Обреченные [Владимир Яковлевич Ленский] (fb2) читать постранично, страница - 9

лицо и ждала с полузакрытыми глазами; из-под ее ресниц тускло блестел сумрак непобедимой тоски и мучения. Мне захотелось поскорей избавить ее и себя от этой пытки, и я снова наклонился к ней, чтобы поцеловать ее.

Но в эту минуту в другом конце стола раздался звон бьющегося стекла, и все обратились в ту сторону, забыв о нас. Это Сеня уронил свой бокал. Он стоял бледный, смущенный, растерянно глядя вниз, на осколки бокала. Он казался чрезвычайно сконфуженным и вызвал смех у старика Жилина.

-- Ничего, Сеня, не робей, -- сказал отец с деланным смехом. -- Можешь разбить еще что-нибудь, это -- к счастью! И еще примета: даст Бог, и тебя скоро женим!..

От слов отца Сеня, казалось, пришел еще в большее замешательство, как-то неопределенно махнул рукой и вдруг, шумно отодвинув стул, быстрыми шагами пошел к двери, низко опустив голову...

-- Смутился мальчик! -- сказал отец, сам немало смущенный. -- Он у меня -- совсем красная девица!..

Скоро и Ирина ушла к себе, сославшись на усталость и головную боль, а за ней и мать. Только отец и старик Жилин остались в столовой, продолжая пить, уговорив и меня присоединиться к ним. Я остался. Меня душила тоска, и я думал вином заглушить ее. Я напился до полной потери сил; но по-прежнему во мне было ясно сознание моей гибели, и с этим ничего нельзя было сделать. Помню, на рассвете я плакал, и отец сам отвел меня наверх. Уходя, он сказал:

-- Эх ты, баба! Пить совсем не умеешь!..

* * *

На другой день после обручения ко мне вдруг ворвался Сеня -- я еще спал тяжелым сном винного угара -- разбудил меня и стоя надо мной, наклонившись ко мне своим диким, сумасшедшим лицом, резко проговорил:

-- Ты не имеешь права!.. Ты должен отказаться! Слышишь? Я не допущу, чтобы ты сделал это!

У меня в голове еще шумело от вина, мне мучительно хотелось спать, я не мог поднят голову с подушки. Я не понимал, о чем он говорит, во мне поднималось против него глухое раздражение, что он разбудил меня из-за каких-то пустяков, в то время, как сон был для меня единственным спасением от душившей меня тоски. Я отвернулся, грубо сказав:

-- Оставь меня! Я хочу спать!..

И я завернулся в одеяло с головой...

Но Сеня не ушел. Ом снова стал трясти меня за плечи с упрямством сошедшего с ума человека, повторяя хрипящим шепотом:

-- Это невозможно! Отвратительно!.. Пойми же, что это ужасно!.. Ты не любишь ее! Я вижу, я чувствую, что ты не любишь ее!.. Ты погубишь и ее и себя!.. Не слушай отца! Пусть мы лучше останемся нищими, чем ты совершишь эту подлость!..

Его слова как обухом ударили меня по голове. Во мне все смешалось: стыд, обида, тоска, отчаяние. Кипевшее во мне раздражение вдруг бурно прорвалось, -- я сорвал с головы одеяло, повернулся к нему и злобно, со слезами в голосе крикнул:

-- Какое тебе дело -- люблю я или нет?.. Ты не смеешь мешаться в мою жизнь!.. Оставь меня, пожалуйста!..

Сеня вдруг опустился на колени. Его лицо было искажено внутренним страданием, губы прыгали. Он сказал дрожащим, прерывающимся голосом:

-- Слушай... милый... Откажись!.. Умоляю тебя!.. Еще не поздно!..

Он имел глубоко страдальческий вид. Только сильная

боль, настоящее отчаяние могли привести тихого, всегда ровного и задумчивого Сеню в такое ужасное состояние полубезумия. Его жалкие, молящие глаза заставили меня отвернуться. Мое раздражение сразу упало; я только глухо сказал:

-- Поздно...

-- Что... ты говоришь?.. По-почему поздно?.. -- испуганно, с недоумением спросил Сеня, едва справляясь с своими прыгающими губами.

Я почувствовал на своих губах гадкую кривую усмешку и повернулся лицом к стене, чтобы скрыть ее от Сени. Но он, по-видимому, успел ее рассмотреть. Он больше ничего не спрашивал, молча поднялся с полу и тихо ушел...

Я долго лежал в постели, но заснуть уже не мог. К обеду встал -- разбитый, с тяжелой, большой головой, с невыносимой тяжестью на сердце.

За обедом над столом висело тяжелое, напряженное молчание. Сени не было, он куда-то исчез, его нигде не могли найти... Отец был тих, мрачен, избегал встречаться со мной глазами, и только изредка, сумрачно, исподлобья взглядывал на меня и тотчас же опускал глаза в тарелку, словно чувствовал себя виноватым передо мною. Мать часто подносила платок к своим красным, плачущим глазам и говорила, как будто оправдываясь:

-- Беда мне с глазами. Все слезятся!..

Ирина сидела тихо, уставившись неподвижными глазами в одну точку, почти ни к чему не прикасаясь, и когда мать предлагала ей что-нибудь -- она смотрела на нее непонимающими глазами, и ее губы вздрагивали, словно она собиралась заплакать. К концу обеда она вдруг поднялась, -- ее подбородок дрожал, губы кривились, -- она обвела всех жалкими, беспомощными глазами и тихо сказала:

-- Я... не могу...

Из ее глаз брызнули слезы. Она хотела еще что-то сказать, захлебнулась и бросилась вон из столовой. В дверях она как-то странно изогнулась плечами назад, заломив над головой руки и испустила громкий, истерический крик...

Мать, испуганно крестясь, побежала за ней...

Отец швырнул салфетку, встал из-за стола и мрачно зашагал по столовой.

--