары не замучили.

— Спите с ночником.

— Я и так с ним сплю, — улыбнулся Лэмп. — Интересная штука со всеми этими сувенирами, реквизитом, что ли, — вещами из его прошлого. Особенно если учесть, что все эти вещи уже давно никто не видел. Тот, кто за этим стоит, явно знает мистера Дэя много лет.

— Он знал, кто это делает.

— Почему вы так думаете?

— Он испугался, но вас, полицейских, вмешивать не хотел. Он кого-то защищал. Правда, неизвестно, убил ли его тот человек, который пытался его напугать.

— Думаете, это могут быть разные люди?

Я не специалист, но мне кажется, что подкидывать втихаря замысловатые угрозы — это одно, а подойти к человеку вплотную и нажать на курок — совсем другое. Разные характеры.

— Согласен, вы действительно не специалист. Это все звучит хорошо, но и суккоташ^[55] звучит не хуже.

— Суккоташ?

— Ну вроде той старой теории, что люди, которые все время пытаются покончить с собой, на самом деле не хотят умирать. Типичный суккоташ.

— И это, значит, суккоташ? Интересно, слышала ли моя бывшая жена такое словечко.

— У меня таких дел сколько угодно — самоубийства после нескольких попыток. Если человек ищет смерти, то рано или поздно найдет.

Я глянул на него, пытаясь понять, как после всего этого ему удается сохранять столь безмятежный вид.

— Но информация хорошая, Хоги. Попробуем проверить. Спасибо. За мной должок.

— Может, тогда отпустите Вика на похороны? Для него это очень важно.

Лэмп поджал губы.

— Не верите, что это Эрли, да?

— Не верю. Санни был ему как отец.

— Люди регулярно убивают своих отцов. Почти так же часто, как и матерей.

— А вы как считаете, он виновен?

— Не знаю, Хоги, честное слово.

— А как насчет этой вашей теории?

— Она мне все еще нравится. Но Эрли очень соблазнительный кандидат. Он тут, под рукой, и у него с головой не все в порядке. Очень легко повесить это дело на него. Амбициозный и недобросовестный полицейский так бы и поступил — измотал бы его и выбил признание. Стал бы героем. — Он усмехнулся. — Может, даже жирный контракт на книжку выбил бы.

— Но вы же не из таких, правда, Лэмп?

— Ну конечно нет.

— Но вы, наверное, свое дело знаете, раз вам поручили такое резонансное дело.

Он покраснел.

— Ну, я добиваюсь результатов.

Цирк начался уже за три квартала от дома Санни. Он разросся за это время — теперь тут крутилась не только пресса, но и любопытствующие, зеваки, люди, которым не терпелось проехать мимо дома жертвы. Я сразу вспомнил, что меня тошнит от людей.

Лэмп подъехал к воротам и остановился.

— Дальше без меня, — сказал он.

— Что, вы не зайдете?

— Не люблю лишний раз беспокоить людей, у которых горе.

— А, так вы чуткий?

— Делаю свое дело.

— Это здорово, Лэмп.

Ванда встретила меня в холле и обняла крепко-крепко — ребрам моим это не очень понравилось. Она обхватила мое лицо ладонями и сказала:

— Я так рада, что ты тут, Хоги.

Ванда выглядела спокойной и собранной. На ней было черное кашемировое вязаное платье и черные сапожки, на шее жемчужное ожерелье, волосы аккуратно расчесаны, глаза слегка подкрашены. Она взяла меня за руку и повела в гостиную.

Из кабинета слышно было, как Хармон по телефону договаривается о похоронах Санни.

— Я говорю, полированное красное дерево, жадный ты сукин сын, а не гребаное золото!

Он до сих пор оставался агентом Санни, до сих пор приглядывал за его интересами, пусть смерть их и разлучила. Наверное, после сорока лет сложно просто взять и все бросить.

Конни сидела на тахте в гостиной и смотрела на ручей. Вид у нее был бледный и потрясенный. Она резко постарела. Я сел рядом и сказал, что мне очень жаль. Она так и смотрела на ручей. Я почувствовал себя лишним и встал, собираясь уходить.

— Он говорил мне, как много вы для него значили, Хоги. Ему повезло, что он вас встретил, — сказала Конни тихо.

— Это мне повезло.

Лулу так мне обрадовалась, что принялась радостно повизгивать, стонать и попыталась залезть ко мне в рубашку. Гостевой домик был в том же виде, в каком я его оставил. Сумки мои лежали на кровати. Я распаковал вещи, улегся и какое-то время слушал звон в собственных ушах. Потом включил телевизор. По одному из местных каналов крутили ретроспективу фильмов Санни. Я несколько минут посмотрел «Продавцов содовой» — одну из классических сцен, где Санни пытается разобраться, как работает блендер, и получает в лицо целую порцию солодового молока. В этом фильме он был так молод, так полон жизни и таланта, что казалось, будто он вот-вот сойдет с экрана в комнату. Я выключил телевизор и вернулся в дом.

Следующие полтора дня я помогал чем мог. Я съездил к Конни и привез почту и сообщения, присланные ей домой. Я занимался кое-какими похоронными делами. Я подменял Хармона на телефоне. Репортеры крайне огорчились, поняв, кто отвечает на звонки. Они на все лады пытались вытянуть что-нибудь из меня — лестью, сочувствием, подкупом. Один даже сказал: «Ну же, Хог, ты один из нас, ты нам обязан». Но семья не хотела делать никаких заявлений, так что они ничего не добились.

Санни похоронили на кладбище Хиллсайд Мемориал^[56] недалеко от аэропорта в ясный безоблачный день — солнечный день, как написали все газеты, подчеркнув созвучие с именем Санни. Теперь он оказался в компании Эла Джолсона и прочих знаменитостей. Поминальную службу с закрытым гробом провели в молельне на территории кладбища. Санни как-то сказал мне, что уже пятьдесят лет не был в синагоге. А теперь он вернулся, и все пришли его проводить.

Получились голливудские похороны по первому разряду. Синатра пришел. Хоуп. Бернс. Льюис. Мартин. Берл. Сэмми Дэвис-младший. Гейб Найт, конечно. Ширли Маклейн пришла. Грегори Пек. Дэнни Томас. Джеральд и Бетти Форд. Томми Ласорда^[57].

И Вик Эрли тоже там был, в темно-синем костюме, в сопровождении полицейского. Перед службой я к нему подошел.

— Привет, Хог, — негромко сказал он. Ему, похоже, сложно было сфокусировать взгляд.

— Как у тебя дела, Вик?

— Извини, что я на тебя набросился. На меня нашло. Не мог удержаться.

— Да забудь.

— Я знаю, ты тут ни при чем. Ты ему помогал.

— Спасибо. А с тобой что будет теперь?

— Мне дают всякие тесты. Адвокат говорит, им скоро придется меня отпустить. Или отпустить, или предъявить обвинения, а для этого у них оснований нет.

— И ты не представляешь, что случилось той ночью?

— Я спал, Хог. Он во мне нуждался, а я спал. Клянусь.

— Я верю. Куда ты теперь?

— Не знаю. Без Санни у меня нет ничего и никого.

— Если я чем-нибудь могу помочь, только скажи.

— Конечно, Хог. Без обид?

— Без обид.

Он улыбнулся.

— Погарпунь там за меня.

— Обязательно.

Синатра зачитал личное послание от президента, в котором смерть Санни была названа трагической, а сам Санни — «настоящим американцем, чья человечность, щедрость и любовь к своей стране и ее народу были лучом света во тьме». Синатра не расплакался, как написал репортер «Нью-Йорк пост», который даже на кладбище не был, не говоря о службе. Плакал Гейб Найт. Гейб произнес надгробную речь. Он дрожащим голосом описал Санни как «человека, так и не потерявшего детское чувство удивления перед радостями и горестями жизни». Гейб назвал его «воплощением уязвимости, эмоциональности и величия — человеком, который был и навсегда останется Единственным». Потом он прочитал последний куплет «их» песни:

После этого Гейб разрыдался, и его увел кантор, в роли которого на этих похоронах выступал телеведущий Монти Холл.

Гроб несли Гейб Найт, Хармон Райт, Синатра, Сэмми Дэвис-младший, Боб Хоуп и Дин Мартин.

После похорон Конни и Ванда вернулись в дом сидеть шиву^[58]. В гостиной расставили стулья, в столовой сервировали закуски и кофе. Многие знаменитости после похорон пробрались через прессу у входа, чтобы зайти поболтать с Конни и Вандой, и друг с другом.

Синатра занял тахту — они с женой уселись рядом с Конни, утешая ее. Скорее всего, Хармон Райт с женой были бы для нее большим утешением, но кто ж откажет Синатре?

Сборище получилось то еще. Вот несколько моментов, которые мне запомнились:

Стайка комиков в углу травила байки про Санни Дэя. И Шеки Грин рассказал: «Я уже совсем отчаялся, никто меня не приглашал, и тут Санни сунул мне полтинник в карман и сказал слова, которых я никогда не забуду: „Будь собой“». А Джеки Мейсон невозмутимо сказал: «И ты все-таки заработал себе на жизнь».

Сэмми Дэвис-младший всем рассказывал о том, как за два дня до убийства Санни летел над Бермудским треугольником и почувствовал, что скоро кто-то умрет. «Если б я только знал, что это Санни будет, — сказал он, — ох, я б выпрыгнул».

Милтон Берл стоял один около кофеварки, и рука у него сильно дрожала, пока он нес чашку к губам. Он украдкой оглянулся посмотреть, не видит ли кто, но никто на него не смотрел.

А телефон все звонил и звонил. На многие звонки я отвечал в кабинете Санни. Там-то меня и нашел Гейб Найт. Он налил себе бренди из графина, стоявшего в баре, и вопросительно приподнял его. Я кивнул. Он налил еще рюмку и принес мне. Теперь он выглядел спокойным и собранным, от его эмоций на похоронах не осталось и следа.

— Я так понимаю, вы продолжаете работать над книгой Артура, мой юный друг, — тихо сказал он. Смотрел он не на меня, а в окно, и потягивал при этом бренди.

Я тоже сделал глоток.

— Да, продолжаю.

— Достойное решение. Ему бы это понравилось.

— Мне тоже так кажется.

— Хотя, возможно, не очень благоразумное.

— Правда? Почему?

— Вы можете пострадать.

— Уже, — сказал я и потрогал еще не до конца заживший нос.

— Еще хуже пострадать.

— Вы мне угрожаете?

Гейб улыбнулся — ну или его губы улыбнулись. До глаз улыбка не дошла.

— Скажем так, я пытаюсь вам помочь.

— Тогда расскажите, почему вы с Санни подрались в «Чейсенс».

Он приподнял бровь.

— Так Санни вам не сказал?

— Не успел. Кто-то его остановил. Что он собирался мне сказать?

— Поверьте мне, мой юный друг, чем меньше вы знаете, тем лучше. Возвращайтесь в Нью-Йорк. Оставьте эту историю в покое.

— А иначе?

— Я о вас же беспокоюсь. Один человек уже умер. Не подвергайте свою жизнь опасности. Уезжайте.

— Я не уеду, пока не узнаю всю историю целиком. Расскажите мне, и я уеду.

Из гостиной кто-то позвал Гейба.

— Сейчас иду! — любезно отозвался он, потом снова повернулся ко мне. — Я вас предупредил, мой юный друг. Помните об этом.

Он величаво направился обратно к компании. Я потянулся за бренди и обнаружил, что теперь рука дрожит уже у меня.

В гостевой домик я вернулся рано. В большом доме еще оставалось десятков пять гостей, но до него было достаточно далеко, и вся эта суета мне не мешала. Я принял одну из таблеток, которыми меня снабдили в больнице, но она мне не особо требовалась. Я отключился мгновенно, как только голова коснулась подушки, а Лулу удобно устроилась на своем обычном месте.

Не знаю, что меня разбудило — дым или тыкающийся в меня нос Лулу. Я только помню, как через какое-то время я открыл глаза и увидел, что комната в огне. Из стола вытащили все ящики и вытрясли все их содержимое; расшифровки, заметки и пленки горели. Огонь добрался до штор и до покрывала. Повсюду трещало пламя. Лулу прижалась ко мне, дрожа.

Я быстро схватил ее под мышку и набросил одеяло на горящие на полу бумаги. Одеяло начало тлеть, но я пробежал по нему к двери через дым и огонь. По лицу у меня текли слезы, кожу жгло пламя. Я выбежал и упал на газон в одних трусах. Дышал я тяжело, но опалило меня только слегка. Ко мне бежал один из полицейских с поста у ворот и кое-кто из гостей тоже.

— Вы в порядке? — спросил полицейский.

Я кивнул, жадно вдыхая воздух и кашляя.

— Там есть кто-то еще?

Я покачал головой.

Он все равно забежал внутрь, посмотреть, не получится ли потушить огонь. Но было уже поздно. Оставалось только смотреть на пожар. Все гости уже высыпали на газон и смотрели.

И Гейб Найт тоже. Только смотрел он не на пожар, а на меня.

Приехали пожарные машины — как раз вовремя, чтобы не дать огню перекинуться на деревья и дом, но с гостевым домиком было покончено, как и с моей одеждой. Пожарные дали Лулу подышать кислородом и мне тоже. Кашлять, как и смеяться, с треснутым ребром довольно неприятно. Ванда, убедившись, что я жив, сбегала в дом и принесла мне фланелевый халат Вика. От него пахло согревающей мазью «Бенгей», но он был теплый.

Пожарные еще заливали обугленные остатки домика, когда за спиной у меня кто-то произнес:

— Опять курили в постели?

Это был Лэмп, одетый в ветровку.

— А ваша мама знает, что вы ночью гуляете? — спросил я.

— Она мне разрешила. Что случилось?

— Кто-то устроил костер из моих бумаг.

