Ода на рассвете [Вирсавия Мельник] (fb2) читать онлайн

Вирсавия Мельник Ода на рассвете

От автора

Я хочу рассказать вам нечто большее, чем просто историю…

I

«Утро». Эдвард Григ.

Звуки переплелись с лучами восходящего солнца и словно ранняя прохлада, пропитанная запахами лесов и лугов, наполнила всю усадьбу Моховых. В ее просторной и светлой гостиной фортепиано с послушной непринужденностью издавало мелодию под нежными девичьими пальчиками. Скрипка добавляла некое величие и трепет, извиваясь в более сильных руках юноши. То ликуя, то сокрушаясь, то радуясь, то плача они дополняли друг друга. Гармония звуков твердила о великолепии и неповторимости нового утра, которое дал им Бог.

Произведение идет к завершению. Diminuendo. Длинная и глубокая тоника.

Тишина.

Лиза подняла голову:

— Это чудесно! Не правда ли, Роман?

— Не имею никакого права оспорить, моя дорогая сестра, — ответил скрипач.

— Каждый раз, когда я играю это, мне кажется, что я просыпаюсь где-то в лесу, где все цветет и благоухает, роса мочит ноги, над озером расходиться туман, а над верхушками высоких деревьев показывается солнце…

— На что способна музыка!

— На что способен Господь… — добавила Лиза.

— Лиза! Лизонька! — послышался звонкой голос со второго этажа и быстрый топот маленьких башмачков о деревянную лестницу- «топ-топ-топ-топ-топ-топ- топ-топ-топ-топ…» — Лизо-о-нька! — спустился с последней ступеньки и очутился в гостиной маленький мальчик.

— Да, Саша, — ответила девушка, все также сидя за инструментом.

— Ты только посмотри, какую я у папы в библиотеке книжечку нашёл! — воскликнул он и протянул книжечку сестре.

— Михаил Юрьевич Лермонтов. Избранное, — прочла Лиза на обложке. — Мы когда-то учили эти стихи. Помнишь, Рома?

— Конечно. Мы еще спорили кому какой достанется, — ответил он, улаживая скрипку в футляр.

— А что вы учили? — спросил Саша, наблюдая как сестра медленно перелистывает.

— Наверное, почти всё, но больше всего мне понравился стих «Когда волнуется желтеющая нива".

— Расскажи! Расскажи мне его!

— Саша, стихи не рассказываются, а читаются на память, — исправил Роман.

— Да… Ну, тогда… прочти, пожалуйста, Лиза!

Лиза, положив книгу на крышку фортепиано, посмотрела Саше прямо в глаза и, переживая каждое слово стихотворения, начала:

— Когда волнуется желтеющая нива

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка;

Когда росой обрызганный душистой,

Румяным вечером иль утра в час златой,

Из-под куста мне ландыш серебристый

Приветливо кивает головой;

Когда студеный ключ играет по оврагу

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он, -

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе, -

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога …

— О! Здорово! Здорово! — захлопал в ладоши Саша. — Я тоже так хочу! Я тоже так буду! — Он схватил свою книжечку и помчал на второй этаж в библиотеку, к отцу. — Па-па! … — с верху доносились только отголоски: его- звонкие, и отца- спокойные, низкие. — Ур-а-а-а! — Саша снова быстро спустился вниз. — Рома! Лиза! Папа сказал, что сейчас, перед завтраком, мы можем пойти погулять в парке, покормить лебедей и покататься на качелях! — Запыхавшись протараторил он. — Это только на полчаса, пока не подадут на стол. А потом папа будет со мной учить стих! А потом, папа сказал, что мы вместе с Ромой пойдем в мастерскую. У нас есть очень важное дело. Так он сказал! Да, да! Так и сказал! И ещё, что он меня берет в главные помощники! … Так давайте же быстрее в парк! — радостно воскликнул мальчик и помчался к двери. Через секунду массивные деревянные двери со скрипом открылись и тяжело захлопнулись.

Переглянувшись, Лиза и Рома рассмеялись и пошли за Сашей.

Тут дверь снова скрипнула.

— Ой! Погодите! Я хлебушек для лебедей забыл! Подождите меня! — крикнул Саша, пробегая мимо старших брата и сестры, очевидно на кухню. Дождавшись довольного Сашу с буханкой хлеба, все трое вышли.

Усадьба Моховых.

Высокий белый дом, укутанный зеленью деревьев, стоит с таинственной надменностью, глядя на пышные клумбы из роз, амброзий и астр. В этот август они особенно хороши. Цветники расступаются на две противоположные стороны отдавая место и честь каменной дорожке, которая должна из разных уголков страны приводить в этот дом гостей. Забор обвит хмелем и плющом. Добротные кованные ворота едва ли закрыты. Возле них стоит добрый дядя Вася. Он оперся о свою метлу и любуется чистотой, которую навел во дворе.

Если заглянуть за дом, то можно увидеть парк. Здесь широкие тропинки, пронизывая всю его территорию, ведут в самое сердце посадки. Тут разлилось, как блюдо, небольшое озеро, отражающее голубизну небес. У самого его берега установлена беседка с круглым столом и лавками. Немного дальше, Саша катается на качелях. Роман, зная, как нравиться это братцу, толкает ее еще сильнее. Саша, игриво смеясь, ножками достает до листьев дуба, к ветке которого и привязаны эти качели.

Очевидно, Андрей Савельевич Мохов знал, что это место станет излюбленным у всего семейства. Он не жалел ни сил, ни средств, чтобы усадьба была прекрасным и уютным уголком, который принимал бы всех, без исключения, с теплом. Этот почтенный человек очень любил детей, но своих не имел; как в народе говорят: Бог не дал; поэтому, состарившись, переписал свое родовое имущество племяннику, сыну своего сводного брата, а теперь и отцу Романа, Лизы и Саши.

— Сильней! Сильней! — требовал Сашка. Его белокурые волосы развевались на все стороны, а голубые глаза сверкали, как огоньки. Белая рубашка, казалось, вот-вот надуется как парашют, если бы не подтяжки, державшие шортики. Этот шестилетний мальчишка на сколько только возможно дрыгал ножками, чтобы дотронуться башмачками до желудей. — Ещё сильней! Ещё!

— Это небезопасно, — напомнила Лиза, усмиряя Сашкин пыл, и Роман, постепенно ослабил толчки.

Рома- это девятнадцатилетний юноша атлетического телосложения. Все в округе говорят, что он очень похож на свою покойную бабушку по материнской линии, Ефросинию. Она имела толи турецкие, толи цыганские корни, поэтому Роман отличался от других черными, как смоль волосами и глазами, как угли в печи. Любовь к музыке, а особенно к скрипке, тоже передалась ему от бабушки. С семи лет он взялся за смычок и с тех самих пор инструмент не мог отдохнуть хотя бы на сутки. Его гардероб — это гардероб музыканта: светлые, слегка свободные рубашки, темные узкие брюки; на выход- жакеты и пиджаки, а если это публичное выступление, то обязательно- фрак. К всеобщему удивлению, повзрослев, он не поступил в консерваторию, а решил строить свой успех на поприще архитектуры. «В архитектуре, — как утверждал он, — сочетается всё: и музыка, и природа, и скрупулёзная точность».

Елизавета, его младшая сестра, всегда восхищалась им. Она видела в брате наставника и лучшего друга. Хотя разница в их возрасте составляла только два года, девушка всегда замечала в Романе более опытного человека, на которого можно положиться. С фортепиано она познакомилась, когда ее старший брат пытался уже пропиликать «Маленького пастушка». Она всегда хотела быть для него поддержкой, быть рядом. Именно это желание побудило ее на изучение аккомпанемента. Внешность Лизы была заурядной, но гармоничной: русые волнистые волосы с вплетенной розовой атласной лентой; карие выразительные глаза; искусно организованные рот и нос; аккуратный овал лица. Одетое на ней бежевое кружевное платье подчеркивало ее стыдливую девичью худощавость и слегка заметные женские формы.

— Даже не верится… — вздохнула Лиза. — Ещё несколько недель и ты снова уедешь.

— Да, но осталось-то совсем немного, — успокаивал ее Роман.

— Я буду по тебе очень скучать… — прильнула девушка к мощному стволу дуба, наблюдая за радостью своих братьев.

— Лиза, а куда он уезжает? — поинтересовался Саша, мимолетно услышав их разговор.

— Сашка, разве ты не знаешь, что Рома уезжает учиться далеко-далеко, в Москву?

— Это как раньше он уехал на долго, а потом приехал и привез целую кучу больших бумаг?

— Да, именно так, — рассмеялся Рома. — Но, Саша, если ты хочешь стать благовоспитанным взрослым человеком, то запомни, что говорить о присутствующем рядом и называть его «он» — некрасиво.

На это замечание мальчик задумчиво промолчал.

— Лиза, — обратился Роман к сестре и снова толкнул качели, — а ты не хочешь поехать со мной? Может родители и я похлопочем и найдем для тебя хорошее училище и жилье?

— Нет, братец, я не могу… — покинула Мохова защиту огромного дерева и задумчиво подошла ближе к Роману. — Мне бы так хотелось остаться здесь, рядом с отцом и матерью, с Сашей, и няней… К тому же, я уже поняла кем хочу стать.

Лидия Ивановна Карпова, ты ее знаешь, она здешний лекарь, многим помогла и была прошлым месяцем у нас. Марье Петровне не здоровилось, и мы ее позвали. После того, как она ее осмотрела и назначила лечение, я имела удовольствие с нею пообщаться. Мы говорили о медицине. Я давно увлечена этой наукой и многое читаю о ней. Лидия Ивановна, к моему удивлению, была довольна моими знаниями и рвением, поэтому она предложила мне ассистировать ей, помогать, приобретать еще больше знаний и навыков, чтобы в дальнейшем, как она надеется, я заняла ее место и стала поддержкой и помощью для людей. Я согласилась …

Что скажешь по этому поводу?

— Очень смело! … Но если честно, то я не знаю ни одной женщины из нашего общества, которая была бы помощником врача.

— Роман, дело же не в звании и не в положении, а в том, что я хочу помогать людям… чем только смогу… Этому ведь нас учил Иисус.

— Ты права. А что говорят отец и мать?

— О, они полностью поддерживают меня! Ты же знаешь, что не так давно и они носили эту ношу на плечах, оказывая медицинскую помощь раненным…

— Лиза, я очень рад, что ты выбрала именно эту дорогу… А знаешь что? … — предложил Роман. — Я кое-что придумал! Ты будешь лечить больных, а я построю для тебя отдельную лекарню! И назовем ее: «Лечебница Моховых»! — фантазировал будущий архитектор, размахивая руками, и рисуя в воздухе огромное здание. — И построим ее прямо в нашей провинции. Представляешь, к нам будут съезжаться все: от Ростова до Владивостока!

— Ты забавный! — рассмеялась Лиза.

— Я вполне серьезно!

— О, Роман, как бы я была счастлива, если бы Господь дал мне мудрости и сил поднять на ноги хотя бы одного человека.

— Я уверен, что всё будет как нельзя лучше!

— Спасибо… — тихо ответила Елизавета.

— Ой! Смотрите! Там лебеди! — сказал Саша, указывая вдаль пальчиком. — Они спускаются!

Рома остановил качели. Мальчик быстро слез и, схвативши буханку, которую он положил на траву у дуба, побежал к озеру. За ним пошли и Лиза с Романом.

Лебеди спускались один за другим, нарушая неподвижность деревьев и облаков, которые отображала вода. Они людей не боялись, поэтому сразу поплыли к берегу, где Саша уже набросал им целую горсть хлебных крошек. Аппетит у птиц оказался отменным, поэтому хлеб у мальчика очень быстро уменьшился на половину.

— Сашенька, дай и нам по кусочку, пожалуйста, — попросила Лиза.

Он послушно разделил оставшийся хлеб на три части так, чтобы каждому досталось поровну.

— А можно я пойду и с помоста буду их кормить? — спросил Саша.

— Можно, только аккуратно и внимательно, чтобы не упал. Держись за перекладины.

— Хорошо! — пообещал он и помчался.

— Какие прекрасные творения… — заметила девушка, продолжая кидать крошки.

— Я вижу, что ты обеспокоена чем-то, — заметил Роман, оставшись с сестрой наедине.

— Да… — призналась со вздохом Лиза, — это так…

— Чем же?

— Дело в том, что… — она посмотрела в сторону Саши и, убедившись, что всё в порядке, продолжила, стараясь не выдавать своих эмоций. — Рома, пойми меня, пожалуйста, правильно… Я всегда искренне радовалась и радуюсь за твои успехи, но понимаешь… Мне кажется, что ты всё дальше уходишь от нас. Институт. Москва. Архитектура… Ты не подумай: я не о себе, я об отце. Ты ему очень нужен. Кому он доверит своё дело и людей? Он просто не говорит тебе об этом, а я каждый день вижу, как он переживает, хотя всячески скрывает это от нас… Твоя поддержка ему необходима.

— Ох, Лизонька! — Роман обнял ее за плечи. — Я поступил в архитектурное, чтобы, наоборот, поднять нашу мастерскую, возможно, даже расширить ее деятельность, чтобы мы не только обустраивали здание лучшей мебелью, но и поднимали его по исключительным меркам. Понимаешь? — Роман ласково заглянул в глаза сестры. Лиза улыбнулась и кивнула головой. — Но, если ты так утверждаешь, то я обязательно с ним поговорю.

Саша прибежал обратно:

— У меня хлеб уже закончился, и я всех накормил.

— Очень хорошо, — ответил старший брат. — Вот, и у нас закончился! — объявил он, выбрасывая последние крошки. Птицы съели всё и собирали мельчайшие частички с водной поверхности. — Ну что, идем домой?

— Идём, — согласилась Лиза.

— Пока лебёдушки! — прокричал Сашка напоследок птицам, но на этом его удивительные открытия не заканчивались. — О! А вот, и наша лодка! — заметил мальчик, когда они проходили мимо старой ивы. Она была на столько изогнута, что ее ветви, образуя купол, опускались прямо в воду. Под этим куполом и хранилась их лодка от зноя и дождей. — Может покатаемся на ней?

— Папа же пустил нас погулять только на полчаса, — напомнила Лиза. — Время наше истекает, и нам нужно возвращаться.

— Ну, тогда может вечером?

— Может быть, но…

— Ой, дядя Вася идет!

И вправду, к ним приближался их садовник, дворник и сторож. Ему было около шестидесяти лет. Ходил всегда в сером длинном переднике и в своей любимой поношенной фуражке. По его морщинистому лицу, обрамленном сединой, было видно, что много горя он носит с собой, и что только водка спасала его от уныния. Тощий да слегка хромой, он подошел к детям:

— Батюшка велел вам идти к столу.

— Благодарим, Василий Павлович, — ответил Роман. — Мы уже идем.

Когда дети вошли в столовую, Федр Николаевич и Наталия Михайловна, их родители, уже были за столом, дожидаясь своих чад.

Просторная светлая столовая была наполнена запахами липового чая, меда и свежеиспеченного хлеба.

— Прошу к столу! — сказал отец, откладывая недочитанную газету в сторону.

Дети подошли. Родители встали.

— Возблагодарим Нашего Господа, — сказал Федр Николаевич своим мягким бархатным голосом и склонил голову. Всё, сложив руки, покорно повторили его жест. — Отец Наш Небесный, мы стоим пред Тобой с благодарностью за новый день, за нашу семью, за эту пищу, за Библию, за Твою любовь. Просим у Тебя благословения и мудрости в исполнении Слова Твоего, Воли Твоей. Всецело доверяемся Тебе. Ты — Наш Бог. Пусть во всем будет перст Твой. Мы жаждем Твоего присутствия и водительства в нашей жизни. Да будет славно Имя Твое! Да будет Благословенно Имя Твое! Прими сию молитву через Сына Твоего Иисуса Христа. Аминь.

— Аминь.

Все уселись.

— Ой, так вкусно пахнет! — восхищенно ахнул Саша. — Мама, что это?

— Это Марья Петровна нам готовит яблочный пирог.

— А сгущенка будет?

— Александр, одолей сначала чай с баранками, — сказал ему отец. — Приятного всем аппетита!

— Взаимно!

— Спасибо.

Приятно было смотреть на их совместную трапезу.

Федр Николаевич- мужчина лет сорока. Морщины едва ли начали касаться его лица, а седина- волосы. Сам по себе он был аккуратным и старательным как в отношении внешнего ухода и работы, так и в отношении внутреннего мира. На нем был классический коричневый костюм, а из-под жилета выглядывала белая рубашка, обрамляющая сильную стройную шею хозяина. Он любил зачесывать свои густые русые волосы на бок и носил усы стиля «Хэнд-лбар». Всё подчеркивало в нем эстета. И это было, как мы знаем, не без оснований.

— Тебе налить ещё чаю? — спросила его Наталия, когда заметила, что кружка супруга опорожнилась.

— Да, будь добра.

Хотя на дворе стоял 1928 год, тогдашние мода и взгляды на житейскую сущность не повлияли на Наталию Михайловну. Ей присущи были хорошие манеры держаться, любовь к искусству, элегантность, воспитанные в ней с той французской царской России. И сейчас, когда эта эпоха давно прошла, женщина сохранила прежнюю закалку. За столом сидела благородная дама с прекрасными белыми кудрявыми волосами, заложенными кзади, и темно-голубыми глазами. Ей очень подходили одетые сегодня длинная до пола синяя юбка с высокой талией и, заправленная в нее белоснежная блузка с длинным рукавом до запястья. Из-под ее воротничка выглядывала большая синяя брошь.

— Благодарю, — сказал Федр Николаевич, принимая вторую порцию ароматного чая из рук жены.

В этот момент в столовой появилась Марья Петровна, женщина в возрасте, исправно служившая господам уже двадцать третий год. Лицо, фигура, одежда, говор и поведение этой женщины могли говорить только о ее добросердечности и только. Она несла большой поднос с еще горящим пирогом и с вазочкой сгущенного молока.

— Ура! Ура! Сгущенка! — закричал Саша и заиграл под скатертью ногами. Он жадно следил за каждым движением Марьи Петровны и ожидал с нетерпением того момента, когда она положит вазочку на стол и он сразу же съест ложечку, другую любимого лакомства. Лиза, да и Рома, заметили реакцию Сашки на приход няни и не могли не улыбнуться, изредка косясь на него. Как только сгущенка оказалась на столе, объем её в сосуде, как и следовало ожидать, резко начал уменьшаться.

— Сашенька! — воскликнула мама. — Ешь поспокойнее! Куда ты торопишься? — на её лице были заметны и удивление, и строгость.

Эти слова матери заставили мальчика остановиться. Он и вправду увлекся. Темными пятнами устилалась дорожка по чистой белой скатерти от вазочки со сгущенным молоком до тарелочки Саши. Да и сам он был не очень. В сладком оказались его пухлые розовые щечки и кончик кнопочного носика, усеянного веснушками. Ложку он случайно повернул вертикально, и остаток сгущенки с чашечки ложки стекал по стеблю к ручонке, уже облипшей сахаром. Поняв, что ведёт он себя неподобающе, Сашка со стыдом опустил глаза, голову, плечи… Ему стало очень стыдно.

— Не серчайте, Наталья Михайловна, — с пониманием произнесла нянечка, — это ребенок, ему ещё это позволительно. Пускай балуется.

— Я вовсе не серчаю, Марья Петровна, — с мягкостью в голосе ответила мать. — Я хочу, чтобы Александр понял, что нужно кушать более аккуратно, — продолжала она, глядя на своего сынишку.

— Сынок, слушай, что мать тебе говорит. Будь аккуратным, — подтвердил отец, допивая чай.

— Марья Петровна, присоединяйтесь к нам! — пригласила мать к столу няню.

— Ох, батюшки! — взмахнула руками та. — Кушайте сами, а я потом, когда уберусь, и позову ещё дядю Васю; его тоже кормить нужно, — выговорила няня, удаляясь из столовой.

Сашка немного приободрился и исподлобья стал медленно осматривать лица окружающих, что на них написано. Все они смотрели на него, тщетно пытаясь скрыть свою улыбку, но у мальчика выражение лица не изменилось. Он с виновным видом стал облизывать свою ложку. Глядя на эту опущенную светлую головку, ручонки в липкой сладости, мама усиленно и глубоко вздохнула:

— Сашенька, Сашенька…. Лиза, милая моя, подай мне, пожалуйста, горбушку хлеба.

Лиза поспешно подала ее матери. Наталья Михайловна намазала на хлеб сгущенное молоко и положила в тарелку Саши:

— Кушай, сластенушка наша!

Это вмиг все изменило. Сашка понял, что прощен, и с превеликим удовольствием начал лопать предложенное лакомство.

— Благодарение Богу за великолепный завтрак, — сказал Федр Николаевич, поднявшись из-за стола. Он наклонился к своей жене и поцеловал ее в лоб. — Извещай меня о любом изменении состояния. Хорошо? — отец не ушел, пока не услышал ее тихое «Да, конечно». Удовлетворившись ответом, он взял свою газету: — Саша, я буду в библиотеке. Когда покушаешь, можешь подняться, и мы позанимаемся с тобой. Ты помнишь об этом?

— Угу! — ответил Саша с полным ртом.

— Ты еще не передумал учить стих?

Мальчик замотал головой: нет.

— Замечательно! Тогда я тебя жду, — с этими словами Федр Николаевич покинул столовую.

— А я уже всё! — объявил Сашка, поспешно допивая чай. — Я иду к папе! Спасибо Богу! — он быстро слез со стула, утерся и помчался вслед за отцом.

— Пожалуй, и я пойду наверх, — сказал Роман, закончив свой завтрак. — Благодарю Тебя за это, Господи. — Роман вышел, оставив Лизу и маму одних.

Лиза положила пустую чашку на блюдце:

— Мама, с тобой все в порядке?

— Да, всё хорошо, моя девочка, — нежно ответила Наталья.

— Отец просил тебя извещать его об изменениях состояния: значит, что-то всё-таки случилось.

— Я просто устала немного. Это пройдет. Не волнуйся, Лизонька.

— Это точно? Или…

— Это точно, дорогая. Мне просто нужно немного отдохнуть.

— Конечно, я позабочусь о том, чтобы тебя никто не беспокоил.

— Не стоит, моя дорогая. Я хочу писать на холсте. Думаю, это меня успокоит.

— Это удивительное лекарство, мама! — просветлела Лиза и встала. — Позволь, я проведу тебя…

— О, Лиза, я справлюсь с этим, — остановила дочку тронутая мать. — Какая ты у меня добрая и заботливая! Спасибо. Мне кажется, что у тебя сегодня намечены занятия с Лидией Ивановной. Разве не так?

— Да, матушка, но мне совсем не хочется оставлять тебя одну сейчас.

— О, мой милый ангелочек, — мать подошла к дочери и обняла ее. — Ступай с Богом. Пусть Он оберегает тебя и даст тебе разумения. Я же одной не останусь никогда. Твоя забота всегда будет меня ободрять, даже на расстоянии, мой цветочек! Ступай…

— Благодарю тебя, мама, — сказала с ободрением Лиза и поцеловала ее руку. — До скорого! Я вернусь к нашему собранию.

— С Господом! — отпустила ее мать.

Через две минуты в столовой снова появилась Марья Петровна.

— Вы уже покушали? — удивилась она. — Так быстро?

— Да, мы уже позавтракали.

— Тогда отдохните, матушка, Наталья Михайловна, немного, а я пока быстренько уберу со стола.

— Вы, няня, как всегда вовремя, — сказала Наталья Мохова и с облегчением присела на стул. — Марья Петровна, вы разговаривали с Василием Павловичем, как я просила? — поинтересовалась она, наблюдая за работой няни.

— Говорила. Как же?

— Он пройдет сегодня?

— Я не знаю, матушка. Он обещал поразмыслить над моими словами. А придёт али нет: не знаю.

— Благодарю вас. Еще один вопрос к вам, Марья Петровна. Что вы можете сказать о Дуне Скупановой?

— О соседке моей что ли?

— Да.

— О, это несчастная женщина! На днях пришёл ее муж пьяным. Дебоширил так, что нам, соседям, было не до сна. Дуня детей-то к матери отправила в ночи, чтоб меньше видели да знали, а сама все удары получала. Так днём-то муженек выспался да ушел. До сего дня его никто не видал… А Дуню жалко. Она хорошая, да и мне по-соседски помогает.

— Они голодают?

— А как же. Кормильца нет, а она сама еле-еле со всем справляется.

— А дети?

— А что дети… Они как воробушки зимой. Худые, боязливые.

— Очень жаль… — вздохнула Наталья. — Марья Петровна, у меня к вам большая просьба.

— Какая, матушка? — выпрямилась няня, оторвавшись от своего дела.

— Я бы хотела, чтобы вы передали кое-что этой несчастной.

— Что, матушка?

— Когда вы закончите работу на сегодня, после нашего собрания, поднимитесь ко мне. Я вам дам один узелок, который нужно будет передать Дуне. Я желала бы подарить ей немного теплой одежды и продуктов. Что скажете?

— О, моя соседка будет самой счастливой на нашей улице!

— Вы не беспокойтесь. Я вам доплачу за эту услугу.

— Что вы, матушка?! Такая работа мне только в радость будет.

— Только не говорите от кого эти вещи. Хорошо?

— Да, конечно, не скажу.

— Спасибо вам огромное! Вы мне очень помогли.

— За что мне спасибо? Это Боженьке нужно спасибо говорить, — ответила Марья Петровна, возвращаясь к своей работе.

— Вы правы, — согласилась Наталья и встала. — Я пойду к себе. Приятного вам чаепития, Марья Петровна!

— Благодарствуй, — улыбнулась няня.

Где-то через час в родительской спальне появилась в дверях Сашкина голова:

— Мама, ты здесь?

— Да, милый, — ответила Наталья Михайловна. Она сидела перед холстом, только что окончив набросок.

— Ух ты! — удивился Саша, подошедши ближе. — Мама, что ты рисуешь?

— Сейчас, — рассмеялась она, — я рисую Рому, а тут у меня на руках будешь ты. Сзади будет стоять Лиза, а рядом — папа.

— Как красиво, мамочка! — воскликнул Саша, когда заметил, как на светло-бежевом пятне, на лице Ромы, восстанавливались из-под кисти его черты: глаза, губы, румянец.

— Ты выучил стишок с папой, Сашенька?

— Да! Мы выучили его весь-весь! Папа сказал, что я его должен буду прочитать сегодня вечером перед всеми.

— Надо же! Как интересно! Как я хотела бы тебя послушать…

— Вечером, мамочка, вечером! А сейчас я побёг… нужно с папенькой на работу идти, — объявил мальчик и выбежал из комнаты.

«Господи, какие у меня замечательные детки! Какая у меня чудесная семья! Как Ты меня благословляешь! Спасибо Тебе!» — благодарила Наталия Мохова.

Федр Николаевич со своими сыновьями пришел в мастерскую. Она находилась недалеко от их усадьбы. Это было просторное здание с прилегающей территорией. На ней располагались огромные кубометры неотесанных бревен и обработанных брусьев. Под длинным навесом у здания были аккуратно сложены уже готовые изделия, ожидающие своих заказчиков.

У входа хозяина поприветствовал сторож и открыл ему двери. На него и на мальчиков тут же рухнул столь знакомый и приятный запах древесины.

— Доброе утро! Божией помощи вам на сегодня! — поздоровался Федр Николаевич с рабочими и мастерами.

Со всех сторон сразу отдалось:

— Доброе! Спасибо!

— Благодарим!

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, батюшка!

— Доброе утро!

— Взаимно!

— И вам того же!

Федр Мохов с мальчиками сначала прошлись по рядам станков и обрубков. Хозяин справлялся у каждого рабочего, как идет работа, всё ли в исправности, много ли запланировано на сегодня. В мастерской трудились молодые и старые, опытные и только начинающие. Для всех было крайне важно такое внимание со стороны хозяина.

— О, да вы сегодня с помощником, и не с одним!

— Похвально!

— Молодцы!

— Так держать, ребята! Отцу нужно помогать.

От таких похвал и поддержки Сашка сначала засмущался, но немного погодя, привык и осмелел.

Рома здесь уже знал своё дело, поэтому, не теряя ни минуты, пошел к своему рабочему месту, надел фартук и принялся за труд.

Закончив с рабочими, отец уже вел беседу с мастерами по дереву, которым давалась самая ответственная работа.

— Здравствуйте, Федр Николаевич! — подбежал к нему приказчик.

— Здравствуй, Владимир! Что-то случилось?

— Дел невпроворот! Поступило еще двенадцать заказов на шкафы и лестницы, восемь на кресла, пять на комплекты стульев и двадцать один на двери. Это и, плюс ко всему, что мы еще не сделали. Боюсь- Ха! Ха! — что нам нужно расширяться и привлечь больше людей для работы, — рассмеялся приказчик. Смех его был задиристым и громким. Говорил и действовал Володя всегда быстро и хватко. Ничего не ускользало из-под его контроля. Такой смекалки и опыта в деле редко можно было встретить у мужчин более старших и проживших больше его, Владимира, жизни.

— Да, — согласился Мохов. — Я предвидел это и решил увеличить число рабочих кадров. Вот, — указал он не без улыбки на лице на серьёзного Сашу, — мой заместитель и правая рука! Если есть какие-то вопросы- всё к нему!

— Ой! — Владимир слегка побледнел. Лицо его собрало всю решимость. Он присел перед Сашей и извинительным тоном начал. — Здравствуйте, уважаемый! Прошу прощения за то, что был так невежлив, — он протянул руку.

Мальчик, украдкой поглядывая на отца, ответил рукопожатием.

— Как хорошо! — воскликнул довольный приказчик. — Я уверен: мы будем с вами в хороших отношениях! А пока мне нужен ваш совет, — он сделал небольшую паузу. — Проблема в том, что мы ломаем с Кузьмой голову. Кто такой Кузьма? Это вот тот парень с веснушками; у него еще нос картошкой. Видишь? — спросил Володя у Саши, указывая на одного из рабочих, который, стоя за станком, смотрел на них, а теперь уже и грозил кулаком этому же приказчику.

— Угу! — сказал Саша.

— Так вот, мы не знаем, что нужно делать, когда лепишь табуретку. Нужно сиденье прибивать к трём ножкам или четырём? — Володя серьёзно смотрел на Сашу и ждал ответа.

Мальчик скрестил руки на груди. Он задумался, размышляя над этим вопросом, глядя то на стены, то на потолок:

— Я думаю, что будет лучше к четырем.

— Точно! — на приказчика как будто снизошло озарение. — Так мы и сделаем! Вот спасибо! — он выпрямился. — Не буду вас задерживать, Федр Николаевич. Хорошего дня! — попрощался он с хозяином. — И вам успешной работы, — пожелал он Саше и устремился дальше. — Кузьма, начальство распределилось, что к четырем! — пошел он к другу, доказывая и размахивая руками, скорее для показа перед Сашей, чем всерьёз. — Я же сказал, что четыре! Четы- ре! А ты?

— Володька, ты что им наговорил?! — разозленный Кузьма чуть ли ни ринулся на товарища.

— Остынь, старина! — усмехнулся Володя и похлопал его по плечу. Кузьма успокоился и вернулся к станку. Приказчик обернулся. Он знал, что Сашка за ним наблюдает, и подмигнул ему. Мальчишка едва ли сдерживал свой смех.

— Александр, ты мне поможешь? — обратился отец.

Саша оторвался от своих наблюдений:

— Да, папенька!

День прошел как нельзя лучше. Многое было выполнено, многое успели. Незаметно подкрался вечер. Рабочий день был окончен. Вся семья снова была вместе. Поужинав и обсудив свои новости, успехи и планы, они собрались в гостиной. Приближался час их собрания. К ним присоединилась няня и, ко всеобщему удивлению, пришел и дядя Вася. К времени собрания все Моховы относились с трепетом и благоговением. Ни одна церковная служба, какой бы богатой и пышной она ни была, не могла сравниться с их скромным единодушным сбором.

Они вознесли молитву и исполнили песню хвалы и благодарения. Затем Федр Николаевич начал чтение Библии. Он читал Послание к Ефесианам Святого Апостола Павла.

— Павел, волею Божиею Апостол Иисуса Христа, находящимся в Ефесе святым и верным во Христе Иисусе: благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа." ¹ — он читал. Все слушали. Сколько мудрости и благодати можно почерпнуть из этих слов. — Ибо мы — Его творение, созданы во Христе Иисусе на добрые дела, которые Бог предназначил нам исполнять… А теперь во Христе Иисусе вы, бывшие некогда далеко, стали близки Кровию Христовою. Ибо Он есть мир наш, соделавший из обоих одно и разрушивший стоявшую посреди преграду, упразднив вражду Плотию Своею, а закон заповедей учением, дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир, и в одном теле примирить обоих с Богом посредством креста, убив вражду на нем. … Но вы не так познали Христа; потому что вы слышали о Нем и в Нем научились, — так как истина во Иисусе, — отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума вашего и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины. … но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас. Итак, подражайте Богу, как чада возлюбленные, и живите в любви, как и Христос возлюбил нас и предал Себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное. … Испытывайте, что благоугодно Богу, и не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте. Ибо о том, что они делают тайно, стыдно и говорить. Все же обнаруживаемое делается явным от света, ибо все, делающееся явным, свет есть. … Наконец, братия мои, укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его. Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных. Для сего приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злый и, все преодолев, устоять. Итак, станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие. Всякою молитвою и прошением молитесь во всякое время духом… Благодать со всеми, неизменно любящими Господа нашего Иисуса Христа. Аминь» ²

Отец закончил. Тишина в комнате установилась на долго: каждый размышлял об услышанном.

— Меня тронуло то, — сказала Наталья Михайловна, — с какой любовью, терпением и заботой апостол Павел относится к Ефескому собранию. Его слова, вдохновленные Богом, были очень важны для тех людей и, хотя прошло много лет, они не утратили своей актуальности и в наши дни. Каждая строка- это обращение к нам самого Господа… Марья Петровна, что с вами? — испугалась Наталия, заметив, как няня с покрасневшими глазами нашла в переднике платок и начала вытереть слезы.

— Тут так … так написано… я не сдержалась, простите… «мы Его творение и созданы на добрые дела» … Созданы! … мы созданы на добрые дела… Я никогда такого не слышала. Верите? … Никогда…

— Это Библия, — пытался успокоить ее Федр Николаевич, — это Слова Бога, а не человека, поэтому они касаются самих глубин нашей души.

— Да… — закивала головой Марья Петровна, стараясь успокоиться и насухо протереть глаза.

— Папа, — спросил через некоторое время Сашка, — а что такое «брань»?

— «Брань» — это борьба, война.

— А как мы можем воевать, папа, ведь ты нас не учишь?

— Нас учит этому Библия, сынок. Воевать нам нужно со злом в этом мире.

— У меня нет оружия, а вот у дяди Васи есть. Он охраняет и на охоту ходит. Когда у нас в деревне были солдаты, они все с ружьями ходили. Они умеют воевать. Как же я буду это делать?

— Запомни, Саша, мы сражаемся ни с помощью оружия, а с помощью веры и Слова Бога. Об этом здесь написано, — объяснял отец.

— А-а-а… Разве это нам поможет?

— Конечно, поможет!

— Это самое сильное оружие, — добавила мать.

— И что же, я могу им уже пользоваться?

— Да, с помощью Бога, ты можешь побеждать, каким бы ни был твой враг.

— Я вспомнил! — воскликнул Саша. — Это как Давид воевал с огромным Голиафом. Да?

— Да, Сашенька, именно так. Давид не воевал в доспехах, с мечом или копьем. Единственное что у него было- это твердая вера.

Теперь мальчик удовлетворил свое любопытство и, откинувшись на спинку дивана, мечтательно глядел в потолок, наверняка, представляя себя в этом «всеоружии» против великана.

— Елизавета, что ты так задумалась? — спросил Федр Мохов у дочери.

— Я услышала удивительные слова. Именно над ними я и думаю.

— Что же это?

— Было прочитано, что, познавши Христа, нам следует оставить прошлый образ жизни, все прошлое оставить, и принять образ нового человека. Я понимаю, что раскаяние приводит чудеса в жизни каждого. Но мне не до конца понятно, возможно ли так измениться в корне. Может ли это сделать человек? По силам ли эта задача ему?

— Это по силам Богу и Иисусу Христу, Лиза. Когда они поселяются в сердце, там просто нет места для неправды или коварства, — ответил отец. — Ты еще пока этого не замечала в жизни людей, но, когда ты будешь с ними говорить о Господе, о Его любви к нам, когда ты сможешь показать Бога в себе нуждающимся, а, особенно, к больным, о которых ты будешь заботиться, то обязательно заметишь, как Рука Нашего Небесного Отца работает с ними, и как зерно, которое ты насадила, будет прорастать.

— О, это будет прекрасно! Я буду надеяться, что Бог мне поможет, и я стану достойным Его служителем, Его сеятелем.

— Тут также было сказано, что ноги наши нужно обуть в готовность благовествовать мир, — добавил Роман.

— Это одна из наших целей, — отметил Федр Мохов. — По милости Бога, я могу говорить и говорю об этом с моими работниками, заказчиками. Но слова не являются самым главным. На много важнее наши поступки. Дела говорят красноречивее слов. Не так ли? Помните, мы читали послание Иакова? Там апостол пишет: “Вера без дел мертва". Я веду это к тому, что не только в наших словах, но и в наших делах люди смогли увидеть свет Божий. Это наша проповедь. Это наша цель на всю жизнь и на каждый день.

— Именно поэтому я присоединилась к вам, — ответила с улыбкой Марья Петровна.

— И я… тоже, — вдруг произнес Василий Павлович, до сих пор не обронивший ни слова. Это признание стало настоящей наградой для Моховых.

Беседа продолжалась еще около получаса. Затем был спет псалом и Роман помолился в завершении собрания.

— А я стишок выучил, — похвастался Сашка.

— Прочти нам его, — попросила мама.

Саша встал на ноги и, потупив взгляд, по-своему, по-детски начал. Читал он стих с особым чувством. Было видно: он старается. Его аудитория пребывала в полном внимании: ведь и мысли не могло появиться, чтобы не слушать такого мальчика.

— Когда… — Сашка вдруг остановился и сморщил лоб. Он призабыл слова…

— Студеный ключ, — подсказал папа.

— Когда студеный ключ, — исправился Сашка и быстренько начал читать на память дальше, — играет по оврагу

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он, -

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе, -

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога. — Саша сел.

— О, спасибо, Сашенька! — сказала няня.

— Очень красиво!

— Молодец, сынок! — поцеловала его головку Наталия Михайловна.

— И в небесах я вижу Бога! — подчеркнул в заключении отец. — Как важно нам научиться всегда и везде видеть Бога… Я очень рад, Василий Павлович, что вы пришли, — признался Федр Мохов, обращаясь к сторожу. — Надеюсь, что вы и в дальнейшем будете у нас частым гостем.

— Хорошо тут у вас, батюшка! Душевно, — сказал дядя Вася, поднимаясь со стула. Он немного поперхнулся, и спросил: — А можно я… и старуху свою буду приводить?

— Конечно!

— Конечно. Мы будем только рады, — ответила Наталия Михайловна.

— Спасибо, — дядя Вася натянул свою фуражку и ушел домой.

— Наверное, нам пора готовиться ко сну, — предложил глава семейства. — Радуюсь, что у нас прошло такое собрание. Дети мои, — Лиза, Рома и Саша внимательно посмотрели на отца, — мы с матерью от всей души желаем, чтобы каждое слово Библии глубоко укоренилось в ваших сердцах. Самым сокровенным желанием для нас является то, чтобы вы ходили перед Богом в вере и истине.

— Я обещаю! — крикнул Сашка.

— Мы будем стараться, чтобы все слова и научения слагались в сердцах наших, а повиновение Богу и исполнение Его Воли, мы будем считать главным стремлением, — ответила Лиза. — Мы весьма ценим ваши старания, отец и мать.

— То, что вы в нас прививаете, будет сопутствовать нам всю жизнь, — заверил Роман.

— Я благодарю Бога, что слышу от вас такие слова, — признался растроганный Федр Николаевич. Мать и няня испытывали это чувство не менее сильно. — Они, как елей для души. Я счастлив! … Теперь я могу вас спокойно отпустить отдыхать. Спокойной ночи!

— Папенька, а ты не идешь ещё спать? — поинтересовался Сашка, проводя взглядом отца.

— Нет пока. Мне нужно поработать в библиотеке, а ты иди и отдыхай. Завтра мне тоже необходима твоя помощь.

— Хорошо, папенька! Я иду, — тут же согласился мальчик и, поднимаясь в свою комнату, пожелал: — Спокойной ночи всем! Спокойной ночи, папа и мама! Спокойной ночи, Лизонька! Спокойной ночи, Рома! Спокойной ночи, няня!

— Спокойной ночи, Саша! — пожелали ему все по очереди.

— Сашенька, я скоро к тебе подойду, — сказала мама.

— Хорошо, маменька, — зевнул Саша.

— Мы с Лизой тоже пойдём, — объявил Роман.

— Доброй ночи, — попрощалась Лиза.

— Доброй, мои дорогие, — ответила Наталья Михайловна. К ее пожеланию присоединилась и няня. — Марья Петровна, я не буду вас задерживать, — обратилась к ней Мохова. — Вы уже всё выполнили. Я вас отпускаю. Можете идти домой, но прошу вас взять и то, о чем я просила вас утром.

— Конечно, Наталья Михайловна.

Они поднялись в спальню. Наталья Мохова вытянула из шкафа большой узел.

— Надеюсь, это вам не причинит неудобств? …

— Что вы? Нет. Я с радостью вам помогу.

— Не трудно ли будет взять ещё сгущенки? Я знаю, что ее осталось целый кувшин. Деткам Дуни будет только в потеху!

— У вас доброе сердце. Я сделаю всё, что вы только ни попросите, — Марья Петровна взяла узел. — До завтра, матушка!

— До завтра, Марья Петровна!

Няня ушла, выполнив просьбу.

Наталья Михайловна уложила Сашу.

Вся усадьба отдыхала.

II

— О, мама, неужели это правда!? — с восторгом воскликнула Лиза. — Это правда?! О, как я счастлива, мама! — обняла она Наталию Мохову.

— Да, правда, — ответила та не без улыбки. — Но только это наш маленький секрет.

— Как же можно молчать об этом? В нашем доме скоро появится малыш, и об этой радости нужно молчать?!

— Это будет не так скоро, Лиза. Я тебе об этом сообщила в надежде, что на тебя можно положиться.

— О, мама, — смирилась Елизавета, — я все понимаю… Я тебя вчера спрашивала, — вспомнила девушка, — что случилось, о разговоре с отцом. Ты сказала: «Всё в порядке» … — с лаской и упреком подметила она. — Ах!

— Что ж, теперь, — рассмеялась мама, — ты всё знаешь.

— Я сейчас же принесу тебе яблок и винограда, — спохватилась девушка. — Когда ты захочешь, мы можем гулять. Может ты устала и тебе следует отдохнуть?

— Доченька, я признательна за твою заботу, но пока что мне этого не нужно. Я чувствую себя превосходно, — уверяла Наталья Михайловна.

— Лиза! Ли-за! — оборвал их разговор Саша, который поднялся на второй этаж в поисках сестры.

— Я у мамы, в спальне, — отозвалась она.

Сашка мгновенно оказался в комнате:

— Лиза, идём со мной, — просил он. — Мама, мне Лиза очень нужна.

— Конечно, я ее отпускаю, — ответила Наталья. — Лизонька, иди.

Девушка совздохом сожаления что покидает мать, подчинилась ее словам. Мальчик мышонком юркнул за дверь, а потом по лестнице и коридору. Очутившись на улице, он спрятался за большим деревом и поманил туда сестру. Та еле поспевала за ним.

— Что случилось, Саша? — запыхавшись, спросила она.

— Тш-ш… — ш! — погрозил ей братец и огляделся вокруг. Обнаружив, что ни души поблизости нет, он, наконец, решился:

— Большой секрет! — выпалил он шепотом.

Лиза удивилась.

— Папа мне сказал, — продолжал он, — чтобы я об этом никому не говорил. Это наша тайна. И ты никому не говори! Папа сказал, что у меня скоро будет братик или сестричка! Представляешь, Лиза?

Девушка выражала немой восторг.

— А значит, Лиза, и у… у тебя тоже! Понимаешь?

Сестра радостно закивала головой.

— Мы с папой решили сделать для мамы и для братика или сестрички подарок! Мы будем делать, ну… такое… такое, где он будет спать, где мама ему будет петь песни…

— Колыбель? — уточнила Лиза.

— Да! Колыбель! — вспомнил мальчик.

— О, как я рада, Сашенька! — схватила и покружила его сестра.

— Только ты никому не говори, — остановившись, настаивал Сашка. — Даже маме и няне!

— Никому не скажу, — пообещала Лиза серьезным тоном.

— Хорошо. Тогда я иду обратно к папе.

— Ты куда? — спросила девушка.

— В мастерскую.

— Ты прибежал сюда только, чтобы мне об этом сказать?

— Да, Лизонька! Я сказал. Я побёг!

Лиза помахала ему вслед рукой.

«Маленький чудачек! — подумала она про себя, восхищаюсь такой искренностью и нежностью. — Ох! И почему в нашем доме завелось столько секретов?»

Следующая неделя ознаменовалась некоторыми обновками в доме Моховых. Над камином в гостиной красовался семейный портрет, выполненный Наталией. Следует отдать ему должное: получился он великолепным. На холсте было изображено счастливое и дружное семейство. Ни одна черта лица или фигуры не была упущена, как и, наверное, ни одна черта их натуры, которую можно было прочувствовать, глядя на этот труд.

В эту же гостиную Федр Николаевич с Романом занесли искусно выполненную колыбель. С этих самих пор Наталья Михайловна не могла пройти мимо комнаты, не заглянув в неё и не притронувшись к прекрасной работе своих сыновей и мужа. Она радостно вздыхала в ожидании чуда и от той заботы, которой окружали ее родные.

Но вскоре всё переменилось…

— Василий Павлович! — закричал на весь дом Федр Мохов, выбегая из спальни.

— Что стряслось, б..б..батюшка? — вскарабкался по лестнице старый сторож. Он минуту назад пошёл на кухню поужинать, поэтому на его губах ещё были крошки в папахах съеденного ломтя хлеба.

— Быстрее! — приказал он. — Запрягайте лошадей! Знаете, где живет Лидия Ивановна?

— Да, — в растерянности ответил тот.

— Мы сейчас поедем к ней. Быстро!

Сторож выбежал на улицу.

— Папа, что случилось? — бросились к нему дети.

— С мамой что-то не так. Лиза, поднимайся к ней! Рома, беги, найди няню, пускай она поможет! Саша будь в гостиной и всегда на чеку! Я поеду за доктором.

Все поспешили по наказу отца.

Через пятнадцать долгих минут в дом ворвался глава семейства, сопровождая врача.

— Вот…Вот сюда, пожалуйста, — показывал он дорогу. — Понимаете, с утра всё было хорошо… Я просто ума не приложу, что могло случиться… Пожалуйста, сюда!

Они вошли в спальню. Дверь закрылась. Няня давно уже была там. Роман дежурил у двери, если вдруг нужна будет его помощь. Лиза и няня то и делали, что бегали туда-сюда, принося воду, полотенца, чистые простыни. С каждой минутой возрастали беспокойство и суета.

На больших маятниковых часах монотонно пробило пять часов утра. У этих часов стояло кресло с подушками, на котором сладко спал белокурый мальчик. Разговор отца и доктора, которые спускались по лестнице нарушил его тихий сон. Спросонья ему нужно было время, чтобы вспомнить почему он здесь, а папа там, да ещё и с кем-то разговаривает.

— Скажите, ей станет легче?

— Да, она поправиться.

— Слава Богу!

— Я оставила листок с рекомендациями на тумбе и всё объяснила Лизе. Она справится. Через день я навещу вас.

— Спасибо, вам! Вот, возьмите. Вы трудились с нами.

— Нет, я не могу этого принять…

— Это не зарплата, это благодарность. Ведь вы были с нами всю ночь.

— В таком случае, благодарю. Надеюсь, что всё разрешиться лучшим образом.

— Василий Павлович сейчас вас отвезет. Вы не будете возражать, если я вас провожу только до дорожек?

— Нет. Я все понимаю. Вы сейчас нужны жене и детям.

По стуку дверей Сашка понял, что они вышли. Через минуту он снова слышал тяжелые отцовские шаги. Они поднимались на второй этаж. Мальчик всё ещё сидел один. В гостиную вошла Лиза. Она выглядела уставшей и удрученной.

— Саша, — удивилась сестра, — ты был здесь всю ночь?

— Да, но я только что проснулся. А что с мамой?

— Всё будет хорошо… Всё будет хорошо…

Сюда вошёл и Роман. Было видно, что и он не спал.

— Давайте помолимся, — предложил он.

Они подошли поближе друг к другу и склонили головы.

— Отец, — начал Роман, — мы сейчас очень нуждаемся в Тебе. Мы терпим боль и страдания. Помоги через всё пройти. Подкрепи родителей. Прошу, не оставляй нас. Аминь.

— Аминь.

Роман и Лиза присели возле Сашки. Лиза, обнявши братца, обессиленно оглядела комнату, в которой они находились. Ее утомленный взгляд скользнул по часам, по диванам, креслам, камину, их портрету, окнам, в которые спешил заглянуть первый луч солнца, по шкафам и стульям, и остановился на колыбели.

— Роман, когда придёт дядя Вася, — сказала она, не сводя с неё глаз, — возьмите ее и вынесите в кладовую, в самый угол. — Едва ли она закончила, как за парадными дверьми послышался шум. — Это, наверное, он. Иди.

Рома вышел. Не прошло и двух минут, как дверь в гостиную распахнулись и сюда молча вошли Василий Павлович и старший Мохов, и вынесли деревянное изделие.

— Лиза, а почему они ее выносят? — спросил Саша.

— Так будет лучше, Сашенька… — тяжело вздохнула девушка. — Так будет лучше…

Наступил сентябрь, первый месяц золотого и тревожного времени года. Первые деньки еще никак не выдавали смены природного настроения: смятения и умиротворенность, щедрость и розга ожидались впереди. А пока люди занимали свои умы совсем другими суждениями.

Во дворе знакомой нам усадьбы стояла повозка. Василий Павлович погружал туда чемоданы, узелки и бумаги.

На порог вышла вся семья Моховых. Они провожали Романа в Москву. У студента закончились каникулы, и он возвращается в университет.

— Прощай, Рома! — первой нему подошла Лиза и обняла его. Она была освещена милой улыбкой, а волнистые волосы оплели ее голову и шею так, что девушка, казалось, дышала свежестью. Ростом сестра была ниже на две головы, поэтому, чтобы обнять Романа, ей пришлось стать на цыпочки. — Будь тверд и мужествен, — кротко прошептала она ему на плече.

Тут же к ним подбежал Сашка и обнял их вместе:

— Приезжай быстрее обратно! И купи мне тетради. Я тоже буду учиться как ты.

Затем Роман подошёл к матери. Она было ещё бледна и слаба. По рекомендациям врача, Елизавета ее лечила. Лидия Ивановна проведывала женщину. Нельзя было не заметить улучшений: она уже понемногу выходила на улицу, улыбалась и подбадривала всех.

— Мне очень жаль, что я покидаю тебя в этот час… — признался старший сын. — Буду молиться за вас…

— Сыночек, — оборвала его Наталия Михайловна, прильнув к сыновьей груди. — Езжай с Богом и ни о чем не беспокойся. Нас ведет Пастырь. Все что ни происходит, происходит под Его контролем и по Его воле, — она выпустила сына из объятий и, держа его за руки, смотрела на него, как будто пытаясь запомнить каждый штрих. Измученные глаза умоляюще бегали по лицу сына и как будто кричали: «Останься, не уезжай!» Но матери нужно было возобладать над собой. Сознание напомнило ей, что и это идет на благо. Печальные мысли убежали прочь и, облегченно просияв, Наталья Михайловна, ласково прикоснулась к щеке первенца. Наконец, она и вовсе не задерживала Романа. Он подошел к отцу.

— Пусть Господь будет с тобой, сын, — пожал Федр Николаевич сыновью руку и похлопал его по плечу. Отец и сын. Они долго ещё находились в таком положении, глядя друг другу в глаза. Это было больше, чем какие-либо слова и красноречивые пожелания.

— Всё готово! — подойдя, сообщил дядя Вася. Отец кивнул ему в знак понимания, и сторож вернулся к лошадям, усевшись на козлы.

— Ступай … — отпустил сына Федр Мохов.

Роман спустился на одну ступеньку, оглядывая каждого. Вскоре он развернулся. Сцены расставания были ему особенно тяжелы. Он должен покинуть их на год (на период обучения и работы по профессии) и только письма и молитвы будут его связывать с родным кровом через тысячи верст. Старший Мохов рывком пошел к повозке и сел.

— Но! — приказал лошадям Василий Павлович, и те покорно начали свой шаг.

— Погодите! — закричала Марья Петровна, выбегая из дома. — Ромочка, подожди!

— Что там ещё? — остановил лошадей дядя Вася, немного негодуя.

— Да подождите! … — женщина, переводя дыхание, очутилась у повозки. — Рома, так пирожочки! Ты забыл? Я только что из печи вынула. Вот, держи, — протянула она небольшую корзинку, укутанную полотенцем, в салон.

— Няня, — сказал тронутый юноша, принимая корзинку, — спасибо вам! — он взял ее руку. — Прощайте. Мне вас будет не хватать, — он тут же выглянул из повозки и, обращаясь к своей семье, всё также стоявшей на лестнице, крикнул: — Прощайте! — и помахал рукой. Все Моховы ответили ему такими же взмахами и улыбками.

— Едем, Василий Павлович, — приказал Роман, усевшись обратно.

Дядя Вася снова дернул вожжи. Повозка тронулась и вскоре исчезла за воротами.

III

Первые две недели сентября почти не отличались от августа. Правда, молчаливое переливание из одного сезона в другой ознаменовалось волной бешенных, крикливых переворотов. В СССР началась новая реформа, жестокая и кровавая.

К семи часам утра, к воротам усадьбы Моховых подъехал грузовик и несколько повозок. Из кузова грузовика выскочила пара ретивых солдат. Они с легкостью вскарабкались и перебрались через забор. Оказавшись во дворе, раскрыли ворота и впустили всю эту процессию внутрь.

— Эй-э-э! — начал было останавливать их Василий Павлович, выбежавший из кладовой. — Вы куда это? Кто вам позволил?

— Уймись, старик! — оттолкнул его один из солдат. — Делом занимаемся. Ради твоего же блага!

— Да оставь ты старикашку! — надсмеялся другой. — Дурной ведь! Не поймет.

— Ты, товарищ, служишь Советскому союзу? Или как? — присоединился к ним третий.

— Чего? — не понял дядя Вася.

— Ну, что же я вам говорил? — отметил снова второй. — Э-э-й! Рябяты! Айда сюда, старика непросвещенного просвещать! — крикнул он остальным солдатам, которые слизали с грузовика. Никто из них не был прочь поучаствовать в этом, поэтому все отправились на товарищеский призыв. Там вскоре собралась немалая компания. Найти что-то в глубинке интересное для молодых ребят, пышущих здоровьем, гордостью и энергией, было не так-то просто. Они ловились за любую физиономию, лишь бы та потешила их глотки хохотом. Нельзя сказать, что парни были в этом виноваты. Такова была ситуация, такова была история, такова была жизнь.

