Охота на Князя Тьмы [Диана Маш] (fb2) читать онлайн

Охота на Князя Тьмы

Пролог

Алевтина Максимовна чувствовала себя счастливейшей женщиной на свете.

И повод для того имелся. Аж два!

Ударившее в голову вкусное шампанское, коим ее угощал щедрый купец Столешников. И покоящийся за корсажем золотой перстенек с крупным бриллиантом, забытый под ее кроватью одним из сегодняшних посетителей.

Вещица старинная, фамильная. Хороший ювелир за нее дорого даст. Тут и на домик в деревне хватит, и на лавку швейную. А там, глядишь, и желтый билет^[1] сжечь можно. Жизнь заново начать.

Она давно мечтала скопить достаточно денег, вернуться из небольшого, но шумного Китежа в родные края. Мужа достойного найти, детишек ему нарожать. Чай баба не старая. Дюже красивая. Мужики сурьезные порог спаленки обивают. Нежной камелией^[2] зовут…

От извозчика Алевтина Максимовна отказалась. До доходного дома на Брюховской, где она арендовала небольшую комнатенку, идти всего-ничего.

Отражавшийся от свежевыпавшего снега лунный свет не давал ей сбиться с пути. Дорожка к дому проходила средь елей Перемейского парка, где в этот поздний час не наблюдалось ни души.

Шаг ее потертых сапожек был нетверд. В голове играла веселая мелодия. Полушубок, лишившись давеча последней пуговицы, так и норовил соскользнуть с плеч.

От радостных мыслей Алевтину Максимовну отвлек неясный шум. Женщина оглянулась, никого не заметила, махнула рукой и продолжила путь.

Должно быть ветер разгулялся. Решил пошалить. Погода нынче премерзкая.

Хрустнула ветка. Закричал ворон. Да так пронзительно, что Алевтину Максимовну одурь со страху взяла.

Визгнула. Подпрыгнула. Заозиралась по сторонам, покамест ей не привиделся прячущийся за ближайшей елью высокий, темный силуэт.

— Кто вы будете? Зачем преследуете меня? — в голосе женщины чувствовалась бравада, подпитываемая еще не совсем растворившимися в голове пузырьками от шампанского.

— Алевтина…

Узнав этот голос, она облегченно вздохнула.

— Ах, это ты… Испужал, охальник окаянный! — Будь он рядом, огрела бы по плечу. Это ж надо так подкрасться! — Уходи! Не об чем мне с тобой лясы точить!

Алевтина Максимовна отвернулась, дабы продолжить путь, и не увидела, как в руке ее знакомца блеснуло лезвие острого ножа…

Глава 1 Где смерть — не повод для отчаяния

— Глаша, неси воды! И нашатырный спирт, он в моем комоде в верхнем ящике!

— У кого-нибудь имеются нюхательные соли?

— Вот туточки, Инесса Ивановна…

— Ефим Ефимыч, это нюхательный табак. Сонечке он ни к чему.

— Сергей Данилович, миленький, прикажите послать извозчика за доктором!

Женские вопли и мужские причитания, доносившиеся до моего сознания как сквозь ватную толщу, бесцеремонно выдернули меня из объятий блаженной тишины.

Голова разрывалась от боли. В ушах звенело. К горлу подкатывала тошнота. А потому вставать, чтобы вычислить источник шума, я не торопилась. И так понятно, что новые соседи разгулялись. В третий раз за неделю я к ним разбираться не пойду.

Покричат и успокоятся…

Внезапно в нос ударил запах нашатырного спирта. Легкие будто опалило огнем, заставив меня втянуть воздух, распахнуть глаза и стремительно подскочить на узкой кушетке.

— Какого хре… — столкнувшись с уставившимся на меня десятком пар глаз, я проглотила окончание своей проникновенной речи и зашлась в кашле.

— Сонечка, милая, — склонившаяся надо мной хрупкая седовласая старушка похлопала меня по спине. — Ты нас всех напугала. Что с тобой приключилось?

Какой интересный вопрос. Мне и самой любопытно.

Недоуменно моргая, я оглядела ярко освещенную льющим из окна солнечным светом незнакомую, но довольно уютную комнату. Синие обои с цветочным орнаментом. Пылающий камин с гипсовыми львами. И мебель, будто из антикварной лавки.

Я что, в музее?

Взгляд переместился на окружавших меня людей. Женщины — пятеро, и все пожилого возраста — были одеты в длинные старомодные платья пастельных тонов. Прически, волосок к волоску, собраны на макушках. Белые перчатки. Накрахмаленные воротнички. Двое мужчин, в свою очередь, красовались в выглаженных пиджаках и брюках.

Нет, не в музее. Скорее на костюмированной вечеринке. Но как я сюда попала?

Последнее, что сохранилось в памяти — это срочный вызов, невзрачный человейник, обшарпанная парадная, нерабочий лифт и грязная лестница без перил, по которой я поднималась на пятый этаж. В квартиру, где часом ранее произошло убийство.

Из-за угла на меня выскочила бесформенная тень. В грудь уперлось дуло пистолета. Выстрел…

Черт, в меня что, стреляли? Тогда почему я не в больнице? И где капитан Стасевич, мой непосредственный начальник, в департаменте которого я должна была проходить преддипломную практику?

Это же надо, первый день и такая задница. Нужно попросить телефон, выяснить, что здесь происходит и набрать участок.

— Можно мне воды? — голос вышел осипшим, с хрипотцой.

Я снова откашлялась и взяла граненый стакан, который мне протянула появившаяся будто из неоткуда молодая девушка в коричневом платье с белым фартуком.

Сделав глоток, я огляделась. В глазах уставившихся на меня людей таилась нешуточная тревога.

— Простите, а мы знакомы?

— Сонечка! — ахнула сидящая рядом хрупкая старушка и прижала ладони к лицу. — Ты ничего не помнишь? Глаша, где же доктор?

— Должон уж быть, Инесса Ивановна. Я говаривала Тишке поспешать, — ответила ей со странным деревенским акцентом молодая девушка в фартуке. И тут же затерялась за спиной выступившего вперед мужчины.

Одетый с иголочки, высокий, симпатичный блондин лет тридцати держал в руке трость и смотрел на меня нечитаемым взглядом. Таким внимательным, что стало не по себе.

Это еще кто такой и что ему от меня нужно?

— Софья Алексевна, я нашел вас на полу, вы лежали без чувств. По всей видимости, ушиблись затылком, — приятный мужской голос подействовал на меня как обезболивающее. Пришлось отвесить себе мысленного пинка, чтобы не потерять бдительность. — Вы помните меня?

Хотелось бы… Интересный мужчина. И глаз задумчивых с меня не сводит.

Я отрицательно качнула головой. Он отвесил поклон.

— Позвольте представиться. Граф Бабишев Сергей Данилович. Ваш… жених.

Я нервно сглотнула, пытаясь отдышаться.

Жених? У меня? Да еще и целый граф…

Час от часу не легче. Еще только утром наслаждалась свободой, а тут нате вам… распишитесь.

— Это какая-то шутка? — с надеждой в голосе поинтересовалась я.

— Отнюдь, — пожал плечами блондин и слегка улыбнулся уголком губ. — Не в моей привычке шутить над благородными барышнями. Да и Инесса Ивановна не позволит.

Подтверждая его слова, старушка усиленно закивала.

А может я сплю?

Попробовала ущипнуть себя за щеку. Ай. Больно.

Медленно, чтобы не потревожить больную голову, я поднялась на ноги. Вскочившая старушка попыталась предложить мне руку, но я отказалась. На негнущихся ногах, под строгим присмотром блондина, приблизилась к окну, отдернула занавеску и… застыла.

Припорошенная снегом незнакомая улица. Вывеска «Конторскiя книги» на доме напротив. Люди в странной одежде. И… запряженные лошадьми экипажи.

Может, я умерла и попала в… Нет, на ад не похоже. На рай, впрочем, тоже. Зависла посередине?

Тихонько отдышавшись, я облизала резко пересохшие губы и вернулась к кушетке. Сидеть было удобнее. Больше шансов не свалиться у всех на виду.

Воспитавший меня дед, ныне покойный Прохор Васильевич Леденцов, прошедший за свою долгую жизнь и огонь, и воду, и медные трубы, любил повторять, что смерть — это всего лишь отсутствие сердцебиения. А значит и бояться ее не стоит.

Я и не боялась. Или думала, что не боялась. Иначе к чему этот зашкаливающий пульс и отдышка?

— Сонечка, дорогая, — Инесса Ивановна подняла руку и погладила меня по плечу. — Ты совсем-совсем ничего не помнишь?

Рассказывать, что мои воспоминания разительно отличаются от тех, на которые она надеялась, я не стала. Вместо этого отрицательно качнула головой.

— Где я?

Старушка всхлипнула, взяла протянутый ей одним из гостей платок и промокнула выступившие на глазах слезы.

Странно. Я ее в первый раз вижу, но почему-то печаль этой женщины вызывала непонятную тяжесть в груди. Хотелось успокоить, утешить. Но как?

— Это твой дом. А я — твоя тетушка, Инесса Ивановна Замировская. В честь вашей с графом помолвки был назначен праздничный обед. Ты отлучилась из столовой. Долго отсутствовала. Его сиятельство отправился тебя искать…

— Помолвки?

А может я попала в параллельную реальность? Прямо из грязной парадной перенеслась в тело своего двойника? Очень похоже на сюжет одной из прочитанных мною книг, где все закончилось свадьбой и детишками. Но чем черт не шутит?

— Вы оказали мне честь, согласившись стать моей женой, Софья Алексевна, — тяжело вздохнув, добавил мой свежеиспеченный «жених».

Не то, чтобы я ему не верила…

Видный. Красивый. Мужественный. И вроде, кажется, при деньгах. Нельзя не признать, что у той, другой Сони, был хороший вкус.

Я открыла рот, чтобы сообщить присутствующим, что мне бы с собой разобраться, а потом уже о помолвке думать, как вдруг распахнулась дверь и в комнату влетел грузный мужчина с пышными бакенбардами, переходящими в не менее пышные усы.

На его черном пальто белели не успевшие растаять снежинки. А в руках был зажат габаритный кожаный саквояж.

— Инесса Ивановна, голубушка, я спешил как мог. Что у вас приключилось? — скинув верхнюю одежду прямо в руки девушки по имени Глаша, он поставил на стол сумку и подошел к кушетке.

Маленькие глазки забегали по гостям, выискивая больного, пока не остановились на мне.

— Сонечка, милая, как вы бледны!

Подскочив с места, моя так называемая тетушка, схватила мужчину за руки.

— Модест Давидыч, предобрейший, спасайте! Вся надежда только на вас, — она снова всхлипнула и перевела на меня тоскливый взгляд. — Сонечка ударилась головой и теперь совсем ничего не помнит.

— Эка напасть! — покачал головой мужчина. Сев рядом со мной, он махнул рукой в сторону присутствующих. — Господа, вы не могли бы оставить нас с Софьей Алексевной наедине. Инесса Ивановна, вам, как ближайшей родственнице, можно остаться.

И минуты не прошло, как комната опустела. Последним выходил граф, который, отвесив нам со старушкой поклон, прикрыл за собой дверь.

Модест Давидович поднялся, распахнул окно и кислорода стало в разы больше. Я, наконец, смогла вздохнуть полной грудью.

— Откройте рот, милочка, — попросил врач и принялся изучать его содержимое.

Следом начал ощупывать шишку на голове. Шею. Оттягивать веки. Спрашивать, где болит. Затем поднялся, подошел к столу, вытащил из саквояжа продолговатую трубку. И только когда он приложил один конец к моей груди, а ко второму прислонился ухом и попросил задержать дыхание, до меня дошло — это что-то вроде стетоскопа.

Закончив, он почесал нос и вздохнул.

— Что последнее вы помните, дитя мое?

Вонючая парадная? Выстрел? Думаю, этого ему знать ни к чему.

Я развела руками.

— Ничего.

— А как вас величать?

— София Леденцова, — произнесла я на автомате и встрепенулась. Имена с двойником у нас может и схожие, но фамилии?

— Вспомнила! — воскликнула все это время сидевшая как мышка «тетушка» и захлопала в ладоши.

Так, кажется я точно в параллельной реальности.

— А Инессу Ивановну помните? Или меня? — я отрицательно качнула головой. — Да, дела… Меня зовут Модест Давидович Клюшнер. Ваш участковый врач. А у вас, милая, то, что мы в медицинских кругах зовем ретроградной амнезией. Потеря памяти по причине удара головой.

Старушка громко охнула и прижала ладони к губам.

— Модест Давидович, а как эту амне́зию лечить? — срывающимся шёпотом уточнила она.

— К моему глубокому сожалению, Инесса Ивановна, только временем, — развел руками врач. Затем поднялся и положил стетоскоп обратно в саквояж. — Мои рекомендации для вас Сонечка — не трудить голову и побольше отдыхать. Гостей не принимать. Первые два дня лежать в темной комнате, не шевелясь. При головных болях — прикладывайте ко лбу холодные компрессы. Вам, Инесса Ивановна, надобно рассказывать обо всем, об чем ваша племянница позабыла. Так памяти легче вернуться. А я откланиваюсь, пролетка на улице ждет. Ежели что, присылайте Тишку — мигом обернусь.

— Да куда ж вы в такой мороз и без согреву? — всплеснула руками старушка, и повернулась к закрытой двери. — Глаша, настойку можжевеловую неси.

— Да будет вам, милейшая, — покраснел врач, но уходить не торопился. Дождался, когда в комнату влетит запыхавшаяся девушка с подносом в руках, схватил стоящую на нем рюмку с прозрачной жидкостью и опрокинул ее в рот. Затем громко ухнул, поморщился и занюхал увесистым кулаком. — Эх, хорошо пошла, родимая! Благодарствую, Инесса Ивановна.

— Глаша, проводи дорогого Модеста Давидыча, — наказала старушка. — И скажи гостям, что мы с Сонечкой премного извиняемся, но сейчас ей надобен полный покой.

— Будет исполнено, барыня.

Как только мы остались в комнате одни, «тетушка» замялась у дверей.

— Тебе бы подремать, Сонечка.

— Я еще не хочу, — я потерла зудящую шишку и положила голову на мягкий подлокотник кушетки. — Но вы могли бы ответить на несколько моих вопросов.

Кивнув, она придвинула к кушетке стул, села напротив, наклонилась и обхватила теплыми ладонями мои руки.

— Спрашивай, милая, — грустно улыбнулась мне Инесса Ивановна. — Все, о чем знаю, расскажу.

А вот теперь самое сложное — как все правильно сформулировать? С чего начать?

— Какое сегодня число? В каком городе мы живем? У меня есть родители? Кто я такая? Кто вы все такие? Кто платит за аренду этих хором? Если я, то откуда беру деньги? Кем работаю? Этот… жених, кто он такой? Как мы познакомились? А остальные… я их знаю? Что я делала сегодня утром? Какие у меня планы на ближайшее время? Знаете ли вы человека по имени Прохор Васильевич Леденцов? — у меня в запасе имелось еще пару десятков вопросов, но нужно было перевести дыхание. А когда перевела, заметила вытянувшееся лицо «тетушки» и решила пока сильно не нагнетать. — Извините. Просто столько всего в голове…

— Не стоит просить прощения, милая, я все понимаю и постараюсь ответить. Только вот… кто будет твой Прохор Васильевич? Среди Лешенькиной родни не припомню таких…

— Да, так, — тяжело вздохнула я. — Забудьте.

Поднявшись, Инесса Ивановна подошла к столу и взяла в руки лежащую на нем газету. Пробежалась по ней глазами. Затем вернулась к кушетке и передала ее мне.

Статья о дамских нарядах на передовице. Под ней заметка о том, что некий князь Орлов попросил руки и сердца дочери некого барона фон Манфа…

Мой взгляд пополз выше и зацепился за говорящее название — «Сплетникъ». Под ним значилась дата — «№128, четвергъ, 18 декабря, 1890 г.».

Я задержала дыхание. Зажмурилась. Снова открыла глаза. Перечитала. Выдохнула.

Это не просто другая реальность. Это еще и другое время. А мир?

— Ч-что за город? Где мы живем? — выдавила я из себя и подняла голову.

— Китеж, милая, — от Инессы Ивановны не ускользнул мой потерянный взгляд. Она снова села рядом и принялась гладить меня по волосам. — Ты здесь родилась. Выросла. Ходила в гимназию. Как Модест Давидыч даст позволения, попрошу Тишку подогнать пролетку, и прокатимся по окрестностям. Ты тотчас все вспомнишь.

— Китеж? — нахмурившись переспросила я. — Это который… утонул?

— Утонул? — захлопала глазами удивленная старушка. — Ты что-то путаешь. В нашей Любле разве утонешь? Речушка-соплюшка, воды по колено. А тут целый город в столичной губернии. Небольшой, но дюже славный. Сама убедишься.

— А мои родители, они живы? — может хотя бы здесь…

Инесса Ивановна тяжело сглотнула и опустила голову.

— Сестрица моя, Сашенька, маменька твоя, вместе с отцом Алексеем Макарычем уже, почитай, пять лет не с нами. Как сейчас помню. Перед масленицей в столицу собрались. Туда и обратно. Старый знакомец батеньки твоего свадьбу играл. Тебя со мной оставили. А когда возвращались, наткнулись в лесу на душегубцев окаянных. Никого не пощадили. Эх! — она махнула рукой и вытерла покатившуюся по щеке слезу. — Одни мы с тобой остались, Сонечка. Сиротинушки. Так и живем.

— Простите, что заставила вас вспомнить, Инесса Ивановна, — я коснулась ее ладони и крепко ее сжала. — А что насчет этого дома? Денег? Я кем-то работаю?

— Это твой родной дом, дитя мое. По завещанию Лешеньки он перешел тебе, вместе с остальным наследством. Ты невеста у нас не бедная. Умница, раскрасавица. Даже его сиятельство не устоял.

Старушка взяла со стула вязаное покрывало и набросила мне на ноги.

— Кстати, насчет графа…

— Завтра! Все завтра, Сонечка, — улыбнулась она и коснулась поцелуем моего лба. — Модест Давидыч наказал отдыхать, а я тебя тут разговорами томлю. Поспи. Авось проснешься и все сама вспомнишь.

Я не была так в этом уверенна, да и устать толком не успела. Но спорить не решилась. Кивнула, дождалась, когда за старушкой закроется дверь, поднялась и подошла к висящему на стене зеркалу.

Долго не решалась взглянуть. А когда все же набралась храбрости, выдохнула с облегчением.

Я. Это была я.

Только волосы, которые обычно ношу обрезанными по шею, сейчас струились длинными локонами до самой талии. Бледность и болезненная худоба исчезли. Щечки розовые появились. Блеск в голубых глазах.

Похоже, здешняя Соня, в отличие от меня, вела здоровый образ жизни.

Взгляд опустился ниже, к лифу модного — века так два назад — голубого платья. Ладонь прошлась по висевшему на груди бантику. Указательный палец угодил в углубление. Дырочку… с обугленными краями.

Понимание обрушилось, как снежная лавина на голову. Тут же расставляя по полочкам все случившееся.

— Сонечка, Сонечка. И кому же вздумалось тебя… убить?

Глава 2 Где кашу салом не испортишь

— Софья Алексевна… барышня, — раздался над ухом чей-то назойливый голос. А после, меня охватило странное чувство дежа вю. Будто я уже просыпалась в похожих обстоятельствах. Вот совсем недавно. И произношение это деревенское… знакомым кажется.

Разлепив глаза, я уставилась на склонившуюся надо мной девушку.

Взгляд озабоченный. Морщинка между хмурых бровей. Круглое, белое лицо. Щеки слегка изъедены оспинами. Длинная светлая коса обхватывала голову, наподобие короны. Коричневое платье. И, поверх него, белый фартук.

Если память мне не изменяет — а это сейчас под большим вопросом — ее зовут Глаша. А полностью… Глафира или Аглая? И если спрошу, не будет ли это странно?

— Софья Алексевна, родненькая, живы! Ей-богу, живы! — отскочив от меня, она всплеснула руками и тут же прижала ладони к груди, будто пытаясь успокоить сбивчивое дыхание. — Вот тетушка ваша обрадуется. У ней чутка припадок нервический случился. Думали за дохтуром посылать.

— Что произошло?

— Дык вы все дремлите и дремлите. День прошел, ночь прошла… А у Инессы Иванны сердце. Ей пужаться неможно. Вот я и решилася до вас добудиться. Ежели вы, Софья Алексевна, отзавтракать изволите, то стол ужо накрыт. Токмо вас дожидаемся.

Что самое странное, я совершенно не помнила, как уснула. Лежала на кушетке, в нарядном платье. А сейчас огляделась — незнакомая спальная комната. Огромная кровать, вся в мелких розовых подушках. Трюмо, шкаф, сундук в углу. Откинула одеяло — на мне белые хлопчатобумажные шорты до колен — панталоны? — и короткая сорочка из той же ткани.

Не слабо я головой приложилась.

Кто перенес меня и успел раздеть? Лучше не уточнять. Пусть это будет Глаша.

Приняв сидячее положение, я потянулась. Девушка, между тем, подошла к сундуку, открыла крышку, залезла чуть ли не с головой и начала там рыться.

— Вы, барышня, коли на променадь свой утренний соберетеся, в тепле себя держите. Погода нонеча ясная, да морозец зимний дюже кусучий. Я и платье вам поплотнее подберу.

— Не нужно, Глаша, — проследила я взглядом за ее спиной. — Я сама справлюсь. А вы ступайте.

— Сама? — резко выпрямившись, она повернулась ко мне и уставилась огромными, как два блюдца, глазами. — Да как же это можно то, Софья Алексевна? Аль чем не угодила вам? Вы токмо скажите…

Черт, чувство такое, будто ребенка наотмашь по щеке ударила. А ведь хотела как лучше.

— Всем угодили, — вымучила я улыбку. — Просто я не привыкла одеваться при посторонних.

— Да какая ж я вам посторонняя, барышня? Вчерась еще на смотрины вам платьице выбирать подсобляла. Его сиятельство глаз оторвать не мог.

— Вы, наверное, в курсе, что у меня амнезия?

— Чаво? — нахмурилась она.

— Память я потеряла, не помню ничего, — чуть ли не по слогам объяснила я.

Девушка тяжело вздохнула и посмотрела на меня с жалостью.

— Дырявая моя голова. Инесса Иванна еще вчерась предупредить изволила, да я позабыть успела. Простите, барышня, дуру грешную. Вы же знать не ведаете, кто я буду такая. Посторонняя, как есть.

— Вы ни в чем не виноваты, просто я немного смущаюсь. Покажите, пожалуйста, где у вас… у меня тут что лежит и ступайте. А если тетушка спросит, скажите — скоро приду.

На том и порешили.

Правда, рано я обрадовалась.

Приняв ванну — благо в этом времени они мало чем отличались от привычных двадцать первому веку — я стала разглядывать детали гардероба, которые Глаша, прежде чем уйти, заботливо разложила на кровати. И задумалась — а не позвать ли ее обратно?

Ну и что, что увидит голой, я же не чудище какое, в самом деле? А вполне себе симпатичная девушка. И стыдится мне нечего.

Нужно ли снимать сорочку? А панталоны? Куда крепятся чулки? А это что такое? Нажопник на юбке?

Половину из предложенного, чье предназначение я так и не расшифровала, я спрятала обратно в сундук. Первым примерила корсет. Смерть от удушья в мои планы не входила, а потому сильно затягивать не стала. Затем корсаж, к которому с помощью подтяжек крепились шерстяные чулки. И наконец нырнула в первое попавшееся в шкафу зеленое платье из шелка, с рукавами буфами. Закончила приготовление кожаными сапожками на шнуровке.

Пока кружилась перед зеркалом, волосы успели высохнуть. Расчесала, заколола по бокам хитро сделанными шпильками, которые нашла в верхнем ящичке трюмо, вышла из комнаты… и попала в сказку.

Картины на стенах, ковровая дорожка, старинная мебель, роскошное убранство — все это создавало атмосферу нереальности. Будто я все еще сплю и вижу сон. И поверила бы. Если бы не запах выпечки, который вывел меня в общую гостиную со стоящим в самом центре круглым столом.

— Сонечка, милая! Радость-то какая! — читавшая газету Инесса Ивановна подскочила со стула и бросилась ко мне. Схватила за руки, подвела к месту напротив, усадила и захлопала в ладоши. — Глаша, все в сборе, накрывай на стол.

Девушка будто все это время за дверью пряталась. Не успела старушка отдать приказ, как она ворвалась внутрь с подносом наперевес и начала расставлять пышущие жаром блюда. От обилия которых у меня аж глаза разбежались.

Фрукты от ананасов до яблок. Несколько видов пирожных и пирогов. Растопленный шоколад, сдоба, варенье. Блины, колеты, зеленый крем-суп.

И как при таком обильном завтраке мы с тетушкой умудрились сохранить фигуры и все еще пролезаем в двери? Или не обязательно есть всё? А повар не обидится?

— Откушайте, барышня, ваше любимое! — улыбаясь до ушей Глаша придвинула ко мне тарелку с тем, к чему бы я и голодная не прикоснулась.

Гречневая каша. Фу. С детства ее терпеть не могу.

— Если честно, я не то, чтобы сильно…

— Не по нраву? — испугано вскинулась Инесса Ивановна.

— Вы ложечку токмо спробуйте, барышня, — взмолилась девушка. — Я ж старалася…

Черт, ну и как ей откажешь? Может, если задержу дыхание, получится проглотить?

Шумно выдохнув, я куснула содержимое ложки и удивленно охнула. Как же вкусно! Кажется, в жизни ничего лучше не пробовала. Гречка просто таяла во рту.

За первой, пошла вторая, третья, четвертая. Аж за ушами трещит. И чем больше я ела, тем шире становилась улыбка на лицах обеих женщин.

Может я сильно голодная? Да не сказать чтобы очень.

— Это просто объедение! Как вы ее готовите?

— Дык на свежем сальце, Софья Алексевна. В горшочке, с грибочками, жареным лучком. Потомить ночку и с пылу с жару, родимую, прямо на стол.

Каждое блюдо Глаша презентовала так, что и у мертвеца бы слюнки потекли. Что уж говорить о моем, вполне себе живом и растущем организме?

Каша, блины, суп. Уплетая за обе щеки, я едва не била себя по рукам, чтобы не тянуться за добавкой. И только когда пришел черед ароматного чая, из душицы, зверобоя и мяты, смогла перевести дух.

Приятное разнообразие, учитывая, что мой обычный завтрак проходил куда как скромнее, и состоял из чашки растворимого кофе и куска пережаренного тоста.

В голове наконец-то прояснилось. Мысли выстроились в слаженную цепочку. Созрели важные вопросы. Да и у тетушки, раздобревшей от свежеиспечённых булок, появилось явное желание поболтать.

— Сонечка, как твое здоровьице? Не послать ли за Модестом Давидовичем? — заботливо поинтересовалась она, и склонила голову к правому плечу.

Такая одинокая, хрупкая, но не сломленная. Мне хотелось ее утешить. Обнять. Убрать печаль из вопросительного взгляда. Но и врать я не могла.

Проглотив застрявший в горле кусок черничного пирога, я запила его чаем.

— Не нужно никого никуда посылать, Инесса Ивановна. Память не вернулась, но чувствую я себя намного лучше. Если вы не возражаете, я бы хотела задать вам несколько вопросов.

Тетушка — по-другому я ее почему-то уже не воспринимала — улыбнулась и кивнула.

— Да чего ж мне возражать? Спрашивай, коли надо.

Эх, если бы вы знали как сильно надо. Вопрос буквально жизни и смерти.

— Скажите, может вы знаете, кто-нибудь из ваших… наших общих знакомых желал мне… зла?

Зря я, наверное, вот так, без подготовки. Старушка, не ожидая подобного поворота, вдруг подавилась и закашлялась. Пришлось потянуться вперед и хлопнуть ее по узкой спине. Полегчало.

Глаша поднесла стакан воды, глотнув которую, Инесса Ивановна подняла на меня полный ужаса взгляд.

— Сонечка, милая моя деточка, да что ж это такое? С чего кому-то желать тебе зла?

Хороший вопрос.

— Я же не святая, Инесса Ивановна. Может кому не угодила? Дорогу перешла? Мне не угрожали? Может, записки, странные телефон… кхм… разговоры не слышали?