— Есть соображения, кто именно?

Я покачал головой.

— У нас теперь каждый считает себя литературным критиком. — Я глянул на него. — Похоже, ваша теория верна.

— И кто-то явно очень хочет вас напугать, — спокойно согласился он. — У вас была закрыта дверь?

— Да. А толку-то.

— Ладно, утром мы изучим то, что осталось после пожара. Может, что-нибудь найдем. Значит ли это, что книжке конец?

— Нет. Я скопировал пленки, когда был в Нью-Йорке, и отправил их издателю. Очевидно, поджог мог устроить любой из тех, кто здесь находился.

— Или нет.

— Или нет?

— Еще его мог устроить человек, который знает здешнюю систему безопасности и знает, как незаметно пробраться на территорию и как выбраться.

— Кто бы это мог быть?

— Вик Эрли. Он на обратном пути с похорон сбежал. Сейчас он на свободе и, боюсь, является основным подозреваемым. Идите спать. Я приеду утром.

Лэмп направился к своей машине. Рядом со мной возникла Ванда.

— Похоже, — сказала она, — придется искать тебе кровать.

Меньше всего на свете я хотел спать в комнате Санни.

Там слишком много было его самого. Пожелтевшее фото над камином — Санни и его брат Мел стоят, обнимая друг друга за плечи, перед озером Пайн Три. Огромная гардеробная с пятью сотнями пар новой обуви на сделанных под заказ полках. Ванная, где возле раковины все еще были расставлены его одеколоны и тоники.

Я предпочел бы другую комнату — какую угодно. Но Ванда настояла на этой. Она сказала, что не сможет уснуть, если не будет знать, что- я рядом, прямо через коридор от нее. Пришлось уступить. Я слишком устал, чтобы спорить.

Я открыл дверь на маленькую террасу и впустил в комнату свежий воздух. Ветерок принес с собой запах пожара. На воротах и у передней двери стояли полицейские. Хармон отвез Конни домой. Сотрудники кейтеринга прибрались и уехали. Было очень тихо. В темноте я осторожно залез в большую кровать Санни и улегся на спину, а Лулу устроилась рядом. Я продолжал думать.

Это не мог быть Вик. Ну да, на данный момент обстоятельства не в его пользу, но он не мог хотеть смерти Санни. Или моей. Это все Гейб. Именно Гейб велел мне бросить это дело. Гейб мне угрожал. Но почему? Боялся за свою посольскую должность? Это вряд ли. Ну да, переспал с женой партнера, и что? Тридцать лет прошло. Древняя история, как сказала Ванда. Кому сейчас какое дело?

Где-то в глубине сознания у меня что-то засвербело. Что-то, что однажды упомянул Санни. Странный факт, который никуда не укладывался. Что это было? Почему я об этом вспомнил?

Я второй раз за эту ночь крепко уснул — и второй раз меня разбудили.

На этот раз меня разбудило шуршание простыней и ощущение, что со мной в постели гладкое теплое тело, стройное, гибкое тело надо мной, верхом на мне…

— Что…

— Тс-с-с.

Это была ее знаменитая сцена из фильма «Рай». Она опять жила в своем фильме. Опять играла роль.

Я чувствовал ее теплое дыхание на своем лице, ее руки на своей груди. И еще кое-что я почувствовал.

Я вошел в роль.

Какая разница, если она чокнутая. Какая разница, если все это не вполне реально. Меня это уж точно не беспокоило. Если такое у нее кино, я хотел в нем играть, пусть даже с треснутым ребром. Очень хотел.

Только к рассвету силы у нас закончились, и мы наконец утихли. С террасы пришла Лулу и неодобрительно фыркнула. Ревновала. Я похлопал по кровати, она вскочила на нее и улеглась между нами, тычась мне в руку и требуя внимания.

— Я была неправа, — прошептала Ванда.

— Насчет чего?

— Я все-таки хотела бы быть той женщиной в первую ночь.

ГЛАВА 12

(Запись № 1 беседы с детективом-лейтенантом Эмилем Лэмпом из департамента полиции Лос-Анджелеса. Записано у бассейна поместья Санни Дэя, 7 марта)

Хог: Вы точно не против, что я это записываю? Мне так легче будет потом вспомнить подробности.

Лэмп: (Неразборчиво.)

Хог: Сядьте, пожалуйста, поближе — я не уверен, что микрофон достаточно чувствительный.

Лэмп: Я сказал, что у меня такое ощущение, будто это меня допрашивают. А старый диктофон сгорел, да?

Хог: Да. И одежду новую пришлось сегодня покупать. Ванда меня отвезла к Лью Риттеру — меня, мою полицейскую охрану и человек пятьдесят репортеров. Я чувствовал себя как член семейства Кеннеди. Они за мной до отдела белья тащились. Один даже спросил, какие трусы я ношу.

Лэмп: И какие же?

Хог: Если вам так интересно, купите газету. Они… их послушать, Вика уже ждет электрический стул. Есть на его счет какие-то новости?

Лэмп: Никаких. Он просто исчез. И на пользу это ему не идет.

Хог: Хотите апельсинового сока? Свежевыжатый, никакой химии.

Лэмп: Спасибо. А где мисс Дэй?

Хог: На курсах по торговле недвижимостью.

Скоро уже приедет.

Лэмп: Меня удивило, что она так быстро взялась опять за учебу.

Хог: Сказала, что хочет вернуться к нормальной жизни. Или к тому, что в этих краях сходит за нормальную жизнь.

Лэмп: А вы? Снова за работу?

Хог: Издательство послало мне экспресс-почтой копию всех сгоревших материалов. Пишущую машинку придется взять напрокат. Завтра возьмусь за работу. Ваши люди что-нибудь нашли?

Лэмп: Только золу. Вы, похоже, крепко спите.

Хог: Очень.

Лэмп: Я расспросил сотрудников на парковке, где мистер Дэй нашел манекен. Дежурный, конечно, его помнит, но ничего необычного в тот день не заметил — никто не задавал вопросы о его машине, никто не клал в нее куклу Санни Дэя в полный рост, ничего такого.

Хог: М-да, это было бы слишком просто.

Лэмп: Спросить не мешает. Он вам, случайно, не говорил, где именно в каньоне Топанга сжег этот манекен? Там могло что-то остаться.

Хог: Нет, просто сказал, что на пожарной дороге.

Лэмп: Их там миллион. Мы можем год проискать и ничего не найти.

Хог: Если там вообще что-то есть.

Лэмп: В смысле?

Хог: Его бывший партнер сказал мне, что Санни вполне мог наплести с три короба, чтобы привлечь к себе внимание. А еще — что он страдал паранойей.

Лэмп: Думаете, он правда мог выдумать нечто настолько абсурдное?

Хог: Легко и непринужденно.

Лэмп: И вы считаете, что он наврал?

Хог: Нет, не считаю. Он был всерьез напуган. Но вам, по-моему, следует знать, что все это теоретически может быть враньем.

Лэмп: А когда вы разговаривали с мистером Найтом?

Хог: В тот день — в день рождения Санни. А потом еще вчера вечером. Ему чрезвычайно интересно, что получится с книжкой — вся эта история с «Чейсенс» и тому подобное.

Лэмп: Наверное, мне не полагается вам это рассказывать, но департаменту полиции чрезвычайно не хочется, чтобы Найта впутывали в это расследование.

Хог: Политическое давление?

Лэмп: И к этому агенту, Райту, это тоже относится.

Хог: Если будете хорошо себя вести, я вам как-нибудь за пивом расскажу кое-что интересное про Райта. Вы ведь пьете пиво, так?

Лэмп: Случается.

Хог: Сложно поверить, что вам его продают. И насколько все эти политические интриги влияют на вас и ваше расследование?

Лэмп: (Смеется.) Если будете хорошо себя вести, я вам как-нибудь за пивом расскажу об этом кое-что интересное.

Хог: Не очень-то прямой ответ.

Лэмп: Да и вопрос не то чтобы очень прямой.

Хог: (Пауза.) О, вот и Ванда.

Дэй: Привет. Здравствуйте, лейтенант.

Лэмп: Мисс Дэй.

Дэй: Нет-нет, не вставайте.

Хог: Что в коробке?

Дэй: Подарок.

Хог: Мне?

Дэй: Открой.

Хог: Может, попозже?

Дэй: Прямо сейчас.

Хог: Ладно. (Пауза.) Ого, новые унты. Теперь я и правда могу вернуться к работе. Спасибо, очень уместный подарок. Погоди, а это еще что под унтами? (Пауза.)…рубашка. Боже мой, замшевая рубашка.

Дэй: Я увидела ее в витрине «Банана Репаблик» на бульваре Литл Санта Моника. Она как раз подойдет к тем брюкам хаки, тебе не кажется?

Хог: Ванда, зря ты это.

Дэй: Прошлой ночью ты по-другому говорил.

Хог: Ладно, спасибо.

Дэй: Я хочу, чтобы ты меня как следует поблагодарил.

Хог: Потом.

Дэй: Обещаешь?

Хог: Да.

Дэй: Я запомню. Ладно, я вас оставлю. До свидания, лейтенант.

Лэмп: Да. До свидания.

Хог: (Пауза.) Вы, похоже, не одобряете.

Лэмп: Это не мое дело, Хоги.

Хог: Тогда почему у вас такой вид?

Лэмп: Не знаю, о чем вы.

Хог: Ну же, скажите это вслух.

Лэмп: Черт, я не уверен, что понимаю вас.

Хог: Да чего тут понимать? Иногда обстоятельства сводят людей вместе.

Лэмп: Вы говорили…

Хог: Я говорил правду. На тот момент.

Лэмп: Понятно.

Хог: И какой вариант вы обдумываете? Вика?

Лэмп: Да. Вы все еще считаете, что это не он?

Хог: Санни мог убить кто угодно из тех, кто вчера вечером был здесь. Кто угодно, кому важно не допустить публикации секрета Найта и Дэя.

Лэмп: Может быть. Но я вам признаюсь, что остыл к этой теории. В моей работе нужно опираться на то, что видишь. Я вижу человека со склонностью к насилию. Я вижу человека, который был здесь во время убийства и знал, где спрятано орудие убийства.

Хог: Это ничего не значит. Я тоже знал, где оно спрятано. И еще несколько человек.

Лэмп: Может быть. Но никто из них не сбегал от полиции. Никто из них не находился в бегах, когда тут устроили пожар. Бегство Эрли свидетельствует о его вине. Оно дает мне что-то конкретное, на чем можно сосредоточиться. Теперь моя задача — выстроить дело против него. Вы с ними общались, Хоги. Можете назвать хоть одну причину, по которой Эрли хотел бы смерти своего босса?

Хог: Не могу себе такого представить. Он думал только о том, как защитить Санни, а не о том, как ему навредить. И потом, он из тех людей, которые теряют контроль над собой. Вы же видели, как он на меня набросился. Если б он убил Санни, то не ходил бы в кабинет за пистолетом. Он бы просто оторвал ему голову. Как со мной, как с тем пройдохой в Вегасе. Кстати, вам бы стоило проверить того парня. В конце концов, его серьезно избили, кто знает…

Лэмп: Я проверил. Две недели не выезжал из Вегаса — он местный и работает только там. Но мысль хорошая. Я у вас кое-что хотел уточнить, Хоги. Похоже, в 1972 году Эрли был замешан в избиении какого-то типа в клубе «Дейзи». Тип чуть не умер. С Эрли позже сняли обвинения. Вы об этом что-то знаете? Это раньше упоминалось?

Хог: А вы крутой.

Лэмп: Это обычная полицейская работа. Ну так что?

Хог: Санни хотел рассказать об этом в книге. В свое время в прессе его по этому поводу изрядно поливали. А Вик… ну, можно сказать, что он расстроился от мысли, что эта история снова всплывет. Мы с Санни это обсуждали. Он сказал, что поговорит с Виком, что Вик поймет.

Лэмп: Понятно.

Хог: Нет, погодите, я понимаю, что это выглядит…

Лэмп: Как мотив.

Хог: Это не может быть Вик.

Лэмп: Почему?

Хог: Во-первых, он был со мной в тот день, когда Санни нашел манекен.

Лэмп: Вы уверены?

Хог: Мы были на университетском стадионе, а потом вместе вернулись в поместье.

Лэмп: Вы где именно были?

Хог: Работал в гостевом домике.

Лэмп: А он?

Хог: В большом доме.

Лэмп: И что он там делал?

Хог: Откуда мне знать?

Лэмп: Что, если он уходил?

Хог: Он бы мне сказал.

Лэмп: А если он не хотел, чтобы вы знали?

Хог: (Пауза.) Нет, бросьте. Не так все было.

Лэмп: Он вполне мог на полчаса уехать, и ни вы, ни домработница ничего бы не заметили. Это ведь возможно, так?

Хог: Вик Эрли этого не делал.

Лэмп: Почему вы так в этом уверены?

Хог: У меня есть причины в это верить.

Лэмп: Какие причины?

Хог: Считайте это интуитивной догадкой.

Лэмп: Понятно. А со мной вы этой догадкой поделитесь?

Хог: Нет, я пока не готов.

Лэмп: Я так и думал. Ладно, это нормально, бывает. Но войдите в мое положение. Я не буду сидеть и ждать, пока вы со мной поделитесь. Я не могу так поступить просто потому, что у вас какая-то интуитивная догадка. Мне надо опираться на факты, а вы рассуждаете. Рассуждения куда угодно могут завести.

Хог: Это куда, например?

Лэмп: Например… к вам.

Хог: Ко мне?

Лэмп: К вам. Вы тут внезапно отлично обжились. Сошлись С;мисс Дэй объятия, поцелуи, дорогие рубашки, просто красота. Я вас, знаете ли, проверял. У вас в последнее время дела шли не очень. Проблемы с деньгами, с выпивкой, развод со знаменитой женой…

Хог: Погодите, вы что, хотите сказать, что это я Санни убил?