— Развлекаться вы будете после! — холодным властным голосом сказал им командир. В мгновение подстрекательское настроение служивых улетучилось, как и не бывало. Они и не заметили, как вышел из кабины и как смотрел им в спины их начальник. — Во имя Советского союза, во имя Вождя народов, во имя простых людей мы пришли сюда. Вы забыли?!

— Так, мы так, ради забавы, — попытался виновато отшутиться затейник.

Эти слова как будто не долетели до командира.

— За дело! — тем же тоном приказал он, и всё семнадцать солдат ринулись в дом. Оставленный ими дядя Вася, наконец, смог разглядеть этого командира.

Высокий, широкоплечий, на своих ногах он стоял твердо, гордо. Одет он был, как полагается, по-военному четко и строго. Каждая пуговица и пряжка на нем блестели. На плечи был натянут кожаный плащ, на ногах кожаные высокие сапоги, на голове- черная кожаная фуражка. Широкое лицо, прямой нос, леденяще серые глаза и русые волосы. Лет ему не дать и тридцати двух. Обомлевши, Василий Павлович протянул к нему трясущиеся руки:

— Ленька, ты что ль?

Но и эти слова не были услышаны командиром. Он резко выполнил «кругом» и вошел вслед за солдатами.

В доме происходил полный переполох. Солдаты перекапывали каждый уголок.

— Угомонитесь! — приказал командир. — Соберите пять ящиков и погрузите! Остальное- потом!

— Так точно! — отозвались послушные солдаты.

Начальник вошёл в гостиную. Здесь творится такой же бардак. Стулья и стол перевернуты, шторы передернуты, содержимое шкафов вывернуто на изнанку. То, что считалось ценностью, передавалось из поколения в поколение, хранило в себе память предков и их наставления, то, что собирались и устраивалось много лет многими руками, в мгновение превратилось в ничто, и это было необратимо.

— Иванов! — позвал командир

К нему тут же подбежал, раболепствуя, курчавый молодец.

— Слушаю, Леонид Петрович!

— Я приказал собрать пять ящиков дорогих вещей.

— Так точно, Леонид Петрович!

— Три из них будут наполнены хрусталем из этих сервантов, а два других- фарфором отсюда, — указал он солдату на ещё уцелевшие предметы в гостиной. — А как быть с остальным я потом распоряжусь.

— Так точно! — выкрикнул Иванов, отдавая честь.

— Наберете ящики и отвезете в прокуратуру. Пусть решают, как это можно применить во благо Родины.

— Так точно!

— Выполняй!

— Так точно! — пустился во все Иванов.

Сюда же в гостиную привели, скрутив руки, Федора Николаевича и Наталию Михайловну. Мохов держался, но супруга его не скрывала потрясение от происходящего. С сбитой укладкой и с запухшими глазами она еле слышно протестовала:

— Что вы делаете? Зачем?

Солдаты с заключенными остановились перед командиром.

Федр Мохов поравнялся с ним глазами:

— Леонид? — удивился он.

— Да, — язвительно и самодовольно признался командир, смирив холодным взглядом хозяев усадьбы.

— Ты? … Как? — коротко спросил ошеломленный Мохов.

— Ха- ха- ха! Что, не ожидал меня здесь видеть?

— Нет, ожидал, но не ожидал предательства, — сухо ответил Федр Николаевич, также глядя ему прямо в глаза.

— Папа! Мама! — забежал в гостиную, вернувшийся из парка Сашка. Увидев, что здесь творится, он испугался, вытаращил глазенки и отшагнул назад.

— Сашенька! — пытаясь сдержать слёзы, позвала мать. Мальчик прибежал и обнял за ноги маму. — Сашенька! — затряслась она вся. О, как бы хотелось ей обнять своего сынишку, прижать к сердцу и успокоить его. — Всё будет хорошо. Слышишь?

— Разрешите доложить? — появился в дверях еще один солдат.

— Разрешаю, — ответил командир.

— В результате обыска найдена любопытная вещица для дополнения к делу Мохова.

— Что же?

Солдат подошел к своему начальнику и протянул Библию.

— Да, действительно, любопытная, — согласился Леонид Петрович, принимая книгу. Он внимательно осмотрел находку. Оценивая ее, лицо командира медленно расплывалось в предчувствии возмездия. — Я доволен твоей работой. Вольно!

Солдат вернулся к своим делам.

— Ну, что, Мохов? Балуешься и антисоветской литературой? — подстрекал довольный командир. — Ты не только грабишь народ, но и портишь его. Разве нет?

— Нет, я с тобой решительно не согласен, — ни жилка не дернулась на Федоре Моховом. Он знал на чьей стороне правда. И знал на Чьей стороне он сам.

— Ты, может быть, и не согласен, а вот закон точно согласует все, — вымерял Леонид ровным шагом гостиную.

— Согласовать всё может только закон Божий, а не законы человеческие.

— Да, что ты? И он действительно работает? — сморщил командир широкий лоб.

— Да. Всегда.

— И даже сейчас, когда тебя лишают на твоих же глазах всего твоего имущества, твоего труда, твоей семьи, твоей жизни? — развернулся военный к Мохову на каблуках.

— Ты не сможешь ничего такого сделать, если на то нет Божией Воли.

Леонид Петрович, затянув руки за спину и вздернув подбородок, посмотрел на противника исподлобья. Ему нужно было что-то ответить. Слишком много гнева было внутри. Нельзя выпускать всё и сразу. Куда больше наслаждения получится от пошагового наступления. Однако же, спас ситуацию поднятый внезапно шум.

— О, опять наш старик! — послышались возгласы солдат в прихожей.

— Эй! Куда тебе? — пытался его задержать один из них, но дядя Вася уже очутился в гостиной.

— Отпусти его! — приказал служивому Леонид, отвлеченный от разговора. Тот отпустил старика. — Чего тебе?

— Если вы сюда пришли во благо народу, — дрожащим голосом произнес Василий Павлович, переминая в руках свою поношенную фуражку, — тогда оставьте эту семью в покое!

— Интересно, почему? — насмешливо сверкнул глазами командир.

— Потому что они всегда помогают простому народу, такому как я. Они никого не грабят, они честно работают…

— Дед! … — хотел рывком прервать его Леонид.

— Ленька, ведь я тебя сразу узнал! Это же я, — признался сторож и прижал фуражку к худой груди, — дядя Вася. Не уж-то не узнаешь?

Начальник побледнел в лице и рявкнул:

— Не твоё дело! Не мешай! Проваливай!

— Василий Павлович, — наконец, вмешался Мохов. Голос его был как всегда спокойным и бархатным, — идите домой. Не переживайте за нас.

— Да, как же… — робко запротестовал дядя Вася.

— Идите домой. На всё это воля Божия, — настаивал хозяин усадьбы. — У вас есть семья, у вас есть о чём позаботится и о чем переживать. Идите. Благодарю за преданность.

Василий Павлович с жалостью посмотрел на Моховых, на Сашку. За годы службы у этой семьи он проникся к ним любовью и верностью. Дядя Вася сделал всё, что он, простой мужик, мог. Сторож, не сводя глаз со своих хозяев, медленно попятился назад и вышел.

— Так на чем мы с вами остановились, Мохов? — вернулся к оборванному разговору и важному покачиванию по комнате Леонид. — Ах, да! На законе. Знаешь ли, что основной причиной твоего ареста, помимо Библии, является грабеж? Да, именно грабеж у своего же народа, у своих соотечественников. Это даже нарушение и Божиих законов. Так, Мохов?

— Моя совесть перед Богом и людьми чиста, — твердо ответил Федр.

— С тобой всё ясно! — отрезал командир, снова очутившись перед Моховым. От злости он дрожал. Подойдя вплотную, Леонид прокипяченный до корней волос, проговорил издевательским полушёпотом: — Твоё дело я оформлю в лучшем виде, можешь не беспокоиться!

Елизавета Мохова возвращалась от Лидии Ивановны. Сегодня она девушке показывала лечебные травы, рассказывала где и когда их собирать, как сушить, хранить и применять для лечения. Всё утро они провели в лесу и в лугах. Лиза собрала целую корзину полезных растений: цикорий, тысячелистник, кизил, облепиха, ромашка, корни одуванчика и иван-чая.

По хорошо знакомым улочкам деревни она с приподнятым настроением шла домой. Солнце светило ясно и день обещал быть тёплым. Их усадьба находилась немного поодаль от села, поэтому прогулка не собиралась быть короткой.

При выходе из деревни, у крайней избушки собрались, как обычно, несколько баб поболтать о том, о сем, да и за одно промыть какому-то несчастному косточки.

— О, гляньте-ка, бабоньки, кто идет? — бесцеремонно выкрикнула одна из них, заметив приближающуюся Елизавету. — Паниха! Ба-рыня! — язвительно подчеркнула она, не стесняйтесь, что ее услышат.

Лиза с непониманием и изумлением на лице остановилась. Никогда прежде она не слышала от этих людей ничего подобного. Все всегда с ней приветливо здоровались, да ещё и спрашивали любезно, как день прошёл или куда направляется, а тут…

— Ну, чего вытаращилась? А? Али больно зажирела на барских харчах?

— Да постыдись ты, — пыталась утихомирить ее другая.

— А чего стыдиться? Не правда что-ль? Кто-то пашет, света Божьего не видит и ни копья за душой не имеет, а кто-то палец о палец не ударит, а живет-то на широку ногу! А, Лизавета?!

— Я… не понимаю, — призналась ошеломленная девушка.

— А чего понимать-то? Скоро у вас ни кола, ни двора не останется, — не без удовольствия сказала женщина. — Ты б домой поспешила, хоть бы чарку за пазухой унесла! Ха-ха!

Лиза тут же побежала.

— О, ка бежит! Ка бежит! Ха-ха!

«Господи! Не оставь! Господи!» — бежав, молилась она. Что же могло стрястись за время её отсутствия? О чем говорят эти женщины? Что ожидает ее дома? Не добежав до ворот, она оцепенела. Во дворе её дома стоял грузовик и повозки. Солдаты тащили из дому какую-то поклажу. Что это? Мохова остановилась, чтобы найти этому всему хоть какое-то логическое объяснение и понять, что ждет ее дальше. Самостоятельно найти ответы она не смогла, поэтому, проглотив подступающий ком в горле, Лиза поспешила вперед.

Через двор, минуя всех служивых, в гостиную вбежала девушка с брошенным на плечи платком, растрепанными волосами и раскрасневшимися щеками. Она остолбенела в дверях комнаты. Что это? Что это? От всего увиденного Елизавета растерялась и выронила свою корзинку. По полу рассыпались листья, ягоды, корни, распространяя едва заметный терпкий запах.

— Папа! Мама! — сразу бросилась к родителям Лиза.

— Остановите ее! — приказал командир, стоявший в другом конце комнаты. Один из солдат схватил Лизу за руку и отвел в сторону. Ослабшая из-за сильного бега и шока, она не могла бороться и попятилась назад. Дыхание ее было громким, неритмичным. Со взглядом загнанного зверька, она посмотрела на того человека, который командовал этой сваей, который привел в ее дом столько страданий. Ее выражение лица задавало немые вопросы: «Зачем?», «За что?».

Довольный тем, что вверг всё семейство в такую тревогу, Леонид Петрович Садовский приказал солдатам поставить на место стол и стулья. Громким хлопком Библия упала на стол.

Вместе с нею душа у Лизы упала в пятки: она начала догадываться в чём дело.

Командир уселся, поставив ногу на ногу «четверкой». Он, как ни в чем не бывало, стал рассматривать комнату. Заметив фортепиано, испытавающе спросил у Елизаветы:

— Барыня, а не изволите ли вы нам сыграть на инструменте, дабы скрасить наш досуг?

Девушка отрицательно помотала головой и опустила свои глаза.

— Сыграй. Не бойся, — продолжал командир.

Она все также молчаливо смотрела в пол.

— Ай-яй-яй! Лиза, Лиза, нельзя быть такой невежливой…

Девушка немного смутилась: «Откуда ему известно моё имя? Кто это такой? Почему он так обращается? Хотя… Разве это имеет значение?»

Заметив на ее лице некое замешательство, Садовский криво улыбнулся.

В комнату вошёл Иванов. Он отдал честь и заявил:

— Погружено и отправлено!

— Замечательно! Теперь возьмите девку и мальчишку, заприте в грузовик. Иванов, поставь сторожа, чтобы не сбежали случайно.

Лиза запротестовала и приготовилась к отпору:

— Не-ет! Пожалуйста! Куда вы нас ведете? — взмолилась она надломанным голосом.

— Мама, я не хочу никуда идти! — заплакал Сашка, вцепившись в материнскую юбку, но силенок мальчишке не хватило удержаться за маму. Молодой солдат оказался сильнее. — Мааама! — оторвался от ткани последний пальчик Саши.

— Сашенька! Не плачь так, милый! — утешая, тянулось со всею силой материнское сердце к ребенку. Но сзади что-то держало Наталью так, что она не могла сделать ни одного движения. Женщину оттянули немного в сторону, подальше от чада. — Любимый мой! Не плачь! — Не переставала Мохова.

— С нами Бог! Помните об этом! — наставлял Федр Мохов детей, сдерживая в кулаке всю свою физическую и душевную боль. — Он не оставит. Он так сказал. Он верен Своему слову.

— Заткнешься ли ты наконец?! — с ястребиным неистовством налетел на Фёдора командир, замахнувшись над ним для горячего удара. Его давно уже выворачивало изнутри от этой атмосферы набожности.

— Отец! Нет! — ринулась в защиту Лиза. Она едва ли не вырвалась из мощной хватки солдата, очутившись совсем рядом со своим врагом.

Все замерло. Все остановились в ожидании дальнейших действий Леонида Петровича. Остановился и сам Леонид Петрович. С высоты своего роста он пристально оглядел эту девчонку. В полной немоте он слышал орущую мольбу ее глубоких карих глаз, ее прерывистое дыхание и, кажется, даже перебои сердца.

— Вы слышали, что сказано: «око за око и зуб за зуб», — начал слово Федр Мохов, тяжело вдыхая воздух и глядя в пустоту. — А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду. ³

Омочив гневом высушенные губы, командир ослабил повисшую в воздухе руку и сжал ее в кулак. Его лицо снова приняло маску неумолимой ярости.

— Ха! Ха! Ха! — глубоко зашелся Леонид, после чего, пришедши в себя, низким басом прицелил сквозь зубы, обращаясь к хозяину усадьбы: — Я с тобой после разберусь… Когда мои приказы будут исполняться без повторений?! — пригрозил он кулаком своим подчиненным, забыв уже о Мохове. — Чего остолбенели?!

— Виноваты!

— Виноваты, не повториться, — тут же растеряно отговорились и исправились ребята в формах. Они как будто очнулись и тут же вернулись к делу. Лиза осталась неподвижной, когда ее скрутили посильнее и продолжили выводить из дому. Леонида Петровича, словно после тяжелой пытки, еще передергивало. Теперь был полный его порядок, и он спокойно наблюдал за происходящим.

— Помните, чему мы вас учили! Мы встретимся! — дрожа, подбадривала мать. — Мы имеем великую надежду! Мы будем вместе!

Служивые доблестно выполняли приказ: не смотря на всю борьбу и слёзы, они вытолкали отпрысков семейства Моховых вон.

Лиза в последний раз обернулась и посмотрела на своих родителей. Они с любовью и трепетной нежностью провожали своих детей, говорили, убеждали, ободряли. Это было всего лишь мгновение. Мгновение памяти и прощания.

«Неужели это все происходит со мной?» — мысли Лизы плыли как будто в тумане. Ей не верилось, что это все правда. Как с этим быть? Чего ожидать?

Она опомнилась только когда очутилась в темном кузове, и к ней прижился Саша. Лиза обняла брата, и они заплакали.

— Ах, батюшки! — всплеснула руками Марья Петровна, когда вошла во двор. — Что же стряслось?

Женщина с утра отправилась по просьбе хозяев на рынок для хозяйства что нужно купить, а по дороге зашла в огородню: картошки да морковки накопать на обед. Она бросила все свои сумки и ведра у ворот и побежала ко входу в дом.

— Ты еще кто такая? — возмутился солдат стороживший главные двери. — Можешь домой идти. Твои хозяева в тебе уже не нуждаются.

— Объясни мне, что случилось, солдат!

— Ой, так взял и рассказал!

— Если ты сын у матери, то расскажешь, — потребовала Марья Петровна.

Солдата это явно обескуражило.

— Ну, вот, — начал он мягче, — выполняем приказ командира.

— Под чьим ты командованием?

— Под Садовским, Леонидом Петровичем. Знаешь такого? — подтрунил солдат.

— Садовский? — переспросила Марья Петровна, побледневшая в лице.

— Он самый.

— Позови его!

— Да, так взял и позвал к старухе командира!

— Тогда, впусти меня! Я сама к нему пойду.

— Не положено! — преградил ей путь солдат.

— Да, что же это такое! — выплеснула няня. Она порылась в кармашке своего передника, и нашла клок бумаги. — Ну, а карандаш можно у тебя попросить? Не жалко для старухи? И не вздумай мне молотить чепуху! Знаю, что есть. Любимой-то, небось, каждый вечер пишешь.

Молодцу деваться было уже некуда, и он протянул ей маленький карандашик. Марья Петровна выхватила его и, отойдя в сторонку, присела на корточки и что-то там худо-бедно нацарапала

— Возьми! — протянула она ему карандаш. — Благодарствуй! А это, — отдала женщина сложенный лист, — командиру твоему передай. Понял?

Солдат молча развернулся и ушел в дом. Неясным способом вскоре исчезла куда-то и Марья Петровна.

Служивый старуху всё-таки послушался. Он подошел к Леониду Садовскому, прошептал что-то на ухо и вручил послание. Командир его за службу похвалил и отправил обратно на пост.

Раскрывши бумагу, он прочел:

«В передней есть еще одна дверь, за ней небольшая коморка. Там есть еще одна дверь. Она ведет на кухню. На кухне буду я. Ты можешь спокойно идти, не стыдиться. Я прошла незамеченной. Я буду ждать.»

Леонид надменно фыркнул и сунул письмо в карман.

— Иванов!

— Я! — ответил служивый.

— Погрузить арестованных на повозку и отвезти на вокзал. Там ждать моих распоряжений. Пусть с ними в качестве охраны поедут четверо. Остальные могут пойти на гулянку в деревню, — голос командира был необъяснимо мягок и доброжелателен, и совсем-совсем другим, чем несколько минут до этого. Леонид знал, как это подействует на его солдат и знал, как они отреагируют и, что его влияние на умы молодцев укрепиться еще сильнее.

— Ура! У-р-а! — завопили басы и тяжелыми сапогами помчали к выходу.

Федора Мохова и Наталию погрузили, как было приказано, в повозку под стражей четырёх во главе с Ивановым. Две другие повозки, принявшие тринадцать молодцев, с бранью, песнями и криками погнали, поднимая за собой по дороге столб пыли, в село.

Тронулась в путь и первая повозка. Наталья Михайловна обернулась и посмотрела на их дом, деревья, клумбы. Она заметно постарела за это утро, но приняла свое положение без протеста, без злобы, без ропота. Она смиренно простилась со всеми и со всем. Наталья опустила голову и тяжело вздохнула:

— Да будет воля Твоя…

— Аминь! — сказал Федр Мохов и взял за руку свою жену. Они ехали молча. С каждым метром отделения от детей и от дома, становилось все тяжелее. Чем ниже опускалась Наталья Михайловна, тем сильнее сжимал Федр ее пальцы. Она сдерживалась сколько могла, пока, наконец, не прижалась к его плечу, чтобы муж не видел ее беззвучных слёз.

Во дворе остался только грузовик под охраной водителя, который заменил солдата по разрешению командира.

Леонид Петрович остался почти один. В доме стало удивительно тихо. Эта дикая тишина, кажется, заполнила собой каждый уголок усадьбы. Однако, монотонный стук огромных маятниковых часов в гостиной отчаянно с ней боролся. Садовский стоял на прежнем месте. Он осознал: он силен. Чтобы осмотреть еще раз помещение со всем богатством, Леонид прошелся на каблуках по гостиной. Под ними иногда визгливо трещало стекло, деревянные элементы мебели, разбросанные травы. Остался командир весьма довольным своим трудом. Оно того стоило. Садовский ухмыльнулся. У него на все были свои планы, и он от них не собирался отступать. Но по порядку. Сейчас перед ним была другая задача: он вспомнил про письмо.

Командир отыскал эту дверь, коморку и ещё одну дверь, и оказался на кухне.

— Сыночек! — бросилась его обнимать Марья Петровна. — Ленечка! Лёня! — но тут же она отпрянула и оттолкнула его. — Что ты здесь делаешь? — возмутилась она. — Как ты можешь чинить зло этим людям?

— Я не лиходей какой-нибудь, мама! — пытался объясниться сын. — Я исполняю то, что мне было поручено.

— А если бы тебе… — зарыдала Марья Петровна. — А если бы тебе было приказано мать родную расстрелять? … Ты бы тоже это сделал?

Сын ничего не ответил.

— Значит сделал бы… — с горечью закивала головой мать.

Пошло несколько минут, пока Марья Петровна усмирила свой плач.

— Что же с ними дальше будет?

— Всего-навсего небольшой срок года на три, не больше, и поработают немного на государство. У них будет крыша над головой и еда. Потом будут свободны и вернутся домой, — солгал сын, пытаясь успокоить мать. — И нечего тут такие драмы устраивать!

— Но за что? Лёнечка, объясни мне, за что? Сколько людей у них работает. Сколько семей имеет хлеб и до хлеба. Зачем? … Что они сделали? Какой закон нарушили?

— Что сделано, то сделано, — отрезал Леонид.

— А детки? Что с ними будет?

— Они будут работать на пользу Союза.

— О, нет! Не может быть! — запричитала снова Марья Петровна. — С каждой новостью ты рвешь мое сердце на части!

— Они ещё в машине, мама! — выпалил Леонид Петрович.

— Ты их ещё не отправил?! Не отсылай их никуда, пожалуйста! — взмолилась мать, ухватившись за сыновьи руки и падая на колени. — Не делай их ещё несчастнее!

— Мама, прекрати! Встань! — вырвался из материнских рук Леонид и развернулся, чтобы уйти.

— Стой! Погоди! — через силу проглотив колючий ком, поймала его за рукав Марья Петровна и развернула к себе. — Слушай! Оставь их у меня.

— Глупости! — стряхнул с себя Леонид ее руки и направился к выходу.

— Нет, не глупости. Ты сделаешь так, якобы они у меня… на перевоспитании, якобы, чтобы… стали патриотами, — командир задержался у косяков дверей, — чтобы родине служили. Понимаешь? Пожалуйста!

На скулах Садовского заиграли желваки. Он шумно выдохнул.

— Идем. Я отвезу тебя домой.

Грузовик остановился возле небольшого деревянного дома с искусно выполненными ставнями окон и с широким поросшим травой двором.

— Игнатыч, — обратился к водителю командир, — иди, отпусти детей. Они будут жить здесь под покровительством государства.

Тот послушно вышел.

— Ты не зайдешь? — робко спросила Марья Петровна у сына.

— Нет.

— Ты приехал сюда только, чтобы…

— Да, только, чтобы выполнить приказ! — оборвал ее Леонид.

— Я всё поняла, сынок, — тихо сказала мать. — Очень больно видеть тебя таким… Я всегда молюсь за тебя, — с этими словами женщина вышла из кабины грузовика.

Дети уже вылезли из кузова и стояли у калитки.

— Няня! — встретил ее Сашка.

— Марья Петровна, как мы вас рады видеть! — не скрывая слёзы, бросилась к няниным рукам Лиза. — О, что с нами случилось…

— Я всё знаю, дети мои, — обняла их женщина. — Я всё знаю… Спасибо тебе, Игнатыч, — отпустила она водителя. Последний обошел машину. Дверь захлопнулась. Грузовик уехал. — Идемте в дом, мои милые…

IV

Сколько нужно времени, чтобы забыть печаль? Сколько нужно времени, чтобы зажили раны? Сколько нужно, чтобы снова жить?

В народе говорят: „Время лечит". Но так ли это?

Найдется немало смельчаков, которые дерзнут поспорить с этим закоренелым утверждением. Зачастую на „лечение” не хватает длины и целой жизни. Зачастую на „лечение” уходит несколько поколений, но и тогда в подсознании сохраняется, передается история и моральный опыт.

Прошло два дня. Особенно длинные и особенно скорбные. Лиза и Саша жили у няни. Дети до последнего надеялись, что вот-вот и во двор войдут отец и мать, и заберут их, и они снова будут жить все вместе, что всё образуется… но перемены не наблюдались. Они молились.

После длительных размышлений Елизавета решилась в письме сообщить обо всем брату. Она села писать.

Лиза села за маленький столик у окна. Она нагнулась над листом и писала. Писать было крайне тяжело. С чего начать? Как сказать? Каждое слово писалось долго, и еле-еле на бумаге зарождалась одна строчка за другой.

Во дворе залаяла собака. Лиза посмотрела в окно. На улице было солнечно. На ясном голубом небе не потерялось ни одного облачка. Трава во дворе и на пастбище, которое открывались за няниным ограждением, на радость была зеленая и сочная. Верный строж, угрожая лаем, очертил не один круг возле своей конуры, заметив чужое лицо.

— Да, цыть, ты! — махнула на него Марья Петровна мокрой тряпкой. Пес сразу же успокоился. Он понял, что хозяйка уже надёжно извещена о госте. Теперь он мог спокойно сесть и наблюдать за происходящим. Няня одним махом стряхнула отстиранную навлочку и зацепила на нить сушиться.

— Заходи, заходи. Не бойся, — пригласила Марья Петровна пришедшую женщину во двор, возвращаясь к своим корытам и тазам.

— Здравствуй, соседка! — войдя за калитку, поприветствовала та няню.

— Здравствуй, Дуня!

Нельзя сказать, что Дуня была дурнушкой. Ей более подошло бы описание- замарашка. И замарашкой она была не от лентяйства и безделья, а от бедности безысходной из-за пьянства супруга. Видавший виды передник, расширенные вены на руках, острые скулы, выцветшие тонкие волосы и глубокие (совсем не к месту) морщины на лбу.

Дуня робко подошла ближе.

— Я вам тут молочка немного принесла, — протянула она няне кувшин с молоком. — Знаю, что у вас прибавилось забот и хочу хоть чем-то помочь.

Няня выпрямилась и с чувством на нее посмотрела:

— Ничего не нужно. Ты сама еле со всем справляешься. Не нужно, родная моя. Спасибо сердечное, но не беспокойся.

— Нет, нет, — сказала Дуня увереннее. — Они мне помогли, и я хочу помочь. Хоть чем-то…

Марья Петровна поняла, что спорить с побуждениями доброжелательности — безнадежная затея, и приняла дар.

— Спасибо, Дуня-душенька! Вот им утеха-то будет! Они у меня такие печальные, самой плакать с ними хочется! — собрав брови и поджав подбородок, няня прикрыла рот уголком платка. — Ничем же они не виноваты! А тут вот!

— И мне больно по нутру за них стало, — отозвалась Дуня и продолжила, ломая руки: — Если что-то нужно, я… вы только скажите… Моховы мне очень когда-то помогли, и я хочу… хоть чем-то помочь, — повторилась она.

— Спасибо тебе, Дуня, — снова поблагодарила ее Марья Петровна, сглотнув и собравшись.

Соседка смущенно ушла со двора.

«Добро всегда возвращается», — подумала Лиза, наблюдая за этой сценой. От хлынувшей волны воспоминаний она закрыла глаза и по ее телу пробежал холод. Лиза не заплакала. Она молилась.

Через полчаса письмо было закончено. После обеда девушка отнесла его на почту.

— Вы слыхали, — болтал кто-то в очереди да так громко, что слышно было на улицу, — этот командир решил опочить в хоромах Моховых?

На почте почти все были Лизе знакомы. Все, так или иначе, имели что-то общее с семейством Моховых: поднимались, строились, работали, просили, получали, засевали, жали, собирали, приходили с просьбой и уходили удовлетворенными. Каждый из них имел какую-то особую историю.

— Здравствуйте, — поздоровалась Лиза, войдя в почтовое отделение.

Увлеченные своим разговором, ей никто не ответил.

— Да! Да! Я тоже об этом слыхала, — подтвердила Тамара Прокофьева, уткнув руки в бока. Мохова ее знала. Она около четырех лет назад просила у отца пшеницы для посева с обещанием вернуть после сбора первого же урожая. В течении трех лет она не отдавала, ссылаясь на большую ее, Тамары, семью. Федр Николаевич ей те зерна оставил. У Лизы сразу же метнула в памяти сцена благодарности этой женщины за помощь. Ей стало тепло. — Маньку с Людкой еще наняли, чтобы убрали к празднику.

Елизавета кивнула ей: «Здравствуйте!». Прокофьева заметила ее, ничего не ответила и продолжила оживленную беседу с односельчанами.

Лизе стало очень неуютно.

— Говорят, что этот командир жадный аш жуть! Ничего Мане и Люде протащить не дал.

— А щас зато понаехало всяких. Шуметь ещё будут, — негодовал Алеша Сапров. У него прошлой осенью дотла сгорел дом. Он и его молодая жена с ребенком остались на улице. Елизавета помнила тот холодный вечер, когда они на их семейном совете решили отстроить дом Сапровым, а самим погорельцам предложить на время стройки свой кров.

Девушка, приветствуя, улыбнулась ему. Сапров в ответ только и сделал, что повел бровью.

Лизе с каждым шагом становилось сложнее передвигаться. Что происходит?

— Знаете, что мне бабы рассказывали? — поддала Зина Куницына. Эта вдовица живет на другом краю деревни, у рощи. У нее пару лет назад сын-подросток сломал ногу. Через каждые два дня Федр Мохов отправлял дядю Васю отвести к больному продуктов и Лидию Ивановну. Василий Павлович не всегда имел желание вести дорожки так далеко, но поручение нужно было исполнить. До чего же забавны тогда были его возмущения! — Хоромы там о-го-го! Картины, книги, мебель… Живут же! — она насмешливо кинула взгляд на Мохову и фыркнула. Лиза попятилась дальше.

— И правильно сделали, что выгнали. Добром делиться надо: раз не по-доброму, так- силой, — стукнул по стене кулаком Григорыч, мужик грубый и неотесанный, всегда в беде, всегда наемный помощник в мастерской. — Да, вот, и наша любимица! — указал он на Лизу с оскоминой на зубах. — Как тебе пока живется на свободе? — в этом вопросе он особо выделил «пока».

Лиза стояла, как вкопанная. У нее не находилось ни одного слова, ни один мускул не имел силы пошевелиться. Люди, к которым она питала доверие и радушие, только что предали, убили без ножа.

— Что вы тут раскудахтались?! — внезапно вырисовался из их компании Владимир, управляющий Моховской мастерской. — Смотри на них, как языки развязались! — выступил он вперед, защищая Лизу. — Сколько вам помогали Моховы! А вы и рады их беде! Вместо того, чтобы помочь- наступят сверху! Так не делается.

— Так ж ты сам говор… — хотел вставить Григорыч да смолк под резким взором Володи.

— Ты что-то хотел сказать? — подмяк лицом Владимир

— А… Не… Это я так, не к делу… — почесал затылок Григорыч, уходя из разговора.

— Елизавета Федоровна, — с особой лаской в голосе обратился управляющий к Моховой, — уже ваша очередь давно.

— Но… — указала она на людей в помещении.

— Об этом не волнуйтесь. Они все вам уступают. Они все уважают вас и помнят вашу семью, — его лицо расплылось в милой улыбке, но в глазах Лизы, наливающихся слезами, оно расширилось более похабиной, чем миловидностью.

Лиза безмолвно подчинилась и, наконец, отдав письмо и пряча лицо платком, выбежала оттуда. Завернув за угол какой-то избушки, она старательно вытирала глаза, но слезы предательски лились.

Солнце начало садиться. Черный высокий бурьян, через который Лиза смотрела на закат, пронизывал алый диск солнца на сотни осколков своими тонкими стебельками. Решившись, Елизавета, встала и проскользнула по улочкам. Вскоре она оказалась за селом. Перед ней раскинулся ее родной уголок, ее дом. Девушке хотелось ещё разок посмотреть на него, вспомнить былые теплые вечера, рассветы и сны, которые рождались в нём.

Лиза тенью прокралась к высокому забору и, дойдя до ворот, заглянула во двор. Она замерла. Здесь стояли машины, богатые повозки. Во всем доме зажгли свет. Свет был теплым и мягким. Там было много людей. Они смеялись, говорили. Играла музыка. Лизе показалось, что она вернулась в своё детство, когда всё тети и дяди, бабушки и дедушки были живы, когда всё съезжались друг к другу в гости, когда им было так хорошо. Ей чудилось, что там, в доме ее ждет семья, что там папа и мама. Она, доверившись этим чувствам, чуть ли не ринуласьвнутрь, если бы… не раскрылись двери. Это разбудило Лизу, и она юркнула за стену забора.

На порог вышел Леонид Садовский, тот самый командир. Он расстегнул пиджак и закурил. Лиза наблюдала за ним. Ей было до обиды не ясно, как можно веселиться на беде других. Лицо его было серьёзным, невозмутимым. Было видно, что он погружен в свои мысли, которых никому не понять. Вскоре двери снова раскрылись и к Садовскому подошла женщина. Она сзади обняла его за плечи, что-то шептала, чему-то улыбалась. Она была прекрасна. Лиза позабыла обо всем на свете и любовалась ею. Высокая стройная блондинка в дорогом платье, со вкусом подобранными украшениями. Лиза никогда такого не видела. Она следила за каждым движением незнакомки. Какие были у неё длинные и изящные руки! Левая изнеможённо лежала на плече командира, а в правая окутывала бокал с вином. Женщина подвела бокал ко рту. Красные бархатные губы прикоснулись к прозрачному блестящему стеклу. Женщина сделала упоительный глоток и с таким же наслаждением предложила вино Садовскому.

Лиза с изумлением следила за чарующими плавными движениями ее рук и…в мгновение обомлела! Ее глаза столкнулись с глазами командира. Тот смотрел прямо на неё. Он ее заметил, и кто знает, как давно! Девушка почувствовала, как от испуга и страха сжалось ее сердце и жар подступил к щекам. Садовский криво улыбнулся. Лиза тут же отпрянула от забора и убежала.

— О, Боже мой! Лиза, куда ты пропала? — выскочила из сеней няня.

— Мы очень испугались, — добавил, догоняя Марью Петровну, Сашка.

— Я… — пыталась что-то произнести девушка, но недавно пережитые эмоции не позволили ей это сделать. Лиза скрючилась и закрыла лицо руками.

Няня понимающе и ласково на нее посмотрела:

— Лиза, мы должны быть сильными.

— Я знаю, но…

Марья Петровна взяла ее за плечи:

— Всё будет хорошо. Слышишь меня-то? Родители ваши скоро повернутся. Нам только что и потребно, так это запастися терпением и надеждой.

— Правда?! — тихо спросила Лиза.

— Правда, Лизонька! — уверила ее няня.

— А к нам тётя Лида приходила, тебя искала, — добавил невзначай Сашка.

— Лидия Ивановна? — испугалась сестра. — Зачем?

— Я не знаю, — признался Саша.

— Лиза, что-то, доподлинно, важно. Она сказала, чтобы ты к ней зашла…ночью, то бишь сейчас.

Девушка выскочила на улицу.

— Погоди-и! Хоть лампу-то какую-то возьми! Темно ведь! — прокричала вслед няня, но ее голос едва ли долетел до Лизы, сбиваемый лаем верной собаки.

Стук в дверь.

— Лиза! — впустила доктор в дом Мохову.

— Лидия Ивановна, что случилось? — задыхаясь, выпалила Мохова. Но та была абсолютно спокойна и ровна, что немало удивило Елизавету.

— Ты так бледна, — заметила, как бы невзначай, лекарь. Лиза не нашла, что ей на это ответить.

Женщина с минутку молча смотрела на свою ученицу, а потом сказала:

— Идем.

— Умоляю, — взмолилась девушка, — не томите меня!

Лидия Ивановна завела Лизу в другую комнату. Она поставила свою керосиновую лампу, единственный источник света, на стол и обернулась к окну. Здесь пахло травами и настойками на спирту. Где-то в уголке стучали часы с белочками ручной вырезки. Все в помещении было как прежде. Все на своих местах, все на своих полочках. Ничего не изменилось с того первого дня уроков Лизы у Лидии Ивановны, изменился только воздух. В нем слышалось небывалое напряжение. Врач скрестила руки на груди и долго вглядывалась в ночное небо, усеянное звездами, хороводом окружающими круглолицую ясную луну.

— Дурные нынче времена, Лиза… — наконец, ответила она и снова надолго замолчала. — Елизавета, — обернулась Лидия Ивановна к Моховой, — ты очень сильна!

— Я? …

— Да, Елизавета, ты. Я долго наблюдала за тобой и с уверенностью могу сделать такой вывод. Ты веришь в Бога. Вера- это удел сильных духом. Именно на тебя, моя ученица и помощница, я могу положиться. Иди за мной, — сказала Лидия Ивановна и подошла к своему рабочему столу. Рассеянная Лиза последовала за ней.

Врач достала из-под стола небольшой сундучок и с поспешностью начала укладывать в него свои книги по медицине, какие-то записи, имеющиеся у неё примитивные инструменты и лекарства. Затем она закрыла сундучок и дрожащими руками протянула его Лизе:

— Возьми.

— Лидия Ивановна, вы…

— Возьми, Лиза! — посуровела врач. — Возьми! — ее подбородок задрожал.

Лиза, испугавшись, послушала ее.

— Ты теперь врач и лекарь, акушерка и знахарка! — голос Лидии Ивановны надломился.

— Лидия Ивановна, о чем вы? Не пугайте меня так!

— Скорее всего завтра меня уже не будет… А людям нужен тот, кто бы о них позаботился… На кого я людей оставлю? — давила в себе слезы лекарь. — На кого? … Я, как и твои родители, для властей стала лишним кадром. Кто-то настучал… В мире есть два класса людей: те, которые честны, трезвы, трудолюбивы, и те, которые рады лишь полениться, похмелиться и завидовать первым. Зависть губит народы, Лиза. Зависть- один из страшнейших пороков человечества.

— Лидия Ивановна… — задрожала Елизавета, — не покидайте и вы нас! …

— У этих «нас» есть ты.

— О, умоляю, не возлагайте на меня эту ношу. Я… Я не смогу.

— Сможешь. Знаю: сможешь. В тебе есть достаточно сил, чтобы служить. У тебя большое сердце, в котором есть место для каждого.

— Лидия Ивановна… — расплакалась Лиза.

— Успокойся, дорогая, — утешая, обняла ее врач. — Тебе нужно спешить. Я специально позвала тебя ночью, чтобы меньше глаз видело. Эти вещи очень ценны. Они тебе пригодятся. Это все отцовские книги. Он меня учил всему, рассказывал, объяснял, — тут Лидия Ивановна отпустила Лизу и подняла голову к небольшому портрету, висевшему на стене. — Да, да, Иван Иванович! Вот вы меня учили и дали мне этот сундучок, теперь и я учу и отдаю сундучок. Наше дело, дело врачевания, не прекращается, папа. Гордись мной! — было слышно, как она проглатывала слёзы, глядя на своего отца. — Знаешь, Лиза, это он был настоящим лекарем. Он получил образование в Одесском медицинском институте, что поныне считается одним из самых престижных. Сюда отец приехал по воле императора. Я, сколько себя помню, никогда не видела его удрученным своей работой. Я восхищалась им. Он получал исключительно удовольствие, помогая другим. С детства я точно знала, что хочу стать именно такой как папа… Стала ли я такой? — задумалась Лидия Ивановна.

— Более чем, — тихо ответила Лиза.

Врач улыбнулась.

— Я ведь без диплома… — добавила она. — Лечу так, как Иван Иванович обучал… А это есть очень и очень плохо… — тяжело вздохнула женщина. — Ведь из-за того, что я не на государство работаю и люди, которым помогаю, иногда осмеливаются на некую «благодарность», я не являюсь достойным гражданином… Эхах! А ведь потом я замуж вышла. Пришла война и отца, и мужа увела с собой. Родители твои помогали врачам в то время тяжелое. Я тоже с отцом там работала… Так-то … — Лидия Ивановна на пару минут задумалась, а затем, спохватившись, что время уже за полночь ещё раз обняла Лизу. — Всегда помни своё звание и избрание… Иди.

На следующий день по всей деревне прошла весть, что лекаря тоже увезли, да ещё пару семей, которые сколотили какое-никакое хозяйство возле дома. Толковали и о том, что командир провожал уже своих гостей и, что к вечеру дом Моховых полностью очистят и всё уйдёт на благо народу. Были те, кто злорадствовал в ожидании обогащения, были и другие, которые понимали всю бедственность положения, в какое они попали. К сожалению, последних было меньшинство, поэтому на их тревоги мало кто обращал внимание.

К десяти часам утра во двор Марьи Петровны вошёл управляющий мастерской, Владимир. Он хотел поговорить со старшей Моховой.

— Володя! — выбежал ему на встречу Сашка. Солнечные лучи весело играли на его золотых волосах, и каждое движение Сашиной головы сопровождалось яркими переливами.

— Привет, богатырь! Как дела? — с бодростью в голосе поприветствовал мальчишку управляющий и подхватил его на руки.

— Хорошо! Только жаль, что папы и мамы нет.

— Как у няни, хорошо живется?

— Очень! Тут так интересно, хотя я очень хочу домой…

— Ну, ты самое главное жди, и всё будет так, как ты хочешь, — улыбнулся Володя Сашке.

Мальчик ответил ему тем же.

— А сестрица твоя дома?

— Да. Она с няней в доме.

— Можешь позвать?

— Могу, — кивнул Саша. Владимир опустил его на землю, и мальчик вбежал в сени.

Через минуту на крыльцо вышла Лиза. Она с явным беспокойством на лице подошла к управляющему.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, Елизавета Федоровна, — Владимир неестественно кашлянул и продолжил. — Я пришел к вам от лица всех рабочих и мастеров вашего батюшки, как к старшему из представителей его семьи. Прошу отнестись с пониманием к тому, что я вам буду говорить, — Владимир сделал небольшую паузу. — Сегодня мастерская конфискована государством. Мы бунтовали, поверьте, но всё было без толку. Теперь мастерская оформлена как мелкая государственная фабрика по обработке дерева. Нам работа нужна… Поймите…

— Я всё понимаю, — ровным тоном оборвала Лиза управляющего. Перед ее глазами появился отец в своем фартуке, обсыпанном стружкой, с рубанком в руках. Он смеялся. От него пахло елью и яблоней. Вокруг него люди. Все такие же как он, но слушают его. Повсюду стулья, столы, тумбы и еще многое другое. Их только что изготовили. У них нет должного вида, имени и хозяина, но они уже есть, они уже существуют. Лиза поняла одно: ничего не будет как прежде. — У вас есть семьи, дети. Вам нужно зарабатывать на хлеб. Я понимаю. Можете работать со спокойной совестью. Мы ни в коей мере не будем держать на вас обиды. Ни в коей мере.

— Спасибо! — начал с жаром трясти Лизину руку Владимир и, вкрадчиво улыбаясь, заглянул ей в глаза. Лизу это несколько смутило. — Спасибо! Если что, мы всегда рядом, мы поможем, — выговорил он и покинул двор.

Лиза вернулась к няне.

По началу жизнь в чужом доме была несносной. Казалось, что день длиться вечность, а бессонные ночи ещё дольше. Ежеминутно в ее памяти всплывали родители, братья, дом, уют, радость, которую они имели, находясь вместе. Это очень отягчало душу, а, учитывая и ряд лишений и неудобств, то становилось ещё хуже. К нашему утешению, Лиза стала привыкать к новому жилищу и окружению. Молитвы, добрые отношения няни и резвость брата ободряли ее. Девушка постепенно стала внедряться в крестьянские заботы, помогая няне. Суетность дня отвлекали ее мысли, и только ночью можно было услышать редкие всхлипывания, а утром увидеть мокрую подушку.

Сашке у Марьи Петровны все сразу понравилось. Он быстро подружился с ее собакой Рябкой и козой Ушкой (клички он им придумал сам). Сторожа мальчик кормил и тренировал, кормилицу выводил на пастбище. Его любопытство было увлечено исследованием бескрайних (как ему казалось) лугов. Он мог часами там бродить в компании с Ушкой и, если няня позволит, с Рябкой. Благо, что со двора Марьи Петровны было видно все то пастбище, и няне с Лизой не было причины беспокойства о Сашке, иногда поглядывая за ним. Мальчик вскоре подружился с соседскими детьми, детьми Дуни. Целыми днями они могли попеременно бегать, резвиться и быть хорошей помощью взрослым. Родителей Сашке недоставало, но надежда, что они скоро вернутся прогоняла прочь грусть.

Поздно вечером, когда все они, справившись с хозяйством, поужинав, готовились ко сну, а Сашка уже видел двадцатое сновидение, раздался стук в запертую дверь.

— Марья Петровна, не беспокойтесь. Я сама посмотрю кто там, — вызвалась Елизавета.

Она пошла в сени и обмерла. Глаза ее округлились и засверкали гневом:

— Вы?!

Леонид Садовский, не скрывая удовольствие, видя такое радушие приёма, вошёл в сени. Лизу трясло от воспоминаний и осознания сколько зла этот человек принес с собой, войдя в ее дом и дома других честных людей. Горькие страдания об утерянном поднялись в ее сердце из самых глубин, и она решилась. Решилась во что бы то ни стало бороться и остановить это нашествие бед в ее жизни любой ценой.

— Я не впущу вас! — преградила Лиза ему путь.

— Да что вы говорите, Елизавета, — поехидничал он, глядя на неё исподлобья.

— Не впущу! Вы и так сделали столько боли моей семье. Я не позволю забрать от меня всё самое ценное, что осталось! Уходите сейчас же! — девушка кричала не своим голосом, смело смотря своему врагу прямо в глаза. — Убирайтесь немедленно!

В сени вбежала испуганная криками Марья Петровна. Увидев эту сцену, она почувствовала сильнейшую боль, но совладев собой, взяла Лизу за плечо и пыталась отвести в сторону. Девушка боролась:

— Нет, Марья Петровна! … Я знаю кто это! Это тот самый человек, который арестовал родителей. Теперь он пришел сюда. Марья Петровна, это прямая угроза для вас! Я не хочу, чтобы и вас увезли! … Уходите!

— Лизонька! — старалась ее успокоить няня чуть не плача. — Лизонька, перестань…

Но Елизавета словно ее не слышала, продолжая борьбу и прогоняя нежеланного гостя.

— Лизонька, — продолжала няня, — это мой сын!

Девушка тотчас остепенилась.

— Это мой сын, — повторила няня и отпустила ее плечо.

— Сын… — произнесла ошеломленная Лиза, запутавшись в своих чувствах и гоняя взгляд то на бедную няню, то на лукаво улыбающегося командира. От прежней ярости не осталось и следа. — Мне… Простите… Мне нужно выйти… — она прошла мимо командира и, постепенно тая в темноте, скрылись за стогом сена, находившимся у амбара.

— Ты что, не сказала им ничего? — спросил у матери Леонид Садовский.

— Не всё, — кратко ответила Марья Петровна. — Боязно мне стало. Что будет не знала, поэтому отложила на потом… А тут ты… — мать вздохнула.

— Ну, извините, — бесцеремонно отозвался командир. — Держи, мать, — потянул он ей какую-то бумагу.

— Что это? — приняла ее няня и разложила.

— Это справка, что у тебя есть перевоспитанники. Теперь всё официально. Можете не бояться нечего… Я пойду.

Марья Петровна хотела его задержать, но не позволила себе этого, беря во внимание какие последствия могут произойти.

— Ты меня не видела. Никто меня не видел. Поняла?

Мать печально кивнула головой.

Дверь захлопнулась.

Лиза, спрятавшись за стогом сена, уткнулась головой на скрещенные на коленях руки. Она не плакала. Она была в великом смятении. В ее душе буйствовали самые разные чувства и ей нужно было во всём разобраться. Мурашки пробежали по ее спине, когда она услышала приближающиеся тяжёлые шаги. Их хозяин остановился напротив Моховой. Лиза увидела перед собой знакомый силуэт, освещенный холодным светом луны. Она съежилась и задержала дыхание. Силуэт около минуты стоял в полном молчании. Хотя отдельных его черт не было видно, но надменный безжалостный взгляд и кривую ухмылку он и не пытался скрывать.

— Не глупи, Елизавета! Иди в дом! — приказал командир и развернулся. Тяжелые шаги стали отдаляться и, когда их почти не было слышно, скрипнула калитка.

Девушка, наконец, смогла вдохнуть. Он ушел.

Она бы с радостью вернулась в дом, но как? Как она покажется перед няней? О, ей было так стыдно и грустно! Что же делать? Девушка почувствовала, что начала замерзать, но совесть не разрешала ей войти в избу. Мучаясь в своих рассуждениях, Лиза бы осталась там до утра, если бы не внезапное:

— Лизонька, дитя моё! — кинулась к ней, укрывая пуховым платком, няня. Как же это было нужно и ожидаемо сейчас!

— О, Марья Петровна, — взмолилась Мохова, вставши на колена и схватившись за теплые нянины руки, — простите меня! Я… Я не знала! Я не хотела! Сможете ли вы мне простить такой низкий поступок?

— Лиза, я ничуть на тебя не сержусь. А ну-ка, — сказала няня, помогая девушке подняться и, укутав её в платок, вытерла подступившие слёзы, — пойдем внутрь. Самовар поставим, чайку попьем и поговорим по душам.

Лизе, что и оставалось, так это подчиниться добродушному предложению няни.

За чаем Марья Петровна рассказала всё подробнейшим образом: что произошло во время ареста, как она уговаривала Леонида, на какие условности пришлось ему пойти, что срок дали небольшой, около трех лет и не более того, что они живут и трудятся в человеческих условиях, что Леониду нужно верить (он же всё знает), что вот есть даже справка, что всё, в конце концов, будет хорошо и будет хорошо, как прежде, что, когда они вернутся, все возвратиться на круги своя.

Елизавета, тронутая такой заботой со стороны няни, ещё более вознесла ее добродетель в своих глазах и искренне раскаивалась за то, что была столь невежественна. Она почувствовала себя в большом долгу перед этими людьми. А тот факт, что ждать нужно всего-то три года, окрылил ее ещё большей надеждой на прекрасное будущее. Лиза вознамерилась обязательно поблагодарить Бога за эту милость. Не осталось без внимания и утешения и то обстоятельство, что Саша крепко спал в отдаленной запертой комнате и не был свидетелем этого ужасного события.

Наконец, в приятном расположении духа, они пожелали друг другу спокойной ночи и погасили свет, хотя можно с уверенностью сказать, что ночь после таких переживай спокойной им не выдалась.

Рано утром, когда только-только зарядились петухи и облака только-только начали отображать мягкий теплый свет первых лучей солнца, у калитки остановилась повозка. Пассажир ее, разгрузив свои вещи, рассчитался с извозчиком и тот уехал

Лиза и Саша, заглянув в окошко, сразу узнали кто это такой. Не теряя ни минуты, они выбежали навстречу нежданному раннему гостю.

— Рома! Ромочка! — бросилась ему на шею Лиза с раскрасневшимися глазами. — О, как хорошо, что ты приехал! Как же хорошо!

— О, а я буду помогать! — заявил Саша, взявшись за один из чемоданов брата.

— Нет, нет, Сашка! — запретил ему Роман. — Он очень тяжелый. Если хочешь помочь, возьми этот поменьше, — указал брат на другой чемодан. Сашка с радостью схватил его и потащил в дом. Вскоре все вещи были перенесены.

Марья Петровна встретила Романа с радостью, потчивала его жирными щами и блинами. Роман признался сердечно ей в почтении за оказанную любезность к семье Моховых. Он обещался быть опорой для них и, с позволения хозяйки, с того же дня хотел взяться за любую работу, лишь бы все они жили, не терпя голода и неудобств. Няня же настояла на том, чтобы путник с дороги сперва как следует отдохнул и набрался сил.

Саша вскоре пошел играть с друзьями, а Марья Петровна, убедившись, что Роман сыт, пошла кормить своё скромное хозяйство, состоявшее из собаки, козы и пары куриц с петухом.

Лиза и Роман остались одни и им было о чем поговорить. Сестра рассказала всё, что им дано было пережить за время отсутствия брата.

— То, что отец и мать вернуться через три года, меня очень радует, — призналась Лиза. — Но одно осознание, что они там мучаются, ужасно устают, меня угнетает. Дай же, Господи им сил, чтобы все вынести, чтобы устоять…

Во время рассказа Елизаветы Роман не проронил ни слова и только после того, как в комнате повисла тишина, он со степенностью начал свою повесть:

— Меня из института выгнали.

— Выгнали?!

— Да, как сына кулака, грабителя народа.

Лиза охватила свою голову руками.

— В тот же день, когда я получил от тебя письмо, пришло и известие об исключении…

— Неужели ничего нельзя сделать?

— Ничего.

— Как же ваши проекты для метрополитена? Вы же так нужны сейчас Москве. Как же твои идеи по устройству вентиляции и освещения? Они же оценились на ура! И… Там же были преподаватели, которые возлагали на тебя большие надежды. Неужели они не заступились?

— Они ничего не могут. Всё кончено, Лиза. Мог бы я доучиться год, то устроился бы на хорошую работу и мне было бы по силам обеспечить вас… Это испытание. Нужно суметь его выстоять с достоинством, — заключил Роман.

— Знаешь, Рома, — тихо сказала Лиза, — последними словами родителей, когда нас уводили, были о том, что мы обязательно встретимся, что нужно всегда помнить то, чему нас учит Библия, что необходимо всегда помнить, что с нами Бог! О, Роман, какое это утешение для меня!

— Мы будем соблюдать их наставления, — утвердил Рома.

Сестра и брат ещё разговаривали, как пришла новость, что прибыл дядя Вася. Он, держа под мышкой узелок, встреченный и проводимый в дом няней и Сашей, был обрадован тем, что услужил, как прежде, семейству Моховых, хоть и самую малость.

— Я имею кое-что для вас, — сказал он после многих приветствий и расспросов обеих сторон, вытянув из-под мышки узел. — Вот… Я вчерась вечером, когда приехали разбирать ваш дом, пошёл якобы, как обычно, на работу. Я хотел, когда там будет полный бардак, хоть что-то для вас взять важное… Я пришел туда. Даже удалось пробраться в светлицу, и удалось собрать что-то… Вот, — стал он развязывать поспешно узел и перед всеобщим взором открылась эта кладовая. Тут были некоторые теплые вещи Саши, чернила, помятые листы бумаги, фарфоровая чашка, чайная ложечка, гребень, каким обычно пользовалась Наталия Мохова и… Библия.

— Это чудо! — схватив книгу, воскликнул Роман.