— Бог с тобой, милая. Скажешь тоже! — махнула рукой старушка. — Да добрее тебя в целом мире никого нет. Комара ни в коем разе не прихлопнешь. Муху не смахнешь. Уличных кутят и котят привечаешь, подкармливаешь. Каждому помочь спешишь. А тихоня, каких свет не видывал. Дай волю, забьешься в уголок, с пяльцами, иль пряжу мотая, и не услышишь, не найдешь. Да и знакомцев, с кем разговоры заводить у тебя не имеется. Подружек из гимназии по городам и весям раскидало. Знаю, что с дочкой Синекишкинских списываешься. О чем — не читала. Но будь там что худое, ты бы скрываться не стала.

Слушая описание моего двойника, я все отчетливее понимала, что мы разнились как небо и земля. И списать эти отличия на амнезию будет ой как не просто.

— А что насчет моего жениха? Он же вон, целый граф. Молодой. Не бедный. Может я его отбила у кого? Ревнивые невесты к нам в дом, случайно, не приходили?

Лицо Инессы Ивановны вытянулось до невероятности.

— Сергей Данилович — честнейший человек. Он наш ближайший сосед и вырос на моих глазах. Да, миллионщик. При титуле. Ну так и ты у меня знатного роду. Слава богу, не бедствуешь. Будь у него невеста, неужто я б не знала, и помолвке бы вашей способствовала?

— А как давно мы с ним знакомы?

— Почитай, всю жизнь, да не виделись долго. Он в столице бобылем долго крутился, при министерстве служил, а нынешней весной вернулся, увидел тебя и прислал матушку, благословения просить. Тебе он по сердцу пришелся, так чего мне препоны чинить?

Любовь с первого — после длительного расставания — взгляда? Что-то не верю я в такие чудеса.

— А вчерашние гости, это родственники с его стороны?

— Не все. Лишь ее сиятельство Акулина Никитишна Бабишева-Бортникова, матушка Сергея Даниловича, да Ефим Ефимыч Бортников, ее нынешний муж.

— А остальные?

Тетушка задумалась и принялась загибать пальцы.

— Еще была Градислава Богдановна Соловицкая, крестная твоя. И мои давние приятельницы — Амалия Генриховна Режицкая и Наталья Андревна Задашная. Еще малюткой тебя на руках качали.

Мечтательно улыбнувшись, она наклонилась ко мне и погладила по предплечью.

— Полно тебе, Сонечка, о худом думать. Любят тебя все. И я, и Сергей Данилович, и соседи наши, и Глаша с Тишкой.

— Инесса Ивановна, еще один последний вопрос и я оставлю эту тему, клянусь! Скажите, пожалуйста, а в случае моей… смерти, кому перейдет все наследство?

Старушка резко побледнела и схватилась сердце.

— Глаша, настой мне пустырниковый неси! Не сдюжу я! — вездесущая Глаша прибежала с подносом, на котором стояла одна единственная рюмка с желтой жидкостью. Поставила ее перед тетушкой и не ушла, пока та не опрокинула ее в себя.

Резко выдохнув, Инесса Ивановна окинула меня укоризненным взглядом.

— Совсем не щадишь ты меня Сонечка.

— Тетушка, ну ответьте, пожалуйста, кому?

— Братцу твоему четвероюродному по батюшке, Ивану Никитичу Полозову. О нем не спрашивай. Не ведаю ничего. Вродесь, с женой и детишками в столице живет. Не бедствует.

Первое правило криминалистики — ищи кому выгодно, а значит придется хорошенько потряси нового родственничка. Позже.

Пока я переваривала новую информацию, раздался стук.

Глаша ворвалась в гостиную с таким лицом, будто в доме начался пожар. Я даже принюхалась, вдруг и вправду где полыхнуло? Ее собранные на макушке косы растрепались. Щеки покраснели. А в глазах горел безумный огонь.

— Барыня, его сиятельство пожаловали. Принять просють.

— Сергей Данилович? — удивленно воскликнула Инесса Ивановна. — Тебе же сказанно было передать гостям, мы эти дни не принимаем. Сонечке нездоровится.

— Вот вам крест, барыня, — Глаша осенила себя крестным знамением. — Слово в слово казала. Графьям дюже волнительно было. Пообещались с визитами повременить.

— Да верю, верю, — махнула на нее старушка и тяжело вздохнула. — Что уж теперь? Зови…

— Агась.

Жених… мало чем отличался от себя вчерашнего. Такой же красавец. При параде. Только пиджак вместо черного темно-зеленый надел. Тот оттенял его белые кудри и светло-карие глаза, выгодно подчеркивая ширину плеч и подтянутую фигуру.

Не входи он в мой список подозреваемых, любовалась бы и любовалась. А так… Интересно, для чего ему трость? Хромать, не хромал. Опираться не торопился. А может и не трость это вовсе? Не мешало бы проверить.

— Инесса Ивановна, Софья Алексевна, — он учтиво кивнул и выпрямился, как струна. — Вы прекрасны как день.

— Ваше сиятельство, — старушка тепло улыбнулась и протянула ему ручку для поцелуя. А за ней пришел и мой черед. И если тетушку он долго не мучил, меня из плена своей хватки выпускать не спешил. — Признаться, мы не ждали гостей. Софья все еще…

— Покорнейше прошу простить за столь ранний визит, Инесса Ивановна, но сердцу было неспокойно. Решился заглянуть. Так сказать, по-соседски. Узнать, как здоровье, не требуется ли помощь?

Какой учтивый. И язык подвешен, будь здоров. Политесы вон какие разводит. Даже тетушка покраснела. Только мне в эту заботу с трудом верилось. То ли чутье проснулось, о котором еще на первом курсе Глеб Севастьянович, наш преподаватель теории криминалистики, рассказывал? То ли я просто не выспалась и капризничаю?

Расслабься, Леденцова. Стрелять в тебя сейчас никто не собирается.

— Сергей Данилович, родной, — запричитала тетушка. — Да разве ж вам требуется позволение для визита к невесте? Мы рады видеть вас в любом часе. Присаживайтесь, отзавтракайте с нами.

— Благодарю, но я не голоден.

Он продолжил стоять. Переминаться с ноги на ногу. Но не так, будто хотел в туалет, а словно было что сказать, но не решался. Или приглашения особого ждал? Кто их разберет?

Инесса Ивановна видимо тоже заметила странное поведение гостя.

— Как поживает ваша матушка, Сергей Данилович? Помнится, Акулина Никитишна на боли головные жаловалась. Все ли с ней хорошо?

— Вполне. Модест Давидович прописал ей солевые компрессы. Она их весьма хвалила… — глаза загорелись. Кажется, решился. — Инесса Ивановна, не смею настаивать, но не будете ли вы так любезны отпустить Софью Алексевну со мной на конную прогулку в Перемейский парк? На улице нас уже ждет моя новая пролетка с четвериком караковым шетлендской породы. Мне давеча приятель из столицы подарок передал. Все никак не испробую.

Старушка заметно напряглась и принялась заламывать руки.

— Я, право, не знаю. Дражайший Модест Давидович строжайше велел…

И долго они собираются обсуждать меня, не обращаясь напрямую к адресату? Будто тумбочка тут стою, честное слово. Дело в возрасте, или девушки в этом веке изначально бесправные существа? Я на это не подписывалась…

— Инесса Ивановна, — я поднялась из-за стола и поправила подол задравшегося платья. — Я прекрасно себя чувствую. И была бы рада прокатиться вместе с графом. А Модесту Давидовичу мы ничего не скажем. Правда?

Я подмигнула ей и перевела взгляд на нахмурившегося жениха. Ну чего еще? Тихоня Сонечка никогда не влезала в чужие разговоры? Привыкай Сереженька. Иначе счастья нам с тобой вовек не видать.

Глава 3 Где не все что летает имеет крылья

После жарко натопленного дома, декабрьский мороз на улице казался всего лишь освежающей прохладой.

Несмотря на согревающие меня соболиный полушубок и шапочку, Сергей настоял на том, чтобы накрыть мне ноги меховой накидкой. И уже через несколько минут нашей увлекательной поездки, я была ему за это безмерно благодарна.

Звенели бубенцы. Из-под копыт четверки лошадей поднималась снежная буря. А каждый поворот грозил вылетом в сугроб.

Легкая, четырёхколёсная коляска резво неслась по людной улице. Лихой извозчик, не жалея сил, с криком «поберегись», расчищал дорогу от зазевавшихся пешеходов.

Где-то в отдалении гудели колокола. Ярко светило солнце. Небо не омрачало ни единой тучки. Солнечные зайчики скакали по крышам деревянных домов, заглядывали в окна и заставляли весело щурится.

В воздухе витало ощущение праздника, которое я списывала на собственное приподнятое настроение. Пока мы не выехали на главную площадь, которую Бабишев, не знаю за какие такие заслуги, назвал площадью «Трех Карманов».

По кругу были разложены костры. А рядом с ними люд от мало до велика. В лотках раскладывали товар для продажи. Дети хвастали друг перед другом сахарными петушками и смотрели кукольное представление. Женщины примеряли шерстяные шарфы. Мужчины тянули канаты. И все это под дружный смех и песни.

На мой вопрос, что здесь происходит, Сергей сначала нахмурился. Потом, видимо, вспомнил о мой «болезни», расслабился и улыбнулся.

— Так к ярмарке новогодней готовятся, Софья Алексевна. Недолго, почитай, осталось.

Если это подготовка к ярмарке, то что же тут будет в Рождество? Обязательно проверю. Если, конечно, сверхъестественные силы, притащившие меня сюда, не откатят все обратно.

Вскоре дорога вышла в парк. Тот был как бы общим, но принадлежал живущим в столице князьям Перемейским. От них и получил свое название.

Шумный. Красивый.

Белые ели стояли, словно в пуху. Снегири, перелетая с ветки на ветку, смахивали крыльями снег. Такие же, как у нас, коляски с запряженными в них тройками и четверками лошадей катались вдоль и поперек.

Некоторые из пассажиров, как будто знакомые с графом или моим, почившим в бозе, двойником, махали и здоровались, проезжая мимо. Не желая прослыть невежей, я отвечала им милой улыбкой, а особенно дружелюбным — кивком.

Но все равно вздохнула с облегчением, стоило нам с графом заехать в самую глушь. Скрывшую от посторонних глаз и предоставившую мне отличный шанс начать «допрос».

— Сергей Данилович, — добавив в голос томно-капризных ноток, я повернулась к своему жениху. — А как вы смотрите на то, чтобы оставить вашу… пролетку и немного здесь прогуляться? Ноги размять? Свежим воздухом подышать?

— Ежели на то ваша воля.

Он прикрикнул и махнул рукой извозчику, подавая тому знак остановить коляску. Затем помог мне выбраться на снег и, придерживая за ручку, повел за собой по узкой дорожке.

— Прекрасная погода. Как раз для романических прогулок, не находите? Наверное, у нас с вами их было не мало? — вышло немного топорно, ну так и я не мастер словесности.

Сергей замялся. Крепко сжал трость. Опустил глаза в землю. Цвет лица сделался бордовым, как переспелый помидор. Рот долго не открывал. Видимо, подбирал слова. Но я уже поняла, что романтикой в этом союзе не пахло.

— Вынужден признаться, Софья Алексевна, это первая наша с вами прогулка. Не поймите превратно, я не всегда бываю предоставлен сам себе. Дела семейные отнимают большую часть моего личного времени.

— Конечно, я все понимаю, — улыбнувшись, кивнула я, ничего, толком, не понимая. — А почему сегодня вдруг изменили своим планам?

Граф тяжело вздохнул.

— После вчерашнего происшествия, когда я нашел вас без сознания, на холодном полу… Я всю ночь не мог уснуть, на сердце было неспокойно. А к утру осознал, насколько непостоянной бывает судьба. Последствия могли быть плачевными, а мы даже не знаем друг друга так, как положено будущим супругам.

В глубине его глаз блеснули яркие искры, заставившие меня напрячься и отступить. Незаметно. Сделав вид, будто поправляю юбку.

— О чем вы, Сергей Данилович?

— Простите, ежели напугал вас, Софья Алексевна, — нахмурился он, явно заметив мое замешательство и настороженный взгляд. — Я не мастер подбирать слова. А порой и вовсе бываю косноязычен. Министерская служба, понимаете ли, не для романтиков и поэтов. Я всего лишь хотел бы узнать вас получше. Ваши вкусы и предпочтения. Те две встречи, что имели место в вашем доме, под присмотром вашей дражайшей тетушки, были изрядно коротки и малосодержательны.

— О чем же мы с вами говорили?

— О мечтах, — он поднял голову к небу и смущенно улыбнулся. — Вы, обычно тихая и спокойная, тогда так увлеченно и страстно рассказывали о своем желании путешествовать. Увидеть окружающий нас мир…

Звучит напыщенно, будто девиз для благотворительного бала по сбору средств для больных чахоткой.

Что же ей мешало при таких деньгах? Вряд ли Инесса Ивановна была бы против.

— Сергей… Данилович, простите за нескромный вопрос, а почему вы вдруг решили сделать мне предложение? Я уверена, выбор у вас большой. Любая была бы рада выйти замуж за графа.

Когда Бабишев удивленно захлопал глазами, я поняла, что перегнула. Но сказанного назад не воротишь, а потому потупилась, как приличествует скромной барышне и продолжила ждать ответа.

С небольшой паузой, но он последовал.

— Признаться, вы застали меня врасплох, — нахмурился мужчина. — Знаете, я всегда полагал, что куда проще быть одному. Забот никаких. Делай, что твоей душеньке угодно, не перед кем держать ответ. Жил бобылем. Домой приходил, дабы поспать, переодеться в чистое, чаю попить в выходной день, когда министерский дом бывал закрыт. А потом в один момент осознал — довольно. Уволился со службы, вернулся в родной Китеж и попросил маменьку помочь найти невесту достойную. У ней сомнений не было, кого выбирать.

Произнося последнюю фразу, он окинул меня многозначительным взглядом, и так хитро прищурился, что не уловить намек было невозможно.

Смутить, видно, хотел. И та, другая Сонечка, однозначно бы смутилась. Но не я…

— Как резко вы изменили жизнь. Не страшно было?

Бабишев устало улыбнулся и пожал плечами.

— Что может напугать современного человека, живущего в столице в конце просвещенного девятнадцатого века?

Хм, не знаю. Знакомство с человеком из двадцать первого?

— Ага, понятно. Выходит, союз наш не по любви… — захотелось издать горестный вздох, для полноты картины «барышня в унынии», но решила не борщить. Графу и так не по себе. Идет рядом, руки заламывает. На лице вся скорбь мира отражается.

— Вы не подумайте, Софья Алексевна. Я проникся к вам с первого взгляда. Вы прекрасная, нежная, милая барышня. Не чета взбалмошным ровесницам. У тех лишь побрякушки да тряпки в голове. А вы о высоком мечтаете. К небушку тянетесь…

Спасибо, дотянулась. Теперь бы еще злодея найти, который ее в это самое небушко…

Продолжая петь мне оды, Бабишев вывел нас на еще более узкую тропинку, где, куда не глянь, не видно ни души. Птицы умолкли. Утро резко сменилось сумерками. И виной тому густые кроны деревьев, что не давали пробиться солнечным лучам.

Я отстала на шаг. Одернула юбки.

Идеальные условия для ловли на живца. Момент, ради которого я и затеяла всю эту пешую прогулку. Лучшего места женишку не найти. Если и заканчивать, начатое вчера, то только в этой глуши.

Картина маслом.

Кровавый убийца. Не сильно, впрочем, похож, но чего только не бывает. Беззащитная жертва. Ну как беззащитная… Я нащупала в кармане полушубка заранее припрятанный там столовый нож. Крепко сжала рукоятку. И стала ждать.

Граф нападать не спешил. Он будто и вовсе не заметил моего отставания. Идет, размахивает руками, о чем-то рассказывает. Уже и деревья проредились. Парк снова осветило солнце. Послышались крики извозчиков.

Кажется, я обозналась и это не он. Либо… с потерей памяти я стала для него безобидной?

Черт, столько вопросов и ни одного ответа.

— Софья Алексевна, в Борсуковском театре в эти выходные дают «Щелкунчика». Я был бы счастлив, ежели бы вы согласились составить мне компанию.

— Что? —захлопала я глазами, за своими мыслями, не уловив его вопроса.

Сергей остановился и медленно повернулся ко мне. Идеальный лоб пересекла мелкая морщинка.

— Я говорю, что был бы счастлив, ежели бы вы позволили сопроводить вас в театр…

— Ах, да, конечно. Спасибо за приглашение.

Услышав положительный ответ, Бабишев облегченно выдохнул, расплылся в довольной улыбке, подошел ко мне и взял под руку.

Похоже, убивать меня сегодня не будут. Не могу сказать, что сильно огорчена.

Граф очень быстро вывел нас на широкую дорогу и, попросив меня не сходить с места до его возращения, ушел на поиски нашей коляски.

Людской поток заставил меня отступить к деревьям. Снег скрипел под сапожками. С ветки вспорхнула стая воробышков. Услышав их чириканье, я обернулась. Как раз вовремя, чуть не наступила на бревно. Пнула его слегка. И с визгом отпрыгнула назад.

От земли к ближайшему дереву поползла тень. Отделилась. Зависла в воздухе. Замерцала, приобретая полупрозрачные очертания молодой женщины.

Ее длинные волосы были собраны в небрежный пучок. Приятные черты лица. Расстёгнутый полушубок. Того и гляди соскользнет с плеч на землю. Платье с уж слишком вольным для этого века — да и погоды — декольте развевалось по ветру.

Я с трудом сглотнула застрявший в горле ком и упала на колени.

Образ призрачной незнакомки пошел рябью. То норовя исчезнуть, то становясь чересчур плотным. Выпучив глаза, она уставилась на меня. Будто не веря, что я действительно ее вижу.

Ее пухлые губы сложились в букву «О». А уже через мгновения она заговорила. Быстро-быстро. Но вместо слов до моего уха доносился лишь отдаленный гул.

Это галлюцинация? Мираж? Побочка от выстрела?

Я зажмурилась, тряхнула головой, но привидение никуда не делось.

Да какая, к черту, разница?

Резко вскочив на ноги, я бросилась бежать. Но не сделала и пяти шагов, как упала в объятия идущего ко мне на встречу мужчины.

— Софья Алексевна? Да на вас лица нет!

Слава богу, Бабишев.

Переведя дыхание, я кивнула.

— Что-то голова закружилась. Отвезите меня, пожалуйста, домой?

Подгоняемый графом, извозчик направил лошадей по короткому пути. Минуя площадь и еще несколько улиц, что мы проезжали утром.

Время близилось к обеду. Погода разыгралась не на шутку. Небо резко заволокло тучами. Ветер бил в лицо холодным снегом, заставляя меня щуриться и все сильнее кутаться в теплую накидку.

Бабишев тоже пытался спрятаться от холода. Постоянно ежился и придерживал затянутыми в перчатки руками меховой воротник зимнего пальто.

И только плывущая над пролеткой призрачная женщина, которую я, справившись с первоначальным шоком, упорно старалась игнорировать, даже не подумала застегнуть свой не менее прозрачный полушубок.

Говорить она больше не пыталась. Руками не размахивала. Но всякий раз поймав на себе мой взгляд, переходила из статики в состояние вибрации и колыхания.

На мою попытку отогнать ее руками, как назойливую муху, лишь удивленно приподняла соболиные брови и продолжила преследование.

Граф ее, определенно, не видел. Извозчик тоже. А значит… вчерашняя травма головы не прошла без последствий.

— Тпру!

Подъехав к крыльцу знакомого дома, лошади резко остановившись. Сергей помог мне сойти на землю, проводил до двери и, подняв на меня печальный взгляд, приложился к ручке.

— Софья Алексевна, прошу, не серчайте. Полагал, свежий воздух пойдет на пользу, а оно вона как вышло. Ежели б знал…

— Ничего страшного. Просто легкое головокружение, — легкое — это я погорячилась, в кружащей над нашими головами даме килограмм семьдесят, не меньше. – Я благодарна вам за прогулку. Она действительно пошла мне на пользу.

— Тогда разрешите откланяться. Рассчитываю завтра увидеть вас вновь.

Надежда на то, что призрак увяжется за графом, а не за мной, рассыпалась прахом, когда сквозь открывшую мне дверь Глашу, в коридор вплыла прозрачная тень и зависла над потолком.

— Барышня, эко вы к часу поспели. Инесса Иванна просила доложиться, как прибудете, дабы стол к обеду накрывать.

— Прости, Глаша. Что-то я устала после поездки. Голова разболелась. Есть совсем не хочется. Я пока вздремну. Передай Инессе Ивановне, пусть обедает без меня.

— Нездоровится? Дык дайте я Тишку за дохтуром пошлю?

— Не стоит. Мне просто нужно поспать.

Девушка заметно скисла, но спорить не стала. Поклонилась и исчезла в одной из комнат.

Сон долго не шел. И причиной тому было не отсутствие желание, а летающее по моей комнате наглое привидение.

Передразнивая висевшие на стене часы, оно повторяло за секундной стрелкой — тик-так, тик-так. Выходил все тот же гул, но в замкнутом пространстве он звучал так пугающе, что даже мне, с моими железными нервами, становилось не по себе.

В конечном итоге я все же провалилась в черную дыру, а когда снова разлепила глаза в спальне было темно.

Огляделась.

Тишина. Никого.

Обрадовавшись, что галлюцинация исчезла, я вскочила на ноги и поправила помявшееся платье. Зажгла стоявшую на столе лампу. Взяла ее в руку и поняла, что, за все это время, так и не исследовала комнату, где жил мой двойник.

Шкаф с одеждой. Сундук с бельем. В тумбочке томик романтических стихов. Под кроватью пусто. А вот под матрасом меня ждало долгожданное открытие — исписанная от руки тетрадь. В простонародье — дорогой дневник.

'Тобой живу, тебя любя,

Ах, как же злюсь я на себя,

От страха не найти мне слов,

Зачем нужна ты мне — любовь?'

Я, конечно, тот еще ценитель поэзии, но прочитав несколько страниц подобных «шедевров», уже не сильно удивилась незавидной судьбе своего двойника.

Сплошные любовные сопли. Сердечки на полях. Оды глазам, волосам, губам мужчины, из которых, если собрать воедино, вырисовывался вполне себе определённый портрет графа Бабишева.

«Я отобедала. Я вышла на прогулку. Я сходила в туалет».

Последнего в дневнике не было, но я вполне могла додумать. Сонина жизнь протекала монотонно, радуя разве что меняющимися нарядами и картинами окружающей природы.

Я уже хотела закрыть тетрадь, но глаз зацепился за нехарактерный взрыв эмоций на последней странице. Так-так-так… это уже интересно!

«Она снова докучала мне своим обществом на вечере у Корниловых. Грозилась написать в газеты, предать огласке… Успокоилась бы уже! Видит бог, маменьку с папенькой этим не вернешь».

Что там за дама, интересно? И чем она грозила Соне? При чем тут ее погибшие родители? Может Инесса Ивановна в курсе? Спрошу, как предоставится шанс.

Пока я ломала голову, в желудке начало урчать, напоминая о пропущенных обеде и ужине. Спрятав тетрадь обратно под матрас, я поднялась, взяла лампу и направилась на поиски ночного перекуса.

В доме царила тишина. Лишь под ногами скрипели половицы. Я минула гостиную, где проходил сегодняшний завтрак. Нырнула в комнатку, откуда с подносом появлялась Глаша. И оказалась на кухне.

Металлическая печь в углу еще не успела остыть и излучала тепло. Деревянные шкафы были забиты посудой. Холодильника, или чего-то похожего на него, не наблюдалось. Как и остатков ужина. Где они хранят продукты?

Ноздри раздувались, улавливая запах копченостей. Наконец, глаз зацепился за свисающую с потолка палку колбасы. Я схватила лежащий на столе нож, отрезала половину, села на стул и откусила бòльшую часть.

Тут-то меня и поймали.

Внезапно зажегшийся свет заставил меня ненадолго зажмуриться. В проеме застыла одетая в длинную ночную рубашку фигура. Чей голос явно принадлежал моей тетушке.

— Сонечка, да разве ж можно-то? — всплеснула она руками и крикнула в коридор. — Глаша!

Девушка будто караулила за углом. Залетела на кухню простоволосая, в такой же длинной и белой рубашке, с накинутой на плечи шалью. Охнула и исчезла, чтобы появиться через минуту, уже с косой и в форменном платье с белым фартуком.

— Блахародная барышня, а крадетеся аки тать в ночи, — покачала она головой. — Меня б кликнули. Я б живо на стол собрала.

— Не хотела беспокоить, — пожала я плечами, наблюдая как из подсобного помещения, откуда на кухню валил холодный белый пар, принялись выносить подносы с едой.

Я попыталась заикнуться о бутерброде с колбасой и сыром, но Глаша была неумолима. Усадила меня за стол, напротив тетушки, и начала расставлять тарелки, с придыханием комментируя каждое лежащее на них блюдо.

— Испробуйте икорки осетровой, барышня. На хлебушек, да пожирнее. Груздочки соленые. Я сметанки не жалела. Судак заливной, да с балычком жаренным. Холодец накладывайте, говяжий. Пальчики оближите. Щас еще борщец принесу. Ах, голова садовая, там же утка томится! Утка с репой!

У меня, кажется, даже слюна по подбородку потекла. Благо никто не заметил. Девушка убежала обратно в подсобку, что служила в доме холодильником, а тетушка с упоением икру по хлебу размазывала.

И откуда у нее, спрашивается, такая осиная талия? Вот бы и мне гены передались. А то я, такими темпами, в колобка за неделю превращусь.

Только я потянулась вилкой к холодцу, как воздух над Инессой Ивановной пошел рябью. А через мгновение уплотнился, превращаясь в призрачный образ порядком надоевшей мне женщины.

Ее лицо выражало тоскливую скуку. Руки были скрещены на выдающейся груди. А в брошенном на меня вскользь взгляде читался немой вопрос: «снова ты?»

Я едва удержалась, чтобы не выругаться. Хлопнула ладошкой по столешнице. Тряхнула головой. Но призрак никуда не делся. А вот в глазах тетушки забрезжило беспокойство.

— Сонечка, что-то ты сбледнула. Все ли хорошо?

— Инесса Ивановна, подскажите, а нет ли у вас поблизости психиатрической клиники?

Охнув, тетушка подпрыгнула на месте и принялась обмахиваться ладонью.

— Для душевнобольных? — с испугом поинтересовалась она.

— Ага.

— Имеется, но далече. На другом конце Китежа. А тебе оно зачем, милая?

— Да так, на консультацию, думаю, сходить. Все же амнезия дело такое… толком не изученное, — протянула я, не сводя взгляд с невидимой для остальных знакомой. — Сниться всякое. Будто привидения по дому гуляют. Вы, случайно, не знаете, как приметы велят с ними ладить?

— Хм, — задумалась старушка, подтягивая к себе блюдо с рыбой. — Простить изволь, но тут я тебе, Сонечка, не помощница.

— А вы, Глаша?

Девушка уперлась кулаками в дородные бока и подняла голову к потолку.

— Домовых, знаю, надобно конфетами задабривать. Для русалок пряжу оставлять на берегу. От болотного царя невинной девой откупаются. А вот об призраках не ведаю ничего. Но призраки это кто? Суть их — мертвец. Невинно убиенная душа, что на земле мается. Покоя сыскать не может. Али дело у него осталось. Али заботы, кручины какие…

Я задумалась.

Выходит привидение — это неупокоенный дух. Люди его не видят, а вот мне, почему-то, так не повезло. Причина, почему она за мной увязалась — ясна. А вот чего же она от меня хочет? Упокоиться?

Так-так-так. Вспоминай, Соня, что там было?

Парк. Обочина. Бревно. А ведь я под него даже не заглянула…

Я подняла голову, поймала на себе взгляд женщины и прошептала одними губами.

— Там, в парке, твое тело?

Выпучив глаза, она усиленно закивала и начала что-то гудеть мне в ответ. Но я уже не слушала. Отодвинула от себя тарелку с холодцом. Промокнула чистые губы салфеткой. И повернулась к тетушке.

— Что-то я наелась. Пойду, вздремну.

Глава 4 Где спящих красавиц не добудиться

— Да прекрати ты гудеть, — шикнула я на призрака, осторожно крадясь к выходу.