Лэмп: Нет-нет, я просто рассуждаю, помните? Признайте, ваша книга сейчас просто обречена на успех. К вам уже вернулась известность. Плюс мисс Дэй — полагаю, дом достанется ей. Сколько он стоит — миллионов пять или больше?

Хог: Я бы сказал десять или двенадцать. Но я же был в самолете, когда Санни убили, помните?

Лэмп: Может, у вас есть сообщник. Может, вы давно это все запланировали. Может, вы подставили Эрли. Хм-м, интересная мысль.

Хог: И полная хрень.

Лэмп: Вот и я о том.

Хог: О чем?

Лэмп: О том, что бывает, когда начинаешь рассуждать. Вы меняете картину, перекрашиваете, заставляете ее выглядеть так, как вам хочется. Вот почему я придерживаюсь фактов.

Хог: А вы коварнее, чем кажетесь, Лэмп.

Лэмп: Просто хотел пояснить свою мысль.

Хог: В следующий раз выберите другой способ.

Лэмп: Не хотел вас огорчать.

Хог: Скажите мне вот что, лейтенант. Подпадает ли моя роль в этой ситуации под какую-нибудь статью закона?

Лэмп: Я вас не понимаю.

Хог: Я просто смотрю на вещи реалистично, как вы советуете. И с какой стороны ни взгляни, в том, что случилось, есть доля моей ответственности. Даже если считать, что это Вик. Я мог возразить, мог сразу сказать, мол, про клуб «Дейзи» писать не будем.

Лэмп: Слушайте, ну нельзя же винить себя за то, что сделал кто-то другой. Хоги, что бы ни случилось на самом деле, это произошло рядом с вами, а не из-за вас. Вы не виноваты, если Вик Эрли застрелил Санни Дэя. Или если это сделал кто-нибудь другой. Пожалейте себя. Кстати, вы не представляете, куда мог направиться Эрли?

Хог: Нет. Он не упоминал ни родственников, ни друзей. Попробуйте обратиться на кафедру спорта в университете Калифорнии в Лос-Анджелесе. У него там, похоже, были знакомые.

Лэмп: Ладно. Это хоть какая-то зацепка. Спасибо, что уделили мне время, Хоги. Советую вам расслабиться, закончить книгу и позаботиться о мисс Дэй. А мою работу оставьте мне, ладно?

Хог: Значит, на этом конец вашей теории про «Чейсенс»?

Лэмп: Значит, конец. Это рассуждения, а Эрли — конкретика. Так что пока факты не покажут обратного, буду заниматься Эрли.

(конец записи)

ГЛАВА 13

Факты показали обратное через несколько дней. Точнее, через три дня.

Эти три дня я следовал совету Лэмпа. Из Нью-Йорка прислали записи и расшифровки, из пункта проката на бульваре Сепульведа — новую электрическую пишущую машинку. Я устроился за массивным письменным столом в кабинете Санни, где со стен на меня смотрели его фотографии и награды. Я добрался до послевоенного пика популярности Найта и Дэя, и дела у меня шли тяжело.

Рядом больше не было Санни, который заглядывал бы мне через плечо и ворчал: «Да-да, вот так я себя и чувствовал, приятель» или «Нет, это на меня не похоже». У меня была стопка кассет, кое-какие заметки, кое-какие впечатления, оставалось только вылепить из всего этого человека. Я остался один.

Теперь это куда больше напоминало роман.

Еще мне трудно было сосредоточиться. Каждый раз, когда я начинал искать в расшифровках конкретную историю или фразу, оказывалось, что я тщетно ищу нечто сказанное Санни, ту фразу, которая меня продолжала беспокоить. Я все время о ней думал. И еще о том, куда теперь движется книга, и о предстоящем разговоре с Конни на эту тему.

Я подолгу смотрел из окна кабинета на эвкалипт. Много плавал. И гарпунил.

А еще была Ванда. Теперь я много времени проводил внутри ее личного фильма. Играла закадровая музыка. Декорации были роскошные. Много динамики. Очень мало диалогов. Никаких вопросов. Никакого прошлого. Никакого альтернативного настоящего. Лишь то, что сейчас.

Реальность промелькнула только один-единственный раз. Она зашла однажды утром в кабинет, села мне на колени и запустила руку под подаренную ею рубашку.

— А что будет, когда ты закончишь книгу? Ты уедешь в Нью-Йорк и меня оставишь?

Я расстегнул кнопки ее джинсовой рубашки.

— С трудом представляю, как выйду хотя бы из этой комнаты.

Мы никуда и не вышли. Как я и сказал, реальность промелькнула лишь на мгновение.

Иногда мы лениво болтали о том, что неплохо бысъездить в «Спаго» или в кино, но так ни разу и не выехали из поместья. В погребе было еще два ящика «Дом Периньон», а когда хотелось есть, Мария нам что-нибудь готовила. Мне подумалось, что я давно уже так роскошно не жил.

Омрачало картину лишь то, что Санни заплатил за мое возрождение своей жизнью.

Я гарпунил на газоне и пытался вспомнить его голос, когда позвонил Лэмп. Теперь я попадал в полотенце девять раз из десяти. Глазомер ко мне вернулся. А голос Санни — нет.

На звонок ответила Мария. Я снял трубку в кабинете.

— Можете снова начинать рассуждать, — заявил Лэмп, даже не поздоровавшись.

— А что случилось с вашими фактами?

— Знаете, где Вик Эрли? Знаете, где он провел последние четыре дня? В госпитале для ветеранов на бульваре Сотелл. После побега он прямиком туда направился. Добровольная госпитализация. Они зафиксировали время. Во время пожара Вик был в госпитале. Он там все это время и находился, мы просто не сразу его нашли.

— И что он там делает?

— Вот это странно. А может, и не странно. Он сказал, что понял, что рано или поздно туда загремит, что выбора особого нет, вот и решил сделать этот выбор сам. Он сбежал потому, что хотел прийти туда сам, своими ногами. Он гордый парень. Если честно, он мне даже нравится.

— И мне тоже.

— Вы, наверное, сейчас чувствуете себя очень умным.

— Да не особенно.

— Я не собираюсь заявлять, что вы были правы, а я ошибался. Факты выглядели определенным образом, и я опирался на них. Теперь они выглядят по-другому. Эрли мы все равно не исключаем, выстрелить он мог. Но надо искать в других направлениях.

— Возвращаемся к вашей теории?

— И к рассуждениям.

— О чем-то конкретном?

— Да. О том, кто мог разозлиться на Санни Дэя за желание раскрыть секреты. Всерьез разозлиться.

ГЛАВА 14

(Запись № 2 беседы с Хармоном Райтом. Записано в его кабинете в «Агентстве Хармона Райта» 14 марта)

Хог: Спасибо, что согласились еще раз со мной встретиться.

Райт: Как же иначе. Думаю, мы все должны сделать все возможное, чтобы история Арти увидела свет. Ведь он начал возвращение, поэтому его смерть особенно трагична.

Хог: Вы много лет его знали.

Райт: Я знал его дольше всех остальных, дольше Конни и Гейба. Господи, он столько лет был очень важной частью моей жизни. Телефонные звонки. Истерики. Кризисы. Сложно привыкнуть к тому, что его больше нет.

Хог: Я хотел бы разобраться кое с какими мелочами.

Райт: Давайте, что там у вас?

Хог: Во время нашей последней беседы мы с Санни обсуждали события, которые привели к распаду дуэта Найта и Дэя. По словам Санни, отношения между ними окончательно испортились из-за «Парня в сером фланелевом костюме».

Райт: Ту последнюю ссору спровоцировал Арти.

Хог: Правда?

Райт: Конечно. Он написал сценарий, в котором для Гейба не было роли, а потом сказал студии, мол, вот в этом я хочу сниматься. Они сказали, отлично, только вставь туда роль для Гейба. Он отказался — уйду, если будете заставлять. Я ему сказал, мол, Артур, у тебя эксклюзивный контракт на три фильма. Если ты не снимаешься у «Уорнерс», ты нигде не снимаешься. Но он не желал слушать. Уперся, и все.

Хог: Мне он говорил, что это Гейб уперся, что Гейб потребовал мюзикл.

Райт: Это просто чтобы не уронить своего достоинства. Гейб до этого не интересовался мюзиклами. Впервые он об этом заговорил, когда услышал, что Арти хочет снять фильм без него. Я уговорил Гейба хотя бы прочесть сценарий «Серого фланелевого костюма». Он прочел и сказал, что это глупый фильм — и он действительно был глупый, — но только потому, что Арти ясно дал понять, что не желает его участия.

Хог: И как, Санни согласился все-таки написать для него роль?

Райт: Нет, ни в какую.

Хог: Ясно. Это немного отличается от истории, которую услышал я.

Райт: У Санни Дэя были свои недостатки. Вы, думаю, это уже успели осознать.

Хог: И что в итоге?

Райт: Студия, конечно, встала на сторону Арти. Это он был незаменим. Гейбу они дали двое суток на то, чтобы все обдумать. Я попытался заставить их поговорить. Они сопротивлялись. Я сказал им — вы через многое вместе прошли, можете хотя бы пообедать вместе. Они встретились у Дейва Чейсена, и еще до основного блюда с их партнерством было покончено.

Хог: То есть вы хотите сказать, что подрались они из-за фильма?

Райт: Как я вам уже говорил, подрались они потому, что вконец друг друга достали.

Хог: Конни за день до того устроила для Санни большую вечеринку в честь его дня рождения. И Гейб там тоже был.

Райт: Прекрасная была вечеринка, я ее хорошо помню. В тот раз Гейб убедил меня, что он хороший актер. Он произнес прекрасную поздравительную речь в честь Арти. Даже со слезой. Было очень трогательно. От всей души. Как и на похоронах — помните, как он не выдержал и расплакался? Думаете, его задела смерть Арти? Ну уж нет, он его терпеть не мог.

Хог: Гейб сказал мне, что он его любил.

Райт: Никого он не любил за всю свою жизнь. Только себя. Неудивительно, что он пошел в политику. Вот увидите, далеко пойдет. Министерский пост. Потом участие в президентских выборах.

Хог: Президент Найт?

Райт: А что, вам это кажется бредом?

Хог: Да нет, вовсе нет. А вы не знаете о каких-то личных конфликтах между Гейбом и Санни? О чем-то более глубоком, чем профессиональные разногласия?

Райт: Например?

Хог: Например, о романе между Гейбом и Конни.

Райт: Я такие вещи не обсуждаю.

Хог: Какие — такие?

Райт: Похабщину. Сплетни. Я юрист и бизнесмен. То, чем люди занимаются в постели, меня не касается. И читателей книги Арти тоже.

Хог: Понимаю.

Райт: А не надо ничего понимать. Конни Морган одна из самых замечательных и милых женщин, которых я знаю. А еще она моя клиентка. Если вы хоть пальцем пошевелите, чтобы причинить вред ей или ее репутации, вам придется иметь дело со мной, и вам это не понравится.

Хог: Я не стал бы делать ничего, что повредило бы семье. Ванда, похоже, считает…

Райт: И Ванду не надо в это впутывать. У бедной девочки и без того полно проблем.

Хог: Санни вам что-нибудь говорил о том, что получал письма с угрозами?

Райт: Когда?

Хог: Несколько недель назад.

Райт: Нет.

Хог: А вы не представляете, почему кто-то мог послать ему такое письмо?

Райт: Нет. Не имею ни малейшего представления.

Хог: Вы в курсе, что мы с ним незадолго до его смерти вроде как зашли в тупик?

Райт: Я знаю то, что он мне рассказал.

Хог: Что именно?

Райт: Что вы перестали ему доверять. Что вы с ним поругались, и что вы сильно на него рассердились и улетели в Нью-Йорк. Что ему вас не хватает и что хочет вам позвонить.

Хог: Когда он все это вам рассказал?

Райт: В ту ночь. В последнюю ночь его жизни.

Хог: По телефону.

Райт: Нет. Я был там.

Хог: Вы были у Санни в ночь убийства?

Райт: Да. Я допоздна засиживаюсь в офисе и частенько заезжаю к нему по вечерам по пути домой. Проверяю, как у него дела.

Хог: Неужели? Что-то не помню, чтобы вы заезжали хоть раз за все то время, которое я здесь провел.

Райт: Это потому, что я не хотел вам двоим мешать. Я знаю, как важен контакт между творческими людьми.

Хог: Понятно.

Райт: У Арти в ту ночь на душе было не очень. Он сильно расстроился по поводу того, что произошло между вами.

Хог: А больше у вас никаких причин не было заехать?

Райт: Не понимаю, о чем вы.

Хог: Когда я упомянул, что мы собирались в книге рассказать о начале вашей карьеры и работе с Багси Сигелом, вас это, похоже, обеспокоило. А с Санни вы это той ночью не обсуждали?

Райт: (Пауза.) Об этом тоже зашла речь.

Хог: Вы попросили его не упоминать об этом в книге?

Райт: Скажем так, я ему объяснил, что он мне усложнит жизнь, упоминая Бенни и прошлые делишки. Особенно ту историю с пропавшими деньгами…

Хог: Так это правда?

Райт: Неважно, правда это или нет.

Хог: А что важно?

Райт: Мое здоровье и благополучие. Не все те люди из прошлого умерли. Как минимум парочка из них до сих пор чертовски влиятельны. И они никогда и ничего не прощают.

Хог: То есть даже столько лет спустя вы боитесь, что вас найдут в собственном бассейне лицом вниз?

Райт: Не ерничайте. Вы не знаете этих людей.

Хог: И что Санни ответил, когда вы ему это сказали?