— Просто прекрасно! — добавила Лиза.

— Как вам получилось взять Библию?

— Когда я был в светлице, вижу… Ба! Да это же книжка батюшки Федора, Слово Божие. Оно на столу лежало. Так я его- бац! И в рубаху. Так и забрал.

— Удивительно.

— Мне чуется, что командир тот, Ленька то бишь, заметил, как я забрал Библию, но он так резко обернулся, будто ничего не видал. А я заприметил это. А потом командир этот как будто опомнился и чуть ли не собственноручно вышвырнул меня оттуда. Вон как дело было.

— Спасибо вам за это, — сказал Роман и открыл книгу. Из неё на землю упал какой-то клочок бумаги.

— Поймал! — взял Саша бумажку и передал Роме.

— Что это? — полюбопытствовала Лиза. — Там что-то написано?

— Да, но неразборчиво, — ответил Роман. — Посмотри, пожалуйста.

— Мат-фе-я, — с трудом прочла девушка, — пять, три по шестнадцать. Это ссылка на стихи. Открой их, Рома!

Роман быстро справился с поставленной задачей и прочитал следующее:

— Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать, и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас. Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям. Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного.⁴ — Роман окончил чтение и, оторвав глаза от книги, осенённо прошептал: — Это оставил отец.

Лиза в трепете и умилении прикрыла рот рукой. Она соглашалась с заключением брата. О достоверности этого вывода свидетельствовало то, что в этой книге никогда никто не оставлял заметок или записок. Перед ними была, как видимо, наспех оторванная откуда-то бумага, также и запись на ней выполненная торопящейся рукой и ею же в быстроте закинута в Библию, в надежде на то, что будет найдена чудом. Наверное, это произошло за несколько минут до ареста, когда Федр Мохов заметил, что происходит у него во дворе. Он понимал, что всё это не к добру, поэтому любое его действие могло иметь большое влияние и отзыв при сопутствии благоволения самого Бога. А Его Воля была именно таковой.

— Слава Богу! — вымолвила Елизавета. — Слава Богу! Слава Богу! — в ее голосе слышалось дрожание и, в то же время, нотки бесконечной благодарности и радости. — Как Он прекрасно всё провёл! Как Он позаботился о нас! Теперь я не сомневаюсь, что Бог наш не оставит нас и далее! Он будет рядом что бы не случилось…

— Действительно, это… это просто восхитительно! — вторил сестре Роман.

— Какое же это утешение!

— Я так радуюсь с вами, — отозвалась няня, полностью разделяя их эмоции.

Сашка же улыбался во всю, глядя то на Лизу, то на Романа, то на няню. Василий Павлович тоже был не менее счастлив.

— О, Роман, — попросила Лиза, — прочти те слова ещё раз!

Брат выполнил ее просьбу. Каждый из них слушал с особым вниманием. Дети воспринимали это послание как наставление и завещание от родителей. О, как бы им хотелось, чтобы каждое слово глубоко и на всю жизнь укоренилось в их сердце.

Когда стихи были ещё раз прочитаны и слушавшие отдали им должное в мудрости и важности, дядя Вася, робея, спросил:

— Так что же… мы будем ещё делать собрания, как… как ваш батюшка?

Тут Роман взял ответ на себя, как на старшего. Он от такого вопроса заметно ободрился и стал серьезнее:

— Конечно. Собрания, прославления Бога и изучение Его Послания никогда не должны прекращаться. Мы, с Господней помощью, будем их проводить регулярно, как и раньше, и начнём с сегодняшнего вечера. Ждем вас здесь с вашей женой.

— Вот радость! — просветлел Василий Павлович. — Тогда, до вечера! — попрощался он, проводимый множеством благодарностей за услугу и помощь, от чего у дяди Васи не сходила улыбка с лица весь последующий день.

Вечером, как было назначено, все собрались в доме Марьи Петровны. Их сбор проходил так же, как и прежде: они пели, молились, читали Библию и размышляли над стихами.

Этот вечер собравшиеся считали настоящим благословением. Сколько увещеваний они получили, лишенные этой благодати с времен ареста супругов Моховых.

Роман теперь занял место отца. Начиная это собрание, он просил у Бога в молитве мудрости и смирения в изучении Его Слова, а также Его водительства на их путях.

Читалась Четвертая книга Царств.

— Поутру служитель человека Божия встал и вышел; и вот, войско вокруг города, и кони, и колесницы. И сказал ему слуга его: увы! господин мой, что нам делать? И сказал он: не бойся, потому что тех, которые с нами, больше, нежели тех, которые с ними. И молился Елисей, и говорил: Господи! открой ему глаза, чтоб он увидел. И открыл Господь глаза слуге, и он увидел, и вот, вся гора наполнена конями и колесницами огненными кругом Елисея.⁵

Лиза поняла: всегда доверять Богу все свои проблемы, а не решать их своими человеческими гневом, понятиями, силою и гордостью. Тут же, к своему огорчению, Елизавета осознала, что в это же время сутки назад, она положилась на свои силенки и решила победить, как ей тогда казалось, зло самостоятельно, без помощи Бога. «Любите врагов ваших, — вспомнила Лиза слова Христа. — Молитесь за обижающих вас». Девушка мгновенно почувствовала острую нужду в Господе, в Его поддержке в преобразовании ее сердца и в Его прощении. Она уяснила: это урок ей на всю жизнь.

В конце они спели псалом:

Бог- Верный мой Спаситель,

Твердыня и скала;

Господь- мой Избавитель,

Хранит меня от зла.

Наш враг нас окружает,

Пылая к нам злобой,

Но Бог нас защищает

Своей мощною рукой.

К Тебе я прибегаю

В час бури и невзгод,

Тебе я доверяю,

Спаситель мой, Господь.

Тебя, мой Покровитель,

Я буду прославлять

И мощь Твою, Спаситель,

Вовеки вспоминать.

V

Что можем мы знать о сердце другого человека? Что можем мы знать о его мыслях?

Мы в себе сами зачастую не в состоянии разобраться. И в себе же нередко ошибаемся. Что же говорить о нашем окружении?

Труды несчетного количества учёных и великих умов мира направлены на изучение характера человека, на предсказуемость его слов и действий. Насколько же это все бессмысленно! Не подвластно человеку читать другого. Не в силах человек знать всю подноготную и все самое сокровенное своего ближнего, каким бы прекрасным или отвратительным оно ни было.

Чтобы раскрыть сердце, нужны особенные ключи. И эти ключи искать нужно у его Хозяина.

Прошло два года… и многое изменилось с тех пор…

Усадьба Моховых стала армейским штабом и клубом. Парк, Моховский прекрасный парк, раскурочили. От беседки и качели не осталось и следа, и лебеди на заброшенное озеро уже не прилетали. Иной раз, проходя мимо своего дома, Лиза лелеяла надежду, что остался год, всего лишь год, и всё будет как прежде. Нет! Лучше, чем прежде!

«Придут родители. Они вернутся! У нас снова будет семья! У нас снова будет дом! Мы его отремонтируем и уберем. Снова засадим парк и почистим озеро… Где вы, мама и папа? Как жаль, что нельзя вам послать какую-то весточку… Но где бы вы ни были, я знаю точно, что Бог охраняет вас… Пускай они не понравились чем-то государству, пускай… Я это прощу, но самое главное, чтобы они были снова здесь. Господи, не оставляй нас! … О, как мне не хватает отцовского низкого мягкого голоса и материнских тёплых объятий! Когда они придут, я брошусь им на встречу босиком, в чём только буду. Я брошусь им на шею и никогда, никогда не отпущу! Какое сладкое мгновение! Скорее бы! Скорей! … У нас будет опять мастерская… мастера и станки. Люди будут иметь дело и не будут голодать как сейчас без зарплаты. Отец будет приходить домой, а от него будет пахнуть древесиной. Он придет и сядет за стол, где мы все его будем ждать за липовым чаем со сгущенкой. После ужина мы проведем собрание. Все вместе, как всегда… О, как хорошо!»

Двор Марьи Петровны, напротив, переменился в лучшую сторону. Роман, взявшись за пилу и рубанок, поправил нянин амбар, построил гусятник и коровник. Ведь хозяйство их увеличилось. Саша был брату отличным помощником, да и не только брату, а и няне, и Лизе, и даже соседке Дуне. Мальчик повзрослел.

Бог благословлял их труд.

Роман пригодился и в деревне. Его всегда просили что-то смастерить, вырезать из дерева, подсобить в починке крыши и ворот. Чем бы Романа ни потчевали за работу, он всё домой приносил.

Огород Марьи Петровны тоже повеселел. Грядки с морковью, картошкой, свеклой заулыбались под узловатыми руками няни и огрубевшими Лизы.

Правда, туго в деревне стало без Лидии Ивановны. Вместо неё прислали другого врача из столицы, да толку с него было мало. Единственное, что соображала его голова делать, так это пить до беспамятства и посылать куда подальше людей, которые просили его о совете. Тут они бежали к Лизе: она ведь училась у лекаря когда-то, быть может что и скажет. Лиза помогала. Она делала что могла и как умела. То ногу вывихнули, то желудок скрутило, то сердце прихватило. Когда холодные времена сменялись солнцем, девушка чуть ли не каждый день шла в лес за травами для лечения. А чем ей ещё оставалось лечить? Медикаментов сюда уже пятый год не привозили. Так и справлялись.

Калитка скрипнула и во двор вбежала растрепанная, испуганная девчушка:

— Лиза! Помогите!

Елизавета, услышав крик, бросила тяпку на огороде и поспешила к нежданной гостье.

— Что случилось?

Девочка, лет одиннадцати, бросилась ей в руки:

— Помогите! Помогите, пожалуйста!

— Что с тобой? Объясни.

— Не со мной, а с мамкой моей, — заплаканная и запыхавшаяся, призналась та. — Она брюхатая у меня! Она рожает! Я не знаю, что делать и к вам побежала… Помогите!

— А бабки… повитухи? Почему ты их не позвала?

— Да они же на гулянке все, навеселе… Именины же сейчас у Мекишиных. Да я и туда бегала, но они… они сказали, что не пойдут к мамке принимать, потому что она… она нагуляла его…

«Боже мой, — взмолилась Лиза, — какой ужас твориться! … Я же никогда сама не делала, только помогала Лидии Ивановне когда-то… Что же мне делать? … Но раз Ты привёл эту девочку именно ко мне, значит Ты мне поможешь, значит на то Твоя Воля.»

— Где вы живете? — спросила Елизавета у девочки. — Покажи. С Божьей помощью мы справимся.

Девочка тут же встала и, схвативши Лизу за руку, ринулась на дорогу.

— Поздравляю тебя, дорогая моя, — сказала Лиза, выйдя из хижины, стоящей на пороге девочке, — у тебя родилась сестричка!

— Да? Сестричка?! — во мгновение ока ее серьёзное грязное до сих пор личико расплылось в широкой улыбке.

Елизавета была рада не менее ее. Это были первые принятые ею роды. От пережитого ее немного лихорадило изнутри. Это было что-то между страхом и счастьем, боязнью и благодарностью. Мокрая блуза и бешенное сердцебиение свидетельствовали о проведенной неравной борьбе за жизнь.

— Ты должна теперь помогать матери, пока она не поправится. Хорошо? Сейчас сестричка и мама отдыхают, а ты побудь с ними. И если что-то случится, зови меня.

— Хорошо. Спасибо, Лиза! — колокольчиком пропела девочка и протянула ей спрятанный за пазухой цветок цикория. — Это тебе!

— О, спасибо! — сказала тронутая подарком Елизавета. — Он такой красивый! Спасибо.

— Мне тоже нравятся такие цветы. Они мне напоминают васильки, а васильки я люблю, потому что маму зовут Василисой, — объяснила девочка.

— Надо же! А тебя как зовут?

— Асей.

— Значит ты Настя, да? Анастасия?

— Да, — довольно ответила девочка.

— Красивое у тебя имя. И ты такая большая и смелая! Молодец!

Личико девочки снова приняло грустный, серьезный вид.

— Что случилось, Ася?

— А что будет, если он придет?

— Кто он?

— Дохлый.

— А… кто такой дохлый? — изумилась Лиза.

— Так это-й наш дохтур. Его зовут просто так.

— А что он лечил твою маму?

— Да. Он много раз заходил. С того самого дня, почай, как приехал сюда. Лечил, наверное… Да я ему не верю. Не похож он на лекаря, вообще не похож. А вы похожи!

— И ты не хотела бы, чтобы он приходил? — вкрадчиво и растеряно спросила Лиза.

— Нет. Не хочу.

— Думаю, он исправится, Асенька, — нерешительно заявила девушка. — А теперь иди к маме. Ты нужна ей.

Настя послушно и уверено вошла в избу.

«Да, как же так можно?! О, бедное, бедное дитя! — думала про себя Лиза, возвращаясь домой. — Он же врач! Нельзя детей сиротами оставлять! Нужно с ним поговорить. Я обязана с ним поговорить. Он должен жениться на ней и сохранить и ее и своё имя (если таковое имеется). Может Романа попросить? … Нет, это дело деликатное. Это я должна буду к нему подойти и объяснить, что к чему. Да! Именно так я и сделаю! Но… уже солнце садится, — заметила Лиза заходящий за горизонт алый диск, — а он, наверняка, сейчас на гулянке этой и, наверняка, пьян и, даже если туда пойти, он ничего не поймет, и не ясно, что вообще из этого может выйти… Тогда завтра. Да!

Боже, спасибо Тебе, что Ты подарил миру эту прекрасную девочку, что родилась у Василисы. Спасибо за помощь. Надеюсь, если на то будет Твоя Воля, то образуется ещё и новая семья. Если только Твоя Воля…»

Лиза вошла в дом Марьи Петровны. Она разжала свой кулак, где хранила ценный подарок, и положила его на подоконник. Цветок напоминал ей Настю, эту открытую, ответственную девочку, такую маленькую, но такую осознанную. У нее в груди сжалось сердце. В таком возрасте Настя должна играть с подругами, бегать и плести веночки, а она… На нее взвалена ноша, какую и не всякий взрослый может понести.

«Но о таких детях, как Ася, Бог всегда заботится, — заключила Лиза. — Я уверена, что она будет счастлива.»

Приближалось время собрания. Стоит отметить, что оно у них значительно увеличилось. Теперь помимо няни, Ромы, Лизы, Саши, Василия Павловича и его жены стали приходить Дуня с детьми и некоторые мастера, которые работали у Мохова, в их числе и бывший управляющий, весёлый трудяга, Владимир.

Все собрались. Как всегда, были молитвы, песни и чтение. Такого рода сборы они проводили по нескольку раз в неделю по вечерам, после захода солнца, когда были освобождены от дневных забот, когда меньше глаз могло видеть и меньше языков доносить. Соблюдая уставы Божии, посторонние не могли не заметить изменений в их поведении, поэтому на их вопросы и неясности наши герои отвечали честно и откровенно, повергая некоторых в ужас, других — в восхищение.

Владимир в доме няни стал частым гостем. У него всегда были весьма важные дела то с Романом, то с Сашей, и обязательно несколько любезностей в адрес Лизы. Лиза, в свою очередь, также не лишала его своего дружеского внимания и улыбки.

После собрания, когда проводили гостей, Владимир вдруг обратился к Моховой:

— Мне нужно с тобой поговорить. Это касательно трудов батюшки вашего.

Она кивнула, и они вскоре остались на крыльце одни. Владимир поперхнулся и начал:

— Елизавета, я… я очень долго думал и… и пришёл к тому, что… — невнятно молвил он и, наконец, набрался сил и рывком выговорил. — Выходи за меня замуж!

Лиза стояла, не шелохнувшись. Она почувствовала, как огненная волна прокатилась от головы до пят. Ей не хватило воздуха и сердце, казалось, застучало прямо в глотке.

— Я понимаю, это очень неожиданно, — продолжал Владимир, — но подумай над этим, пожалуйста… Я смогу позаботиться о семье. Да, я сейчас не могу ничего предложить, но вместе… вместе мы справимся, — убеждал ее он.

Молодой человек смолк, ожидая хоть полуслова, хоть малейшей реакции, по которой он мог бы прочитать ответ. Его глаза в голодном поиске бегали по ее лицу.

— Владимир, я… — Лиза собрала свой голос, — не хочу принимать такие решения без родителей. Остался год. Они должны вернуться…

— Да, но скажи мне, могу ли я хоть надеяться?

— Уверена, что у отца и матери ты на хорошем счету. Ты много лет был в мастерской. Твои смекалка и подход весомо поддерживали работу. Я высоко ценю это. Для отца ты был незаменим.

— И, всё-таки… — настаивая, выговорил бывший управляющий, — ответь мне.

Лиза вздохнула.

— Я должна обдумать это и помолиться. Я хочу узнать и мнение Романа. Он ведь за старшего. Дай мне время.

Лицо Владимира отдернулось, но он справился с ним.

— Слушай, — взял он за руки Лизу, — через три дня у нас снова… э…

— Собрание?

— Да. Собрание! Так вот, через три дня, я жду ответа здесь же, в это же время! — убедительно толковал молодой человек. — Идёт?

Лиза оказалась в полной растерянности и не решалась ответить.

— Идёт? — переспросил Владимир.

— Да, хорошо… С Божьей помощью… — дрожа, ответила она.

— Ну, и отлично! Прощай! — лихо соскочил со ступеньки молодой человек и исчез в сумерках.

— Прощай, — прошептала девушка.

Лиза ещё долго стояла на крыльце, встречая первые звёзды в темном небе. Ей нужно было всё обдумать.

«Владимир, безусловно, очень добрый человек. Он трудолюбив и ответственен. Роме и Саше он лучший друг. Он поверил в Бога и Иисуса Христа. Разве этого недостаточно, чтобы ответить согласием?

Но для чего вся эта спешка в ответе? И это его странное предложение…

О, Боже, если только Ты благоволишь… Помоги мне понять Твой умысел, покажи Твой перст, куда идти и как идти. Что я могу решить здесь без Тебя?»

Мысли Лизы потекли в размышлениях и безмолвной молитве. Так или иначе она уже взрослая, она должна думать о своем будущем, она должна понимать, что ее время настаёт и она должна принимать очень важные и неотделимые от жизни решения. Впервые ей сказали подобные слова. Впервые ее сердце застучало по-другому. Как чисты и девственны эти ощущения. Ей хотелось радоваться, но тут же она почувствовала, как внутри все сжалось в судороге. Лиза не хотела ничего подобного решать сейчас. Это положение дел и это предложение совсем не вдохновляли ее, а, наоборот, прибавили больше тревожности. Вспомнив в деталях их разговор с Владимиром, в ее душе начал подниматься мятеж. Сумев его усмирить, она ещё раз заключила: «На Тебя, Боже, уповаю…»

Вдруг из темноты стал доноситься плач ребёнка и топот быстрых ножек. Лиза затрепетала. Эти странные и пугающие звуки вернули ее к земле. Они явно приближались к калитке, и та с ропотом скрипнула. Залаяла собака.

— Лиза! Это я! — завопил знакомый голосок.

— Настенька! — бросилась Мохова ей на встречу. Она поняла, что случилось что-то трагичное. — Идём! Идём со мной, — Лиза утерла грязные ручейки с щек девочки, взяла у неё ребёнка и повела их в дом.

— Это Настя, дочка Василисы, — объяснила, войдя в избу Елизавета, ошеломленным её вторжением с заплаканными детьми.

— Прошу вас, помогите! — просила девочка.

— Что у тебя? Расскажи, — почти одновременно спросили Роман и Лиза, окружив Настю. Марья Петровна взяла на руки неугомонно ревевшего ребёнка и, пытаясь его успокоить, сказала Сашке, чтобы тот принёс козьего молока.

— Дохлый пришёл, — отвечала, захлебываясь слезами Ася. — Мамку начал колотить… Мне стало страшно… Я схватила сестрицу и к вам поб. бб. бежала.

— Ну, все, все, успокойся, — обняла ее Лиза, поглаживая по тощим дрожащим плечикам. — Всё будет хорошо. Рома, ей нужна помощь, — обратилась она к брату, — мало ли что может случиться, — голос Елизаветы понизился.

Роман тут же собрался к выходу.

— Ни в коем случае сам не ходи! — наказала властным голосом няня, качая на руках, уже успокоившуюся малышку. — Попроси дядю Васю, но не сам. Понял?

Роман вышел.

Прошло около часа. Хмурые и серые Роман и дядя Вася переступили порог няниного дома.

Няня и Лиза с одной свечой на столе ждали их, успокоив и уложив детей. Когда мужчины появились в комнате, они встретили их тревожным взглядом и только с одним вопросом, написанным на их лицах: «Что там?»

— Тяжко! Ох, тяжко! — выговорил Василий Павлович, садясь на лавку у окна.

— Когда мы прибежали туда, то выяснилось, что ни Василисы, ни доктора больше нет, — сказал Рома. — Очевидно, что он избил её до смерти, а, когда увидел, что натворил, наложил руки и на себя.

— Ужас! — вспыхнула няня, побледневши в лице.

Лиза, опершись локтями о стол, схватилась за голову. Длинными исцарапанными пальцами, она впилась в волосы. Её взгляд, опущенный на стол, бегал туда-сюда.

— Там собралося много люду, соседи сбежалися, — дополнял дядя Вася. — Разбираются. Послали в город за прокурором. Роман только сказал одной соседке Василисиной, что дети, мол, у вас, да так мы и повернули восвояси… А…А детки-то как? — спросил боязливо Василий Павлович. — Спят?

— Да. Спят, — коротко ответила няня.

— А… ну, это хорошо… — погружаясь совсем в другие мысли, ответил старик. — Я, почай, пойду, — решил он, наконец. — Доброй ночи, хозяева!

— Доброй, дядя Вася…

На следующий день в деревне случился такой переполох, что никто не знал куда себя можно от него деть. Помимо прокурора, в село взвалилось целое полчище коммунистов с целью создания колхоза. Оказывается, об этом захолустье забыли, как о потерявшемся лапте, после того, как была выполнена операция по удалению кулаков, и, именно, этот из ряда вон выходящий случай, напомнил об упущенном. Коммунисты, правда,утверждали, что обусловлена задержка выполнения прямого их долга заключается в отдалённости селения ни то что от Москвы, но и от города, к которому оно прикреплено.

Таким образом, в большой спешке решался вопрос один за другим. С громким делом разобрались очень быстро. Прокурору то ли было на столько некогда, то ли на столько всё равно, что по опросу одного лишь соседа Василисы сделал все необходимые выводы, поставил подпись и закрыл это дело. Полным ходом шла подготовка к похоронам и к строительству колхоза.

О том, что у погибшей есть дети, прокурор и слыхом не слыхивал, да и не спрашивал, поэтому маленькая Ася со своей сестрой остались непримеченными в доме Марьи Петровны. Доблестный исполнитель закона, окончив свою службу, помчал обратно в город.

Была осень. Конец сентября. Солнце, уже не такое жаркое и ещё не такое холодное, объявило, что время перевалило за два часа дня.

Во дворе Марьи Садовской появились Василий Павлович и его женушка.

— Здравствуй, Петровна! — поздоровался дядя Вася.

— Здравствуй! Случилось чего? — оторвалась няня от стирки пеленок.

— Да… дело есть, — выдавила из себя старуха Василия, потупив глаза.

— Ну?

— Вася, ты говори.

— Стары мы, Петровна, — признался Василий Павлович. — Сына единого мы на войне потеряли, сама знаешь. Хотелось бы иметь радость и утешение на склоне лет… Да и тебе, почай, несладко, не поспевать будешь за всем… Вот, что, Петровна, давай мы Асю-сиротку и сестрицу ее к себе возьмём. Мы- люди бывалые, все умеем. Есть у нас и чем кормиться и других накормить. Мы и люди совестливые, сама знаешь… Ну, так что?

— Верю вам, люди добрые, — выжимая пеленку от воды, сказала она. — Да только захотят ли?

— А мы и не силимся! — возразила жена Василия. — Пущай попробуют у нас пожить недельки две. А ежели не по нраву придется, то мы держать не станем… Пожалейте нас, старых!

— Не знаю, не знаю… просто сейчас похороны ведь. Как они смогут-то? Не знаю. Плачет сейчас девочка. Ох, горюет по матери!

— Хоча б переговорить, — взмолился Василий Павлович.

— Ну, ступайте. Они сейчас в доме с Лизонькой.

Вошли. Марья Петровна заканчивала стирку, всё время поглядывая на дверь и ожидая, что же из нее вынесут.

Наконец, из дома вышел улыбающийся дядя Вася, ведя за руку Асю. Он помолодел лет на десять. За ним вышла жена его с маленьким ребенком на руках, такая же весёлая и молодая. Следом за ними вышла и Елизавета. Лицо её светилось нежной серьезностью.

— Тётя Маша! Тётя Маша! — залепетала Ася, подбежав в припрыжку к Марье Петровне. — Мы идем жить к дяде Васе!

— Она согласие дала, Петровна! — поспешно объявил тот же дядя Вася.

— Да, Настюша, это очень хорошие люди, и ты будь у них хорошей, — погладила няня по головке девочку.

— Тётя Маша! А мы только что и сестричке имя придумали! — снова зазвенела Ася. — У неё же не было имени, а теперь есть!

— Как же ее зовут, Асенька?

— Лизой! Совсем, как и вашу Лизу!

— Ух ты! — удивилась няня.

— Да! Да! Ли-за! — глазенки этой девочки, теперь ухоженной, причесанной и умытой, озорно сверкали. Она шла совсем в другую жизнь и была счастлива.

— Асенька, не забывай приходить к нам в гости! — прощаясь, сказала ей Лиза.

— Буду приходить и очень-очень часто! — пообещала Настя.

— Вася, не гоже это, — полушёпотом заявила пожилая женщина, качая на руках маленькую Лизу.

— Что? — не понимал Василий.

— Пеленки, — указала она взглядом на отстиранные и выжатые от воды свертки, уложенные в старую плетеную корзину, готовые к сушке. — Некрасиво получится, если люди будут с ними и далее тягаться.

Василий Павлович ударил себя ладонью по лбу.

— Извини, Петровна! — схватил он корзинку, чуть ли не смеясь. — Посуду верну!

— Спасибо тебе! — поблагодарила няню Василина жена.

— Да! Спасибо! — выкрикнул старик, сам на себя не похожий. — Спасибо, Марья Петровна! Спасибо тебе, Лизавета! Спасибо всем вам, Моховым! Спасибо Богу за счастье, что нам дал! Господь вас сохрани! Прощайте!

— Пока, тётя Маша! Пока, Лиза! — помахала ручонкой Ася. — Попрощайтесь за нас с Ромой и Сашей! Я к вам приду! Я к вам, обязательно, приду! — с этими словами новая семья веселою гурьбою отправилась домой.

После их ухода во дворе Марьи Петровны осталась какая-то особая радостная настороженность.

— Я бы никогда бы и не подумала, — сказала няня, подойдя к Лизе, — что так все образуется! Дай Боже, чтоб они были всегда так веселы.

— Да, Марья Петровна. Ещё только прошлым вечером я думала об этих детках и просила Бога о новой… — девушка хотела поделиться, что молилась о новой семье и Божественном руководстве, но внезапно прекратила разговор. Она, как и няня, ужасно испугалась. На чердаке амбара, напротив которого они стояли, что-то зашевелилось, подтянулось и издавало невнятные звуки. Затем из чердачной комнаты на лестницу, приложенную к дверце, ступили две ноги в высоких черных сапогах. Следом за ними показалась широкая спина, накрытая плащом, и русая голова. Это нечто спустилось на землю, кинуло в траву окурок, начало поспешно и аккуратно стряхиваться от сена, которое хранилось на чердаке, откашлялось в кулак и, выполнив элегантно «кругом», предстало перед женщинами в истинном свете.

Марья Петровна была бела как мел:

— Лё… Лёня! Лёнечка! — расплакалась она и бросилась обнимать это взявшееся из неоткуда нечто. — Сыночек мой! Сынок! Да как же так! Два года! Два года прошло, а от тебя ни слуху, ни духу! Да разве так можно с матерью-то, а? — она хваталась то за его плечи, то за лицо, к которому еле доставала, то за руки Леонида Садовского. — Ну, где ты был? Ну, где ты пропадал? Где же тебя носило? — надрываясь, плакала мать на сыновьей груди. — Я же тебя каждый день ждала. Что же с тобой могло приключиться? Ума не приложу! Ни весточки! Ни привета! О, как ты меня измучил жестоко! Почему?! Объясни почему! И как ты туда попал? Почему не пришёл раньше? Зачем прятался на чердаке?

— Полно, маменька. Полно, — с ровностью в голосе сын взял мать за плечи и отодвинул от себя. Он осмотрел ее лицо и не без иронии начал отвечать (конечно не на все) поставленные ею вопросы. — Дела были, мать. Не мог иначе. Вот, государству нашему славному служил, чтобы оно процветало и росло всем только, на радость. Ты гордиться ещё мной должна!

Марья Петровна растеряно оглядела его военный костюм, ордена на его груди, которые так и сверкали на солнце.

— Гордись! — повторил довольный собою сын. — Пришел герой СССР отдохнуть на малой родине, а тут вместо рукоплесканий, славы, аккордеона, цветов, вкусной еды и бани, упреки, вопросы, вопросы, упреки! … Ха! Ну, да ладно, я же не злой. А на чердаке оказался, потому что пришёл вчера вечером, а дома куча народу. Я мешать не хотел, потому со всей скромностью спал на сене. Да так уснул крепко, что только сейчас глаза смог открыть, — продолжал своё объяснение Леонид, и с такой снисходительной возвышенностью, актерской игрой и напыщенностью, что нельзя было не поверить, что он говорит не всерьёз. — Мать, накорми хоть сына. Голодный весь!

— Ах, сыночка! Голодный мой! — всплеснула руками растроганная мать. — Да как же так? Как же я запамятовала? Я сейчас! Я все приготовлю! Ох, сыночек! Сыночек приехал! — в поспешности поковыляла к избе Марья Петровна, всё досадуя на саму себя. — Ох, старая уже стала! Что же это я сразу-то не догадалась?! Голодный весь! Голодненький! Сейчас. Сейчас я все сделаю, — женщина скрылась в сенях.

Проводя мать взглядом, Леонид Садовский перевел его на Елизавету. Он оценил её с головы до ног, скрестил руки на груди и скривил губы в своей ехидной улыбке. Лиза со стыдливостью опустила глаза.

На что он уставился? Чему так бесстыдно злорадствует? Тому, что она изрядно исхудала? Может тому, что ходит в старой домотканой одежде? А может тому, что живёт, лишенная прежних удобств?

— С возвращением, — тихо промолвила девушка. — Надеюсь, что отдых вам выдастся прекрасным, — сказала она и последовала за няней.

— Куда ты так торопишься? — залукавил командир.

— Я иду помочь Марье Петровне.

— Неужели ты так рада моему приезду, что соизволишь потрудиться для меня?

— Мне радостно от того, что у матери есть сын и у сына есть мать. Этого достаточно, — выказывая абсолютное спокойствие, ответила Лиза, хотя чувствовала, как подкатывает к горлу колючий ком. «Любите врагов ваших, молитесь за обижающих вас», — тут же вспомнила она, и ей стало намного легче.

— Гм! Ловко! — отметил Садовский. — А ты всегда такая ловкая? Всегда сумеешь на лапы упасть? Даже если уличена в шпионаже?

Лиза вспыхнула. Леонид конечно же это заметил и был доволен результатами своих уловок.

«Помнит! — поняла Елизавета. — И как же смеет только такое сказать? Откуда дано ему знать, что было тогда в моей душе? Что он может знать о моих страданиях, о том, как я ревела за углом какой-то избушки? Откуда он может знать, что подвигло меня прийти к моему же дому, и какие чувства разрывали меня, когда я увидела во что он превратился? Откуда? … Верно, не откуда. Он ничего не в силах понять. Совершенно ничего.»

— Никогда столь унизительным делом я не занималась, — ответила Лиза так же спокойно.

— А-а-а! Вот как! А я-то думал!

— Очень жаль, что подобные мысли нашли место в ваших суждениях.

— М-да, жаль… — неясно почему согласился командир. Его лицо стало совсем серьёзным, а глаза наполнились горькой озабоченностью. Он их пытался куда-то спрятать, но не знал куда. Смотрел то на родительский дом, то на ворота, то на пристройки возле дома. Всё это имело вид непринуждённого любопытства, но Лизе на минуту стало его очень жаль. — Она красивая была, правда? — выговорил он совсем другим, чуждым ему тоном. Вдруг он неестественно поперхнулся, но скулах заиграли желваки. — Что-то мы разболтались с тобой, — возвратился он к прежнему выражению, не дав ни слова сказать собеседнице. — Ну-с, не смею вас более задерживать, Елизавета Федоровна! — Леонид выполнил некую пародию поклона и ушел исследовать обновки хозяйства.

Лиза, в свою очередь, довольная тем, что этот разговор, в конечном итоге, прекратился, отправилась на помощь няне.

Перед командиром на стол были положены картошка в мундирах, пожаренная рыба, творог, подсолнечное масло и свежий хлеб.

— М-м-м, — потер ладони Леонид, лицезря богатство стола. — Это уже совсем другое дело! — он с жадностью схватил горячую ещё картофелину и начал есть.

Марья Петровна присела на скамью в другом конце комнаты. Она, прижавши рукою к груди полотенце, любовалась своим взрослым сыном. Казалось, что мать настолько поглощена чадом, что боится даже шелохнуться, чтобы ненароком не спугнуть это дивное явление, которое она так долго ждала.

— Куда это она? — спросил Садовский, заметив через окно, что Лиза с небольшой корзинкой вышла со двора.

— В лес за травами.

— Она спросилась у тебя?

— Да, это я ей позволила.

— Как ты ее отпустила?! Сейчас пройдет час-два и начнет темнеть, — возмутился Леонид.

— Успокойся. Под лесом Роман с Сашкой косят. Они все вместе и вернутся.

— Ясно, — вернулся к еде Садовский.

— Столько времени прошло… — в конце концов, осмелела Марья Петровна. — Неужели ничего не произошло? Неужели мне нечего рассказать?

Леонид покончил с обедом и выпрямился на стуле:

— А самогоночка есть?

— Нет. Я не гоню.

— Так у соседей попроси.

— У Дуни тоже нет.

— Значит, у мужа ее спроси. Он точно знает, где можно найти это добро.

— Лёня! …

— Ну, да ладно, — прервал мать Садовский, махнув на неё рукой. — Я и не хочу, если честно… Да, мать, есть, что рассказать, — сказал он как будто только теперь услышал вопрос Марьи Петровны. — Вот, скоро к тебе внук в гости приедет. Готовься, — выказывая только гордое удовольствие, объявил Леонид.

— В… Внук? — немея от радости, переспросила няня и приподнялась с места.

— Да, маменька! Сядь! Да, у тебя есть внук.

Марья Петровна покорно села обратно, не сводя мокрых глаз с сына.

— Два и три, — продолжал Садовский и снова посмотрел в окно.

— Какой большой! — не переставала удивляться мать.

— Да, большой… Лена ушла к Пирову, — собравшись выговорил он.

— Как так ушла? — лицо Марьи Петровны резко переменилось. Хотя она не знала ни Лену, ни Пирова, ни тем более о существовании внука, но поняла, что тут что-то неладное творится.

— А вот так вот, ушла и всё, — отрезал Леонид. — Генерал, как ни крути… Юра остался им без надобности… Завтра рано утром я уеду в город на вокзал. Лена написала, что пришлет мальчика с гувернанткой. Я его приведу сюда, — каждое слово ему удавалось с трудом. Слаживалось такое впечатление, что он не говорит, а бьёт молотком по горячему железу.

— Оно и хорошо! — ответила Марья Петровна. Новости эти ошарашили её, но она всё это с готовностью приняла и поняла. — Какая же это радость! Конечно же приводи его сюда! Как его зовут говоришь? Юра? Какое чудное имя! Юрочка! Юрий! — Она тут же стала прикидывать какой подарочек внуку сделать, что можно приготовить. После недолгих рассуждений, женщина решила, что обязательно испечет пироги с яблоками и за ночь свяжет добротные рукавички и носочки. Это, плюс ко всему, практично, потому что холода не за горами. Марья Петровна тут же засуетилась: достала муку, яйца, формы; побежала в сад за яблоками.

Пользуясь тем, что мать так занята, Леонид встал из-за стола и нашел себе такой уголок, чтобы его меньше могли видеть и замечать. Усевшись, он достал из внутреннего кармана измятое, перечитанное по второму десятку раз, письмо. На одной стороне был указан его адрес и его имя, на противоположенной: “Город: Москва; ул. такая-то такая-то, дом такой-то такой-то, Елена Пирова”. Садовский открыл конверт и вытащил письмо. Он раскрыл его, снова и снова любуясь мелким округлым почерком, принадлежащим ручкам, которые он некогда страстно целовал и украшал золотыми браслетами и кольцами. Он снова, в двадцать первый раз, начал его читать:

Дорогой Леонид,

Жизнь наша, как ни лицемерь, а всё-таки неладной стала. Ты всё время куда-то уезжаешь. Тебя твоя жена может неделями не видеть и даже не знать, где ты находишься. Твой сын растет без отца. Мне это окончательно надоело. Я давно уже разлюбила тебя.

В моей жизни нашелся мой человек. Ты прекрасно знаешь о ком я- о генерале Пирове. Отчасти, этим я обязана тебе. Ведь, это ты нас познакомил и подружил. Постепенно простое знакомство переросло в более глубокие чувства. Мы полюбили друг друга. Я люблю его. Он любит меня. Думаешь, что столь частые его приезды к нам в гости питались дружескими отношениями к тебе? Ты глубоко ошибаешься, голубчик. Спешу тебя разочаровать! Он приезжал ни к тебе, а ко мне, и только ко мне! Не веришь? Можешь у него лично спросить. Не я это придумала.

Первым же поездом отправлю Юру с гувернанткой к тебе. Да, и заплати ей за последний месяц.

Спасибо за понимание. Спасибо за развод.

Пью за твое счастье вино! И ты за моё счастье выпей!

С любовью твоя Е. П.

Садовский положил письмо на колени и оперся головой о стену. В его памяти проносилась целая неделя мучений и позора. Он рвал и метал, когда узнал о предательстве. Сначала он чуть ли не задушил Пирова в его же кабинете. Потом помчался к Лене. Она отказала впустить его в квартиру. Как он колотил эту дверь! Как он бился об нее! Он бы точно ее вышиб, если бы не понимал, что усугубит все только. Затем он стал просить помощи у справедливости закона, но в итоге объявил войну всем московским военным органам. Вот тут-то дело пошло не на шутку. Никому до его проблем и чувств не было дела. В итоге, Леониду осталось только опустить кулаки и забыться, что он и пытался сделать, уехав в деревню к матери.

Садовский сложил письмо и взобрался опять на чердак.

Смеркалось. Леонид вошёл в дом. Марья Петровна на кухне зажгла лампу. Тесто уже подошло, начинка готова. В фартуке, запачканном мукой, она принялась делать небольшие лепешки.

— О, сыночек! — выпрямилась женщина, заметив Леонида. Она улыбнулась сыну и убрала со лба запястьем пару непослушных волосков, выскочивших из-под платка. Садовскому на мгновение показалось, что мать ничуть не изменилась, не постарела, что годы ее никак не испортили. Здесь всё так же, как и пять, и десять, и двадцать лет назад. И то же выражение, и те же слова, и та же улыбка. Как ему, мальчишке, было приятно это видеть и слышать, а особенно после того как начудил чего-то. Оно могло означать только одно: мир и прощение. Сейчас он уже взрослый человек, а чувствует то же самое, давно забытое и отрадное. — Ты отдохнул немного?

— Немного, мать, немного… — он всунул руки в карманы и оперся о стенку. — Ну и где же твои подопечные? Не пришли?

— Пока нет.

— Может сбежали?

— Нет, они не сбегут.

— Не даром они у тебя живут. Смотрю, что хозяйство у вас всё в порядке. Молодцы вы тут без меня…

— Они очень старательные… А почему это без тебя? Теперь всё будет с тобою! И с внучком! Мы все вместе тут заживем. Вот как хорошо будет! — замечталась Марья Петровна.

— Конечно, хорошо… иначе и нельзя… — прошипел в ответ сын.

— Ты что-то сказал, Лёня?

— Нет. Ничего я не говорил.

— А-а… Тогда, сынок, садись за стол. Я картошечки подогрела, и хлебушек свежий есть. Садись.

Вскоре заурядные ворота открылись и впустили лошадь с возом сена к амбару.

— Е-ге-гей! — вышел на встречу Леонид. — Вот какая трудяга! Тихо! Тихо! — взял он лошадь под уздцы и погладил ее по морде.

— Да, потрудилась она сегодня на славу! — отметил Роман, спрыгивая с воза. — Здравствуйте! — протянул он руку командиру. — Роман.

— Здравствуй! — пожал руку Садовский. — Леонид Петрович.

— Мне Лиза рассказывала о вас. Спасибо, что вы так похлопотали о нашей семье!

— Не стоит, голубчик, — тяжело улыбнулся командир, не оставляя без внимания кобылу.

— Я знаю, что все мы могли получить более строгое наказание.

— Ничего тут такого нет, — напускал Садовский на себя добродетельную важность.

— Ром, я все сделал: гусей и козу привёл, ворота закрыл, — подойдя, отчитался Сашка и отступился, заметив знакомое лицо.

— Хорошо, братец, — похвалил его Роман. — А теперь поздоровайся с сыном Марьи Петровны, Леонидом Садовским.

— З-дравствуйте!

— Привет, борец! Скажи мне, откуда у тебя такая лошадка, а?

— Люди добрые на время нам дали.

— Ах, вот как! Ну, она у вас потрудилась, нужно чем-то ее угостить. Попроси-ка у Марьи Петровны сахару или яблок: чего-нибудь.

Сашка побежал к няне.

— Когда ее отдавать будете?

— Завтра к обеду. Ещё разочек привезем сена и отдадим, — объяснил Роман.

— Военные всегда высоко ценят лошадей такой темной масти, как эта. Красавица! Ты служишь?

— Нет.

— А что так? Надо!

— Учиться убивать и разрушать? Нет, это никуда не годится.

— Поэтому ты пошел в архитектурное, чтобы строить, наоборот? Да, удалец!

— Вот! — вернулся Саша с двумя кусочками сахара и пятью маленькими яблоками.

— Это хорошо, — сказал Леонид и принял сладкий груз. Кобыла сразу унюхала и, без какого бы то ни было смущения, слопала деликатес.

— Леонид Петрович, — голос Романа стал ниже, — мы можем увидеться с родителями или хотя бы узнать где они и как они сейчас?

Лицо командира осунулось. Он взглянул на молодого человека и, пытаясь вернуть тоже расположение духа, похлопал его по плечу:

— И увидитесь, и узнаете.

— Когда? Изволите объяснить. Столько времени прошло, а мы ничего не знаем.

— А вот такие парни армии нужны, — заметил лукаво командир. — Такие вот мужественные, стойкие, трудолюбивые. Парень- кремень! Да, именно на таких людях строится Советский союз! Марья Петровна же взялась перевоспитывать вас. Что ж, проверим.

— Но…

— Увидитесь, — перебил Леонид.

— Ох, батюшки! — вышла из дому няня. — Это вы столько навезли? — заковыляла она к возу.

— Да! Сейчас мы будем с Ромой разгружать, — сказал Сашка, обрадованный, что с появлением няни этот нудный и непонятный разговор между братом и командиром прекратился.

— А где Лиза?

— Лиза пошла за Буренкой.

— А то я вижу, — сказала няня, снимая с возу корзинку, полную травами и цветами, — что лукошко есть, а хозяйки нет. Сашка, а ну-ка возьми его и отнести в пристроичку ту нашу. Лизонька потом разберется там с ними.

— Ага! — взялся за дело мальчик.

Роман тем временем снял с подводы вила.

— Я сам управлюсь, Роман, — остановил его Леонид. — Вы сегодня поработали, устали. Идите с Сашей покушайте, отдохните. Я справлюсь.

— Да! Да! — подтвердила Марья Петровна. — Идемте! Идём в дом… Ой, Сашка, ты уже здесь?! — испугалась няня, увидав возле себя только что посланного.

— Давно уже тут стою! — смеясь, ответил Саша.

— Ух, какой ты шустрый! — отметила Садовская. — А теперь, идём кушать.

— А что?

— Картошку «в мундирах».

— О, я люблю такую картошку!

— Вот и замечательно!

— Рома, идём!

Леонид отвязал лошадь, привёл ее в стойло, дал свежего сенца, погладил. Уж больно она была похожа на ту, которая была у него в детстве. Отец тоже в этом стойле кормил ее, чистил шерсть. Потом пахал, сеял, собирал урожай, привозил сено и дрова. И такой их конь быстрый был, такой резвый! Каждое воскресенье отец его запрягал, садил в телегу жену и сына и мчал к церкви. Да-а, такой лошади ни у кого не было… Так помчал папа с товарищем своим как-то и в город по просьбе боярина Андрея Савельевича Мохова… да лучше бы не мчал…

Сено… Свежее, мягкое, шумное, ароматное. Работа идет, рубашка мокрая. И это хорошо. Значит ты всё ещё жив, и жизнь твоя продолжается.

Замычала корова. Равномерным, неспешным шагом она вошла в хлев, в свой обитель. Елизавета, прихватив ведро, вошла следом за ней.

Садовский сбросил последнюю охапку сена и спрятал воз под навесом.

«Барские ручонки доят корову. Ха! — думал про себя Леонид. — Видели бы своих потомков их достославные предки! Дворяне! Древний род! … Предки предками, а я могу полюбоваться, как белоснежные пальчики благородной особы тискают вонючее вымя, — Садовский действительно пошёл в коровник, но там никого не оказалось. — Куда же она могла подеваться? Не могла же так быстро управиться! — он обошел коровник, потом амбар. — Где же она? Может быть в доме уже? — подошёл к крыльцу. — Ведро с молоком? Полное?! Да, барыня, вы превратились в самую настоящую крепостную. Похвально! Будешь иметь урок… Минуточку, но, если ведро с молоком у крепостной крестьянки на пороге, значит крестьянка ещё не в доме. Тогда, где же она? Не пошла ли на огород полоть, на ночь глядя? — Садовского это не на шутку позабавило. — Поищем…»

Елизавета, зажёгши свечу в маленькой пристройке за домом, приготовляла свой сбор к сушке. Она работала тихо, погруженная в свои далекие мысли.

— В пору любви, мечты, свободы,

В мерцаньи розового дня

Язык душевной непогоды

Был непонятен для меня.

Лиза испугалась: как будто что-то свалилось ей на голову и придавило к самой земле. Она обернулась. Леонид Садовский оперся о косяк двери и решил без разрешения понаблюдать за кропотливой работой и пофилософствовать.

— Афанасий Фет, — ответила девушка, обуздав своё волнение, и вернулась к работе.

— Верно! — согласился Садовский, войдя в помещение и рассматривая собранные в пучки сухие листья дуба, берёзы, винограда, кистей рябины. — Совершенно верно! Знаешь, вчера я видел чудеснейшее представленице. В первом ряду, между прочим… Но такую драму никогда на сцене не сыграет даже самые опытные и талантливые актеры. Я был зрителем и понял главную его мораль и смысл. Знаешь какой? Я тебе скажу! — он остановился напротив Лизы, та недоверчиво подняла глаза. — Не выходи за него, — выжидая любопытство, проговорил Леонид, с той снисходительностью, которую присуще оказывать несмысленному ребенку.

— Что? — залилась краской Мохова. Она только сейчас вспомнила, что он был весь тот вечер и всю ту ночь на чердаке.

— Не выходи, не соглашайся. Лицемер он, актёр!

— Почему вы так считаете? — задрожал Лизин голос.

— Потому, что пользуется он твоей наивностью и верой в то, что все, кто идет на ваши эти… — он защелкал пальцами, — собрания, добрые люди. Володька твой пронюхал какую-то выгоду, вот и спешит всеми возможными и невозможными путями добиться своей цели.

— Вы же его совсем не знаете. Он столько лет…

— И не надо его знать, это и так видно. Тогда он старался изо всех сил, потому что это его заработок. Сейчас он заметил кое-что поинтереснее, вот и…

— Хорошо, — глотала слёзы Елизавета. На нее нахлынула новая волна тревог. Этот человек всегда в ней поднимал все самое негативное, и сейчас ещё говорит такие ужасные вещи. Кто теперь лжет и, кто говорит правду? Она вдруг осознала, что очень сильно от всего устала, и что ей нужно отдохнуть. Накопилось снова и накопилось много того, что она должна передать в Руки Бога. — Я вас поняла… Если это все, что вы хотели мне сказать, то можете идти.

Садовский, что для него было совсем необычным, примолк и тихо вышел.

— Вот, чистенькая! — вынесла Леониду Марья Петровна из дому рубашку.

Леонид умылся колодезной водой из кадки. Прохладный утренний воздух приятно бодрил и побуждал к действию. Он проникал в кровь, выводя из нее пьяную лень и сон. Да, это новые силы и трезвый ум! Не даром говорят: «Утро вечера мудренее».

— Угу, — отершись жёстким полотенцем (если можно так назвать этот кусок ткани, хотя и самый лучший из имеющихся у Марьи Петровны), Леонид взял у матери рубаху.

— Ты уж будь осторожным, ладно?

— Что ты со мной как с маленьким?! — раздражился Садовский. — Успокойся! Пошла бы лучше и ещё поспала.

— Так я и так не спала. За вязкой сидела. Ох, и чудные вышли рукавички! — хлопнула ладошками Марья Петровна.

Командир надел пиджак и фуражку.

— Ох, какой ты у меня красивый! — снова хлопнула ладонями няня.

— Мать, прекрати!

— А давай молочка парного. Я сейчас быстро надою!

— Не надо. Я неголодный.

— Может тебе в дорогу дать что-то?

— Не надо.

— Ты это сейчас, в четыре часа утра, говоришь, что не надо, а пока доедешь проголодаешься.

— Нет, не суетись, мать.

— Ну, сыночек… Ой, глянь! Приехал кто? — спросила она, заметив у ворот машину.

— Да, это за мной. Я заказал автомобиль. Покатаю сына по городу, — Садовский встал.

— О, это хорошо! — выговорила Марья Петровна, провожая второпях сына до калитки. — А когда вы приедете?

— К вечеру, — дверь хлопнулась, и машина покатила.

Мать помахала ей рукою вслед.

Марья Петровна старалась изо всех сил показывать, что она счастлива, что безгранично рада сыну и абсолютно его понимает и поддерживает, но это был тяжёлый труд. Ее материнское сердце заливалось кровью: ее сын, ее единственная родная кровиночка- это совершенно чужой человек. Чужой и незнакомый. Да, он взрослый. Да, он самостоятельный и независимый. Мать это принимала и осознавала. И в то же время она знала, что слало причиной его отчуждения совсем иное. Он очерствел, ожесточился, помрачнел и был глубоко несчастным. Это не ее сын. Марья Петровна отдала бы все, чтобы он стал счастливым и умиротворенным, но сможет сделать так один Господь. Она многими ночами молилась за Леонида и была уверена: Бог слышит, и Бог ведёт.

Часов через десять Леонид доехал до вокзала. Оставив водителя, он вышел встречать поезд, который должен был привезти его сына.

На пароме глухо и тихо. Огромная площадь пустовала в ожидании. По закоулкам, у лавочек собрались люди. Они собрались в небольшие группы, но от них не было слышно ни звука. Они тоже ждали. Один только ветерок гонял между ними, приводя эту мертвую картину хоть и в малейшее, но движение, разгоняя запахи дешевого чая, папиросного дыма и изредка обрывки газет прошлого выпуска.

Леонид тоже закурил. В последнее время папиросы стали для него самыми преданными и верными друзьями. Они одни могли утешить, разделить одиночество, согреть.

И вот он едет! Пыхтит, кряхтит, гудит. Дали по тормозам. Всё заскрипело. Собралась из неоткуда куча народу. Кто поёт, кто плачет, кто кричит, кто обнимается. Гул стоит такой, что кажется он не перестанет никогда. Наконец, из первого вагона вышла тонкая женщина в пальто и шляпке, держа на руках светлоголового мальчишку в тёмном комбинезоне. Они! Садовский их сразу узнал.

— Позвольте я вам помогу, — сказал он, подойдя к вагону и протянув руку.

— О, благодарю, месье Садовский, — ответила гувернантка, и с его помощью спустилась на землю. Она говорила с сильным французским акцентом. — Как хорошо, что вы здесь так вовремя! — с ее уст посыпался целый ряд похвал в адрес командира, но он этого не слышал. Садовский взял сына на руки, обнял его и поцеловал белокурые волосы.

— Папа! Па-па! — выговаривал счастливый мальчик.

— О, месье, его чемодан! — вспомнила гувернантка и вернулась в вагон за вещами. Появилась она нескоро, — Здесь одежда и… и игрушки Юрия, — запыхавшись, протянула няня командиру огромную поклажу.

— Они там что, полностью решили от него избавиться?

— Это передали. Моя работа — доставить.

Юра, тем временем, не теряя ни минуты, принялся за отцовскую фуражку. Он подтянулся, ухватился цепкими пальчиками за козырёк и пытался ее стащить, но затея не выходила.

— Что, Юра, хочешь примерить? — спросил, заигрывая с сыном, Садовский.

— А-чу!

Отец рассмеялся и нахлобучил на его головку свой головной убор. Юра своим преображением остался весьма доволен.

— Месье Садовский… — начала робко няня Юры.

Леонид, увлеченный беседой с сыном, и вовсе забыл о ее существовании.

— Ах, да! Зарплата! — вспомнил командир и, вытянув из кошелька несколько больших купюр, протянул ей.

— Оу! Мерси, месье, — взяла гувернантка деньги и спрятала в сумочку, — но я имела в виду совсем иное…

— Что же это вы имели в виду?

— Письмо-о-э от вашей… от Елены Пировой.

— От Пировой? — уточнил уязвленный воспоминаниями Садовский, помрачнев в лице.

— Да, от неё. Сейчас, — женщина стала рыться в своих карманах. — Возьмите, — протянула она в двое сложенный конверт. — Мадам Пирова мне его сунула как бы невзначай, когда провожала нас с Юрой, и шепнула, чтобы обязательно я передала вам в руки.

Леонид молча взял письмо и тут же открыл его. Благо оно оказалось недлинным.

Дорогой Леонид,

Очевидно, что ты так и не выпил вина за наше с тобой счастье. Я почему-то догадывалась об этом.

Так вот, не выпил, значит не получишь!

Спешу тебе сообщить, что ты запутался в какой-то афере. Что, где и как — я не знаю; не вдавалась в подробности. На тебя завели дело и ищут, перекапывая землю. Делом занялся мой нынешний муж. Он- человек весьма опытный и всегда доводит начатое до конца. Так что будь осторожен.

Пишу тебе, помня старую нашу любовь.

Прощай, дорогой! Больше я тебе писать не буду.

Твоя Е. П.

P. S. Как прочтешь это письмо, сожги его, чтобы не было улик ни на меня, ни на тебя.

Садовский оторвал глаза от бумаги и смял ее в кулаке, превратив в маленький комочек. Он посерел и взглянул на Юру, всё ещё игравшегося с фуражкой.