Шерстяное платье так и норовило за что-нибудь зацепиться. В заранее надетом полушубке, было нестерпимо жарко. Еще и эта… Руками машет, глазки пучит, подгоняет. Аж в ушах звенит.

Помня, какой острый слух у моих домочадцев, я около двух часов лежала в кровати, ожидая, пока все уснут. Одевалась медленно, стараясь лишний раз половицы на прочность не испытывать. Сапожки несла в руке.

А все равно, стоило выйти в прихожую и начать обуваться, как задела какую-то шкатулку. Та со стуком упала на пол и, чтобы не попасться на месте преступления, я со всех ног бросилась бежать.

Открыв засов, я выскользнула за дверь. Заранее обняла себя руками, спасаясь от холода. Но погода, которая еще днем обещала буран и вьюгу, вдруг к ночи унялась.

Ветра почти не было. Снег перестал падать и теперь, блестящим пухом, лежал на дороге, ветках деревьев и торцах резных ставней. Серый печной дым поднимался из труб близлежащих домов. Полная луна и зажжённые фонари освещали улицу так ярко, что пролетку, с мерзшим внутри извозчиком, я заметила издалека.

Если вначале и были сомнения — все же одинокая девушка, ночью… — то при одном взгляде в полные мольбы глаза кружащего рядом призрака, они развеялись как дым.

— Будьте добры в Перемейский парк, — окликнула я мужчину приказным тоном.

Главное, не показывать, что тебе страшно. И тут манера общения графа Бабишева со своими слугами была ой как кстати.

Сидевший на козлах и кутающийся в одеяло извозчик, первым делом высунул нос. Заметив, кто перед ним — уже всю голову. Глазами захлопал и уставился на меня, как на полоумную.

— Дык-дык, — он сглотнул. — Ночь же, барышня. Закрыт он.

— Плачу полтинник, — кажется, мужчина заинтересовался, но продолжал медлить. — Сейчас. И еще столько же по приезду.

Домчал он меня с ветерком.

Накидочку предоставил. Правда, не меховую, как у графа, а из шерсти. Путь короткий выбрал. Знай себе, держись. Чтобы на очередном лихом повороте не выпасть в сугроб.

Зычным «тпру» остановил коней у закрытых кованых ворот. Помог выбраться и ударил кулаком по висячему замку.

— Эй, сторож, продирай зенки. Дело к тебе есть!

Привидение, видимо предвкушая встречу с самим собой, проплыло сквозь железную решетку и замерцало.

Решив разбираться с местной охраной без помощи посторонних, я поблагодарила извозчика. Вручила ему оставшуюся часть заработанного и, пообещав, что он получит еще столько же, если дождётся меня, направилась к вышедшему из будки зевающему деду.

Колоритный персонаж.

Жидкая бороденка. Пара уцелевших зубов. Поношенные штаны с заплатками. Куцый тулуп. Бесформенная шапка. И спружиненные сапоги. Взгляд сначала был злой, но сфокусировавшись сделался недоумевающим. Явно не каждый день его посреди ночи молодые девушки будят.

— Чего надобно, барышня?

— Открывай!

— С какого это… — отступил он перед моим напором и ткнул пальцем в висевшую на воротах табличку. — Ежели за-ради променаду, то вот. Читайте-с. В девять мы открываемся.

— А я на индивидуальную экскурсию пришла, — заявила я, кутаясь в полушубок. — Заплачу сколько надо.

Волшебная фраза.

Дни. Месяцы. Годы. Века… Время течет, все меняется и лишь одно неизменно — желание людей заработать.

Как там у классика? Уничтожаются преграды, сокращаются расстояния, а сердца чиновников становятся доступными для обывательских невзгод. Мне бы, как будущему слуге закона, устыдиться. Но в данном конкретном случае, я использовала незаконную форму оплаты, для оплаты законных услуг.

Да и стыдиться некогда. Дед успел сходить за ключом, открыть замок и теперь переминался с ноги на ногу.

Я огляделась. Из-за высоких деревьев довольно темно. Да и дорогу помнила плохо. А привидение… заведет еще непонятно куда, потом ищи-свищи ветра в поле.

— Пойдете со мной.

Дед опешил.

— Куды? Зачем?

— Мне нужен человек, который бы караулил, пока я тут… гуляю.

— Не можу я, — грустно покачал он головой и запричитал. — Поясницу свело. Ноги не ходют.

А так и не заметно. Услышав о деньгах, скакал как козлик.

— Может, вам на лекарства дать?

Дедок заулыбался, подмигнул.

— Мое лекарство, барышня, этое полуштоф и и как новенький пятак.

— Будет вам полуштоф. Пойдете?

— Пойду. Но мне б еще от головы…

— Тоже болит? — он кивнул. — Пить надо меньше. Ладно, заплачу сколько скажите, только покажите мне главную дорогу.

Все то время, что мы с призрачной незнакомкой и парковым сторожем, попросившим обращаться к нему — Петр Кузьмич, занимались поисками нужной развилки с бревном у обочины, я, не переставая, думала…

О том, какой черт меня дернул, в такую темень связываться с трупами. Не могла дождаться утра? Могла, конечно. Но дедовский характер… Когда пожар в груди, если дело есть неоконченное. Да и… дамочка эта со своим жалобным взглядом. Хатико отдыхает.

Что я буду говорить полиции, если мы все же найдем сейчас ее тело? Что мне среди ночи в закрытом парке прогуляться приспичило?

Ладно, уже ничего не попишешь. Придется, как обычно, импровизировать по ходу дела. Благо актерский талант еще ни разу не подводил.

Освещавший фонарем дорогу дед кряхтел, хромал на обе ноги — то левую, то правую — и придерживал второй рукой спину. Чем сильно тревожил мои и без того расшатанные нервы. Привидение рябило, летая от дерева к дереву. То ли не сильно ориентируясь в пространстве, то ли толком не ведая, где она, собственно, лежит. А я, заглядывая под каждую корягу, замерзла так, что ноги одеревенели, зубы отбивали чечетку, пальцы рук покраснели, того и гляди отвалятся.

— Барышня, вы как хочите, а я возвертаюсь, покуда силы еще имеются. И вам бы к печке. Чайку горячего испить. Покраснели вся. Дрожите. Может мне Лихача вашего кликнуть?

— Погодите кликать, — отмахнулась я, вглядываясь в темноту. — Сейчас найдем… и кликните.

— Да чего ж мы ищем-то?

А пес его знает…

Твердо решив послать все куда подальше, вернуться сюда утром и продолжить поиски, я вдруг застыла. Среди деревьев мелькнул знакомый пейзаж. Дорога разделилась на две. Пошире и поуже. А посередине рытвина. Чуть отойди к раскинувшей свои тяжелые от снега ветки ели, и вот оно — бревно.

Бросившись к нему, я опустилась на колени и начала раскапывать снег и хвою. С ветки с карканьем сорвалась ворона. А может ее спугнул гудящий над моей головой призрак. Свет фонаря дрожал, как и рука Петра Кузьмича. Не давал сфокусироваться.

— Помогите!

Он опустился рядом, положил фонарь на снег и застыл.

— Потеряла чего? Ну дык утром бы… — договорить он не успел, уставился на показавшуюся на поверхности темную ткань.

Я ухватилась, потянула и едва не шлепнулась на пятую точку, разглядев покоящееся под ней тело.

Холод сохранил его почти не тронутым. Глядишь со стороны, будто девушка шла через парк и решила вздремнуть. Да так крепко, что ни каркающим воронам, ни свистящему ветру ее не добудиться.

Припорошенная снегом Спящая красавица. Заледеневшие ресницы на пол-лица. Вздернутый носик. Пухлые губы. Длинные темные волосы служили ей подушкой. А накинутый на плечи, короткий полушубок — пуховым одеялом.

— Што ж это делается? — прохрипел Петр Кузьмич, и схватился за голову. — Этакая молодица. Околела, как пить дать…

Я, со своей стороны, со скорыми выводами не спешила. Во-первых, работа у меня такая, все под сомнение ставить, пока в руках заключение от патологоанатома не окажется. А, во-вторых, Глаша назвала призраков невинно убиенными душами. И ключевое слово здесь — именно «убиенные».

Кстати, о призраках….

За спиной раздался гул. Женщина, чье тело лежало у моих ног, спикировала прямо с неба и зависла от земли в считанных сантиметрах. Протянула дрожащую руку, собираясь коснуться застывшего лица. И тут меня оторопь взяла.

Позабыв, где я и с кем имею дело, открыла рот, чтобы грозно заявить — на месте преступления ничего трогать руками нельзя, но положение спас вскочивший с колен дед.

В его направленном на меня напряженном взгляде читалось замешательство. Подозрение граничило с недоверием. Вело безмолвный бой. Длилось это доли секунды, но мне хватило, чтобы понять — кто-то явно опомнился от потрясения, и теперь задается вопросом, а не связанна ли я с трупом? И если да, стоит ли меня опасаться?

Пытаясь развеять его сомнения, я тяжело вздохнула и кивнула на дорожку, с которой мы сошли. Ведущую к выходу из парка.

— Петр Кузьмич, ну чего вы медлите? Вызывайте полицию.

— Вот этое верно, — тут же закивал он. — Пристав наш смекалистый, во всем разберется. Вы, барышня, туточки постойте, а я пока лихача вашего кликну. Пущай в Мещанский участок поспешит. Эх, бяда… бяда…

Последние слова он произнес уже развернувшись ко мне спиной. А когда отошел на приличное расстояние, я повернулась к призраку.

— Тело мы нашли. Миссия выполнена. Ты чего не исчезаешь?

Она не ответила сразу. Задумалась. Отвела взгляд в сторону. Затем грустно опустила его к земле и пожала плечами. Не знает.

— Значит, не выполнена, — пробормотала я, мысленно чертыхаясь. Надежда на то, что все закончится быстро и без проблем таяла на глазах.

— Тебя убили?

Еще одно пожатие плеч. Снова не знает. Или не помнит?

— Как тебя зовут? Где живешь? Хоть на что-то ты можешь ответить? — женское тело пошло рябью, то уплотняясь, то становясь еле видимым. Незнакомка явно волновалась. Глаза испугано метались от меня к мертвому телу и обратно. Наконец, отрицательно качнула головой.

— Час от часу не легче. Ладно, приедет полиция, будем выяснять, — а еще легенду не мешало бы придумать. Да такую, чтобы ни один «смекалистый пристав» не подкопался…

'Тили-тили-бом

Закрой глаза скорее,

Кто-то ходит за окном,

И стучится в двери'.

Пытаясь согреться, я потирала ладони и прыгала с одной ноги на другую, напевая первую пришедшую в голову песенку, оказавшуюся колыбельной из старого фильма ужасов.

Прозрачная женщина, меланхолично покачивая головой, зависла над мохнатой веткой ели. Наверное, если бы привидения умели тяжело вздыхать, она именно этим и занималась. А так: либо смотрела вдаль, откуда должен был появиться сторож с подмогой, либо переводила взгляд на свое умиротворенно покоящееся под бревном тело.

Трогать его до появления полиции я не решилась. Не хватало еще, чтобы местный пристав, или как там его, на меня всех собак спустил. Отпечатки свои оставлять…

Кстати, а применяют ли уже дактилоскопию? Надеюсь, что да.

Глеб Севастьянович, на теории криминалистики, часто злоупотреблял историческими отсылками. Но ни одной даты, что он называл, я сейчас хоть убей, не вспомню.

Вздохнула. Поежилась.

Наконец вдалеке послышался свист. Хлопья снега взлетели в воздух. К нам приближался запряженный тройкой крытый экипаж.

Кажется пора превращаться в большеглазую взволнованную невинность.

Что я и сделала, изобразив на лице испуг и молитвенно сложив руки на груди.

Лихо притормозив в нескольких метрах от развилки, извозчик так и остался сидеть на козлах. Первым на снег спрыгнул парень в сером тулупе и такой же серой шапке, из-под которой выглядывали рыжие вихры. В его ладони был зажат освещавший дорогу фонарь.

Следом за ним показался мужчина в коричневом пальто. Долговязый. Лет сорока. Лицо худое. Шея замотана шарфом. Усики хитро закручены на концах. Одной рукой он придерживал пенсне, которое так и норовило упасть в снег, а второй прижимал к себе кожаный саквояж.

Окинув меня мимолётным взглядом и посчитав едва ли заслуживающей внимание, он всецело уставился на труп.

Я уже было решила, что это и есть хваленый пристав, но не тут-то было. Из экипажа показалась еще одна, довольно внушительная фигура. И на весь парк раздался громоподобный рык:

— Яшка, пес шелудивый, только попробуй мне все тут утоптать. Шкуру спущу!

Душа ухнула в пятки.

Вздрогнули не только я, но и непосредственно сам виновник — рыжий паренек. А тот, что с пенсне — закатил глаза, покачал головой, положил саквояж на снег и принялся сражаться с бревном.

— Яшка, — с сильным иностранным акцентом прокряхтел он. — Подсоби.

Парень, повесив фонарь на выступающий из стенки экипажа крюк, кинулся к нему. А мой взгляд не отрывался от мужчины, что, выбравшись из экипажа, поправил стоячий воротник распахнутого темно-зеленого пальто с серебряными погонами, из-под которого выглядывал черный китель с белым шнурком, что вел к поясной кобуре.

Затем поправил шапку из черной мерлушки, с бляхой в виде орла посередине. И наконец уставился на меня жестким, колючим взглядом блестевших в свете покачивающегося фонаря зеленых глаз.

Высокий. Широкоплечий. Кажется брюнет, если судить по недельной щетине на волевом лице. Военную выправку не скрыла бы и гражданская одежда.

Красивым я бы его точно не назвала. А вот мужественным… пожалуй. Но только подумала об этом, как тут же смутилась.

— Туточки она… — прервал затянувшуюся паузу запыхавшийся голос подоспевшего сторожа. Петр Кузьмич, согнувшись в спине, переводил дыхание. Одна его рука упиралась в колено, а указательный палец второй был направлен в сторону замёрзшего тела. — Не почудилось, стало быть.

— Почему посторонние? — обратился к старику брюнет, своим зычным, командирским голосом. — Ежели вытаскиваете меня из постели, Петр Кузьмич, то дóлжно организовать охрану места происшествия и следить, дабы барышни мимопроходящие рты не разевали…

Это он что, обо мне? Похоже, образ взволнованной невинности чересчур уж удался.

— Дык, Гордей Назарыч, — выпучил на него глаза старик. — Она ж…

Но договорить не успел. Вышеназванный пристав — а я была уверена, что это он и есть — шагнул ко мне, разметая юфтевыми сапогами снег. Встал так, чтобы скрыть от меня мертвое тело, и склонил голову в поклоне.

— Пристав Мещанского участка Ермаков Гордей Назарович. С кем имею честь?

— Софья Алексеевна, — медленно произнесла я, гадая то ли мне ему замерзшую ручку для поцелуя подать, то ли реверанс грациозный изобразить. В конечном итоге отказалась и от первого, и от второго. Благо было на что списать.

Фамилию тоже решила придержать. На всякий. Не сомневаясь, что этот «всякий случай» клюнет меня в зад в самый неподходящий момент.

Пристав прищурился, но допытываться не стал. Только медленно покачал головой.

— Шли бы вы барышня домой. Время то уж позднее. Не след вам на такое глядеть.

Посчитав свою воспитательную миссию выполненной, мужчина направился к трупу, который тот долговязый, в пенсне, уже исследовал на наличие порезов и ссадин. И сел рядом на корточки.

С одной стороны, идеальный шанс, чтобы улизнуть незамеченной. Пристав дал добро. Никто из присутствующих фамилии моей не знает. Камеры наблюдения еще не изобрели. Растворюсь в городе и поминай как звали.

А с другой…

Я подняла взгляд на ель, где на ветке сидел ворон. Рядом с ним, в воздухе завис призрак, чей взгляд был направлен прямо на меня и отражал вселенскую тоску.

Сердце зашлось галопом от жалости. В горле встал сухой ком. Все признаки проснувшейся совести.

Нет, так нельзя. Раз уж впуталась в это дело, я обязана довести его до конца. Разве не этому учил меня покойный дед?

Осторожно шагнув вперед, я прислушалась.

— Заметили что, Поль Маратович? — поинтересовался Гордей.

— Ножевая рана, аккурат под сердцем, — с сильным французским — я теперь слышала это отчетливее — акцентом, заключил медицинский эксперт.

Услышавший его Петр Кузьмич шумно вздохнул и перекрестился.

— Все в руце Божьей!

Рыжий Яшка удивленно захлопал глазами, подался вперед и прошептал:

— Князь…

Что он имел в виду, я так и не поняла. Договорить парню не дали. Пристав зыркнул так, что тот тут же съежился и умолк.

— Это, по вашему, причина смерти? — не выдержав, поинтересовалась я, на мгновение выйдя из заранее продуманного образа.

Полю Маратовичу, судя по всему, было глубоко плевать, кто с ним говорит. Отвечал он вполне профессионально. Не прекращая, однако, изучать рану.

— Точнее скажу после полного осмотра тела. По предварительному обследованию, учитывая температуру воздуха последних дней и все признаки трупного окоченения, могу предположить, что барышня мертва около сорока часов.

— Не стой столпом, неслух, пиши, — обращаясь к парню, отдал приказ пристав. — По приезду в участок оформишь протокол по месту совершенного преступления.

— Как прикажете, Гордей Назарыч! — Яшка вытащил из-за пазухи блокнот с зажатым внутри карандашом и, попеременно дуя на замерзшие пальцы то одной руки, то другой, принялся усиленно в него что-то записывать.

Пристав, между тем, вернулся к осмотру трупа. Прошелся пальцами вдоль мохнатого воротника. Заглянул в карманы полушубка.

Он уже не хмурился, но выглядеть стал мрачным и каким-то… непреклонным. Что, стоит признать, шло ему намного больше. Четко очерченные губы, где нижняя была слегка толще верхней, крепко сжались, превратившись в прямую линию. А в зеленых глазах появился решительный блеск.

В голове невольно мелькнула мысль, каким он станет, если вдруг улыбнется? Но я быстро отогнала ее прочь, решив, что это знание из разряда лишних.

Медик, закончив поверхностный осмотр, делал заметки в собственной записной книжке. Яшка засунул блокнот обратно за пазуху, и сейчас, под руководством извозчика, вытаскивал откуда-то снизу, из-под экипажа, самые настоящие сани. Сторож бросился ему на помощь. А я, ведомая любопытством, не заметила, как подошла слишком близко к телу.

Встала рядом с приставом, и принялась внимательно следить за его действиями.

— Надо выяснить, кто она такая, — слова слетели с губ раньше, чем я успела спохватиться. Благо мужчина был слишком увлечен работой, чтобы обращать внимание. Он кивнул, и это придало мне смелости. Продолжила я уже с энтузиазмом. — Сделать портрет, развешать по городу. Возможно, дать заметку в газеты. Вдруг кто-то из родных или знакомых откликнется? Судя по одежде, девушка приличная.

— Навряд ли… — пробормотал он, вытаскивая из внутреннего кармана полушубка жертвы слегка смятую бумажку.

— Что это?

— А это, барышня, документ, указывающий, что данная особа, взгляды имела вольные, — он скосился на меня, но, видимо, осознав, что намека я не поняла, уточнил. — Делами… неприличными занималась. О чем вам, Софья Алексеевна, знать без надобности.

Проститутка, выходит? Неожиданно.

Я подняла голову и уставилась на сидевшего на ветке призрака. Та в ответ гордо задрала подбородок и снова пошла рябью.

Гордей, между тем, принялся разворачивать бумагу, кощунственно используя для этого голые руки. У меня аж зубы свело от негодования.

— Что вы делаете? — он недоумевающе приподнял одну бровь. — Как можно трогать предполагаемые вещественные улики до проведения дактилоскопии?

— Дакти… чего?

— Дактилоскопия — это метод, позволяющий установить личность, по отпечаткам пальцев. Введен англичанином Уильямом Гершелем, который доказал, что в природе не существует двух одинаковых отпечатков, — словно по учебнику шпарила я, уже понимая, что зря я это… сейчас или на смех поднимут, или с потрохами сожрут.

Этот может.

— Мать честная! — усмехнулся пристав, полностью сосредоточив на мне свой внимательный взгляд. — Поль Маратович, вы у нас знаток, слыхали о подобном методе?

Он что издевается? Точно, издевается!

— Дюже замысловато, — почесывая пальцами ус, протянул француз, глаза которого — и от меня это не укрылось — горели любопытством.

Гордей развел руками.

— Вы уж не взыщите, Софья Алексеевна, но курам на смех ваш метод.

Этого я уже стерпеть не могла.

— Как же вы собрались идентифицировать ее личность? Или искать убийцу? — я кивнула на распростертое у наших ног тело. — Не поделитесь… любезный Гордей Назарович?

Он закашлялся, но быстро взял себя в руки. Резко поднялся с корточек и теперь возвышался надо мной, как каменная скала.

— Алевтина Максимовна Немировская, — чеканя каждое слово, произнес он. — Рождена в Псковской губернии, деревне Сосновка. Году одна тысяча восемьсот шестидесятом. Работает на Поткинской, куда я к завтрему и наведаюсь…

Стоило догадаться, что в найденном документе не только род деятельности обозначен будет. Не бог весть какое достижение, но приставу достаточно, чтобы счесть себя победителем нашего небольшого противостояния.

От ответа меня спас закончивший с санями Яшка.

— На Поткинской? У мадам Жужу? Помнится обер-полицмейстер лично обещался закрыть этот ее «вертеп разврата» к «псам собачьим», — парень, явно процитировав последнюю фразу, хохотнул, но поймав на себе хмурый взгляд старшего коллеги, смущенно потупился.

— Хватит балакать, тащи тело на сани. Повезем в холодную.

— Подождите, куда вы? — остановила я собравшегося вернуться в экипаж пристава. — А проверить территорию? Оцепить участок? Опросить свидетелей?

Услышавший меня сторож фыркнул не хуже лошади.

— Какие вам свидетели, барышня? Окромя снега и деревьев никого и нет.

— Что, даже бомжи не водятся?

— Кто? — нахмурился старик.

— Бездомные. Даже если сейчас нет, утром появятся, как и посетители парка. Все тут затопчут. Надо фото сделать, вдруг что пропустите.

Медицинский эксперт, услышав мое замечание, поджал губы.

— Фотоаппарат, барышня, развлечение столичное и дюже дорогое, дабы его выписывать заради фотокарточек ночного парка.

— Не парка, а места преступления! Чему вас только учат? — я повернулась к застывшему у экипажа Гордею. — Полицейский должен знать и неуклонно выполнять свои обязанности.

Морщинка между его бровей стала в разы глубже. Ладони сжались в кулаки.

— Чего вы от меня хотите, барышня? Осмотр я произвел. Убиенную опознал. К завтрему проеду по месту ее… деятельности. Или мне зайцев тутошних допросить прикажите?

— Вы сейчас утрируете!

— Да как вам будет угодно, — он склонил голову в поклоне. — Прошу простить, служба. Времени нет, разговоры пустые разговаривать. Всего наилучшего!

Не успела я ответить, как вмешался сторож. Вскочил между нами, и принялся тыкать в меня пальцем.

— Гордей Назарыч, куда ж вы, миленький? Я ж самое главное вам-то и не сказал. Она это все… Рубликами соблазняла, меня сюдыть завела. И деву эту неживую, тоже… она раскопала. Как знала, где искать!

Я сглотнула.

Появилось нехорошее предчувствие и стало нарастать. Обрело плотность, вес. Особенно, когда пристав удивленно присвистнул и сделал шаг в мою сторону.

— Вот так новость! А я думал, знакомица ваша. Ну что ж, Софья Алексеевна, голубка вы моя ясноглазая, по всему выходит, наше знакомство на этом не заканчивается. Извольте проехать с нами.

— Куда? — прошептала я, медленно отступая.

— Да вы не пужайтесь. Отсюда не далече. Скатаемся в участок. Выясним, как вы тут наперед полиции оказались, — он повернулся к старику. — И вы, Петр Кузьмич, собирайтесь.

— А я-то вам зачем? — захлопал глазами сторож.

— Будете вводить в обстоятельства.

Глава 5 Где важно читать книги

В экипаже было тесно. А еще душно, из-за чего я, забывшись, попросила открыть окно. А на меня взглянули как на дурочку и не ответили.

От сидевшего справа Петра Кузьмича несло кислой капустой. Я всю дорогу боялась, что задохнусь. А вот от сидевшего слева пристава не несло. От него пахло. Морозной свежестью и ваксой.

Запах сам по себе терпкий, но мне безумно нравился. А все потому, что напоминал о покойном дедушке, который тоже чистил сапоги ваксой, предпочитая ее гуталину.

Чем дольше мы ехали, тем сильнее мне хотелось предложить Гордею поменяться местами. И только желание не обижать сторожа, который и так от страха места не находил, держало мой рот на замке.

Призрачной женщины не видно. Но в ее полное исчезновение я не верила. Скорее всего летит над экипажем. И появится, как только я меньше всего буду этого ожидать.

Мерно покачивающийся француз, кажется, заснул. Яшка изучал свои грязные ногти, изредка кидая на меня любопытные взгляды. И только пристав, откинувшись головой на спинку высокого сиденья, смотрел в маленькое окно, за которым пролегала глубокая ночь.

Это пока ночь. А если продержат до утра? Что я Инессе Ивановне скажу? Еще решит, что какими-то непотребствами занималась. На свидание бегала. У них здесь, вроде как, с этим строго.

Прервал мои невеселые думы послышавшийся снаружи звонкий свист. Экипаж резко остановился. Я выглянула в окно. Придорожный фонарь осветил двухэтажное кирпичное здание с решетчатыми окнами.

Мещанский участок располагался на улице… Мещанской. О чем гласила приколоченная к дому табличка. Подъездная дорожка, вычищенная от снега, была усыпана гранитной крошкой и вела к парадному крыльцу.

Первым наружу выскочил Яшка. За ним полез проснувшийся медицинский эксперт. Следом пристав, который далеко уходить не стал, а протянул руку и помог мне спуститься. Петр Кузьмич, кряхтя и охая, справился сам.

А вот и моя прозрачная знакомая. Как я и думала — висит над крышей, на меня не смотрит, ножками болтает.

Не успели мы и шага сделать, как открылась входная дверь и на улицу, без верхней одежды, выскочил мужчина. Высокий, плотный, лысый, но при усах. Лет тридцати, не больше. Принялся внимательно разглядывать нашу честную компанию, пока не дошел до Ермакова.

— Гордей Назарович, а чего у вас тело мертвое на санях катается? А ежели видел кто? Кликнули бы санитарную карету.

— Квасить меньше надо. Так и передай Прихотько, — бросил ему пристав и одним кивком головы подозвал к себе рыжего парнишку. — Яшка, тело в холодную давай. Им Поль Маратович займется.

Француз, услышав свое имя, что-то пробормотал и быстро скрылся за входной дверью. Яшка с извозчиком направились к саням.

— А этих куда? В загон или сибирку^[3]? — кивнул на нас с крутившимся рядом сторожем лысый.

Услышав эти непонятные слова, старик вздрогнул и схватился за сердце.

— Што ж этое делается? Честного человека…

— Полно вам, Петр Кузьмич, — поморщился Гордей и обратился к своему коллеге. — Свидетели это, Стрыкин. Сопроводи в мой кабинет.

На улице, перед рассветом, усилился мороз. А в приемном отделении Мещанского участка полиции, тесном от трех столов, забитого папками старого шкафа и другой потертой мебели, было тепло и спокойно.

Правда задержаться нам с Петром Кузьмичом здесь не дали. Лысый усач прошел дальше, к ютившейся в углу болотного цвета двери. Дернул за ручку и кивнул, приглашая войти.

Что мы и сделали.

Небольшой кабинет пристава поразил своими спартанскими условиями. Стол с зеленой суконной поверхностью, на которой стояла лампа и лежала стопка газет. Хозяйский стул. Шкаф для одежды. И висевший на голой стене портрет царя в деревянной рамке.

Неуютное, темное помещение имело лишь один плюс — большое окно с видом на освещенный газовыми фонарями парк. В него то я и смотрела, пока Стрыкин бегал за стульями для посетителей.

Сторож придвинул свой вплотную к столу и принялся сверлить меня обвиняющим взглядом. Губы поджимал. Брови сводил. Того и гляди бросит что-нибудь грубое. Склоку затеет.

