Людмила [Владимир Яковлевич Ленский] (fb2) читать постранично

Ленский Владимир Яковлевич
Людмила

Владимир Ленский

Людмила

I.

Перед самым уходом из парикмахерской Людмила подошла к витрине, чтобы выставить там новые, лишь сегодня полученные, парижские модели модных причесок. Отдернув занавеску, скрывавшую от глаз прохожих внутренность дамской парикмахерской, она отодвинула в сторону восковой бюст, чтобы дать место двум болванчикам, на которые были надеты модели пышных куафюр с турчинами и локонами, подобных тем, какие носили при Людовике XVI. Но тут она вдруг подняла взор, словно ее что-то толкнуло, и увидела за стеклом мужское лицо с устремленными на нее глазами, которые как будто светились от покрывавших их блестящих стекол пенсне. От черной бороды и усов это лицо показалось неестественно бледным, и только губы имели яркий красный цвет, настолько живой, что Людмиле стало как-то неловко смотреть на них...

Незнакомец усмехнулся бледной, чуть заметной усмешкой, и вслед за этим приподнялась его рука в коричневой лайковой перчатке: он снял свой блестящий цилиндр и почтительно поклонился Людмиле...

Это было так неожиданно, что девушка растерялась и невольно, легким кивком головы, ответила на его поклон, но тотчас же вспыхнула, смутилась, кое как поставила модели и, не поднимая взора, задернула занавеску...

Ей страшно было выйти на улицу. Она нарочно медлила уходить, сдавая кассу, убирая в ящики стола и в шкаф гребни, локоны, косы, парики, шиньоны, душистые эссенции, ленты, шпильки. Нужно было протянуть время, чтобы незнакомец потерял терпение и ушел... Но когда, с замиравшим от волнения сердцем, она вышла на улицу -- его уже не было. И странно -- Людмила как будто почувствовала разочарование, досаду от того, что он ушел, прежде чем она вышла...

Улицы кишели беспокойной, весело настроенной толпой. Близилась весна. Это чувствовалась во влажно-теплом дыхании вечера, в запахе тающего снега и дождевых облаков, низко висевших над городом. Оживленные, улыбающиеся лица, веселые восклицания, смех, торопливость в движениях праздно шатавшейся на улицах молодежи -- все это раздражало Людмилу, словно все-все, кто только попадался ей на пути, были виноваты в том, что она бедна, немолода, живет трудно, скучно и некрасиво, ни разу не была и, вероятно, уже никогда не будет счастлива. На что этот чудесный праздник весны, полный теплых, раздражающих веяний, на что эти обещания весеннего неба, уже мерцающего легким отсветом приближающихся белых ночей?..

Ах, эти весенние обещания!.. Уж сколько раз она принимала их в свою душу с волнением, со сладкой грустью ожидания и надежды!.. И всегда они обманывали ее!.. Нет, она больше не верит возможности счастья! Ей тридцать лет. Она поблекла, высохла от труда, ожесточилась и одичала от одиночества. Ее душа сжалась и не принимает больше обещаний весны...

Людмила вошла в свою комнату, не раздеваясь, опустилась на стул у двери и заплакала. По ее щекам бежали слезы, и она не вытирала их. Ее голова тряслась от рыданий и белое перо на шляпе вздрагивало и качалось...

Старуха мать озабоченно, испуганно спросила ее:

-- Что случилось?.. Кто обидел мою девочку?..

Людмила, плача, повторяла:

-- Ах, вы не понимаете!.. Вы ничего не понимаете!.. Оставьте меня!..

Она сняла шляпу, сбросила пальто и забилась в угол дивана, ломая пальцы, продолжая тихо плакать, желая лишь одного -- поскорей умереть...

II.

После бессонной, проведенной в слезах, ночи лицо Людмилы стало серым, казалось совсем увядшим, как осенний древесный лист. Глаза глядели тускло, бледные губы складывались в непобедимую гримасу рыдания...

Отчаянье овладело ею, -- тупое, бессильное отчаянье, без надежды, без выхода. Втянувшись в однообразие своих дней, Людмила уже, казалось, привыкла к нему, привыкла не думать о себе, не мечтать о счастье, о едином женском счастье -- любить и быть любимой. И вдруг явился какой-то внешний толчок, разбудивший ее от апатии, поднявший в ней желанья, возбудивший жажду беспечной, легкой, красивой жизни. И Людмила взглянула на себя, на свою бедную жизнь удивленными от страха и печали глазами.

Стиснув зубы, глотая слезы, работала она в парикмахерской, наружно сохраняя свой обычный, спокойный вид, равномерность движений, холодное, равнодушное выражение лица. Только ее голос чуть звенел, когда ей приходилось говорить с посетительницами и, ее заметно дрожавшие пальцы роняли на пол то гребенку, то локон, то шпильки... И глаза заволакивались временами прозрачной, влажной пеленой...

День тянулся долго и, наконец, наступил вечер. Перед тем как уйти из парикмахерской Людмила осторожно приподняла в витрине занавеску и посмотрела в окно. Конечно, смешно было предполагать, что тот господин и сегодня будет стоять за окном! Он может найти для себя более интересное занятие, чем преследование немолодой девушки!..

Людмила внутренне горько посмеялась над собой, но все же вышла из