— Э-э-у, месье, — снова обратилась гувернантка, — не найдётся ли для меня работы у вас? — она спросила, совершенно не понимая, что сейчас не до неё.

— Нет, пока нет.

— Оф, как жаль…

— Ну, что, Юрий Леонидович, пойдем купим тебе игрушек и сладостей? — как будто ничего и не было, бодро и радостно спросил Садовский, любуясь своим чадом. Мальчик запрыгал в отцовских руках. — Вы возвращайтесь, — сказал няне Леонид. — Благодарю, что присмотрели за моим сыном. Прощайте. Да! — вдруг опомнился командир. Лицо гувернантки просияло в надежде. Садовский снова потянулся за кошельком и снова ей что-то дал. — Это вам на обратную дорогу, на чай и все прочее. Всего доброго!

— П-прощайте… — расстроенно осунулась француженка. — Пока, Юра-а! — помахала белым платочком им вслед гувернантка, и мальчик, глядя на неё из-за папиной спины, помахал в ответ своей ручонкой.

— Лиза, а ну-ка погляди на неё, на доченьку мою, — попросила одна крестьянка, впуская Елизавету в свою избушку. — На спинке у неё что-то такое выскочило и так мучает, так мучает!

Знахарка вошла в нехитро обставленную комнатку. На грубоотесанной кроватке лежала шестилетняя девочка.

— Здравствуй, милая! — подошла к ней Лиза. Девочка не ответила. — Покажи мне, где у тебя болит. Та повернулась к Елизавете спиной и подтянула платьице. Лекарь осмотрела образование.

— Оно у тебя чешется?

— Угу, — ответила девочка.

— И ждёт?

— Угу.

«Фурункул, — поняла Лиза. — Начался только.»

— Ну, что там? — забеспокоилась мать.

— Ничего страшного. Скоро пройдет. Разогрейте пока воду.

Женщина ушла. Лиза тем временем нашла в своей суме листья мать-и-мачехи.

— Ой, горяченькая совсем, — принесла мать котелок кипятка.

— Хорошо. Сейчас мы эти листья отпарим и будем прилаживать. Это поможет вашей доченьке. У нее фурункул. Внутри него есть гной. Это опасно. Вы об этом знаете. Вы можете прилаживать ещё и подогретый разрезанный лук, но я оставлю вам мать-и-мачеху. Пускай девочка кушает постную еду. Ей не помешают и чаи с шиповника. Та-ак. Как тепло? — спросила она у девочки, приложив к фурункулу листья.

— Да, — ответила больная уже более доверительным тоном.

— Вот и хорошо! — Елизавета взяла чистый кусочек ткани и положила сверху. — Так делайте, — продолжала она объяснять матери, — пока оно не раскроется и не вытечет гной. Когда же вытечет, то хорошенько протрите водкой это место.

— Благодарствуй, матушка!

— Скажите, дочка часто моется?

— Ой, если бы! Она такая упрямица! Говорит: «Не буду!» — и всё: ничего с ней не сделаешь. А что это как-то дало?

— Скорее всего, оно и является настоящей причиной. Если она будет также продолжать, то будет ещё хуже. Всё будет выскакивать один за другим. Это больно и нешуточно.

— Ты слыхала, доченька?

— Я буду! Буду мыться, мама! — испугалась девочка. — Только бы оно побыстрее прошло.

— Пройдёт, если ты выполнишь своё слово, — уверила Елизавета.

— Вы творите чудеса! — призналась знахарке мать, провожая из дома. — Я никак не могла ее убедить, а вы так за пару минут. Ой, спасибо! У вас дар от Бога. Уй! — оскалилась женщина.

— Что случилось?

— Я сказала «от Бога», — объяснила та, ударяя себя по губам.

— Что же тут такого?

— Нельзя. Разве вы не знаете? За это могут и в тюрьму, и на каторгу. У меня были иконки, да попрятала их всех. Боюсь, чтобы не нашли как-то.

— Вы хотите сказать, что раньше веровали, а теперь нет?

— Да, так…, наверное, …

— Но разве Бог перестал существовать с приходом коммунистов?

— Нет… — растерянно ответила женщина.

— Неужели из-за воли людей вы готовы отказаться от веры, Бога, молитв?

Собеседница промолчала, не найдя что ответить.

— Человек меняется, а Господь никогда неизменен. Он всегда рядом и слышит наши молитвы и без икон. Поправляйтесь!

— С- спасибо! — промолвила женщина, провожая знахарку взглядом.

Добираясь домой, Лиза шла краем села.

— Стой! Стой! Тр-р! — остановил лошадь Роман. Они с утра поехали с Сашей за сеном.

— Лизонька, садись! — сказал Сашка, подавая руку сестре.

— Узнай родители, чем ты занята целыми днями, — обратился к Елизавете Роман, нагоняя лошадь, — они бы тобой радовались.

— И не только мной! — улыбнулась Мохова.

— Смотрите, кто там так идёт? — указал вдаль Сашка.

— Это пьяный человек, Саша, — объяснил Рома, — и это очень плохо.

— Очень похож на Кузьму, который работал у папы, — сказала Лиза. — Не находишь?

— Точно он! — узнал Роман. — Печально, конечно. Раньше такого не бывало. Что это он делает?

Кузьма стал посреди дороги прямо перед лошадью. Рома затормозил. Кузьма подошёл к ним:

— Э! Моховы! Вы чего тут разъезжаете? А? Что это у вас тут? Сено? Сено- это хорошо.

— Кузьма, иди домой! — приказал ему старший Мохов.

— А ты что, барин что ли? Забудь! Ты теперь совсем как все мы. Теперь я имею право… право, — подчеркнул пьяно Кузьма, подняв палец, — делать то, что захочу. Ясно?

— Неужели тебя мы ограничивали? Ты работал, имел заработок, а не шатался пьяным, как сейчас. И ты не доволен? — разгорячился Роман, задетый за живое.

— Роман, успокойся, — взяла его за руку Лиза.

— Роман, успокойся! — повторил Кузьма. — Успокойся, Ромчик! Между прочим, это я не просто так. Это я для храбрости и от тоски, — просморкался Кузьма. — Думаешь я зря вас тут остановил? Володька, этот ваш управляющий, крыса та ещё! Да, да! Он теперь к коммунистам втирается, бока им лижет. Теперь они у него лучшие друзья, а я… никто. Крыса он! Кры-са! Думаешь он зря и к вам втирается? А? Не-е. Не зря. И на встречи эти ваши он тоже ходит не просто так. Там все уже всё знают о вас. Ни день, ни два и наведаются…А! Ещё! Нашёл он лазеечку в наследстве вашем. Понял он, что можно худо-бедно и себе оттяпать. Так что, — Кузьма хлопнул Романа по плечу, — следи за сестрицей своей. Да и так гляди, чтоб не ходила по домам и по улицам, а то тут всякая нечисть водится. Понял, Ромчик? Ты на меня не серчай, — положил Кузьма руку на сердце. — Не даром говорят: что у трезвого… как его там…на уме, то у пьяного на языке. О! Так и знай!

Гу! Всё сказал! Аш камень с души упал. Теперь мне пора и поспать. Вот там тенечек… А вы давайте! Вон отсюда! — Кузьма попятился под дерево и рухнул на траву.

Моховы проводили его взглядами. Убедившись, что с Кузьмой все в порядке, что он спит, Роман приударил лошадь. Елизавете подвернулась удобная обстановка, чтобы поделиться с братом о своих переживаниях. После пьяной откровенности Кузьмы многое стало ясно. Роман всё выслушал, лицемерие и лукавство Владимира укорил, внимательность командира Садовского похвалил, а об остальном сказал, что следует бороться и молиться.

Настала ночь.

— Ну, где же они? Почему так долго? Не случилось ли чего? — волновалась Марья Петровна. Она часто, накидывая на плечи шерстяной платок, выбегала на дорогу, присматривалась, прислушивалась не едет ли машина. — Не уж то! Вот и они! — обрадовалась Марья Петровна, заметив через окошко свет автомобиля. — Приехали только что! — она тут же вышла их встречать.

— Ах, батюшки! — и минута не истекла, как вошла в дом попятам за сыном Марья Садовская. — Может ты мне его дашь?

— Нет. Он спит. Я сам, — внёс на руках Леонид сына.

За ними вошёл и водитель.

— Оставь здесь всё, в сенях, — сказал ему командир. Тот покорно положил на лавку чемодан, с десяток новых игрушек и пару кулечков со сладостями. — Благодарю. Можешь быть свободным.

— Рад служить! — отдал честь водитель и ушёл.

— Мать, куда мне его ложить?

— Вот там на печку. Я там постелила всё свежее. Там и тепло ему будет.

Леонид отнес своего сына на печь и накрыл его.

— Я выйду, — предупредил он Марью Петровну. Она и рада была, что, наконец-то, она сможет спокойно разглядеть и полюбоваться внучком.

Садовский стоял на крыльце и всей грудью вдыхал прохладный ночной воздух. Он бесцельно попятился за угол дома. Там обнаружилась старая деревянная бочка, наполненная водой (кто-то потрудился за день натаскать). Леонид поднял ее и вылил всю воду на себя. Холод. Приятный и жестокий холод. Садовский сел на землю и оперся спиной о стену избы. Он отыскал в кармане скомканный лист, где-то ещё отрыл уже сырые спички. После нескольких попыток Леониду удалось поджечь бумагу. Медленно горит: намокшая. Под слабым пламенем исчезают буквы, слова, строки. О, если бы точно также исчезали мысли и память.

— Дядя Лёня, что вы делаете?

Командир оглянулся. Из-за угла выглядывала светлая голова.

— Саша, это ты?

— Я.

— Почему не спишь?

— Лиза с няней. Рома уснул, а мне не спится, — объяснил мальчик, подходя к Садовскому.

Леонид вгляделся в Сашу.

“Поразительно! Белые, слегка волнистые волосы, светлые глаза… Это… это дано свыше! “

Командир криво улыбнулся:

— Вот как.

— Да. А вы что здесь делаете?

— Прохлаждаюсь.

— Я думал, что вы закаливаетесь. Папенька мне говорил, что так легче проходит болезнь.

— Можно и так сказать. Сколько тебе лет говоришь?

— Мне девять будет.

— Гм… — задумался Садовский.

— Что такое?

— Значит тебе девять, да?

— Да.

— Грамоту знаешь?

— Лиза меня учит.

— А вырасти большим хочешь?

— Хочу.

— Тогда, спать. Бегом! — прикрикнул по-командирски Садовский. — Не будешь спать, станешь коротышкой. Вопросы есть? Вопросов нет! Тогда: кругом! Шагом марш!

VI

С наступлением утра пришел в деревню праздник. По крайней мере, так объявили партийные. К шести часам вечера было приказано всем явиться в их кантору (в прошлом дом Моховых), где намечалось следующее: общее собрание (продвижение идей и целей социалистической партии, внедрение и построение колхозов), а затем развлекательная программа (танцы и песни).

Подготовка к празднеству шла весь день. В бывшей гостиной на всю стену был установлен портрет Вождя. В самой комнате- кафедра и лавки. Организовали место для отдыха молодёжи. Подготавливали план мероприятия и еще многое, и многое другое, чего суть да дела простым людям не дано было знать.

Время текло быстро и близился назначенный час.

Незамеченным оно стало и для Марьи Петровны. Она была всецело поглощена своим внуком. Юра настолько ее занимал, что женщина даже не обратила особого внимания на то, что Леонида с полуночи нет дома, что он опять куда-то запропастился.

Мальчик оказался весьма общительным и открытым. Он быстро вошёл в доверие и к бабушкиным подопечным: Роме, Лизе, Саше. Жизнь в деревне, приволье и забота Марьи Петровны ему пришлись по вкусу.

— Ох! Какой шустрый мальчишка! — сказала, запыхавшись, Марья Петровна и вошла на кухню, где стряпала Лиза. Бабушка только что уложила внука на обед.

— Вам с ним, действительно, весело! — отметила Елизавета.

— Ой, и не говори! Я ещё не отошла от того диву, что он у меня вообще есть! — рассмеялась няня.

— Как? Разве вы не знали, что у вас есть внук?

— Нет. Только позавчера мне об этом сын сказал. Он меня особо в свою жизнь не впускал, а мне не хотелось и вмешиваться, — охнула Садовская. — Ну, ничего! И Слава Богу! Я так рада! … Ладно, иду я постираю что ль.

Лиза осталась одна. Она продолжала свой труд, но мысли ее были не с работой, а с Богом. Она просила о помощи, об охране, о Его присутствии и наставлении. Проснувшись, Елизавета прочла 17 Псалом, и всё время думала о словах, написанных там: "Возлюблю тебя, Господи, крепость моя! Господь — твердыня моя и прибежище мое, Избавитель мой, Бог мой, — скала моя; на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище мое. … С милостивым Ты поступаешь милостиво, с мужемискренним — искренно, с чистым — чисто, а с лукавым — по лукавству его, ибо Ты людей, угнетенных спасаешь, а очи надменные унижаешь. … Бог! — Непорочен путь Его, чисто слово Господа; щит Он для всех, уповающих на Него." ⁶

«О, мой Господь, — молилась она, — я очень волнуюсь. О, утешь меня, Отче! Неужели мы впустили волка в овечьей шкуре? Неужели среди нас такие могут быть? Что будет дальше с нами? Что будет дальше? Я этого не знаю, но я знаю, что об этом ведаешь Ты. Ты не допустишь, чтобы без Твоей воли упал хоть один волос с наших голов. Вверяюсь Тебе! Веди нас по Твоему пути.

Об одном прошу. Укажи какова Твоя Воля на нас. Пускай тот, кто первым войдет в эти сени и принесёт с собой какую-либо весточку или слово, что бы это ни было, я приму как Твоё благоволение и последую ему. Я всецело доверяю Тебе.»

Прошло полчаса. Лиза окончила готовку.

Прошёл час. Она убралась на кухне и стала ждать. Юра проснулся, отведал Лизиной каши и вышел к бабушке. Солнце начало краснеть над горизонтом.

Возле дверей послышались шаги. Елизавета вскочила на ноги. Сердце застучало.

«Кто же это? Кто мне принесёт желанное? Марья Петровна? Роман? Сашенька? А может дядя Вася или Дуня?»

Дверь распахнулась и в сенях появился Леонид. Лиза побелела и свалилась на скамью.

«Неужели это он?»

Следом за ним вошла няня с Юрой.

— Мать, где все? Зови их всех сюда. И срочно.

Марья Петровна тут же выскочила на улицу и буквально через минуту здесь же, в сенях, очутились Роман и Сашка.

— Значит так, — начал Садовский, — объясняю один раз без переспросов. У меня секретное задание, с целью выполнения которого все мы уезжаем отсюда.

— На совсем? — удивился Саша.

Садовский строго и напряженно на него поглядел:

— Не известно.

— Ох, батюшки! — схватилась за сердце Марья Петровна.

— Прошу не перебивать, — повысив голос, продолжал командир. — Мы уезжаем на север. Как я сказал: это всё секретно, и дальше вас распространяться не должно.

Ещё: вас, как таковых, запомните, больше нет, — Леонид достал целую стопку бумаг и начал читать и объяснять. — С этого момента я- Тихон Иванович Беленкин. Простой деревенский мужик, хорошо послуживший нынешней власти. Продал свиней и корову, решил поехать со всей семьей к своим родственникам на север. Мая мать- Беленкина Марфа Павловна. Мой младший брат, в прошлом Мохов Роман, а сейчас- Беленкин Степан Иванович. Мой старший сын от первого брака, в прошлом Александр Мохов, теперь- Беленкин Вячеслав Тихонович. Потом в доме случился пожар. Моя первая жена, якобы погибла, и я женился второй раз. Моя нынешняя жена, раньше Елизавета Мохова, сейчас- Вера Родионовна Беленкина, в девичестве Углова. Во втором браке у меня родился сын- Юрий Тихонович, — Садовский окончил чтение новых паспортов. — Итак, имена и факты попрошу запомнить. Все документы прошлые и настоящие у меня, — тон командира становился всё напряженнее. — Что? Что? Что вы на меня так смотрите? Это всё чисто фор-маль-но. Документы действуют пока мы не придём к назначенному месту. Это моё задание, и я должен выполнить его с честью и достоинством. Не подведите меня, голубчики!

Моховы, между прочим, для вас это будет даже лучше. Вы сможете встретиться с родителями.

— Что это значит? — спросил Роман.

— А вот что. Когда мы доберемся из пункта А в пункт Б, у вас появиться уникальная возможность повидать своих, — Моховы переглянулись. — Ха! Не бойтесь, не в тюрьму я вас веду. Вы будете жить возле места работы ваших родителей. Они служат добрую службу и начальство ими очень довольно. Если бы вы пошли и просили бы за них, просили бы свободы, то они без промедления отпустили бы их домой, не смотря на оставшийся срок. Дело только за вами. Я, как человек кое-что сведущий в этом, не зря вам говорю.

Степан Иванович, — обратился он к Роману, — братец мой, ты согласен?

Роман ещё раз посмотрел на брата и сестру. На лице Саши был написан только неумолимый восторг. Елизавета же твердо и уверено кивнула.

— Согласен, брат, Тихон Иванович.

— Тогда мы собираем всё самое необходимое: одежду, еду, посуду. Возьмите и семена какие есть. Берите только то, что нужно. Мы уезжаем сегодня.

Сегодня вся деревня, — Садовский кашлянул в кулак, — в канторе, поэтому имеем привилегию быть незамеченными никем (что нам особенно важно), но всё равно идём тихо, оглядываясь.

Под лесом я оставил лошадь с телегой. На ней и поедем.

Сначала я беру что только могу и с Юрой иду туда. Через тридцать-сорок минут выходит с вещами Марфа Павловна. Опять через полчаса- Слава со своими пожитками. Потом Вера. Последним выйдет Степан.

— Простите, как на счёт… — хотела что-то сказать Лиза.

— Не переживай, — перебил ее Леонид, — партийные обеспечат здесь хорошее медобслуживание. Уж постараются.

— Сынок, а наше хозяйство. Как быть? — разволновалась Марья Петровна.

— Рано утром соседи всё равно узнают, что нас нет. Авось и приглядят, а может себе заберут, а может в колхоз пойдут. Не важно всё это. Главное нам отсюда выйти незамеченными, а дальше будь что будет.

— Ну, а если мы вернёмся? Тогда что?

— Думаю, мы там, мать с тобою хорошо обустроимся и вернёмся не скоро. Если все мы сделаем как надо, то будет у нас больше, чем было. Ясно? И, Моховы, запомните, вы помогаете мне, я помогаю вам. Вроде бы всё сказал… Вперед! Быстро и тихо!

Леониду Садовскому, а теперь Тихону Беленкину, хватило четверти часа, чтобы привести себя в истинный простомужицкий образ, собрать и нагромоздить на себя два добротных мешка со всяким добром, взять сына с его вещичками и ринуться в путь.

Все остальные, отойдя немного от шокирующих новостей, занимались своими сборами.

— Не знаю, правильно ли это всё? — в полголоса спросил Роман, помогая Лизе.

— Сегодня я молилась Богу, и просила открыть Его волю и планы на нас. Я сказала перед Ним, что ту весть, с которой придёт первый, кто войдёт в сени, буду считать посланием от Господа. И это был Леонид… Значит, такова Его воля, Роман.

— Если это ответ на твои молитвы, то да будет так.

— Как же быть с нашим собранием? — спросила Елизавета, взяв Библию в руки. — Сегодня сюда должны прийти…

— Лиза, стой, — сказал Роман и взял книгу у сестры. Он пристально посмотрел на неё и положил на стол. — Так будет лучше. Они придут и всё поймут, но веру не оставят. О нас, я уверен, Бог позаботится.

— Тогда, — Лиза подбежала к подоконнику, где лежал, как не тронутый, цветок цикория. Она взяла его, открыла Библию на пятой главе от Матфея и положила туда тот цветочек. — Теперь они точно всё поймут, — улыбнулась брату Елизавета.

Протекло около тридцати минут.

— Мне, почай, пора идти, — сказала Марья Петровна. На ее лице не было ни кровинки. — Так тяжело прощаться со всем так вдруг, — она поджала губы. — Я даже не представляю, как вы и батюшка с матушкой ваши с этим справилися. Эх-хах… Но если это хоть немного осчастливит моего сына и вас, что вы встретитесь с родителями вашими, то это ничего не стоит… Тогда, в путь, — выговорила няня.

Моховы молчали. В их памяти родилось много печальных воспоминаний, но, они, наконец, переродятся в нечто новое и радостное! Скоро дети увидят своих родителей, а родители- своих детей. Разве не чудо?

— Давайте мы вместе сначала помолимся Богу о нашей дороге и о том, что нас ждет, — сказал Роман.

Они все склонили колена.

На небе начало показываться очертание луны. Вечер был по-осеннему прохладный. Лес сохранял ещё прежнюю летнюю праздность и богатство, но ото всех кустов и деревьев веяло тоской и усталостью. На самой его опушке одиноко стояла телега. Судя по всему, она ожидала последнего своего пассажира. К ней ровным шагом приближался человек с грузом на плечах.

— Чисто? — спросил у него Садовский.

— Чисто, — ответил Роман.

— Садись, брат, — помог ему разгрузиться и сесть в телегу Леонид. Затем он взял вожжи. — Пошла!

Час спустя в дом Садовских, как и было оговорено, пришли дядя Вася с женой, Асей и маленькой Лизой, а также Дуня со своими детишками. К их удивлению, хозяев не оказалось. Дуня по соседской памяти нашла лампу и зажгла. Дом был пустынным.

Войдя в горницу с лампой, Василий Павлович заметил на столе Библию. Из-под толщи пожелтевших страниц выглядывали голубые лепестки. Дядя Вася раскрыл книгу на закладке. Оказалось, это было заветное и горячо ими любимое место в первом Евангелие.

— О, это же мой цветик! — узнала Ася. — Я его когда-то Лизе подарила. Почему же он здесь?

Василий Павлович ничего не ответил. Он снял свою фуражку и прижал ее к груди. Глаза его были неподвижны. Васильина старуха прижала сильнее Лизу к себе. Дуня опустила голову. В комнате повисла тяжелая тишина.

— Где бы они ни были, рука Божия будет над их головами, — произнес Василий Павлович. Он посмотрел на Асю, с нежностью поправляя ее волосы. Потом старик взял Библию и торжественно объявил: — Теперь идемте все к нам!

Дом Садовских долго без гостей не оставался. Прошло менее десяти минут, как сюда ворвались четыре бравых солдата во главе с Владимиром.

— Как? Где же они? — закричал изумленный Владимир, обнаружив кромешную темноту и ни души в избе.

— Ха! Ха! Ха! — рассмеялся один из его товарищей. — Вот так утеха!

— Дайте свет! — снова крикнул Володя.

— Ну, на, на! — включил другой фонарь.

— Не может быть!

— Что не может быть? Что тебя обхитрили, Володя? А? — подразнил первый.

— М-да. Хотел шумиху навести. Выслужиться. Ха! Ха! А не тут-то было! — добавил второй. — Невеста-то хитренькой оказалась. Надумал золотца подкопать. Шиш тебе!

— Ты точно знаешь, что там что-то было?

— Да, точно, точно! — дал кулаком по столу Владимир. — В завещании их деда, Андрея Мохова, дворянина здешнего, так было написано. Золото где-то есть. Кроме Моховых никто не знает.

— Это и черту понятно.

— А! И ты решил вывести на наследников компромат, чтобы всё тебе рассказали. Сначала войти к ним в доверие, а потом сыграть сцену наивного дурачка и спасителя, а потом засадить в тюрьму. Умно! Ха! Ха!

— Умно! Умно! — досадовал Владимир. — Наши всю усадьбу, весь их парк перерыли. Ничего не нашли. А тут всё было в моих руках! — он сжал кулаки. — Хотел бы я видеть ваши лица, когда бы я нашел золото. Бегали бы за мной как угорелые. Вот тогда бы я посмеялся.

— Да ладно тебе кипятиться! Накатают тебе и так должность. Расслабься.

Владимир ещё раз осветил и просмотрел каждый закоулок старой избушки, снова убеждаясь, что она пуста и не оставила ему ни одной зацепки.

— Может они ушли в гости куда-то, — предположил один солдат.

— Нет. Они должны были быть здесь, — резко ответил бывший управляющий. — Что-то здесь нечисто, — он снова оглядел комнатушку.

— Да ладно, завтра проверим.

— А невеста-то хоть красивая?

— Красивая, красивая, — нервно сказал Владимир.

— Оно-то и видно. Ха! Ха! Ох, и разволновался же ты, дружище! А она хоть согласиться за тебя? Может и не нужен ты ей вовсе? Может только зря ты весь этот концерт устраиваешь?

— Да куда она денется. В любом случае, у нее нет выбора. Или я или пропадай пропадом! Но меня это сильно не волнует. Не горю я сильным желанием родаться с ее папенькой, старым бурдюхом Моховым. Ох, как же он меня достал за все эти годы пахоты у них в мастерской! Меня сейчас вырвет!

— Ха! Ха! Ха! Ха! Какое живописное описание! — похвалили Владимира его товарищи здоровым смехом.

— Но, дружище, что-то я не пойму, ты хочешь жениться на хорошей девушке или получить хорошее наследство?

— Да, кто его поймет?! — взял ответ на себя другой молодой человек в форме, хлопнув Владимира по плечу. — Ты смотри только как в нем самом бороться святость и грех. Ха! Черт и ангел!

Басы снова рассмеялись.

— Нет, если жениться, — продолжил, на удивление весьма серьезно, первый, — то только по любви, а иначе никак. Это тебе, Володя, не поле перейти, это жизнь нужно прожить с человеком душа в душу. А без любви ничего не сплетешь. Нужно и мириться, и трудиться, и детей воспитывать вместе. Ты, Володя, зря ей голову не морочь, если у самого ещё в голове бардак. Женитьба- это дело ответственное.

Тем временем другие солдаты обрывали животы.

— Ух и насмешил! — вырвался, дожидаясь окончания этой моральной лекции, накопившийся хохот. — Да, ты прям праведник какой-то!

— Говорю из жизненного своего опыта. Ясно? — обиделся первый солдат. — Вот вы, желторотики, ни имеете ни одного уголочка теплого в этом свете, никому вы не нужны, никто о вас не вспоминает и не вспомнит никогда. А я имею дом с хозяйкой, и она меня ждёт, и я ей нужен. Вы не знаете этого счастья, — окончил он с мягкой улыбкой на лице.

— Да, ждёт- дожидается! Маловероятно, если честно, — снова подхватили преданные слуги родины.

— Моя ждет. Я уверен, — тихо ответил рассказчик и отошел в сторонку.

— Не, ну, ты это, — начали виновато его товарищи, осознавая, что были не правы, — не смотри на нас… Это мы просто так, поглумиться и только…

— Куда нам до тебя… Эх, как же ты прав… и как мы тебе завидуем… — закивали они головами и совсем утихомирились: уж не до смеха им было, но было лишь сожаление за свои умышленные и неумышленные поступки, мысли, слова. Вернуть бы да исправить. Но жизнь вспять не повернешь…

— Нет, ребята, я на вас не обижаюсь ни чуть, — ответил первый солдат, усевшись в темный угол на лавку. — Навели меня вы на тоску… Домой бы…

— Я бы папироску втянул сейчас, — предложил один из трёх товарищей, чтобы поддержать эту самую тоску.

— Любовь, нелюбовь! — не выдержав, вступил в диалог Владимир. Моральные нотации были ему совсем не по нутру. — Эти байки будете рассказать бабе Сяне на лавочке. Здесь действовать нужно, ковать, пока железо горячо, — он положил фонарь на стол и, заключив руки за затылком в замок, устало прохаживался по комнатушке.

— Кстати, на днях я видел в этих краях командира Садовского, — вдруг вставил слово четвертый солдат, который доселе никак не выделялся на общем фоне. Он стоял, припирая стену, и больше слывал за тихого и меткого наблюдателя, чем на соучастника. — Может быть он давно уже их упрятал, а вы ещё чего-то ищите?

— Да, что тут удивительного? — опёрся Володя о голый стол, повесив голову. Свет фонаря теперь тонко обрамлял складки на его напряжённом лбу, рисуя их намного больше, чем они были на самом деле. — Мать его здесь живёт.

— Судя по всему, он помешан на всем, что блестит, на хуже твоего, — заметил снова тот же солдат.

— Это же его ищет Пиров. Так? — уточнил другой служивый, исследуя полки, хранящие скудную кухонную утварь, пряности, закрутки. Он был в поисках съестного. Все эти думы о родном и близком возбудили в нем неумолимое чувство голода. Ему, конечно, повезло. Он нашел маленькую кадку с соленными огурцами и немедля расковырял крышку. Солдат для приличия предложил пару огурчиков своим соратникам, но те молчаливо отказались, и он, без угрызения совести, но только с досадой, что не нашлось для закуски хлебушка, громко ими захрустел.

— Так, погоди, — начал соображать Володя. — Садовский что-то начудил, его ищет генерал, и этот Садовский ещё был здесь, в деревне? — этот вопрос был риторическим. — Не все так уж и плохо, — Владимир выпрямился, его глаза осветились особенным, незнакомым огоньком. — Куда же интересно он мог направиться? … Тут явно что-то нечисто… Не могли все просто так куда-то исчезнуть… Мне кажется, Пиров обрадуется этим новостям.

— Эй-эй! Погоди, товарищ, — с опаской остановили его соратники. — У тебя что, температура поднялась?

— Оставь ты это гиблое дело. Что тебе с него будет? Ты не разбогатеешь. Даже не мечтай. Вот найдешь золото, а государство его конфискует. Больше чем бляшки на грудь и бумажки с благодарностью не рассчитывай. Такая система. И стоит только из-за этого потеть? Не думаю. Так что лучше выброси-ка это из головы.

Выражение лица Володи ничуть не изменилось, но, наоборот, стало ещё страшнее. Он молчал, никого не слушал и усердно кашеварил в своем котелке какое-то неведомое месиво. Друзья его испугались не на шутку. Таким они Владимира ещё никогда не видели. До сих пор они воспринимали это похождение не более чем забаву, но, как оказалось, их Володька совсем не шутил. Нужно было срочно что-то предпринять.

— Предлагаю всем вернуться, — осмелился один из них, сохраняя бодрый дух. — Там как раз собрание заканчивается, танцы будут, девочки.

— Точно! Надоело мне здесь торчать, пылиться только, — поддержал его другой, направляясь к выходу.

— О, идём! Идем! Володю прихватите, а то он совсем закручинился! Ха! Ха! Ха!

VII

Солнце в зените. В тенистую рощицу въехала лошадь с телегой. Утомленная длинной дорогой и почуяв свободу в уздцах, она сразу же припала к воде. Это был одинокий родничок.

— Передохнем тут! — объявил Садовский, спрыгивая с телеги.

Тряская ночная езда не пришлась пассажирам по душе, и они устало и тяжело начали устраиваться на отдых.

— Куда мы сейчас направляемся? — спросил Роман.

— Сейчас едем в город. Там сядем на поезд, — объяснил Леонид, набирая в флягу родниковой воды. — Путешествие наше выдастся долгим, но ничего… оно того стоит.

— Но мы же едем совсем в противоположенную сторону!

— Я знаю, — ответил командир и сделал глоток. — Мы едем в другую область. Так надо, Степан. Лучше не спорь со мной, а приляг, отдохни.

— Я тоже воды хочу! — подбежал Сашка.

— Держи, малой, — дал ему флягу Садовский.

— Спасибо.

— Сейчас еще наберу, и ты всем раздашь. Понял?

— Угу… Вы такой добрый, когда без формы.

— На то она и форма.

— Лучше ее вообще не надевайте.

— Ты смотри! Учить от меня вздумал. А ну, марш! — прогнал мальчика, вручив в руки воду, Садовский. Саша рассмеялся и убежал.

Марья Петровна постелила покрывало, достала горшок каши, хлеб и пирожки.

Путники отобедали. Набравшись сил, они снова отправились в путь.

К вечеру они добрались до вокзала. Здесь Тихон Беленкин успешно продал лошадь и телегу.

На вокзале во всю играл суровый военный марш. Было людно.

Всё семейство Беленкиных стало дожидаться поезда.

— Следите за вещами, чтобы никто не украл, — предупредил Тихон. — Помните, о чем я с вами говорил. Будьте внимательны. — Леонид встал и начал оглядывать площадь. Он преследовал этим свои цели, хотя делал это совсем непринужденным видом. Беленкин обернулся. — Юра, а ну-ка, иди к папе! — взял он сына с Лизиных рук. — Степан, стань лицом ко мне, и поближе, — сказал он Роману. — Будешь моими глазами. За моей спиной, — произнес он полушёпотом и поставил Юру на плечи. Юре это понравилось, — немного вдалеке, стоят двое в форме. Видишь?

— Да, — ответил Роман.

— Делай вид, что просто болтаешь со мной, а сам следи за ними. Что они делают? — Садовский напущено захохотал и, ударив Романа по плечу, подморгнул ему.

Роман ему взаимно улыбнулся:

— Следят как будто бы за порядком на площади… но косятся в нашу сторону.

— Пиров, — процедил сквозь зубы Леонид и сплюнул. — Узнают гады. Ничего.

Роман вопросительно на него посмотрел

— Не обращай внимания, Степа, — сказал, опомнившись и обмякши, Тихон Беленкин. — Это по службе, по заданию, о котором я говорил.

— Они ушли, — заметил Мохов.

— Ты их не видишь? Куда?

— Нет. Они скрылись в толпе.

— Ясно. Отбой, — сказал Садовский, опуская сына на землю. — Разомни ножки, богатырь!

— Предъявите ваши документы, товарищи! — как гром среди ясного неба, обратился к ним один из военных. Это были те двое, которые две минуты назад потерялись из виду.

— Ой чай, товарищи! Щас даю! — с энтузиазмом простачка ответил Леонид, пряча под маской спокойствия испуг неожиданности. Садовский походкой работяги пошаркал к дорожному мешку, достал оттуда новые паспорта и протянул им.

— Значит, Беленкин Тихон. Да? — открыли паспорт военные.

— Он я, батюшка.

— Не батюшка, а товарищ, — исправили служивые. — Знать пора.

— Ох, простите глупого! — с наигранной сокрушенностью ответил Садовский.

— Похож, — сказал шепотом один военный другому.

— Нет, вообще другой человек. На командира не похож. Да и манеры у него…

— Нужно проверить, — на Садовского снова посмотрели. — Это что твоя семья?

— А как же!

— Куда едите?

— Да вот в гости решили съездить. Племянник у меня женится. Ох, свадьба-то будет!

— Знаешь, это нас не очень интересует.

— Так вы спросили куда, я и ответил. Ежели не так что ль?

— Что ль! Коль! Ты хоть знаешь, деревенщина, с кем говоришь?! — повысил голос военнослужащий.

— Если вы люди в форме, значит вы доблестные наши защитники! Вам можно доверять. Что вы ни потребуйте, мы, простой люд, должны выполнять.

— Ты, что всем людям в форме паспорт даёшь?

— А как же, коли надо.

— Как же ты только его сделал?!

— Служу партии!

— Так, деревенщина, — отдал ему документы служивый и махнул на Беленкина рукой, — бери и езжай к своему племяннику, чтобы духу твоего здесь не было!

— Так точно, товарищи! — радостный, как дитя, ответил, отдавая честь, Садовский.

— Рас-ступитесь! Рас-сту-питесь! — срывался через толпу женский старческий голос. Он затмил весь вокзальный шум и музыку. Люди зашевелились и пропустили вперёд женщину лет шестидесяти пяти. Она была без платка. Волосы, ее скудные и потрепанные сединой, развевались тонкими нитями. Глаза и скулы запавшие, спина сутулая, из-за чего ее тощие руки казались неестественно длинными. Одета женщина была в самое настоящее тряпье.

Она стала перед военными и впилась в них глазами.

— Ироды! — заорала женщина и бросилась на служивых. — Демоны! Ироды проклятые! Убийцы! Вы убили. Ироды!

Военные сделали шаг назад.

— Что, думаете я такая же как вы? Что тоже кинусь на вас и задушу? Нет, Ироды! Мою девочку уже не вернуть, а вам вечно гореть за свои грехи! — Она истерично и беззвучно засмеялась и в этот момент стала ещё страшнее. — Сюда пришла я с одной целью. С одной! Я пришла сказать вам об этом, люди! — указала она на военных пальцем. Ожидающие с вниманием и удивлением заключили сумасшедшую старуху в кольцо. Она обошла его, заглядывая каждому в лицо. Женщина дошла до Садовского и схватила его за заворот. Сумасшедшая смотрела прямо ему в глаза и своими сухими костлявыми пальцами словно крючками вцепилась в ткань.

Леониду, стоит признаться, стало страшно. Глаза старухи были прозрачными. На лбу Садовского вышел холодный липкий пот.

— Мне нужно, чтобы вы просто знали, — снова заорала она, но уже в лицо Леонида, — что эти, — она снова указала на растерянных служивых, — приносят несчастья в наши дома! Мне ничего не нужно… Мне нужно только, чтобы вы знали! Просто, чтобы вы знали! Они- пакостные крысы! Шестерки! Что не скажут, то сделают, и даже не покраснеют перед людьми. Ты понимаешь меня, добрый человек?

Садовский поспешно кивнул.

— На своей службе они наживаются. Ироды! Всё говорят: это указ, это приказ! Плевать я хотела на ваши указы, бесчестники и тунеядцы! — старуха отпустила Леонида и набежала на служащих. — Указ! Приказ! А совесть у вас есть?! Душа какая- никакая у вас есть?! Где ваши головы?! Вы слушаете кого угодно, но не крики несчастных! Нелюди! Позор своих семей! Презрение!

Но вы заплатите! Вы за всё заплатите! За слёзы матерей и слёзы дочек! За кровь отцов, за кровь сынов! Попробуйте на вкус, сладки ли они!?

К счастью военных, прибыли солдаты и, подхвативши ее под мышки, хотели увести. Старуха отчаянно билась. Эта борьба привела ее к сильному надрывистому кашлю. Солдаты немного ослабили хватку. Женщина упала на землю. Кашель вскоре прекратился, а ее жилистая ладонь наполнилась кровью.

— Так. Всё. Уведите ее, — был отдан приказ солдатам. Те продолжили свое дело.

Лиза вышла вперед:

— Она нуждается в помощи!

Садовский схватил ее за локоть и потянул назад. Это было жёстко и грубо. Сам же, ни слова не сказав, скрылся в толпе.

Вскоре, по окончанию спектакля, разошлись и зрители.

Леонид вернулся.

— Сыночек, где ты был? — спросила Марфа Павловна.

— Неважно, — отрезал Садовский.

— Почему вы не позволили мне… — начала рассержено Лиза, подойдя к Леониду.

— Она не прожила и пяти минут, как увели ее отсюда, — раздраженно перебил командир. — Сердце остановилось. Померла старуха.

— А если бы ей вовремя помогли, — Лиза держала, как в оковах, колючий ком в горле, — то она была бы жива.

— Что сделано, то сделано, — равнодушно заключил командир.

— Вы ко всему в жизни так относитесь? — не могла смириться Мохова.

— С тобой обсуждать подобные вопросы не намерен. Точка.

Лиза примолкла, на ее глаза выступили слезы. Роман подошёл и обнял ее за плечи. Он и она понимали, что ничего уже не изменить и с этим следует смириться.

Наконец, со скрежетом, жаром и пыхтением прибыл поезд. Его появление рассеяло набрякшие противные последствия случившегося. Пассажиры погрузились, распрощались и расселись по вагонам.

За окнами забегали дома, лавки, а потом деревья, кусты, поля. Юру это завораживало, и оторвать от окошка его было невозможно.

Минули город. За редким лесочком показалась деревенька. Она находилась совсем в низине, окруженная холмами и рощами. В лучах заходящего солнца она показалась сказочной. Речка, которая ее омывала была прозрачно-алой. Дома, словно спичечные коробки, выстроились стройным клином и манили к себе погостить.

На самой окраине деревни стояла белокаменная церквушка. Возле неё собралось много люду. Отдельная группка людей тянула за верёвки, прикрепленные к верхушке одной из стен. После недолгой работы они отпустили верёвки и разбежались в разные стороны. Стена рухнула. Вместе с ней свалился и колокол. Он упал. Одним громким и глубоким звуком падения стала его последняя служба. Звук эхом раздался по всей долине, пронизывая напряженный воздух, расширяясь на версты вокруг, проникая через металл вагонов и сквозь тела людей в них.

— Баушка, ыгы? — спросил Юра у Марфы Павловны, тыча пальчиком в стекло. На том месте белая густая пыль поднялась столбом выше золотых куполов и резных крестов.

— Они разрушают церковь, — будто бы погруженная в ту белую пыль ответила Марфа Беленкина. Она, как и все остальные, наблюдала за этой сценой. — Зачем они это делают, внучек, бабушка не знает. И те люди тоже, скорее всего, не знают.

К восьми часам утра поезд остановился.

— Следующая остановка будет нашей, — предупредил Тихон. — Завтракайте пока.

Поезд тронулся. Чувствовалось, что пассажиров стало больше. По узкому проходу кто-то стал усердно и громко пробираться.

— Извините! Извините, барыня… Хо! Оу! Моё почтеньице! … Можно я пройду? Ох! Спасибо! … Что? Билетик? Вот, пожалуйте, мой билетик… О, да! Спасибо.

Двери в кабину Беленкиных разошлись и к ним втиснулся большой курчавый детина.

— Извините, товарищи, но нам придётся потесниться. Что поделаешь? — он спрятал свой чемоданчик и уселся. — Как говорится, в тесноте да не в обиде. Да? — пнув локтем в бок Леонида, новоиспеченный попутчик рассмеялся. — Ну, ничего. Познакомимся! Подружимся. Письма еще будем друг другу писать. Вот увидите.

Все Беленкины смотрели на него с неким недоумением и восхищением. Впервые за несколько дней они встретили столь оптимистичного и ни перед чем не робеющего человека. Так думали все, кроме Леонида. Он смотрел на него не с удивлением, а с подозрительностью.

— Ну, давайте знакомиться! — хлопнул по коленям ладошами новоприбывший. — Меня Емелей зовут. Емеля с печи. Слыхали про такого, а? Так это я и есть. Ха! А тебя как звать? — обратился он к Сашке.

— Я Са… — Леонид, сидевший напротив, сверкнул глазами на Сашу. — Слава.

— Ясно. И с кем это ты едешь?

— Это моя… семья, — выдавил из себя Саша.

— Это кто возле меня сидит?

— Тихон Беленкин.

— А он тебе кем приходится?

— Он мне па-а… — Саша не мог выдавить из себя ложь. Глазенки его метались то на Емелю, то на Леонида, с просьбой: «Пощадите!»

— Слушай, Емеля с печи, что тебе надо, а? — оперся на локти Садовский и заглянул в лицо незваному гостю.

— Да, просто поговорить хотел, Леонид Петрович, — более степенно, но не без задора ответил Емельян.

— Какой я тебе Леонид Петрович? Я- Тихон Беленкин. Ты что-то перепутал, товарищ Емеля с печи!

— Право же, командир, — настаивал на своем Емеля, — вы должно быть что-то подзабыли. Я- тот самый Печин Емельян. Неужели запамятовали? Это на ваших кругах я стал “Спечкиным“. Я же ваш верный гонец. Вот, прибыл доложиться.

— Говорю тебе, ты перепутал. Может где-то в соседнем вагоне этот твой…как бишь его? … Леонид Петрович.

— О, нет. Вас я за тысячу верст узнаю!

— Слушай, слушай, товарищ Печин, выйдем-ка, — поднял Емелю Садовский.

— Что? На свежий воздух? — упрямился Печин.

— Да, да, да. На свежий воздух. Там и дышится легче и соображается быстрее, — вытолкал в коридорчик Тихон назойливого гостя и, выйдя вслед за ним, закрыл дверцы.

Они вышли из хвостового вагона. Равномерные удары колёс, приглушенные внутри, здесь были ясными и били по ушам. Ветер, разгоняемый скоростью поезда, обдавал холодом.

— Ты что не понял?! — Леонид рывком прижал Емелю в угол и приложил к шее нож. Его серые глаза залились кровью. На лбу Емели вышли крупные капли пота. С изумлением он смотрел на своего начальника и никак не мог понять, чем его верный подданный смог попасть в немилость. Руки несчастного волей-неволей неуверенно и дрожа поднялись вверх. — Ты что и вправду нечего не понимаешь, балда ты окаянная?! — Леонид подошёл на шаг ближе, совсем как зверь, приготовляющийся к броску.

— Н… ничего не понимаю, — с опаской выговорил Печин и, выйдя из угла, сделал шаг назад.

— Я — Тихон Беленкин! И меня нельзя ни с кем путать! Понял?!

— П-п-понял, — Емеля сделал ещё шаг от острия лезвии.

— Неужели ты на столько глуп, что не понимаешь с первого раза?

— Простите-с…

— Что это ещё за «простите-с»?

— Ой, в … в смысле извините. Не догадался, — Печин ещё отступил к перилам. — Я же к вам с новостями прибыл.

— Скажи сначала как ты меня нашел?

— Так я это… с Москвы приехал, к вам направлялся, … а тут толпа на вокзале, и эта еще тетка за вас взялась. Я вас и заприметил, и думаю: вот удача! Так потом за вами и последовал.

— С какими ещё новостями?

— Так вы сами меня посылали следить за делами Елены Пировой и слывать везде за задиристого простачка… я… и…

— От Елены?! — почти с благоговейным видом Садовский посмотрел на Емельяна. Ведь да, он, действительно, посылал этого мальца. Леонид медленно опустил нож, обошел площадку, свободной рукой измученно обтер лицо. — Что с ней?

Печин, рукавом вытер пот со лба и, опомнившись, сообразил, что вести-то речь нужно было как-то по-другому и как-то по-другому это надо было преподносить.

— Что с ней? — ещё раз не без напряжения спросил Садовский.

— Она…

— Докладывай, а не мямли!

— Пировых арестовали. Они в ссылке, — выторочил Емеля с дрожью в голосе.

— Что?!! — совсем позабыв, что в его руках оружие, ринулся к Печину Леонид. Посыльный с испугу хотел податься назад, но не рассчитал и тяжелым мешком свалился с мчащегося поезда.

Он упал на щебень, присыпанный по всей протяженности железных путей. Тело кубарем скатывалось и переворачивалось. Оно прокатило доброе расстояние, как наконец, остановилось.

Садовский, следя за этим из всё дальше убегавшего поезда ждал, что Печин пошевелится, встанет. Но он не встал.

Протекло не менее трех минут, как поезд остановился. Леонид без всяких замедлений вошёл в вагон и, раскрыв дверцы у своих попутчиков, приказал:

— На выход!

На вокзале, как всегда, было людно и шумно. Беленкины вынесли свой багаж.

— Ждите здесь, — построил их Тихон на вокзальной лавочке. — Я скоро буду, — как никогда бледный и серьезный, Леонид поцеловал в макушку сына, не сходившего с ласковых рук Марьи Петровны, и ушел.

Емеля лежал на спине, стеная, гримасничая и катаясь с боку на бок от боли.

Послышались тяжёлые шаги. Емеля тут же очнулся и приподнялся на локти. Садовский подбежал к нему и, схватив за воротник, затряс его:

— Подробнее! Давай!

— Так ведь… — начал собираться с мыслями Печин. — Государство взялось за вас, ваше д… дело…рассматривать. Взялся за это Пиров, муж…

— Я знаю!

— Ну, в…вот. Ай-с- с! Нога! — застонал пострадавший. — А как выяс..с..нилось, то кое-что вами… заработанное осталось при Елене Пи…

— Я знаю! Потом!

— Потом следствие опознало эти вещи и обвинили ее в соучастии с вами.

— Пиров… — затрясся гневом Садовский и процедил сквозь зубы. — Генерал…

— Он много хлопотал, но и его обвинили. Пожалуй, именно его и считают главным… главарём то бишь. Их обоих признали в измене и… а измен СССР не терпит… И наших троих ещё поймали, но они не проболтались.

— Генерал… — продолжал в том же духе Леонид. — И ничего… ничего не смог сделать! — в ярости замахнулся он кулаком и ударил в щебень у висков Печина. С Емельяна снова скатилась волна пота.

Садовский резко поднялся и ушел в чащу, ругаясь и проклиная всё на свете.

Через час он вернулся с двумя толстыми и упругими палками. От прежнего гнева не осталось и тени, осталось только страдальческая боль, которую он пытался потушить в себе, выдавая суровость и сдержанность.

— А-а-а! Не убивай меня! — закричал испуганный Емеля. — Лежачего не бьют! Лежачего не бьют!

— Не ори! — спокойно сказал Леонид и бросил палки возле Печина. — Никто тебя убивать не собирается. Какая нога сломана?

— Эта… — неуверенно указал Емельян на левую.

Садовский наклонился над ней и разорвал штанину. Голень оказалась сильно отекшей, а кожа- сине-красной.

— Емеля, жить хочешь? — спросил командир, прямо глядя на Печина.

— Х-хочу, — сглотнул он.

— Тогда слушай сюда, — Леонид достал из внутреннего кармана часы, золотые часы, и надев их на руку Емельяна, начал молотом выдавливать слова. — Они твои. Это напоминание о том, что ты ничего не знаешь. Я помогу тебе добраться до медпункта, а ты вылечиваешься и валишь куда по-дальше. Ты понял? Бабка жива ещё?

— Жива, — судорожно закивал головой Печин. — Жива!

— Вот так бабке привет от меня и передашь.

Леонид стянул с Емели куртку и ремень и прикрепил ими шины из палок. Затем он поднял пострадавшего, заволок его руку за свою шею и, подхватив его за плечи, повел в город. Путешествие оказалось болезненным, но делать было нечего.

С горем пополам, они всё-таки добрались до ближайшего медпункта.

— Вы представляете, — рассказывал довольный Емеля медсестрам, улаживающим его на кушетку, — вот он, — он кинул взгляд на Леонида, — добрейшей души человек. Он так мне помог! Вы даже не представляете! Ай-с-с! — улегся на кушетку Печин. — Вот взять и просто так помочь человеку. Это же так прекрасно. Не правда ли?

— Правда, правда, — согласилась одна из медицинских сестер. — Таких товарищей ценить надо. Что значит советский гражданин!

— Спасибо вам, товарищ! — продолжал с тем же довольным видом Емельян. Был ли он доволен подарком или тем, что находился в надежном месте, или от того и другого вместе неизвестно, но стоит сказать, что на часы Печин поглядывал довольно таки часто. — Век вас помнить буду! Ах, прощайте, прощайте, товарищ! — взмахнул Емеля на прощание рукой с золотым подкупом.

Леонид кивнул ему.

— Идите за мной! — приказал командир, и всё Беленкины, взяв свою поклажу последовали за своим Иваном Сусаниным.

Шли они долго. За их спинами остались город, какой-то посёлок, поля. Ноги отекли и сильно ныли. Путники большую часть дороги молчали: не было ни слов, ни мыслей, только тоска одна. У каждого она была своя, и у каждого она не смогла бы воплотиться на устах.

Небо стало загадочно темным и на нём вырисовывался месяц со своей многочисленной свитой. Весь воздух наполнился стрекотанием сверчков и казался густым и вязким.

— Я устал, — признался Саша Садовскому. — Давайте отдохнем.

Тихона это разбудило от грусти темной. Он, взглянув на своего сына, спокойно спящего на его руках, признался перед самим собой, что и сам изрядно вымотался.

— Привал! — объявил Беленкин. — Насобирайте сучьев, сделаем костер.

Хорошо у огня. Языки пламени старательно облизывают сухие ветки и, изматываясь в своём непрестанном труде, соединяются во единую бесстрашную силу.

Путники расположились вокруг костра. В эту ночь им придется спать на сырой землице, пользуясь только тем, что успели прихватить. Усталость чувствует каждая жилка их тел, но спать им совсем не хочется. Погруженные в себя, они молчат, любуясь игрой огня.

Лиза начала:

О, Иегова, через волны,

Чрез пустыни нас веди;

Слабы мы, но силы полный

Нас прижми к своей груди.

Присоединяется Роман:

// Манной с неба//

Слабых нас, Господь питай!

Вместе с ними поют Марья Петровна и Сашка:

О, открой Свои потоки

Из скалы святых даров,

Столб Твой огненный высокий

Да хранит нас от врагов.

// О, Спаситель//

Будь для наших душ щитом.

Мы стоим у Иордана;

Проложи чрез реку путь,

Чтоб в равнинах Ханаана

Твой народ мог отдохнуть;

// Песни славы//

Вознесутся там к Тебе.

На лицах поющих сияла улыбка. Эта песня их объединяла и ободряла.

— Ужас! Как вы можете петь такую дрянь? — брезгливо и жестоко спросил Леонид. — Как будто ничего не могли нормального придумать! Так нет же- нужно петь! Слышать вас не хочу! — поднялся и ушел в темноту Садовский.

Марья Петровна тяжело вздохнула.

— Что ж, давайте поблагодарим Бога за прожитый день и будем ложиться, — предложил Роман.

— Ну, так что же вы мне хотите сказать? — свёл на столе свои пальцы ходощекий мужичек в форме.

— Действовать пора! — решительно ответил Владимир.

В комнате было сыро, темно и пусто. Один стол, на котором тлела керосиновая лямпа, и два табурета, на которых и расположились напротив друг друга Владимир и посыльный генерала, были единственной мебелью этой коморки. Все остальные соратники Владимира стояли за его спиной и сухо наблюдали за посыльным.

— Я ещё раз спрашиваю, — поерзал раздражённо зубами мужичек, — что вы мне хотите сказать? У вас есть точная информация или это только бабьи сказки?!

— Абсолютно точно.

— Где доказательства?

— Имеется завещание, где все указано, — вытянул Владимир из внутреннего кармана пиджака сложенный в четверо лист и потянул его посыльному. Человек в форме несколько брезгливо отнёсся к этому жесту, но все же смирился и принял его. Разложив бумагу, он нагнулся ближе к лямпе, чтобы лучше видеть, и стал пристально изучать завещание. Пользуясь тем, что посыльный надёжно занят, Владимир вытянулся на спинке стула и, потребовав от своего товарища деревенской накрутки, начал с упоением закуривать и так душную комнатушку.

Посыльный же читал внимательно следующее:

“Завещание

Я, Андрей Савельевич Мохов, будучи в здравом уме, завещаю все свое движимое и недвижимое имущество Федору Николаевичу Мохову, включающее… (здесь следует длинный список), а также мастерскую и весь ее промысел.

Помимо всего этого завещаю тебе наше фамильное сокровище, которое предалось мне от моего деда- 1189 килограмм чистого золота. Я твердо уверен, что ты высоко его ценишь и будешь ценить всю жизнь и так же передашь его другим.

Храни тебя Бог, мой сын! “

Далее следовали дата и причудливая подпись.

Посыльный поднял глаза на довольного Владимира.

— Ну? — спросил Владимир.

— Как-то не очень, — уже не скрывал свое раздражение мужичек в форме. — Это золото было украдено. Его нет. История там была мутная. Она дошла до столицы. Я поднял архивы. Двое везли по приказу барина Мохова это фамильное сокровище другому дворянину на ознакомление, но не довезли. Один убил другого и сбежал с этим самим золотом. Вот как!