Благо Ермаков задерживаться не стал. Послышались тяжелые шаги. В проеме нарисовалась знакомая фигура, которая, даже без пальто и шапки, внушала… почтение.

Рост ни на сантиметр ниже, плечи, с красующимися на них серебряными погонами, ни на миллиметр уже. Ладно сидящая полицейская форма. Кто-то явно отдает должное своей физической подготовке. Впрочем, девятнадцатый век или двадцать первый, с его работой — обычное дело.

— Стрыкин, чаю горячего мне намешай, — бросил он, садясь на свой стул.

— А этим? — кивнул на нас усач.

— Обойдутся!

Вот же… чёрствый сухарь. Я бы, может, тоже от чего-нибудь горячего не отказалась.

Пока я мысленно песочила этого невозможного типа, он, полностью игнорируя мою скромную персону, развернулся к трясущемуся как осиновый лист сторожу.

— Ну-с, Петр Кузьмич, рассказывайте, как дело было.

— Вот те крест, Гордей Назарыч, — быстренько перекрестился старик. — Все как на духу. Сижу я, значится, в своей сторожке. Педремываю. Ночь на дворе. Перемейский парк к этому часу на замок закрыт. Все об том знают. Не суются. Тут слышу шум. В ворота стучат. Кого черт принес? Выхожу, а там эта… красавишна. Не хотел же пускать. Да как дьявол на ушко нашептал, на рублики ее позарился. Взял грех на душу…

Ох, как жалится дед, на слезу пробивает. Только на лице пристава даже морщинки не появилось. А меня от того, чтобы не вмешаться, сдерживала жесткая самодисциплина, да надежда, что и мне дадут шанс выговориться.

— Куда шла? Чего искала?

— Да ежели б я знал, Гордей Назарыч, неужто б смолчал? Ходють, смотрють. Я весь взмерз, пока за нею шел. Потом хвать, а она к бревну у дороги бросилась и давай копать. По-первой подумалось, барышня драхоценность какую утеряла. Хотел чутка подсобить. А там… дева убиенная лежит. И ведь что странно, барышня наша даже не испужалась. Велела полицию кликнуть, а сама на месте осталась. От так и было.

Петр Кузьмич снова перекрестился. А пристав, получив от него все, что хотел, перевел на меня задумчивый взгляд.

— Голубка моя, Софья свет Алексеевна. А вы, однако, преинтереснейшая особа.

Судя по тону, каким были сказаны эти слова, Ермаков не столько заинтересован, сколько тонул в подозрениях. То ли сразу меня в кандалы заковать и за решетку бросить, то ли все же выслушать.

И обращается чересчур уж фамильярно. Одно из двух — либо считает убийцей, либо необремененной моралью коллегой жертвы. И с такими исходными данными, я, пожалуй, далеко не уеду.

Или уеду. Как раз таки далеко и надолго. Так что требовалось срочно прояснить ситуацию.

Облизав резко пересохшие губы, я потупила глазки, источая чистую, как небо, невинность.

— Господин пристав, могу я поговорить с вами наедине? — стрельнула взглядом в сторону хмурившегося сторожа. — Пожалуйста. Это дело очень… деликатного характера.

Гордей около минуты сверлил меня тяжелым взглядом. Затем вздохнул и кивнул старику.

— Петр Кузьмич, не смею вас дольше задерживать. Заступайте на службу, — старик, на радостях не встал, а подскочил и чуть ли не в пояс поклонился. — Только просьба к вам будет. Вы уж за парком приглядывайте, как должно. И о всяких подозрительных личностях, нам тотчас докладывайте.

— Ни одна мышь в ворота не проскочит, Гордей Назарыч, — затряс бородойсторож и направился к выходу. — Но разве ж я собака цепная, чтоб вовнутрях за господами следить? Котются себе на санках, куды хотят. Да и морозец нонеча, какой. Шутка ли? В сторожке токмо и отогреваюсь…

Последние его слова приглушила закрывшаяся за сутулой спиной дверь. В темном кабинете остались лишь мы с Ермаковым вдвоем… Если не считать висевшее у шкафа привидение.

— Ожидаю ваших объяснений, Софья Алексеевна, — нетерпеливо произнес пристав, когда пауза подзатянусь.

Чтобы хоть немного сгладить морщинку на его лбу, я мило улыбнулась. Затем наклонилась вперед, положила локоть на его стол и подперла ладошкой щеку.

— Каких именно объяснений вы от меня ждете, любезный Гордей Назарович? Как я увидела призрак покойной, и он привел меня к своему телу? — откинув голову, я весело рассмеялась. — Поверьте, все намного проще. Вчера утром мой жених пригласил меня прокатиться в известном вам парке. Погода стояла отличная, так что я не решилась отказать, хотя чувствовала себя не очень хорошо. За день до этого я сильно ударилась головой. Пришлось вызывать доктора. Так вот, о чем это я? Ах, да… Когда я вернулась с прогулки, сразу легла спать. А проснувшись среди ночи, обнаружила, что потерялась старинная брошь. Подарок моей любимой тетушки.

Всхлипнув, я прикусила нижнюю губу и промокнула пальцами абсолютно сухие уголки глаз. Гордей, как и любой мужчина, не терпящий женских слез, тяжело сглотнул и дернул тугой воротник форменного кафтана.

— Я не могла ждать до утра. С этим подарком я почти не расстаюсь, и тетушка за завтраком обязательно заметила бы его отсутствие. Сейчас уже понимаю — глупая была затея. А тогда… Взяв извозчика, я поехала в парк. Петр Кузьмич отказался меня впустить, пришлось задобрить рублями. Он проводил меня до того места, где мы с Сергеем Даниловичем прогуливались пешком, и я начала поиски. А дальше… вы все сами знаете. Поверьте, это чистая случайность.

— Одного не пойму, что же в вашей истории деликатного, Софья Алексеевна? — вопросительно приподнял правую бровь пристав.

— Дело в том, что мой жених — граф Бабишев, — тут я сделала театральную паузу. — Он все вам в точности подтвердит.

То ли Ермаков откровенно мне не верил. То ли привык за годы службы скрывать свои чувства под налетом холодности. Но на его надменном лице не промелькнуло ни единой эмоции.

Даже бровью не повел, когда я Сергея Даниловича упомянула. А я, признаюсь, питала некоторые надежды…

— Невеста графа Бабишева, — протянул пристав, не отрывая от меня нечитаемого взгляда. — Уж не Леденцова ли ваша фамилия?

— Все верно, Софья Алексеевна Леденцова. Но откуда вы…

— Китеж — городок не из великих. Да и память у меня на имена хорошая, — пожал он широкими плечами, но в подробности вдаться не стал.

Впрочем, я и сама быстро поняла, что вопрос был глупым. Граф — это вам не мещанин какой. О его помолвке и объявление в прессе наверняка имеется. А Ермакову, судя по стопке газет на столе, по долгу службы приходится с этими объявлениями ознакамливаться.

— Раз мы все выяснили, я могу идти?

— Куда ж вы так торопитесь, госпожа Леденцова? — его губы растянула усмешка. И я как чувствовала, ничего-то хорошего она мне не предвещала. — История ваша уж больно ладная. Да не объясняет некоторые детали.

— Это какие? — удивилась я, мысленно выискивая дыры в алиби и не находя ни одной.

— Извольте полюбопытствовать, откуда у вас, дорогая Софья Алексеевна, такие удивительные познания в криминалистике? Отпечатки, свидетели, — хмыкнул он. — Такой мне выговор учинили, я уж, грешным делом, решил сам господин капитан-исправник в гости пожаловал.

Я сглотнула, и Гордей это заметил. Прищурился. Подался вперед.

Мысли лихорадочно заметались, в попытке выдать правдивый ответ.

— А я… журналы немецкие читаю. Детективные истории люблю. Газеты… опять же, — кивнула на те, что покоились на его столе. — Всегда мечтала работать в полиции. Помогать людям… — Взгляд метнулся к призраку у шкафа. — И не только… Готова даже на общественных началах. Если позволите.

Кажется, я наконец-то умудрилась пробить броню спокойствия полицейского пристава, чья бровь, медленно, но верно, поползла вверх. Правда, он быстро взял себя в руки.

— Романов начитались, Софья Алексеевна? Так разочарую. Полицейская служба — дело грязное. Не женское. Возвращайтесь, голубка моя, обратно к журнальчикам вашим, платьям, вышиваниям…

Я резко подскочила со стула и уперлась ладонями в столешницу.

— Но как же… убит человек!

— Частному лицу запрещено заниматься сыском по уголовным преступлениям. Что до госпожи Немировской… Ее убийца получит по заслугам. А вы можете быть свободны.

Сказал, как отрезал. И спорить дальше с этим чурбаном бесчувственным абсолютно бессмысленно. Чего доброго, в камеру кинет, за неподчинение требованиям.

Громко протопав к выходу, я с шумом захлопнула дверь. Остановилась. Зажмурилась. Сжала кулаки, почти до боли. Досчитала до десяти. Выдохнула.

Пусть не полностью, но злость отступила. Мысли прояснились. Наметился план.

— Простите, пожалуйста, что отвлекаю, — мило улыбнулась я, сидевшему в приемном отделении мужчине лет пятидесяти, который, высунув язык, старательно корпел над листком бумаги. — Не подскажите, где я могу найти Поля Маратовича?

— Дык, в медицинской он, барышня, — обожгли меня скорее заинтересованным, чем удивленным взглядом. — Вверх по лестнице, первая дверь.

В кабинете Ермакова послышался шум, который так меня напугал, что я, толком не поблагодарив полицейского за полученную информацию, подхватила юбки и бросилась к лестнице.

На стук никто не ответил. Звуков тоже не раздавалось.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять — внутри пусто. Но я все равно толкнула дверь в медицинский кабинет, которая — вот так сюрприз! — оказалась незапертой.

Застыла на пороге и прошлась взглядом, отмечая небольших размеров комнатку, где в воздухе витал смешанный запах серы, йода и спирта. Заваленный бумагами металлический стол. Расставленные по полкам колбы с разноцветными жидкостями, порошками. И непонятная аппаратура.

Тела маячившей за моей спиной призрачной женщины не видно. А значит здесь мне ловить нечего.

— Ищите кого, барышня? — раздался позади мужской голос. Сердце пропустило удар.

Резко обернувшись и узнав лысого усача Стрыкина, я облегченно выдохнула.

— Ах, это вы… Напугали, — я вышла и осторожно прикрыла за собой дверь. — Я ищу Поля Маратовича. Мне сказали он должен быть здесь, но внутри никого нет.

Мужчина нахмурился, явно недоумевая, почему приехавшая с приставом свидетельница разгуливает по участку в одиночестве. Но видно, тут и не такое случалось, так как быстро расслабившись, он кивнул на лестницу.

— В холодной поди. Она у нас позади дома, в отдельном подвальном помещеньице. Только вам там, барышня, делать нечего. Ожидайте в приемной.

— Да, конечно, — улыбнувшись, протянула я. И, снова подхватив юбки, направилась вниз по лестнице.

Прошла мимо закрытого кабинета пристава, мимо приемного отделения, где над бумагами сидел все тот же полицейский, помахала ему ручкой и выскочила на улицу.

Наверное, где-то был протоптанный путь, но я так спешила, что не стала тратить время на его поиски. А зря.

Морозец в предрассветные часы разгулялся не на шутку, заставляя ежиться и сильнее кутаться в полушубок. Сугробы, если чуть отклониться от подъездной дорожки, доходили едва ли не до колен. Снег забивался в сапожки. Каждый шаг давался с трудом.

— И зачем я в это только ввязалась? — в ухе раздался жалобный вой. — Да не ной ты! Видишь — иду?

Едва достигнув крыльца, я, покрасневшим кулачком, забарабанила в дверь. А когда та открылась, едва не навернулась со ступеньки.

— Я же велел вам отправляться домой! — грубый, командирский голос Гордея, сделавший бы честь даже моему покойному деду, был холоднее бушующего ветра. И пришлось очень сильно постараться, чтобы не броситься наутек.

Как он здесь, черт возьми, оказался?

— А я вам сказала, что хочу помочь! Эта женщина… Я ее нашла, понимаете? Чувствую себя ответственной. И лучше замерзну здесь, в сугробе перед вашим участком, но никуда не уйду, пока не услышу заключение врача.

Язык на морозе заплетался. Слова давались с трудом. Но горячность, с какой они были сказаны, явно поколебала гранитную уверенность пристава.

Или не поколебала. Зубами скрипеть перестал, но на порог так и не пустил.

— Вы, Софья Алексевна, вне всякого сомнения, самая упрямая, своевольная и упрямая барышня из всех, кого я встречал, — прорычал пристав, прищурив свои зеленые глаза.

Губы поджал. Из ноздрей того и гляди дым пойдет.

Дракон грозный, подвид мстительный.

Его высокая, плечистая фигура возвышалась надо мной, как каменная статуя. Подавляющая. Воплощающая в себе угрозу. Но не на ту напал. Пришлось задрать голову и принять не менее воинственную позу.

— А вы, Гордей Назарович, высокомерный и спесивый тиран. Вот и познакомились. А сейчас уйдите с моего пути. Я должна взглянуть на тело.

Нервно одернув портупею, черствый сухарь все же посторонился, «любезно» разрешив мне пройти в помещение. Совсем не теплое. Но хотя бы без пронизывавшего до самых косточек холодного ветра.

Дверь за мной закрыли с громким стуком. Едва не вздрогнула. Тело тут же пронзили сотни острых иголочек, и пришлось приложить немало усилий, чтобы не застонать.

Вот еще, радость ему доставлять. Демонстрировать слабость, перед этим… этим…

Я шмыгнула носом.

— Знакомые все лица.

Медицинский эксперт, подкрутив свои длинные усы, перевел на пристава удивлённый взгляд, который тот предпочел проигнорировать.

На Поле Маратовиче красовался грязный длинный фартук, из какого-то плотного материала. Сам он стоял у металлического стола. А на том, под белой простыней, угадывались очертания обнаженного тела.

— У меня нет с собой нюхательных солей, так что извольте постоять в сторонке, — бросил Гордей, прежде чем присоединиться к французу.

— Меня обнаженным женским телом не напугать. Каждый день в зеркале вижу, — не менее язвительно ответила я, и с наслаждением уставилась на закашлявшихся мужчин.

Еле сдержалась, чтобы приставу язык не показать, заходя за его широкую, необъятную спину. Но это было бы так по-детски глупо, что я сдержалась.

Убрав простынку, Поль Маратович достал лупу и тонкую линейку и принялся осматривать, щупать, измерять тело, параллельно черкая в своем блокноте карандашом. Что-то бубнил про себя. Морщился. Подолгу задерживался на определенных участках. Чесал макушку.

Ермаков, впрочем, как и я, внимательно следил за его действиями. Лицо его ничего не выражало. Ни удивления, ни брезгливости. Но каким-то шестым чувством я ощущала переполнявшую мужчину злость. Не на меня, не на жертву. А на сам факт убийства молодой и выглядящей вполне себе здоровой женщины.

Он ей… сочувствовал?

Похвальное качество для полицейского. Кажется, я все же погорячилась на его счет.

— Это определенно убийство, — задумчиво протянул француз. — Смерть наступила вследствие нанесения удара ножом в область сердца. Сильного удара. Клинок не длинный. Думается мне, около пяти — семи сантиметров. Легко пробил полушубок и плотную ткань платья. Взгляните на рану, — он указал на грудь, под которой виднелся крупный порез с темно-красными краями. — Девица упала, потеряла сознание. Скончалась в считанные минуты. Даже будь рядом врач, он бы ей не помог. Других ран на теле нет, как и следов отравления, или удушения…

— Однако синяки на шее имеются, — заметила я, разглядывая темные отметины на иссиня-белой коже. — Они от пальцев…

Пристав нахмурился. Медицинский эксперт направил лупу на шею жертвы.

— Это ни о чем не говорит. Следов асфиксии нет. Гортань не тронута. Белки глаз нормальные. Доля бланкеток^[4] не из легких. Бывает, гости попадаются… с фантазией. Полагаю, синяки появились загодя непосредственной гибели.

— Сомневаюсь, — покачала я головой, чем привлекла внимание обоих мужчин. — Смотрите, расположение пальцев ровно такое, как если бы мужчина, или довольно высокая и сильная женщина стояли за ее спиной, сжимая шею левой рукой, чтобы правой нанести удар… как раз в область груди. Поль Маратович, у вас не найдется измерильной рулетки и чернил?

— Позвольте узнать, для чего вам чернила? — приподняв бровь, уточнил Гордей.

— Для чистоты следственного эксперимента.

Чернильница нашлась сразу. Поль Маратович достал ее вместе с рулеткой из ящика стоящего в углу стола и положил на столешницу. А вот основной участник эксперимента, на роль которого я наметила Ермакова, предпочел не заметить моего говорящего взгляда.

Не сдвинулся с места ни на миллиметр. Стоял, скрестив руки на могучей груди, и сверлил меня хмурым взглядом.

Пришлось изобразить самую сладкую из всех существующих улыбок.

— Гордей Назарович, не могли бы промокнуть чернилами подушечки пальцев левой руки?

Похоже со сладостью я переборщила. Пристав заметно вздрогнул, сглотнул и сделал шаг назад.

— Софья Алексеев, что за игры вы затеяли?

Типичный мужчина, что с голыми руками на чудовище ходит, но стоит появиться врачу со шприцем, как дает стрекача.

— Я с вами в игры не играю, господин пристав. Пожалуйста, выполните мою просьбу. Все во благо расследования.

— Во благо расследования, говорите? Дай вам волю, всю душу из меня вынете, — буркнул он, понизив голос, но подошел.

Француз встал рядом и с любопытством следил за тем, как Ермаков послушно окунает каждый палец в чернильницу, а затем вытирает капли найденным мною в кармане полушубка белым платком.

— Теперь возьмите это, — закончив замерять рост жертвы и сравнив его с собственным, я протянула Гордею тонкую линейку, которой еще несколько минут назад орудовал медицинский эксперт. — Представьте, что держите нож. Встаньте за моей спиной, резко обхватите мою шею левой рукой и замахнитесь линейкой так, будто собираетесь всадить ее мне в сердце. Свободно, не целясь и не напрягаясь. Действуйте по наитию.

Поль Маратович тихонько охнул и выпучил глаза. Морщинка на лбу пристава сильно углубилась. Он замешкался. И я уже было решила, что пошлет меня к черту. Но нет…

Приблизился так, что ноздрей коснулся уже знакомый терпкий запах ваксы. Послушно встал за спиной и, немного помедлив, поинтересовался:

— Позвольте приступить? — голос был необычно тихим, с хриплыми нотками.

Прикусив губу, я зажмурилась и кивнула.

В ту же секунду горло обхватила горячая мужская ладонь. Я инстинктивно дернулась, в попытке вырваться, но быстро придавила это желание в зародыше. Почувствовала, как Ермаков замахнулся. И вот тут по-настоящему испугалась.

А вдруг ударит так, что пробьет сердце или нечаянно порежет? С чего это я доверилась абсолютно постороннему мужчине? И ведь даже не подумала предложить на роль жертвы того же француза…

Удара не произошло.

Раздался резкий выдох, я открыла глаза и заметила нацеленный в точку выше моей груди кончик линейки.

Странная поза. Я будто оказалась в объятиях пристава. И явственно ощущала исходящий от его тела жар.

— Спасибо, — выдавила я. — Можете отпустить.

Гордей, словно ожидая именно этих слов, резко отодвинулся. А вот Поль Маратович, наоборот, вдруг встрепенулся, схватил лупу и подошел ко мне чуть ли не вплотную.

— Позвольте, позвольте. А вы абсолютно правы, барышня. Следы в точности повторяют те, что обнаружены на шее убиенной. А вот удар Гордея Назаровича пришелся над грудью, а не под ней.

— Это значит, что убийца ниже Гордея Назаровича где-то… на полголовы, — пояснила я. — Думаю, это мужчина. И госпожа Немировская определенно была с ним знакома.

Пристав, который все это время безуспешно орудовал платком, пытаясь стереть следы чернил с пальцев, поднял на меня прищуренный взгляд.

— Знакома? Откуда такие мысли?

— Во-первых, сами посудите, Гордей Назарович. Дорожки в парке просторные, усыпаны мерзлым снегом. Просто так к человеку не подкрасться, слышен каждый скрип. И даже ветер тут не поможет. Днем парк полон людей. Значит преступление произошло ночью, когда любая одинокая женщина, увидев приближающегося незнакомца, либо убыстряет шаг, либо сразу бросается бежать. Вот тут и загвоздка. Что делает человек, зная, что его вот-вот поймают? Либо падает на землю, и тогда удар ножа пришелся бы в спину, либо разворачивается к преследователю. Простой рефлекс, встречать опасность лицом к лицу. В этом случае удар мог быть нанесен в область груди, но был бы под другим углом, и никаких отметен бы на шее не осталось. В нашем же случае, госпожа Немировская бежать не пыталась. Убийцу не испугалась, спокойно повернулась к нему спиной, подпустила близко. А значит доверяла или помыслить не могла о его намерениях.

— А что же, во-вторых?

— Во-вторых, место преступления. От ворот, где находится сторожка Петра Кузьмича, до него рукой подать. Сон у старика чуткий, в чем я убедилась сегодня ночью. А значит крик жертвы не остался бы незамеченным. Из чего делаем вывод — она и не пыталась кричать.

— В ваших словах, барышня, присутствует логика, — кивнул француз, крепко задумавшись. — Но с чего вы решили, что в деле замешан именно мужчина? Это вполне могла быть физически сильная женщина. И пугаться ее у убиенной не было никакого резона.

— Могла. Но сама поза, выбор оружия и удар… Слишком все грубо и неестественно для женщины. С вероятностью в девяносто процентов — это дело рук мужчины. Вполне возможно, что они и в парк зашли вместе. Поссорились или дама сказала что-то резкое. Она разворачивается и уходит. Он вытаскивает нож, хватает ее, бьет в грудь…

Строя в голове предполагаемую цепочку событий, я подняла взгляд на зависшего над своим телом призрака. Надеялась, что выражение ее лица подскажет мне правильный ответ. Намекнет, верной ли дорогой ведет меня мое мышление. Но женщина лишь грустно опустила голову. Ее память заканчивалась там, где начиналась смерть…

— Да кто же вы такая? — воскликнул медицинский эксперт, разглядывая меня новым, полным восхищения взглядом. — Гордей Назарович, неужто к нам криминалиста из столицы отписали? Сбылись молитвы…

— Вы ошибаетесь, любезный, — ответил нисколько не проникшийся его радостью пристав. — Позвольте представить вам госпожу Леденцову. Барышня любит на досуге баловаться детективными романами. А все знания о криминалистике почерпнуты из немецких журнальчиков. Я ничего не напутал, Софья Алексеевна?

И смотрит так… насмешливо. Издевается. Видно, что ни единому словечку не верит. А вот какую теорию в голове состроил, поди догадайся.

— Все верно, — расплылась я в елейной улыбочке. — Чтение, как всем известно, повышает эрудированность. Вам двоим тоже настоятельно советую.

Француз, будто не замечая нашей с приставом молчаливой дуэли взглядами, подлетел ко мне, схватил руку, запечатлел на ней смачный поцелуй и принялся восхищенно лебезить.

— Доктор медицинских наук, профессор Поль Лавуазье, к вашим услугам, — его акцент стал сильнее, взгляд томнее.

Заметивший это Ермаков досадливо поморщился. И, наверное, сказал бы что-то резкое. Вполне в его духе. Но тут открылась дверь, и в помещение прямо с мороза ворвался Стрыкин.

— Гордей Назарович, там газетчица эта вездесущая, участок на абордаж берет. Требует сообщить, кого мы из парка на санях приволокли….

— Я бы попросила! Не газетчица, а городской репортер, — раздался за его спиной звонкий женский голос.

Девушке на вид было лет двадцать пять. Круглое, гладкое лицо. Собранные в длинную черную косу волосы. Шубка приталенная. В руках блокнотик с карандашом. В глазах огонь. На устах хищная улыбка.

Такой не криминальную хронику вести, а раздел со светскими сплетнями. Но, похоже, вкусы у нее специфические.

Обведя пристальным взглядом нашу разношерстную компанию, она сосредоточилась на Гордее.

— Господин пристав, читатели «Сплетника» желают знать все подробности произошедшего в Перемейском парке, — голос повелительный, кто-то явно привык третировать именем своей газетенки полицейских чинов.

Знакомая ситуация. Мне на практике тоже приходилось сталкиваться с вечно разнюхивающими — нет ли чего свеженького? — резвачами. Которые часто оказывались на месте происшествия даже раньше самих свидетелей. И жутко… просто жутко злили.

Репортерша скользнула взглядом по французу и прищурилась, пытаясь разглядеть лежащий за его спиной труп. Но обзор быстро загородил вставший рядом с ним Ермаков.

— Стрыкин, какого рожна посторонние в холодной? — так зычно рявкнул он, что все, включая меня и репортершу, вздрогнули. — Только газетчиков мне не хватало. Суют нос куда не просят… Гони в три шеи.

Спорить с ним никто не решился. А открывшую было рот дамочку, крепко схватили под ручку и, не забыв закрыть за собой, буквально, вынесли за дверь.

В помещении воцарилась гнетущая тишина. Прекрасный момент чтобы сделать ноги, пока у разозленного в край пристава не появилось ко мне еще больше вопросов.

— Ладно, пойду я, — прошептала, посылая Полю Маратовичу любезную улыбку. — У вас еще много работы, не буду мешать.

Все равно все важное я уже выяснила. Круг тех, кого следует опросить в первую очередь, мысленно очертила. А значит — пора домой.

Тетушка, поди, места себе не находит. А мне еще для нее легенду правдоподобную успеть бы сочинить…

— Госпожа Леденцова, — нахмурился пристав. — Ваши аргументы в свою защиту будут мной тщательно проверяться. За сим извольте передать его сиятельству графу Бабишеву, что я в скором времени нанесу ему официальный визит.

— Всенепременно, — расплывшись в слащавой улыбке, я помахала мужчинам и схватилась за ручку двери. — Еще увидимся.

— Софья Алеексевна, — тут же распетушился Лавуазье. — С этого дня вы всегда желанный гость в нашем участке.

— Не приведи господь, — донеслось до уха вторившее французу бурчание Гордея. А потом захлопнулась дверь и свист ветра заглушил все посторонние звуки.

Рассвет успел окрасить линию горизонта в ярко-алые цвета. Но, благо, солнца было еще не видно.

Вылезая из сугроба на вычищенную от снега дорожку, я отряхнула подол юбки. Шагнула в сторону участка, да так и не вошла. Вовремя заприметив у конюшен того, кого искала. — Яков, если не ошибаюсь? — возящийся с лошадьми рыжий паренек, чьи щеки, при виде меня, стали напоминать перезревшие томаты, удивленно захлопал глазами.

Затем одернул кафтан и встал по стойке смирно, гордо выпятив не сильно внушительную грудь.

— Рядовой Мещанского полицейского участка Яков Григорьевич Барто, — отрапортовал он четким, правда, не таким зычным, как у пристава голосом, и… сглотнул.

Стрельнул глазами по сторонам. Даже за спину мне заглянул, явно опасаясь внезапного появления своего строгого начальства.

— Софья Алексеевна Леденцова, — ободряюще улыбнулась я. — Можно вас на два слова? Больше не задержу.

Парень важно нахмурился и кивнул.

— Слушаю вас, барышня.

— Помниться, вы сегодня упоминали некую даму… Мадам Жужу? — услышав из моих уст это имя, он громко крякнул и закашлялся. Пришлось наклониться и постучать ему по спине. — Не будете ли вы так любезны, подсказать мне ее адрес?

— Софья Алексеевна, не губите, — важности во взгляде поубавилось, на ее место пришел нешуточный испуг. — Благородным барышням у мадам Жужу делать нечего. Место там… неприличное. Да и Гордей Назарович меня потом и в хвост, и в гриву…

— Яков Григорьевич, я верю, что вы действуете из самых лучших мотивов. Но мне действительно нужна эта информация и я ее получу. Если не от вас, так от кто-то другого. Прошу, облегчите мне жизнь. Со своей стороны обещаю в неприятности не ввязываться. А господину приставу и подавно ничего не говорить.

Парень замялся. Между бровей показалась морщинка. Не частая гостья на его гладком лбу. Затем опустил голову и тяжело вздохнул.