Райт: Он сказал, ему обязательно нужно, чтобы книга была честной. Понятное стремление, но я ему ответил, что необязательно в эту чертову психотерапию втягивать меня. На мой взгляд, это эгоизм и отсутствие уважения, так я ему и заявил.

Хог: А он что?

Райт: Он сказал: «Для меня это важно. А если для меня это важно…»

Хог: «…то это важно»? А вы что ответили?

Райт: Я всегда разговаривал с Арти прямо. Сказал ему, что тогда у меня не остается выбора и придется письменно предупредить юристов его издательства, что я подам на них иск, если в книге будет хоть слово о моем прошлом и о моих прежних деловых связях.

Хог: А он как на это отреагировал?

Райт: Он выпил. А потом… потом еще выпил. Стал агрессивным. Потом заплакал. Все как обычно. Я попытался уложить его спать, но он заорал, чтобы я проваливал. Так что я поехал домой.

Хог: Во сколько это было?

Райт: Где-то чуть раньше часа ночи.

Хог: Как раз перед тем, как он мне позвонил.

Райт: На этот счет ничего не могу сказать.

Хог: А кто еще был в доме?

Райт: Вик. Он как раз при мне пошел спать. Хог: А Ванда?

Райт: Ее не было.

Хог: Полиция знает, что вы там были в ту ночь?

Райт: Я похож на идиота? Если я им скажу, что я там был, завтра же это появится во всех газетах. Я столько сил вложил в создание репутации, не хватало еще, чтобы меня связали с убийством Арти.

Хог: Но что такого криминального в том, чтобы заехать вечером к старому другу выпить рюмочку?

Райт: Я десятки раз видел, как слухи создают и рушат карьеры. Этому Лэмпу я ничего не сказал. Не его дело. Когда я уезжал, Арти был жив. Вам я говорю, потому что мы на одной стороне — на стороне Арти. Ну да, я знаю, что вы сейчас думаете: из криминальной среды, сидел в тюрьме, дружил с Бенни Сигелом, такой тип вполне может нажать на курок. Так вот, это неправда. Я руковожу крупнейшим актерским агентством в мире. Я уважаемый и авторитетный бизнесмен. Я на курки не нажимаю. Вот это правда.

Хог: Спасибо, что честны со мной.

Райт: Я никогда не лгу клиентам. В этом секрет моего успеха. Так что послушайте, Хог, раз Санни больше нет, а вы продолжаете работу над книгой, надеюсь, что вы сможете взглянуть на вещи с моей точки зрения.

Хог: И в чем же она состоит?

Райт: В том, что нет никакой необходимости тащить в эту книгу мое прошлое. Кому нужны судебные иски, а? Вы ведь талантливая творческая личность. Хорошо выглядите. Производите хорошее впечатление.

Хог: Я вообще потрясающий парень.

Райт: Из вас вышел бы потрясающий продюсер.

Хог: Я писатель.

Райт: Работа продюсера — это как писательство, только без пишущей машинки. Вам понравится. И я думаю, вы сможете многого достигнуть в этой сфере. Я бы не прочь заняться вашей карьерой. Лично с вами работать.

Хог: Это большая честь.

Райт: А почему бы и нет? У меня все схвачено на обоих побережьях. И я могу дать вам доступ к новым возможностям. Ради Арти. Мне достаточно снять трубку. Или не снимать…

Хог: Или не снимать?

Райт: Арти не рассказывал, что обо мне говорили в нашем родном районе?

Хог: Нет, не рассказывал.

Райт: Тогда я вам сам скажу и советую запомнить, если вы хотите еще хоть доллар заработать в этом или любом другом городе: «Не переходи дорогу Хешу». Подумайте об этом.

(конец записи)

ГЛАВА 15

— Знаешь, мне, похоже, было бы выгоднее не заканчивать эту книгу.

— Как это? — спросила она, лениво поглаживая мою ногу большим пальцем своей.

И Хармон, и Гейб очень ясно дали понять, что они меня финансово поддержат — если я не буду в это лезть.

— Но ты не станешь ее бросать. Ты ее закончишь, и закончишь так, как нужно.

— Ты же раньше сильно возражала против этой книги. Почему теперь передумала?

— Потому что знаю, что она для тебя значит. Я знаю тебя.

Я улыбнулся.

— Отчасти.

Было уже после полуночи, и мы лежали на кровати Санни — там все началось, и туда мы всегда возвращались. Освещением нам служил огонь, который я разжег в камине. Рядом с Лулу, которая не отрывала взгляда от контейнера белужьей икры на кровати, стояла в ведерке бутылка «Дом Периньон». Икра вроде бы странное лакомство для собаки, но не для такой, которая обожает макрель. Я протянул ей немного икры на тосте, и она чуть палец мне не откусила. Потом я снова налил нам шампанского, Ванда взяла свой бокал и сказала: «Сколь». Зря она это сказала.

Эти слова относились к другому полуночному пикнику в другой кровати. Кровать эта была в Лондоне, в гостинице «Блейкс», где мы с Мерили останавливались во время медового месяца. Вместе. Идеально. Навсегда. Я вылез из кровати и вышел на террасу, но волна меланхолии настигла меня даже там и затопила с головой. Той ночью в Лондоне все происходящее казалось таким правильным. И было правильным. И оставалось таким до сих пор.

— Что случилось? — спросила Ванда из комнаты.

— Ничего.

— Скажи мне.

Я вернулся в комнату и подкинул в огонь полено. Оно было сосновое и очень сухое. Оно тут же разгорелось.

— Это все моя память.

— А что с памятью?

— Она у меня чертовски хорошая.

Ванда потянулась за сигаретой и закурила.

— Кажется, я знаю, что тебя беспокоит. Ты думаешь о том, как тебе жаль. Жаль, что ты со мной связался.

— Нет. Ни в коем случае.

— Тогда почему ты от меня отстраняешься? В чем дело?

— В Мерили. — Я допил свой бокал. — Дело все еще в Мерили.

— Черт.

— С тобой я снова почувствовал себя живым. Я благодарен тебе за это. Очень благодарен. Но для меня наши с ней отношения еще не закончились. Все это еще продолжается, и с тобой я это понял.

— Я думала, она замужем за Заком…

— Замужем. Пока.

Она покачала головой.

— Неплохая попытка, Хоги. Но я тебе помогу. Я сама расскажу, как там дальше. Ты перепробовал шесть десятков способов сексуального удовлетворения и наконец стал задавать себе вопросы. Например, такие: «Смогу ли я привести ее в норму?», «Тот ли я человек, который сможет сделать ее счастливой?», «А не бросить ли мне, как бросили все остальные?» На самом деле ведь речь об этом, разве нет, Хоги? Понимаешь, я это все уже проходила. И не один раз.

— Ну ты молодец. Облила грязью нас обоих разом, легко и непринужденно.

— Да пошел ты.

— Знаешь, я к такому как-то не привык. Это первый раз.

— А я, знаешь ли, как-то не привыкла мужикам рассказывать про маму и Гейба. Это первый раз, — отозвалась она.

Я промолчал. Последнее слово осталось за ней.

Она загасила сигарету и зажгла новую.

— Я думала, у нас все хорошо, Хоги.

— Хорошо. Но так не может продолжаться.

— Ты возвращаешься в Нью-Йорк?

— Как только смогу.

— Когда я последний раз была в Нью-Йорке, — сказала она, — я видела, как на Шестой авеню столкнулись два такси. Таксисты начали спорить прямо посреди улицы, потом стали толкаться, а люди на тротуарах вместо того, чтобы попытаться их разнять, кричали: «Врежь ему! Врежь ему!» Я никогда бы не смогла жить в месте, где столько ненависти.

— Ты как-то сказала, что Лос-Анджелес не настоящий. А вот это настоящее. Ненависть — настоящая.

— Коннектикут был милый. Я была там счастлива.

— Да, точно. Ты там жила на ферме с Конни.

Ты знаешь, что он туда никогда не приезжал? Ни разу. Он эту ферму даже не видел.

— Я не знала. С ума сойти. А что еще… что он тебе говорил про меня?

— Ты правда хочешь знать?

— Угу.

— Что ты была ему очень дорога. И что когда ты начала уходить в себя, стала…

— Странной.

— …то он думал, что Бог его наказывает.

— Потрясающе. — Она вздохнула и откинулась на подушки.

Я вылил ей в бокал остатки шампанского и съел немного икры. Лулу так и не сводила с нее глаз.

— Здесь я на своем месте, — сказала Ванда. — В Лос-Анджелесе. Здесь мой дом.

— А-а.

Она вдруг выскочила из кровати и гневно уставилась на меня сверху вниз. Руки она уперла в бока, в обнаженном теле чувствовалось напряжение.

— И что это значит?

— Ничего.

— На ничего не похоже. Похоже на «Хорошо, Ванда. Как скажешь, Ванда. Ты же чокнутая, Ванда».

— Что-то ты нервная.

— Ну если учесть, что меня бросают…

— Никто тебя не бросает. Просто… Я больше не могу жить в твоем фильме.

— Тогда катись к чертям!

Она развернулась и вылетела из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Я бросился за ней. Лулу, натура сентиментальная, направилась прямо к икре.

Я догнал Ванду у лестницы и схватил за руку.

— Отпусти! — закричала она. — Отпусти! — Она вырвала у меня руку, сбежала по ступеням и выбежала голышом через переднюю дверь дома с криком: — Ублюдок!

Я и сам выругался. А потом побежал за ней.

Ванда стояла на газоне, крича: «Ублюдок? Ублюдок!» куда-то в направлении дома. Она явно была в истерике, а полицейским, которые охраняли усадьбу, досталось бесплатное шоу. Я попытался ее схватить, но она бросилась бежать. Бегала Ванда быстро. Я гонялся за ней вокруг пруда, через пруд, потом побежал за ней во фруктовый сад, потом выбежал из сада.

У беседки я наконец ее догнал и пошел на перехват, схватив ее за ноги. Мы вместе повалились на траву и так там и лежали, тяжело дыша, мокрые и замерзшие.

— У вас там все в порядке? — крикнул один из полицейских.

— Да, все нормально! — крикнул я в ответ, тяжело дыша. — Немного поспорили! — Ванда уже рыдала. Я обнял ее и держал, пока она не перестала.

— Теперь лучше? — спросил я.

— Извини. Не собиралась устраивать сцену. Не очень умно с моей стороны.

— Лучше я перееду в гостиницу.

— Нет, не надо. Пожалуйста, Хоги, останься. Я… я тебе другую постель постелю, ладно?

— Ладно. Спасибо.

Я встал на ноги и протянул ей руку. Она взяла ее. Я помог ей встать.

— Мы все еще друзья? — спросил я.

— Все еще друзья.

Я улыбнулся.

— Бывшие друзья?

Она улыбнулась в ответ, потом покачала головой.

— Нет, бывшие любовники.

ГЛАВА 16

(Запись № 2 беседы с Конни Морган. Записано в ее гримерной на студии Бербэнк 20 марта)

Морган: Рада снова вас видеть, Хоги.

Хог: И я тоже. Вы рады, что вернулись к работе?

Морган: Очень. Все так добры, так меня поддерживают.

Хог: Вы, похоже, вяжете что-то новое.

Морган: Да. Уже нет смысла… заканчивать предыдущий.

Хог: Извините, что я об этом заговорил.

Морган: Не извиняйтесь. Самое худшее, что можно сделать, когда горюешь, — обходить предмет своего горя. Надо не скрывать его, говорить о нем, давать чувствам волю. Иначе… извините, о чем вы хотели поговорить?

Хог: О деликатном вопросе, связанном с книгой Санни. С… прошлым. Ему сложно было об этом рассказывать, но я думаю, что он собирался все-таки это обсудить…

Морган: Продолжайте.

Хог: Мне очень не хочется бередить ваши раны, Конни. Вы должны это знать. Я… хочу затронуть одну тему. Если вы готовы поговорить о ней, прекрасно. Если нет, то оставим это. И возможно, вообще не упомянем в книге. Хорошо?

Морган: Вы, конечно, об их расставании. О ссоре.

Хог: Да. Вы уже упоминали, что в вашем с Санни браке были проблемы задолго до вашего развода. Вы упоминали, что у него было много романов. Но мы не говорили о том, были ли романы у вас.

Морган: К чему вы ведете?

Хог: К тому, что вы с Гейбом Найтом несколько лет были любовниками. Что Санни об этом узнал и именно это вызвало ссору. Что они разошлись из-за вас.

Морган: Вы об этом хотите написать в книге?

Хог: Меня попросили закончить книгу Санни и сделать это так, как собирался сделать он. Я хочу это сделать, но не за ваш счет. Так что…

Морган: Вы оставляете решение мне.

Хог: Да.

Морган: Я вам очень благодарна, Хоги, правда благодарна. Вы, я так понимаю, узнали об этом от Ванды?

Хог: Она считает, что нужно об этом рассказать. Больше никаких секретов.

Морган: Вполне заслуживающее уважения мнение. Я ее понимаю. Я и вас, наверное, понимаю. Артура убили, он не успел вам об этом рассказать, но он хотел рассказать, и это стало бы отличным завершением вашего непростого сотрудничества.

Хог: Да.

Морган: А с Гейбом вы об этом говорили?

Хог: Собираюсь. Но пока что, судя по намекам Гейба… он меня не поддерживает.

Морган: (Пауза.) Знаете, он был очень милый. На поверхности так себе тип, но в душе милый. С самого начала, со съемок «Первого парня университета» между нами что-то было. Обмен взглядами, ощущение присутствия друг друга. Но ухаживать за мной стал Артур. Я принадлежала Артуру. А Гейб был женат. Не то чтобы это много для него значило. Долгое время между нами ничего не было. А потом мы все вернулись из Нью-Йорка, Артур завел роман с Джейн и съехал из дома, а я стала надолго оставаться одна. Поверьте мне, Хоги, я… я и раньше хотела вам об этом рассказать. Я все думала о том, что не была с вами полностью честна. Меня это беспокоило.