— Все это нелепые байки! — возразил Владимир, отряхнув на пол выгоревший табак. — Сам подумай, как это фамильное, именно фамильное, — подчеркнул он, — наследие можно было доверить каким-то деревенским мужикам? И как его можно было увозить куда-то? Это же больше тонны золота! Пусть и пропало что-то, какая-то часть, но не тонна. Не могли они тонну увезти. Не лепиться здесь ничего!

— Документы-то не врут!

— Земля и бумага все терпит. Мохов не был из простаков. Этим маневром он хотел прикрыть свое золото от чужих глаз. Это и ежу понятно, — теперь нервничать начал Володя. — Да что мы столько болтаем?! Они убегают с каждой минутой все дальше и наши шансы найти их и золото- все меньше! Пора действовать!

— Вам не кажется странным, что именно 1189? Не больше и не меньше. Почему бы не наскрести ещё килограмм до девяносто или ещё десяток до двух ста? Почему бы не сделать это чисто круглым?

— Так вот может этот остаток и пропал, — сообразил на ходу Володя. — Хотя, это только догадка. Правду могут знать только Моховы. Нужно бежать по горячим следам, пока ещё не поздно! — разгорячился он.

— А если вам ничего не получиться?

— Слушай, я не понимаю, какие еще могут быть сомнения?! Это выгодно и Пирову, и мне. Я ему нахожу Садовского, а себе — Моховых и их золото. И я не отступлю!

— Но ты понимаешь, что лихоимство твое может выйти тебе боком?

— Мне не нужно это золото. Отдам его Союзу. Мне должность нужна. Мне нужно устроиться у верхушки. Мне нужна хорошая, обеспеченная жизнь.

— Предельно ясно, — посыльный равнодушно прошёлся глазами по завещанию. Затем от положил его на стол и поднял на Владимира глаза. — Каков план?

— План у нас есть. Это уже вас не касается. Сами разберемся.

— Это будет тихо?

— Тихо.

— Это ваша команда? — оглядел мужичек стоящих за спиной Владимира.

— Наша. Моя.

— Надёжные?

— Как сталь.

Посыльный закивал головой:

— Я говорил с Пировым. Пиров вам доверяет, — он обвел снова всех своим пристальным взглядом и, словно подав команду собакам, сказал: — Действуйте!

Едва ли засветлело, Тихон Беленкин поднял всех на ноги и откомандовал идти вперёд. Завтрак оказался весьма постным, так что едва ли хватило бы силенок перебиться до вечера.

Перед путниками стояла дорога, длинная дорога, на сотни верст. Шли долинами и полями, лесами и посадками, через реки и озера. Не раз они останавливались на отдых и снова шли. Дети от этой дороги совсем измучились. Взрослые брали их на руки, и путь продолжался.

Дневное светило перешло свой зенит и начало склонятся к горизонту.

— Хочется кушать, — сказал Саша, сидя на плечах Романа.

— А ты попроси у своего Бога, — подострил Садовский, — вот Он тебе и даст.

— Я попросил Его об этом сегодня утром.

— Значит жди! — отрубил Тихон. — Вот тут, где раз в десять лет ступит ногачеловека, будет тебе и хлебушек, и картошечка. Жди!

Сашка в растерянности умолк:

— Всё будет, как только Господь распорядится, Саша, — объяснил Рома. — Если только Он пожелает, Он и в пустыне тебя накормит досыта. Ты помнишь о Илье и как Бог послал ворон, чтобы они кормили его?

— Угу.

— Так верь, что Ему всё подвластно!

— Гм! — вздернул голову Леонид.

Степь. Широкая и привольная. Всё поросло ковылем и изредка здесь можно увидеть растения, выделяющиеся на общем зеленом фоне другим цветом. Ветер месяцами здесь трудился, чтобы сравнять траву с землей, но ему это удалось едва ли. Непоколебимостью дышит каждая былинка, проживающая каждый день борьбу за свое существование. Выжить в любых условиях и любой ценой- этому научила их степная свобода. Иначе никак. За все приходиться платить.

Стоит сказать и о другом. Эта бескрайняя и пустая свобода поначалу привлекает и радует глаз, но в недолгом времени становиться вовсе невыносимой и удручающей. Однообразие настолько утомляет душу, что идти дальше, бороться с трудностями на своем пути теряет всякий смысл. Человек с слабым духом не сможет устоять и упадет, потеряв цель из виду. Выдержать такое испытание под силу людям с стальным стержнем. Только они дойдут до конца, и только они найдут то, что искали. Таков закон.

— Ах, батюшки! — ахнула Марья Петровна. — Вы только поглядите! К нам кто-то идет. Видите, руками машут? — указала няня на холм.

Оттуда чуть ли не бегом к ним приближались две женщины и молодой человек с гитарой. Чем ближе они подходили, тем отчетливее были слышны их говор и настроение. Всем стало ясно- это цыгане: пышные нарядные юбки, платки и озорной блеск в глазах.

— Те авéн бахталé!⁷ — из далека закричали они нашим путникам, останавливая их.

— Ох, а мы было уже и не надеялись! — начала одна из них на своем наречии. — Мы нашли их!

— Будешь знать, Плеймн, — дала другая, постарше, по уху хлопца, — как спор затевать!

— А что я мог сделать, Симза? — обиделся молодой человек. — Повод был!

— Ох, дорогие! — вывела старшая цыганка, подойдя к нашей компании. — Вам несказанно повезло.

— Извините, барыня, но мы не понимаем в чём, — свел брови Садовский.

— А в том, — начала сладким голосом, обойдя их с другой стороны, молодая цыганка, — что вы приглашены на свадьбу!

Цыган то и дело подбавлял интригу вставляя там и тут пару жарких звуков старой верной гитары.

— Никуда мы не приглашены и не пойдем никуда! — ответил Леонид и кинулся вперёд.

— Тц! Дорогой! — остановила его Симза, перекрывая ему путь своим широким платком. — Тут вот в чём дело, — стала она растолковывать. — Мой Плеймн, (вон он с гитарой) вздумал поспорить с дружками жениха на коня. Спор он проиграл, понятное дело, и те потребовали лошадь, а он ни в какую. Они там так разругались, что самому жениху пришлось их мирить. И он сказал, что тот, кто проиграл пусть приведёт новых гостей. Пусть идет в чисто поле, и кого из людей встретит, тех вести на свадьбу. Мы было совсем отчаялись: как в такой пустоши найти людей? Мы тут полдня шастаем и никого. И вдруг- вы, гости дорогие! Куда ты так торопишься? Ты лучше остановись, подумай! — кольнула она ноготком его грудь. — Отказываться от такой чести- это безрассудство! Подумай хорошенечко.

Слова старой цыганки повлияли на Садовского. Он немного отвел глаза и криво улыбнулся.

— Да, да, да! Я вижу: ты умеешь думать, голубчик!

— На свадьбу говоришь? — покосился лукаво на цыганку Леонид.

— На свадьбу! Шофранки и Панка!

— Да, это очень важное событие! — согласился Тихон. — Не порадоваться с молодыми- грех!

— Именно! — обрадовались цыганка.

— Эй, народ! — обратился Садовский с призывом к своим попутчикам. — Айда на пирушку!

Со стороны кочующих ромов послышались одобрительные возгласы. Гитара начала играть зазывающе.

— Мы не можем там быть, — остановил процессию Роман.

— Как?! — возразили ромы.

— Мы очень рады за ваших молодых, — начала более мягче Лиза, — но, боюсь, что мы будем лишними на вашем празднике, поскольку имеем несколько иные взгляды по этому поводу.

— Сó сы кадя' ворба?⁸ — не понял хлопец.

Садовский рассмеялся от души и, обняв за плечи одной рукой молодую цыганку, другой- гитариста, объявил:

— Ои, мои друзяки, они-то у меня такие скромники, — указал он на своих попутчиков. — Вот, она изумительно играет на фортепиано, а он- превосходный скрипач! Зуб даю, брат! Веришь?

Такой поворот событий был неожиданным.

— Вот же каких гостей драгоценных мы приведем! — плеснула руками радостная Симза.

Тихон смотрел на брата и сестру и хохотал.

— Но мы не знаем никаких увеселительных песен, чтобы развлекать вас и ваших гостей. Достойного участия мы не понесем, — ответил Роман.

— Так сыграйте же нам так, — сокрушенно, но не без радостно, подняла руки старая цыганка, — так… так… чтобы душа наша цыганская плакала! Ведь большего счастья музыка не приносит! Айда кай нунта! ⁹ — приказала она и, взявши под руки усталых путников, поторопила их к шествию. То, что было сопротивление ее желаниям, она отчетливо прочувствовала и пошла на крайние меры. Цыганка громко и протяжно свистнула. На горизонте стали появляться одиночные силуэты. Все они приближались к ним. Ещё пятнадцать, если не больше, цыган окружили мертвым кольцом наших героев. Юра сильно испугался этих незнакомцев. Он захныкал и прижался крепко к бабушке. Теперь сопротивление было бесполезным, и Симза была довольна. — Ох, мой Плеймн! — замахнулась она над хлопцем. Он с привычки, ожидая подзатыльника, скрючился. Но на сей раз Симза, предвкушая веселие, пощадила его и погладила по голове. — Айда кай нунта! — снова пригласила она и всех пустила в ход. — Плеймн, а ну-ка, нашу любимую!

Парнишка заиграл.

Свадьба была в самом разгаре. Кочующие ромы всегда отдавали этому событию должную дань уважения.

Цыганский табор занимал всю долину и все, как один, но каждый по-своему, разделяли радость жениха и невесты. Это было одно шумное и пестрое месиво.

Шатры кочевников были разбиты хаосно и в то же время как бы ограждали празднество от внешнего пустынного окружения. Позади шатров паслись лошади, надежные работники и верные друзья. Помимо их снуряли, играя в салки, босоногие цыганята.

В центре этого городка были расстелены на землю лучшие ковры и покрывала, составляющие стол и стулья. Яств было заготовлено много (в основном это была дичь и лесные ягоды), и с таким расчётом, чтобы всем хватило и осталось ещё на три дня наперед.

Во главе стола сидели сами виновники торжества. Невеста, Шофранка, была молчалива и смущена на столько, что едва ли осмеливалась поднять свои черные глаза. Мать и тетки одели ее в прекрасные белые ткани и, казалось, эта голубка должна летать в своей свободе, но тяжелые украшения, обрамляющие ее шею, запястья, пальцы, голову, как будто бы притягивали ее к земле и не давали вспорхнуть. Жених, Панек, напротив, чувствовал себя уверенно, держался ровно и гордо. Возле него сидел барон, человек коренастый, немного сутулый, с орлиным носом и проседью на висках. Барон свадьбой был очень занят: он одновременно мог давать распоряжения цыганкам что, где и как подать на стол; другим- что играть и петь, о чем вести разговор, и, помимо всего этого, давать советы молодым и командовать принесенными подарками.

Ещё из далека наши путники смогли расслышать кипятящее кровь цыганское «Ай-нэ-нэ», громкие споры и шутки гостей, детские визги, смех и редкое ржание коней. От всего этого шума Юра сильнее прижался к бабушке, а Саша — к Роману.

Они были уже совсем близко. Старая цыганка вышла вперёд:

— Те авéн бахталé, зуралé! Те траин лэ тэрнé жи анде'к шэл бэрш!¹⁰ — прокричала через все пиршество Симза, обращаясь к молодым. Шум резко стих, и все обернулись к старой цыганке. — И мы не с пустыми руками! Мой Плеймн выполнил свой долг. Мы нашли для Шофранки и Панка самый прекрасный подарок: мы привели к вам гостей!

— О! Браво! — волной прошлись по толпе.

— И не простых гостей, а гостей, чьё присутствие украсит и дополнит любой праздник! — Симза пропела последнюю фразу громче и бархатистее, призывая наших героев поближе.

Гости появились.

— Да, ты, Плеймн, молодчина! — воскликнул кто-то, и все присутствующие шумно и радостно приняли новые лица.

— Барон желает, чтобы они сели рядом, — оповестил другой голос. Толпа тут же разошлась, заглатывая наших путников и проталкивая их вперед.

— Присаживайтесь, присаживайтесь, господа! — пригласил барон гостей. — Какое счастье, что вы присоединяетесь к нашей радости! — он широко улыбнулся и его глаза ласково блеснули. — А ну-ка, подайте нашим дорогим лучшие кушанья! — распорядился барон. — И, эй вы, молодчики, — обратился он к группе подростков, — разожгите кругом костры. Пускай здесь будет тепло и ясно, как днем! Ничего не жалейте! Я играю свадьбу моему сыну. Пусть у нас будет праздник! … А, вы, голубчики, куда путь держите? Что вы делаете в таких пустотах? — обратился, наконец, барон к своим новым гостям, которые смогли расположиться возле.

— Мы… — взял на себя ответ Леонид.

— Ну вот, опять! — как из неоткуда появилась Симза. — Вы ещё всё не поняли! — снова она обратилась ко всем. — Ох, неужели я, старая Симза, приведу просто каких-то путников на такое знаменательное событие? Это люди, которые подарят нам нечто прекрасное! Они нам сыграют!

— Вот это да!

— Пускай сыграют что-нибудь!

— О, у нас будет музыка! — одобрили присутствующие.

— Вот эта милая барышня, — цыганка подняла на ноги Лизу, — чудесно играет на фортепиано, а вот этот молодой человек, — она положила на плечо Романа свою руку, — превосходно владеет скрипкой. Давайте же послушаем сначала, а потом кушанья! — предложила Симза. Цыгане ее дружно поддержали.

— У вас что, есть пианино? — усмехнулся Леонид.

— О, ну конечно! — ответила женщина. — Мы столько ее возили с собой и держали как раз для такого случая. Завтра оно пойдёт уже на растопку. Это будет последнее, что мы услышим на долгие годы вперед. Сыграйте же нам! Порадуйте нас! Ох, барон, не сердитесь на старую цыганку! — провела она наших музыкантов к инструментам.

Лизу посадили за фортепиано. Оно было всё истрепанно, покрытие дерева исцарапано, клавиши пожелтевшие и подбитые. Роману же вручили скрипку не лучшего состояния. Им и другого не нужно было. Они посмотрели друг на друга. Это было совсем как тогда, несколько лет назад, когда они были дома, когда они играли в гостиной.

— Давай сыграем то, с чего мы начинали вместе, — предложил Роман сестре. Она кивнула. — Сентиментальное произведение, — объявил он гостям, — Чайковский.

Смычок коснулся струн и пальчики забегали по черно-желтым полоскам. Годы отсутствия занятий давали всё же свои отголоски в этой игре, но она не становилась менее прекрасной и менее желанной. Весь табор был поглощён вниманием. Время как будто остановило свой бег и вся жизнь: от детства до старости, радости и печали проносились в памяти.

Оказав каждому службу лекаря, музыка стихла.

От костров, которые окружали стол пира, исходили приятное тепло, мягкий свет и тихое потрескивание.

— Хорошо, — оценил в раздумии барон.

— Прекрасно! — заключила цыганка. — Сыграйте нам ещё! И пойте! Пойте!

На сей раз Роман объявил песню, и под аккомпанемент брат и сестра запели:

Господь, хочу, чтоб жизнь моя

Была полна Твоей хвалой,

Чтоб песня с раннего утра

Весь день звучала пред Тобой.

Припев:

О, если б мог во всем Тебе

Достойную хвалу воздать,

Тогда я мог бы всем сказать:

Мне Бог помог во всех делах.

Помог Ты мне, должен признать,

Ты, мудрый Бог и справедлив.

Одно желаю всем сказать:

Кто любит Бога, тот счастлив.

— Так вы христиане?! — изумился барон.

— Да, — ответил Роман.

Барон заметно просиял:

— Идите же скорее подкрепитесь! — приказал он. — И никаких возражений! — утихомирил цыган нарастающее всеобщее недовольство по причине прекращения концерта. — Мне с этими людьми нужно очень многое обсудить! Боюсь, что и ночи не хватит! А они сейчас голодные и уставшие. — Присаживайтесь и кушайте! — обратился он снова к гостям. Стоит отметить, что этот человек говорил и вел себя очень тактично, учтиво, так, что нельзя было предполагать, что он кочующий вор и мошенник, или главарь безнравственного и безответственного скопища, как было принято считать ранее. — Вы молитесь, правда? — заиграл в бароне живой интерес. — Перед едой вы молитесь?

— Да, — снова сказал Роман.

— Тогда мы будем молиться все вместе! — решил цыган. — Мы все сейчас встанем на колени, а вы будете говорить вашу молитву. Ведь так? Всё верно? О, как же я хотел с вами встретиться и поговорить. И вот, выдался случай! — глаза его блистали пламенем. — Это будет лучшим подарком на этой свадьбе. Наверное, должен говорить молитву старший в семье. Вы помолитесь? — вежливо спросил барон у Леонида.

— Н-нет, — пробормотал Садовский и слегка отодвинулся назад от стола, в темноту.

— Молиться буду я, — заявил Роман. Такой разворот событий он не ожидал, но твердо знал, что в этом Божия рука. — Молитва — это наш разговор с Богом, — пояснил он всему обществу. — Таким образом мы можем Его благодарить и просить о чём-либо, будучи полностью уверенными, что Бог нас слышит. Давайте мы станем на колена и преклоним головы, потому что только перед Господом должны мы стоять на коленях и только перед Ним склонять головы.

— Вы слышали, что он сказал? — окинул барон взглядом всех присутствующих. — Делайте всё, что он скажет. Продолжайте.

— Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не оставь нас в искушении, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.

— Аминь! — Аминь! — Аминь! …

— Слава Богу! — облегчённо прошептал Сашка и жадно вцепился в отжаренные окорока перепелки.

— А теперь, приятного всем аппетита! — пожелал староста и за огромным столом поднялся шум.

Марья Петровна принялась за Юру, аппетит которого был нагулян ещё в обед. Садовский, в свою очередь, вернулся на свое прежнее место, возле барона.

— Мы ведь люди культурные, — начал рассказывать гостям хозяин табора. — Да, мы все артисты. Когда-то цыганская музыка и цыганские голоса очень ценились. Нас часто приглашали давать концерты в Москве, Ростове, Киеве, а некоторые знатные и на дом звали нас, чтобы петь… Были… были времена. Вот это вся наша труппа, — окинул он рукой свой табор. — Мы — музыканты и певицы. Но, вот, революция, советская власть… — цыган вздохнул и оперся головой о руку, — и наша песенка спета… А что нам оставалось делать? Хватит! Были мы кочевниками, ими и останемся… М-да… Деваться некуда. Это единственный выход, чтобы нам выжить… А я был тогда ещё у них конферансье, и как вёл их на концертах, так веду их и в пути.

— И не только поэтому! — вставила Симза. — Ты ещё играл главную роль в оперетте «Цыганский барон» Шница и Штрауса. Оттуда и пошло твоё звание.

— Да, славная была оперетта… Такая уж у меня работа, — цыган улыбнулся. — Я очень ценю искусство, и уверен, что оно дается нам свыше, как незаслуженная награда. Поэтому меня так интересует христианство. Не даром я это чувствую. Не даром с ним так яро борется советская власть. — Садовский поперхнулся. — Что-то в нем всё-таки есть, — заключил барон, уходя в своей задумчивости. — Сын мой, Панек, ты согласен со мной?

— Да, дàдо! ¹¹

— А ты, моя Шофранка?

— Да, камэлпэ жянàв.¹² — тихо ответила она, потупив глаза.

— Ох, у меня самая прекрасная невестка! — довольно размахнулся барон, а Шофранка еще более засмущалась. — Тхó лáскэ чя'ё!¹³ — сказал он кому-то, ухаживая за гостями. — Вы играли и пели, — продолжал он, — и это коснулось меня. Я понимаю и чувствую музыку… Это великий дар.

Свято верно, что есть над всеми нами некая сила, непостижимая сила, которая повсюду окружает нас и присутствует везде. Она дала всему начало и движение: восходу и закату, смене дня и ночи, приходам разных времен года, пробуждению травы и полету птиц, потоку рек и… потоку крови по жилам.

— И эта сила- Бог, — сказал Роман.

— Да, я верю. Он есть. Я это ощущаю.

— Он есть Альфа и Омега, начало и конец. Наш Бог- Иегова.

— Объясните мне, что это христианство? Как это жить по-христиански? Я видел много людей, которые называли себя христианами. Они регулярно посещали церковь, молились, ставили свечи, но их богомольный вид тотчас улетучивался, когда они были дома или где угодно за пределами церкви. Я не знаю всех истин и где она; но я понимаю, что это не оно, что это не христианство.

Вы- христиане, и вы совершенно другие.

— В Библии, в Евангелие от Иоанна три шестнадцать написано так: "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную."

Господь по своей великой любви к нам послал Иисуса Христа на землю, чтобы дать нам спасение и надежду. Быть христианами значит быть как Христос.

Каков же был Христос?

Он всю свою жизнь посветил служению Богу и ни секунды для Себя. Вот она, жизнь христианина.

— Но в чем же смысл этой жизни? Неужели есть удовольствие в смерти этого Святого или в том, что вы сейчас так мучайтесь и скитайтесь?

— Да, есть. Сын Божий пострадал, потому что был послушен Своему Отцу, и мы имеем наказания в этом мире за то, что слушаемся Бога и преданы Ему и только Ему.

Мы не считаем это страданием, но, напротив, радостью, — Роман говорил с улыбкой на лице и благодарил Господа за такую возможность. Романа слушал не только барон и молодые, но и все остальные цыгане. Они оставили все переговоры, всю возню и суету. Они слушали.

— Радостью? — удивился барон.

Леонида весь этот разговор начал раздражать. Пустой желудок скручивал его изнутри, и он надеялся, что сейчас-то утолит несносный голод и ему станет легче, но эта беседа была хуже мук голодной смерти. От неё Садовского не то чтобы скручивало, а изворачивало изнутри. Лакомые обжаренные кусочки мяса застревали поперек горла. Тихону стоило делать постоянные над собой усилия, чтобы проглотить что-либо, а глотать нужно было в любом случае.

— Да, радостью. Какая же это привилегия и честь нести бремя во имя веры, понимая, что это всё на земле быстротечно и временно.

— Интересные у вас понятия, — погладил бороду цыган.

— Это не наши понятия, это- учение Иисуса. Он предупреждал нас: "В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир."¹⁴ Всё пройдёт и перейдет, но Слово Бога не переменится.

— Вы говорите «временно». Что же потом?

— Наша жизнь пишется. Все наши поступки, дела, слова, решения записываются в Божьей книге. Когда настанет время, Он ее раскроет и по всей справедливости и милости будет давать каждому свою награду.

— В чём же заключается эта награда?

— Вечная жизнь.

— Вечная жизнь, — эхом вторил удивленный барон.

— Вечная жизнь в райских условиях. Тогда будет уничтожено зло и Бог будет править всей землей в мире и гармонии. "И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло."¹⁵

— Поражен каждому вашему слову! Чувствую, как огонь пылает и охватывает мою грудь. Что же мне нужно делать, чтобы достичь?

— Верить. Покаяться в своих грехах, признать свою нужду и принять прощение. Дальше- жить для Бога, оставить всё своё, получив полную свободу.

Барон выслушал и покачал головой:

— Знаете, мне многое нужно рассказать Богу… Покаяние. Как же мучает человека его прошлое. Как же нуждается человек в прощении и обновлении…

Должен буду поведать вам одну историю, которая глубоко впечатлила меня и заставила задуматься.

Как-то к нам прибился один русский. Приняли его как своего, но он был слишком нелюдим. Всегда сам по себе, ни с кем особо не общался, суровый, не подходи. Пожил с нами какое-то время- без изменений. Решил я с ним на чистоту переговорить.

Их барин послал его и его друга отвести ларец с чем-то очень ценным другому дворянину. (Я разрешу себе называть их своими именами, чтобы дать ясность этой картине.) Моего постояльца звали Иваном, товарища его — Петром.

Петру барин очень доверял, очень ценил его прямоту и честность. Петр жил возле барина не скудно. Ивану же не досталось ни того, ни другого. Он допустил зависть в своё сердце. Она его мучила.

Леонид насторожился. На его лице вместо раздражительности, появилась чистая заинтересованность.

— И вот, случай. Они с барским наказом едут вместе. Отъехали достаточно далеко. Иван знал, что в ларце что-то ценное. Он знал, что этого ему хватит на безбедную жизнь до самой могилы.

Они ехали через лес. Правил лошадью Пётр, и Иван воспользовался этим. Он дождался момента и столкнул Петра с козел. Тот с криком упал под колёса, стукнувшись головой о камень. В то время Иван сам не понимал, что делает. Он остановил лошадь и кинулся к ларцу. В судорожной спешке он раскрыл его, но все его ожидания не оправдались ни на йоту. Иван полностью обрыл ларец, тряс его, пытался разобрать дно. Всё же кроме какой-то книги и записки он ничего не нашёл.

Только после такого разочарования осознание стало одолевать его. Сам того не понимая, он всё сложил обратно, положил в суму и бежал. Бежал куда глаза глядят.

Неизвестно сколько и как он так брел, но, когда пришел в первое селение, книгу и ларец продал купцу. Тот оценил товар по достоинству. Ларец оказался дорогим, ручной работы, а книга — Библией. Так мне рассказывал Иван.

Получил он деньги и пропил всё и сразу.

Потом мы его нашли в поле.

«Хоть бы кто-то меня простил», — говорил он мне тогда.

Человек хотел прощения, но прощение никто ему не давал. Истомился он вовсе. Грех не допускал покоя. Я пытался что-то донести ему, но это было бессмысленно.

На следующий день его нашли на дереве… повешенным.

Было тяжело нам всем.

Леонид неожиданно встал и ушел.

— Да… Прощение- это вода исцеляющая и елей для ран, — сделал вывод барон.

Разговор о Боге, вере, пролитой крови Иисуса Христа и дарованной Им свободе продолжался. К нему присоединилась Елизавета. Панек задавал вопросы.

Барон заметил, что одного из почетных гостей нет долго на его месте, и решил во что бы то ни стало исправить это.

Садовский вышел за табор. Всунув руки в широкие карманы мужицких штанов, он тоскливо и сурово смотрел на лошадей, недостижимый темный горизонт и бордово-фиолетовое небо.

— Пресловутое моховское сокровище! — Леонид сплюнул свою злость на землю. — Будь оно проклято! … — поток его негодования прервался, не успев толком начаться. Третьим глазом он почуял лишние уши, и не ошибся.

— Ты, друг мой, совсем другой, не такой как твоя семья, — заметил цыган, прошедши к Леониду.

— Да, я другой, — согласился тот, меньше всего желая беседовать с кем-либо.

— У меня, дорогой мой, такое впечатление, что тебя что-то беспокоит, что лежит что-то на тебе тяжелым камнем… Ты хочешь прощения, но тебе нужно научиться прощать.

Леонид молчал.

Барон выждал паузу и сказал:

— Ты так и не рассказал мне кто вы и откуда.

Командир смотрел прямо вперед. Он мягко заскрежетал зубами, но все же обернулся к цыгану и ответил:

— Мы из-под Москвы. Едем к родственникам на север. Зовут меня Тихоном.

— А домашних твоих? — указал барон на табор, где за шатрами между пирующими, освещенными огнем костров, Леонид увидел своих соратников.

У Садовского проскользнуло подозрение: не проверка ли? Что бы это ни было, он решил говорить всё как есть на самом деле, то есть ложь.

— Хорошая у тебя семья, — сказал цыган. — Крепкая. И жена у тебя очень красивая и очень правильная. Такое сокровище ещё поискать надо.

Леонид остановил свой взгляд на Лизе. Барон оказался прав. Среди пестроты и гама она была одна, тихая и неприметная, но в ней была такая сила и такая непоколебимость, что, казалось, не найдется ничего, что бы могло не преклониться перед ней.

— И всё же ты грустен. Почему? — продолжал барон.

Леонид опомнился.

— История твоя так опечалила меня. Подлинны ли имена в ней?

— Да-с. Я позволил себе это.

— Хотел я когда-то встретиться с этим Иваном. Как видно, встреча уже без надобности, — с досадой признался Тихон.

— Очевидно, так оно и должно было быть… Давай отгоним все печали и пойдем веселиться вместе с молодыми! — пригласил цыган вернуться.

— Что же есть красота? — спросил барон у своих дорогих гостей, в очередной раз отметив прелесть своей невестки.

— Все творения Божии- слава и красота,¹⁶— сказала Лиза.

— Очень точно сказано.

— В человеке же важна не столько красота внешняя, сколько внутренняя, — добавил Роман. — Так говорит Библия: "Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом."¹⁷

Барон все слова взвесил и впитал. Он снова взглянул на Шофранку и снова ее облюбовал, но теперь более тихо и смиренно:

— Шофранка, милая моя, я знаю, что куда драгоценнее твоё сердце, чем все эти украшения на тебе. Сними их. Они тебя не достойны. Тетки твои тебе помогут. Иди.

Невеста ещё ниже опустила свою голову. Она послушала повеление своего свёкра и молчаливо вошла в один из шатров, а за нею- несколько цыганок постарше.

Повеление барона всех цыган озадачило. Как же можно отказаться от золота и драгоценных камней?! Как же можно снять их с девушки в день ее свадьбы? Неслыханно! Она должна быть самой красивой. Она должна быть в центре всеобщего внимания. Не простушка же она какая-то!

Из шатра появилась Шофранка.

Цыгане ахнули. Освобожденная от тяжкого бремени уборов и традиций, она предстала перед ними в полной простоте, и в этой естественности Шофранка была неотразимой. Легко и грациозно она вернулась на своё место возле Панка. За нею следили тысячи глаз, но глаза ее жениха были самыми желанными и блистающими. Он приложил ее руку к своему сердцу:

— Мэ тут камáм. Пхар рувáв пала туте. Нанэ ади вавир прэ свето. Ти мири ай сана куны!¹⁸

— Камлó,¹⁹ — прильнула Шофранка головой к его плечу.

— Бахталэ'²⁰ — заключил барон, глядя на молодожен. — Те Дел о дел бут бáхт, зор ай састимóс!²¹

— Давай тукэ' мирó лаф! ²² — кто-то крикнул в глубине толпы наперебой тишине и гармонии.

— Плеймн, ты опять споришь? — возмутилась Симза, уткнув руки в бока. — Яв дарик! Шинэ'са?²³

— Мурш,²⁴ — рассмеялся кто-то рядом.

— Нет, Симза, — признался хлопец, густо покраснев. — Мэ са рапирáва.²⁵

Цыганка погрозила ему пальцем и успокоилась.

Праздник продолжался до поздней ночи. По его окончании барон распорядился устроить гостей в лучший шатер табора, чтобы они могли хорошо отдохнуть и набраться сил для предстоящего пути.

Рано по утру Леонид поднял всех с тем, чтобы идти дальше и немедленно. Беленкины собрались и пошли проститься и отблагодарить барона.

Табор оживал. Молодые цыгане возились с лошадьми. Кто-то, проснувшись, слаживал свои пожитки и палатки в телеги. Женщины готовили завтрак, подогревая еду в больших чанах, установленных над вчерашними кострами. Огонь работал устало и лениво, питаясь молоточками и измученными клавишами, желтыми и черными. Вчера они сыграли свою последнюю песню.

Наши герои не сразу смогли отыскать барона. Он раньше всех был на ногах, и раньше всех построил планы на предстоящий день, (в выполнении которых он, естественно, полагался на Господа).

— Мы должны уходить. Дорога не ждет, — сказал Леонид.

— О, друзья мои, — барон передал поводья рослому и худощавому цыганенку, — надеюсь, что вы хорошо спали. Оставайтесь с нами, покушайте перед тем, как идти… или, если вы хотите, то оставайтесь с нами на совсем. Мы будем только рады.

— Благодарим вас за гостеприимство и радушный приём, но… — сказал Роман.

— Мы уходим, — подтвердил своё решение Садовский.

— Что ж, — смирился цыган и позвал к себе цыганку. Он дал ей какой-то наказ, та кивнула и ушла. — Планирую, что после обеда и мы продолжим путь. Не как оставаться здесь более. Нужно идти дальше. — Пришла цыганка с полной ношей в руках. — Вот, — сказал барон, — это немного пищи вам в дорогу. Возьмите, возьмите!

— Спасибо, — взял суму Сашка.

— Спасибо вам большое, — сказала Марья Петровна.

— Это спасибо Богу! Как же хорошо, что Он привел вас к нам! Это не случайность, что вы попали сюда. Это Божие провиденье! Благодарю Его. Душа моя напиталась и нашла ответы на многие вопросы. Теперь жизнь изменилась. Знаю, что Бог, а никто иной, соделал это. Друзья мои, что бы ни было и что бы ни случилось, пусть Он охраняет о оберегает вас!

Владимир со своими соратниками не сидели сложа руки. Как выяснилось, соседи Марьи Петровны ни сухом ничего не слыхивали, ни глазом не видывали. Узнали, что с Марьей Петровной что-то не так, только к обеду, когда скотина кричать стала. На соседей Владимир сильно и не рассчитывал. Он понимал, что знай они хоть сколько-нибудь, все бы выложили (исключением могла быть только Дуня). Нужно было идти к более осведомлённый людям- к дяде Васе. Идти и не щадить.

— Ася, прячь! Прячь Библию-то! — сказал дядя Вася заприметив через окошко входящих во двор бывшего управляющего и ещё пару ребят. Он уже слышал, что Володя перекочевал к коммунистам и теперь верный их слуга.

— Куда прятать? Я не знаю, — испугалась девочка.

— В печь, Асенька. За заслонку.

В доме поднялась суета и это взбудоражило спящую на печке маленькую Лизу. Она захныкала. Тут из сеней выбежала Василина жена:

— Тут эти идут!

— Знаем, — дядя Вася закрыл печь. — Боже, сохрани нас, — выпрямившись, поднял он руки к небу.

Постучали.

— Открывай, — сказал дядя Вася своей бабке.

Молодые люди вошли.

— Мы вас трогать не будем, — с порога заявил Владимир. — Скажите только, куда ушли Моховы и Садовский. Они нам нужны.

Услышав чужие голоса, Лиза совсем расплакалась. Старуха тут же побежала ее качать.

— Мы ничего не знаем, — сказал дядя Вася.

— Старик, ты, кажется, не понял, — подошёл в плотную Володя. — Мы можем сейчас избавиться от тебя и от твоей бабки с девками очень легко, и нам никто ничего не скажет. Ты у меня на крючке. Я прекрасно знаю, что ты, кто ты и откуда. Так что не шути со мной.

Ася сильнее схватилась за деда и исподлобья испуганно и сердито следила за Владимиром.

— Володя, я все хорошо понял и уразумел. Я правду тебе говорю: я не знаю.

— В последний раз тебя предупреждаю! — повысил голос бывший управляющий. — Не будь похож на тупую овцу! Никакого соображения нет в голове. Только блеют все один другому под стать!

— Я буду счастлив, если буду похож на овечку, Володя. Зато ты сейчас похож на Иуду Искариота. Ты знаешь какой была его жизнь. Берегись. Берегись, Володя!

Девочка на печке разревелась вовсе от таких громких разговоров. На бабкины хитрости она не шла и требовала свою сестру. Ася поднялась к ней на печь:

— Тише, тише, Лиза. Лизонька, не плачь, — взяла ее на руки Ася. Лиза почуяла родную кровинку и начала успокаиваться.

Услышав знакомое имя, Володя тоже поубавил свой пыл. Надеялся жениться и одурить. Жениться было бы, конечно, не плохо. Каков бы ни был расклад событий, слову и обету своему она бы оставалась верной до конца своих дней. Можно было бы вспоминать о ней раз в год, а она бы сидела дома послушницей и ждала бы дура. Где ж теперь эту послушницу найти? Убежала от своего счастья.

Садовский тоже хорош. Серая лошадка. Засадил, наверное, молодых Моховых в какую-то тюрягу, а сам с золотом покатил куда глаза глядят.

Нет, сказал сам себе Володя, я не отступлю. От меня они никуда не денутся!

— Да, оставь их! — сказал его товарищ. — Ничего из них не выбьешь. Сразу видно. Зря только время теряем. — Владимир кинул на него испытывающий взгляд. — Тем более, я слышал, что вернулся домой Емеля Спечин.

— Кто ещё такой?

— На мелких посылках Садовского служил.

— И куда же он вернулся?

— В Подмосковье, к бабке своей. Вернулся со сломанной ногой. И сломал он ее на днях по встрече с Садовским. Он-то и может сказать что-то.

— Откуда такие вести?

— Наш брат, солдат, все о друг друге знает доподлинно.

— Ну, ладно, — повернулся Владимир к старикам. — Сдать бы вас! … но ещё можете пригодиться. Живите пока. Что ж, — дал ответ он своему соратнику, — в Подмосковье, так в Подмосковье.

Табор остался далеко позади.

— Видите, дядя Лёня, — весело подбежал к Садовскому Сашка, — а Бог нас всё-таки накормил!

Тихон удостоил мальчика минутным вниманием и снова ушел в себя.

— Не показался ли тебе, мать, вечерний рассказ цыгана знакомым? — спросил Леонид у Марьи Петровны.

— Показался, сынок.

— И что же? — напрягся командир.

— Я давно простила Ивана.

Леонид гневно покосился на мать. Он хотел выкинуть что-то острое, но оставил это при себе.

VIII

Прошли ещё сутки долгого путешествия. Природа и климат постепенно меняли своё обличие. Стало прохладнее. Встречались пролески. Чем дальше шли путники, тем гуще и темнее они становились.

Немного нужно человеку, чтобы удивиться. Достаточно одного блика солнца и одной росинки, дрожащей на траве, и одного глотка воздуха, чтобы из глубины души вырвался восторг. Беда в том, что человек в своей суетности не в состоянии оценить красоту в простых и нужных вещах. Перед ним могут располагаться могущество гор, синее безбрежье океана, силы зелёного убранства земли и человеческие глаза, и его это нисколько не заденет. Но довольно будет одной секунды, чтобы он лишился всего окружения, как сразу же воспылает жажда к самому, как казалось прежде, неприметному и обыденному.

Наши путники шли дальше. Перед ними раскрывался один пейзаж за другим. Дивна эта дикая, необузданная природа. Они преодолели десятки верст, пока заметили среди этого безмолвия руку деятельности человека. Их взор пленила просторная долина, окружённая густым лесом. По ней одинокой узкой змейкой тянулась за горизонт ухабистая дорожка. На всеобщее удивление, по ней медленно пятилась старая повозка.

— Далеко путь держите? — остановила хозяйка кобылу.

— Далеко, — ответил Леонид.

— Садитесь. Подвезу. Хоть пару верст, и то вперёд.

Беленкины безропотно приняли это любезное приглашение. Их ноша с каждым шагом становилась всё тяжелее и непосильнее. Ноги отекли и ныли. Телега, даже очень старая, была для них как нельзя кстати.

— Тут за лесом деревушка маленькая есть. Я туда еду, — стала рассказывать хозяйка своим попутчикам, правя кобылой. — А вы куда?

— Мы дальше, милочка, дальше, — неохотно ответил Садовский, протянув в телеге уставшие ноги.

— Благодарствуй вам, добрая женщина, что пожалели нас, — начала Марья Петровна.

— Да, не за что!

— Вы как-то очень интересно говорите. Вы не здешняя? — поинтересовалась няня.

— Нет. Я не здешняя, — женщина обернулась. Она была весьма весела. Видно было, что эта веселость ее не временная перемена эмоции, а образ жизни. Это притягательно. — Я из Могилева.

— Вы из Могилева? — удивилась Лиза

— Это что, очень далеко? — спросил Сашка.

— Да, это далеко! — ответила женщина. Одного ее вида было достаточно, чтобы понять, что она из далека, и при том очень большого. Запыленная, тусклая одежда, измученные от вожжей руки и сухие потресканные от ветра и солнца губы. Подул ветер, из-под ее платка выскользнула прядь русых кудрявых волос. — Я — еврейка.

— Что же вы делаете в этих краях?

— Моя сестра здесь живёт. Еду к ней в гости.

— Вы проделали такой путь ради сестры! — похвалил ее Роман.

— Я очень люблю ее. Хочу ее видеть. Никогда раньше подумать не могла, что буду ехать сюда для встречи с ней. Из-за такого расстояния они бывают редки. Впрочем, с настоящим правлением, они могут стать вообще невозможными. Что поделаешь? Семья у неё там. И счастливая она там. А всё остальное неважно.

Но должна признаться, что имею много родственников разбросанных по России. Всегда имею кого навестить и у кого остановиться, и точно знать, что мне там будут всегда рады. Это самое главное. Так, один- два дня погостишь у каждого, то полгода пройдет!

— И вы не боитесь вот так в одиночку? — спросила няня.

— Боюсь ли? О, нет! Зачем мне бояться? Мой Бог со мной!

— Вы веруете в Бога?!

— Как прекрасно! Мы тоже!

— Я с ума здесь сойду! — пробормотал себе под нос недовольный Леонид. — Юра, иди ко мне. Иди к папе, — взял командир на руки сына, игравшего с Сашей листьями клевера.

— Я не перестаю удивляться, — восхищённо призналась еврейка, — как нас Бог ведёт и соединяет! Ведь даже если бы мы и договорились о встрече, о месте и времени, то никогда бы так не увиделись бы. Это просто невозможно простым людям! Здесь тысячи верст расстояний и ещё больше площади, где легко можно разминуться. Но нет! На этой одной узкой потерянной дорожке мы нашли друг друга, — женщина весело рассмеялась. — Я так рада, что вас встретила и что могу вам помочь! — призналась тронутая еврейка. — Знаете, у меня сейчас такое расположение духа, что единственное чего мне хочется сейчас, так это петь! Петь во славу Яхве! Он- единственная моя отрада и надежда. Я знаю, что Он всё устраивает и устроит, — она передала вожжи Роману и отрыла из-под сиденья балалайку. Усевшись рядом со своими пассажирами, с благоговейной и искренней радостью набрала мелодию.

Услышь, Господь, молитву мою,

Бог народа моего,

И дай войти нам вместе с Тобою

В город священный Иерусалим.

Припев:

Тум балай, тум балай, тум балалайка,

Ты поиграй, нам поиграй балалайка!

Труден наш путь, пошли нам надежду,

Дай нам увидеть Иерусалим!

Я верю трубный зов соберет

Твой рассеянный народ,

Долиной плача в Землю Святую

Через пустыню нас приведёт.

Святую Землю нам завещал,

Чудный мир Твой даровал.

В Иерусалиме встретимся вновь,

Там воспоем Господню любовь.

— Дай нам увидеть Иерусалим! — заливом закончила дочь Израиля эту песнь. — Все мы странники и пришельцы. Не так ли? И идем мы в уготованный Богом Иерусалим.

— И что же ты надеешься, что на этой телеге доедешь до несуществующего города?! — вздёрнул Леонид, отдав Юру матери на сон грядущий. Вся эта наивность бесед и песни его крайне забавляла.

— Иерусалим — это больше, чем город. Это Царствие Божие. Не стены нам нужны. Нет. Нам нужен обитель Яхве.

— Как и когда вы собираетесь туда добраться, извольте полюбопытствовать?

— Леня, что же ты в самом деле?! — пыталась унять его мать. — Человек пожалел нас, а ты набрасываешься на него.

— Ничего, — улыбнулась женщина. — Я отвечу. Это не сложно. Мы идём туда на протяжении всей жизни. И дойдем туда тогда, когда перенесем все до конца достойно. Жизнь в Иерусалиме, в присутствии Бога- это награда.

— Да, ничего так, путешествие, — укорил Леонид. — Это где вас такому учат? Точно ни в СССР. Ты что, не знаешь требования твоего государства, того самого, где ты не когда-то, а сейчас живёшь? Пора уже пожить в реальном мире! Может хватит этих пустых фантазий?

— Знаю и очень хорошо, — не поддавалась она уловкам командира. — А учат тому нас Заветы Яхве. Они куда важнее всяких догм.

— Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам,²⁶ — помог Роман, нагоняя лошадь.

— Очень правильно, — согласилась еврейка.

— Пфафф… Фантазёры! — поизвил Тихон и прекратил этот бессмысленный разговор. Он изрядно устал и не имел ни сил, ни настроения поддерживать спор. Для себя Леонид решил до конца пути прикинуться глухим, чтобы не слушать всю лапшу, которую принято нести этим «преданным до мозга костей», и чтобы сберечь свои и так расшатанные нервы. Повозка путницы была бедной и жесткой. Изношенное дерево скрипело перед и после каждой ямки и каждого камушка. Особо отдохнуть и расслабиться не представлялось возможным. Единственно был благодарен Леонид, что его ноги могут набраться ещё немного сил и Юра, наконец, мог поспать.

Мальчик долго вертелся, пока не нашел удобное место на Лизиных коленях (у бабушки ему что-то не понравилось). Маленький белокурый ангелочек сладко спал, подложив под головку обе ручки. Лиза едва отжившими пальцами гладила его слегка завитые мягкие волосы и еле слышно напевала мотив старой и глубоко знакомой колыбельной песни.

Леонид вдруг поймал себя на том, что довольно-таки долго наблюдает за ней и даже чему-то восторгается. В изношенном домотканом сарафане, в выцветшем платке она должна походить на глупого и ошпаренного котенка. Но нет! Она сильная. Какая же она сильная! (Роман тоже был не промах, но он мужик, и он старший брат. Это было ему к лицу. Но Лиза…) Садовский эту силу ощутил и испугался. Он чувствовал это и раньше. Где-то в глубине души зародилась искорка страха, самого подлинного страха. Более того он боялся, что эта искорка вызовет в нем настоящий пожар, поэтому боролся и тушил ее, как только мог. Леонид понимал, что сама Лиза ему не страшна. Страшно нечто большее, что стоит за ней и живёт в ней. С этим самим и стоит воевать, если не хочется быть униженным и поражённым. Садовский с усилием отвёл глаза от Лизы и сына. Пора переключиться. Я не проиграю. Я одержу победу.

— Нравиться мне очень это место, — снова начала разговор еврейка после неловкой паузы. Она давно пересела на скамью и переняла вожжи. — Так приветливо и радостно! Вон за тем лесочком, — указала она в даль, — деревня, где живёт моя сестра. Мне жаль, что не могу больше вас подвезти… и, если говорите, что вам дальше нужно, то у той сосенки, что торчит на холме, нам придется расстаться… Может в гости заглянете?

— Мы и так злоупотребляем вашей добротой. Спасибо вам сердечное и за это, — ответила Марья Петровна, положив руку на грудь.

— Ну, если что, заглядывайте. Вдруг передумаете по дороге. Нас в деревне все знают. Только спросите, где жиды живут, так вам и ответят, и покажут.

— Благодарствуем, добрая вы наша.

— Кстати, а вон здесь, — махнула женщина всторону посадки, мимо которой они проезжали, — монастырь стоял. Мощный такой, деревянный. Сейчас, конечно, его нет, — понизила она голос, — но раньше он привлекал в себе много православных с самых разных городов и сел России. Даже сейчас сюда тайком ходят послужить монахи, паломники и прочий люд, который считает это место священным.

Любопытный взгляд Саши сразу же был прикован к этому таинственному месту.

— Мне кажется, что там и сейчас кто-то есть. Правда есть, — начал присматриваться мальчик. — Лизонька, посмотри, есть же! Ходит кто-то.

Это привлекло всех путников. Среди зарослей молодняка шевелилось что-то темное и сгорбленное. Еврейка остановила лошадь и встала, пытаясь лучше разглядеть существо.

Ответ на загадку не заставил себя долго ждать. Из этой посадки вышла монахиня- старая сморщенная бабка в черном подряснике и апостольнике до пояса. С краев одежды свисали растороченные нитки, а местами черный цвет менялся на выцветший серый. Старуха шла, перебирая дряблым пальцами такие же дряблые чётки, с лицом невыносимой скорби. Она шла, совсем не замечая наших героев, хотя их нельзя было не заметить на расстоянии пяти шагов. Тем не менее, все было так.

— Господи, помилуй. Господи, помилуй, — мурчала она в свой апостольник, временами быстрее, временами потише перекручивая чётки. — Господи, помилуй…

— Здравствуйте, бабушка! — поздоровались с ней еврейка, чтобы обратить на себя внимание. — Помочь вам? Может подвести? Вы живёте где-то поблизости?

— Ничем мне уже не поможешь, — без какого-либо вдохновения ответила монахиня, также продолжая идти, — и довозить меня некуда. Нет ни кола, ни двора. Господи, помилуй, — она подняла сухие глаза к небу и медленно перекрестилась. — Мы не от мира сего. Я- странница и путница. Нет мне пристанища на этой земле. Землянку наш батюшка выкопал, там и молимся перед единой Матерью Божией, — старушка говорила это как выученную наизусть молитву. Беленкиным и еврейке показалось, что она разговаривает теперь совсем не с ними. — Все уничтожено, все забрали. Святыни забрали, храм Божий посрамили, иконы сожгли, монастырь наш светлый разрушили. Одно утешение у меня- моление: «Господи, помилуй!», да крестное знаменье. Храню это как зеницу ока и никому не отдам.

Еврейка потянула вожжи, чтобы лошадь шла в ногу с монахиней. Не красиво вот так вот оставлять человека.

— Это хорошо, что вы имеете утешение, — вступил Роман. Он прекрасно понимал, о чем она. — Но делитесь ли вы с ним с другими людьми? Столько народу сейчас нуждается в нем. Стоит ли это так хранить? Правильно ли не делиться им?

— Люди жестоковыйные, себялюбивые. Нет, не нужно бросать перлы перед свиньями.

— Вы прячете ваш свет?

Монахиня впервые на секунду взглянула на них. Лицо ее было типичным лицом старухи, прожившей хороший кусок столетия, но отличало его большая родинка на щеке:

— Не прячу, но храню от этого мира, дабы он, хоть и слаб, не погас. Монастырь- вот, где можно было спастись, вот, где можно схорониться.

— Все мы- последователи Христа. Но делаем ли мы так, как Он?

— Он был сильным, совершенным человеком. Куда нам грешным и беспомощным?

— Бабушка, может вы сядете с нами? Тяжело ведь вам…

Монахиня упрямо отказалась.

— Он дал нам поручение, — продолжил Роман, поняв, что она принципиально не воспользуется этим благом человечества. — Помните ли вы притчу о талантах? Как мы поступаем: увеличиваем их или закапываем в землю?

— Мы- недостойные люди. Что сказали святые отцы, то мы и делаем. Не гоже перечиться им. Грешно.

— Но гоже ли перечиться Библии?

Монахиня немного помолчала и наскоро перекрестилась:

— Вы все мне мирское говорите. Господи, прости и помилуй. Пойду я, пожалуй, — она начала отдаляться снова в ту же посадку.

— Постойте, — хотел остановить ее Роман.

— Служение чай началось, — бубнила она снова в свой апостольник, вовсе не слыша обращение. — Пойду я. Господи, Господи, помилуй…

Шурша между поросшим молодняком и колючими кустами, старушка скрылась, как и не было.

— Странная история, — проводив монахиню взглядом, призналась еврейка. — Что ж, каждый выбирает, но видит сердца только Бог. Предлагаю ехать, — стегнула она свою кобылу.

Далее лишь с песнями и живым общением они поколесили до назначенного места, и с самыми добрыми пожеланиями распрощались.

— Ты все знаешь! Где они? — прижали к стенке двое бравых ребят Спечина Емелю, тем временем, пока Владимир устраивал ему допрос.

— Серьезно говорю, ребята, не знаю, — застонал Емеля, покрывшись багровым потом и чуть не плача.

— Оставьте его, — сказал Володя, — на костылях далеко не убежит. А если и убежит на костылях, то мы догоним и докостыляем. Так орлы?

«Орлы» были с этим согласны и отпустили Емелю. Отдышавшись, бедняга по стене прошёлся по узкой комнате, собирая свои костыли, и, уже с их помощью доковылял до диванчика. Тяжело бухнувшись на него, он ещё раз подтвердил:

— Правду- истину говорю: не имею ни малейшего понятия, где он может быть.

Бабка Емели с появлением непонятных лиц не на шутку раскудахталась, угрожала Вождём, красной армией и прочим, и прочим, чтобы оставили ее «дитяти» в покое. Так она кричала достаточно долго, пока, наконец, не пригрозила своими «грозными» соседями, к которым и помчалась в ту же минуту созывать на помощь.

— Это мы, положим, слышали, — сказал Владимир и важно сел на стул, взяв со стола золотой подкуп. — А это у тебя откуда? — помаячил он часами перед Емелей. — Уж не верится мне, что у простого служивого такие вещи по дому валяются.

Несмотря на то, что Емеля был крепким детиной, мысли свои он скрывать не мог. Все, что крутилось у него сейчас в голове, было написано на лице. А написано было следующие: почему я это не спрятал? Ну, что за привычка, вечно не доделываю все до конца! Нужно было бабку слушать! И куда же она пропала сейчас? Из-за этого Садовского я всегда в каких-то передрягах!

— Я… я… ничего не знаю…ю… — выдавил он из себя.

— Опять ничего не знаешь. И что же мне с тобою делать? Может в службу ко мне тебя записать с этими ребятами? А что? Будешь иметь какую-то копейку, а, если, поможешь найти Садовского, то получишь еще больше, чем эти часы. Что думаешь?

Емеля хотел было под натиском такого предложения кивнуть, но в его глазах опять замаячили золотые часы, и он отвинтил головой: нет.

— Тоже ясно. Но мы даём тебе время на подумать, — снизошёл Володя, кинув часы обратно на стол. На столе была ещё газета со свежими новостями. Заголовок Владимира сильно заинтересовал. Он кричал: «Генерал поплатился свободой. СССР измены не прощает». Владимир был в курсе этих новостей, но сейчас эта статья открылась перед ним по-новому. Он взял газету в руки. Емеля заметно съежился.

— Эта Елена не за Садовским была? — спросил Владимир, рассмотрев фото и снова прочитав новость.

— Она самая, — ответил один из его товарищей.

— Да, не везёт что-то нашему Садовскому, — засмеялся Володя. — К генералу убежала!

— Он такой погром в Москве устроил, когда узнал обо всем, — добавил соратник.

— Да, и я об этом слышал.

— Он страшно ее любил.

— Любил значит, да? — Володя снова покосился на статью. — А, если любил, так разделять нужно и горе, и радость, так?

— Ты к чему это, Володя?

— А не пошел ли наш герой, — Владимир искоса наблюдал за реакцией Емели, — добровольно в лагерь к своей суженной? — Емеля отдернулся. Бывший управляющий все понял. — Значит, пошел туда, — заключил он. — В таком случае, и мы — за ним, — хлопнул по коленам Володя и встал. Теперь на лице Емельяна было написано и замешательство, и облегчение.

В дом вбежала соседка, девка бывалая и с «надежной» репутацией. Она прошла в жизни многое, поэтому и не боялась ничего, поэтому и прибежала единственная на помощь, когда услышала, что угрожают.

— Чего пришли сюда? — бросила она вопрос, едва ли перешагнув порог. Это заставило всех обратить на нее свое внимание. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что перед ними своевольная и взбалмошная девица.