— На Поткинской она обитает. Дом приметный, из зеленого кирпича. Рядом булочная купца Камзолкина. Только середь дня ходу туда нет. С вечера двери открывают.

Поблагодарив рыжего, я направилась к дороге, где в ожидании пассажиров томились извозчики.

Уставшие, не выспавшиеся, они, заприметив меня, тем не менее расплылись в заискивающих улыбках. Авось барышня расщедрится, полрубля к тарифу накинет. И я бы накинула, не жалко. Но дойти до пролеток была не судьба.

Передо мной выскочила запряженная тройкой коляска. Резко остановилась. И с пассажирского сиденья раздался знакомый женский голос с повелительными нотками,

— Садитесь, барышня. С ветерком прокачу.

Оценивающий взгляд. Хитрый прищур.

Девушка даже не пыталась завуалировать свое приглашение прокатиться — помощью ближнему. Ее корыстные намерения читались на покрасневшем от мороза лице, как в открытой книге. И мне бы гордо отказаться. Да вот незадача — я тоже была не прочь устроить ей обстоятельный допрос.

Решившись, я незаметно кивнула плывущему за мной призраку, приняла от извозчика руку, ступила на подножку и села рядом с любопытной дамочкой. Укрыла ноги предложенной меховой накидкой, назвала улицу и номер дома тетушки, и демонстративно отвернулась в сторону. Всем своим видом давая понять, что добыча я не из легких.

— Позвольте, угадаю. Софья Алексеевна Леденцова. Племянница госпожи Замировской и невеста графа Бабишева?

«Тоже мне фокус!» — усмехнулась я про себя. — «Сотрудник желтой газетенки, из небольшого городка, узнал знакомый адрес. Или мне нужно впечатлиться?»

Девушка, меж тем, продолжала забрасывать удочки.

— Заметила вас в полицейском экипаже, прибывшем из Перемейского парка. Погибшая там ваша знакомица?

— С кем имею честь? — резко прервала я сорвавшийся на меня поток вопросов.

— Ох, какая я грубая. Покорнейше прошу простить. Дарья Спиридоновна Колпакова, городской репортер «Сплетника».

— Ведете криминальную хронику?

Верно не привыкшая, что вопросы задают ей, а не наоборот, девушка нахмурилась. Но быстро оправившись от замешательства, снова расплылась в покровительственной улыбке.

— А вам палец в рот не клади, Софья Алексеевна, — подмигнула она мне. — Откусите с корнем. Ваша правда. Увлекалась некогда написанием криминальных романов с продолжением, для одной ежедневной газетенки. Под мужским псевдонимом, конечно же. Издатель категорически запрещал его разглашать. Как можно, я же барышня. А кому нужны женские писульки?

Последнюю фразу Дарья явно процитировала, зло скрипнув зубами.

— Уволились?

Она кивнула.

— И ни о чем не жалею. Делала им тираж, а денег жадничали, платили копейки. Зато в «Сплетнике» издатель, дай бог каждому. И женщин уважает, и платит прилично. А подивившись моему таланту, предложил вести криминальную колонку. — Кажется, мне повезло. Девушка оказалась разговорчивой, открытой, живой. Выудить из нее нужную информацию будет не сложно. — Не желаете отзавтракать в кофейне при «Картечи»? Там бесподобные пирожные с ванилью. Знатные барышни в очередь выстраиваются.

— Спасибо, нас и дома хорошо кормят, — улыбнулась я, вспомнив накрытый Глашей стол. — Да и задержалась я больно. Тетушка будет переживать.

— Понимаю, — Дарья, судя по виду, нисколько не расстроилась. Задумчиво пожевала губу. И решившись, наклонилась ко мне. — Знаю, полиция запрещает разглашать тайны следствия. Но даю вам честное и благородное слово, о нашем разговоре не узнает ни души…

Честное и благородное слово… Если бы оно сжигало каждого лгуна, на улицах было бы не протолкнуться от догорающих тел.

— Ежели я права, только кивните — это снова… он?

Пришла моя очередь хмурится.

— Он?

— Китежский потрошитель? Ночной душегуб? Князь Тьмы?

Что-то щелкнуло в голове и в памяти всплыл Яшка, тоже упоминавший некого князя. И строгий взгляд пристава, заставивший паренька прикусить язык.

Князь Тьмы… Что же вы от меня скрываете, Гордей Назарович?

— Простите, о каком князе идет речь?

Газетчица удивленно захлопала глазами.

— София Алексеевна, вы будто не из Китежа, право слово! Газеты который год о нем трубят?

— Мы с тетушкой не читаем газет, — быстро нашлась я. — Предпочитаем им вышивание. Но, если вы поделитесь, буду премного благодарна.

— Поделюсь, — кивнула Дарья. — Но имейте в виду, история уж больно кровавая…

Дарье, к счастью, не потребовались мои заверения в крепких нервах и здоровом сердце. Убедившись, что все мое внимание поглощено ее выдающейся персоной, девушка склонилась к моему уху.

— Душегуб объявился три года назад. По весне. Убиенную прибило к берегу Любли, где резвилась ребятня. Тело припухло, они его за чучело приняли. Вытаскивать полезли. Ох, крику-то было, весь город на ушах стоял. Признали по сапожкам необычным. Ярким, красным, с каблучком французским. Сапожник и признал. Девица бланкетой оказалась. Меблирашку^[5] снимала. Я тогда еще в стол писала, о газетах и не помышляла. Но за этой историей ответственно следила. Сердце за несчастную болело. Сирота она была, одна-одинешенька в этом мире. А куда таким? Либо в бланковые, либо в билетницы.

— Полиция никого не нашла?

— Вы, Софья Алексеевна, лучше спросите, искали ли они вовсе? Очень мне сомнительно. Это в романах гениальные сыщики быстро ловят преступников. Здесь же, в основном, пишут справки, запросы, выдворяют из города беспаспортных или иных сомнительных личностей. Они больше кражами занимаются. Ведь убийства у нас случаются крайне редко. В газетах дали новость, что тать заезжий ее ножичком порезал. На рубли позарился. Народ и успокоился. Чай уехал и не вернется. Да только лето пролететь не успело, как за окраиной еще одну девицу нашли. Портрет во все газеты поместили. Ее управляющий домом, где она квартировалась, признал. И представьте, тоже из бланковых. Я уж надеялась, теперь-то поймают. Ан нет. Через год еще одну порешили. Билетную. Пристав тогдашний крепко осерчал. Дом терпимости, где она трудилась, прикрыл. Вот и все расследование. Кому нужны эти несчастные девицы? И вступиться-то некому. А в народе молва пошла, что Князь Тьмы в Китеже охотится. А целью девок выбирает, что много грешат.

— Больше жертв не было? — уточнила я.

— Вам виднее, — пожала плечами газетчица, намекая на сегодняшний труп.

А ведь правда. И проститутка, и рана от ножа. Четвертая жертва за три года, получается. Похоже, в Китеже действительно завелся свой Потрошитель.

Я сглотнула.

— А где сейчас тот пристав?

— Салават Ефимович? Так на пенсии уже год. Из столицы нового прислали. Видно. крепко провинился он там, ежели в нашу глушь упекли. Нелюдимый, грубый. Как я не загляну, в шею гонит. За все время ни полусловом не обмолвится. Благо есть у меня другие подвязки. Иначе плакала бы моя колонка.

Не вовремя поднявшее голову любопытство, что же такого произошло с Ермаковым в столице, пришлось запихнуть подальше. Напомнив себе, что сейчас есть дела поважнее.

— Дарья… кхм… Спиридоновна, простите, но я не сильна во многих употребляемых вами терминах. Не могли бы вы подробнее рассказать мне об устройстве домов терпимости? В чем различие между бланкетами и… билетницами? В общем, готова услышать все, что вы знаете.

Девушка нахмурилась. То ли удивившись моей непросвещенности, то ли тому факту, что меня вообще интересовал данный вопрос. Но ответила. Очень подробно и обстоятельно. За неимением блокнота для записей, оставалось только мотать на ус.

Как оказалось, публичных домов в Китеже, по сравнению с более крупными городами, было не много. Три самых известных, куда захаживали люди именитые. И два поменьше, для людей попроще. Надзирал за ними Врачебно-санитарный комитет, делавший досмотры раз в две недели. Сами проститутки делились на три вида. Легальные. Билетные — обладательницы желтой книжки, выданной самим комитетом, трудились в публичных домах. Бланковые — тоже при документе, предпочитали обслуживать гостей на улицах, в гостиницах, съёмных комнатах. И нелегальные. Кабинетные — на учете не состояли, занятие не афишировали, принимали, в основном, у себя. В профессию чаще шли девушки из приютов, приезжие из деревень, сироты без гроша за душой. Промышляли лет до тридцати. А скопив денег уходили на покой.

— Только, пошто вам эти знания, Софья Алексеевна? — поинтересовалась Дарья, закончив свой рассказ. — Неужто…

— Возможно, — осторожно согласилась я. — Связывать эти смерти пока рано, но мне известно, что сегодняшняя жертва работала у мадам Жужу. Вы знаете эту женщину?

— Пересекаться не приходилось, но, в силу своего занятия, наслышана, — кивнула она. — Арендует дом на Поткинской. Принимают как титулованных господ, так чиновников и купцов. На нее трудятся только билетные. Не из дешевых…

Со стороны извозчика прозвучало звонкое «тпру». Коляска остановилась перед домом тетушки. Лошади замерли.

— Мне пора идти, — вежливо улыбнулась я своей спутнице. — Спасибо, за информацию. Как только что-то станет известно, я обязательно с вами свяжусь.

Дарья коснулась моей руки.

— Ежели вам понадобится моя помощь, загляните на Кумкскую, там находится наше издательство. Не хотелось бы резко обрывать такое приятное знакомство. Мы, женщины, в этом мужском мире, должны держаться вместе.

Глава 6 Где легко подавиться эклером

На пороге, прикрываясь от холодного ветра дверью, застыла Глаша. Волосы растрепанные. Глаза красные, испуганные. Губы дрожат. Кутается в теплую шаль и не может поверить увиденному.

— Барышня! Нашлась! — после секундной паузы воскликнула она. Рванула, чтобы сжать меня в крепких объятиях, но быстро вспомнив то ли о манерах, то ли о еще каких-то местных заморочках, выдохнула и неловко отступила.

Из-за ее спины тут же выглянула не менее встревоженная Инесса Ивановна. Седая голова тетушки была густо усыпана папильотками. Что вкупе с безразмерным домашним халатом, накинутым поверх плотной ночной рубашки, смотрелось очень забавно.

— Сонечка, деточка моя, явилась! — хватаясь за сердце, заголосила старушка. — Да как же это? Да что же это? Кинулись спозаранку, а тебя и след простыл. Полушубок с сапожками пропали. Не знали, что и думать. Тишку на улицы отправили.

Она принялась ощупывать меня, гладить лицо, плечи. Будто пытаясь убедиться, что перед ней действительно живой человек. И мне вдруг так совестно на душе стало, что опустила взгляд.

За всеми этими разговорами с Дарьей, я совсем забыла придумать правдоподобную легенду для домашних. А потому усиленно прокручивала в голове варианты, давая тетушке больше времени, чтобы выговориться.

— Живая! Слав-те господи! Ручки, ножки на месте.

— Да что мне сделается, Инесса Ивановна? — попыталась успокоить я ее. — Проснулась засветло и решила по Перемейскому парку прогуляться. Погода хорошая. Свежо. Вас с Глашей не стала тревожить. Думала, раньше вернусь, но совсем забыла о времени. Извините меня, пожалуйста.

— Да будет тебе, Сонечка, — видимо, успокоившись, махнула рукой тетушка и выдавила улыбку. — Но ты в другой раз не мешкай. Меня буди или Глашку. Не дело это, одной по паркам гулять.

Упомянутая Глаша успела собрать волосы в толстую косу, скинуть шаль, надеть белый передник и накрыть стол в гостиной. Куда и позвала нас с Инессой Ивановной, как только я клятвенно заверила тетушку, что больше без предупреждения из дома ни на шаг.

Переодевшись в заранее подготовленное для меня горничной домашнее платье, я умылась, оставила печальное привидение в своей комнате, и села за стол.

За всей сегодняшней беготней мне было не до еды. Думала и сейчас отказаться. Сославшись на усталость отделаться чашкой чая. Но стоило уловить запах свежеиспеченных блинов и топленого масла, как рот наполнился слюной, а желудок едва не прилип к позвоночнику.

К огромному блюду прилагались поменьше. С красной икрой, солеными грибами, тертым сыром, жареным до золотистого цвета луком и густой, так что аж ложка деревянная стояла, сметаной.

В голове всплыло приглашение Дарьи в кофейню при гостинице. Я усмехнулась. Променять это пиршество на кофе с пирожным? Нет уж, увольте!

Не успела я прожевать первый кусок, наслаждаясь сочетанием вкусов, и запить это дело жасминовым чаем, как где-то в отдалении раздался звон колокольчика. Бросившаяся к входной двери Глаша, вернулась уже через минуту.

— Посыльный от вдовой графини Бабишевой-Бортниковой, — доложила она, передавая тетушке большой белый конверт.

Та раскрыла его столовым ножиком, достала исписанный черными чернилами лист и вчиталась.

— Сонечка, какая приятная неожиданность. Акулина Никитишна приглашает нас на семейный обед.

— Семейный? — нахмурилась я, совсем не считая эту неожиданность «приятной». Во-первых, мы с ними еще не породнились, а во-вторых, у меня на сегодня уже имелись определенные планы. — А не рановато? Как-то я не сильно горю желаем влиться в эту семью.

Приглашение, вместе с конвертом полетели на пол. Инесса Ивановна тихонько ахнула, побледнела и подняла на меня удивленный взгляд.

— Сердешная ты моя, но это же граф…

— Я так-то тоже не перстом деланная, — слегка обидевшись, пробубнила я себе под нос. И уже громче добавила. — Я его совсем не помню. Воспринимаю, как постороннего человека. И пусть Сергей Данилович — мужчина видный. Но, простите, тетушка, совершенно не в моем вкусе.

— Вкусе? — переспросила старушка, не выходя из ступора и таким замогильным голосом, будто я сообщила, что вместо графа выхожу за каторжника.

— Мне нравятся мужчины… менее лощеные, что ли? — как-то вот совсем некстати в мыслях всплыло лицо, узнав которое, я усиленно затрясла головой. — Я не могу это объяснить. Но знаю точно, мы с графом… не уживемся.

— Глаша, где мой пустырниковый настой? — снова заголосила пришедшая в себя старушка, а пока горничная бегала в поисках, пронзила меня умоляющим взглядом. — Сонечка, я понимаю, тебе нынче сложно. Но дай Сергею Даниловичу крохотный шанс? Соглашайся на обед. Присмотритесь друг к дружке. Авось мнение и переменишь?

Не переменю, это я знала наверняка. Но согласиться стоило. Хотя бы затем, чтобы предупредить графа о скором визите пристава. Да и убийцу своего двойника я все еще не вычислила. А семейство Бабишевых, в тот роковой день, присутствовало в нашем доме всем составом.

Рушить сейчас мосты ни к чему. Иначе, к этим графьям и на кривой козе не подъедешь.

А на Поткинскую я еще успею. Никуда она от меня не убежит.

— Хорошо, Инесса Ивановна. Я согласна, — стараясь не замечать заискривших от радости глаз тетушки, я затолкала в рот остатки блина, с трудом пережевала и поднялась. — Прошу простить, голова что-то побаливает. Прилягу ненадолго, отдохну.

— Конечно, милая, — закивала старушка, провожая меня участливым взглядом. — Я чем-то могу тебе помочь?

Я остановилась.

— На самом деле, да. Инесса Ивановна, вы случаем не храните старые газетные вырезки?

— Да почто они мне? Прочла и в печь, — пожала она плечами.

— Очень зря, — покачала я головой. — Ну да ладно, это не к спеху. Лучше помогите мне выписать пару-тройку книг по судебной медицине. Буду премного благодарна.

Тётушка, видно расслабившись и не ожидая больше потрясений, от неожиданности громко закашлялась.

Платье для званого обеда у Бабишевых я выбрала… говорящее. Но не банальности, вроде — «глядите, какая я красавица», а вполне себе осмысленные вещи. Красный цвет — «я девушка самодостаточная». Закрытые руки и плечи, высокий воротник — «за вниманием не гонюсь». Черный кушак и черные же перчатки — «радость не излучаю».

Тетушка, верно уловив сообщения, печально поджала губы, но спорить не стала. Видимо взгляд у меня лучился упрямством. Либо решила, лишний раз себя сегодня не волновать.

Уже на пороге я вспомнила, что собиралась попросить преследующего меня призрака остаться дома. Не хотелось отвлекаться по пустякам. Но дух Алевтины куда-то запропастился, а на поиски не осталось времени.

Пролетка нам не понадобилась. Выйдя из дома, мы с Инессой Ивановной пересекли широкую улицу, прошли через калитку и оказались на парадном крыльце роскошного трехэтажного особняка.

Дернули шнурок колокольчика. И уже через минуту дверь открыл прямой, как палка и невозмутимый, точно статуя слуга.

Узнав нас, поклонился, пригласил войти, проводил в пустующую гостиную, половину вещей в которой можно было смело выставлять в любом историческом музее.

Затем громко объявил о прибытии госпожи Замировской с племянницей и исчез. Как раз перед тем, как в комнату поспешно ворвалась пожилая дама.

Лицо ее показалось мне знакомым. Оно и не удивительно. Несмотря на то, что, впервые очнувшись в этом времени, я пребывала в шоковом состоянии, профессиональная память запечатлела всех присутствующих.

Дородная. В обхвате как старейший баобаб. Она, тем не менее, выглядела недурно. Молодящаяся женщина, с ухоженным лицом, выпавшими из аккуратной прически кудряшками, маленьким курносым носом и красными, припудренными щеками. Нарядное платье — женщина явно готовилась — в меру пышное, с кружевом. И цепкий взгляд, что, пройдясь по мне, от сапожек до макушки, вдруг сделался удивленным, а следом — насмешливо-снисходительным.

Расцеловав воздух у наших с тетушкой щек, она отошла к столу.

— Инессушка, Софьюшка, великая радость принимать вас у себя в доме. Я боялась, вы откажите. Сошлетесь на неотложные дела или плохое самочувствие. И мы, с Ефим Ефимычем так и не узнаем, как поживает наша любимая невестушка.

Не успела она закончить, как за ее спиной материализовался седой мужчина, который, в отличие от жены, отделался легкой улыбкой и кратким кивком.

— Акулина Никитишна, да как же это можно — вам отказать? — запричитала тетушка. Несмотря на то, что была значительно старше вдовой графини, уважение к титулу она имела безграничное и излишней фамильярностью не страдала. — Сонечке пока еще нездоровится, память так и не вернулась.Предобрейший Модест Давидыч настоятельно велел поберечься, но не ограничивал в прогулках и общении.

Графиня тяжело вздохнула и покачала головой.

— Сереженька весь извелся, испереживался. Чуть свет — готов был снова к вам на порог, но я остановила. Дело-то молодое, понятное. Нравы нонеча меж сговоренных вольные. Да негоже это, барышню в эдакий мороз по парку катать. Прием обеденный придумала устроить. Но пустое это. Разве ж будущим сродственникам повод свидеться нужен? Вот и я полагаю, что нет.

За дверью раздались шаги. Распахнулись створки. И нашим глазам, блестя своей великолепной улыбкой, предстал упомянутый Сереженька.

Мужчина при парадном костюме, сияющий, как начищенный пятак, судя по брошенному на меня взгляду, был настроен серьезней некуда. А значит барышне — то есть, мне — явно несдобровать.

— Маменька, что ж вы гостей к столу не приглашаете? — шутливо попенял он родительнице, прежде чем склониться над нашими с тетушкой ручками. — Инесса Ивановна, Софья Алексеевна, безмерно счастлив видеть вас в добром здравии.

Мою, поцеловав, не отпустил, придержал. Определенно, намеренно. Пришлось, как бы невзначай, споткнуться на ровном месте, чтобы вырваться из мужской хватки. Впрочем, маневр не остался незамеченным.

Сергей удивленно приподнял бровь. Акулина Никитишна нахмурилась. Но внимание на моем тихом протесте решили не заострять.

— И вправду, что это я? Инессушка, присаживайся рядом. Дадим молодым посекретничать. Вдоволь друг на дружку насмотреться.

Бабишева махнула рукой на стол, который еще несколько минут назад был пуст, а сейчас ломился от угощений. Невероятная скорость, без единого шума. Оставалось лишь удивляться расторопности графских слуг.

Ефим Ефимыч занял место во главе. Но не сразу, а после того, как, бросив на жену вопросительный взгляд, получил в ответ утвердительный кивок.

Ясно-понятно, кто в этом доме хозяин.

Акулина Никитишна села по его правую руку. Инесса Ивановна заняла место рядом с ней. Жених мой устроился слева от отчима. И как бы мне не хотелось занять место рядом с тетушкой, пришлось подчиниться вынужденным обстоятельствам.

Передо мной появилась тарелка с ухой, что пахла так — рука сама к ложке потянулась. Моему примеру последовали все, кроме хозяйки дома. К еде она не прикоснулась, ограничилась чашкой чая с эклером. И выдержав небольшую, приличествующую паузу, заняла Инессу Ивановну рассказом о выписанной из самой столицы картине молодого художественного дарования по фамилии Бакст.

— Извольте простить мою дерзость, Софья Алексеевна. Но вы, в эдаком невероятном платье, до великолепия прекрасны, — продышал мне в ухо Сергей.

— Изволю, — шутливо согласилась я, стараясь отстраниться от мужчины. — Но впредь будьте аккуратнее, Сергей Данилович, иначе решу полностью сменить гардероб. А все тяготы лягут на ваш кошелек.

Запрокинув голову, он несколько наигранно рассмеялся.

— Изумительное чувство юмора.

Услышав его, графиня отвлеклась от разговора с тетушкой и расплылась в любезной улыбке.

— Вся в батюшку, я погляжу. Алексей тоже был не прочь ввернуть острое словцо.

Ухватившись за возможность узнать побольше о родителе моего двойника, я отложила ложку, отодвинула от себя тарелку с супом и подалась вперед.

— Простите, вы были знакомы с моим отцом?

— Разумеется, милая. Разве ты не знаешь? — она выпучила на меня свои кошачьи глаза, но быстро опомнилась. — Ох, что ж это я? Совсем запамятовала о твоей напасти… Мой покойный муж Данил Максимович и Алексей Макарович приятельствовали еще со времен Императорского лицея. Мы часто гостили друг у друга. Посещали одни и те же приемы. Прекрасный был человек. Вот только жену себе выбрал…

Женщина резко изменилась в лице. Из улыбчивой и простодушной, превратившись в настоящую мегеру. Глубокая морщина рассекла идеальный лоб. Губы поджались до тонюсенькой, почти невидимой линии. А в глазах сверкнула самая что ни на есть лютая ненависть. А вот это уже интересно. Даже необычно. Чтобы такая важная дама, будучи окруженной людьми, не смогла сдержать эмоции? Попахивало тайной…

Или нет?

Тетушка несмотря на то, что речь шла о ее сестре, удивленной не выглядела. Тяжело вздохнув, она лишь смущенно отвела взгляд. Ефим Ефимыч поспешно закашлялся, сжал руками виски.

И только Сергей, грозно нахмурившись, бахнул по столу кулаком. Да так смачно, что посуда задрожала, а одна из служанок чуть не уронила поднос.

— Маменька, вы забываетесь!

Графиня, судя по резко выдвинувшейся челюсти, разозлилась еще сильней, но быстро взяла себя в руки и выдавила кислую улыбку.

— Не держи на меня зла, Инессушка, — извинилась она почему-то только перед тетушкой. — Ты знаешь, как я любила Алексея. Желала ему только счастья и радости. Даже сватала за него Кларочку, мою двоюродную сестрицу. А он выбрал… ее. И ладно, что мещанка без достойного приданного. Состоятельные мужчины испокон веков ведутся на женскую красоту. Но актриска провинциального театра? Как низко он пал. Бросил столицу. Поселился у черта на куличках. Да еще и сманил сюда моего несчастного мужа. Никогда не прощу! Ей-богу, Инессушка, лучше бы это была ты. Выпускница института Благородных девиц, в отличие от взбалмошной сестрицы, не потащила бы Лешеньку на край света, дабы сгубить во цвете лет.

Ну вот тайна и открылась. Даже гадать не пришлось. Акулина Никитишна, обожавшая столицу, но вынужденная коротать свои дни в небольшом уездном городке, жутко ненавидела женщину, которую считала причиной всех своих несчастий. И пусть чувства ее были объяснимы, а обозначенную особу я даже не знала, с чего-то ощутила обиду.

Оставался вопрос — что мешало ей после смерти мужа, сменить место жительства? Вот только задавать его сейчас в лоб как-то… неприлично.

— Сгубить? — переспросила я. — Разве на них в лесу не напали разбойники? При чем здесь моя матушка?

Продолжавшая хранить молчание Инесса Ивановна, всем своим видом показывающая, что хотела бы замять неприятную тему, лишь недовольно покачала головой.

— Напали, — скрипнув зубами, согласилась графиня. — Да только не было бы той треклятой поездки, ежели б не Александра. У меня глаз наметан, сразу вижу, когда у барышни вольные взгляды. Платья ей побогаче подавай. Украшения. Поездки на воды. А муж во всем потакал. Как пить дать, она его на свадьбу к Куприным ехать уговорила. А ведь даже в газетах писали, что неспокойны дороги. Душегубы, зимой, за кажным деревом. Не послушался Алексей. Вот и вышло… что вышло. Данил Максимович мой, как узнал, что с приятелем приключились, сам не свой сделался. Похудел, осунулся. Доктора лишь руками разводили. И полугода не прожил. Преставился.

— Маменька, — снова вмешался Серей. — Все это явно лишнее. И Софье Алексеевне слушать ни к чему.

— И вправду, что это я? — тряхнула головой Акулина Никитишна. И атмосфера в комнате из напряженной, удушливой, вдруг разрядилась, сделавшись непринужденной. — Ты тоже прости меня Софьюшка. И не подумай, что мои чувства к твоей маменьке, могут как-то тебя задеть. Ты пусть и пошла в нее внешностью, характер имеешь скромный, почтительный. Сказывается воспитание тетушки. Да и сын мой души в тебе не чает. Как же материнскому сердцу супротив идти?

И вправду, как же? Сын-то не тряпка. Свое мнение имеет. Вот и приходится привечать в доме дитя той, что даже после смерти вызывает отвращение.

Но зачем я сдалась целому графу? Неужто в столице достойной девицы не нашлось. С титулом и при деньгах? Или здесь, в Китеже? Ведь не в любви же дело?

На зло маменьке отморожу уши? Уже теплей…

И все же, так много вопросов… И так мало пока ответов…

Аппетит был испорчен безвозвратно.

Уха больше не вызывала слюноотделение. К поданной позднее запеченной в ягодах утке никто даже не притронулся. Пышущий жаром пирог со стерлядью остыл и перестал издавать волнующий запах.

Воцарившаяся в зале гробовая тишина, казалось, угнетала всех, кроме хозяйки дома. Пока мы вчетвером — я, Ефим Ефимыч, тетушка и Сергей — делали вид, что цедим чай, она один за другим прикончила четыре эклера. А когда потянулась за пятым и обнаружила пустую тарелку, недовольно нахмурилась и отставила в сторону недопитую чашку.

— Софьюшка, Инессушка, а не пройти ли нам во вторую гостиную? Посплетничать, обсудить приготовления к свадьбе? Мужчин, разумеется, не приглашаю. Им о наших женских делах знать ни к чему.

Закончив кокетливо хлопать глазами, Акулина Никитишна, слишком живо для тучной комплекции, подскочила со стула. Ее супруг, больше напоминавший непримечательную деталь интерьера, и сын, во взгляде которого бушевали направленные в мамашу молнии, поднялись и застыли в поклоне. Инесса Ивановна, бросив на меня обреченный взгляд, последовала их примеру. А я… мысленно искала самую вескую из тысячи причин, покинуть этот дом.

Все, что могла сейчас узнать, я узнала. Снова заводить разговор о родителях — только нагнетать и без того непростую ситуацию. Спрашивать в лоб, кто из них пустил в меня пулю — решат, что рехнулась. Лучше брошу силы на поиск женщины из Сониного дневника. Авось улыбнется удача.