Хог: Вам и без того было о чем беспокоиться.

Морган: Пожалуйста, постарайтесь меня понять. Меня так воспитывали, что мне все это было очень трудно. Трудно… завязать что-то с Гейбом. И говорить об этом сейчас, пусть даже прошло столько лет.

Хог: Я понимаю. И повторяю, что если вам не хочется…

Морган: Так паршиво я себя еще никогда не чувствовала. Мой муж нашел другую. Меня он больше не хотел. У меня сильно упала самооценка. Тем более что мне вдобавок перестали давать роли. В городе уже полно было девушек моложе и красивее. А я стала никому не нужной старой клячей. Я была очень уязвима. Гейб позвонил мне как-то вечером, предложил выпить и поговорить о наших проблемах с Артуром. Мы встретились в небольшом клубе в Долине и стали вываливать друг другу все свои проблемы. Понимаете, Артур и Гейба делал несчастным, не только меня. Гейб ощущал себя бесполезным, бесталанным, никому не нужным. Мы сидели там, оба несчастные, и оба искали силы порвать с ним — при этом мы оба его любили. Когда мы поговорили об этом, поделились чувствами, нам стало легче. И вскоре мы уже говорили о том, как переглядывались когда-то на съемочной площадке, и вдруг Гейб сказал, что любит меня. Мы… он повел меня в квартиру, которая у него была неподалеку, для любовниц, наверное. И занялся со мной любовью. Я не получала удовольствия. Я все думала — вот если бы это был Артур… Но я продолжала с ним встречаться. Прошло несколько месяцев, и я начала получать удовольствие. От его внимания. От его страсти. Он меня хотел, а мой муж — нет.

Хог: У меня ощущение, что тем вечером на дне рождения Санни что-то случилось. Вы можете рассказать мне, что именно?

Морган: Вышла некрасивая история. Если я чего и стыжусь, то прежде всего этого. Алкоголь лился рекой, и… Мы с Гейбом потеряли осторожность. Он… мы… я позволила ему затащить себя в уголок, и он убедил меня подняться наверх и быстро… быстро перепихнуться, иначе это никак не назовешь. Я пошла за ним, чувствуя себя неистово беспутной. Мы зашли в спальню, в нашу с Артуром спальню, и… господи, мы были пьяны и не в своем уме. Может, мы надеялись, что нас застанут. Мы лихорадочно начали расстегивать одежду, ломая молнии и срывая пуговицы, и он занялся со мной сексом прямо тут, на кровати, хотя внизу были сотни людей. Мой муж. Его жена. Дверь была закрыта. Мы ее заперли. А дверь в ванную — нет. Ванная с другой стороны выходила в одну из гостиных. И… я никогда этого не забуду. В какой-то момент я открыла глаза, посмотрела ему через плечо, а там была она. Ванда стояла в дверях ванной комнаты в своем белом платьице в оборках и смотрела на нас в упор. Я закричала. Она закричала. И тут же убежала. Пошла звать Артура. Не успели мы привести себя в порядок и выбраться оттуда, как Артур выломал дверь из коридора и застал нас в постели.

Хог: А другие гости?

Морган: Они ничего не слышали. Играл оркестр. Люди смеялись, было очень шумно. Артур схватил Гейба за горло. Я думала, он его убьет. В конце концов, я все еще была его женой, пусть даже он меня больше не хотел. А я… мне было так стыдно. Я его убедила, что насилием дела не решишь. Тогда он велел Гейбу убираться — из его дома, из его жизни. Гейб сказал, мол, подожди, нам надо об этом поговорить. Артур в конце концов согласился. Они договорились встретиться на публике, в «Чейсенс». Забавно, правда? Любовники часто выбирают для разрыва общественное место, чтобы не было неприятной сцены. А у Артура и Гейба таки вышла неприятная сцена. На этом их партнерство и закончилось.

Хог: Вы продолжили встречаться с Гейбом?

Морган: Нет. Мы с Артуром все обсудили всерьез. Понимаете, эта история сломала Ванду. Она погрузилась в глубокую депрессию, из которой никак не могла выйти. У нее и раньше были проблемы, но не до такой степени. А теперь ее положили в больницу на несколько недель. Когда ее наконец выписали… ну, мы решили, что ее здоровье важнее всего, так что Артур вернулся домой, я перестала встречаться с Гейбом, и следующие несколько лет мы изображали счастливую семью. Ей это отчасти помогло. Не очень сильно, но отчасти помогло. Мы с Артуром поддерживали видимость брака, пока он не встретил Трейси Сент-Клер и не потерял голову. Вот тогда мы расстались. Это правда, Хоги. Вот что случилось. Это отвратительно и ужасно, и мне очень стыдно.

Хог: Именно этот секрет столько лет и скрывали?

Морган: Да. Возможно, вас это удивит, но Артур был джентльменом. И Гейб тоже. Джентльмены такие вещи не обсуждают. Хеши знал, но он бы никогда не выдал секрет клиента. А больше никто не знал, ну, конечно, кроме Ванды. Ее это очень сильно задело. Она надолго заблокировала эту историю в памяти. Вернувшись из больницы, она вела себя так, будто ничего не произошло. Став постарше, она начала как-то справляться с прошлыми переживаниями, но потом начала экспериментировать с наркотиками, и ее снова пришлось положить в больницу.

Хог: Есть ли что-то до сих пор между вами и Гейбом? Старое притяжение?

Морган: Нет. Все кончено.

Хог: Санни вам говорил, что собирается все это со мной обсудить?

Морган: Да.

Хог: Когда?

Морган: Той ночью. Я там была. Мы с Хеши оба там были.

Хог: Он не сказал, что там и вы были.

Морган: Хеши мой агент. Он лишнего не скажет.

Хог: А Лэмп об этом знает?

Морган: Да. Про Хеши нет, а про меня знает. Артур мне позвонил и попросил приехать. Он сказал, что это очень важно. По голосу было слышно, что он расстроен. Когда я приехала, Хеши уже был там. Артур успел выпить, и настроение у него было паршивое. Вы знаете, каким он бывал в такие моменты. Он сказал, что собирается все вам рассказать, а потом принялся надо мной издеваться. Он сказал мне, что я такая старая, что если правда выйдет наружу, то это никак не повредит моей репутации, а наоборот, поможет — публика обнаружит, что когда-то давным-давно кто-то меня хотел. Только он гораздо грубее выражался. Артур сказал, что он давно ждал возможности отомстить Гейбу, и теперь у него появилась такая возможность. Он надеялся испортить Гейбу политическую карьеру. Ему конец — так он сказал. Я ему прямо сказала, что я против, что с его стороны ужасно даже думать о таком. И Хеши меня поддержал. Но Артур нас не стал слушать. Мы ушли. Мы стояли возле своих машин и обсуждали ситуацию. Мы оба были расстроены. Хеши и за меня, и за себя — вы же знаете, Артур собирался рассказать о его связях. На тот момент мы честно не представляли, что он будет делать. Наверное, вам он позвонил вскоре после нашего отъезда.

Хог: Не знаете, а Гейба там в ту ночь не было?

Морган: Я об этом не слышала. Может, конечно, Артур и ему позвонил, не знаю. Вик там был. Ванда еще не вернулась.

Хог: А с кем она была?

Морган: Это вы из личной заинтересованности спрашиваете?

Хог: Возможно. Мы с ней сблизились. Стали разговаривать. Она… она не в лучшей форме.

Морган: Я знаю. Ванда хрупкая. Я ее очень люблю.

Хог: Возможно, если раскрыть правду, это ей поможет. Она, кажется, всерьез уверена, что это правильно.

Морган: Возможно.

Хог: А вы что думаете?

Морган: Я думаю, что в истории жизни Артура важна его победа над личными демонами, а не это. Эта история… это была случайность, трагическая случайность. Но она касалась только личной жизни. Я хотела вам об этом рассказать, Хоги. Мне даже легче на душе стало теперь. Но я не собираюсь вам говорить, что с этим делать. Думаю, как вы решите, так и будет правильно. Если вы считаете, что это важно для книги, я пойму. Оставляю решение вам. Вам и вашему здравому смыслу.

Хог: Спасибо. (Пауза.) Наверное.

(конец записи)

ГЛАВА 17

Может быть, Гейб проследил за мной до студии в Бербэнке от дома Санни. Может, Конни сказала ему, что я приеду к ней. Так или иначе, когда я подошел к «Альфе» Ванды, стоявшей на парковке студии, он уже ждал меня, сидя на заднем сиденье своего лимузина.

Заметив меня, Гейб опустил окно.

— А вот сейчас, — сказал он, — самое время поболтать.

Я собрался было спросить, сесть ли мне к нему или ехать за ним в «альфе», но тут вдруг заметил, что его телохранитель, сидевший за рулем, наставил на меня пистолет.

Очевидно, они предпочитали меня подвезти.

Мы промчались через Толука-Лейк и въехали в Энсино. По сторонам широкого бульвара мелькали унылые однообразные магазины, изредка перемежающиеся фаст-фудами, заправками или мотелями. Мы молчали.

Гейб сидел рядом со мной на заднем сиденье, сложив руки на коленях. На нем была лиловая рубашка поло, брюки хаки, белые кожаные туфли и темные очки. Розовый свитер он накинул на спину, завязав рукава на шее. Отличный наряд, чтобы сыграть в гольф или чтобы убить первый важный новый голос литературы восьмидесятых.

Я смотрел через тонированное окно на пейзаж и думал о том, что жизнь все-таки смешная штука. Всего несколько недель назад я был бы не прочь умереть, главное, чтобы быстро и безболезненно. Но теперь, когда я снова ожил, умирать вовсе не хотелось.

Телохранитель наконец свернул с Вентура, и мы въехали в район многоквартирных домов, построенных в «славные пятидесятые». Как и многие другие дома в Лос-Анджелесе, постарели они некрасиво. Если изначально делать вещи некачественно, то этим обычно дело и кончается. У дома, к которому мы подъехали, на обшарпанном белом фасаде красовалось название «Каса Эсперанса» затейливым шрифтом, но буква К отвалилась. Крошечный плавательный бассейн в виде фасолины на переднем дворе потрескался, краска с него облезла. Пальма на краю газона, похоже, засохла.

Мы объехали дом с задней стороны, где находились навесы для автомобилей и кладовки, рассчитанные на дюжину квартир. Выйдя из машины, мы поднялись по наружной лестнице к одной из таких квартир. Слышно было, как работает несколько телевизоров. Их было слышно даже после того, как мы все втроем вошли в квартиру и телохранитель Гейба запер за нами дверь. Он так и остался у входа, скрестив руки на груди. Этот тип был крупнее Вика.

В квартире была дешевая тахта, обеденный уголок, торшеры и ворсистое ковровое покрытие золотистого цвета. Еще там была спальня.

— Я нахожу полезным держать отдельную маленькую квартирку, — сказал Гейб.

— Я знаю, — ответил я. — Мне Конни рассказала.

Он приподнял бровь.

— Если вы вдруг что-то замыслили, мой юный друг, то предупреждаю — поднимать шум смысла нет. Здание принадлежит мне, и квартиры я сдаю исключительно пожилым вдовам, которые плохо слышат — тем более когда смотрят сериалы.

— Ну так чего вы хотите? — я попытался сделать так, чтобы голос у меня не дрожал. Не вышло.

Гейб сделал знак телохранителю. Тот подошел ко мне сзади, зажал мне руки и аккуратно усадил на стул в обеденном уголке. Потом он достал несколько веревок и туго связал мне руки за спиной одной веревкой, а лодыжки другой.

Сходив в спальню, Гейб принес черную кожаную плетку из тех, что продают в секс-шопах. Он подошел ко мне, остановился, спокойно оглядел с ног до головы, а потом хлестнул по лицу плеткой — с такой силой, что я бы упал назад, если бы телохранитель меня не придерживал.

Щека у меня вспыхнула от боли, пострадавшая сторона лица задергалась. Потом на месте удара выступила кровь. Я чувствовал, как она течет у меня по щеке.

— Вы не прислушались к моему предупреждению, мой юный друг, — негромко сказал Гейб. — Я вам порекомендовал не лезть в это дело, чтобы не столкнуться с последствиями. Вы меня проигнорировали. Я крайне огорчен.

Он налил себе воды из крана в кухне и поднял стакан на свет, чтобы посмотреть, что там плавает. Придя к выводу, что это не смертельно, он сделал глоток, потом еще один. Потом он изящно вытер губы рукавом розового свитера, все еще завязанного у него на шее.

— Похоже, теперь мало кто боится старого Гэбриела Найта, — сказал он. — Его я тоже предупреждал, а он не обратил внимания.

— Письмо, — сказал я. — Вы послали ему то письмо.

— После всех неприятностей, которые он себе устроил, я был уверен, что угроза подействует. Особенно анонимная. Я ошибся.

Он снова дал какой-то знак своему телохранителю. Дверь у меня за спиной открылась, потом закрылась. Здание задрожало от тяжелых шагов: он спускался к машине. Гейб положил плетку на журнальный столик, сел на тахту и скрестил ноги, стараясь не помять складку на брюках.

— Что вам рассказала Конни?

— Правду.

Он рассмеялся.

— Правду? Мой юный друг, я больше сорока лет в шоу-бизнесе. Если я чему и научился, то прежде всего тому, что правда — это то, что тебе хочется считать правдой. Повторяю вопрос. Что она вам рассказала?

— Про вас двоих.

— Что про нас?

— Про ваш роман. Как Ванда застала вас в постели на дне рождения Санни. И как вы с ним из-за этого подрались.

Что-то промелькнуло у него в глазах.

— Понятно. И она не против, чтобы вы написали об этом в книге?