— В гости пришли, — отходчиво ответил Владимир, — тебе-то что?

— Мало ли, может помощь соседская нужна, — играя глазами ответила она.

— Чего ты, и вправду, явилась? — начал Емеля. — Домой иди, не стой над душой, и так тошно, — облокотился он об колени и поник головой.

— Я, Емеля, всегда вовремя, — ответила соседка. — Запомни это.

— Где бабка хоть?

— Ещё собирает соседей полоумная.

— Не смей так о ней говорить! — затрясся Спечин. — Имела бы ты такую бабку, то было бы и воспитание получше!

— На воспитание не жалуюсь, — ткнула соседка руки в пухлые бока. — И так хороша!

— Хороша, — эхом вторил Володя. — И вовремя! — Он давно оценил ее достоинства и понял зачем она тут вообще. Девка обернулась к нему, пожала плечами и хихикнула.

Здесь появилась, переводя дыхание, бабушка Емели:

— Всех перебежала! Нет добрых сердец! Все бояться! Придется самим отбиваться! Ну, ничего, отобьемся! — она сняла платок и, отмахиваясь, плюхнулись на табурет.

— Ничего не нужно, — сказал Емеля. — Они уже уходят.

— О, правда? Вот, и хорошо, — ободрилась бабка. — Вот и идите, нечего вам тут искать! Ох! — еле справлялась она с дыханием и сильным сердцебиением. Едва ли старуха отдалась к стене спиной, как открылось у нее неведомо откуда второе дыхание: она заметила «дорогую» соседку: — Ты что тут, негодная, делаешь? — вскочила бабка. — Ты чего тут потеряла? Вон из дома! — она стала бить девку платком. Та просто так не сдавалась и, пока не провела несколько кругов почета между солдатами и не заглянув лукаво в глаза Владимиру, не ушла. — Ах, ты, непутёвая! Ну, я тебя! — все ещё махалась бабка на пороге, надёжнее погоняя соседку.

— Да, иду я, иду, — пробормотала себе под нос девица, обернувшись к бабушкиному дому и, заметив в окне Володю, смело и гордо направилась к себе.

— Ох-хох! Принесла ж ее нелёгкая! — продолжала негодование старуха, уже войдя в дом. — Вы, ребята, не глядите на нее. С нее проку нет! — проковыляла она между солдат и села на прежнее место.

Володя все ещё стоял у окна, провожая взглядом «непутёвую». Заходя в свой двор напротив, она снова обернулась. Найдя Владимира на прежнем месте, девка юркнула глазом, закрыла за собой худую калитку и лёгким шагом обвела свой домишко. Лицо молодого человека расплылось в широкой улыбке.

— А как же Мохова? — спросил его товарищ, который отличался всегда совестливостью.

— А что Мохова? Когда встречу, тогда и разберусь, — моргнул Владимир и, нахлобучив на себя новенькую фуражку, вышел следом за таинственной «непутевой».

— Ох! Вы что, уже уходите? — вскочила снова бабка. — Давайте по чайечку. А? У меня и баранки имеются. Что же вы так пойдете на голодный желудок? Я хоть и злюсь, но быстро отхожу. Так что, не откажите!

— Вы, бабуля, — выглянула из коридора Володина голова, — этих молодцев напоите, если хотите, а я быстро.

Беленкины пошли дальше.

Эта дорога хорошенько всех измотала, но цель ее придавала сил и бодрости. Временами, казалось, что сама земля магнитом тянет их вниз и, едва ли сохраняя равновесие, они могли, собрав все силы, поднять ногу и перекинуть ее вперёд, чтобы сделать ещё один шаг. Вперёд. Ещё вперёд. Что же их там ждёт? Они были уверены: ждёт покой и радость. А, если это так, то тогда стоит преодолеть ещё версту, ещё десять, ещё сто. И это будет ненапрасно. Тогда каждый проделанный шаг имеет смысл, и он прекрасен.

Прошли ещё сутки длительного путешествия, когда перед Беленкиными раскрылось иное полотно.

Тайга. Совершенно другой мир. Бескрайние томные леса, изобилующие жизнью и неразгаданными тайнами. Кристально чистый воздух приятно волнует. Лучи осеннего солнца с трудом пробиваются через могучие кроны деревьев, тронутых позолотой. Яркая листва сильно разнится с темной вечнозеленой, повидавшей не один век хвоей елей и сосен. Вместе они составляют явное противоборство, но в то же время гармонизируют и дополняют друг друга.

— Мы совсем близко, — сказал Леонид. — Быстрей! Ещё немного.

Совершенно дикая природа. Природа, не знавшая человека. Путники шли, пробивая дорогу. Иногда им встречались такие деревья, стволы и высота которых пугали воображение. По мимо всего прочего, Лиза нашла множество полезных трав, которые не замедлила собрать.

По мере их продвижения вперёд, появился шум, и он нарастал.

— Вы слышите это? — спросил Роман. — Где-то поблизости река!

— Ура! Речка! — воскликнул Сашка и побежал на шум.

— Это должно быть, великий Енисей, — объяснил Садовский.

— Саша, будь осторожен! Тут много живности, — предупредила Лиза.

Выйдя к реке, мальчик резко остановился и застыл, как и все остальные Беленкины, следовавшие за ним. От великой и широкой реки веяло свежестью, но путников это не радовало. Перед ними раскрылось нечто иное от того, что они ожидали.

На хорошо освещенной поляне, несколько возвышающейся перед рекой, стояла лиственница, толстый долгожитель. На ее коре было грубо вытесано некое подобие человеческого лица. По сторонам стояли фигуры волка и медведя. Вокруг лиственницы из земли торчали несколько жёрдочек, на концах которых тоже были головы, тоже грубые и жестокие. У подножия главного дерева была разодранная, кровавая и источающая далеко не самый приятный запах, тушка. Под ней была груда косточек. Это свидетельствовало о том, что тут была не одна такая тушка.

— Как видите, здесь есть на что посмотреть! Вот- народное творчество местных! — смеясь, высказал Леонид. — Так, поторопимся! — Тут же приказал он, словно напоминая, что расслабляться некогда. — Нам нужно идти вверх по реке. Вперёд! Вперед! Вперед!

К вечеру они дошли до ветхой охотничьей хижины. Это было скорее не сколько хижина, сколько землянка. Судя по тому, что построение покрылось мхом, а вокруг поросло множество молодых кустарников, хозяев здесь не было давно.

— Лёня, где это мы? Что это? — спросила Марья Петровна.

— Это, матушка, наш временный дом. Пока что к чему, мы будем жить здесь.

Леонид пробрался к дверям, размотал от старого тряпья замок.

— Ключ, — стал рыскать Садовский под перекладинами крыши. Он глубоко ввёл руку в щель и вытянул деревянную коробочку. Командир сдул с неё пыль. — Как она сохранилась! — прошептал он. Открыв коробочку, Тихон достал ключ (изготовленный ещё во времена Петра I). — Вот он.

После немалых усилий, замок всё же раскрылся.

— Тут немного нужно прибраться, — осмотрел Леонид помещение, — и жить можно.

Хижина состояла из двух комнатушек. В первой, маленькой и узкой, находились охотничьи снасти, удочки старого образца и железное ведро. Во второй была печка, столик, две лавки и немного посуды. Здесь было и узенькое окошко, дающее комнате освещение и краски. С потолков и по углам свисала толстая тяжёлая паутина. Пыль, и немалая, постелилась везде, куда только не кинешь глаз. Спертый воздух и следы частых визитов грызунов. Одним словом, забытое напрочь место.

— Откуда ты з-здесь все знаешь? — спросила Марья Садовская, ошеломленно оглядывая новое жилище и удивляясь уверенности и всезнанию своего сына.

— Это всё по службе, матушка, — как-то очень заботливо ответил он. — Итак, слушай мою команду! — выпрямился Тихон. — Я, в сопровождении Степана Беленкина, иду на рыбу. Все остальные приводят это место в порядок. Сначала обустройство, потом отдых! Надеюсь, вопросов не возникнет, — Леонид выбрал удочки и взял ведро из первой коморки. — Пошли, Степан.

— И я! Я с вами! — вызвался Саша.

— Нет, ты пойдешь в следующий раз, — остановил его Садовский. — Сегодня будь здесь.

— Но мне так интересно пойти с вами!

— Ну, во-первых, рыбачек, твоя помощь очень нужна будет Вере и Марфе Павловне. И потом, знаешь сколько здесь есть разных потерянных сокровищ? — Саша хотел что-то сказать, но Садовский его опередил. — Нет, не знаешь. Так вот, это твоё задание на сейчас.

— А, если я всё сделаю, то можно будет к вам? — не сдавался мальчик.

— Тогда, конечно, — развел руками Садовский, будучи полностью уверен, что Саша не успеет.

Марья Петровна постелила на землю покрывало, посадила туда Юру и дала ему пару забавных игрушек. Он сразу же ими увлекся. К счастью, Юра был несвоевольным и послушным ребенком.

Теперь Марья Петровна с Лизой полностью могли отдаться работе в новом доме. Труд предстоял большой, но он того стоил, чтобы, наконец, отдохнуть с долгого и мучительного пути. Саша охотно и беспрекословно им помогал, не забывая о своем особенном задании.

Постепенно дом преображался.

— Я нашел! Я его нашел! — обрадовался Саша, вытащив из днища тумбы, которая была у стола, надёжно спрятанный сверток. — Это же клад! Кла-ад!

— Что ты нашел, Сашка? — спросила Лиза.

— Вот! Вот! Ты только посмотри! Это же клад! — прибежал мальчик к сестре. Он живехонько размотал сверток. Да, это было настоящее сокровище. — Библия! — Она была старой, в кожаном истрескавшемся переплете, но очень и очень нужной.

— Как же Бог заботится о нас! — воскликнула Лиза. — Марья Петровна, вы представляете? Библия! У нас Библия!

— Какая радость, Лизонька! — подошла к ним няня.

— Сколько раз я убеждалась в том, что Господь с нами, что Он не покидает и не забывает о детях своих никогда. И эта находка- очередное свидетельство тому! Благодарю Тебя! От всей души благодарю! — прижала Елизавета книгу к сердцу. — Нужно об этом сказать Роману.

— Так, я пойду, — ответил Саша. — Мне можно и нужно. Что? Дядя Лёня сказал, что, когда я вам помогу и найду сокровище какое-то, тогда можно идти к ним. А я уже вам помог и Библию нашёл. Значит мне можно. Да?

Няня и Лиза рассмеялись.

— Ну, иди, Сашка! Иди, — сказала Марья Петровна.

— А я уже тут! — крикнул сзади Саша.

— Тфу ты! Слава, всю рыбу расспугаешь! — пригрозил ему Леонид. — Ты что здесь делаешь, малец?

— Я всё сделал, что вы мне сказали, поэтому я пришел.

— Как? Всё-всё?

— Да. Представляйте даже сокровище нашёл, — начал свой длинный рассказ Саша.

— Да, ты шустрый, — заметил Садовский.

— Бог рядом. Всегда помни об этом, Сашка, что бы ни случилось, — сказал Рома, снимая с крючка окунька.

Леонид перекотил глаза.

— Ого! Вы столько поймали! — удивился младший Мохов, заглянув в ведро. Там были не только окуни, но и форель.

— Да, Слава. Сейчас и ты будешь ловить.

— Дядя Лёня, а почему вы всегда нас называйте чужими, не нашими, именами? Здесь никто нет, никто нас не проверяет. Почему же мы не можем быть самими собой?

— Это, чтобы вы привыкали, — ответил командир, — чтобы не было потом путаниц. И я не дядя Лёня, а Тихон, хотя бы. Ясно? На, держи! — передал он Саше свою удочку. — Я пойду там дальше закину, посмотрю какое там место.

Леонид прошёл достаточно далеко. Не сколько поиск хорошего рыбного места, сколько уединение нужно было ему. Здесь он мог спокойно устроиться и всё сложить, спланировать и взвесить в своей голове.

— Дядя Лёня…

— Саша! То есть Слава! — испугавшись, вспылил Садовский.

— Ха-ха-ха! Вот, видите, вы сами сдались и перепутали! И не я рыбу пугаю, а вы! Ха-ха!

— Что ты тут потерял?!

— Вы пошли сюда рыбу удить, а ведерко с собой не взяли. Вот, я и принес, — положил Саша ведро возле раздосадованного рыбака.

— Что-то здесь нет рыбы. Не клюет, — уже мягче сказал Леонид, закидывая по новой свою удочку.

— Снова промах! — почти торжественно произнес мальчик и сел возле Леонида на камень. — Я всё видел.

— Что ты видел?

— Я видел, как поплавок у вас сильно дергался, и вы никак не отреагировали, просто сидели.

Леонид побледнел и пытался выдавить оправдание. Впервые он был пойман. Пойман! И кем? Мальчишкой!

— Я просто…

— О, я всё знаю.

— Ты всё знаешь? — Леониду было всерьез не по себе.

— Да, — с простотой ответил Саша. — Вы о чем-то сильно переживайте. Это о вашем секретном задании? Вы хотели уединиться и обо всём подумать. Правда?

Садовский облегченно выдохнул.

— Да, это так.

Ветерок с реки обласкал Сашины светлые волосы, а он продолжал что-то болтать.

— Дядя Лёня, клюёт! Клюёт! — дёрнул мальчик командира за рукав. Тот живо спохватился, и большая жирная форель оказалась на берегу.

— Вот я и говорю, что скорее всего это у вас из-за усталости. Вы отдохнете и всё, как рукой снимется. Мне папенька всегда так говорил, когда я не мог сосредоточится и быть внимательным.

— Разве я был невнимательным? Я всего лишь на минутку отвлекся, — упорствовал Леонид, хотя признался давно, что этот мальчик снова прав. Садовский посмотрел на него. Большие голубые глаза улавливали любое его, Леонида, движение.

— Минутку? Она была очень длинной.

— Сашка, — начал толковать Садовский, — в нашей жизни бывают очень длинные минуты. Ты должен будешь это знать. Это минуты, в которые помещается вся наша жизнь. Это минуты воспоминаний… Понимаешь?

— Ага, — улыбнулся мальчик.

— Пора домой, — сказал командир и поджог последнюю оставшуюся у него папиросу марки «Сафо».

Улыбка Саши резко упала. Он смотрел на Садовского с удивлением и печалью. Садовский это заметил и понял.

— Ты прав, — признался Леонид. — Пора с этим завязывать, — он бросил папиросу на землю и придавил ногой. — Так лучше? — подмигнул Тихон Сашке. Тот заметно преобразился и помог собрать рыбацкие снасти. — Слушай, малец, мою команду! Мы возвращаемся в нашу штаб-квартиру. Твоя задача- собрать по дороге сухих палок. Мы на ужин будем жарить рыбу.

— Ура! Теплая еда! — побежал выполнять задание обрадованный Саша. Садовскому оставалось лишь удивляться, откуда у этого мальчика столько энергии. После дороги ещё никто не отдыхал, а он бегает, прыгает, радуется чему-то. Где только эти силенки берутся?

В хижине и вокруг нее было чисто и уютно. Лиза с Марьей Петровной успели и убраться внутри, и вычистить площадку перед домом, и разложить их вещи.

Костер развели на улице. Над жаром румянился и манил своим запахом вечерний улов.

Отужинав и поблагодарив Бога, путники отправились на заслуженный отдых. Леонид был отдельно, не терпя подобных процессий. Он прочистил и зарядил охотничье ружьё (Оно тоже нашлось в старой хижине). Садовский вошёл в дом последним. Только закрыв плотно дверь и положив ружьё у своей постели, он смог спокойно уснуть.

В это время хилый и сгорбленный дикарь, отследив все детали, бежит к черному шаману доложить: в тайге появился чужой огонь.

IX

Первые три дня жизни в тайге прошли незаметно быстро. Охота, рыбалка, целебные травы, красота природы, сила свежести воздуха, костры по холодным вечерам- всё это отвлекало и утешало одновременно.

В следующее утро Леонид рылся в своих вещах и, собрав свою ношу, сказал, что идет по своему заданию и скоро не будет. Он наказал всем следить за порядком, попрощался с Юрой и был таков.

Путь ему предстоял неблизкий. Нужно было пересечь полосу тайги и выйти к поселку, где ему необходимо решить очень важные вопросы. По времени дорога займёт две сутки, не меньше. Но беря во внимание, что он не был обременен тяжелой ношей и попутчиками, то оставалась надежда, что дойдёт командир быстрее. Садовский был вооружен, поэтому зверей и людей по дороге встретить не опасался.

Не дойдя до поселка, Леонид, притаившись в посадке, искупался, сменил рубаху, побрился- в общем, провёл себя в более облагороженный вид.

И вот он — пережиток цивилизации на отшибе всего и вся. А за ним, за двадцать километров, расположен лагерь. А за ним, за двадцать километров- Елена.

«Получил ли Зосимов, начальник лагеря, мое письмо? Подействовало ли моё ходатайство? Как же там моя Лена? Лена… Этот хрыч со всеми связями и влиянием ничегошеньки не может сделать. Ни то чтобы ее, даже себя вытащить из того мрака не в состоянии! Придушил бы его! Бездарь! … Но Лена! Как же ты могла?!» — Леонид глубоко вдохнул и с резким выдохом решительно пошёл вперед. Он знал, что если поставить на карту всё, что осталось, то можно многого добиться. Всё или ничего.

Русский кабак. Здесь можно узнать самые свежие и самые замшелые новости. Здесь останавливается весь цвет общества: в прямом смысле- в виде наиобсуждаемых сплетен; в переносном — в виде самих сплетников. Именно сюда в первую очередь направлялся Леонид Садовский, командир войск в русской рубахе. Он купил газетенку и сел за пустующий столик. В помещении было обкурено, из кухни валил густой пар. Ко всему этому смешивался стойкий запах перегара и пота.

Тихон Беленкин с первых страниц газеты узнал о том, что нагремевший арест генерала Пирова будет пересмотрен в кротчайший срок, что этому самолично изволил поспособствовать товарищ Зосимов, находя причину необоснованной. Сам генерал клянется в верности и преданности СССР, и что дело его суда принадлежит самому настоящему преступнику, которого он обещался поймать во что бы то ни стало. Он объясняет всю ситуацию нелепой ошибкой, допущенной государственными силами по простой человеческой неосмотрительности по причине массы груд таких же дел. Рассмотрение вопроса Пирова состоится 24 октября 1930 года.

«Сегодня… — оторвался от газеты Леонид и отдался на спинку стула. — Зосимов, ты уж постарайся! Хочешь ещё золота? Значит попотей немного.

Гм! Кто-то говорил о неподкупности партийных, о непреклонности и преданности коммунистов. Ха! Каждый хочет себе, и хочет побольше! Кого они обманывают? Одну власть свергнули, новую установили. Обещали, что с новой будет всё по-новому. Нет! Эта власть становится такой же, как и прежняя, если не хуже… Хотя… Их только чёрт разберет…»

— Эй, мужик! — стукнул по плечу Садовского краснолицый нетрезвый богатырского телосложения рабочий. — Тут свободно?

Садовский кивнул. Именно такой легкий на язык собеседник ему и нужен.

— Один момент! — предупредил тот и вернулся к барной стойке, прихватив оттуда две кружки пива. — Одну тебе, одну мне, — растолковал и разделил крестьянин. — Я угощаю, товарищ. Как хорошо, что ты один, о то мне совсем не с кем словом перемолвиться. А ты, я вижу, свояк, деревенский. Куда путь держишь?

— Я с нижнего Енисея. Место своё в мире ищу… За угощенье благодарствуй, но мы, южане, столько не пьем.

— А что так? — чуть ли не обиделся мужик. — Может водочки? Так я это мигом! Эй, Коля!

— Да нет, голубчик! Мне трезвая голова нужна.

— Ну, дело хозяйское, как говорится, — смирился рабочий и притянул кружку Леонида к себе.

— Ты мне лучше расскажи про место это. Какая есть работа? Какие люди тут живут? Какие здесь настроения, какие новости?

— Что тут рассказывать? Место тихое, люди мирные. Если хочешь работать, работай, будешь жить. Растем мы тут за счёт лагеря здешнего. Приводят тут всяких на лес. Иначе, мы тут бы совсем загинули. Хи-хи-хи! — деревенщина сделал пару упоительных глотков и продолжил. — Что из новостей? Этого у нас всегда много. Могу тебе начать рассказывать историю одну. Она началась ещё три года назад, и закончилась только этой весной. До сих пор об этом у нас судачат. Это про Пашку Мелентьева. Был у нас такой мужик… Хи-хи!

— Нет, нет. Ты меня прости, товарищ, но давай что-то посвежее.

— Пф-ф-ф! Изволите! Вообрази только себе! У нас тут… Хи-хи! Генерал сидит. Генерал! Хи-хи-хи! Угораздило же его, а? — рабочий хохотал и даже прослезился. Очевидно, что это было, действительно, смешно. Леонид молчал, желая выудить у него что-то более стоящее. Собеседник его ещё отглотнул, от чего стал ещё более развязистее. — Знаешь за что дали? Этот дурень повяз в какой-то афере с имуществом кулаков. Хотел себе всё прибрать, а жена его… (Ох, она тоже здесь.) Ему во всём помогала. — Леонид понял, что половина из всех этих басен додумана народом, но продолжал слушать. — А теперь он придумал себе оправдание, что это якобы подстава. О, та ты газетку, вижу, читал. Так там всё прописано. Он говорит, что как только его оправдают, так он сразу начнет с последнего кулака, которого выслал и ограбил тот самый злочинец, вор государства. Да! Тут всё написано. Эти кулаки, помещиками какими-то были. Как же их фамилия? Забавная такая… — мужик сосредоточил свою память, постучал пальцем по газете. — Моховы! Точно! — вспомнил он. — Генерал! Хе-хе! Обещал по освобождении поймать обидчика. Рассмотрение этого дела он начал еще на свободе. Так он говорит. Именно из-за этого генерал попался. Представляешь? Что за муть там у них! Только из-за того, что так всё запутано, их всех нужно засадить! Но! Только, товарищ, тш-ш-ш! Я тебе ничего не говорил. Добро?

— Добро, добро.

Мужик осушил свою кружку:

— Ох, горе-то, горе! Они там сидят, вершат суды как хотят. А отвечает за все грехи кто? Кто? Мы- простой русский народ! — он расплакался. Расстроенный до немоготы перевернул и выпил залпом кружку своего товарища. Недолго он мог держать глаза раскрытыми. Вскоре мужик совсем поник, бросил голову на руки и уснул.

Леонид по-прежнему молчал и смотрел на него.

«Что за жизнь только эта? Намучиться, напиться и забыться. Завтра же это всё снова повториться… Зачем? В чём смысл? За что стоит бороться? … Если борются, если ещё живы, то, наверняка, есть за что.»

— Едут! Едут! — забежал в трактир молодец.

— Как? Уже?

— На это нужно посмотреть! — поднялись мужики в предвкушении зрелища и новых обсуждений.

— Освободили ведать, — сказал ещё кто-то.

Леонид понял: это о Пирове.

Выход был загорожен. Все посетители устремились наружу, поглазеть на генерала. Ещё бы! Такое не каждый день увидишь.

Садовский не собирался отсиживать очередь. Он расталкивал пьяниц, оттягивал за шиворот и проделывал себе дорогу. Возмущение, маты и угрозы совершенно не беспокоили его. Садовский, наконец, прорвался.

По дороге катился чёрный НАМИ-1. За рулем- водитель, на заднем сидении- довольный, ни капли не изменившийся Пиров в своей разукрашенной форме и верная его супруга- Елена. Она была как всегда элегантна и прекрасна, не смотря на измученный и грустный вид. Черное бархатное платье и чепец выгодно подчеркивали неподдельную бедность лица. На плечи было накинуто тёплое тёмное пальто с брошью, на руках белые перчатки, на шее- жемчужные бусы. Жемчуг. Настоящий жемчуг. Подарок Садовского.

“Ценит, помнит", — понял Леонид. Только увидя ее, он прочувствовал на сколько она устала и как осточертело ей всё. Одного взгляда было достаточно, чтобы прочитать всю ее душу. И понять этот почерк мог только он один. Он, и никто другой. Садовский знал, что больше всего на свете Лене сейчас хочется белого шоколада с малиной и красного вина, хочется уехать отсюда в их загородный дом и быть в тепле и уюте. Неужели Пиров до сих пор ее не знает?

“Лена, если бы ты не ушла, если бы ты осталась со мной, было бы всё совсем по-другому! Лена, в кого ты превратила меня? В кого ты превратила себя, Лена?!

Но что толку мне кричать и рваться?! Что толку мне орать? Ты меня не слышишь и, более того, даже не заметишь мое присутствие! …”

Пировы ехали, гордо подняв головы, совершенно ни на кого не обращая внимания. НАМИ остановился на противоположной улице, чуть ниже трактира, у дома управления. Очевидно, председатель этого посёлка решил выразить своё почтение генеральской чете.

Пиров с огнём в глазах что-то объяснял Лене. Потом привлек ее за голову к себе и поцеловал. Золотые локоны изминались под толстыми генеральскими пальцами. Садовского бросило в жар, и он отвернулся. Для него это было слишком. В висках неугомонно били барабаны, не попадая ни в какой ритм, а руки судорожно искали что бы изломить.

Леониду потребовалось несколько минут, чтобы собрать себя. Он вернулся к Пировым. В машине были только Лена и водитель. Генерал с улыбкой на лице, в сопровождении председателя, толстого и упругого человека, вышел из дома управления к машине. Леонид понял, что прошло далеко не пара минут, пока он смог успокоиться и снова посмотреть на тот край улицы.

Пиров с честью представил председателю свою жену. Та натянуто улыбнулась. Садовский не мог уже видеть ее лица, но он точно знал, что она улыбнулась в этот момент, и улыбнулась именно так- натянуто.

В багажник машины был положен ящик с бутылками, как дар и знак глубокого уважения от председательского совета поселения. Товарищи и блюстители порядка и организации прелюбезнише распрощались. Двигатель под чёрным капотом зарычал, и НАМИ понес Пировых дальше.

“Что ж, Лена, надеюсь, ты счастлива. До чего же ты меня довела! Я своими же руками освобождаю своего лютого врага, который завтра же, если не сегодня, поймает, арестует, а там и расстреляет меня. И для чего мне всё это? Всё лишь для одного, чтобы ты была в безопасности и была счастлива.

Видел я тебя в последний раз. Увидеть ещё раз, хоть из-за угла, я не имею право надеяться.

Лена, ты свободна, и ты никогда, клянусь тебе, никогда не узнаешь, чего мне стоила твоя свобода.”

Уложив драгоценности в ящик для посылок, Леонид непромедлительно отправил его в сопровождении анонимного письма, отвечающего предыдущему, товарищу Зосимову. Садовский был уверен: всё идёт как нельзя лучше.

Он взял за гроши у трактирщика комнатушку. Из своей сумы Садовский вынул бутылку вина, наполненную только на четверть. Теперь, со спокойной совестью, он мог выполнить давешнюю просьбу Елены. Он выпил за ее счастье.

“На сегодня достаточно дел, остальное- завтра”, — решил командир и устроился на своей кровати с соломенным матрасом. Стоял невыносимый запах разлагавшейся мышьятины, а, когда стемнело, грызуны пищали, бились, бегали, кувыркались. Сон Леонида ничто не могло нарушить. Впервые за столько времени он спал спокойно и крепко.

Рано утром, далеко до петухов, Садовский был в полном сборе, а на кровати лежало готовое письмо. Оно снова было анонимным. Оно было его и адресовалось местному властвующему аппарату. Леонид пробежался по нему глазами, чтобы ни было ни одной зацепки или запятой. Их не оказалось. Оно и хорошо.

«Остался всего лишь один шаг», — подытожил командир, отправляя письмо в конверт.

В трактире стали тарахтеть двери и стулья. Поднялся шум, который мог предзнаменовать только одно- взвалилось стадо мужиков и все они требуют поила.

— Коля, причина же есть!

— Николай, помилуй, — молились они.

— Я требую! — и начались уже угрозы.

Трактирщик кряхтел и потел, бегая от кладовой к кухне, от кухни к столам.

— Что случилось, Коля? — перехватил Садовский трактирщика в коридоре.

— Да вот, вчерашняя легенда, генерал то бишь, вечером сорвался с обрыва. Все на смерть. Сегодня были солдаты от товарища Зосимова, всё доподлинно рассказали и выпили заодно за упокой душ, так сказать. Трое, и все насмерть. Повод есть теперь у этих трудяг.

— Как насмерть?! — во мгновение ока кровь до капли застыла в жилах Садовского.

— Как это обычно бывает. Бух о скалы и всё! Человеку много не надо.

— Но откуда скалы?! Они должны были ехать другой дорогой!

— Так решил генерал, чтобы быстрее добраться до поместья этих пресловутых… Моховых, вот. Водитель не справился с управлением, так что…

Леонид впервые почувствовал, что ему не хватает воздуха, что здесь невыносимо душно и противно.

— Ты что-нибудь будешь? — в таком же бодром расположении духа спросил трактирщик.

— Да. Водки! — потребовал Леонид.

— Сколько тебе? Имею только бутыль, так что на много не рассчитывай.

— Тащи всё.

— Всё?

— Да! У меня тоже повод есть!

— Слушаю, слушаю, — засуетился Коля.

Садовский закрыл за собой прогнившие двери и наступил на мышиный хвост. Животное запищало и скрылось в своей норке.

К нему постучали.

— Принимайте, — сказал трактирщик.

Леонид взял бутыль и рассчитался с Николаем.

Он остался один. Недолго думая, Тихон взвалил бутыль на кровать и стал расковыривать горлышко.

«Нет! Так не пойдет, — остановил он сам себя. — Сначала нужно выбраться отсюда. Это западня! Воздуха мне! Бежать!»

Пользуясь моментом, что все заняты и далеко не трезвы, командир незаметно со своей поклажей вышел через служебный вход. Теперь ему ничего не нужно было. Теперь ему на всё начихать. Теперь он шел назад. Одна мысль, что в ноше есть противоядие от всего и, что, чем быстрее он уйдет, тем быстрее припадет к нему и забудется, тешила его.

Садовский шел, шел быстро и стремительно, ничего не чувствуя и ничего не понимая.

— Да, был, был, мужики, тут один странный мужик, — распинался Коля перед новыми посетителями трактира, ведя их по узкому, оплеванному коридорчику. До самой комнаты, которую взял Садовский, они дошли организованно тихо.

— Эта? — спросил взглядом Владимир, указывая на дверь.

Коля с облитым потом лицом кивнул.

Бравые ребята ввалились в коморку, … но она оказалась пуста. Только несколько мышей выпрыгнули из измятого одеяла.

— Где же он? — напрыгнул на бедного трактирщика Владимир. Лицо его было до неузнаваемости противным.

— Я… — испугался Коля. — Откуда мне знать?! — собрался он с духом. — Он был только что здесь. Я ему целый бутыль водки принес. Не мог он исчезнуть, с бутылем-то. Какой нормальный мужик стал бы уходить, если можно не уходить? Он все расспрашивал про трагедию эту с Пировым, а потом водки потребовал, мол, тоже повод есть, — развел руками трактирщик.

Владимир его выслушал и посмирнел.

— Ребята, — приказал он своим, — обыщите поселок! Не мог он далеко уйти. Да смотрите! Это наш последний шанс! — на нем передергивался каждый нерв, и он еле-еле справлялся с напряжением. — Он был один? — спросил Владимир ещё у Николая.

— Один.

— Странно. Где же все?

— Э… Кто?

— Мы ещё придём, — переключился Владимир. — Будь на чеку. Сослужишь хорошую службу. Если объявиться, задерживай как можешь. Если узнаешь где он, то доложишь. В награде не пожалею. Понял?

— Ага, — все ещё соображал Коля, что от него требуется, и, пока он всё-таки догнал, то все уже разошлись.

К вечеру, сошлись, как договаривались, к Коле, усталые и удрученные.

— Ну, и как? — уселся последним за стол Володя, лелея надежду, что кто-то заметил хоть самую малость.

Его товарищи только ниже опустили головы.

— А ты, Коля?

Тот только отмахнулся.

— Ну, и иди отседа! — закричал бывший управляющий на бедного трактирщика. — Ничего не знает, да ещё стоит над головой! Иди! — стукнул он кулаком по столу.

Коля сконфузился и ушел к своим посетителям.

— Всё пропало, Володька, — признался один из его дружины.

— Да, сам вижу! — отрезал Владимир. — Не слепой! — облокотившись об стол, он начал порывисто изламывать руки. — Его здесь нет. Это точно. А вокруг! — молодой человек в сердцах вскочил на ноги и стал мерять помещение шагами. — Тайга! Спрятался где-то: пойди найди иголку в стоге сена! … Я все думаю, не подстроил ли он этот обрыв?

— Нет, не думаю, — возразил ему его товарищ. — Они убились ого где! А он здесь. Да ещё расспрашивает, да ещё и водка. Нет.

— Зачем же он пришел сюда?

— Нет, не мог он так поступить, — вошёл в разговор человек- совесть. — Любил ее он очень. Об этом все знают.

— От любви до ненависти… — сказал Владимир и примолк. — Сам знаешь.

— И то правда.

— Ты лучше скажи, что делать будем? — спросил третий.

— Что делать? — Владимир остановился и снова сел. — 1189 килограмм золота! Ох! Голова моя раскалывается! Что делать? — он вовсе посерел. Володя не хотел сдаваться. С одной этой мыслью боролся до изнеможения! Но обстоятельства слаживались именно так… Почему? Владимир не ведал. — Будем идти обратно, — выдавил он. — Ничего уже не найти. Моховых и золото пора похоронить, — на его висках забились жилки. — Эх! Пропади все пропадом! — стукнул он со всей дури по деревянному столу.

— А как с Пировым?

Владимир выдохнул жар и добавил:

— Кому теперь он нужен, этот Пиров…

X

Все эти дни Беленкины провели мирно и радостно. Они пели, молились, читали Библию и встречали каждый рассвет с надеждой, что совсем скоро увидят своих родителей и с Божьей поддержкой смогут им помочь.

В тайге сильно похолодало. Изредка стал пролетать снег.

Из трубы охотничьей хижины, находящейся не далеко от Енисея, заклубился дым. Дул ветер, оголяя деревья и устилая землю золотом и рубинами. Это была борьба двух времен. На едва промерзшую почву вперемешку падали яркие резные листья и холодные резные снежинки.

Одевшись по-теплее, Лиза спустилась к Енисею за водой. Вернуться с полными ведрами и в такую стужу той же дорогой было ей не по силам, поэтому она решилась пойти окольным путём.

Лиза, поднимаясь, заметила добротный пень. Она дошла до него и хотела передохнуть. Ветер рванул с новой силой и свалил с пня так хорошо там лежавшие листья и мох. Из-под них показалось что-то очень странное. Лиза пригляделась. Это были бледно-фиолетовые крошечные ручки, ножки, личико. Это был ребенок, и он был мертв. Ужас, мгновенно охвативший Мохову, откинул ее назад. Девушка отшатнулась, и холодная вода оплеснула ей ноги. Тут же она заметила в шагах тридцати от себя в кустах маленькие чёрные зоркие глазки. Женщина, одетая в меховые и кожаные одежды, выскочила из своего убежища и скрылась в тайге. Лизино сердце выскакивало от страха наружу.

Она снова посмотрела на ребёнка. Теперь Елизавета рассмотрела в пне аккуратно выдолбленную ямку, устеленную шерстью, на которую было положено дитя. Она поняла: это могила. Мохова собрала разбросанные листья и мох, сложив их как прежде.

«Господи, на Тебя вся надежда», — молилась она про себя.

Елизавета вышла на более ровную местность и обернулась. Она снова заметила юркие глазки, которые быстро спрятались за толстой сосной возле пня- могилы.

«Наверное, это его мама», — решила Лиза, соболезнуя ее горю, и пошла дальше.

Глазки снова выглянули из-за ствола дерева и боязливо следили за чужачкой, покуда она не исчезла из виду. Только сейчас женщина без всякого опасения подошла к своему мертвому малышу и заплакала над ним.

Погода утихла. Тайга превратилась в беззвучное, глухое царство. Вместе с погодой утихло и Лизино сердце. На душе ее стало совсем безмятежно и приветливо.

«Значит рядом Сам Бог. Он здесь и идет со мною», — осознала Елизавета и вспомнила, как Господь являлся Ильи. Он был не в разрушающем урагане, не в землетрясении, ни в огне. Он был в веянии тихого ветра, совсем как сейчас. Лиза ощутила, что легкость преисполняет ее через край и что она бесконечно рада этому чувству.

Приближаясь к хижине, это ее наваждение растворилось от грубых криков и плача Юры. Мохова забежала в дом.

— О, вот и наша Лизонька! — поприветствовал ее Садовский. Оставив, заливающегося слезами Юру, он с распростертыми объятиями пошел встречать Лизу.

— Что с вами происходит?! — отступила она в сторону.

Марья Петровна во всю успокаивала мальчика. Саша забился в самыйдальний угол. Роман стоял посреди комнаты, не зная, что делать и как поступать. Садовский подошёл совсем близко. От него очень дурно пахло. Хотя Лиза никогда не знала такого запаха и не помнила командира в таком виде, она поняла, что он пьян. Судя же по его взлохмаченной голове и испачканной одежде, такое состояние у него длилось не первый день.

— А ты кто такая, что задаешь мне вопросы, а? — Леонид в дополнение ко всему был зол не на шутку. — Ты кто мне? Барыня?! Ты мне никто! Ясно? Здесь вопросы я задаю! Где ты шаталась?

— Я за водой ходила, — Лиза, дрожа, проскользнула мимо него и положила ведра у печки.

— Ты почему ко мне спиной оборачиваешься? — Садовский схватил ее за локоть и вывернул к себе. — Я тебе не прислуга какая-нибудь!

— Леонид, оставьте мою сестру! — вмешался Роман.

— Уйди! — оттолкнул его к стене командир.

Марья Петровна отдала Юру Саше и бросилась к сыну:

— Лёня, успокойся! Отпусти ее!

— Нет, мать! Я ей должен всё сказать! Всё! Все беды мои из-за тебя! — кричал и тряс он Лизу за худые плечи. — Это всё ты! Это всё ты! Когда же я смогу избавиться от тебя?! — Тихон схватил ее за шею обеими ручищами и стал сжимать их. Лиза хрипела и руками разжимала его хватку.

Происходило все очень быстро и неожиданно.

Марья Петровна завопила от страха и, как только могла, отталкивала Леонида в попытках спасти Лизу. Одновременно с ней боролся Роман. Осознав, что всё это бессмысленно, он изловчился и ударил Садовского со всей силы по лицу. От боли тот отшагнул назад и распустил пальцы. Тихон потерял равновесие. Опрокинув стол с их небогатой посудой на нем, он взвалился по всей своей длине на пол в первой комнатушке. И падая, Беленкин умудрился взвалить на себя все, что было в той прихожей.

Роман испугался и подбежал к Садовскому. Он дёрнул Леонида за рукав. Тихон застонал, повернулся на бок и засопел.

— Уснул, — сказал няне Роман. — Тут он не простынет, но зато протрезвеет.

Отдышавшись, Лиза встала с колен и, рыдая, кинулась к Марье Петровне:

— Няня, что это? Няня!

— О, моя девочка! — обняла её женщина, не находя что сказать от той горечи, что одолевала материнское сердце. — О, моя милая девочка!

Солнце стояло яркое, когда Владимир, как преданный Иван Сусанин, вел с позором свою дружину восвояси мимо очередной деревни. Ехали они на худой телеге без слов и разговоров. Володя осуждал каждый свой шаг и гноил в душе Садовского за то, что перебежал ему дорогу. Он остался из-за него у разбитого корыта: ни золота, ни должности, ни жены, а только один позор. О, провалиться бы сквозь землю!

Но, если честно, то ничего такого ему не надо. Золото бы найти, а там и видно будет! Но как? Но где? 1189! Золотом! Ни одной зацепки! Ни одной задоринки! Ох, этот Садовский! Пропади он ему! Пропади, и узнает радости бытия!

«Я вернусь, — решил Владимир. — Пройдет немного времени, Садовский выйдет из своей коморки, а я поджидать только буду. В этом поселочке можно прижиться и ждать. Но вернусь я один, не нужны мне попутчики. Это обуза, а не помощь. Ещё не знаешь, чего от них и ожидать.

Так, решено.»

Владимир ещё долго пребывал в состоянии самосуда. Перед ним начали появляться лица посыльного, барина Мохова, потом дяди Васи, потом появилось золото, что рукой можно было достать, но Володя не смог (руки оказались слишком коротки), затем лицо «неприкаянной» девицы, лукаво и подло улыбающиеся. Потом заплакала маленькая Лиза, потом появилась сама Лиза. Владимир от этого вида смутился и хотел даже было что-то сказать, но не успел. Перед ним появилось новое лицо, лицо старухи. Она стояла на окраине деревни и остановила путников:

— Али не подвезете старушку, добрые молодцы?

«Добрые молодцы» ничего не отвечали. Лошадь сама остановилась, и сама тронулась вперёд. Володя не помнил, как точно она села, но это новое лицо его обескуражило окончательно. Он не понимал откуда оно могло взяться, пока не очнулся от своего полудрема и не пригляделся. Лицо ее было типичным лицом старухи, прожившей хороший кусок столетия, но отличало его большая родинка на морщинистой щеке. В остальном: старуха как старуха, ничего особенного.

— Ой ли! Вы что-то кислые, молодцы! В чем дело? Поведайте старушке, — она говорила просто и вольно, как-то совсем по-доброму, по-родному, совсем как мама. По виду она была худой и дряхловатой, но ослушаться ее казалось грехом.

«Откуда она только взялась?» — все ещё додумывал Володя, прежде чем вступить с ней в разговор.

— Это очень долгая история, бабушка, — ответил он, повесив голову. — Возвращаемся мы домой с пустыми руками, без победы… Это так, только в двух словах.

— А я вам скажу вот, что, — начала старушка. — В Библии, в Книге Притчей написано так: «Коня приготовляют на день битвы, но победа от Господа».²⁷ Только с Господом можем мы иметь успех в наших деяниях, а без Него — ничего не выйдет ладно.

— Ох, бабуля! — не выдержал Володя. Он все еще продолжал ломать голову по поводу 1189-ти кило золота, и никак не хотел слушать сейчас эту болтовню. Да и не была ему приятна тема Библии. Это напоминало ему о тех немногих собраниях, которые он посетил с Моховыми, и с какими мыслями он там был. От воспоминаний его коробило изнутри. — Не до Библии мне сейчас!

— Так вот я и спрашиваю, — как ни в чем не бывало продолжила старуха, — молились ли вы Богу перед тем, как идти в ваш поход? Просили ли вы Его о помощи?

«Да не до Бога нам было тогда! — думал про себя Владимир. — И как просить Его об такой услуге?! Фу, тошно! — молодой человек почувствовал, как ему стало совсем не по себе от таких предположений. — Ох, бабуля! Принесла ж тебя нелёгкая на мою голову! Лучше бы подсказала, где золото найти. Цены бы тебе не было! А то лишь мораль никому не нужную и читаешь!

1189. Золотом. Где это все?

Ох, бабуля!»

— Сразу понятно, — не дождалась бабка ответа, и сама ответила за Володю, — что не просили. Вот за то и нет у вас покоя на душе.

Бывший управляющий обхватил голову руками. Она стала тяжёлой, непосильной ношей для него, и отказывалась что-либо вмещать и обрабатывать. Но тем не менее, новый попутчик не давал продыху:

— Но и не найдёте вы покоя на земле. Все здесь тленно и все суета. Только в Господе нашем можно найти мир душе, и даёт Он это утешение через Свое Слово Святое. Написано в Псалтири так: «Вспомни слово Твое к рабу Твоему, на которое Ты повелел мне уповать: это — утешение в бедствии моем, что слово Твое оживляет меня». ²⁸

Читал ли ты Библию, милок?

— Бабуля! Вы знаете, что вам грозит за эту Библию и за эти слова? — смог поднять голову Володя. — Молчите, пока можете ещё жить нормально!

— Не-ет, голубчик, уже не буду молчать, — тихо возразила старушка. — Я думала до недавних пор также, как и ты, но это не верно. Старала хранить веру свою в келье монастырской. Думки были, что так нужно, что так Боженька велит… Но так Боженька не велит. И Слово Его о другом говорит.

Люди мне не так давно встретились. Шли дорогой, и поведали мне про правду, а я и задумалась, сама Библию стала читать и разуметь стала. Сожгла я иконки свои. Бог хочет, чтобы Ему одному мы молились.²⁹ И отказалась я от монашества своего. Не угодно оно перед лицом Господним. Свет не прячут под сосудом, но ставят на стол, чтобы было светло всем в доме.³⁰ И вот теперь я хожу, несу людям весть радостную в утешение сердцам скорбящим.

Иду я, значит, и вижу: вот, едут скорбящие, вы, значит. Дал мне Бог на ум: помочь вам нужно.

Так что, читал ли ты Библию? — повторила она свой вопрос.

— Не читал сам, бабуля, — снова опустил голову Владимир, переминая пальцы, — слушал пару раз, да и всё.

«Где можно столько заныкать?! 1189. Золотом. Где?» — ещё бурлилось у Володи в этой самой голове.

— А товарищи твои? Вы, ребята?

— Бабушка, вы это, нас не трогайте. Ладно? Устали, сил нет.

— Ну, слушайте тогда, — оставила их старуха и вернулась к Володе. — Не ведаю как тебя звать и как кликать тебя, но знаю, что должна рассказать тебе, и рассказать тебе о золоте бесценном.

Владимир, наконец, выровнял спину, слушая странницу только от скуки:

«Когда же прекратиться эта бестолковая болтовня?»

— О золоте, — продолжала бабка, шаря в своей дорожной заплатанной суме, — о чистом золоте. — У Володи вдруг проскользнуло какое-то мутное подозрение, что он где-то эти слова уже слышал. Но где? Оно было очень знакомым и нужным. Но почему? Он не понимал и только слушал. Нет, нельзя сказать, что он слушал попутчицу в полном внимании. Внимание сейчас больше посовещалось его внутреннему голосу, и именно он-то больше лишь путал хозяина.

Путница окончила поиски и достала из сумы резной ларец ручной работы. Он пробудил Володю. Внутренний голос примолк и в голове появилось какое-то просветление. Узоры показались ему сильно знакомы. Именно такой был выдуман ещё барином Андреем Моховым, и он его выполнял на исключительно дорогих вещицах.

— Чистое золото, — ещё не закончила старушка и, открыв ларец, достала оттуда старую книгу. «Библия» — было написано на ее обложке темного переплета. — Это, — сказала старица, бережно уложив книгу на колена, — 1189 килограмм чистого золота!

Владимир почувствовал, что что-то свалилось ему на голову и раздавило ее в щепки.

«Что?!», — пронеслось эхом по кругу, но слышал это только Володя. Он ухватился за свои виски, которые били точно молоты, пытаясь их утихомирить. Больно. Как же больно вдруг стало!

Молоты он все же смог унять. Не даром он был когда-то управляющим. Самообладание, хоть и не часто, но, так или иначе, посещало его.

Соратники Владимира уже давно держали ухо востро. Разговор с старухой принял другой оборот и это взбудоражило их любопытство.

— Почему же ты так считаешь, бабуля? — вскоре поинтересовался он. — Это же простая книга. Бумага, чернила, переплет и больше ничего. Почему золото? Почту именно 1189?

— Нет, милочек, это не простая книга, — улыбнулась старушка и ее лицо обрамилось новыми морщинами. — Это 66 книг, и 1189 глав, глав на вес золота, и золота чистого.

Владимир надрывисто засмеялся. Он смеялся и плакал одновременно. Он, наконец, все понял. Картина, которая была скрыта от его сребролюбивых очей, открылась перед ним. Все очень правильно и все очень красиво! Сходится! Как же он раньше всего этого не понимал! Во дураак!

— Эх, бабуля! — не так скоро к нему вернулась речь. — Где же ты со своей этой книгой раньше была?!

— Да, не было у меня ее раньше, — сказала бабка. — На днях ее выкупила. Да так и зачиталась ею! Была бы она у меня раньше! Сейчас она мне только в толк дана.

— Где же ты ее выкупила? — стал Володя совсем серьезным.

— У купца одного. Он ее у пьянчуги какого-то купил, а тот предательством от друга своего отобрал и убежал. А купец решил ее продать, потому что беды не желал на себя накликать ни от властей, ни от Боженьки… Тяжёлый путь прошла…

Володя, как и его товарищи, снова опустил голову; снова она тяжёлой стала.

«Вот она, правда! … Вот ты какая! … Что же с тобой теперь делать? … Как жить?»

— Написано в книге этой так: «Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших».³¹ — добавила старушка, видя замешательство, происходящее во Владимире. — Бог знает больше нашего, и ведёт нас путями Своими. Мы не знаем о них, а Он устроят все чудно, так, что уму нашему не понять и не постичь.

«Неужели и это правда? — думал Владимир и понял, что ему стало страшно. Испугался он Правды, испугался ее справедливости, испугался своих желаний неверных, испугался жизни со знанием этой Правды. — Искал золото. Ха! Хотел теплого местечка. Не тут-то было, Володька! Позор!

Вот оно какое золото чистое! Вот она правда! — Владимир вдруг захотел всё исправить, все вернуть и сделать как надо. Почему же жизнь так жестока? Почему нельзя все перекроить, перешить и перелатать? — Столько усилий, столько труда я отдал, и ради чего?! Чтобы узнать от какой-то дряхлой старухи, что все коту под хвост пошло!? Эх-хэх!

Что же делать только со всем этим? — в голове молодого человека поселилась тишина. Не стало вдруг ни одной мысли, ни одного вопроса. Абсолютная пустота. Он снова посмотрел на эту книгу, которая все ещё лежала у старицы на коленях. — Может быть это и есть то самое золото, которое я столько искал? Неужели это оно? Неужели я его нашёл!?»

Садовский открыл глаза только к обеду следующего дня. Ему потребовалось ещё немало времени, чтобы осознать где он, вспомнить хоть что-то, сфокусировать зрение и немного свыкнуться с раздавливающей головной болью. Он всё-таки нашёл в себе сил и встал. Шатаясь и опираясь о стены, Леонид вошёл в комнату.

Все были в сборе, и все заметили его явление, но виду не в силах были подать. Только Юра невольно вздрогнул и прижался поближе к Лизе, которая занималась на лавке вязкой. Саша и Роман выстругали из дерева какую-то игрушку. Марья Петровна возились у печки.

Садовский оглядел всю эту обстановку и понял, что что-то так или иначе произошло.

— Мать, что случилось? — он сделал шаг к Марье Петровне. Слова его были протяжны и сухи. Марья Петровна оглядела сына, вздохнула глубоко и вернулась к своей работе. — Мама, скажи.

— Случилось, сынок! — ответила она. — Где нашёл ты только эту гадость?! — няня повернулась к Леониду. Несмотря на то, что говорила и вела себя Садовская по всей строгости, виновник заметил, как на глаза ее наворачиваются слёзы. К нему дошло: всё, действительно, очень плохо.

— Мама, прости, — выдавил она из себя.

— У меня ли ты просишь прощения?! У детей этих проси прощения! У Лизы проси! — требовала Марья Петровна

Леонид посмотрел на Мохову. Она, с низко опущенной головой, так же мельтешила спицами. Руки ее не слушали, дрожали. Несколько петель соскользнули вовсе. Лиза как будто бы этого не видела и вязала дальше, иногда прокручивая в воздухе совсем пустые петли.

Садовский медленно подошёл и присел прямо перед ней.

Девушка заметно сжалась.

— Елизавета (он так ее ещё никогда не называл), ты хоть мне объясни.

Она молчала.

— Что я натворил?! Как я себя вел? Скажи, как? — продолжал командир.

Лиза подняла на него свои глаза.

— Как? — повторил Леонид, рисуя у себя в голове всевозможные догадки.

— Вы вели себя как… — проговорила она, прикоснувшись к шее, где до сих пор ощущала его руки. Голос ее дрожал, — как… как… — Лиза не могла договорить, — как…

— Как животное? — дополнил Садовский.

Лиза пристыжено замолкла. Она испугалась этого слова, хотя оно полностью подходило.

— Я не… — растеряно начала она.

— Я всё понял, — перебил ее командир и, выдержав паузу раздумий, спросил, указывая на сына. — Он это видел?

— Да, — кивнула Лиза.

Леонид выпрямился. Оглядев ее и Юру, он решил:

— Что ж, такого больше не повторится.

Беленкин поспешил к выходу. У самых дверей он остановился. Его внимание было привлечено ношей, оставленной в уголке. Тихон подошёл к ней и достал оттуда бутыль. От всего содержимого там осталось где-то пол-литра.

— Держи, — подал он бутыль Лизе. — Ты травами увлекаешься. Вот, сделаешь настойку. Тебе пригодится. Мне эта бодяга впредь не нужна.

Прихватив свои вещички в суму, Леонид вышел.

— Лёня, ты куда? — выбежала за ним Марья Петровна.

— На речку.

— Ты что? Смотри, холод-то какой! Простынешь!

— Ничего. Мне полезно!

— Лёня!

— Мать, хватит!

Марья Петровна вошла в дом:

— Ну, и что мне с ним делать? — поникла она головой.

Леонид вернулся поздно вечером. В доме царила гармония и тишина. Роман вслух читал Святое Письмо, все остальные слушали. Когда вошёл Садовский, всеобщее внимание было отдано ему. Это был уже другой человек: чистый, опрятный, с здравым, хоть и измученными взглядом. При его виде няня приподнялась с лавки. Она хотела что-то сказать ему, что-то спросить, но, испугавшись его суровости, молчала.

Он был полон решимости. Леонид пересек комнату и взял Юру. Мальчик игрался с новой деревянной игрушкой, бормоча себе под нос только ему одному понятные слова. Внезапное проявление отцовской нежности его удивили. Прекратился поток звуков, ротик с белыми зубами приоткрылся, серые глазки с большими черными сияющими зрачками сосредоточились. Юра смотрел на отца и не знал, чего ему ожидать.

Леонид поднял его над собой и долго сосредоточенно вглядывался в сына, вкладывая в этот момент весь остаток сил, все свои стремления и все свои надежды. Затем он крепко обнял свою кровинку. Руки Садовского были исцарапанными и обмотанными порванной тканью. С такими руками он пришёл сейчас. Где он был, что делал и какие мысли роились у него в голове известным оставалось одному Леониду. Но, не смотря на все это, теплые объятия отцовских истерзанных муками рук для Юры представлялись самым главным, что вообще имело смысл.

Зима в тайге идет весело. Ночью вовсю воет вьюга и буйствует мороз. Днём небо ясное и все окружение подталкивает на длинную прогулку. Саша был покорен этому зову и дома долго не задерживался. Для него находилась масса занятий: то дров натаскать, то ловушки проверить, то пташек крошками накормить.

В этот день он для себя тоже что-то придумал. Прочистив от снега тропки, Саша пошёл исследовать их территорию. Хотя дальше полверсты ходить ему было запрещено строгим наказом, это расстояние не умаляло его живой интерес. Даже глубокие сугробы и треск мороза не останавливали мальчика.