— Прошу прощения, — привлекла я к себе всеобщее внимание. — Но я вынуждена откланяться. У меня назначена встреча с… модисткой. Знала бы заранее о вашем приглашении, я бы, конечно, ее перенесла. Право, так неловко.

Лучшим вариантом было бы сослаться на головную боль. Причина весомая, себя зарекомендовавшая, уже не раз выручавшая. Но… тетушка.

Вдруг увяжется за мной? Опять доктора позовет? Тогда из дома не выйти. А встреча с модисткой, если верить историческим романам, то же, что современный «шоппинг» — самое «женское» занятие на свете.

Вот и графиня Бабишева так считала. Расплылась в понимающей улыбке и небрежно махнула рукой.

— Ну что ты, Софьюшка, бог с тобой. К чему эти прощения? Отпускаю со спокойным сердцем. Даже бриллиантам нужна огранка, что уж говорить о красивых барышнях. Ох, эта молодость! Инессушка, ну хоть ты останься, составь мне компанию.

Тетушка, может и рада была бы откланяться, но тяжкое бремя приличий и манер не давало извернуться. А потому изобразила вежливую улыбку и кивнула.

— С превеликой радостью, Акулина Никитишна.

Медленно переведя дыхание, которое, оказывается, успела затаить, я поднялась, изобразила что-то вроде реверанса и стала задом отступать к двери.

С головой затопило облегчение — легко отделалась. Но не тут-то было. Меня вдруг резко остановил оклик жениха.

— Софья Алексеевна, прошу, окажите мне честь, разрешите сопроводить вас хотя бы до дома?

Ну, до дома, это не до вымышленной модистки. Можно и согласиться. Что я и сделала, подав подоспевшему мужчине обтянутую черной перчаткой руку.

Как только за нами закрылась дверь особняка, Сергей помог мне сойти с крыльца. Не дал упасть, когда я неловко поскользнулась. И, взяв под руку, повел сторону нашего с тетушкой дома.

— Софья Алексеевна, молю, не серчайте на матушку. Люди в возрасте зачастую излишне в эмоциях и не сдержаны на язык. Говорят первое, что приходит на ум. А нам, молодым, красней и прощения проси.

— Ничего страшного, Серей Данилович, — вежливо подбодрила я мужчину. — Проблемы родителей, детей не касаются. Мы с вами всего лишь жертвы их недопонимания.

— Поверьте, дорогая, не было меж родителями вражды. Мой покойный отец почитал вашего батеньку за родного брата, которого не имел. И Алексей Макарович платил ему взаимностью. Дружба длинною в жизнь… не шутки. А маменька… — он махнул рукой в сторону. — Пустое это. Знает она, что отец в Китеж не вслед за приятелем подался, а по велению самого императора. Родня наша из этих мест, вот его на должность градоначальника и назначили. Акулина Никитишна всю жизнь в столице прожила. Подруги, театры, приемы. Ехать больно не хотела. Был страшный скандал. Она, разумеется, вскоре отошла, смирилась. Но прежней теплоты меж ними больше не ощущалось.

Последние слова Сергей буквально выдохнул, невольно выдавая живущую в его душе печаль. То ли по отсутствию идиллии в благополучной, вроде бы, семье. То ли по слишком рано ушедшему отцу. А может и то, и другое.

Мне даже стало его жаль. Захотелось подбодрить, утешить. Но что я могла сказать? Мы ведь даже не друзья. И станем ли ими? Не знаю…

Наверное, лучше просто сменить тему.

— Сергей Данилович, а вы помните мою маму? Она действительно была такой… беспечной, какой ее описывала Акулина Никитишна?

Он тяжело вздохнул.

— Александра Ивановна была молода и прекрасна. И как все молодые и прекрасные барышни — независимо от обстоятельств, умела радоваться жизни. А чужая радость, когда внутри тебя кипит пожар негодования, вызывает неприятие и отторжение. Вот и весь секрет.

Действительно, все очень просто и объяснимо.

— Кажется, мы уже пришли, — заметила я, останавливаясь у калитки. — Спасибо, что проводили.

— Всегда к вашим услугам, — он поклонился, поцеловал мне руку, но отпускать снова не торопился. — Позвольте навестить вас в ближайшее время? Или, может, вы предпочли бы прокатиться в парк?

Черт, парк! Как же я могла о нем забыть?

Едва сдержавшись, чтобы не хлопнуть себя ладонью по лбу, я резко облизала пересохшие на морозе губы.

— Сергей Данилович, совсем запамятовала. Я же к вам за помощью обратиться хотела. Миллион извинений за беспокойство, но иначе — никак.

— Ради вас, Софья Алексеевна, хоть в огонь, хоть в воду. Я весь внимание!

Кажется, он слегка опешил от моего напора и горячности, но вида не подал.

— Дело в том, что вчера, находясь с вами на прогулке в парке, я обронила дорогую моему сердцу вещицу. Она затерялась в снегу, но пропажу я обнаружила довольно поздно, находясь дома. Перенервничав, вернулась в парк, чтобы начать поиски и наткнулась на мертвую женщину, — я подняла голову, пытаясь понять его реакцию на мои слова, но ее будто и не было. Лицо гладкое. Взгляд сосредоточен, не читаем. — Пришлось вызвать полицию. Пристав, естественно, потребовал объяснений. Но вы же понимаете, алиби… кхм… невиновность еще поди докажи. Пришлось сослаться на вас. Он обещал навестить…

— За час до вашего с Инессой Ивановной прихода, — кивнул Сергей. — Господин Ермаков был в моем доме и все мне рассказал. Я сообщил ему о том, кем вы мне приходитесь и подтвердил ваш рассказ о нашей прогулке. Он принес извинения за беспокойство, так что можете больше не переживать. Отдыхайте, милая барышня. Я заеду за вами к завтрему.

Я замешкалась, не зная, что сказать. Кивнула. Открыла рот. Но мужчина не стал дожидаться. Еще раз склонился в поклоне, развернулся и направился к себе.

Что-то странное было в его походке. Мысль вертелось на задворках сознания. Чего-то не хватало…

Точно, его трости!

Глава 7 Где проституция — трагический талант

— А ты кто такой? — спрашиваю я у застывшего в коридоре парнишки.

На вид лет четырнадцать. Одежда на вытянутом, худом теле висела мешком. Копна светлых волос. Нос курносый, в веснушках. А глаза хитрые, озорные.

— Тишка, — медленно произнес он ломким, мальчишеским голосом, будто успокаивал готовую взбрыкнуть лошадь. — Глашкин я, братишка меньшой. Она на рынок убегла, а я по хозяйству вам подмогаю…

Слыша от Глаши и тетушки это имя, я представляла кого постарше. Даже странно, что наша первая встреча произошла только сейчас.

— А вы, барышня, совсем-совсем меня не помните? — не сдержал любопытства паренек. — Я вам первого дня свистульку с рынка принес. А на ярмарку новогоднюю вы обещались гривенником побаловать…

И ведь не проверить, правда обещала, или на слабо берет. Умный парнишка. Такой не пропадет.

— Не помню, но раз обещала, значит будет, — я прищурилась и прошлась по нему оценивающим взглядом. — Только гривенник-то заслужить надо.

— Это как же? — выпучил он по-детски и без того большие глаза.

— На маскарад я собираюсь. А костюма хорошего нет. Одолжишь на вечер свою одежду поносить, даже не гривенником, а рублем побалую. Только чур это секрет и никому о нем не говорить!

Воодушевленный перспективой получения легких денег, Тишка усиленно закивал. Подумаешь, какая-то одежда. Судя по выражению лица, он был готов и луну с неба пообещать.

Привел в комнатку, что находилась напротив Глашиной. Открыл небольшой сундук, доверху забитый скарбом. А когда я выбрала нужное, вытащил из-под кровати немного жеванные, но натертые до блеска сапоги. На размер меньше, они немного жали в пятке. Но все лучше, чем ничего.

Остановившись напротив пестрой витрины, я вгляделась в отражающийся силуэт. Один. Так как преследующая меня от самого дома призрачная дама Алевтина в ней не отражалась.

Шапка надвинута до бровей. Шинель, с приподнятым воротником, надежно скрывала обтянутые штанами формы. С близкого расстояния за парня меня не принять, но так и подходить ни к кому я не собиралась.

Поткинская улица напоминала отдельный от самого Китежа провинциальный городок. Не знай я, что именно здесь располагается бордель мадам Жужу, решила бы, что по ошибке забрела не туда. Неширокая, чтобы разъехаться двум пролеткам. Тихая, уютная. С одноэтажными домиками, чьи крыши покрывал толстый слой снега, а над трубами вились дымки растопленных печей.

Прямо напротив дома из зеленого кирпича, где, судя по яркому свету из окон, звукам музыки и шныряющим туда-обратно гостям била жизнь, находилась та самая булочная купца Камзолкина, о которой упоминал Яшка.

Здесь тоже было многолюдно. Аромат свежего кофе и сладкой выпечки кружил голову и вызывал обильное слюноотделение, напоминая, что мой обед сегодня, мягко говоря, не удался.

Была, не была.

Я толкнула дверь и вошла в просторное помещение, где за тремя имеющимися столиками сидели степенные дамочки.

Проводив меня брезгливым взглядом, они вернулись к своим разговорам. А я, шлёпнув монету в пять копеек на прилавок, ткнула пальцем в посыпанный сахаром и корицей аппетитный кренделек.

— Этот, пожалуйста.

Пухлый, розовощекий мужчина, с повязанным поверх новенькой пижамы белоснежным фартуком, слегка замешкался, размышляя — то ли деньги брать, то ли погнать меня в три шеи, пока посетители не взбунтовались.

В итоге победила жадность.

Вгрызаясь в ценную добычу, я спряталась от ветра в узкое пространство между домами. Где-то в отдалении раздался свисток городового. Каркали кружившие в небе вороны. Но я не обращала внимание, изучая нужное мне здание на предмет безопасного входа и выхода.

Надеяться на то, что меня пустят в не последний в городе бордель — не приходилось. Окна закрыты. В дверях стоит охрана из двух крепких мужиков.

— Может покажешь, где у вас тут запасной вход? — ни на что, в общем, не надеясь, поинтересовалась я у призрака. Та лишь погрустнев, развела руками. — Ну да, ты ничего не помнишь. Вот же… напасть на мою голову. Ладно, все сама…

Я вышла из своего укрытия и, под покровом сумерек, направилась к борделю. Планировала обойти его со всех сторон, поискать запасной вход, но даже приблизиться не успела, как меня остановили. Схватили за шкирку и хорошенько тряхнули. Так что шапка слетела на землю, а волосы, светлым каскадом, рассыпались по спине и плечам.

— Как чувствовал, что не просто так тут мальчишка ошивается. Дай-ка думаю, пригляжусь, — раздался над ухом знакомый хриплый голос с командирскими нотками. — Здравия желаю, госпожа Леденцова. В филеры^[6] подались?

— Гордей Назарович? — просипела я, не веря собственным глазам. — Мое почтение.

Да, это он. Мне не мерещится. Стоит в распахнутом пальто. Погонами сверкает. Воротник поднял, прячась от ветра. Челюсть сжимает. А колючий взгляд зеленых глаз грозит всю душу из меня вынуть.

Расслабилась, совсем забыла, чему меня учили. Алевтина тоже хороша. Нет бы предупредить о преследовании, растворилась в воздухе, будто и не было никогда.

— Все неймется вам, голубка моя ясноглазая. Дома не сидится. А может в сибирку вас, на пару денечков? Авось пыла-то поубавится?

Странные ощущения. Вроде взрослая я девушка. Отпор давать умею. За словом в карман никогда не лезла. Но стоит господину приставу одарить меня свои коронным прищуром, тут же теряюсь и маленькой девочкой себя чувствую.

Только один человек имел на меня такое же сокрушительное воздействие. Прохор Васильевич Леденцов. Мой ныне покойный дед.

— Не имеете права! Я не совершила ничего противозаконного. А гулять могу, где захочу.

— Вечерний променад? — приподняв правую бровь, зло усмехнулся он.

— Он самый, — я подняла руку с зажатым в ней остатком кренделя, и помахала перед лицом Ермакова. — Булочная, говорят, здесь одна из лучших в городе. Решила проверить.

— А шинельку потрёпанную и сапоги мужицкие у кого одолжили? Размерчик не маловат? — он дернул рукой, которой все еще придерживал меня за ворот, из-за чего я непроизвольно клацнула зубами.

— Это уже переходит всяческие границы. Отпустите меня сейчас же. Или… или я буду жаловаться вашему непосредственному начальству!

Разумеется, жаловаться я не собиралась. Надеялась на адекватную реакцию. Что меня, наконец, оставят в покое. Ага, бегут и падают. Хватка на воротнике разжалась, но вместо того, чтобы отпустить, меня толкнули обратно в пространство между булочной и прилегающим к ней домом.

— Да хоть к градоначальнику на поклон идите. Я что тут, по-вашему, в бирюльки играю? — нависший надо мной мужчина честно старался держать себя в руках, но все время выскальзывал. — Извольте прекратить путаться у меня под ногами и прикрываться сиятельным титулом своего жениха.

— Ничем я не прикрываюсь. Просто хочу помочь… — не выдержала я. — Думала, комнату жертвы осмотреть. Вдруг улики какие-то остались.

— Софья Алексеевна, я на службе не штаны протираю, и довольствие не просто так получаю. Улики, где бы их не прятали, не пропущу.

Ну вот, уже рычит, а так все хорошо начиналось.

— Но все же свежий женский взгляд…

— Я полагал, вы барышня умная. А вы в самую гущу разврата голову суете. Коли вас узнал бы кто?

— Скажете тоже, Гордей Назарович, — отмахнулась я. — Это только у вас глаз наметан. Профессиональная деформация. А обычному человеку меня в таком маскараде не узнать. Да и не собиралась я никому на глаза попадаться. Зашла бы через черный ход и вышла бесшумно.

Кажется, мой план не показался Гордею удачным. Нервно дернувшись, он схватил меня за предплечья и крепко сжал.

— А что скажет граф, ежели узнает о ваших… похождениях?

Интересно, это шантаж или попытка до меня достучаться?

— Понятия не имею. Вот сами у него и спросите. Но только после того, как мы с вами вместе исследуем комнату убитой.

— И речи быть не может.

— Но почему?

— Потому как место это дюже опасное, — предвидя мои возражения, он наглым образом закрыл своей холодной ладонью мой рот. — Даже не спорьте. Нет у меня возможности рисковать вашей репутацией. Случись чего, ни начальство, ни ваш жених по голове не погладят.

Вырвавшись из его хватки, я отошла на шаг.

— Но я должна узнать правду!

— Яшка, — гаркнул пристав и за его спиной тут же показалась рыжая макушка. — Доставишь барышню домой. Головой за нее отвечаешь!

— Гордей Назарович, а как же вы? Один пойдете? — не ко времени полюбопытствовал паренек, за что его наградили испепеляющим взглядом.

— Возьмите меня с собой, — взмолилась я. — Я могу помочь в поисках. Записки, дневники. Не пропущу ни одной мелочи. А работницам борделя скажете, что я ваша… ваш помощник. Я рот не открою. Никто и не догадается.

Меня не слушали.

— Яшка, вздумает брыкаться или попытается удрать, в участок ее свези и Стрыкину сдай. Пущай в сибирке запрет. Ночь там и не таких успокаивала.

Последние слова пристава разозлили меня не на шутку. До чего же упрямый солдафон. Такого только лопатой по голове вразумить можно.

— Тиран! Деспот! — обрушилась я с проклятиями на его голову, но вызвала лишь усмешку. — Будьте счастливы, я уйду. Но только сегодня! Завтра, послезавтра я вернусь и доведу дело до конца. Уже без вашего участия!

Рыжий парнишка схватил меня за руку и потащил к стоящему неподалеку полицейскому экипажу. И я уже смирилась, что придется уезжать ни с чем, но тут в спину раздался несколько обреченный голос.

— Пусти ее. Черт с ним. Пойдет со мной.

— К мадам Жужу? — вытаращился на пристава паренек. — Со своим самоваром?

Получив затрещину, за не в меру длинный язык, Яшка скрылся с наших глаз. А Гордей, вместо того чтобы продолжить со мной поиски запасного выхода, схватил с земли упавшую шапку, натянул мне до самых глаз и, кивком головы, приказал следовать за ним.

Мужики у парадного входа прошлись по мне недоумевающими взглядами, но вопросов задавать не стали. Пропустили без проблем. Даже документы вытаскивать не пришлось. Одно из двух, либо пристав здесь гость частый, либо револьвер с шашкой на боку были красноречивее любых слов.

За свою недолгую практику под командованием капитана Стасевича, мне как-то раз пришлось посетить публичный дом. Гадюшник, каких поискать. Крики, грязь, перегар. Невменяемые тела на полу.

Признаться, здесь я думала увидеть нечто подобное. Но реальность перевернула все ожидания. Нас встретила довольно уютная гостиная. Играющая на фортепиано девушка, в прозрачной накидке. Сидящие на диванчиках и пьющие шампанское местные жрицы любви и их гости. Радостный смех и беззаботные голоса.

— Не желаете развлечься, господин хороший? — подлетела к Гордею высокая брюнетка, одетая в некое подобие пеньюара. В правой руке у нее был зажат черный мундштук с едва тлеющей сигаретой. А левую она пристроила на предплечье пристава. — Не пожалеете.

— Руки уберите, любезная, — отдал тихий, но от того не менее категоричный приказ Гордей.

Девушка недовольно фыркнула.

— Подумаешь… — и резко повернулась к нам спиной.

— Я смотрю, общение с людьми, Гордей Назарович, одна из ваших сильных сторон, — не сдержавшись, шепнула я. И тут же попала в фокус недобро сверкнувших зеленых глаз.

Ермаков открыл было рот, чтобы ответить, но тут, со стороны лестницы, раздался еще один женский голос.

— Господин пристав! — со второго этажа к нам слетела миловидная блондинка. Глаза горят. Волосы собраны в пышную корону. Помада слегка размазана, а платье, будто надевали в спешке. — Вот так встреча. Желаете уединиться?

Значит, все же захаживал.

Настроение как-то резко упало. Шутить расхотелось. И пусть он мужчина свободный. Кажется. Ни кольца, ни следа от него на безымянном пальце не имелось. Все равно… кобель!

— Желаю… кхм, — закашлялся Ермаков. — Я у вас по важному делу, Наина Олеговна. Надобно бы переговорить. Не проведете меня с моим… помощником туда, где нас никто не побеспокоит?

— С помощником? Запросто! — она прошлась по мне внимательным взглядом, улыбнулась, подмигнула и направилась обратно к лестнице. — Ступайте за мной.

Впервые за все время нашего знакомства я заметила, как Ермаков смутился. Нахмурился. Глаза в сторону отвел. Вместо того, чтобы тут же сорваться с места и броситься вслед за женщиной, повернулся ко мне.

— Живем по соседству. Доводилось пересекаться.

— Какое совпадение, — протянула я, с трудом подавив так и норовившую растянуться на губах улыбку.

В маленькой комнатушке, куда привела нас дама полусвета, царил интимный полумрак. Запах был душным. Простыни измятые. Подушки разбросаны по полу. Но Наину это не смутило.

Сев на край кровати, она приняла соблазнительную позу. Скрестила ноги, чуть откинула голову. А мы с Ермаковым, оценив обстановку, остались топтаться у двери.

Он чуть впереди. Я за широкой спиной. Материализовавшееся вдруг привидение — у нас над головами.

— Я как чувствовала, что вы к нам заглянете, господин пристав. Верите? — она призывно облизала губы, и стала похожа на хищницу, готовую в любой момент броситься на беззащитного зайца. Да только зайца, а тем более беззащитного, Гордей совсем не напоминал. — Всегда такой занятой, хмурый. А я как вас вижу, так сердце не унять. Признайтесь, пришла пора покориться желаниям?

Дамочка бойкая. Взгляд прямой, бесстрашный. Говорит, будто вызов бросает. Впрочем, ничего удивительного. При таком ремесле скромность быстро вянет и потихоньку атрофируется.

— Извольте оставить этот тон, госпожа Курочкина, — твердо заявил Ермаков, но перед этим дернул тугой воротник. — Я при исполнении. Прошу вас ответить на ряд вопросов…

— До чего же печально, — покачала она головой, нисколько, судя по виду, не расстроившись. — Что за вопросы вы ходите мне задать?

— Наина Олеговна, вы знакомы с госпожой Немировской? — женщина нахмурилась. — Алевтиной Максимовной…

В серых глазах мелькнули яркие всполохи, но последовавший ответ абсолютно с ними не вязался.

— Не имею чести, господин пристав.

Гордей слегка опешил от такой наглости.

Будь на ее месте мужчина, уже бы за шкирку был доставлен в участок. Но с барышнями, даже вольных взглядов, этот черствый сухарь обходиться так кардинально не привык.

Каторгой пугать? Действенно, конечно, но абсолютно к себе не располагает. Велик шанс уйти несолоно хлебавши. А значит требовалось срочно брать ситуацию в свои руки.

Выйдя из-за спины пристава, я пошарила в кармане старой шинельки, достала загодя припрятанную там монету и положила ее на тумбу.

Гордей бросил на меня неодобрительный взгляд. Пришлось развести руками. Для победы истины и целкового не жалко.

Дама усмехнулась, но за монеткой потянулась. Выдвинула первый же ящик и смахнула ее в него.

— Какой смышленый… мальчишка, — она повернулась к Ермакову. — Господин пристав, будьте любезны повторить ваш вопрос. Я, признаться, не расслышала.

— Я спросил, знакомы ли вы с госпожой Немировской? Алевтиной Максимовной?

— Ах, с Алечкой, ну разумеется, — махнула она рукой. — Кто же ее не знает? Звездочка наша. Гости к ней табунами ходят. Не знаю, чем уж приманила?

— Выделяет кого?

Наина задумалась. Приложила тонкий пальчик к нижней губе. Закатила глазки к потолку.

— Да разве ж всех упомнишь? Сами видели, у нас вседенный аншлаг. Хотя… второй день уж потише. Алечка, должно быть, приболела. Не видно ее. У Жужу сердце не на месте. А по мне, так прекрасно. Ходит тут, вечно нос задирает. Краса наша, ненаглядная.

— Враги у нее средь ваших барышень есть?

— Славный вы пристав, скажете тоже, — прикрыв рот, рассмеялась Наина. — Конкуренция, разумеется, присутствует. Но чтобы «враги»?.. От силы платье порвать могут. Гадости за глаза наговорить.

— А подруги у Алевтины Максимовны имеются?

— Известный факт — в женском обществе подруг не бывает. Альку, за ее характер, все недолюбливают, кроме Жужу. Но оно не удивительно. Та, своими… талантами, нашей мадам уже целое состояние принесла.

— О родных госпожи Немировской вам что известно?

— Деревенская она. Откуда — не ведаю. В Китеже, насколько мне известно, из родни никого.

Чем больше вопросов задавал Гордей, тем сильнее обозначивалась морщинка на лбу Наины. Женщина, если не догадывалась, то начинала что-то подозревать.

— Когда виделись в последний раз?

— Господин пристав, с Алей что-то произошло? — осторожно полюбопытствовала она.

— Здесь вопросы задаю я, извольте отвечать, — строго отрезал Ермаков.

— В последний раз? — задумчиво протянула Наина. — Почитай, третьего дня. Вечером распрощались. Она к себе собиралась. Угол недалече снимает. Пешком дойти можно.

— Позвольте адрес?

— Для вас, всегда пожалуйста! — женщина продиктовала. Гордей, вытащив из кармана блокнот, с зажатым в нем химическим карандашом, записал. — Но все же, что с Алей?

— Ничего, — покачал он головой. — Уехала… в деревню.

Наина, запрокинув голову, рассмеялась.

— Гостя какого напоследок облапошила? Вот же змея хитрющая!

На этом разговор решительно истощился. Женщина продолжала заливаться смехом, а мы с приставом вышли из комнаты, не забыв прикрыть за собой дверь.

Мимо пробежал паренек с пустым подносом. Гордей успел схватить его за предплечье.

— Где…кхм… кабинет мадам Жужу знаешь? — мальчишка кивнул. — Веди.

— Госпожа, тут до вас пожаловали, — крикнул мальчишка, колотя в деревянную дверь. А когда та распахнулась, явив нам немолодую, но довольно хорошенькую женщину в роскошном голубом платье из тафты и с заботливо уложенными в замысловатую прическу черными локонами, испарился.

Внимательно изучив заблаговременно подготовленную Гордеем зеленую книжечку чиновника полиции, она кивнула и отступила, давая нам пройти внутрь.

Кабинет мадам Жужу был раза в два больше тех нелепых комнатушек, где ее работницы принимали клиентов. Пестрый ковер ручной работы притягивал взгляд. На дубовом столе лежал толстый журнал и открытая коробка шоколадных конфет. А в самом центре стоял просторный диванчик, на котором и устроилась хозяйка.

Гордею она кивнула на массивное кресло. Но пристав отрицательно качнул головой, оставшись стоять. А я, в свою очередь, уже по привычке, облюбовала место за его спиной.

— По чью душу будете, господа хорошие? — вежливым и каким-то чересчур девчачьим голоском, для такой солидной дамы, уточнила Жужу.

Внезапно появившаяся в комнате Алевтина, зависла над ее головой. Чем очень меня отвлекала. Взгляд, то и дело, скользил наверх и приходилось себя одергивать.

— Пристав Мещанского участка Ермаков Гордей Назарович. Прибыл как официальное лицо, — отчеканил Гордей, препарируя взглядом улыбающуюся ему женщину. — Разыскиваю владелицу этого… заведения, известную под именем — мадам Жужу.

— Я будто на параде. Какой изумительный голос, какие безупречные у вас манеры, господин пристав, — подмигнула ему она. — Мадам Жужу — это я.

Потупилась. Пальчиком темный локон крутит. Скромницу играет. Да только в глубине карих глаз светился огонек острого ума, какой ни одна маска не скроет. И психологический портрет, в которых, признаться, я не сильна, составился сам собой.

Особа явно нагловата, но не глупа. Хитра. Состоятельна. Семьи нет. А вот любовники — пожалуй. Знает себе цену. Умеет распоряжаться красотой. Тщеславна. Воспринимает любого мужчину, как цель. Независимо от его возраста и рода занятий.

— Госпожа, мы все же не в театре, извольте представиться, как должно.

Вынуждена признать, Ермаков оказался не так прост. Там, где на его месте, большинство утонули бы в любезностях, он продолжал действовать строго по уставу. Был беспристрастен и абсолютно недоступен для лести.

Дамочка это тоже смекнула, а потому поморщилась и выпрямилась в спине.

— Юлия Павловна Тюлькина, — бесчувственного полицейского окатили струей недовольства и фунтом презрения. — На слово поверите или мне документ показать?

— Когда возникнет надобность, покажете. Ответьте, в вашем… заведении работает госпожа Немировская?

— Аля… — выдохнула женщина, резко зажмурилась и прижала ладони к вискам. — Как чувствовала, что недоброе с ней приключилась. Молю, скажите, жива?

— К сожалению, нет, — не стал юлить Гордей. Юлия Павловна издала сдавленный писк и прикусила кулак. — Подробностей случившегося дать не могу, идет расследование. Прошу вас рассказать, как давно вы знакомы с Алевтиной Максимовной?

— Бедная, бедная моя деточка! Знакомы, спрашиваете? Почитай уж десятый год пошел, — всхлипнув, женщина вытерла покатившуюся по щеке слезу. — Как сейчас помню, стоит передо мной с котомкой одной. Глазики на пол-лица. Мне ж с ними строгой надо, а то дай волю, устроят из приличного дома терпимости настоящий вертеп. Но с ней не могла. Эти глаза… будто в душу глядели.

— Выделяла ли она кого из гостей?

— Гостей? — задумалась мадам. — Не припомню. Аля для всех доброе слово находила. Умаслить умела. Мужчины ее любили. Щедро одаривали. Нежной камелией называли.

— Как полагаете, ей нравилось ее занятие? Не намеревалась его оставить?

Юлия Павловна, не сдержавшись, усмехнулась.

— Мы, с возрастом, не молодеем, Гордей Назарович. У всякой мысли разные в голове есть. Кто-то на старость загодя откладывает. А кто-то, как та стрекоза из басни, танцует и поет, наслаждаясь жизнью. Аля была умной барышней. Предпочитала откладывать. Что касается ее намерений… Я не знаю. Спросили бы у меня год назад, ответила бы положительно. Но сейчас… не знаю.