— Она оставила это на мое усмотрение.

— А вы что решили?

— Хотел вас спросить, что вы на этот счет думаете. — Веревка впивалась мне в кожу, пальцы начинали неметь. — Но я, в общем, уже догадался. Наверное, меня вам тоже придется убить.

Он насмешливо улыбнулся.

— Вы считаете, это я убил Артура.

— А зачем бы еще вы стали мне угрожать, связывать меня, использовать на мне свою игрушку?

— Да, я тут выгляжу очень подозрительно, не так ли? — кивнул он.

— Меня только один момент удивляет.

— Всего один?

— Почему? — спросил я.

— Почему? — повторил он.

— Да, почему. Вы тридцать лет назад переспали с его женой. И что? Больше никто не верит в безупречность политиков. Не могу представить себе, чтобы эта история на вас отразилась.

Гейб задумчиво поскреб подбородок.

— Здесь больше поставлено на карту, чем вам приходит в голову, мой юный друг. Мне нужно защищать свой имидж. Я хороший парень из маленького города. Город очень гордится тем, что я там родился. Там живут мои дети от первого брака, мои внуки. Представьте, как это на них отразится. И подумайте о Конни. Она очень хорошо воспитанная, очень старомодная южная красавица. Времена поменялись, а мы с ней — нет. Публика не хочет, чтобы мы менялись. Люди вроде нас не могут себе позволить делать такие вещи, а потом еще и попадаться на глаза десятилетней девочке, последующие психологические проблемы которой всем известны. Именно поэтому это важно.

— Но не можете же вы верить, что это вопрос жизни и смерти. Это же просто имидж. Это не настоящее.

— Разумеется, настоящее. Возьмите газету, мой юный друг. Посмотрите, кто правит страной^[59]. Не говорите мне, что это разные вещи. Нет тут уже никакой разницы. — Он поднялся на ноги и зашагал по комнате, сложив руки за спиной. — Хотел бы я знать, что с вами делать. Я могу целый день вас бить. Могу предлагать вам деньги. Но я не отговорю вас от публикации этой истории про нас с Конни, это я уже вижу. Вы моралист, потрепанный жизнью моралист, который нашел себе повод для крестового похода. Повод так себе, но ничего серьезнее вы в последнее время не встречали. Вас так легко с курса не собьешь, я прав?

— А может, и вообще не собьешь.

— Плюс, я так понимаю, вы с Вандой…

— Что — мы с Вандой?

— Не ершитесь, я имею право спросить. Я, знаете ли, ее крестный отец. Это еще больше осложняет для меня ситуацию. Не хотелось бы ее задеть.

— К вашему сведению, она за то, чтобы открыть правду.

— Да? Это интересно.

Он еще пошагал по комнате, потом резко подошел к двери, открыл ее и вышел наружу. Здание снова затряслось — телохранитель поднялся обратно наверх.

Поднялся и развязал меня.

Гейб стоял и смотрел на нас, сжав губы.

— Вы меня отпускаете? — спросил я удивленно, потирая запястья.

— Да. Вы правы, — сказал он. — Дело было тридцать лет назад. Всем все равно. И потом, я просто не смогу. Честно говоря, я совершенно не склонен к насилию.

Они отвели меня вниз к лимузину и отвезли обратно на студию. Гейб сидел рядом со мной, но казалось, что он где-то далеко, целиком погружен в воспоминания. Когда мы добрались до машины Ванды и я вылез, он едва отреагировал, просто помахал мне двумя пальцами. Потом они уехали.

Щека пульсировала от боли. Я рассмотрел ее в зеркале заднего вида «альфы». Кожа треснула и выглядела как слабо прожаренный стейк. Кровь все еще текла. К концу этого проекта я, похоже, начну выглядеть как пожилой боксер среднего веса, который боксировал прежде всего лицом.

По пути домой я пытался разобраться в ситуации и понять, что к чему, но ответов не находилось, одни вопросы. Почему Гейб вдруг меня отпустил? Что заставило его передумать? Он ли убил Санни? О чем я напишу в книге?

Гадать мне пришлось недолго. Пока мы с Гейбом вели приятную беседу, Конни постаралась облегчить мне ситуацию. В некотором смысле слова.

Трубку сняла Ванда. Я только вошел, она только успела спросить меня, что у меня со щекой, и тут зазвонил телефон. Она сняла трубку, поздоровалась и стала слушать. Потом на лице у нее отразилось изумление. Больше она ничего не сказала, просто положила трубку осторожно, словно яйцо, и пошла прочь.

Я позвал ее, но она мне не ответила. Я взял трубку.

— Это вы, Хоги? — услышал я голос Лэмпа. В нем чувствовалось потрясение. Где-то на заднем плане звучали голоса, раздавались телефонные звонки, стучали пишущие машинки.

— Я.

— Мне тут позвонила со студии Конни Морган. Сказала, хочет мне кое-что рассказать. Когда я приехал, она лежала мертвая в собственной гримерной. Большая доза снотворного. В руке у нее было письмо. Письмо адресовано мне, и в нем она признается, что застрелила мужа. Похоже, он собирался вам рассказать о ее прошлом романе с Гейбом Найтом. Ну знаете, для книги. Она в тот вечер туда поехала, чтобы попытаться его отговорить. Пишет, что они поругались и в ней вскипел старый подавленный гнев и ревность. Так что она пошла и взяла его пистолет. Вместо прощания на газоне у входа она его застрелила. Вытерла пистолет и поехала домой. И пожар тоже она устроила. Чтобы вас напугать, выкурить вас оттуда. Ну и история, Хоги. Вы еще тут? Скажите что-нибудь.

Я прокашлялся, но слов у меня не было.

— В письме говорится, что вы беседовали с ней сегодня утром и в целом догадались обо всем, что касается их с Гейбом. А значит, секрет все равно вышел бы наружу, пусть даже Санни Дэй умер. Она никак не могла этому помешать. И не могла жить с чувством вины и горя. Поэтому покончила с собой. Конни Морган убийца, можете себе представить? Куда катится мир?

— Я даже не представляю.

— А что за интуитивная догадка у вас была, Хоги? Вот эта?

— Вроде того.

— Ладно, я пришлю пару человек, чтобы пресса вам не прогрызла ограду. Они обязательно вернутся, не сомневайтесь.

— Ладно. Спасибо.

— Вам, наверное, лучше позаботиться о мисс Дэй.

Ванду я нашел у бассейна — она смотрела в воду, не мигая. Я позвал ее по имени. Она меня не слышала. Даже не осознавала, что я тут. Я вспомнил, что Санни однажды про нее сказал: она была таким хрупким ребенком, что он боялся, как бы она не сломалась, если он ее слишком крепко обнимет.

Она сломалась.

Я позвонил ее врачу. Он приехал через пятнадцать минут — усталый помятый человечек в очках в проволочной оправе. Он сделал ей укол, и мы отнесли ее наверх, в постель. Врач сказал, чтобы я не слишком беспокоился, она, наверное, просто в шоке. После укола она должна прийти в себя только утром, и он приедет снова. Потом он смазал мне щеку чем-то чертовски болезненным и наложил повязку. Рана заживала очень долго. У меня до сих пор шрам.

Тут начал звонить телефон. Все та же команда: газеты. Телевидение. «Энкуайрер». «Стар». Светские колонки. Наконец я просто снял трубку и положил ее рядом с телефоном.

Я поставил пластинку Гарнера, налил себе «Джек Дэниэлс», сел за стол Санни и уставился на маленький эвкалипт за окном.

Все кончилось. История пришла к концу — и очень удачному для всех. Лэмп получил убийцу, пресса — шумную историю страсти и самоубийства, публика — шанс сорвать покровы с кумиров. Мой издатель получит книгу, которая будет продаваться еще лучше. Все довольны.

Все, кроме меня. Теперь у меня было ощущение, что я каким-то образом ответственен за две смерти. Плюс меня терзало странное чувство — точно такое со мной когда-то бывало, когда написанная сцена не годилась. Бывало, я писал сцену для романа, и на первый взгляд все выглядело хорошо, но оставалось вот такое странное чувство, будто что-то не так. Я тогда все вертел и вертел такую сцену в голове и искал, что именно не так. Если я тщательно все обдумывал со всех возможных углов зрения, то находил. И сейчас возникло то же самое чувство.

Что-то тут не так.

С Гейбом ситуация была непонятная. Что-то у меня свербело в голове. Что-то, что сказал о нем Санни, но я не мог этого найти в записях. И еще его поведение. Та тень, мелькнувшая на его лице, когда я сказал ему, что знаю правду про него и Конни. Его резкий разворот. Почему он меня отпустил? Почему он внезапно смирился с тем, что истинная история разрыва Найта и Дэя увидит свет?

Ответ простой: потому что я не знал истинной истории. Я думал, что знаю, но на самом деле не знал. На лице Гейба тогда промелькнули эмоции. Чувство облегчения от того, что тайна останется тайной.

Так в чем же тайна?

Я налил себе еще выпить и начал снова просматривать расшифровки. Санни что-то сказал мне про Гейба. Что-то важное. Надо было это найти. Я читал медленно и тщательно. Я прочел каждое слово, которое Санни сказал мне во время наших бесед, снова слыша его голос, его интонации, его гордость и его боль.

За окном стемнело. Вошла Лулу, залезла на тахту и уснула. Я продолжал читать, строчка за строчкой. Я прочел все, даже разделы, не касавшиеся Гейба. Истории про Гейтс-авеню. Про Кэтскилле.

Что бы ни свербело у меня в сознании, я не мог это найти. Все было впустую.

Было уже поздно, глаза у меня слипались. Я заглянул к Ванде. Она крепко спала в постели Санни. Во сне она выглядела как маленькая девочка, невинная и окруженная заботой близких. Я снова спустился вниз и пошел в кухню.Мария уже пошла спать, но оставила мне салат. Я съел его, стоя посреди кухни, и запил бутылкой пива. Вторую бутылку я взял с собой в кабинет. Я плеснул в нее немного виски и снова сел за стол.

Что бы Санни мне ни сказал, он сказал это не под запись. Мы в тот момент не работали. Мы ели. Или тренировались. Или… или что? Чем еще мы занимались? Ничем. Куда еще мы ездили? Никуда. Только в Вегас. «Много шуточек утекло». Вегас…

И тут меня как громом поразило. Я вспомнил, что он сказал про Гейба, и понял почему это меня терзало. Это и правда было важно. Это все объясняло — и поведение Гейба, и то, почему Конни так спешила признаться. И покончить с собой.

Теперь я знал тайну. Я наконец понял, почему умер Санни Дэй.

ГЛАВА 18

(Запись № 1 разговора с Вандой Дэй. Записано в кабинете Санни Дэя 21 марта)

Дэй: Боже, за этим столом ты выглядишь прямо как папа.

Хог: Тебе точно уже можно вставать?

Дэй: Все в порядке.

Хог: Может, тебе лучше еще отдохнуть. Доктор будет…

Дэй: Я нормально себя чувствую. Мне просто нужно было время… справиться с этим.

Хог: Уверена?

Дэй: Вполне.

Хог: Тогда присядь на минуточку. Я хочу поговорить. Здесь, рядом со мной… Да, вот так.

Дэй: Я подумывала съездить в Баху на несколько дней, убраться от всего этого подальше и развеяться. Хочешь со мной?

Хог: Заманчиво. Но сначала…

Дэй: Что?

Хог: Я тебя кое о чем хотел спросить. Это личное.

Дэй: Между нами не осталось уже ничего слишком личного.

Хог: Ладно. Раз Конни теперь призналась, раз она… Раз это все вышло наружу, расскажешь мне об этом? Скажи мне, что случилось тем вечером.

Дэй: Каким вечером?

Хог: Вечером дня рождения Санни. Конни сказала мне, что ты застала их с Гейбом в постели.

Дэй: А-а.

Хог: Ты готова об этом поговорить?

Дэй: Это важно?

Хог: Думаю, да.

Дэй: Ладно. Да. Я правда их застала. (Пауза.) В тот вечер все сильно напились. Ну, все, кроме меня. Мне тогда лет десять было, кажется. Но я видела, что творится с мамой и Гейбом. Я видела, как они переглядываются и перешептываются. И как они потихоньку ушли наверх, я тоже видела. И пошла за ними.

Хог: Почему?

Дэй: Я знала, что они там будут делать что-то плохое.

Хог: И?

Дэй: Они пошли по коридору в комнату мамы с папой и еще хихикали при этом. Дверь они закрыли, я слышала, как они ее заперли. Но я их обманула. Я пошла в гостиную, а оттуда в ванную. Я очень тихо шла, на цыпочках… и медленно-медленно открыла дверь ванной. Они даже свет не выключили. У нее вечернее платье было задрано до ушей, а он лежал на ней. Брюки у него были спущены. Она… она обхватила его ногами и стонала. У нее помада размазалась, и все лицо искривилось. Они трахались, Хоги. Прямо в спальне, пока отец и все гости были внизу. А потом… а потом она увидела меня, закричала и сбросила его с себя. И я тоже закричала. Потом я побежала вниз, нашла папу и сказала: «Идем быстрее, мама!» Он спросил: «Что — мама?» Я схватила его за руку и притащила наверх, и он их нашел. Он сказал, что убьет Гейба. Гейб сказал: «Давай все обсудим как джентльмены». Ну они и обсудили. В «Чейсенс», на следующий день.

Хог: Я так понимаю, тебя это сильно потрясло.

Дэй: Я так перепугалась. Из них двоих мама всегда была нормальная. Когда я поняла, что она тоже сорвалась, что она такая же сумасшедшая… меня положили в больницу.

Хог: (Пауза.) Я тебя кое о чем еще хотел спросить. У меня это не выходит из головы.

Дэй: Давай.

Хог: Насчет Лулу.