Леонид с Романом решили смастерить лыжи и санки. Это всегда пригодится. Срубив ёлку, они взялись за работу. Запах дерева приятно ободрял и наводил Романа на теплые воспоминания. Он давно хотел поговорить с командиром о его родителях, о их освобождении, но не находил Садовского более благорасположенного к разговору, чем сейчас.

— Я спросить хочу вас, Леонид Петрович, — сказал Роман обтесывая брусок рубанком.

— Тихон, — исправил его командир, отбивши топором лишнее.

— Как угодно… Тихон… О моих отце и матери, — продолжил Мохов. — Вы обещали, что мы встретимся и сможем их досрочно освободить, вернуть себе всё, что было и снова жить как прежде. Можно об этом поподробнее? Каков план?

Леонид призадумался, а потом сказал совершенно по-братски:

— Степка, Степка! Не переживай так. Всё идёт как надо. Когда нужно будет, я вам скажу и объясню. Усек, Степка?

— Как же ваше задание? Как оно проходит?

— Да всё под моим контролем, — уверенно улыбнулся командир.

— Я вам верю, Тихон. Мы все вам верим и знаем, что Бог послал вас к нам с великой целью.

— Да что ты! — покривил душой Леонид, рассматривая свою работу.

— Смотрите, что у меня есть! Смотрите, что я вам принес! — прибежал к ним Сашка. Он был в снегу с ног до головы, а в руках держал зайца. Заяц был белым-белым и пушистым-пушистым. Глаза Саши сияли восторгом. — На него, бедняжку, лиса напала. Она схватила его своими клыками за ножку. Вот, — он показал пораненную заднюю лапку зайца. — Я это заметил и как выпрыгну из-за сугроба, и как скажу: «А ну, лисица, оставь зайца в покое!» Она тут же его оставила и убежала. Я зайца спас! Теперь он мой! Правда здорово?

— Охотник ты, конечно, тот ещё, — смеялся Леонид.

— Но я же не охотился, я спасал, — оправдывался мальчик.

— Саша, лиса могла тебя укусить! Она дикая! — ругал Роман неосторожность брата. — Что бы тогда было? Кто бы на кого охотился и, кто кого бы спасал?! Слава Богу, что с тобой ничего не случилось, — Рома взял зайца за лапку, чтобы осмотреть ее. Раненный сразу начал брыкаться, противиться. Носик его напряженно задергался, а глаза забегали.

— Тише, тише, мой зайчик, — погладил его Сашка, больно тебе никто не сделает, — зверек успокоился от его слов.

— Похоже, что он к тебе привык, — заметил Роман. — Что ты будешь с ним делать?

— Я его выхаживать буду. Он выздоровеет и станет с нами жить!

— Знаешь, Саша, я думаю, что лиса испугалась, когда увидела живой сугроб. Иди скорее в дом! Ты же замёрз, и заяц твой продрог тоже. Нужно его как следует обогреть, накормить и обвязать ранки. Что Лиза ни скажет, то и делай. Она знает, как зайцев лечить, — Рома с улыбкой на лице одернул красный Сашин нос и отправил его в хижину.

— Охотник на лис, слышишь? — отозвал Сашу Садовский. — Дашь немного Юре твоего зайца. Пускай он погладит его, порадуется.

— Ага! — согласился Сашка и забежал в дом.

— Степка, а не пойти ли нам с тобой завтра на охоту? — предложил Леонид. — Лис, я так погляжу, завелось тут немало. Кому на рукавицы, кому на шапки. Может и рябчика какого перехватим. А?

— Почему нет? Пойдем.

Марья Петровна и Лиза долго выслушивали историю Саши, многое уточняя и, конечно, не забывая пригрозить ему пальцем за легкомыслие. В то же время они снимали с него до нитки промокшие несколько вязанных кофт, шапку, пуховый платок и нянины валенки.

— Ну как же так, Саша? — ругала Лиза, протирая его тёплым полотенцем.

— В какую только передрягу ты мог попасть! Ох, что с нами бы было?! — чуть ли не причитала няня.

— Но я же спас его! — всё время повторял в своё оправдание Саша. Когда накал наказания доходил до полного запрета прогулок, он вдруг сказал: — Там Юра! Смотрите! — Сестра и няня тут же взглянули на Юру. Он времени не терял. Пока все сосредоточены были на Саше, мальчик оставил свои старые игрушки, заинтересованный новой и живой. Юра потопал к зайцу, лежавшему на полу, и начал его гладить. Сначала это были короткие, опасливые прикосновения одним пальчиком. Мальчик сначала боялся зайца не меньше, чем заяц его. Потом Юра осмелел и прошелся по шерсти всей ладошкой. Ему это занятие очень понравилось. Он гладил, хлопал в ладоши и смеялся. Затем снова гладил, снова хлопал в ладоши и снова смеялся.

Зрелище забавляло всех.

Саша присел рядом с ним на корточки и произнес:

— За-яц. Это заяц. Юра, скажи: заяц!

Юра внимательно выслушал своего учителя и выговорил что-то вроде: «С-а-а-с».

И няню, и Лизу увиденное обрадовало так, что они совершенно позабыли о своей рассерженности на Сашу. Младшего Мохова переодели, напоили горячим чаем и пропарили ему ножки. Зайца Лиза осмотрела, рану обработала и туго перевязала. По ее суждениям, заяц поправится недели через две-три с учетом хорошего и полноценного питания. Его спаситель обещался обо всем самолично позаботиться.

— И ещё. Для зайца нужна клетка и теплая подстилка. В доме он должен занимать только одно место, — советовала Лиза. — Днём его лучше в клетке выносить на улицу. Это пойдет ему на пользу. И только на ночь я разрешаю его заносить сюда. Саша, ты всё уяснил?

— Угу! — сорбал чай мальчик.

— Ну, вот и хорошо! Он скоро станет на свои лапки, и ты его отпустишь на волю.

— Нет! — возразил Сашка.

— Нет?

— Я подарю его маме и папе. Вот радость-то будет. Я не думал об этом раньше. Я только что это решил. Ну, конечно, я сначала придумаю ему имя, а потом отдам.

— Саша, чур ты за своего питомца отвечаешь, — пригрозила Марья Петровна и мальчик дал честное слово.

— Вы представляете, маме и папе столько времени никто ничего не дарил, а я подарю им зайчика. Живого зайчика! Какой он милый и мягкий! Им понравится! Я уверен! — воображение Саши строило самые прекрасные сцены их встречи. Он представлял их объятия, их слова, их тепло, их улыбки. — Эх, скорее бы…

XI

Прошёл ещё месяц их тихого, отрезанного от мира обитания. Кеша, так, в конце концов, назвал Саша зайца после долгих убеждений няни, что Лев — это неподходящее имя, совсем окреп. Мальчик за ним ухаживал, соблюдал все Лизины рекомендации, кормил корой кустарников и зеленью, добитой из-под толщи снега. Все его разговоры и грезы были о том, что вот-вот он подарит Кешу затосковавшим родителям, что все-все скоро будут счастливые-пресчастливые.

Юра заметно подрос и окреп. Его баловали, а он в отместку всех веселил и забавлял в этой глуши. Рыба, дичь, злаки, коренья и чаи местных полезных трав шли ему только на пользу.

Роман с Леонидом вернулись с охоты. Это занятие им приносило пропитание и теплую одежду. Благо, что в хижине было припасено всего, чтобы жить в достатке, занимаясь рыбалкой и похождениями на зверя. Сегодня нашим охотникам удалось установить капканы на крупную добычу и принести домой птиц. Пока няня наливала им похлёбку, Рома рассказывал о всех утренних приключениях Саше, которого можно было хлебом не кормить, а только историями. Саша слушал брата с большим вниманием да так, что даже не моргал, а иногда, в интриге, задерживал дыхание.

— Ром, — предложил он, когда старший Мохов закончил, — вот папенька будет с нами, давай мы все вместе на куропаток пойдём. Давай?

— Конечно, Саша. Так оно и будет, — похлопал Роман его по щеке.

На скулах Леонида заиграли желваки. Он обернулся к окну, разглядывая дали и стараясь унять нарастающее и всеразрушающее раздражение. Разговоры Моховых и их надежды выводили его из себя. Так проходил для Садовского каждый день их жизни под одной крышей. Он давно готов отдать все, лишь бы не слышать их чириканье ни о пресловутых папаше и мамаше, ни о Боге. Многое, очень многое хранил Леонид в себе. И, чтобы ни капли не расплескалось, и чтобы задуманное им было безукоризненно исполнено, он держал все рычаги, как только мог. Командир понимал, что ещё совсем немного, что одного ещё толчка не достает, чтобы всё прорвалось наружу. Он давал в себе об этом полный отчет и через минуту пришел в своё равновесие.

— Рома, — продолжил свои размышления Саша, — я тут думал-думал об одном…

— О, чём, Саша?

— Вот мы охотимся, зверюшек убиваем или рыбу ловим, но… это же плохо убивать. Их тоже Бог создал и дал им жизнь, а мы… Мне так их жалко… Может быть мы неправильно поступаем с ними?

— Саша, всех животных Господь нам дал в наше пользование и властвование. Так Он Сам сказал, когда сотворил первого человека Адама. Это ещё один Его подарок. Конечно, мы не должны злоупотреблять нашими правами и издеваться над зверушками. Мы должны их ценить.

— Ну, тогда я спокоен, — выдохнул облегченно мальчик и добавил. — Как хорошо, что у нас есть Бог, и Он всё так продумал и так заботится о нас!

Садовский сжал кулаки и заскрежетал зубами: «Нет, это издевательство!»

Пришла Лиза. Она принесла дров и положила их у печки.

— Лиза! — выступил к ней радостный Саша. — Мы, когда придёт папа, вместе с Ромой и с дядей Леней на охоту пойдём!

— Это прекрасно, Сашенька! — Елизавета была в очень хорошем настроении, и вся светилась. — Я молилась. Мне от этого стало так отрадно на душе, что я готова обнять весь мир! — она сняла свою накидку и повесила на крючок. — Смотрю на снег и вспоминаю зимы в нашем имении. Ах, эти коньки, снежки, санки! Сколько света! Сколько жизни! Марья Петровна, а вы помните, как мы вас уговаривали прокатиться на льду?

Марья Петровна немного зарумянилась и, рассмеявшись, закивала головой. У Моховых от этих воспоминаний возродился праздник в сердце.

— Да! Я тоже помню! — вставил Сашка. — Вас ещё папа с мамой взяли под мышки, и вас кружили, вели, учили брать повороты. Вот так, — он стал импровизировать движения на льду по своей памяти о тогдашнем катании с няней.

Громче и заливистее всех смеялся Юра.

— О, тогда было так хорошо! — продолжала Лиза. — Ах, Леонид Петрович, — присела она за стол, — расскажите хоть что-нибудь о наших родителях. Как они там? Вы держите всё в таком секрете. Одно только слово! Вы, наверняка, знаете всё. Пожалуйста!

Леонид рванул свою тарелку на пол.

— Хватит! — заорал он, вскоча на ноги.

Лиза от страха и неожиданности забилась в угол.

Садовский совершенно не был похож на себя. Каждый нерв и каждая мускула на нём были напряжены и издергивались.

Все присутствующие не понимали, что происходит.

— Хватит! — продолжал Леонид. — Мертвы они! Их нет!

— Что? — осторожно спросил Роман, встав со скамьи.

— Их нет! Их расстреляли больше двух лет назад! И, знаете, что?! Знаете, что больше всего доставляет мне удовольствие?! Это то, что лично я подписал указ на расстрел и лично я, — он указывал на себя пальцем, — выхлопотал им такое дело, что они догнивают в братской могиле!

Это было слишком похоже на правду.

Лиза почувствовала, что воздух стал очень тяжелым, что стены растут и вскоре рухнут, и раздавят её. Перед глазами затуманилось, а ноги превратились в ватные и непокорные чугуны.

— Неужели, это… — не договорил белый, как мел, Рома.

— Верь мне, Мохов!

От этих слов зазвенело в ушах и волосы поднялись дыбом. Никто не мог выдавить ни слова.

— Ну как, хороша правда-матка? — спросил Садовский, окинув жестоким глазом Моховых и язвительно строя ухмылку.

Задыхаясь и не помня себя, Лиза выбежала на улицу.

Повисла глухая тишина.

Леонид что-то на себя накинул, прихватил ружьё и вышел. За ним помчался Саша.

— Так ты нам врал?! — надрываясь от слёз спросил он вдогонку командира. Тот обернулся. Глаза Садовского совершенно обесцветились от гнева, а плотно сжатые губы побледнели так, что, казалось в них не осталось ни кровинки. Леонид наградил Сашу всеобъясняющим взглядом и ринулся дальше. — Ты врал нам всё это время?! — кричал ему в спину Саша. Вскоре догонять командира у мальчика иссякли силы. — За что?! — Саша повалился на снег. — За что?!

Садовский, ничем не смущенный, шел ровно. Он удалялся и становился всё меньше и меньше. Налетевший ветер с снегом вскоре совсем скрыл его.

Стало очень холодно.

Саша решил вернуться. Ему нужна была хоть одна понимающая рука, которая бы погладила его по головке и согрела в объятии.

Ветер усиливался. Саша почувствовал, что совсем продрог.

За домом была клетка, в которой дрыгал от холода длинными ушами белый комок. Это был Кеша.

Мальчик остановился у клетки и, недолго думая, открыл дверцу.

— Беги! — приказал он зайцу. Зверек не пошевелился. — Ну, чего же ты ждешь?! Ты свободен! Беги! — Саша ощутил, как слёзы превращаются в льдинки на его щеках. — Говорю тебе, беги! — вытолкнул он рукой Кешу наружу. Тот повернулся, бросил глаз на Сашу, пошевелил усами и поскакал на утек.

— Саша! Са-ша! — искал кругом своего брата Роман.

— Я… Я здесь! — выбежал он из-за хижины.

— Сашка, я ищу тебя везде, — сказал Рома, приведя себя в более бодрый вид. Он стянул с себя что-то шерстяное и укутал им брата. — Бог с нами, Саша, — крепко обнял Мохов мальчика. Голос его срывался, но говорил он уверенно и ясно. — Никогда! Никогда, слышишь? Никогда не забывай об этом! — Саша судорожно закивал головой.

Ещё раз помолившись про себя Вседержителю, Роман взял братца на руки и понес в дом.

Лиза была повалена на снег. Она стояла на коленях и отсутствующим взором смотрела на горизонт. Холодное солнце садилось, озаряя верхушки обмерзлых вековых елей. Холода она не чувствовала. Слезы закончились. Осталась только молитва.

Лиза осознавала, что нужно молится, но ничего не выходило. Мысли путались, слова заходили одно за другим. Мохова не понимала саму себя.

Лиза стояла на коленях и смотрела на закат солнца тайги. Вокруг неё бескрайность, жестокость и равнодушие. И одно солнце, дающее этой мерзлоте толику света и смысла, уходило. Елизавета на это смотрела, как на приговор, зная, что не в силах поменять ход мироздания.

«Любите врагов ваших, молитесь за обижающих вас, — сказал Кто-то в ее сердце. — Любите врагов ваших, молитесь за обижающих вас», — повторил Голос.

Да, это были слова из заветной пятой главы от Матфея.

«Любите врагов ваших, молитесь за обижающих вас.»

«Как, Господи? Как я могу любить этого человека? Как я могу молиться за него? Это невозможно! Он уничтожил всё! Он убил моих родителей! Он убил мою семью! Он меня убил, Господи! Как мне после этого быть?! Я… Я… Я не могу…»

«Гневаясь не согрешайте, солнце да не зайдет во гневе вашем: всем прощайте.»³²

«Как это можно простить?! Я сдаюсь. Я не умею!»

«Смотри на Меня и учись.»

«Боже, что я значу? Что я смогу?»

«Я есть Любовь. Любовь всё прощает и покрывает множество грехов.» ³³

«Ты- мой Господь. Ты- моя надежда и убежище, сила и защита.»

«Смотри на Меня и учись. Я возлюбил этот падший мир и дал ему самое драгоценное- Моего Единственного Сына. Люди распяли Его. Я простил их и более того, даровал им спасение. Я простил их и более того преступлений их не вспомяну никогда. Я простил. А ты сможешь?»

Лиза опустила голову и смиренно ответила: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе.»³⁴ Она знала: она не одна.

Послышались шаги. Пришёл Роман.

— Я знал, что найду тебя здесь, — сказал старший брат, опершись на отдых о заснеженный ствол лиственницы. — Отсюда открывается красивый вид, — он присоединился к наблюдению за закатом. — Скоро стемнеет… — сказал Рома через время.

— Да… — рассеянно согласилась Лиза, не спуская с солнца глаз, и уже увереннее добавила: — Но завтра будет новый день.

— Скоро стемнеет, — продолжал он, укрывая сестру теплой накидкой и подавая валенки, — и Марья Петровна очень беспокоится… Она беспокоится о Леониде. Она сердцем чует, что с ним что-то случилось, — Лиза посмотрела на Романа. Глаза ее были сухими и строгими. — Лиза, — склонился он ближе и положил руку на плечо сёстры, — любите врагов ваших…

— И молитесь за обижающих вас, — дополнила она и грустно улыбнулась. — Я знаю, Рома, и я готова исполнить каждое слово.

Садовский лежал в снегу. Кроме боли, дикой боли, он абсолютно ничего не ощущал. Острые зубья капкана пронизывали ступню через кожаный сапог. Из левого предплечья выглядывало белое острие кости. В груди невыносимо пекло, да так, что дышать получалось через раз.

Леонид попал в свой собственный капкан. Он разложил его этим утром с мыслью, что попадется крупный зверь. Да, так оно и есть, на каждого зверя своя ловушка. Досадуя и гневаясь на целый свет, он свалился по крутому склону вниз.

Теперь Садовский валялся в сугробе, пропитанном и протаявшем от его крови. Он не мог двинуться с места. Любое движение ему стоило мучением адских болей. Подбирая и строя самые замысловатые выражения, Леонид поганил всё, что только видел и помнил на своём веку, но это ему облегчений никаких не приносило. Он осознавал: конец.

Начало темнеть.

В сумерках к нему кто-то приблизился. Садовский узнал: это Роман.

Мохов остановился возле командира и дал знак кому-то на верху. Оттуда начали осторожно спускаться с санями. Кто это был Леониду было безразлично. Рядом с ним стоит Роман и ему этого доставало.

Леонид, собрав остаток сил, стянул с плеча охотничье ружьё и кинул его в ноги Роме.

— Убей меня! — приказал он. — Пристрели собаку! Я полностью этого заслужил. Я не хочу жить! Достала она! Треклятая жизнь!

Издалека послышался волчий вой. Хищники почуяли запах крови и легкой добычи. Они приближались к цели, следуя своим инстинктам.

— Убей меня! — завопил с новой силой Садовский в такт с волками и брякнулся на землю. Это было последнее, что он смог сделать.

Роман взял ружьё и выстрелил… в воздух.

Потребовались ещё пули. В их поиске он начал шарить по карманам потерявшего сознание командира. Найдя их, он зарядил одностволку и выстрелил снова. Мохов проделал так несколько раз. Вскоре волков не стало слышно. Они убежали, испугавшись звуков ружейного залпа, эхом раздававшегося по всей округе.

XII

Садовский очнулся.

Было тепло. В печке потрескивали дрова.

Перед глазами плыл туман. Первое, что удалось разглядеть Леониду, была Лиза, бережно перевязывающая его раны. Теперь, увидя себя обвязанным, он начал чувствовать боль, которая с каждой секундой нарастала и распространялась по всему телу. Понемногу к нему возвращалась память. Он был жестоко разочарован, что до сих пор жив. Садовский помнил окровавленный снег, помнил вой волков, помнил выстрел. Какое преступление он совершил, что выжил?

От терзавшего чувства досады, пострадавший застонал. Лиза вздрогнула. Она столкнулась с застывшим на ней взгляде и покрылась мурашками.

В комнате поднялась суета и перед Леонидом показались другие знакомые головы.

— Леонид Петрович, как вы себя чувствуете? — спросил Роман, прикасаясь к его целой руке.

Садовский медленно перевел взгляд на Мохова:

— Почему ты меня не убил? — слова выдавливались как из сухого колодца.

— Значит, лучше, — одобрительно заметил Рома. — Марья Петровна, его ещё не стоит не беспокоить. Потом… Потом будете с ним разговаривать, — сказал он няне, отводя ее от больного. Сам же здесь тоже долго не задержался.

Лиза вскоре закончила перевязку.

Своей стопой Леонид едва мог пошевелить. Левая рука туго перемотана вместе с упругими жердочками. Сделать хоть один глубокий вдох было невозможно. Дыхание его было поверхностным из-за сильно сдавливающей повязки.

Садовского, как громом среди ясного неба, осенило: он обездвижен, он беззащитен, он посредственен, он зависим, он упал и погряз в болоте. Ему стало невыносимо тошно. Гордость и неприступность его были раздавлены. Трясясь над их обломками, Леонид пытался всё восстановить, всё исправить. Ему, во что бы то ни стало, нужно было поднять бывшие стены ещё выше, ещё круче, но ничего не удавалось. Опустошенность и бессмысленность наполнили его. Не было ничего стоящего. Не осталось ни одной причины, ни одной зацепки, чтобы найти цель осмысленного существования. Тлетворность безнадежности топила его в своем болоте. Поблизости не оказалось ни соломинки, ни сучка и ни один, даже самый жалкий, луч солнца, не мог пробиться через заросли грязной топи. Обманщик. Предатель. Убийца.

— Вам нужно это выпить, — принесла Лиза кружку с неясным содержимым.

Тихон не отреагировал.

— Вы потеряли много крови и сил. Это вас восстановит, — продолжала она.

По комнате ходила Марья Петровна. Она украдкой поглядывала на сына и, громко вздыхая, с больным, обеспокоенным видом возвращалась к своим трудам, излишне вертясь и ломая руки.

— Надеюсь, это яд, — выпалил Садовский.

— Нет… Это настойка. Здесь шестнадцать трав: шалфей, крапива, шиповник, тысячелистник… — начала объясняться Лиза.

— А жаль…

— Пожалуйста…

— Зачем тебе это надо? — воспылал гневом Леонид. — Зачем? Я вас не понимаю! Самый шанс избавиться от меня раз и навсегда! Вас что, это не привлекает? На что вы все надеетесь? Чего ждёте? Чудес не бывает! Я не шутил! Всё правда.

— Мы знаем, — подошёл Роман.

Жар командира спал.

«Что он сказал? Они с ума сошли или как? Всегда были немного странными. Может, действительно, больные… Любой нормальный человек на их месте отомстил бы сполна. Им не хочется ничем воздать за мою несказанную услугу их семейке? Может это и есть месть? Чего только от них ждать? Эти Моховы всегда ставили меня в тупик.

О, это пытка!»

— Мы зла на вас не держим, — продолжил Рома, стоя у его постели.

— Мы прощаем вам всё, — добавила Елизавета. На ее глаза навернулись слёзы, но она сдержалась.

«Теперь я вообще ничего не понимаю… — заключил про себя Леонид, не веря ни глазам, ни ушам. — Неужели, это и есть моё наказание?

Почему я не издох тогда?»

— Бог нас научил прощению и любви, — сказал старший Мохов. — Всё забыто и отпущено. Мы вас прощаем. Прощаем за всё: за обман, — голос Романа задрожал, — за коварство, за слезы, за убийство…за всё…

Садовский почувствовал, как застучало его сердце.

«Что это?»

У его ног появился Юра.

— Пей, папа, — выговорил он.

— Да, вы должны! — подтвердил появившийся внезапно Саша. — Няня пообещала Юре, что, если он съест рыбу, то вы выпейте этот чай. Деваться некуда! Так бабушка сказала. Правда, Юра?

— Да, — согласился на своём языке мальчик.

Сбитый с толку всем услышанным и запутанный в своих суждениях, Тихон поддался уговорам и с помощью Лизы выпил горькую жижу.

— Ура! — закричал Саша и Юра с улыбкой захлопал в ладоши.

Леонид заметил соломинку. Он не знал: хотел ли он верить, что она есть, или хотел, чтобы она оказалась миражем. Чего же он желал больше?

Волей-неволей Садовский стал наблюдателем.

Каждое утро, проснувшись, все становились на молитву благодарности за новый день и прожитую ночь. До вечера они говорили друг другу чудные слова, а вечером проводили собрание. Раньше он никогда не был свидетелем этих сборищ и всегда избегал всего, что было связано с верой и жизнью праведной. Сейчас Леонид, будем честными, тоже не был благосклонен ко всему, что делали его соратники, но выбора у него другого не было. Он даже понадеялся, что возрастающее негодование и злость помогут ему вернуть прежнюю непроницаемость. Особенно Садовский чувствовал кипящую лаву внутри себя, когда Моховы, няня и Юра непреклонно и верно молились. Молитва их была о нём, о Леониде. Все помыслы были напрасны. Не получалось уже ему всё так, как он бы захотел.

Леонид видел мир в доме, доброту сердечную и заботу. Ни слова обиды, гнева или упрека. Он никогда не знал о такой жизни и не верил, что таковая, в принципе, реальна. Садовский понимал, что это не театр, это всё взаправду, и правда пугала его.

Первые дни для Тихона были особенно тяжелы, но понемногу ему становилось лучше. Он это ощущал и боялся, боялся и не знал, что с ним происходит. Внутри- пустота, которая не даёт ему покоя и жаждет быть заполненной до краёв. Но чем заполнять, если всё разрушено?

Лиза провозилась над ним целый час. Она снова обработала раны (водка как раз пригодилась), перевязала их и дала больному настойку. Марья Петровна, тем временем собрала Юру и вышла с ним на свежий воздух. Роман и Саша кололи дрова.

Леонид ни на что не смотрел, ни на что не обращал внимания. Он был в своих мыслях, глядя только прямо перед собой, в потолок.

— Ну, давай, рассказывай про своего Бога, — выцедил Садовский Лизе, будто бы делая одолжение.

Лиза задержалась:

— Дела говорят красноречивее слов.

Командир перевел свой взгляд на неё.

— Для чего же вы со мною возитесь?

— Мы не возимся, а заботимся о вас, — уточнила Мохова, убирая запачканные самодельные бинты.

— Почему же?

— Потому что мы любим вас.

— Лю… Любите?! — ошеломел Леонид. Одно открытие было для него пуще предыдущего. Его оказывается кто-то любит. В голове не укладывается! Прошло немного времени прежде, чем он решился спросить: — Как так, любите?

— Так, как это делает Бог. Мы учимся у Него.

— Почему вы так в Него верите? Что Он вам даёт? Какая польза от этой веры?

— Как же я могу не верить в Того, Кто создал весь мир, Кто меня создал, Кто окружает меня безграничной любовью Своей каждый день и каждый день говорит и укрепляет меня? Как я могу не верить в Того, Кто даровал мне жизнь?

Вы говорите о пользе веры. Верят не ради корысти, а ради самой веры.

Жизнь бессмысленна и пуста, если в ней нет Бога.

— Что за глупость?! Ты никогда Его не видела!

— Я Его вижу всякий час.

— И даже тогда, когда узнала о том, что я сделал… что я убил?

— Да, даже тогда.

Леонид замолчал. Где-то он встречал такую уверенность. Где-то он слышал такие слова. Садовский вспомнил: это был разговор с Федором Моховым в день его ареста. У командира засосало под ложечкой, а в голове поднялся настоящий шторм. Из всего он мог понять только одно, и оно было выбито клеймом у него на лбу: убийца. Что бы Моховы ему ни рассказывали, как бы ни прощали, он сам себя не мог простить, и сам себе не мог помочь. Это был приговор. Назревает война. Либо Леонид приговор, либо приговор Леонида. В зависимости от того, кто одержит победу, тот и будет жить.

Садовский долго думал.

— Позови Романа, — попросил он Лизу. Оставив свою возню, она выполнила его просьбу.

— Его нет, — вернувшись, сказала Лиза. — Саша уговорил Романа на охоту. Марья Петровна поведала.

— Сядь рядом. Ничего не спрашивай. Ничего не говори. Просто выслушай. Что посчитаешь нужным, расскажешь своему брату. Никаких вопросов. Умоляю, сядь! — Садовский говорил решительно. Очевидно, что-то серьезное. Взяв табурет, Лиза села у его постели. Она терпеливо ждала. Леонид снова смотрел в потолок, сосредотачивая себя. Он сглотнул.

— Просто выслушай меня… — начал он довольно спокойно. — Много я насобирал за всю недолгую жизнь, носил, растил… Больше я этого груза не выдержу.

Скажешь, что исповедоваться нужно перед Богом. Он же везде… Пускай слушает, если Он есть. Во всяком случае, тебя я беру в свидетели.

Лиза хотела вмешаться.

— Я просил просто слушать, — напомнил Садовский так же спокойно (что весьма удивило Лизу). — Всё началось очень давно. Мне было лет семь, и я жил в счастливой семье. Мои родители очень любили друг друга. Они работали у барина, у Андрея Мохова. Были у него на хорошем счету, поэтому жили в достатке. Всё бы ничего, да вот барин послал моего отца и его друга с ответственным поручением. Там отец и загинул. Его звали Петром, а товарища его- Иваном. Знакома история, правда? — грустно улыбнулся Леонид. — Цыган ее хорошо рассказал. Я до недавних пор знал ее до того момента, когда Иван сбежал.

Я лишился отца… Ты не знаешь, что это. Ты не знаешь, как живется вдове и сироте. Ты не знаешь, как это жить впроголодь. Не таю, барин матери помогал, но это было совсем не то… Я стал изгоем. Когда у тебя нет отца, ты остаешься без имени и без защиты. Тогда я поклялся, что буду идти на всё и через всех, но я никогда не вспомню, что такое беднота и черствый хлеб. Ещё я дал слово, что накажу виновников моих бед: это семью Моховых и Ивана убийцу. Ивану отомстить не успел: сам на себя руки наложил. Но Моховым- я постарался. Теперь ты знаешь житье-бытье без обоих родителей, знаешь боль, знаешь голод и нужду, знаешь отвержение и беспомощность, знаешь месть… Благодаря мне, — Садовский криво поднял губы. — В моей мальчишеской голове только зарождались эти идеи.

Я упорно работал, чтобы как-то помочь матери. Она ни на что не жаловалась, принимая всё как должное и даже с благодарностью. В то время Андрея Мохова уже не было в живых, и Федр Николаевич стал полноправным хозяином поместья. Дела он вёл на зависть хорошо, деревня процветала, мастерская давала в двое больше дохода, а сам обзавелся супругой и двумя детьми. Моя мать, работая в усадьбе, попала под их влияние. Молодые Моховы не ходили молиться в церковь каждое воскресенье. Они были вольнодумцами и читали Библию без батюшки. В отличии от мамы, я этого не принимал и смиряться не собирался.

Мне удалось собрать единомышленников. Это были мальчишки, мои ровесники. (Один из них был мой сосед, муж Дуни, пропавший без вести алкоголик). Мы собирались поставить барина на колени перед народом. Думали, что можем всё и станем героями. Вольная крестьянам была выдана давно, а мы всё ещё мечтали о свободе и винили во всех бедах Мохова. Это я им внушал то, чего нет, и шел к своей цели.

Однажды мы решили пойти на шантаж. Нам казалось, что это самый хитроумный план. Сначала украсить у барина ценные бумаги, а потом требовать за них чего душа пожелает. Мы залезли на дуб. Он и сейчас стоит у усадьбы. В листьях нас не могли заметить, зато нам видно было всё. Дождавшись, когда хозяева уедут и прислуга разойдется, я слез и пошел в разведку с тем, чтобы, всё проверив, дать своим знак войти в дом. Мне удалось прокрасться во двор через ворота. Я оставил их приоткрытыми, чтобы мои ребята смогли бесшумно пробраться. Тайком я передвигался по двору, прячась, вынюхивая и глядя в оба. Откуда ни возьмись, девчонка с мячом. Судя по ней, это была барская дочка. Стал наблюдать: не могут ее оставить одну на долго, должна появиться прислуга. Няньки не появлялись. Через оставленные мною ворота во двор вошла собака. Девочка бросила мяч и побежала к ней. Она хотела поиграть с собакой. Последней эта затея не понравилась, и та рявкнула. Девочка испугалась и пошла на утек, но было поздно. Пёс был не из домашних. Он кинулся на неё и, схватив зубами за платьице, стал его рвать. Девочка визжала и плакала. «Теперь-то точно узнаю, есть ли кто дома", — подумал я. Никто не выходил. Путь свободен. Пусть собака развлекается с этой Моховой сколько хочет, а мы имеем свое дело. Осталось только позвать ребят… Девочка визжала и плакала.

Мной начало руководить новое неопознанное чувство. А девочка всё визжала и плакала! Я выломал у куста, за которым прятался, ветку и выскочил к собаке. Со всей силы мотнул гибкой веткой пса по морде. Он заскулил и отпустил Мохову. Я бил его ещё и ещё, пока, не прижав хвост, пёс не выбежал так же, как и вошёл. Девочка валялась на земле, не понимая, что произошло. Я ее поднял, стряхнул пыль с платья, поправил его, рукавом вытер ее щеки. Она смотрела на меня заплаканными глазами сначала недоверчиво, а потом протянула мне свой платочек. Я его принял. Мы стояли и молчали.

Вдруг по усадьбе захлопали двери. Я оставил девочку и спрятался на старом месте. На лестнице появилась Марья Петровна и побежала к Моховой. Тут и объявилась гувернантка. Мать её тогда отругала, чтобы лучше работу свою выполняла, но через пару дней та снова что-то начудила и была уволена. Уж слишком она увлеклась вашим тогдашним лакеем, — Леонид усмехнулся. — С тех пор забота о Моховском потомстве перешла на плечи всем известной Марьи Петровны.

— Так это были вы? — выговорила Лиза. — Я думала, что мне всё приснилось.

— Да, это был я… — грустно улыбнулся Садовский. Затем он глубоко вздохнул и продолжил: — Как смеялись надо мной мои ребята, тыкали пальцем. «Слабак!» «Девчонку пожалел!» Они подарили мне с десяток синяков и отобрали платок. На этом наша банда распалась. Я же знал точно, что Моховы мне и за это ответят.

Тогда шла война- мой шанс вырваться. Не смотря на все материнские просьбы, я пошел добровольцем. Там я видел всё… Война- мясорубка. Сколько крови… Сколько смерти… Наш барин, Федр Мохов, на фронте создал и обеспечивал пункты помощи раненным и пострадавшим. Он брал всех: и русских, и немцев, и австрийцев- всех, кого находил в бедственном положении.

Вскоре я понял, что царская армия — гнилое дело, и перешел в красную. Там шли дела более успешно. Красные везде сеяли смуту, привлекая к себе всё больше и больше сторонников. Подпольно они это делали и на фронте. Дали мне как-то задание распространить партийные газетки и листовки по одному войску. Помню, была зима. Я был замечен. За мной началась погоня. Я метался между палаток и окоп, лишь бы спасти свою шкуру. В ту пору я понял, что попал в ловушку и живым мне не выбраться. Вдруг чья-то рука ухватила меня за плечо и ввалила в одну из палаток. Я быстро встал. Там лежало много окровавленных тел. Солдаты были живы и им оказывали помощь. Снаружи начался разговор. Стоящего у палатки спросили обо мне, тот отвечал, что никого тут не было. Несколько людей побежали дальше. Через некоторое время вошёл в палатку Федр Мохов. Он сразу понял, что к чему. «Только не потеряй свободу», — было единственным, что он мне сказал и выпустил меня наружу. Я сразу убежал. Мороз и белизна снега вытрезвили меня от произошедшего и запаха припекшейся крови. Я был спасен. В тот день удалось раздать те бумаги и вернуться обратно. Потом я осознал, что Мохов мог меня сдать в любой момент и иметь от этого выгоду, но он этого не сделал… Тщедушность и доброта меня выворачивали. Я разозлился на Мохова ещё больше.

У красных мои должности сменялись одна на другую, пока я не стал командиром. Но достигнутого мне было недостаточно. Я желал больше денег, больше власти. Торговля за границей приносила очень даже неплохую прибыль. Чем я торговал? Дорогие безделушки, хозяева которых убежали кто куда с приходом коммунистов. Конечно, всё имущество великих русских переходило партии с целью использования во благо родины, но я всё же что-то перехватывал…

Меня едва ли не поймали с поличным. Мне нужно было выслужиться и разогнать все подозрения. Вышел указ об аресте кулаков и конфискации их добра. О, я как раз вспомнил о своей клятве! Избавиться от врага ещё и нажиться на этом- прекрасный вариант! — Садовский шумно сглотнул. — Я… Я не знал тогда, что когда-то буду мучиться целью…к… которой шел всю жизнь… Я наклепал Моховым хорошую статью, и найденная Библия мне особо в этом помогла. Я убил их, Лиза… Я убил твоих родителей… Я- убийца, но это ещё не всё. Далеко не всё ваше имущество было отдано коммунистам. На вас я сорвал хорошенький куш.

Гм! Спросишь, почему всех вас не уничтожили? Очень просто. Сначала меня попросила… нет! Требовала Марья Петровна. Это была отличная лазейка. Разрешение о перевоспитании детей, плюс, соответствующий документ- просто и выгодно. Всё говорило в пользу гуманизма коммунистов. Когда я сдал отчет по работе, партия меня отметила и осталась весьма довольной.

Потом у меня начались другие проблемы. Вы были мне как раз на руку. Я вас использовал. Нет у меня никакого тайного задания. Всё ложь! Мне просто нужно было замести все следы и незаметно исчезнуть. Вместе со всеми вами, с выдуманной историей семьи Беленкиных да с поддельными паспортами, сбежать проще пареной репы. Я не собирался помогать вам, я спасал свою шкуру. Тогда на ваш счет у меня зрел другой план.

После я узнал, что моя бывшая жена, — Леонид тяжело вздохнул, — со своим мужем попали в лагерь. Он находится в ста верстах от сюда. Мне хватило ума, — цинично заметил Садовский, — переписать всё, что я сумел заработать на неё, особенно там много было вашего добра. Это бросило на них все тени. Я должен был вытащить ее оттуда да… и мужа ее тоже.

Когда мы поселились здесь, я ушел, чтобы решить этот вопрос. Их отпустили за очень хорошую плату и всё шло как надо. Там я собирался и с вами расквитаться, но пришла новость… моя жена и ее тогдашний супруг погибли… Домой я вернулся… Ты сама знаешь каким…

Это всё из-за вас! Стоило мне дело иметь с Моховыми, так шло все по наклонной вниз! Не шло! Летело в пропасть! …

— Мне очень жаль…

— Ха! — снова коснулась лица Леонида печальная улыбка. — Жаль… Ты знаешь о ком я говорю. Ты ее видела тогда вечером в вашей усадьбе… Молчишь…

Тогда мне с вами не удалось разобраться. Похоже уже и не удастся… Будь другой расклад событий, ты бы в это время пахала на каторге в пургу. Очевидно, Бог ваш на вашей стороне, раз вы до сих пор живы, а я лежу тут… инвалид! — поизвил он сам себе. — Как бы я расправился с вами? Я написал письмо, которое собирался дать нужным людям. Они бы быстро вас изловили и отправили куда надо. Что, не веришь? — Леонид подтянулся и вытянул здоровой рукой из-под подушки конверт. Он протянул его Лизе. — Видишь? Запечатано. Марка. Адрес. Осталось только бросить в почтовый ящик. Страшно? — Лиза грустно смотрела на конверт. — Вскрой. Читай! … Вслух, пожалуйста.

Голос Лизы ломался, руки дрожали. Она прочла:

Пишу Вам, рассчитывая на справедливые и своевременные меры. Предан автор этого письма партии и Родине и просит Вас правильно понять причины анонимности.

Сообщаю вам, что дети изменника и кулака Фёдора Николаевича Мохова сбежали от своих обязанностей и оказанной им милости СССР и прячутся на данный момент в охотничьей землянке в семидесяти верстах от ×××нского поселка под чужими именами, имея поддельные документы.

Прошу принять соответствующие действия.

Служу партии и народу.

Лиза тихо опустила письмо на колени.

— Я собирался, — продолжил Садовский, — забрать Юру и мать и уйти дальше в какую-то Богом забытую деревушку, где бы мы стали жить под вымышленными именами. Вас же оставил бы здесь вместе с настоящими и ложными паспортами дожидаться своего часа. Ожидание было бы недолгим…

Что ж… Ничего не вышло. Я здесь и рассказываю тебе всё это… Дожили! … Никогда не думал, что стану вылаживаться… а перед Моховой- так подавно… О, что со мною происходит?! — Леонид взялся правой рукой за голову.

— Бог выслушал вас, — тихо сказала Лиза. Затем ровно, не пошатнувшись добавила: — Спасибо, … что открылись.

Наступила пауза.

— Теперь я могу сжечь это письмо? — осторожно спросила Елизавета.

— Да, сожги его и всё, что с ним связано.

Только Лиза захлопнула дверцу печки, как вернулись няня с Юрой и Роман с Сашей. Своими разговором и смехом, они развеяли набрякшее в хижине напряжение.

XIII

В тайгу пришла весна. Многотонные сугробы начали сходить, давая волю хрупким, нежным травинкам. Лиза собрала почерневшие листья прошлогоднего бадана, копившего лечебные силы всю зиму. Это совершенно восстановило Садовского.

Девушка смогла найти в себе сил и уединенно поговорить с Романом об исповеди Леонида. Мохов выслушал сестру и сказал только одно:

— На Бога уповаю, не боюсь; что сделает мне человек?³⁵

Как красиво пробуждается природа! Всему дана новая жизнь, и каждое творение стремиться как можно крепче схватить эту возможность и жить! Жить, несмотря ни на что, по новой и радостно!

Вечером, как обычно, проводилось собрание. Леонид Петрович, хоть и пассивным, но всё же был его участником.

За дверью внезапно зашумело. Все насторожились. Садовский взял ружьё и осторожно подошёл ближе. Шум пропал. Бывший командир рывком открыл дверь, приготовившись к стрельбе, ожидая увидеть медведя или росомаху. Ожидания не оправдались. На улице было темно, прохладно и тихо. Накрапывал дождь. На пороге оказался сверток. Он извивался и мяукал. Садовский огляделся и заметил в дали моргнувшую между деревьев спину бегущего человека. Всё было ясно: подкидыш.

— Лёня, что там? — забеспокоилась Марья Петровна.

— Кажется, у нас гости, — сказал Леонид, оставив орудие охоты у стены, и нежно взяв сверток, внёс его в дом.

Гостю были очень рады. Оказалось, что это девочка, месяцев девяти от рождения и прехорошенькая. Волосы тёмные, черты лица грубые, но ладящие между собой. Вскоре стало ясно почему ее принесли. Девочка оказалась больной. Тело ее было покрыто синяками, ножки искривлены, затылок протертый и плосковатый.

— Мы с этим справимся, — сказала Лиза. — Отвары шиповника, жирная рыба, прогулки на свежем воздухе- и наша гостья будет здорова!

Девочка сначала капризничала, затем удивленно посмотрела на своих спасителей, а потом широко улыбнулась.

— Поскольку она пришла к нам на долго, — улыбнулась в ответ Мохова, — нужно дать ей имя. Как на счет Вера? — посмотрела она на Леонида. — Оно, как мне известно, свободно.

— Хорошее имя, — согласился Садовский, но и остальные не были против.

Вера осталась довольна гостеприимством.

Марья Петровна стала подогревать ужин для девочки, а Лиза — собирать Верины пеленки. Неожиданно из них выпал шнурок, к которому были привязаны мумия птицы, перья и косточки. Вера это заметила и истерически заплакала. Бедное дитя было до смерти запугано этой страшной игрушкой- оберегом. Мохова тут же выбросила её и с большим трудом смогла успокоить Веру.

Девочка быстро привыкла к новой обстановке, да и ее нынешние воспитатели сильно к ней привязались. Это новое лицо скрасило их пребывание в далёкой тайге и вдохновляло на подвиги по имя добра.

К концу апреля Вера совсем похорошела. Она окрепла и начала ходить. Головка её округлилась, выросли прямые чёрные волосы. Вера балакала на своём собственном языке и тем не менее умела командовать всеми. Саша и Юра стали самозабвенными нянями и ни на секунду не оставляли девочку без присмотра.

Настало лето. Тайга поднялась на вершину своей славы и своего могущества. Тысяча и один оттенок зеленого, буйство запахов и неутолимая жажда жизни. Все спешило передать свою энергию, свою силу, свою историю и любовь в сию же секунду, чтобы завтра было ещё прекраснее.

Роман возвращался с охоты домой. Сегодня он нес глухаря. Мохов вышел засветло, чтобы было достаточно времени побыть с Богом наедине. Дорога к хижине была длинной и приятной. Легкий ветер кружил в кронах деревьев, приводя листву в нежный трепет. В вышине кружил беркут, но он не пугал пенье чечевиц, щелканье клестов и старательную работу дрозда. Последнего в тени листьев заметить было сложно, но звуки его усердного труда резонировали от остальных и распространялись за километр. Дышалось легко. Сам воздух был чистым и живым.

Наслаждения Романа красотами природы прервала неожиданность. В пяти десятках шагов от хижины за широким стволом пихты пряталась незнакомка. Судя по ее одеянию, состоящее из суконного бледного, но расписанного цветными нитями халата длиной до колен, шерстяных чулков и кожаной обуви, она принадлежала мелким народностям Сибири, утерянным в толще веков. Сибирячка, выгодно укрытая низкими ветками пихты с фиолетовыми шишками, наблюдала за игрой Веры и мальчишек. Когда девочка смеялась, от наблюдательницы вырывался невольный смешок, когда той что-то не нравилось, печально вздыхала.

Роман следил за этой картиной и бесшумно пробирался ближе. Любопытство взяло над ним верх. Но неудача! Он не смотрел себе под ноги и, когда был совсем рядом, под его стопой треснула сухая ветка. Незнакомка испуганно обернулась. Выражение ее юного лица кричало отчаянием неожиданности. Она отступила назад, придавив куст кровохлебки. Алые хвостики мотнулись к земле, издав едва уловимый мягкий аромат. Девушка, в чертах которой Роман разглядел Веру, обходила его с опаской, вытянув вперёд дрожащие ладони и исковеркано крича:

— Я с миром! Я с миром!

Когда же Рома оказался на расстоянии, она нырнула в кусты и исчезла.

Молодому человеку показалось это всё очень странным. Что она выискивает здесь? Зачем пришла? Только бы это было и в правду «с миром», как она утверждала.

Роман вдруг понял, что непременно должен все узнать и бросился за нею.

— Стой! — кричал он ей вслед. — Стой! Я тоже с миром! Погоди!

Но попытка эта оказалась пустой. Сибирячки либо след простыл, либо она хорошо спряталась. Мохов ещё раз обошел это место, ещё раз осмотрелся и только потом смирился с упущенным.

«Да, интересный случай», — грустно заключил он и, перекинув глухаря через плечо, продолжил путь домой.

На следующий день эта тайна раскрылась. Незнакомка пришла с повинной. Откровенно говоря, она путешественников изрядно испугала. Сибирячка стояла поодаль от землянки, держа за веревку оленя. Она не шевелилась, ничего не предпринимала, а просто ждала, что ее кто-то заметит. Ее заметили. Моховы и Садовские высыпались у своей хижины. Девушка начала осторожно подходить.

— Я с миром! — по-своему выговорила она, остановившись перед русскими, и украдкой поглядывая на Веру. Та ее сразу признала. Девочка подошла к ней и обняла за колени. Незнакомка не удержалась и со слезами радости и боли схватила Веру за плечики, крепко прижимая к себе. Она каждую минуту опасливо глядела на наблюдающих, мол, можно ли? В сладость порадовавшись, сибирячка взяла Веру за руку и пришла с ней к спасителям. Ее глаза бегали от одного лица к другому; она не знала к кому обратиться. Она задержалась на Лизе, потом на Романе, затем снова на Лизе. В конце концов, решилась говорить с ними обоими:

— Я, — она била себе в грудь, — я- Хэрмэн… Хэрмэн, — перед чужаками ее одолело сильное волнение. — Хэрмэн, — повторила девушка снова.

— Хэрмэн, — Лиза прикоснулась к ее плечу, поняв, что та говорит своё имя.

Хэрмэн улыбнулась: ее поняли.

— Я теотеа, — высказала сибирячка, указывая на девочку. — Теотеа еи, — она снова прикоснулась к Вере.

— Ты ее тётя, — помогла Лиза.

Хэрмэн закивала головой, притянула оленя и всунула веревку Роману.

— Олэн, — объяснила она, — он вапш. Олэн. — Внезапно девушка пала перед нашими героями на колени и взмолилась. — Пожавуста! Пожавуста!

— Что ты?! Что ты?! Перестань, — принялись утешать и поднимать Хэрмэн няня с Лизой.

— Похоже дело назревает серьезное, — сделал вывод Садовский, уводя детей в сторону от оленя, и с улыбкой добавил. — Чутье моё подсказывает, что наша семья еще увеличится. Рома, впредь к обеду приноси по два глухаря.

Проницательность Леонида не подвела. Через два часа длительных тяжелых объяснений Хэрмэн, было решено, принять ее жить в охотничьей хижине.

Девушка поведала, что она принадлежит к кетам, что мать Веры, ее старшая сестра, встречалась с Лизой у могилы своего первого ребёнка, что Лиза обошлась с ней добром и та это не забыла. Когда заболело ее второе дитя, черный шаман очень долго камлал³⁶ над ним, но не было никаких результатов. Когда расхворалась сама мать, тот шаман объявил, что Эрликом³⁷ приказано утопить ребёнка в Енисее, тогда айны³⁸ покинут чуму матери и болезни прекратятся. Женщина же не послушала слов колдуна и упросила Хэрмэн отнести девочку к дому чужаков. Она была уверена, что там живут добрые люди (раз Лиза так с ней тогда поступила), что они позаботятся о малышке, что она не умрет. Хэрмэн так и сделала. Шаман и всё остальные думали, что та выкинула ребёнка в реку и ждали ответа от айнов. Больной становилось лучше и кеты восхваляли могущество сказателя. На самом деле, женщина поправлялась от тех новостей, которые ей приносила Хэрмэн, прибегавшая каждый день к хижине и наблюдавшая за тем, как растет девочка и как с ней обходятся. Вскоре шаман пронюхал об непокорности его приказам и не на шутку разозлился. Он усерднее в тот раз камлал над больной. Женщине внезапно стало хуже, и та скоропостижно умерла. В причине ее смерти шаман увидел вмешательство и недовольство подземных духов. Он убедил кетов, что виновна во всём Хэрмэн, что айны забрали их соплеменницу увидав, как девушка бегает к дому чужаков. Дабы Алэл³⁹ не был прогневан на все остальные чумы, племя решило выгнать Хэрмэн. Пускай идёт к своим русским. Пускай погибает в их ручищах.

Никто из ее соплеменников не любил русских. Когда-то цари российские лишили их предков воли и наложили пошлину. Кеты должны были приносить государю пушнину. Это многим пришлось не по нутру, люди бунтовали. Большинство смогло смириться ради мира и безопасности, но были одни, которые слишком ценили и следовали только зову духов. Они отделились. Кочевали вдоль Енисея, Оби и жили особняком. Именно эти кеты вынудили Хэрмэн покинуть родное племя. Язык русский кто-то знал кто-то едва мог слепить два слова. Но все же люди были с ним знакомы, поскольку приходилось общаться с послами за данью. Прошли годы и жизнь своевольцев устоялась под водительством шаманов и вождей. (Признаюсь, что немного мы отвлеклись в глубины истории. Давайте вернемся к нашей бедняжке.)

Девушка неделю бродила по тайге, не находя себе покрова, пока не отважилась прийти к охотничьему домику. Она рассказала, что привела оленя, как благодарность за заботу о Вере и, чтобы задобрить чужаков перед ее большой просьбой, принять под их крышу. Хэрмэн клялась Есем⁴⁰, что не будет им в тягость, а, напротив, помощью, что будет довольна маленьким уголочком и обглоданными костями, лишь бы быть рядом с единственной своей кровинкой, с племянницей. Роман убедил ее, что клясться ничем не нужно и они с радостью предоставят ей хорошие условия и защиту. Хэрмэн ещё раз убедилась, что сестра ее не ошиблась в доброте этих людей, и была сердечно благодарна. Имя, которое дали они девочке, сибирячку удивило и тронуло, но изменять его на прошлое, данное шаманом, она не просила.

Так всё и устроилось.

Хэрмэн старалась изо всех сил угодить, принявшим ее русским. Она помогала по хозяйству, давала много советов по собиранию разных ягод и грибов, по охоте и по пошиву одежды из меха. В Вере девушка души ни чаяла и видела в ней ее матушку, свою сестру, перед которой обещала быть рядом с дочкой. С каждым днем выражать свои мысли становилось кетке легче. Она была прилежной во всём.

Когда Моховы и Садовские к ней привыкли, и девушка немного осмелела, то стала любопытствовать о их богах, шаманах. Ей показалось странным, что в доме этих людей нет ничего, перед чем бы они по временам ломали спины и чему бы угождали из всех сил. Ответы на все неясности Роман взял на себя. Он рассказал ей о Боге и начал всё с самого начала- с сотворения. Хэрмэн выслушала повествование, но в ее представлении многое не укладывалось.

— Вы простхо поклоняетес Богу, и Он ничеаво не хочет от ваас?

— Он требует только действовать справедливо, любить дела милосердия и с смирением и мудростью ходить перед Ним.⁴¹

— И всео?

— Да.

— Вы не приноситте ничего Богу вапшему? Рыбу? Дзверей?

— Нет. Этого всего Ему не нужно. Он любит нас очень сильно. Его Сын, Иисус Христос, принёс Себя в жертву и Своей кровью заплатил за всех людей.

— И… за мене?

— Конечно! И за тебя, и за меня, и за Веру- за всех!

Хэрмэн призадумалась. На ее лице мелькнула улыбка, и она с твердостью добавила:

— Вапш Бог- добрый Бог.

Во время собрания, когда кетка более лучше поняла во что веруют ее благодетели, душа ее раскрылась. Узнав о бескорыстной и безграничной любви Всевышнего, она радовалась, как ребенок. Бог, который не требовал и не ждал выгод от ее поклонения. Бог, который был, есть и будет и никогда не изменится. Хэрмэн с легкостью променяет всё, чему она верила доселе, и что ей внушали с молоком матери, всех богов и богинь, духов и идолов, на то, чтобы лишь слышать о Нём, о Господе. Она решилась. Она уверовала в Бога Иегову. Она сделала это в тот же вечер.

XIV

С рассветом Садовский вышел на улицу. Прошлым вечером он поймал много рыбы и оставил лишний улов в сетях у берега Енисея. К завтраку рыба для восьми человек придётся ко столу.

«Неужели мы здесь застряли на вечно? Никакого движения. Мертвая точка… Что же будет дальше? … И всё из-за чего? Из-за кого?

Паршивый убийца! Когда-то хотел отомстить за отца. Когда-то хотел ответить за убийство убийством.

Никогда и мысли не допущу, чтобы мой сын рос без меня, чтобы его глаза были в слезах, чтобы он не имел куска хлеба… О, да! Для себя ты-герой! А для других? … Чем же ты лучше Ивана?!.. Ничем. Идешь по его стопам. Идешь точно, не сворачивая! Идиот! Только веревка осталась, а так всё выполнил.