— А что произошло в прошлом году?

— Ах, пустяки, — махнула рукой мадам. — Алечка влюбилась.

— Влюбилась? — раздался в тишине приглушенный писк, и только когда на меня устремились две пары выразительных глаз, стало ясно, что вылетел он из моих уст. Пришлось добавить, уже грубее. — Кхм… простите.

— Именно так. Алечку не минула сия напасть. Отлучаться стала. Возвращалась румяная. Цвела и пела. А когда гостей отваживать стала, я сразу смекнула — что-то не ладно.

— Кто таков будет? — ухватился за ниточку Гордей.

— К нам его не водила, а потому, кто и откуда, не спрашивайте. Не ведаю. Знаю лишь, что ни гроша за душой. Содержала она его на свои кровные.

— Что было дальше?

Юлия Павловна возвела очи к потолку и тяжело вздохнула.

— Меж нами состоялся разговор. Тяжелый. Я ее в сердцах дурочкой назвала. Ну кому нужна девица продажная? Сколько примеров рядом ходит. Была у меня матрешка одна, Пелагеей звали. Тоже, любовь великую нашла. Бежать с ним думала. Пока красавец ее французкой^[7] не наградил. Сгорела быстро. Зато другим наука.

— Алевтина послушала?

— Не по первой. Кивала, разумеется. Да только вид делала. Я уже и рукой махнула. Уйдет, и бог с ней. Но что-то у них не заладилось. Я не уточняла. Прекратились отлучки ее постоянные. Румянец ушел. И эдакая тоска в глазах… Может, поддержи я ее, по-другому бы судьба распорядилась. Кто ж теперь скажет?

Интересная ниточка. Но, если это бывший любовник, зачем ему ждать целый год, чтобы вернуться с возмездием? Нелогично. А в криминалистике, все что не поддается логике, лучше обходить стороной. Но в список подозреваемых, неизвестный субъект, попадает однозначно.

— Юлия Павловна, — задумчиво протянул пристав. — Что вам известно о врагах Алевтины Максимовны?

— Побойтесь бога, ну какие у нее могут быть враги? — возмутилась мадам. — Я не отрицаю, среди моих девочек найдутся те, что за упокой ее души ящик шампанского выпишут. Но никто их них не способен на убийство.

— С чего вы взяли, что произошло убийство? — нахмурился Ермаков.

Тюлькина откинулась на спинку дивана и хмыкнула.

— Я женщина не глупая, господин пристав. Нужды бы не было вам ко мне жаловать, поперхнись она чаем. А девочки многие на Алечку косились. Не понимают, дурочки, сколько гостей к нам благодаря красоте ее и обаянию слеталось. Им бы на руках Алевтину носить, да в пятки целовать!

Пятка зачесалась. Правая. Противно так, неприятно. Но не снимать же при всех сапог? Пришлось мучиться.

— Последний вопрос и мы оставим вас в покое, Юлия Павловна. Скажите, кого принимала Алевтина Максимовна два дня назад, когда ее видели здесь в последний раз?

— Откуда же мне знать? — изобразила удивление мадам. — Я личной жизнью наших гостей не интересуюсь.

Врет, конечно. Это даже Гордей, судя по напрягшейся спине, понял. Но разве с такой матерой волчицы что-то вытрясти? Не нравилась она мне. Вроде милая, открытая, расположить к себе пытается. Только вот за каждым словом чувствовалась фальшь.

— Извольте сообщить, где находится комната госпожи Немировской. Надобно произвести досмотр личных вещей.

— Ну раз надобно, — протянула она, переведя недвусмысленный взгляд с пристава на меня. — Имейте в виду, за пользование комнатами у нас плата положена. Небольшая, но обязательная.

Я поперхнулась от такой наглости. Закашлялась. А Ермаков будто повода дожидался. Взгляд стал холоднее льда.

— Вы официальному лицу на что намекаете, госпожа Тюлькина? Или мне проверку на вас натравить? А потом вызвать в участок и устроить допрос?

Дамочка осеклась. Глазки испуганно забегали.

— Не извольте гневаться, господин пристав. От горя я помешалась. И проверки не надобны. У меня все чинно. Девочки все при билетах. До восемнадцати лет живут на правах прислуги. Никто и пальцем к ним не прикасается. Не спорю, есть и зарвавшиеся гости, но у нас таким не рады. Слежу строго, по совести, — обволакивала словами Юлия Павловна. — Никого насильно не держу. Двери всегда открыты. Но никто об том не помышляет. Зачем, ежели здесь сытая жизнь, а там ни дома, ни содержания? За здоровьем их слежу. Из заработка вычитаю лишь половину. Таких условий во всем Китеже днем с огнем не сыщешь. Вот все ко мне и идут. В ножки кланяются. А у меня сердце большое. Жалостливое. Разумеется, вам дозволено посетить комнату Алечки. Я сама вас туда провожу. Недалече. За углом, вторая дверь налево.

Она начала подниматься с дивана, но Гордей отрицательно качнул головой.

— Мы сами. Уж поди не затеряемся.

Резко развернувшись, он схватил меня под руку, потащил к выходу и выпустил лишь когда за нашей спиной со стуком закрылась дверь.

— Неприятна женщина, — поморщилась я.

— Еще мягко сказано, — на удивление спокойно согласился он.

— Вы ей поверили?

— Аж прослезился…

Словно почувствовав некое невидимое глазу препятствие, Алевтина остановилась у деревянной двери, за которой находилась некогда принадлежащая ей комната. Издала грустный вой и растворилась в воздухе.

Судя по поведению, задумчивому виду и постоянным перемещениям в пространстве, ей не очень нравилось находиться в стенах борделя. А значит, нужно выяснять — связанно ли это с ее убийством, или долго неупокоеные духи тоже страдают от депрессии?

Пока я предавалась философским размышлениям, Гордей успел войти внутрь и сейчас оглядывался по сторонам.

Так себе вид. Стены покрыты серыми обоями. Единственное окно занавешено грязным тюлем. Из мебели — кровать и тумба. Не отличимые от тех, что мы видели в комнате Наины Олеговны. На полу стоял подсвечник с заплывшим огарком. А в воздухелетал застоявшийся запах табака.

Первым делом Гордей опустился на колени и заглянул под кровать. Долго приглядывался. Затем протянул руку и достал прямоугольную металлическую коробку. Маленькую. Чуть больше спичечного коробка.

Открыл ее, поднес к носу и громко чихнул.

— Это шкатулка?

— Табакерка, — отозвался он и принялся вертеть ее в руках. — Уголок сбит и красным окрашен. На краску не похоже. Полагаю, кровь. Надобно бы Полю Марковичу на проверку отдать. Уж он-то разберется что к чему.

— Думаете, это улика? Насколько я помню, у жертвы, кроме ножевой, других ран не обнаружено.

— То у жертвы. А ежели госпожа Немировская с гостем чего не поделила? Отходила его табакеркой. Мужик осерчал. Отомстить задумал?

— Тогда нам нужно выяснить, кого последнего она принимала два дня назад, — задумчиво протянула я. — А больше под кроватью ничего нет?

— Пыль одна в три слоя, — отмахнулся пристав и полез в тумбу. — Госпожа Немировская себя уборкой утруждать не привыкла.

Полки оказались пусты. Под матрасом тоже ничего не обнаружилось. Я даже под подоконником проверила, все щели там истыкала, но кроме впавших в зимнюю спячку парочки усатых тараканов не нашла ничего.

— Как странно, — задумчиво протянула я, садясь на разворошенную Ермаковым кровать, пока сам пристав щупал деревянный пол, надеясь найти подвижные доски, охранявшие тайник. — Комната совсем неживая, а ведь здесь Алевтина Максимовна проводила очень много времени. Но ни вещей ее, ни картины какой на стене. У Наины Олеговны повеселее было.

— Не имела необходимости? — предположил Гордей.

— Не скажите. Она в первую очередь женщина. А мы, женщины обживаем любое место, где задерживаемся дольше пары часов. Хоть заколка в шкафу. Хоть, книга на полке. Кстати, очень странно, что здесь нет ни одной полки.

Поднявшись, я подошла к стене и пощупала. Затем постучала кулаком. Ничего.

— Полагаете, убиенная была из шпионок? — хмыкнул пристав.

— Она была проституткой, а значит женщиной с крепкими нервами и готовой ко всему, — пожала я плечам и продолжила обстукивать стены.

Звук изменился, когда я приблизилась к окну. И обои в этом месте имели неровный край. Потянув за него, я увидела потрескавшуюся доску. Отошла она без проблем, демонстрируя небольшое углубление, в котором лежали свернутые в трубочку рубли и завернутая в кожу записная книжка с вырванными страницами.

— Бинго! — подпрыгнула я, резко обернулась, чтобы похвастаться находкой перед Гордеем, и уткнулась носом в его грудь.

Оказалось, мужчина, заинтересовавшись моими действиями, успел подойти почти вплотную и сейчас, удивленно приподняв правую бровь, взирал на найденный клад.

— Вы страшная барышня, Софья Алексеевна.

— Это почему же?

— Не только умны, но и чертовски удачливы.

— В криминалистике нет такого понятия, как удача, — лекторским тоном заметила я. — Здесь все решает логика.

— Снова ваши немецкие журнальчики?

— Они самые.

Мужчина забрал у меня из рук записную книжку. На деньги даже не обратил внимание.

— Чтение, конечно, занимательное, но что стряслось с Шекспиром и Дюма?

Я развела руками.

— Они умерли.

Хмыкнув, пристав открыл записную книжку и, как я до него, принялся ее листать. А закончив, выругался про себя и бросил на кровать.

— Бесполезная находка. Половина листов вырваны, остальные — пусты. Полагаю, Алевтина Максимовна книжицей не пользовалась…

— Или убийца нас опередил.

Гордей кивнул на две свернутые сторублевые банкноты, которые я вернула обратно в тайник.

— Чего ж он «катеринки»^[8] с собой не прихватил?

— Может, торопился? Или спугнули? — предположила я, потянувшись за блокнотом. Под обложкой ничего не спрятано. Зато меня привлекли продавленные полосы на первой, после вырванных, странице. — Гордей Назарович, а не могли бы вы попросить у местных девушек темный воск? Думаю, вам не откажут.

Ермаков нахмурился.

Он явно не привык исполнять по первому слову просьбы непонятных барышень. Но, видимо, что-то надумал, открыл дверь и вышел. До уха донесся его командирский голос:

— Паренек, ходь сюды!

Пока Гордей отсутствовал, я еще раз проверила старенький матрас. Затем заправила постель. Вернулась к тайнику и прикрыла его доской. Будто нас здесь и не было.

Пристав вернулся быстро. В комнату проходить не стал, лишь развел руками.

— Нет у них темного. Свеча не подойдет?

— К сожалению, нет, — покачала я головой и тут же вспомнила. — Гордей Назарович, кажется, я видела у вас карандаш? С ним, конечно, не так эффективно. Но на безрыбье…

Он вытащил из кармана небольшую записную книжку, вытянул из нее карандаш и протянул мне. Затем прислонился спиной к стене и, скрестив руки на широкой груди, внимательно следил, как я натираю страницу.

Когда на бумаге проступили первые отчетливые буквы, мое сердце сделало кульбит и забилось быстрее. А закончив, я едва не закричала от восторга. Сдержало лишь присутствие Гордея.

Медленно переведя дыхание, я повернулась к нему и протянула блокнот.

— Кажется, тут какой-то список.

— Ломпасов, Пуэр… Тичиков, — на последней фамилии, Ермаков удивленно присвистнут и приподнял правую бровь.

— Знаете его?

Судя по хитрому прищуру, его позабавил мой вопрос.

— Я удивлен, что вам эта фамилия не знакома, Софья Алексеевна. Евлампий Евсеевич Тичиков не последний человек в Китеже. Знатный купец и промышленник, владеющий золотодобывающими рудниками в Сибири. Женат на дворянке хорошего рода. Вы должны были посещать их приемы.

Черт!

— Вполне возможно, что посещала. Я просто… не помню.

— И такое случается? — усмехнулся он.

— Помните, я рассказывала вам, что ударилась головой? — Гордей насупился и кивнул. — После этого я полностью потеряла память. Врач поставил диагноз — амнезия. Если не верите, поговорите с ним или с моей тетушкой. Они все подтвердят.

— Ну почему же, верю.

Как ни странно, но ни в его взгляде, ни в тембре голоса я сейчас насмешки не чувствовала. Либо действительно верил, либо умело скрывал.

Посчитав это неважным, я вернулась к делу.

— А Ломпасова и Пуэра вы тоже знаете?

— Впервые слышу. Но ничего, скоро узнаем. И начнем с господина Пуэра.

— Почему?

— Взгляните.

Гордей поднес ко мне записную книжку и ткнул пальцем на значок рядом с фамилией.

— Сердечко? — протянула я и подняла на пристава удивленный взгляд. — Любовный интерес?

— Похоже, что так, — пожал он плечами. — Сегодня поздно уже с визитами наведываться. К завтрему узнаю адреса и обойду по очереди.

— Ну уж нет, я с вами!

Ермаков весело хмыкнул.

— Почему-то не сомневался.

Глава 8 Где не все болезни от нервов

— Совсем-то вы барышня себя не бережете, — причитая, носилась вокруг меня Глаша. — Были тростиночкой, стали былиночкой… Скушайте калачик, токмо для вас пекла. С пылу, с жару.

— Спасибо, — улыбнулась я ей, с радостью вгрызаясь в теплое угощение, чей вид, после пропущенного вчера ужина, вызывал обильное слюноотделение.

Стол с утра, как обычно это бывает в доме Инессы Ивановны, поражал разнообразием. Тут тебе и кулебяка с красной рыбой, и яйца жареные, и салат мясной. Все наисвежайшее, а не загодя приготовленное. От чего закрадывалось сомнение, что Глаша не робот и спит по ночам.

— Права Глаша, — подала голос присоединившаяся к завтраку тетушка. — С этой амнéзией ты сама на себя не походишь, Сонечка. Жизнью кипиш, как самовар. А бледнющая… только синцы под глазами. Смотреть больно.

— Спала плохо, — виновато вздохнула я и потянулась к пирогу.

Врать тетушке не хотелось. Но и всей правды сказать я тоже не могла. Где такое видано, в этом временном отрезке, чтобы молодая девица, вместо планов на семейную жизнь, по ночам список с подозреваемыми в убийстве составляла?

Не скажу, что он был велик. Всего-то три фамилии. Те самые, из записной книжки убиенной Алевтины Максимовны. Ныне призрачной дамы, что сейчас носилась по гостиной, изнывая от скуки.

— Сонечка, ежели ты до сей поры на вдовую графиню гневаешься — брось. Не дело это. Матушка твоя добрейшая из женщин была. Лешенька в ней души не чаял. А что другие об них плетут, то на их совести и останется.

— Нет, Инесса Ивановна, дело не в графине Бабишевой, — отмахнулась я. — Ее слова меня не задели. Но признаюсь, мне стало обидно за вас. Моя мать приходилась вам сестрой, а тут такие резкие слова в ее адрес…

Расплывшись в улыбке, тетушка потянулась через стол и потрепала меня по плечу.

— Я знаю Акулину Никитишну не первый день. Наслушалась от нее немало. Вспыльчивая она. Зажигается, аки спичка. Но и отходит быстро. Ладно уж, чего мы все о ее сиятельстве? Будто и поговорить не об чем. Какое занятие себе придумала, милая? Не составишь мне компанию в салоне дамских мод?

— Простите, тетушка, но после завтрака я вынуждена отлучиться… — с трудом сглотнув, я попыталась придумать правдоподобную причину, но в голову, как назло, ничего толкового не шло.

— Это куда же, Сонечка? — удивленно захлопала глазами Инесса Ивановна. — Прежде из дома было не выгнать. А нонеча дома не застать. Не будь Сергея Даниловича, решила бы, что друга сердешного завела.

Она рассмеялась собственной шутке. Но я к ней присоединиться не смогла.

Сомнение меня взяло. День-два я может и могла бы водить старушку за нос, придумывая все новые и новые причины отлучки. Но что, если я попала в это время навсегда? Что, если мне придется провести здесь всю жизнь? Построить карьеру? Завести семью, детей?

Так зачем же начинать со лжи? Не лучше на начальном этапе расставить все точки над «е»?

Естественно, ни о каких перемещениях в пространстве и времени я рассказывать не собиралась. У Инессы Ивановны больное сердце. А осознание, что единственная родная душа сошла с ума, здоровья точно не прибавит.

— Тетушка, мне нужно вам кое-что сообщить, — выдохнула я и впилась в нее немигающим взглядом.

— Разумеется, Сонечка. Я внимательно тебя слушаю.

— Пару дней назад я стала свидетелем… ужасной сцены. Погибла женщина. Ее убили.

Старушка, выпучив глаза, громко охнула и прижала ладони ко рту. Застывшая за ее спиной Глаша едва не выронила из рук тарелку, но вовремя спохватилась.

— Помилуй господи, — перекрестилась она.

— Сонечка, — запричитала тетушка, качая головой. — Но как же так? Какой кошмар…

— Ничего, к сожалению, уже не исправить. Но я решила сделать все возможное, чтобы помочь полиции раскрыть преступление. Так как считаю, что… женская внимательность, ничуть не уступает, а во многом даже превосходит мужскую.

Ну вот и все, я наконец-то выговорилась. Даже на сердце полегчало. Отлегло. Только тетушка с Глашей теперь смотрели на меня, как на безумную. Чего, впрочем, и следовало ожидать.

Инесса Ивановна несколько раз открывала рот, пытаясь что-то сказать. Но вновь закрывала. Видимо, так и не найдя нужных слов.

Пожалев ее, я поднялась со стула, подошла к ней и коснулась руки.

— Я понимаю, это звучит странно и непонятно. Но вы должны мне поверить. Криминалистика — это мое призвание. А еще возможность помогать людям.

— Но как же свадьба? — одними губами прошептала старушка, качая головой. — Сергей Данилович…

—…меня не любит. Как и я его. Я не выйду за него замуж, Инесса Ивановна. Простите, но это окончательное решение и обсуждение не… — не успела я договорить, как раздался стук в дверь.

— Гордей Назарович? Как неожиданно.

Застыв посреди прихожей, мы с тетушкой и Глашей смотрели на мужчину, чьи широкие плечи заполонили дверной проем. И если во взглядах двух последних читалось немалое удивление при виде чиновника полиции, меня лично раздирало жгучее любопытство.

Расставшись вчера с приставом у дверей моего дома, куда он домчал меня на нанятом у борделя извозчике, мы договорились встретиться сегодня в участке. И нате вам… явился. Сам.

В форме, при параде. Возвышается над нами тремя, как исполинский дуб, в тени которого хоть сейчас ложись и отдыхай.

— С кем имею честь? — первой опомнилась Инесса Ивановна и шагнула вперед.

— Тетушка, позволь представить…

— Пристав Мещанского участка Ермаков Гордей Назарович, — он склонил голову и тут же вытянулся по струнке, будто находился не в прихожей пожилой дамы, а в кабинете высшего начальства.

— Инесса Ивановна Замировская, — представилась тетушка и замолчала, ожидая продолжения. Объяснение причины визита и все в таком ключе. Но Гордей, вместо этого, принялся сверлить меня нечитаемым взглядом.

Или читаемым, просто я еще толком не проснулась.

У него явно какие-то новости, только сообщить из в присутствии посторонних дам то ли не решается, то ли не имеет права.

— Тетушка, господин пристав здесь по тому самому деликатному делу, которое мы с тобой недавно обсуждали. Вы извините нас, если мы поговорим… наедине?

— Ах, ну что ж вы молчали? — всплеснула руками Инесса Ивановна. — Я уж испужалась, случилось чего. Сонечка, не держи господина на пороге, проводи в гостиную, усади за стол.

— Премного благодарен, госпожа Замировская, но служба не ждет, — развел руками Гордей.

Смешной.

Обычно суровый и строгий, в присутствии моей родственницы он вдруг сделался смущенным и кротким. На щеках заалел румянец. Будто не по делу пришел, а на свидание меня звать.

Инесса Ивановна, кивнув, удалилась. Глаша последовала за ней. Не забыв на прощание прикрыть за собой дверь.

— Что вы здесь делаете? — понизив голос до шепота, поинтересовалась я. — Случилось чего?

— Ничего срочного, Софья Алексеевна. Я лишь намеревался скататься по адресу, где квартировала госпожа Немировская. Полагал, вы заходите присоединиться. Заехал спросить…

Боже, как волнительно! Меня, кажется, пригласили принять участие в обыске. Да не кто попало, а сам Ермаков. А это, по моей оценочной шкале, в миллион раз лучше всяких свиданий.

— Да, конечно, — держа в узде собственные чувства, кивнула я. — Но с чего такая честь?

— Признаюсь, собирался взять с собой Яшку. Но малец все еще возится с бумагами в участке. А помощник мне необходим.

И чего я, спрашивается, ожидала? Что этот чурбан бесчувственный вдруг превратится в коварного обольстителя? Расскажет, как ценит мои умения и знания? Сообщит, что сделать без меня ничего не может? Умолять начнет отправиться с ним?

Лесть очень редко остается безнаказанной. Я бы, естественно, уши развесила, размякла и поплыла. Ну, а как иначе?

— Умеете вы осадить, Гордей Назарович, — покачала я головой. — А я уже решила, что вы без меня никак.

Гордей усмехнулся.

— Вы правы, Софья Алексеевна. Без вас — никак, — полил он рану сладким медом. — Собирайтесь, дело не ждет.

Разместившись в салоне полицейского экипажа, я дождалась, когда Ермаков займет место напротив и выглянула в окно. На крыльце моего дома стоял знакомый мужской силуэт. Его сиятельство граф Бабишев. Да не один, а в компании внушительного букета цветов.

Черт!

Он же предупреждал, что явится сегодня утром. Как я могла…

— Забыли чего, Софья Алексеевна? — нахмурился Гордей. — Али привиделся кто?

— Нет-нет, — отвернувшись от окна, я откинулась на жесткую спинку. — Показалось…

— Покупайте утренние новости!

— Свежий номер «Сплетника»! Князь Тьмы восстал из мертвых и принялся за старое!

— Новая жертва Китежского потрошителя!

— Убийца на свободе!

Звонкие крики разносящих газеты мальчишек, застали нас с приставом врасплох. Особенно Гордея. Я-то, после вчерашнего разговора с Дарьей Спиридоновной, подозревала, откуда тут уши растут. А Ермаков ни сном, ни духом.

— Чертовы газетчики! — выругался он еле слышно и схватился за спинку сиденья, когда экипаж тряхнуло на повороте. — Понапишут всякого. Только народ пугают.

— То есть, история про Князя Тьмы, это выдумка репортеров? — удивленно приподняла я брови.

— И вы туда же, Софья Алексеевна? — покачал головой Гордей. — Где только услыхать успели…

— Птичка на хвосте принесла.

— Знаю я вашу птичку. Самолично ее вчера из холодной погнал.

— Но все же, Гордей Назарович, расскажите, как дело было. Вдруг этот убийца, которого, кстати, так и не поймали, снова принялся за старое? Вы даже не рассматриваете такую возможность?

Он не спешил отвечать. Около минуты сверили меня тяжелым взглядом. Будто искал ответы на какие-то свои вопросы. И, наконец, сдаваясь, вздохнул.

— Рассматриваю, Софья Алексеевна. Я все возможности рассматриваю. Да только не люблю, когда руки крутят. А ваша знакомица именно этим и занимается.

— Она просто пытается помочь, — встала я на защиту Колпаковой. — Делает, что может. Многие думают, что вам плевать на убитых, так как все эти девушки… легкого поведения. А вы даже не пытаетесь их разубедить.

— И что же вы прикажете мне делать? — прищурился Ермаков. — Позвать в участок репортеров и скормить им все расследование? Дабы душегуб, прочитав за чашечкой кофе газетные новости, знал все наши действия наперед?

— Вы сейчас утрируете, — махнула я рукой. — Достаточно сообщить им, в общих, разумеется, чертах, о произошедшем. Не называя имен. Просто дать слово, что спать не будете, а до правды докопаетесь. Внушить горожанам доверие. Как мне сказали, должность вы получили не так давно и для всех здесь — темная лошадка. Люди просто не знают как к вам относится. Так дайте им намек.

— Некогда мне языком чесать, — поджал губы мужчина. — У меня людей наперечет, а дел невпроворот. В участке от просителей не протолкнуться. У одного гусь пропал. У другой порося из-под носу выкрали. У третьей белье с веревок посрывали. А тут еще шельма какая-то девиц в парке режет.

Разошелся пристав. Желваки играют, ноздри раздуваются. И сразу стало так спокойно на душе. Этот, если уж взялся, руки не опустит. Докопается. А потому, лучше не злить, а сменить тему…

— Гордей Назарович, вам удалось что-то выяснить по списку из записной книжки госпожи Немировской?

— Есть кое-что, — кивнул он. — Фамилия Пуэр в нашей картотеке не значится, а вот Ломпасова нашли. Задерживали его на прошлом годе. Под медовухой в трактире драку затеял. Да был бит. Дело в оборот пускать не стали. Салават Ефимович, пристав тогдашний, видно, пожалел. Парень молодой, квартирует неподалеку от убиенной. Навестим его после.

Интересно, под этим «навестим», он имеет в виду нас с ним, или себя с кем-то из коллег? Впрочем, плевать. Приклеюсь как банный лист, не избавится.

— Господин пристав, как вы считаете, не поздно мы к жертве наведаться собрались? Больше суток прошло. Убийца мог несколько раз в гости смотаться, за собой прибрать.

— Очень я на это надеялся, — скрипнул зубами Гордей. — Дом со вчерашнего вечера находится под наблюдением филеров. Любая попытка войти в квартиру госпожи Немировской закончилась бы арестом. Но, увы, таких попыток предпринято не было…

Не успел он договорить, как экипаж остановился напротив двухэтажного дома из желтого кирпича. Толкнув плечом дверь, Гордей выбрался наружу. Поднял ворот форменного темно-зеленого пальто. Затем протянул мне руку и помог сойти на припорошенную снегом мостовую.

Поддержал под локоток, помогая обойти скользкие участки. И только взялся за ручку подъездной двери, как за спиной раздался глухой бас.

— Кто такие будете?

Признаюсь, я несколько растерялась. Особенно, когда, обернувшись, увидела стоящего передо мной верзилу, с густой соломенной бородой и подбитым в бою глазом. Судя по фартуку и метле в похожей на лопату ручище — это был дворник. Но вот вопрос, чего он такой сердитый?

— А тебе, голубчик, какая печаль? — поинтересовался Гордей.

— Такая, что ежели не ответишь, в лоб дам. И с барышней вместе в участок свезу. Тут недалече.

— Ну свези, попробуй, — недобро усмехнулся Ермаков, перед тем как достать из кармана книжицу и ткнуть ею в лицо незнакомцу.

Тот читал медленно. А закончив, резко побледнел. Отступил на шаг. Перекрестился.

— Не признал, ваше благородие. Прощеньице просим.

— Бог простит.

Дворник, назвавшийся Никифором, пожаловался, что во дворе, со вчерашнего вечера, крутятся непонятные личности. То появятся, то исчезнут, то снова тут как тут. Решил с утра городового кликнуть, а вот они мы. На ловца, как говорится…

Гордей о филерах говорить ничего не стал. Но успокоил, что люди это свои. По делам государственной важности. Никифор тут же выпрямился во весь рост, вытер грязные руки о фартук, поправил съехавшую номерную бляху и заискивающе уставился на Ермакова.

— Помочь чем, ваше благородие? Эт я запросто.

— Ты мне, любезный, вот что скажи. Госпожа Алевтина Максимовна Немировская знакома тебе будет?

— Как же, приятельствуем, — закивал мужчина.

— Когда виделись в последний раз?

Дворник задумался.

— Когда ж? Да второго дня дело было. Вечерело уж. Она из блудилища свово шла. Я двор мел. Разговорились. Алевтина хорошая баба, видная. Мужики вслед свистят. Но нос не задирает. Доброго слова не жалеет. В деревню свою, поди, укатила. Собиралась она…

— Сама об том сказывала?