Дэй: Лулу?

Хог: Да. Помнишь ту ночь, когда сгорел гостевой домик?

Дэй: Конечно.

Хог: Ну так вот, той ночью случилось что-то странное. Понимаешь, меня разбудили огонь и дым.

Дэй: А что в этом такого странной?

Хог: Что меня не разбудила Лулу. Что она не залаяла на Конни, когда Конни вошла и подожгла мои бумаги. До сих пор не могу понять, почему она не залаяла.

Дэй: Она знала маму.

Хог: Санни она тоже знала, каждый день его видела. Но когда он пришел ко мне пьяный, она на него залаяла. А на тебя — нет, в ту ночь, когда ты ко мне пришла в спальню Санни. Помнишь?

Дэй: Никогда не забуду.

Хог: Наверное, это потому, что она уже раньше с тобой спала. Когда я был в Вегасе. И в больнице. Но Конни… Конни она не так хорошо знала.

Дэй: Да, немножко странно. Но чего от нее ждать, это же твоя собака.

Хог: Очень смешно. Наверное, для других вещей тоже найдется объяснение.

Дэй: Для каких других вещей?

Хог: Ну, например, ты сначала сильно возражала против того, чтобы Санни писал эту книгу, а после его смерти внезапно захотела, чтобы я ее закончил.

Дэй: Это потому, что я тебя люблю. Я же тебе говорила.

Хог: Это один из вариантов объяснения.

Дэй: А что, есть и другой?

Хог: Да. Что ты хотела подтолкнуть меня в определенном направлении. В конце концов, это же ты скормила мне историю про Конни и Гейба. Это ты уверила меня, что Конни не против того, чтобы правда вышла наружу. Ты всю дорогу меня подталкивала, так?

Дэй: Да. По направлению к правде. Ради нас с тобой, Хоги. Что ты… почему ты все это говоришь?

Хог: Потому что слишком уж много странных мелочей накопилось, Ванда. Мелочей, которые не складываются в единую картину. Поначалу у меня не получалось найти в них какой-то смысл. Но прошлой ночью…

Дэй: Что случилось прошлой ночью?

Хог: Я наконец вспомнил кое-что, что Санни однажды сказал мне про Гейба. Тогда это казалось мелочью. Этого не было в записях. Это даже не должно было попасть в книгу. Если подумать, просто потрясающе. Ну то есть если подумать, как долго я докапывался до правды. И как эта деталь на самом деле оказалась ключевой.

Дэй: Хоги, я ничего не понимаю.

Хог: Когда мы с Санни ночевали в Вегасе, он заказал мне проститутку в подарок. Она ждала меня в постели. Красивая блондинка.

Дэй: Не заставляй меня ревновать.

Хог: Я тогда, конечно, ничего не сделал — просто не смог. Так что я его разбудил и сказал, что я ее не хочу. Санни тогда не знал о моем состоянии и не вполне понимал, что я ему говорю. Он думал, я хочу кого-то еще, кого-то другого, и упомянул, что много у кого… необычные вкусы. Гейб, например, «Гейб предпочитал малышек». Вот что он сказал. Гейбу нравились малышки.

Дэй: И что?

Хог: Тогда я не понял, что это была очень серьезная оговорка. Было поздно. Он устал. Иначе он бы этого не сказал. Понимаешь, слабость Гейба к малышкам — это важно. Особенно если учесть, насколько серьезно его задевало то, что аплодисменты и слава доставались Санни. И насколько Санни любил ему об этом напоминать. И если вспомнить, как дочка Санни, его собственная милая малышка, стала вести себя странно. Уходить в себя. Погружаться в депрессию. Холодно вести себя с отцом. Классические симптомы, тебе не кажется?

Дэй: Симптомы чего?

Хог: Я обо всем догадался, Ванда.

Дэй: О чем догадался?

Хог: Да хватит уже! Заканчивай свое кино. Это не Конни была в постели с Гейбом на вечеринке в честь дня рождения. Ты это придумала, а Конни поддержала, и Гейб тоже. На самом деле с ним была ты, а она прокралась из ванной. Она застала вас с Гейбом. Вот почему Гейб и Санни подрались в «Чейсенс». Вот почему они разошлись. Именно этот секрет все скрывали столько лет. Между Гейбом и Конни никогда ничего не было. Гейб был с тобой, и в ту ночь его наконец поймали. Он произнес тост «За Санни Дэя, человека, который дал мне все». Да уж, действительно все. Потом они спели дуэтом «Ночь и день», их песню. А дальше Гейб пошел наверх насиловать маленькую дочь своего партнера, как делал уже не первый год. Вот почему Гейб и Санни подрались. Вот почему тебя положили в больницу. И вот почему настоящая причина их разрыва всегда оставалась тайной. Санни тебя любил. Он не мог это раскрыть — это бы тебя погубило. А Гейбу пришел бы конец, если бы стало известно, что он насилует детей. Поэтому они договорились молчать. А Санни решил нарушить этот договор. Возможно. Это ты пришпилила ту фотографию ножом к моей подушке. Ты порвала мои пленки. Ты хотела сказать мне, чтобы я уезжал. И ему ты тоже многое хотела сказать. Это ты послала письмо с угрозами. Именно ты. Санни знал твои штучки. Он понял, что это ты. Именно поэтому он не хотел вызывать полицию. Ты не уезжала в Баху в его день рождения. Ты оставила ему манекен, который много лет назад украла из его офиса. На этот раз ты его правда напугала. Он запаниковал. Напился. Прогнал меня. Все вышло именно так, как ты надеялась. Но ты не могла догадаться, что он решит рассказать мне правду — чтобы спасти тебя.

Дэй: Спасти меня?

Хог: Ванда, он любил тебя больше всех на свете. Он на все был готов, чтобы тебя защитить. В ту ночь он сказал мне по телефону, что все вышло из-под контроля, что надо открыть правду. Он сказал, что иначе от демонов не избавиться. С его точки зрения очевидно было, что ты зовешь на помощь. Он боялся за тебя. Он хотел тебе помочь. И решил, что единственный способ обеспечить тебе эту помощь — это сказать правду. Ты на такое не рассчитывала. Ты не ожидала, что он попросит меня вернуться и что я соглашусь. Ты подслушала той ночью, как он звонит мне в Нью-Йорк. Ты взяла пистолет, застрелила его и легла обратно в постель. Ты была там. Конни сказала, что ты была на свидании, чтобы тебя прикрыть. Она знала, что это ты убила Санни. И Гейб знал. Он предупредил меня, что я двигаюсь в опасном направлении. И пытался меня отпугнуть, заставив подумать, что убийца он. Гейб даже сказал мне, что это он послал Санни письмо с угрозой. Вчера поведение Гейба меня озадачило. Сначала он мне угрожал, а потом вдруг превратился в воплощение кротости. А дело было в том, что он увидел — меня одурачили. Его секрет в безопасности. Чего он не знал — так это того, что Конни покончила с собой. И оставила признание. Почему она это сделала? Побоялась, что ты расскажешь правду? Потому что мы были любовниками? Неужели дело в этом? (Пауза.) Ванда?

Дэй: Это не было изнасилованием.

Хог: Правда?

Дэй: Ну… сначала было. Все началось после того, как мы вернулись из Коннектикута. Мне было семь. Он забирал меня после школы на машине. Все всегда думали, что он играет в гольф. Или когда они с Викторией приходили в гости, он шел ко мне в комнату. Гейб засовывал в меня палец, расстегивал брюки и заставлял меня сосать его член. Он говорил, что если я кому-нибудь расскажу, меня на всю жизнь запрут в сумасшедшем доме. И… ты прав. Он это делал, чтобы отомстить папе. Это папа его вынудил. Папа во всем виноват. Если б он не был так жесток к Гейбу, не издевался над ним так, Гейб бы этого не сделал. Санни Дэй его поимел, а он поимел Санни Дэя в ответ, лучшим способом, который смог придумать.

Хог: Именно поэтому вы с Санни всегда ругались, правда?

Дэй: Я его ненавидела. Сначала я и Гейба тоже ненавидела. Но потом перестала. Мне было так одиноко. Я ждала от него внимания. Я ценила наш секрет. Я его радовала. И он был со мной ласков. Он расчесывал мне волосы и называл меня своим маленьким ангелом. Я… я его любила. Он был моим героем. Героем моего фильма. Моим рыцарем — его даже звали Найт, то есть рыцарь. Только я его неправильно любила — так все говорили. Говорили, что маленькая девочка не должна так любить взрослого мужчину. Мне говорили, что я больна, и поэтому меня заперли в больнице. Но это меня не остановило. Когда меня выпустили, я продолжала с ним встречаться. Пока не переехала во Францию и не начала сниматься. Но я не переставала его любить. Он единственный обо мне заботился. Больше никому никогда не было до меня дела. Ни папе, ни моим мужьям. Никто меня не любил.

Хог: А я?

Дэй: Я люблю тебя, Хоги.

Хог: Тогда зачем ты подожгла мою комнату?

Дэй: Я… я не собиралась тебя убивать. Я это сделала, чтобы ты переехал ко мне в большой дом. Ну по крайней мере, какой-то частью себя я этого хотела. Боже мой, Хоги, я опять схожу с ума. Я не знаю, что реально, а что нет… ты был моим новым рыцарем. В моем фильме. Какой-то частью своей личности я тебя хотела в ту ночь в папиной постели. А какой-то частью еще и боялась за тебя. Боялась сделать тебе больно. Та часть меня и подожгла комнату… черт, я уже не понимаю, что было на самом деле. Черт! Папа… папа меня не слушал. Он меня не любил. Не хотел больше хранить мой секрет. Он собирался всем о нем рассказать. Это было неправильно. Секрет мой. Так нельзя. И я его остановила. А потом легла в постель и притворилась, что спала. И никто не знал. Кроме мамы. И Хеши. И Гейба. Они знали. Но сохранили мой секрет. Они всегда хранят мой секрет, так что это ничего. Все в порядке, видишь. (Пауза.) Ты меня любишь, Хоги? Так, как я тебя люблю? (Пауза.) Скажи мне, Хоги!

Хог: Наши отношения, Ванда… мне важно знать, это все на самом деле было? Или ты просто играла роль?

Дэй: Я люблю тебя. А ты любишь меня. Я рада, что ты теперь знаешь мой секрет. Я правда рада. Он встал между нами, а теперь это исчезнет. Поедем в Баху, Хоги. Прямо сейчас. До маминых похорон еще долго. Будем купаться голышом, жарить рыбу и пить текилу…

Хог: Очень соблазнительно…

Дэй: Отлично. Пойду соберу вещи. Вернусь через пару минут.

Хог:…только лучше я сначала позвоню лейтенанту Лэмпу.

Дэй: Лейтенанту Лэмпу? Зачем?

Хог: Ванда, ты больна. Ты сама это знаешь, ты говорила. Он позаботится о том, чтобы ты получила помощь. Тебе нужна помощь.

Дэй: Ты меня любишь? Если любишь, то сохранишь мой секрет.

Хог: Не могу.

Дэй: П-почему? Я не понимаю! Ты… ты подонок, тебе ведь всегда было на меня наплевать, правда?

Хог: Неправда. Я тебя люблю, Ванда, пойми это. Но еще я был привязан к Санни. Очень привязан. А ты его убила. И в смерти своей матери ты виновата. За это ты должна понести наказание. Я тебя защищать не буду.

Дэй: Не могу поверить.

Хог: Я сам мало во что верю, но в это я верю. Я звоню Лэмпу.

Дэй: Он тебе не поверит. Я буду все отрицать.

Хог: Поверит. Я записал весь наш разговор…

Дэй: Ах ты, подонок! Сволочь! Отдай мне эту пленку!

Хог: Нет! Ой, отпусти! Хватит!

Дэй: Отдай! Отдай ее мне, а то…

Хог: А то что? Ты и меня убьешь? А потом кого? Гейба? Хармона? Все кончено, Ванда. Кончено. Затемнение экрана. Конец.

(конец записи)

ГЛАВА 19

Но, конечно, еще не все было кончено — по крайней мере, для Ванды.

У нее еще была задумана сцена побега. Как только я выключил магнитофон, она выбежала из кабинета и взлетела по ступенькам. Через минуту она снова появилась — в топе на бретельках, шортах и кроссовках, с нейлоновой дорожной сумкой и ключами от машины.

Я ждал ее под лестницей.

— Куда ты, Ванда? — Я положил руки ей на плечи.

— В Баху, — спокойно ответила она. — Ты тоже можешь поехать, я своего приглашения не отменяла.

— Ванда, я не могу тебя отпустить.

— Если ты попытаешься меня остановить, это значит, что ты меня не любишь. Я в это не верю, Хоги. Я верю в нашу любовь. Едешь?

Я покачал головой.

— Тогда до свиданья, Хоги.

Она легонько поцеловала меня в губы, потом проскользнула мимо меня и вышла на улицу.

— Ванда, я серьезно! — крикнул я ей вслед.

Теперь она уже бежала — бежала к своей «альфе», которая стояла с опущенным верхом на большой круговой подъездной дорожке. Ванда прыгнула в машину и запустила двигатель.

У меня машины не было. Мне ее было не остановить. Никак не остановить. И тут я посмотрел на газон и увидел копье, которым вчера гарпунил.

Она поехала к воротам, а я побежал к копью. Ворота начали открываться, а я разбежался и метнул. Я был в прекрасной форме, с хорошей растяжкой. Расстояние было в самый раз, копье пошло по прекрасной дуге, и прицелился я тоже хорошо. Копье попало прямо в центр ветрового стекла, и оно разлетелось от удара. Шины заскрежетали, маленький автомобиль съехал с дорожки и врезался в апельсиновое дерево.

Она распахнула дверцу автомобиля и стала вылезать, но бежать ей было некуда. Полицейские от ворот уже спешили к ней, проверить, все ли в порядке.