Нет! Я не хочу нести его проклятие! Не хочу смиряться! Я буду бороться! … Бороться… Бороться? За что?

Убийца… Убийца… Убийца…»

Когда Леонид вернулся обратно, вся землянка была уже на ногах. Дети резвились, бегая между деревьями, взрослые занимались своими делами. Рыбак передал своей улов в полное распоряжение Марьи Петровны.

— Что это? — поднял Леонид, припертую у входа в хижину березовую жердь. На ней было вырублено лицо и семь поперечных зарубок. — Саша, это ты сделал?

— Не я, — подбежал мальчик, привлеченный необычной палкой.

— Юра, это твоё?

— Нет, папа.

— Мать, откуда это взялось?

— Я не знаю.

— Как эта вещь оказалась тут у дверей? Я, когда выходил утром, ее здесь не было. Выглядит она, конечно, не очень…

— Что я могу сказать, сынок? Я ее раньше не замечала. Может у Хэрмэн спросить? Может она знает.

— А где Лиза?

— Она пошла за голубикой на угощенье.

— Зови сибирячку.

Девушка выскочила из дома и, как только увидела в руках у Садовского зарубки, обомлела. Она отступила назад, взгляд от ужаса был прикован к жерди. Ей не хватало воздуха, и она глотала его ртом.

— Что все это значит? — не понимал Леонид. — Ты можешь объяснить?

Хэрмэн не могла говорить.

— Ты знаешь. Скажи хоть что-нибудь! — затряс ее за плечи Садовский, приходя в ярость.

— Лёня, тише!

— Она всё скажет. Дайте ей только прийти в себя, — заступился Роман.

Кетка постепенно успокоилась. Она, собрав волю, указала на жердь и произнесла:

— Это зло… Это плохо.

— Что ты этим хочешь сказать? — не унимался бывший командир.

— Кеты… они ставят это у впхода в доом тем, кто их отчень обидэл. Они буддут наказыват обитчикха, — каждая фраза Хэрмэн давалась с трудом. — Они сердиятся.

— То есть?

Кетка сказала, что она не знает, что нужно понимать под угрозой березовой ветки, что всё зависит от того, как истолкуют послание богов черный и белый шаманы, но ничего доброго точно ждать не стоит.

— Я ничего такого не хотэла… — расплакалась девушка и приняла совсем жалкий вид. — Это я виноват! Я!

— Ты ни в чем не виновата, — сказал Роман.

— Нюни разводить мне тут не надо! — отрезал Садовский. — Этого только не хватало! Спокойствие! То, что зарубки здесь появились говорит об одном: кеты были тут совсем недавно и они близко. Отныне никто не отходит от хижины дальше двух шагов. Это небезопасно… Лиза, надеюсь, скоро придет?

— Должна подходить, я думаю, — ответила няня.

— Вот и хорошо. Всем ясен мой приказ?

— Так точно! — сказал Саша.

— Ясно, — подтвердил следом Юра.

Вера же была согласна со всем, так что брать с нее ответ было лишним.

Марья Петровна приготовила завтрак и накормила детей. Другим и кусочек не лез в рот.

Хэрмэн все ходила взад да вперёд, не находя себе места. Прошло пару минут и она, взяв жердь, положила ее перед Леонидом.

— Лиза… она не придет, — сорвалось с ее уст.

Садовский поднял на неё испепеляющий взгляд.

— Они ее забрали… Это точно!

Он встал.

— Почему ты так думаешь?

— Им нужен один. Один должен наказываться… Эрлик и Еся моглий указат на Лизу шаману.

— Почему она? Почему именно Лиза?

— В Лизе ест сила. Духи и боги это чувсвоват.

Невольно из груди Садовского вырвался стон.

— Нет! — возразил Роман. — Только не Лизонька! Боже, сохрани ее! Хэрмэн, скажи, куда они могут ее увести? Что с нею могут сделать? Она не пострадает? Что мы можем сделать?

— Я… Я не знаю, что с ней будет, — испугалась кетка.

— Хэрмэн, скажи только, где ваше племя находится? — взял дело Садовский свои руки.

— Нужно идти на север, вверх по реке сорок рек.⁴² Там между гор ест долина. Там. Там они живут.

— Всё ясно, — решил Леонид. — Слушать меня всем! Нужно уходить отсюда и срочно.

— Что?

— А как же?

— Ваша задача собрать всё и всех и идти за Романом. И во всем его слушаться!

— Лёня, куда пойдем?! — возмутилась Марья Петровна. — Что ты такое говоришь?! Как же Лиза?

— Матушка, я сказал, что вы собираетесь и пойдете за Романом.

— Лёня! — хлопнула няня в отчаянии ладошками.

— Что всё это значит? — спросил у Леонида Мохов.

— Иди за мной, — командир вошёл в землянку. Он отрыл среди вещей компас. — Держи! Иди строго на северо-запад сто пятьдесят пять верст. Вы должны выйти к озеру. От него подниметесь в гору на ровный участок. Там, среди берез должен стоять дом, самая настоящая русская изба, — Садовский начал заряжать ружьё. — Не удивляйся, Рома. Это всё вам по закону принадлежать должно. Андрей Мохов, отца вашего дядя, был заядлым охотником. Любил приезжать сюда. Дом тут построил и землянку эту собрал. Отца моего брал в помощники, и я однажды попал сюда, за месяц как его не стало. Запомнилось все очень хорошо. Когда уже, — достал он коробку пуль, — с войной перебранка вышла, не до охоты было уже и Федр Мохов не нашел разрешение на сибирские постройки. Зато их нашел я… Это к сведению. Возьми ружьё и пули! — Садовский вышел, собрав себе какие-то пожитки. Он развязал оленя и нагрузил его.

— Стой! — крикнул вслед Роман. — Я это не возьму, — протянул он оружие обратно.

— Нет, возьмешь! Я не допущу, чтобы хоть один коготок дикого зверя угрожал нашим детям. Дорога предстоит неблизкая. Всякое может быть. Ночевать даже в лесу будете. Не спорь! Делай, как я говорю!

— Я с вами пойти, — заявила Хэрмэн. — Я же знаю болше.

— Скажи, — сглотнул Леонид, — что мы им сделали, что они так озлобились на нас?

— Вы… — собралась кетка, — не почитали Холлай⁴³ и зажгли чужой огон…

— Я не понимаю, — сказал Роман.

— Холлай охраняэт места. Она стоит ниже по реке.

— Это должно быть то дерево с лицом. Под ним ещё звери убитые были, — поняла няня.

— Да… так, — согласилась Хэрмэн. — А огон это свето. Его зажигаит толко шаман по милоасти богов.

— Ох-х! Придумать же надо было такое! — вспылил Леонид, собираясь сесть на оленя. — Ладно, я заберу Лизу и догоню вас. Оставаться здесь опасно.

— Возмитте меня с тобой, — остановила его девушка. — Они вас… могут убит.

Леонид остановился:

— А Лизу?

Хэрмэн опустила глаза.

На скулах Леонида, обросших бородой, заиграли желваки. Ему многое стало ясно.

— Станут ли они тебя слушать? — спросил он совсем тихо. — Тебя же выгнали. Что ты можешь сделать?

— Я…

— Иди с Романом. Ты Вере нужна… Чему бывать, того не миновать… а бороться всё равно надо… — он оглядел своих соратников. — Собирайтесь и побыстрее! — Леонид вскочил на оленя, взглядом попрощался с Юрой. Мальчик доверчиво смотрел на своего папу, совсем не понимая, что происходит. — Через полчаса, чтобы вас здесь не было, — продолжал Леонид, — и, пожалуйста… — его грозный вид посмирнел, — молитесь. Молитесь за нас.

XV

Лиза дорогу не помнила. Она едва ли могла осознавать, где она и что случилось. Поначалу, Мохова боролась, кричала, бежала, спасалась. Теперь сил в ней не осталось. Она утихомирилась и, признав своё бессилие, смиренно сдалась. Ее привели связанную в долину, окруженную горами, за которыми начало прятаться дневное светило. Здесь один за другим стояли чумы из бересты и кожи, из которых выходили ротозеи, чтобы посмотреть на неё. Они отличались тем, что не были высокого роста, имели темные прямые волосы, высокое переносье и покатый лоб. Лиза нашла много общего между их внешностью и одеждой с обликом Хэрмэн и Веры. Она поняла: кеты. Почему они ее схватили? Что она им сделала? У Елизаветы рождался вопрос за вопросом, но никто ей ответа не давал. Эти люди говорили, говорили много. Из всей массы слов Мохова не могла угадать ни одного, кроме «Эрлик», «айны», «Еся» и «шаман».

«Господи, на Тебя уповаю», — молилась она.

Кеты ее привели в одну из чум, стоявшую от всех остальных особняком.

Человек, одетый в грязные, дырявые одежды, прыгал перед огнем, стоящим в центре чума. Он бил в бубн и в такт звукам произносил растянутые, многозначные слова. Чум изнутри был обставлен лапками животных, мумиями птиц, вырезанными их дерева разных пород и с разными украшениями статуэтки и ымыши⁴⁴. Пахло здесь паленной кожей и сосной. Было душно.

Лизу бросили на землю перед костром.

— Ты здесь, — сказал шаман на своём наречии и повернулся к пленнице. (Автор просит у читателей прощения. Он опускает здесь, в диалогах кетов, их подлинный, кетский язык, в виду его сложности написания, произношения и понимания. Автор будет писать на русском языке, дабы читателям была ясна суть разговоров.) Его чёрные одежды и мумия большой чёрной птицы, служившая головным убором, придавали ему грозный и устрашающий вид. Он взял из чаши рукой рыбьего жира и брызнул в огонь. Он зашипел. Шаман снова начал говорить:

— Четырехсторонний каменный таган,

Четырехпуповая мать-огонь,

Белым пеплом одевайся,

Бело- пламенный огонь-мать.

Четыре пуповины имеющая огонь-мать,

С землей одинаковая пуповина,

С синим небом одинаковый язык⁴⁵. — казалось, что шаман совсем забыл о пленнице, но, когда он окончил обряд, глаза его поднялись от огня прямо на Лизу. У последней пробежали от этого мурашки по коже. — Непочтение Холлай, чужой огонь, осквернение матери-природы, совращение с пути истинного поклонения, — начал он. — Достаточно терпел вас Еся. Эрлик примет месть на себя. Дабы избежать проклятие всего народа, должна быть принесена жертва умилостивления. Боги требуют жертвы. Они ее получат, — жадная ухмылка исказила темное лицо.

Лизу вывели наружу и оставили у огня перед чумом на всю ночь. Несмотря на то, что был очень тяжёлый день, уснуть у костра она не могла: ей было страшно.

Едва ли занялся восход, ее схватили за подмышки и поставили перед племенем. Черный шаман высказал перед народом длинную речь. Кеты во всем бесспорно соглашались. Выступил и другой человек, одетый более пышнее и богаче, чем остальные, очевидно, вождь.

— Вот встаёт солнце, — продолжал черный шаман. — Еся готов принять жертву. Мы поведем ее к священной березе и заколем там.

— Да будет снят с кетов гнев богов! — провозгласил вождь и народ одобрил такое решение.

— Не так мы должны поступать! — возразил вышедший вперёд другой шаман. Он был во многом похож с черным. Отличала же его опрятность, светлые одежды и опахало. — Твое время было ночью, теперь мне настал час глаголить. Соблюдай же все предписания до конца, раз уж ты такой ревнитель о служении.

Тот заерзал зубами и стушевался.

— О, свободный народ! — воззвал белый шаман. — Доподлинно нам известно, что эта обвиняемая смогла поставить на ноги больного ребенка нашей соплеменницы, — народ утвердил информацию. — Шаман не мог ей помочь. Он камлал много, но ни мать, ни дитя не исцелилось. Эрлик не пускал их душ. Какой же силой обвиняемая могла это сделать? Может быть есть что-то сильнее в ее реках, что айны не устояли?

— На что ты наводишь? — лицо черного сказателя стало пунцовым. — Ты хочешь сказать, что наши боги бессильны?!

— Нет, — спокойно ответил оппонент. — Я говорю о живой воде⁴⁶. Может быть нам стоит быть более снисходительными. Возможно высшие правители наказывают нас за нашу неосмотрительность?

— Ты что творишь?! — не выдержал черный шаман. — Ты стал, как Ежимош?!⁴⁷ Ты решил полностью прогневать иччи!⁴⁸

— Порядок, — усмирил его вождь.

— Мне дано было видение! — говорил во всеуслышание белый шаман. — Девица не должна быть заколота у березы. Я видел медведя. Кайгусь⁴⁹ решит, что делать. Алгысчан кизи,⁵⁰ — обратился он к одному старцу, — соверши это дело. Еся ожидает.

— Я ее поймал. Я ее хозяин. Я пойду тоже, — заявил жрец Эрлика.

— Нет. Отныне она во власти медведя, — сказал белый служитель. — Твоё время после заката солнца. Тогда бей в бубн и взывай к Эрлику.

Черный шаман, как бы ему этого не хотелось, но оказался связанным по рукам и ногам. Какая страсть бурлила в нем, чтобы ублажить иччи! Но кто это мог понять?

Старик, Алгысчан кизи, вёл Лизу за веревку. За ними следовали несколько пар юных кетов с какими-то чашами в руках. Они поднимались на гору.

Сердце у Лизы сжалось. Она понемногу стала понимать, почему кеты столько говорили, к чему все эти обрядности и что ведут ее точно не домой… В горле пересохло.

«Боже, что со мною будет? Что со мною будет?»

«Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей. …ибо Я Господь, Бог твой; держу тебя за правую руку твою, говорю тебе: «не бойся, Я помогаю тебе»,⁵¹— сказал ей нежный Голос. Лиза доверилась ему. Этот голос слышала она и раньше. Она знала Кому он принадлежит.

Путь к самой вершине горы оказался не из легких, а старец не выделялся терпением. Поспевая за ним, ослабленная голодом и усталостью Мохова много раз падала. Камни, острые выступы оказались для нее настоящим испытанием. К концу их дороги ее ноги и руки были полностью избитыми и исцарапанными.

У верхушки горы, окутанной пышным темно-зелёным ковром старых елей и сосен, стояла одинокая береза. Ее белый ствол, объятый бирюзой дребезжащих листков, на фоне серых мрачных хвойников, выглядел невинно и даже весело.

Алгысчан кизи выполнял свою работу беспристрастно, строго по преданиям. Он соблюдал обряд с совершенным безучастием. Слаживалось такое впечатление, что совершать подобные жертвоприношения входило в его ежедневные обязанности. Старик крепко привязал Лизу к березе. Снявши с своей высокой шапки две ленты, белую и синюю, он обкурил их подожжённой серой травой. Раздался терпкий запах. Затем ленты были привязаны к ветвям березы. Тем временем молодые люди разожгли с западной стороны от священного дерева костер.

Старец стал ходить вокруг березы согласно движению солнца. За ним следовали другие кеты. Один нес в руках черпачок и чашу с молоком. Следующий за ним тоже держал черпачок и чашу, но с чем-то бардовым. Третьи же шли с ветвями березы.

Будучи во главе шествия, Алгысчан кизи то бубнил, то пел выученные наизусть таинственные слова. Из чаш черпачками выплескивались на березу молоко и вино. Носители березовых ветвей всё то время били лоб перед деревом.

Церемония вокруг священной березы прошла три раза, после чего старший кет смолк, а люди с чашами выпили оставшееся их содержимое. Всё окончено. Кеты поспешили убраться оттуда. Старик немного отстал от своих соплеменников. Его пустой взгляд на минуту остановился на жертве. Он ещё что-то сказал и ушел.

Жуткая тишина.

Небо помрачнело.

— Смотрите, смотрите! — кто-то закричал среди кетов в долине. — Eșt holət!⁵² Она портится.

Черный шаман вышел из своего чума. Его лицо, испещрённое морщинами, исказила гримаса, похожая на удовлетворение.

— Еся идет за жертвой, — решил он.

Старец со своими помощниками уже вернулись с горы. Ожидая грозного дождя, кеты стали собирать всё, что могло бы намокнуть и испортиться.

Внезапно из лесу к ним кто-то выскочил на олене. Это был Садовский. Он ещё из далека заметил среди чумов черного шамана, интуитивно понял, что с ним нужно разговаривать и с него ответ брать. Олень бежал, ни перед чем не останавливаясь. Он во мгновение ока пересек лагерь кетов, разбивая засуетившуюся толпу, перепрыгивая через костры и чаны, гордо держа коронованную рогами голову и не забывая оизяществе движений даже в момент бега. Животное остановилось перед самым носом чёрного шамана, пыша горячим воздухом ему в лицо.

— Где она? Что вы с нею сделали? — спросил в упор Леонид.

Шаман поднял на него презрительный взгляд и ничего не сказал. Да, это был бравый русич. Чтобы его одолеть понадобилось бы сил не менее четырех кетов. Но он один, а нас много. Он обезоруженный, а мы…

Садовского со всех сторон окружили лучники. Они приготовили свои стрелы, смазали из протухшим рыбьим жиром, от чего в воздухе к противному напряжению прибавился противный запах. Любой знак от вождя или шамана, и кеты атакуют. Силы были неравны. Колдун от этого злорадствовал в своей душе. Даже если неприятелю и удастся убежать, яд жира, проникший в кровь слегка задетой стрелой, убьет его через пару часов. Он не жилец.

Вождь долго не объявлялся, и шаман едва ли не взял бразды правления в свои руки. Оставались секунды, чтобы тот дал взмах рукой, но внезапно из толпы вырисовался главарь. За ним шлепал скукоженный старостью кет. Этот старик был из немногих, кто ещё худо-бедно помнил со дня разделения народа русский язык. Вождь принял мудрое решение и взял его в качестве переводчика. К ним же присоединился и белый шаман.

— С миром ли ты? — спросил у нежданного гостя правитель. Переводчик перевел доступно.

— Вы украли нашего человека, — сдержанно сказал Леонид. — В зависимости от того, что с ним сейчас, будет мир или не мир. Итак, я спрашиваю: где она? Что вы с нею сделали?

— Она приносит несчастье в наши чумы! — вмешался черный шаман. — Во имя спасения народа мы должны были избавиться от неё. Так нам указали боги.

У Садовского отлила кровь от лица.

— Убили? — еле слышно выговорил он. Леонид почувствовал, как с этим словом всё оборвалось у него внутри.

— Она ждет своего часа у священной березы, — указал белый шаман на верхушку одной из дальних гор. — Небо портится. Еся, мать-земля и Эрлик будут решать о ней.

— Кого вы пытаетесь запугать своими богами?! — не выдержал Садовский. — Знаете ли вы, Кто с ней? Знаете ли вы, в Кого она верит и Кому поклоняется? — голос Леонида был уверенным, а слова убедительными. Он не понимал толком, о чем он говорит. Не что иное, как поток негодования хлынул из него. Леонид не в силах был его остановить. — Бог богов и Господь господствующих! Иегова- имя Ему! Ему подвластно всё и вся. Он властвует во всей вселенной и в каждой былинке. Перед Ним все ваши боги меркнут и забиваются по углам, пища о пощаде! Ни один из них не осмелится и пальцем прикоснуться к той девушке, потому что Сам Иегова охраняет ее!

— Это что, вызов?! — на лице чёрного шамана дёрнулся мускул.

— Это не подлежит даже спорам! Впрочем, как хотите!

— Я уверен, — в глазах колдуна появился злой огонек, — ее кости уже растаскиваются по тайге дикими зверями.

— Нет! Не бывать тому!

— Что ж, если это, действительно, так, — начал шаман, но его прервал рокот грома. Повеяло холодом и резко стемнело всё вокруг.

— Eș deșij!⁵³ — закричали, испуганные кеты.

По небу расстлалась яркая молния.

— Eș də bok!⁵⁴ — заорали они, в страхе разбегаясь кто-куда.

— Если это, действительно, так, — продолжал свою мысль жрец Эрлика, как будто бы ничего и не произошло, — то иди приведи жертву сюда. Если она будет цела и здорова, то это будет доказательством, что Бог ваш силен. Мы признаем, что наши властители беспомощны, будем обходить ваши территории стороной и вы никогда о нас не услышите. Если же вернешься ни с чем, а ты обязан будешь вернуться, защитить честь, то… — кет посуровел, — хулителя богов неба, земли, преисподней и духов тайги ждет та же участь.

— Договорились, — проговорил Леонид и приударил оленя. Они помчались в горы.

Черный шаман подал незаметный знак одному из оставшихся лучников. Тот по приказу натянул тетиву и прицелил ядовитое острие в спину седока. Белый шаман положил руку на стрелу. Стрелок в недоумении остановился.

— Это битва не человеков, а богов, — объяснил тот. — Пусть боги решат, кто из них сильнейший.

«Да, Леонид Петрович! Ха-ха! — думал про себя Садовский. — Такого я от тебя не ожидал! Хух! Даже как-то легче стало! Даже понравилось! Теперь всё дело за Богом…»

Заморосил дождь.

Постепенно он нарастал пока не превратился в настоящий ливень.

Леонид не видел и не мог разобрать ничего дальше одного метра. Он слез с своего скакуна и вёл его за собой.

— Лиза! — кричал он, пытаясь пересилить неистовый шум взволнованных ветром деревьев, падения тонны воды и раскаты грома. Откликов не было, хотя Садовский прошёл достаточно далеко. Слагалось такое впечатление, что он орет и идет в полную пустоту. Вскоре мужчина совсем потерял ориентир. Он не знал идет он вверх или вниз, вперед или назад. Всё было мокрым, скользким и холодным. — Лиза! Лиза! Лиза! Лиза! Ли-за-а!

XVI

Дождь утих к утру.

Лиза, промокшая до нитки, стояла также привязанной к березе. Тело ее продрогло и ныло от обездвиженности. Как же хотелось освободиться!

«Господи, неужели это всё? Неужели здесь закончится мой путь и служение Тебе?

Не моя воля, Отче. Твори, что угодно Тебе.

Попрошу у тебя только о двух вещах. Позаботься, пожалуйста, о моей семье, семье Садовских и о Хэрмэн с Верой. Всё они очень нуждаются в Твоей помощи. И ещё, — у девушки задрожал подбородок и перед глазами поплыл туман, — прости им. Прости этот народ. Они не знают, что делают. О, если бы они знали о Тебе, если бы можно им было это донести, если бы кеты увидели Твою любовь, они бы ничего такого не сделали бы… О, Боже, я бы так хотела показать им Тебя! …

Отче мой, благодарю Тебя! — Лиза подняла взор вверх. — Кто я? Кто я, Господи, что Ты столько милуешь, внимаешь и не покидаешь меня? Кто я?

Преклоняюсь пред Тобой и говорю: Ты — мой Бог. Всё вверяю в руки Твои…»

Не долго стояла тишина. Внезапно в кустах что-то зашевелилось. Это что-то было громадным и обросшим шерстью. Раздался голодный рев и перед Лизой появился медведь.

Сердце у Лизы екнуло.

«Господи…»

Он почуял ее запах за много верст отсюда и не ошибся: добыча не была тяжелой.

Медведь стал на задние лапы, от чего казался еще страшнее, и снова заревел во весь голос. Из его пасти с белыми острыми клыками стекала слюна. Зверь опустился и, принюхиваясь, стал медленно подходить к своей добыче.

Девушка вспомнила, что дядя ее отца ей как-то рассказывал, как спасаться от диких разъярённых животных. Если не получается прикинуться мертвым, то нужно петь. Лиза решила воспользоваться его советом. Она начала петь. Сначала голос ее был с хрипотцой от подступившего к горлу кома, навеянного страхом, но после она осмелела:

Как сильна основа, святые, для вас,

Положена Господом в Слове Его!

// Что больше сказать может Слово Его,

Чем то, что убежищем стал Он для вас?//

Во всякое время и во всякий час,

В нужде и беде, иль во счастливый час,

// В дому, на пути, на полях иль в морях

Рукою Своей подкрепляет Он вас.//

Когда заливают потоки греха

И страшные волны порока и зла,

// И там Бог поможет, как Он обещал.

«Я вас не оставлю!» — Он нежно сказал. //

Медведь подошёл совсем близко. Он обнюхивал тело Лизы. На своей коже она чувствовала его тяжелое дыхание. Животное вдыхало запах ее ладони и случайно коснулось ее мокрым носом. Лиза ощутила, как на лбу у нее вышел пот. Она сглотнула и продолжила:

Когда испытанья лежат на пути,

Моя благодать и любовь впереди,

// Ничто никогда не причинит вреда;

Я сам охранять буду вас повсегда.//

Уши медведя напряглись. Он обернулся, что-то учуяв. Лизе стало совсем дико. Вскоре из-за сосен и елей, куда устремили свой взгляд зверь и его добыча, кто-то выбежал. Их было двое. Это были люди. Они спешили к ней. Одежда их- старые лохмотья, походящие на пижамы. С каждой секундой их приближения Лиза замечала в них до боли знакомые черты. Она обомлела. Сердце ее выскакивало из груди.

Медведю картина эта не понравилась вовсе. Он заурчал и убежал прочь.

Лиза не верила своим глазам. Да! Это были они, ее родители! Её отец и мать!

— Кто с верой слова Иеговы принял, — стал петь Федр Мохов последний куплет, подходя с трепетом ближе к дочери, словно к чуду, которое он надеялся увидеть всю жизнь и теперь боялся спугнуть его.

— Тот крепость и щит от врагов увидал, — подпела Наталья Михайловна со слезами на глазах.

Лиза присоединилась к ним. Никакие слова в целом свете не могли более яснее дать понять о их переживаемых чувствах:

// Душа! Если враг восстаёт на тебя,

Никак никогда не оставлю тебя. //

XVII

Всю ночь Леонид брел по тайге. Всю ночь он боролся с силами природы. Он проиграл. Дождь утих только к утру. Чувство безнадежности и разочарования угнетали его, как и намокшая на нем тяжелая одежда. Садовский шел, еле переплетая ноги. Он понимал, что потерялся сам, потерял Лизу и потерял всякую надежду на лучшее, на светлое.

Леонид несколько раз взбирался на высокие деревья чтобы осмотреть местность и сориентироваться. Но кругом он видел одно и тоже: леса, леса, леса, леса…

— Лиза!

Нет ответа. Ни одного звука. Он опоздал. От осознания того, что ее руки, ноги обгладывают хищники, что всех он отправил за тридевять земель и с ними может случится всё, что угодно и что во всём этом виноват он один, волна отчаяния поглотила его.

— А я ведь чуть Тебе не поверил! — язвительно бросил Леонид ввысь.

Он шел вперёд. Бесцельно. Бессмысленно. Он шел, ибо знал: одна остановка- и он сойдет с ума от безысходности. Садовский давно отпустил оленя, но чуткое животное верно шагало за своим хозяином. Леонид погладил его по морде:

— Один ты со мною остался, товарищ. Товарищ! А это не плохая кличка. Правда? — он заглянул в чёрные трепетные глаза зверя. События жизни вскипятили его кровь снова. — Э-эх-х-х-х…

«К чему ты бежал? Чего добился? — пытался Садовский разобраться в себе. — Ты хотел славы, богатства, величия, почитания, независимости… Влип же ты, идиот! Добился своего! Нечего сказать! Сам остался ни с чем и сколько людей сделал несчастными! Сколько людей из-за меня страдали и страдают! — перед ним промелькнула вся его жизнь. — Ненавижу себя! Ненавижу! — Леонид серьезно призадумался: — Славы? Богатства? Независимости? — он понял, что очень давно забыл об этом, как об совершенно ненужном. Куда же они подевались? Неужели они утратили свой смысл и значение? — Они погибли. Они свалились в пропасть вместе с… Еленой… Странно… Я ничего не чувствую… Неприятный осадок только… Что это? Неужели я не любил всего этого?! Не любил славу? Не любил Лену? Неужели я обманывался? Неужели это неправда? … Куда я забрел? Сам себя загнал в плен! Сам себя заковал в кандалы! …

Сколько обмана. Сколько коварства. Сколько злости.

Я своими руками убил невинных людей. Я своими руками заставил страдать ни в чем неповинных людей, и ещё бы дальше пошёл. Не остановился бы.

Моховы жили бы спокойно. Мать и Юра остались бы в деревне. Она бы им бесконечно радовалась, а он бы был ей опорой в старости. Рома бы закончил учебу и процветал в своем труде. Саша был бы под заботой родителей беспечным ребенком. А Лиза… Лиза бы лечила людей в деревне, приняла бы славу хорошего лекаря, вышла бы замуж и имела бы прекрасную семью. Как знать, быть может Владимир делал все из чистого сердца… А я? Я всё испортил. Ненавижу! — Леонид почувствовал, что он с головой уходит в болото. Выхода нет. Выхода нет. — Лиза бы сказала, что выход есть и он в Боге, — на секунду Садовскому стало теплее, но холод не заставил себя долго ждать. — Но где Он, когда так нужен?! …»

— Бог! — заорал он в небо. От отчаяния и гнева его голос исказился. — У меня нет больше сил! Я устал смертельно. Я — паршивый человек… Мне самому от себя противно. Я сдаюсь! — Садовский упал на колени и заплакал в голос. — Помоги мне! Покажи мне Себя! Докажи мне Себя! Если Ты есть, то сделай что-то в моей жизни! Сделай что-то с моей жизнью! Я сам уже не вынесу… Слышишь?

Когда Леонид оправился и продолжил свой путь, уже смеркалось. Неподалеку пробежала рысь и одиноко закричал зяблик. Температура воздуха начала снижаться и это изменение хорошо ощущалось через мокрую одежду. Вдалеке послышались странные звуки.

— Лиза? Лиза! — бросился туда Садовский.

«Неужели это она? Неужели я найду ее? Наконец-то! — внутри у него всё грохотало. В эту минуту он понял, что эта девушка слишком много значит для него. Как жаждет он увидеть ее глаза, ее улыбку и услышать ее голос, особенный и самый дорогой, который бы смеялся, пел и говорил о чудном Боге. — Просто не верится, что всё теперь… позади…»

Садовский встал, как вкопанный в землю. Сердце радостно уже не колотилось. Мужчина почувствовал, как оно упало в пятки. Перед ним было то, чего он не ожидал вовсе. Высокие серые стены с колючей проволокой наверху.

«Вот мой и конец, — понял Леонид. — Говорят, от судьбы не уйдешь… Похоже правду говорят. Интересно, от судьбы или от Бога? … Не знаю… Нашел я своё пристанище… Дальше иди не куда. Преступник должен быть наказан.»

Садовский всё снял со своего верного спутника и, отпустив его домой, к своим, пошёл искать вход в тюремный лагерь.

— Чего тебе тут надо? — крикнул на него один из охранников у ворот тюрьмы.

— Я — нарушитель всех законов против человека. Я завидовал. Я лгал. Я крал. Я убивал, — признался Садовский, протянув к нему руки, чтобы солдат мог наложить наручники. — Арестуйте меня и заприте в одиночной камере до конца моих дней. Я это полностью заслужил.

— Тебе что, деревенщина, заняться нечем? — с угрозой подошёл другой охранник.

— Садовский Леонид Петрович. Это имя должно быть вам знакомо. Меня разыскивают.

— Ты что газет начитался и возомнил себя командиром Садовским? — не верил первый солдат.

— Мне сейчас не до шуток! — отрезал Леонид. — Я- командир Садовский. Я нарушил законы СССР. Из-за меня был ошибочно задержан погибший генерал Пиров. Неужели вам и этого не известно?

— Псих! — громко шепнул на ухо первому охраннику его сослуживец и рассмеялся.

— Тебе жить надоело?! Иди ты в свою деревню и не мельтеши тут перед глазами! Мы с таким, как ты, быстро управу найдем! Знаем, что делать!

Заметив, что назревает что-то интересное, сюда начали сходиться другие бравые ребята.

— Думаю, что начальство ваше знает лучше, что нужно со мной делать, — с невозмутимостью в голосе ответил Леонид. — Позови его. Кто над вами? Не Зосимов ли?

— Слышь ты, мужик, — вмешался другой, — иди-ка ты подобру-поздорову выспись. Белочка твоя ускачет и вернешься к прежней жизни. Будешь завтра уже спокойно на колхозе своём работать и нам ещё спасибо скажешь.

— Мы, мужик, командира ищем, — сказал снова первый охранник, став увереннее на ноги и оперившись обеими руками о ствол винтовки, — а не деревенщину какую-то. Ты нас не обманешь!

— Я вас не обманываю! — возразил Садовский.

Охранник выругался. Другие служивые расхохотались.

— Анекдот!

— Во дает, а?

— А что, если это правда? — вдруг засомневался кто-то.

— Да ты что! — сказал один из них. — Знавал я командира. Он на столько честолюбивый и чистоплотный чеснок, что в таком виде, как этот чукча сейчас, не осмелился даже в уборную выйти!

Раздался очередной всплеск заливистого хохота.

— Так что, мужик, — сплюнул сторож, — по-доброму уйдешь или как?

Учуяв неладное, стоявшая на поводке у одного солдата овчарка, залаяла.

— Я не уйду, — отколотил Садовский.

— Ну, ладно, сказал его собеседник. — Ребята, а ну идите проучите этого, чтоб ходить тут ему неповадно было.

— О! Совсем другое дело, — поддержали солдаты такое решение и кинулись выполнять его.

Силы были не равны. Служивые быстро скрутили Леонида и потащили в лес. Отойдя подальше, они скинули его и каждый щедро наградил мужика по пару пинков тяжёлыми сапогами. Удары сыпались один за другим.

— Хватит с него, — решил кто-то. — Пускай валяется.

— Ох, сапоги только измарал!

— Смотри какой чистюля! Может это ты Садовский?

— Типун тебе на язык!

— Ха-ха!

— Полно! Хватит. Пошли. Мы и так свои посты оставили. Не доставало, чтоб кто-то ещё заметил.

— Да, тебе, Васька, точно выговор сделают!

— Чёрт бы тебя побрал!

Солдаты ушли.

Садовский огляделся вокруг. Настал вечер. Возле него стоял и глазел его верный скакун. Леонид попытался встать. Всё тело ломило и болело. Он едва ли смог выпрямить свои ноги. Голова кружилась, перед глазами бегали мошки. Раненный шагнул к оленю и оперся о него. Со временем в глазах посветлело и шаг стал тверже. Во рту был неприятный горький привкус. Садовский коснулся к своим губам. У их уголков он ощутил ручеек спекшейся крови.

— Я же тебе, дурак, сказал идти домой, — погладил он оленя. — Чего же ты не пошел? Что, тоже не приняли, как меня? … Спасибо тебе, Товарищ. Хорошее у тебя сердце… Пойдём потихонечку… Нечего нам здесь с тобой делать.

Опираясь на спину животного, Леонид поковылял дальше. Вскоре они набрели на речушку, где Садовский мог хоть немного смыть с себя грязь, кровь и прийти в чувство от холодной воды.

На небо вышла полная луна с миллиардами звезд. Ее свет мягко касался макушек дремлющих деревьев. Тайга была тиха и глумлива в то же время. Под кустом шуршала мышка, ища себе еду, кругом квакали лягушки, перебивая целый хор сверчков. В природе всё неизменно прекрасно. Так же было и ровно год, и десять назад. Так оно и будет продолжаться. Всё останется, а человек уйдет со своими радостями и горестями, весельями и переживаниями.

Садовский сел на поваленное бревно и закрыл лицо руками. Перед его глазами стояла одна картина: разодранное тело Лизы. Он давно признал свою беспомощность. Что он может сделать теперь? Досадуя на самого себя, Леонид застонал. Он встал и начал ходить взад- вперёд. Товарищ удивленно наблюдал за его странными движениями.

«Речка слишком мелкая, чтобы утонуть. Веревки нет. Ножа нет. Ружья нет. Хищников не видно и в помине. Бог вообще меня не слышит… Прекрасно! Терпеть эту жизнь я больше не могу!»

Леонид остановился. Вдалеке он заметил маленькую яркую точку. Это был огонь.

«Кеты, — понял Садовский. — Как раз то, что надо. Я никого не нашел. Они-то меня и избавят от мук. К тому же после обработки русских солдат, они за делом сильно не утомятся.»

Леонид сел на Товарища и помчал к тому огоньку. Он мысленно попросил прощения перед Лизой, перед матерью, перед сыном, перед Романом, Сашей, Хэрмэн и даже Верой. Уверенность в правильности такого решения надёжно укоренилась в его мыслях. Предвкушение близкого освобождения от страданий приносила ему даже какую-то радость.

Дорога к огоньку не была близкой и не была лёгкой, но Садовский не собирался тормозить и оглядываться. Ему нужна была свобода. Он чувствовал всей душой, что она рядом. Стоит только добежать.

Леонид слез с Товарища и сам проламывал себе путь через разросшиеся кусты, тернии и размашистые деревья. Он вырвался на маленькую полянку, где был разложен костер, и от увиденного бессильно свалился на колени.

Сидящие у огня оглянулись и встали. Это были Федр Николаевич, Наталья Михайловна и Лиза. Они приветливо улыбнулись гостю и подошли на встречу.

Садовский шумно дышал и во все глаза смотрел на Моховых. Ему стало очень холодно и страшно. Сердце замирало и билось через раз.

— С… Скажите, я уже умер? — наконец, Леонид собрался с смелостью. — Или я сошёл с ума? Или я сплю? Я… Я… Я ничего не могу понять…

— Всё, что ты видишь сейчас, правда, — мягко сказал Федр Мохов и положил свою руку на его плечо. От этого прикосновения, несчастный почувствовал, как по его жилам разливается тепло. Ему даже немного полегчало. Он снова вгляделся в лица Федора и Наталии и заметил, как они постарели и как они измучены. Глядя на их истощённые руки, кожу, одежду, можно было испугаться, но все же было то, чего не коснулась жестокость. Это их глаза. Они излучали добро и непоколебимую силу.

— Я вас убил… Этого не может быть… Вы же расстреляны…

— Да, приговор был именно таким, — сказал Мохов. — Нас в день расстрела начали выстраивать в ряды перед ямой. В последний момент всё отменили. Пришёл приказ на каторжные работы. Мы попали сюда. Много работали. Мы с женой совсем не видели друг друга и не знали ничего. Нас разделили по разным отрядам. Молитва была спасением.

Этой зимой во время лесоповала нашла большая пурга. Многие тюремщики умерли от холода. Только с силой Божьей, я смог пробыть под толщей снега всю ночь и только с силою Божией днём я выкарабкался оттуда. Я не знал, где я и куда мне идти. Кругом валялось много мертвых замерзших тел. Я начал искать среди них жизнь. Нашел. Это был мой сокамерник. Я его немного отогрел. Помолившись Богу, пошёл по Его зову дальше. Тот человек последовал за мной. Пройдя верст двадцать, мы встретили Наталью и еще двух женщин (одной из них была Лидия Ивановна). Они тоже выжили после пурги. Мы стали жить в тайге впятером. К большому сожалению, наши друзья один за другим ушли от нас. Одна радость, они умерли с верой в Господа. Вот здесь мы и живем, — Федр указал на полянку с шалашом. — Потом мы нашли Лизу…

— Мы нашли ее по песне, — добавила Наталья Михайловна.

— Сможете ли вы? … Сможете ли вы меня когда-нибудь простить? — выговорил сокрушенно Садовский.

— Мы тебя простили, — обнял его за плечи Мохов. — И Бог тебя давно простил.

— Нет! Нет… — отрицал Леонид и голос его надломился. — Вы же ничего не знаете… Я столько зла сделал вам… Столько я сделал…

— Мы тебя простили, — повторил Федр. — Сколько людей, благодаря тебе узнали истину, сколько узнали Бога!

— И даже я… — добавил с горькой улыбкой стоящий на коленях.

— Мы тебя простили. Лиза нам всё рассказала.

— Лиза… — прошептал Садовский и поднял на неё глаза. — Я искал тебя… Я думал, что никогда уже не найду…

— Господь меня нашел, Леонид, — сказала она.

— Да, — закивал он, — это Господь… Это Господь.

— Пойдёмте к огню, — предложила Наталья.

— Нет, погодите, — остановил их Садовский. Он выдержал паузу и продолжил. — Федр Николаевич, вы мне как-то в палатке сказали: «Смотри, не потеряй свободу» … Сейчас осознаю это. Я ее потерял… Я её не обдуманно променял на совсем ничтожные вещи… Но теперь… Да, именно, теперь ощущаю, что она возвращается ко мне… — он глубоко вдохнул. — Меня нужно было, — прибавил Леонид с грустной улыбкой, — хорошо отколотить, чтобы среди этой темноты, я смог увидеть ваш свет.

— Божий свет, — поправил его Федр. — Он вечен. Он манит к себе и рано или поздно глаз человеческий обращается к нему. В свете мы видим тепло, радость, утешение. Свет- цель. Цель всей жизни. И, как правило, к нему ведет одна, но очень трудная, ухабистая, тернистая дорога. И только пройдя этот путь, достигнув цели, человек получает желанный мир и награду.

XVIII

С восходом солнца, Садовский и Моховы собрались ехать домой. Товарищу было поручено вести Наталью Михайловну. Всё остальные шли пешком. По дороге они много говорили о Создателе и пели Ему славу. Один Леонид оставался безучастным. Он молчал и был сосредоточен на том, что происходило у него внутри. Ничего подобного Садовский раньше не чувствовал. Ему нужно было время, чтобы во всем разобраться.

Спускаясь к низине, Леонид заметил на противоположенном холме сибиряка с луком. Он остановился.

— Кто это? — спросил Федр Мохов.

— Кеты, — ответил Садовский. — Мы должны здесь немного задержаться.

— Эй, здесь тот русский! — закричал лучник своим. К нему тотчас вскарабкались вождь, оба шамана и ещё несколько кетов. Они появлялись на верхушке холма один за другим, заполоняя его полностью.

Черный шаман вгляделся в даль и заскрежетал зубами.

— Вы только посмотрите, — сказал белый жрец, — он шел за одним человеком, а ведет за собой троих! Победа на его стороне.

— Что же это значит? — растеряно спросил вождь.

— Мы должны признать, что их Бог Иегова- Бог истинный и никогда не беспокоить этих людей. Наши боги проиграли…

— Выходит, что Еся, Эрлик, мать-земля ни на что не годны?!

Белый шаман отшатнулся и ничего не ответил.

— Нет! — сказал служитель Эрлика. — Это злодейство! Тут замешаны силы зла!

— Это не битва людей, а битва богов! Сильнейший из них должен был победить и победил, — ответил жрец Еся. — Пойдём, это нужно объявить народу.

Кеты ещё раз смирили взглядом Садовского и, опустив головы, стали спускаться в свою долину.

Последним сошел черный шаман. Он отказывался верить в то, что видел. Злость бурлила в нем. Колдун знал, что сегодня он будет камлать как никогда прежде. Своим гневным взглядом он просверлил насквозь свалившуюся на его несомненную репутацию компанию. Но и ему пришлось уступить перед победителями и спуститься.

Кеты исчезли, как будто их и не было. Всё! Путь свободен!

Господь доказал своё могущество, и тонувший в топи Леонид увидел надежное бревно и жадно ухватился за него.

Невозможно найти слов, чтобы описать те чувства, которые испытывали наши дорогие герои при долгожданной и неожиданной встрече. Сколько счастья, сколько слёз, сколько объятий и благодарения Всемогущему Богу. Во истину, для Него нет ничего невозможного.⁵⁵

XIX

От всего пережитого Лиза ночью не смогла сомкнуть глаз. Как только засветлело, она вскочила с постели и заглянула к родителям. Они мирно спали.

Их новое жилище было уютным и просторным. Теперь вся их огромная семья могла прекрасно разместится. Здесь имелось всё самое необходимое. Изба стояла на прекрасном месте, окруженная белостволыми берёзами. Лиза, несмотря на то, что испытала с этими деревьями, искренне полюбила их. Они многое напоминали.

Девушка пошла на кухню. Няня там уже что-то стряпала.

— Как, вы уже работаете? — спросила Лиза.

— Да не спалось мне что-то, — сказала Марья Петровна. — К тому же, чтобы приготовить всем нам завтрак, нужно больше времени.

Мохова стала нарезать вместе с ней коренья:

— Где же все? Я их не видела в комнатах.

— Наша молодежь пошла на рыбу. Тут в низине есть озеро. Чудное место.

— А Леонид?

— Леонид косит траву для нашего Товарища.

— Няня, можно я…

— Конечно, беги, милая, — улыбнулась Марья Петровна.

Лиза подбежала к двери.

— Постой! Платок накинь, — сказала няня, указав на спинку стула. — Прохладно на улице.

Лиза остановилась.

— О, какая прелесть! — она прикоснулась к накидке с яркими цветами. — Откуда это?

— Тут есть два железных сундука с добром всяким. Знаешь, Лизонька, здесь есть мешок соли и сахара! Смотри, даже самовар! — восхищённо рассказывала няня. — Каким же добрым был человек, который так все тут продумал!

Мохова с лёгкостью накинула на плечи платок и выбежала наружу. Утренняя свежесть бросилась ей в лицо. Занимался рассвет. Восходящее светило озарило небосвод и всю поверхность земли, все дальше погоняя темноту. Природа приходила в победоносное торжество.

Лиза издалека ещё заметила косящего Леонида и бросилась к нему. Он был в простой свободной рубахе. Каждый его взмах сопровождался приятным скользящим звуком. Трава безропотно падала, укрывая сырую землю. Лиза спешила. Над озером расходился туман и прохладные перлы росы щедро купали ноги. Вся эта картина и эти ощущения вызывали у девушки восторг. Она вспомнила, что где-то такое видела. Наверное, в мечтах.

Лиза бесшумно подошла к Леониду и стала у пенька, на котором лежала раскрытая Библия. Ей в глаза сразу бросились слова: «Любовь всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестает…»⁵⁶

Леонид перестал косить. Он чувствовал, что за его спиной стоит она, стоит Лиза. Садовский бросил косу и подошёл к ней.

— Я верую, — признался он.

Мохова вгляделась в его серые сияющие надеждой глаза и улыбнулась.

— Да! Это так! И я готов провозгласить это всему миру! — заявил Садовский. — Пойдём! Пойдем со мной! — он взял ее за руку и побежал на отвесную скалу. Перед ними вся тайга была, как на ладони. Леонид отпустил Лизу и пошел к самому краю обрыва. Он поднял руки и закричал. — Я верую! — его голос, столкнувшись с горами, повторялся эхом: «Я верую!». Испуганная стайка птиц затеребила гладь небес и исчезла в их голубизне. — Иегова — Бог мой! На Него всё упование моё! Я верую и мне более ничего не нужно! Боже, я верю! Ты простил и искупил меня. Ты даровал мне свободу. Отныне я не раб плотских желаний и грехов! Отныне Тебе принадлежать хочу! — Садовский опустил руки и, вглядываясь в рассвет, полушёпотом и дыша всей грудью, сказал: — О, как же жить хочется! Жить для Тебя, Отче! — Леонид вернулся к Лизе. — Я полностью доверяю Ему! Сколько же терпения, труда и времени потребовалось Богу, чтобы показать мне Себя, показать Его любовь! Я сокрушен и восстановлен! Всецело доверяюсь Господу! — Садовский примолк и умоляюще посмотрел на Лизу. Он взял ее за руки и проговорил, — Елизавета, сможешь ли ты когда-нибудь довериться также и мне?

— Уже доверилась, — тихо ответила она.

Сердце Леонида ликовало. Он заключил Лизу в свои крепкие объятия и прошептал: «Спасибо Тебе, Господи!»

Он почувствовал, как сильно любит ее, как сильно он любит всех Моховых, всех врагов и друзей, как жизнь любит и все, что его окружает. Он любит их, потому что полюбил и принял Бога, потому что в его сердце поселилась Любовь. Нет, не человеческая, не эгоистичная, а небесная, всеобъемлющая Агапе.

— Кто во что верит? Кто кому доверяет? Я ничего не понял. Можно объяснить поподробнее? — шутя, влез на скалу Роман с ведром рыбы. Леонид и Лиза, смущенно и радостно улыбнувшись, посмотрели на Романа. За ним, играя в салки и смеясь, взбежали Саша, Юра и Верочка. Подбежав к сестре, Саша вручил ей охапку сибирских цветов. Роман оставил ведро и наклонился, чтобы помочь взобраться Хэрмэн. Она взялась за его локоть и, столкнувшись с ним взглядом, залилась краской.

— Папа! Папа! — кинулся к Садовскому Юра. Тот поднял его на руки. — Папа, я тебя так люблю, — обнял мальчик отца за шею.

— И я тебя очень люблю, сынок, — погладил Леонид Юру по спинке и привлек к ним Лизу.

Все рассмеялись.

— Эй-й-й! — крикнула им, выйдя на порог дома, Марья Петровна. — Хватит там стоять. Идите чай пить.

Возрадуйся, душа мая,

Христа Иисуса славословь!

Он ждет хвалы лишь от меня.

О, как нежна Его любовь!

Его любовь! Его любовь!

О, как нежна Его любовь!

Он видел, как я грех творил,

Но все ж меня Он возлюбил

И спас меня, проливши кровь:

Как велика Его любовь!

Его любовь! Его любовь!

Как велика Его любовь!

Пусть на меня весь мир идет

И осаждает сердце вновь;

Меня Он к небу доведет:

О, как сильна Его любовь!

Его любовь! Его любовь!

О, как сильна Его любовь!

Пусть скорбь, как темны облака,

Страшат меня, как сильный гром,

В Его руках моя душа.

О, как сильна Его любовь!

Его любовь! Его любовь!

О, как сильна Его любовь!

Уже на землю Царь пришел,

Чтоб взять свои избранный народ.

Я буду петь Ему всегда:

Во век любовь Его сильна!

Его любовь! Его любовь!

О, как сильна Его любовь!

Эпилог

Как развивались события в дальнейшем не трудно представить. В этом маленьком уголочке мира обитали радость и покой. Бог Своей щедротой благословлял дом Садовских и Моховых. Семья их росла и укреплялась.

К ним стали присоединяться люди из разных сибирских племен и народов видя в них любовь от Господа. Сложив свои опахала в чуме и оставив колдовство, к христианам примкнул и знакомый уже белый шаман.

Возле избы Андрея Мохова стали выстраиваться другие. Люди, посилившиеся здесь, служили Богу. Уверовавшие в озере принимали крещение. Проводились большие собрания славословия Господу и раз в год- Вечеря памяти о пролитой и все убеляющей крови Иисуса Христа.

Жизнь здесь кипела. Это местечко вскоре стало походить на маленькое селение и своего роста оно не прекращало. Его обитатели жили, любя Творца всем сердцем, всем разумением своим и ближнего своего, как самого себя. И из уст в уста, из поколения в поколение стала передаваться чудная история о покаянии грешника и о том, как на рассвете прозвучала ода Богу, состоящая всего из двух слов: «Я верую».

Примечания

1

Еф 1:1–2.

(обратно)

2

Еф 2:10,13–16; 4:20–24,32; 5:1–2,10–13; 6:10–18,24.

(обратно)

3

Мат 5:38–40.

(обратно)

4

Мат 5:3-16.

(обратно)

5

4Цар 6:15–17.

(обратно)

6

Пс 17:2–3,26–28,31.

(обратно)

7

от цыг. Здравствуйте! (досл. Будь счастлив, удачлив).

(обратно)

8

от цыг. Что она сказала? Что это значит?

(обратно)

9

От цыг. Пойдем на свадьбу!

(обратно)

10

от цыг. Будьте счастливы и здоровы! Пускай молодые живут до ста лет!

(обратно)

11

от цыг. Да, отец!

(обратно)

12

от цыг. Да, интересно.

(обратно)

13

от цыг. Налей ему чаю!

(обратно)

14

Ин 16:33.

(обратно)

15

Откр 21:4.

(обратно)

16

Псалом 110:3.

(обратно)

17

1Пет 3:3–4.

(обратно)

18

от цыг. Я люблю тебя. Нет больше таких на свете. Ты моя милая и золотая!

(обратно)

19

от цыг. Любимый.

(обратно)

20

от цыг. Счастливые.

(обратно)

21

от цыг. Дай Бог много счастья, сил и здоровья!

(обратно)

22

от цыг. Даю тебе слово!

(обратно)

23

от цыг. Иди сюда. Слышишь?

(обратно)

24

от цыг. Удалец.

(обратно)

25

от цыг. Я всё помню.

(обратно)

26

Деяния Ап. 5:29.

(обратно)

27

Притчи 21:31.

(обратно)

28

Псалом 118:49–50.

(обратно)

29

См. Исход 20.

(обратно)

30

См. Матфея 5.

(обратно)

31

Исаия 55:9.

(обратно)

32

см. Еф. 4:26.

(обратно)

33

см. 1 Кор. 13:7.

(обратно)

34

см. Флп 4:13.

(обратно)

35

Пс 55:12.

(обратно)

36

Камлание — это особый обряд, во время которого шаман общается с духами. Считается, что душа шамана покидает тело и путешествует по другим мирам — поднимается на небо (верхний мир) и спускается под землю (нижний мир). Во время камлания шаман добивается особых целей. Например, таким образом он может упрочить айнов покинуть чуму больных, чтобы здоровье вернулось к ним.

(обратно)

37

Эрлик- глава подземного мира в мифологии кетов.

(обратно)

38

Айны- помощники Эрлика, бесы.

(обратно)

39

Алэл- в кетской мифологии дух-покровитель и охранитель дома, семьи, очага, помощник человека в борьбе с бедами, болезнями, злыми духами.

(обратно)

40

Еся- верховный бог у кетов, бог неба.

(обратно)

41

См. Мих. 6:7.

(обратно)

42

Река- измерение расстояния у кетов.

(обратно)

43

Холлай- это название одновременно существа и самого места. Это мифический женский образ, и он весьма сложен: это и хозяйка ближайшего данного места и водоема, символическая мать шамана. Она покровительствует своим людям, то есть тем, кому принадлежит священное место. В то же время Холлай опасна для людей, может причинить им зло, вплоть до гибели. Мимо Холлай нельзя проходить, нужно просить разрешения хозяйки. Запрещалось пускать туда детей, трогать что- либо, находящееся на священном месте, рубить там деревья.

(обратно)

44

Ымыши- амулеты, обереги от всего у кетских народов.

(обратно)

45

Кетская молитва огню.

(обратно)

46

У кетов еще называлась муравьиная вода. Считалось, что она лечит от всех болезней.

(обратно)

47

Ежимош- герой из кетских легенд, не доверявший шаманам, чем вызвал на себя гнев подземного бога, Эрлика.

(обратно)

48

Иччи- у кетов род всех духов вместе.

(обратно)

49

Кайгусь- медведь, в кетской мифологии он властвует над животными тайги и устанавливает правила охоты, приносит или отнимает удачу.

(обратно)

50

Алгысчан кизи- у кетов старец, которого избирали для проведения обрядов.

(обратно)

51

Ис. 41: 10, 13.

(обратно)

52

Есевая кожа!

(обратно)

53

Еся кричит!

(обратно)

54

Огонь неба-Еся!

(обратно)

55

См. Иер 32:17.

(обратно)

56

1 Кор. 13:7, 8.

(обратно)

Оглавление

I

  II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

Эпилог

*** Примечания ***