Чувствуя, что проиграла, Ванда осела обратно на сиденье.

Лулу сидела на крыльце. Ее явно впечатлило мое мастерство метателя. Я ей много раз про него рассказывал, но сама она ни разу не видела.

— У каждого должно хоть что-то хорошо получаться, — объяснил я ей. Потом я пошел в дом звонить Лэмпу.

Бар на бульваре Санта-Моника был маленький и темный. Он находился возле шоссе, недалеко от кладбища, на котором мы только что присутствовали на похоронах Конни Морган. Лулу сидела рядом со мной на сиденье у стенки в глубине бара и жевала кренделек. Ее переноска лежала в багажнике автомобиля Лэмпа вместе с моими сумками. Лэмп сидел напротив нас и помогал мне осилить кувшин разливного пива. Лэмп уже не выглядел на шестнадцать. Семейство Дэй его состарило.

Предстоял суд. Мне как свидетелю придется еще вернуться в Лос-Анджелес, но пока я мог ехать. Я передал Лэмпу пленку с записью нашего последнего разговора с Вандой. Он знал правду, а пресса не знала. Ему велели ничего им не говорить. Секрет Ванды останется секретом Ванды — по крайней мере пока. Об этом с помощью пары телефонных звонков позаботился Хармон. «Не переходи дорогу Хешу».

Да, Ванда убила Санни. Да, Конни об этом знала. Вот почему она призналась и почему покончила с собой. Это публике было известно. Но никто не знал настоящей причины. Известно было только то, что у Ванды проблемы с психикой и что Конни так поступила, чтобы защитить дочь от лишней боли. Никто не мог осудить мать за такое. Особенно любимую мамочку Америки.

— Странная это штука, Хоги, — негромко сказал Лэмп.

— Что — это?

— Справедливость. Ну то есть она восторжествует: человек совершил преступление и заплатит за это. Справедливо! А с другой стороны — ну какая же это справедливость?

— С ним вам ничего не поделать, да?

Он покачал головой.

— У меня приказ.

Я налил ему еще пива.

— Дайте мне пару месяцев, и я с ним разберусь. Я его уничтожу, можете на это рассчитывать.

Лэмп повеселел.

— Вы про это напишете в книге?

— Ну разумеется. Публика всегда гадала, почему же разошлись Найт и Дэй. Теперь я могу им рассказать правду.

— А как насчет издательства? Они не боятся судебных исков?

— Хармон пытается на них надавить. Но я одно знаю точно: очень сложно надавить на людей, которые унюхали большие деньги.

Мы сдвинули бокалы. Лэмп улыбался до ушей.

С улицы, полной яркого солнечного света, в бар зашла парочка мексиканцев-садовников в футболках, джинсах и соломенных ковбойских шляпах. Они сели у стойки и заказали пиво «Курс».

— Кстати, Хоги… — Он сунул руку в карман костюма, вытащил потрепанное бумажное издание «Нашего семейного дела» и подтолкнул ко мне через столик. — Может, подпишете?

— С удовольствием, Лэмп.

Я достал ручку, немного подумал, потом написал на внутренней стороне обложки: «Лейтенанту Эмилю Лэмпу. Будьте таким всегда». Потом я расписался и подтолкнул книгу обратно к нему.

Он прочел и покраснел.

— Ой, спасибо, Хоги. Большое спасибо. Насчет… насчет мисс Дэй. Мне очень жаль. Она казалась такой милой леди.

— Она и была милой. А еще сумасшедшей. Но спасибо. — Я сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул. — У нас хватит времени еще на один кувшин?

— Почему бы и нет?

— А вы уверены, что вам уже можно пить?

Он мне подмигнул.

— Мне здесь всегда наливают, если я беру не больше двух кувшинов.

Так что я взял еще кувшин, и мы его выпили, пока он был все еще холодный.

Перед больницей для ветеранов только что постригли траву. Снаружи пахло свежей зеленью. Внутри здание было современное и чистое, но не особенно веселое.

Нашел я его не сразу. Пришлось спрашивать у медсестры внизу, а потом у еще одной на третьем этаже. Он лежал в солнечной палате с еще десятком ветеранов Вьетнама. Несколько человек в палате спали. Трое играли в карты, парочка слушала плееры. Вик сидел на кровати. В руках он держал журнал «Спортс иллюстрейтед», но не читал его. Глаза у него остекленели, из уголка рта текла струйка слюны. Он был в отключке. Накачан транквилизаторами. Я помахал рукой у него перед носом. Он даже не моргнул.

Я написал на карточке свое имя, адрес и телефонный номер и оставил на его прикроватной тумбочке — вдруг он захочет со мной связаться. Вдруг сможет. Потом я похлопал его по плечу и пошел вниз, к машине Лэмпа.

В Нью-Йорк наконец пришла весна. Риверсайд-парк заполнили МГП. Они бегали трусцой, катались на велосипедах, катали младенцев в колясках. Несколько старых битников вскапывали землю в общественном цветнике. Двое бледных мальчишек-подростков с панковскими стрижками перекидывались бейсбольным мячом.

Мы с Лулу спустились к лодочной пристани на реке Гудзон. Я сел на исцарапанную скамью у реки и посмотрел на дымку над Нью-Джерси. Лулу свернулась клубочком и уснула, положив голову мне на ногу.

Я думал про Санни — что он для меня значил, как я по нему скучаю. Я думал про Ванду. Как от нее пахло. Каково было заниматься с ней сексом. Снова почувствовать себя живым. Я думал про Мерили. Может, стоит послать ей экземпляр книжки, когда она выйдет. Надеюсь, она захочет ее прочитать.

Солнце село за скалы Палисейдс, в парке загорелись фонари. Пора возвращаться за пишущую машинку. Я встал на ноги. Лулу проснулась, встряхнулась и повела меня обратно к нашей квартире.

Примечания

1

В фильме «Гражданин Кейн» репортеру поручено выяснить, почему миллиардер Кейн перед смертью произносит слово «розочка».

(обратно)

2

Бойлермейкер — коктейль из любого крепкого алкоголя и пива. Особенность этого коктейля в том, что стакан с пивом и стопку алкоголя подают отдельно, а затем стопка опускается в стакан.

(обратно)

3

UCLA Bruins — команда по американскому футболу университета Калифорнии в Лос-Анджелесе.

(обратно)

4

Хоги Кармайкл — американский композитор-песенник, автор нескольких популярных джазовых стандартов.

(обратно)

5

Сэндвич в длинной булочке, который чаще всего называют «субмарина» или «саб», в Филадельфии известен как «хоги».

(обратно)

6

Центр им. Бетти Форд — клиника в Калифорнии, занимающаяся лечением от алкоголизма и других зависимостей.

(обратно)

7

Джозеф Папп — американский театральный продюсер и режиссер.

(обратно)

8

Одна из самых известных театральных премий США.

(обратно)

9

Нью-Йоркский ресторан «У Элейн» пользовался большой популярностью у знаменитостей, особенно актеров и писателей.

(обратно)

10

Текстовыми процессорами в 1980-е годы, когда происходит действие романа, называли устройства, предназначенные для набора, сохранения, редактирования и печати текста, которые состояли из клавиатуры, встроенного компьютера для простейшего редактирования текста и электрического печатного устройства.

(обратно)

11

Частный спортивный клуб на Парк-авеню в Нью-Йорке, существующий с 1876 года.

(обратно)

12

Фамилии Найт и Дэй созвучны словам «ночь» и «день».

(обратно)

13

Эта американская актриса известна ролями сексапильных красоток.

(обратно)

14

Неформальное объединение американских актеров и певцов, собравшееся вокруг Фрэнка Синатры.

(обратно)

15

Беря и Глисон — известные комики. Здесь и далее все упоминающиеся в романе актеры, режиссеры и деятели шоу-бизнеса, кроме главных героев и их близких, — реальные люди.

(обратно)

16

Известный комик и телеведущий Джерри Льюис не только организовывал телемарафоны, но и выступал в комическом дуэте с Дином Мартином. Когда их дуэт распался, оба они много лет отказывались комментировать причину распада и не общались.

(обратно)

17

Актриса и певица Аннетт Фунничелло, которая с детства прославилась благодаря участию в телепрограмме «Клуб Микки-Мауса», созданной Уолтом Диснеем.

(обратно)

18

Hollywood Squares — популярная телеигра по принципу «крестиков-ноликов», существующая с шестидесятых годов, в которой важное место занимает комедийный элемент.

(обратно)

19

Laugh-In — популярная комедийная телепрограмма конца шестидесятых — начала семидесятых годов.

(обратно)

20

Этот актер стал популярным в детстве как персонаж целой серии фильмов про детей из бедного квартала. Скорее всего, имеется в виду именно костюм из этих фильмов, самая известная деталь которого — шапочка, сшитая из разноцветных клиньев.

(обратно)

21

Леворадикальная организация темнокожих, которая действовала в шестидесятых — семидесятых и выступала за вооруженное сопротивление полицейским.

(обратно)

22

Комедийное шоу, в котором участники в шутку издеваются над приглашенным гостем.

(обратно)

23

Джонни Карсон и Фил Донахью — ведущие популярных ток-шоу.

(обратно)

24

Популярный комик Сид Сизар после провального этапа в своей карьере бросил пить и злоупотреблять таблетками, написал две автобиографические книги и частично вернул признание публики.

(обратно)

25

Лео Бускалья — американский автор и лектор, писавший о том, как важна любовь в человеческих взаимоотношениях.

(обратно)

26

Эстрадный артист, актер и певец Сэмми Дэвис-младший и его жена.

(обратно)

27

Этот актер прославился ролями в фильмах ужасов.

(обратно)

28

В Америке дети традиционно прячут выпавшие молочные зубы под подушкой, а утром взамен зубов находят монетки. Считается, что зубы забирает зубная фея и оставляет за них плату.

(обратно)

29

Американский писатель Элвин Брукс Уайт — один из соавторов знаменитого стилистического справочника американского английского языка «Составляющие стиля».

(обратно)

30

Позор (идиш).

(обратно)

31

Горный хребет к северо-западу от Нью-Йорка, любимое место отдыха ньюйоркцев.

(обратно)

32

Популярный певец 1920-х годов, известен громким и нарочито эмоциональным исполнительским стилем.

(обратно)

33

Известный комик.

(обратно)

34

Этот актер был знаменит своей элегантностью и хорошими манерами.

(обратно)

35

Saturday Night Live — популярная передача на телеканале NBC, состоящая из юмористических реприз.

(обратно)

36

В помещении бывшего «Отеля Аладдин» регулярно проводятся конкурсы красоты «Мисс США» и «Мисс Вселенная».

(обратно)

37

Джек Паар — писатель, комик, ведущий теле- и радиопрограмм.

(обратно)

38

Еженедельный журнал «Пипл» (People) специализируется на статьях и сплетнях о знаменитостях.

(обратно)

39

Так в 1920-1960-е годы называли курорты вокруг Нью-Йорка, популярные среди нью-йоркских евреев, иммигрантов из Восточной Европы (именно они познакомили Америку с таким блюдом, как борщ). Считается, что там зарождался американский шоу-бизнес. Именно о таких курортных отелях Санни рассказывает в третьей главе.

(обратно)

40

Военная база Форт-Дикс во время Второй мировой войны была одним из основных центров отправки американских солдат в Европу.

(обратно)

41

Джеймс Керн (Кей) Кайсер — руководитель популярного оркестра, который одним из первых стал выступать перед военнослужащими.

(обратно)

42

Кинопродюсер, возглавлявший производство фильмов на студии «Уорнер Бразерс».

(обратно)

43

Известный гангстер еврейского происхождения, был убит в 1947 году в Калифорнии.

(обратно)

44

Автор колонки о жизни Голливуда.

(обратно)

45

Имя этого персонажа не только является отсылкой к Багси Сигелу, о котором рассказывается в прошлой главе, но и означает «бигль в мыльных пузырях».

(обратно)

46

Американский комедийный дуэт, популярный в сороковых и пятидесятых годах.

(обратно)

47

Район Лос-Анджелеса, назван так в честь находившейся здесь киностудии.

(обратно)

48

Одно из первых казино в Лас-Вегасе, после войны им управлял Багси Сигел.

(обратно)

49

В американском книгоиздании книги сначала выходят в твердой обложке, а потом, если они пользуются спросом, их переиздают в мягкой.

(обратно)

50

«Лаки Страйк» — производитель сигарет, выступавший спонсором многих телепрограмм.

(обратно)

51

Знаменитый ресторатор и шеф-повар Вольфганг Пак открыл «Спаго» в начале восьмидесятых и владеет им до сих пор — а также еще двадцатью ресторанами. «Спаго», правда, со времени написания романа переехал с бульвара Сансет в Беверли-Хиллс.

(обратно)

52

Актриса и светская дама, сестра Жаклин Кеннеди.

(обратно)

53

Имеется в виду Фрэнк Синатра.

(обратно)

54

Популярный сериал про собаку породы колли, которая решала все проблемы своего юного хозяина.

(обратно)

55

Традиционное американское блюдо из кукурузы и фасоли, а в некоторых регионах США из любых овощей с фасолью и маслом, было популярно из-за относительной дешевизны.

(обратно)

56

Еврейское кладбище в Лос-Анджелесе, где похоронены многие деятели шоу-бизнеса. Самый приметный памятник на этом кладбище находится на могиле певца Эла Джолсона, это крытая колоннада высотой более 20 метров на вершине водопада.

(обратно)

57

На момент событий романа Томми Ласорда был менеджером бейсбольной команды «Лос-Анджелес Доджерс».

(обратно)

58

Траур в иудаизме.

(обратно)

59

Действие романа происходит в годы президентства Рональда Рейгана, бывшего актера.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

*** Примечания ***