— Так точно-с, сама. Давеча чарочку мы с ней опрокинули. Плакалась, что семья ейная из староверов. Живем в просвещенное время, а они свои заветы все блюдут. Молются по пять раз на дню, лоб расшибают. В пятницу мяса не едят. В субботу из дому ни ногой. Глупость неимоверная. Вот она и сбегла до Китежу. К билетным прибилась, как сыр в масле катается. Да все неймется ей. Мается, душа-голубушка. До дому, говорит, возвертаться хочу. Батюшке с матушкой в ноги упасть, прощеньице просить. Дура, говорит, была. Жила б нынче при мужике, и с дитем. Ну, енто бабская доля така…

Тяжело вздохнув, Никифор развел руками. А материализовавшееся за его спиной привидение, что все это время кружило поблизости, грустно покачало головой.

— Гости к ней захаживали?

— Никак нет, ваше благородие. Сама по себе гуляет как кошка. А в дом посторонних не водит.

— Совсем никого? — не выдержала и уточнила я.

— Никого… — ответил он и тут же нахмурился. — Окромясь братца ейного. Два раза навещал. В том годе и еще с месяцок где-то.

— Как звать братца? Приметы какие? — прищурился Гордей.

— Звать? Вот уж чего не ведаю, того не ведаю. Здоровый мужик. Волосы под шапкой не видать. А лицо я не разглядывал. Далече шел, да и темно было.

— Еще чего необычного видел? Может, вокруг дома ее кто терся?

— Я за энтим строго слежу, господин пристав. Двор у нас тихий, чужие на лазают.

— Кто ж тебя тогда синцом наградил? — хмыкнул Гордей.

— Каюсь, грешен, — повинился дворник. — Третьего дня вечером возвертаюсь, значит, к себе в каморку. Глядь, а на столе бутыль. Цельный. Уж как я обрадовался — чудо из чудес. Да токмо намешали там чего-то не того. Малеха хлебнул и все. С ног наповал сбило. Утром оклемался, — он ткнул себе грязным пальцем в нижнее веко. — Вот с энтим красавцем.

Посчитав, что от дворника ничего больше не добиться, Ермаков поспешил закончить допрос.

— Спасибо, мил-человек, удружил. Ключи от квартиры Алевтины Максимовны имеются?

— Ну а как же? — схватился тот за бок, где к ремню была пристегнута внушительная связка. — Все при мне.

— Веди тогда.

Даже если Никифору было любопытно, что такого натворила Алевтина, что по ее душеньку наведалась полиция, интересоваться он не стал. Отворил подъездную дверь и направился вверх по лестнице. Пристав поспешил следом. Пришлось его догонять.

— Гордей Назарович, признайтесь, вы думаете о том же, о чем и я?

— Вы, Софья Алексеевна, барышня уникальная. Думы ваши — загадка.

— А все-таки? Вам ничего не показалось странным?

— Показалось… Чудеса уж больно здесь затейливые. Бутылки с неба на дворников падают.

Я закивала, порадовавшись, что нас с приставом посетила одна и та же мысль.

Дом, где проживала Алевтина, по рассказу Никифора, относился к доходным, но совсем дешевым. На этаже, в ряд, по десять квартир. Все они тесные. И обходятся неприхотливым жильцам по синенькой^[9] в месяц.

Как он сам выразился «дороговато». И увидев помещение изнутри, я была вынуждена согласиться.

Полутемная крохотная прихожая, с трудом вмещала в себя двух человек. В одной единственной комнатушке стояла почерневшая со временем печь. На железной кровати лежало ватное одеяло. Ютившийся в углу ящик, судя по выглядывающей из него одежде, служил Немировской чем-то вроде шкафа. На придвинутом к облезлой стене узком столике лежали остатки еды и cтоял пожелтевший самовар.

Как сыр в масле каталось, говорите?

Мой взгляд метнулся к засвисшему в проеме привидению, на чьем лице не читалось ни единой эмоции.

Даже если доходы Алевтины были велики, по внешнему виду ее жилища этого не скажешь. Не считая висевшего на стене портрета. Явно профессионального и такого реалистичного, что не грех расщедриться на немалую сумму.

Изображенная на нем женщина обладала мягкими, красивыми чертами лица. И таким выдающимся бюстом, что даже Гордей, человек строго нрава, перед этим самым бюстом не устоял.

— Как вам картина? — поинтересовалась я, отвлекая его от внимательного разглядывания «шедевра».

Похоже, пристав разбирался в живописи, как свинья в апельсинах, а потому смутился и быстро отвел взгляд.

— Оставь нас, — бросил он выглядывающему из-за наших спин дворнику. — Нужен будешь, позовем.

Тот быстро откланялся, но напоследок шаловливо подмигнул мне, чем сильно позабавил.

— Кажется, он решил, что у нас с вами здесь свидание, — рассмеялась я, как только мы с Ермаковым остались одни. Пристав нахмурился, и кинул тревожный взгляд на дверь. — Теперь вы, Гордей Назарович, как честный человек, должны на мне жениться.

Пора бы прекратить смеяться, но он так смешно закашлялся.

— Нет уж, лучше расследование.

Следующие десять минут, пока я простукивала стены и прощупывала одежду убитой, Гордей исследовал пол, на наличие не прибитых досок и проверял кровать.

Пыль стояла коромыслом. Было так тяжело дышать, что, не выдержав, я решила открыть окно. Тут то и заметила лежащий на подоконнике лист бумаги, оказавшийся рецептом на некий «Веронал», за подписью «А. С. Пуэра».

Какая знакомая фамилия. Выходит, наш подозреваемый — врач?

Только я повернулась к Гордею, чтобы сообщить о находке, как открылась входная дверь и внутрь заглянула полная дама в платке и с корзиной в руках.

— Алечка, голубушка? — прокричала она зычным голосом, и надышавшись пылью, принялась махать перед носом ладонью. — Прибраться никак надумала? Ой!

Увидев приблизившегося к ней пристава, женщина уронила корзину и неловко опустилась на колени, чтобы собрать разлетевшуюся по полу морковь.

— Пристав Мещанского участка Гордей Назарович Ермаков. С кем имею честь?

— Апполинария я… Генриховна, — заикаясь пробормотала дама и громко чихнула. — А чегой-то вы тут делаете?

— Знакомы, значит, с Алевтиной Максимовной? — проигнорировав ее вопрос, Гордей задал свой.

— Ну а как же? По-соседски, душа в душу живем.

— Знаете, где она сейчас? — уточнила я, выглядывая из-за широкой спины Ермакова.

Женщина пожала плечами.

— Я ж токмо с деревни возверталась, — не без помощи пристава, она поднялась на ноги. — Родня у меня в Морковкино. Вона… и гостинцев привезла. А Алевтина… к вечеру-то поди объявится.

Посчитав, что разговор закончен, соседка собралась было на выход. Но тут черт меня дернул подскочить к ней с рецептом в руках.

— Вы не подскажите, любезнейшая, для чего вашей знакомой понадобилось вот это лекарство?

Гордей поднял на меня хмурый взгляд, которым мне пришлось пренебречь.

Разве я виновата, что все произошло так внезапно, и я не успела ему ничего рассказать?

Закончив читать, женщина кивнула.

— Знамо дело, от нервного недуга и расстройств. Доктор наш шибко ентот «Веронал» хвалит.

— Доктор А. С. Пуэр? Вы о нем?

— Он самый, Айзек Самуилович. Аптекарская лавка за углом. Весь дом, чай что, на поклон ходит.

Чувствуя, как меня от обилия новой информации переполняет восторг, я повернулась к Гордею и едва не протерла носом ворот его пальто. Так близко он стоял.

— Апполинария Генриховна, вы, случаем, брата госпожи Немировской, не встречали?

— Не доводилось.

— А слышали об нем?

— Вот только от вас. Алевтина о семье не рассказывала. Кто такие не ведаю.

— А как бы вы описали госпожу Немировскую?

— Душа неприкаянная, — вздохнула женщина. — Хорошая, она, хоть и гулящая. Вот и муж мой, упокой господь его душу, слаб оказался. Шашни крутили за моей спиной. Ей-то, почитай, не важно старик, али нет, ежели подарками одаривает.

— И после этого вы называете ее хорошей? — удивилась я.

— А чегой? Он же ж помер, — махнула она рукой. — А кто старое помянет… Какая теперь разница?

Как только за соседкой закрылась дверь, Ермаков перевел на меня нечитаемый взгляд.

— Полно вам, Софья Алексеевна. Это жизнь.

— И все равно, я не понимаю…

— Не удивлен, — хмыкнул Гордей. — С вашим буйным темпераментом, любовнице бы не поздоровилось.

Кажется, он мысленно представил себе эту картину и, несмотря на мрачное настроение, расплылся в улыбке.

Мужчины, что с них взять? На ровном месте найдут повод поиздеваться.

— Вы совершенно правы, Гордей Назарович, — елейным голоском поддакнула я. — А закончив с любовницей, без всяких сомнений принялась бы за мужа. Вот кому бы точно не повезло.

Путь до аптеки, что расположилась за углом дома госпожи Немировской, пролегал вдоль витрин пока еще закрытой булочной. Принадлежащей, как гласила гордая вывеска, купцу Р. А. Мехельсону.

Несмотря на узкий переулок, холодный ветер дул со всех сторон, заставляя хлопья снега липнуть к стеклу и стекать по нему зыбкими льдинками.

Будто дикая орда, сметающая все на своем пути, метель разыгралась не на шутку. Кругом выло, свистело. И, вместе того, чтобы обсудить предстоящую встречу с аптекарем, мы с Гордеем хранили молчание, кутаясь, он — в пальто, я — в полушубок.

Благо, идти было недолго. Правда, на аптекарскую лавку, представшее моим слезящимся от мороза глазам здание, было совсем не похоже.

Треплемая ветром дощечка, на которой крупными, потертыми буквами было написано — «Докторъ нервическiхъ болѣзней Пуэръ», того и гляди свалится на голову. На единственном окне — железные решетки. Стены — из ржавого кирпича. А деревянная дверь отмечена порядком заржавевшим знаком кадуцея.

Не знай я, что и где искать, прошла бы мимо, приняв увиденное за психиатрическую клинику. И судя по недоумевающему взгляду Ермакова — не я одна.

Когда пристав потянул на себя ручку двери, раздался душераздирающий скрип. Даже преследующее нас привидение заметно поежилось.

Бросив на меня мрачный взгляд, Гордей открыл было рот, чтобы приказать дожидаться его снаружи. Но быстро одумался. Во-первых, я не одна из его подчиненных, и слушаться не обязана. А, во-вторых, случись такое чудо и согласись я, кто даст гарантии, что по возвращении, он не найдет мой околевший от холода труп?

Надо признать, несмотря на затопленный камин, у которого грела покрасневшие руки завернутая в короткую телогрейку и в серый шерстяной платок молодая женщина, внутри температура была ненамного выше. Зато без ветра. Уже хорошо.

При виде Ермакова, крупный лоб прорезала глубокая морщина. Мелкий, напоминающий пуговицу нос, дернулся. И без того узкие глаза, сузились еще сильнее.

Внимательно изучив предъявленную представившимся приставом зеленую книжицу, женщина, в отличие от дворника Никифора, не стала лебезить. Медленно кивнула и подняла на Гордея вопросительный взгляд.

— Чем обязаны?

— Извольте позвать доктора Пуэра?

— У Айзека Самуиловича назначена встреча… — она подошла к столу и открыла лежащий на нем журнал, — с госпожой Боголюбовой. Должна подойди с минуты на минуту. Я могла бы записать вас на завтра. Но ежели дело срочное, доктор примет вас в третьем часу.

Судя по висевшему на стене маятнику, ждать нам придется около двух часов. Что ж, долго, конечно, но, главное, не на холоде.

Гордей отступил, решив не спорить с серьезной дамой. И тут ее взгляд зацепился за меня.

— Барышня, вы чай не Боголюбова будете?

Сглотнув, я ненадолго замешкалась, а затем кивнула.

— Она самая.

— Так чего ж вы в дверях стоите? Застудитесь. Извольте ступать за мной. Я вас к доктору провожу.

Она направилась к лестнице, что вела на второй этаж. Призрачное тело Алевтины поплыло следом. Я пристроилась за ними, но тут почувствовала, как спину прожигает хмурый взгляд.

Обернулась.

Пристав заметно напрягся. Лицо недовольное. Сжал в узкую полоску свои четко очерченные губы. Вот-вот откроет рот и весь спектакль пойдет псу под хвост. Пришлось сурово повести бровями и прижать указательный палец к губам, призывая к тишине.

Зеленые глаза мужчины сверкнули неистовым блеском, молча обещая мне все кары небесные. Но ни звука не издал.

Убогая приемная, обшарпанная лестница, темный коридор. По всем признакам, аптекарь Пуэр звезд с неба не хватал, следовательно, был стеснен в средствах. Чем не повод пойти на преступление? Правда, тут подошел бы грабеж с целью наживы, а не убийство в ночном парке одинокой проститутки.

А если у нашей Алевтины с собой была некая сумма, которую полицейские рядом с телом не обнаружили? Жаль, что ее призрак ничего не помнит о своей прошлой жизни. Я бы это дело в одночасье расколола, как грецкий орех.

Остановившись у первой же двери, помощница аптекаря не затруднила себя стуком, а сразу дернула ручку и просунула голову в образовавшийся проем.

— Айзек Самуилыч, к вам госпожа Боголюбова пожаловала.

— Ну так чего ж ты ее на пороге держишь, Матрёна? — раздался из глубины сочный мужской баритон. — Изволь пригласить. Да, смотри у меня, как положено.

Резко выпрямившись, женщина перевела на меня опасливый взгляд, выдавила приветливую улыбку и посторонилась.

— Милости просим.

Следом заходить не стала. Дождалась, когда я пройду и закрыла за мной дверь.

Айзек Самуилович Пуэр оказался мужчиной далеко не старым и довольно симпатичным. Высокий, стройный. Со светлыми кучерявыми волосами и голубыми глазами под театрально-черными бровями. В солидной твидовой «тройке». Пиджак от которой болтался на спинке массивного стула.

Демонстрирующая ровные белые зубы ослепительная улыбка, несколько померкла, стоило ему бросить на меня первый же взгляд.

— Кажется, произошла ошибка, — нахмурился он. — Мне сообщили, что пришла Елена Макаровна, но вы не она.

— Я… эээ… родственница госпожи Боголюбовой. Вернее, ее троюродная племянница. У меня такая же фамилия, вот ваша помощница и напутала. К сожалению, Елене Макаровне сегодня нездоровится. Но она очень хвалила вас и предложила мне занять ее очередь. У нас с ней, так вышло, похожий… эээ… недуг.

Глаза мужчины снова зажглись, как электрические лампочки. И белоснежная улыбка вернулась на место. Еще более ослепляющая, чем прежде.

— Айзек Самуилович Пуэр, к вашим услугам. С кем имею честь?

— Софья Алексеевна Боголюбова…

Не успела я закончить, он вдруг подскочил ко мне, схватил мою ладонь своей, нежной, как у ребенка, и запечатлел на ней слюнявый поцелуй.

— Безмерно рад знакомству, Софья Алексеевна. Проходите, присаживайтесь поудобнее, — он подвел меня к странной металлической конструкции, которую с большой натяжкой можно было бы назвать креслом. — Все, что рассказывала обо мне ваша тетушка — чистейшая правда. Я лучший в своем деле. А потому, не будем терять ни минуты.

Эх, надо было уточнить у помощницы, чем была больна эта самая Боголюбова. Вдруг вопросы начнет задавать наводящие. Тут мне точно не вывернуться.

Усадив меня, доктор пододвинул свой стул, устроился напротив. Затем подался вперед и потянул на себя расположенный справа короткий рычаг. Спинка резко откинулась, из-за чего я оказалась в полулежачем положении.

А что, вполне удобно.

— Какое интересное кресло.

— Моя собственная разработка, — не преминул похвастаться Айзек. — Имеется патент!

Может, это что-то вроде кушетки у психолога? Попросит сейчас расслабиться, рассказать о своих тревогах… Это я могу.

— Расслабьтесь. Вы излишне напряжены.

Ну вот, как я и думала.

Расслабившись, я уперлась в подставку для ног.

— Смущаться ни к чему, Софья Алексеевна. Вы далеко не единственная замужняя барышня, страдающая от отсутствия требуемого внимания со стороны своего супруга. Миллион женщин во всем мире мучают подобные симптомы. Однако далеко не у всех их имеется шанс попасть в руки блестящего профессионала, вроде меня.

Да уж, от скромности этот тип не умрет. Только не понятно, о каких симптомах он ведет речь?

— Угумс, — кивнула я, не решаясь, пока, его прерывать.

— Всего пара минут, и я устраню источник нервных расстройств. Вы сразу это поймете. Жар уйдет, испытаете облегчение. Не пытайтесь сопротивляться. Отдайтесь моим целительным рукам.

Я сглотнула. Что-то стало не по себе. Может, пора прервать этот спектакль?

Внезапно доктор рванул на себя еще один рычаг. На это раз слева. Подставка для ног разделилась на две части, поднялась вверх и разъедалась в стороны. Прямо как в гинекологическом кресле.

Пока я приходила в себя, Пуэр успел пошарить по дну кресла и достать приделанный на шнур металлический… фен? Похож. Если бы не странная бляшка на конце.

Он повернул рукоятку. Дуло с бляшкой завертелось.

— Не пугайтесь, Софья Алексеевна. Еще немного, и я прорву вашу плотину. Потоки воды хлынут наружу, оставив после себя спокойный водоем. Не забывайте, вы в руках профессионала.

Схватив подол моей юбки, Айзек стал ее поднимать. Вот тут-то до меня и дошло, куда он собрался пристроить этот «фен» и что за «плотину» имел в виду.

С губ сорвался непроизвольный крик. Каблук моего ботинка уперся в мужской лоб, оставляя на нем глубокий отпечаток. Мужчина свалился со стула и не успел подняться, как вдруг распахнулась входная дверь и в помещение вломился злой как тысяча чертей пристав.

Бросив на меня один короткий взгляд и убедившись, что я жива и здорова, Гордей подскочил к стонущему у моих ног мужчине, схватил его за грудки, легко приподнял и шмякнул спиной о ближайшую стену.

Доктор протяжно охнул. Глаза закатились. Но на пристава это не произвело никакого впечатление. Костяшки его пальцев побели. А выражение лица обещало несчастному медленную и очень болезненную смерть.

Чтобы не дать случиться непоправимому, мне пришлось быстро соскочить с неудобного кресла и повиснуть у Ермакова на руке.

— Гордей Назарович, он же едва дышит! Прошу, пустите…

— Я слышал, как вы кричали, — процедил Гордей, не удостоив меня ни единым взглядом. — Что этот мерзавец успел натворить?

— Ничего! Клянусь, ничего! Я… я… просто испугалась, когда он попытался засунуть в меня вот эту штуку, — я ткнула пальцем в валяющийся на полу, но продолжающий вертеться… «фен».

— Штуку? — возмущенно завопил внезапно пришедший в себя Айзек. — Да что вы знаете о передовых европейских методах лечения истерии? Этот прибор, барышня, зовется «массажером» и служит для облегчения ваших симптомов.

— Нет у меня никаких симптомов, — возмутилась я, начисто позабыв о своей роли.

— Как нет, ежели я вижу, что есть? — не сдавался Пуэр. — Клянусь, знал бы, как все будет, ни за что не вернулся бы из Парижу в этот богом забытый городишко. Одни босяки и невежды кругом. Даже помощницу нанять — целый спектакль. Три бабы за одну неделю сменил.

— Ничего, я тебя в такие места упеку, не до баб будет, — зло усмехнулся Гордей и тряхнул доктора изо всех сил. Тот клацнул зубами и взвыл.

— Да какое вы имеете право? Кто вообще такой будете?

Пристав освободил одну руку, достал из кармана книжицу и ткнул ею в лицо Пуэра.

— Пристав Мещанского участка Ермаков Гордей Назарович.

Доктор даже бровью не повел. Это я отметила сразу, так как внимательно следила за его реакцией.

— И с чего мне такая честь?

— С того, морда ты шельмовская, что место тебе на каторге. Обвиняешься в убийстве госпожи Немировской Алевтины Максимовны.

Айзек испуганно икнул, выпучил глаза и трижды перекрестила.

— А… Алевтина мертва?

— Мертвее не бывает, душегуб ты проклятый.

— Я… я клянусь, ее и пальцем… никогда, — доктор резко побледнел, того и гляди в обморок грохнется. Мне даже жаль его стало. На минуточку. — Ей-богу, грех такой на душу брать. Да и кого? Алевтина — милейшее создание. У меня в этой глуши никого роднее ее нет… Не было.

Опустив голову, он всхлипнул. Промокнул глаза рукавом.

Гордей, решив, видимо, что никуда доктор не денется, выпустил его из своей железной хватки, и отошел на шаг.

— Сказывай, давай. Где встретились? Как близко знакомы? И смотри у меня. Соврешь — узнаю, хуже будет.

— Да что там сказывать? — отмахнулся мужчина и сполз по стенке на пол. — Я ж один как перст. Жены нет. Приехал с месяц назад из Парижу. Заскучал. Тепла женского возжелалось. Я, не при барышне будет сказано, до этого дела… вы понимаете… порой охоч бываю. Ну и наведался в дом терпимости мадам Жужу. Крепко знакомцы мои его советовали. И не зря. Там с Алечкой и познакомились. После на улице ее встретил, до дома проводил. Соседи мы. Разговорились. Душу я родную в ней нашел. Не поймите превратно, не как в женщине, а как в честном человеке.

— Как часто виделись?

— К мадам Жужу более не заглядывал. Дороговато там, а у меня с деньгами нонеча… не сложилось. Алечка сама ко мне хаживала. Лекарства какие, ежели нужно, выписывал. Когда… — он скривился, прикусил нижнюю губу. — Когда это случилось?

— Третьего дня, — ответил все еще хмурый Гордей.

Айзек шумно выдохнул и заметно расслабился. Будто солнце за окном выглянуло, так озарился его взгляд.

— Уж не взыщите, господин пристав, но угрозы ваши — пустое. Не я это Алевтину. И доказательства у меня есть. С утреца госпожа Савенко наведывалась. Ох,ненасытная барышня, скажу я вам. До самого вечера мучила. И еще б задержалась, да «массажер» сломался. Я тогда так перепугался, все же рабочий инструмент. Всю ночь его чинил. С первыми петухами домой вернулся. У Матрёны узнайте, не даст соврать. Туточки была.

— Узнаем, обязательно узнаем, господин Пуэр, — ответил ему Гордей, затем схватил меня под локоток и повел к выходу. — С Китежу ни ногой. А дабы не было соблазна, за вашим домом и аптекой будет установлена слежка.

— Но как же… — закричал было Айзек нам вслед, но что именно хотел сказать, мы так и не узнали — за спиной с громким стуком захлопнулась дверь.

Гревшая руки у камина Матрёна на нас даже не обернулась. А когда я дернулась, чтобы подойти к ней, Гордей шепнул на ухо:

— Опросил я ее, пока вы на приеме у этого шарлатана сидели. Подтвердила все. Не он это.

— А зачем вы ему тогда каторгой угрожали? — так же тихо поинтересовалась я.

Ермаков пожал плечами.

— А это, голубка вы моя ненаглядная, мой личный передовой метод профилактики преступлений.

Ломпасов Авдей Тихомирович, по словам пристава — двадцати пяти лет от роду, проживал аккурат напротив доходного дома, где квартировала невинно убиенная Алевтина Максимовна. И этому факту я была несказанно рада. Нанимать пролетку и куда-то нестись в разгулявшийся морозец и врагу не пожелаешь. Не то что самой себе.А так мы с Гордеем вышли из аптеки господина Пуэра. Быстро повернули за угол. Пересекли дорогу. Нырнули в арку. И оказались во дворе небольшого трехэтажного дома из жженого кирпича.

Людей — никого. Даже дворник заперся в своей каморке и носа на улицу не казал. Где-то вдалеке лаяли собаки. За спиной, будто жалуясь на свою нелегкую долю, уныло выло одинокое привидение.

Обшарпанный подъезд встретил нас щербатой лестницей и разрисованными стенами. Спертый запах заставлял морщиться и задерживать дыхание. На потолке виднелись ржавые потеки.

Поднявшись на второй этаж и поравнявшись с перекошенной деревянной дверью, Ермаков, первым делом задвинул меня себе за спину, и только затем постучал.

Громко. Не жалея ни сил, ни соседей подозреваемого.

— Кого еще черт принес? — раздался с другой стороны плаксивый мужской голос.

— Отворяйте, полиция! — зычно гаркнул Гордей, и за дверью послышался шум.

Похоже, господин Ломпасов, так перепугался, что попятился, задел нечто тяжелое и уронил.

Раздался стон, сменившийся приглушенным ругательством. У соседей хлопнула дверь. Но никто не выглянул. Затем приоткрылась створка и, в образовавшуюся щель, просунулась сначала голова — веснушчатая, блондинистая, с непослушным вихром на лбу — а за ней и тощее тело, завернутое в разукрашенный алыми цветами шелковый халат.

— Вы уж не взыщите, господин хороший, но я полицию не ждал.

— Да ежели б нас все ждали, глядишь и работы бы поубавилось, — заметил пристав, раскрывая перед лицом молодого, щуплого парня свой документ. — Господин Ломпасов?

— Он самый, — кивнул вихрастый и перевел на меня хмурый взгляд. — А вы кто будете, барышня?

— Помощница это моя, госпожа Леденцова, — представил меня Гордей. — Разрешите войти?

— Извольте, — парень излучал недовольство, но спорить не стал. Посторонился, пропуская нас в небольшую прихожую. Отошел подальше и развел руками. — Чай, простите, не предлагаю. Нет у меня чая, кипяток один. Да и пить его не с чем.

— В средствах стеснены? — прищурился пристав.

— В карты давеча проигрался. Крупно. Но ничего, мы Ломпасовы не пестом деланные, вскорости отобьюсь, — приподняв к потолку узенький подбородок, Авдей сжал ладони в кулаки, будто готовился отбиваться не за карточным столом, а на боксерском ринге, куда с его комплекцией лучше не соваться.

— Дай-то бог, — хмыкнул Ермаков и огляделся.

В прихожей, кроме старого шкафа, на дверце которого висело потрепанное, но чистое пальто, и перевернутой трехногой табуретки, из мебели ничего не было. На стене висел пейзаж в деревянной рамке. В уголке ютилась единственная пара обуви — остроносые мужские ботинки.

Судя по всему, господин Ломпасов свято верил в пословицу, что встречают по одежке. А потому, если и разживался рублями, то тратился в основном на одежду, ну и мелочи, помогающие ему не отставать от своих более обеспеченных сверстников.

— Могу я наконец узнать, чем обязан визиту?

— А разве я не сказал? Вот голова дырявая, — с наигранным притворством покачал этой самой головой Гордей. — У полиции, Авдей Тихомирович, имеются все основания полагать, что вы причастны к смерти госпожи Немировской Алевтины Максимовны. За сим прошу дурака не валять, признаться и тем самым облегчить свою вину.

Парень резко побледнел. Покраснел. Схватился за сердце и, выпучив глаза, скатился по стеночке на пол.

— Какая нелепица, — часто дыша, простонал Авдей. — Какой бессмысленный абсурд, обвинять меня в чьей-то смерти. Я и не знал этой особы…

— А вот она вас, господин Ломпасов, знала, — подойдя ближе, пристав сел перед парнем на корточки и понизил голос. — И в записной книжке отметила. Иначе, как думаете мы б вас нашли? Но это я могу понять. Мужчина вы молодой, женой необремененный.

Авдей резко дернулся. Губы поджал. Возмущенно фыркнул.

— Это-то тут при чем?

— Ну а как же? — пожал плечами Ермаков. — Где, как не в доме терпимости, молодым людям спускать застоявшийся пар? Зашли к мадам Жужу. Отдали последнее одной из девиц. Вспомнили, что изрядно поиздержались. Ну и решили ее с ножичком до парка проводить. Или, может, отказала вам? Признайтесь, Авдей Тихомирович. Как на духу.

Ломпасов так покраснел от напряжения, что на лбу вздулась большая, синяя вена.

— Не знаю я ее! Какие еще девицы? Какая мадам Жужу? Как вы только могли подумать, что я… Да у меня… да у меня есть…

— Кто? — не вытерпев, вмешалась я.

— Никто, — после небольшой паузы, выплюнул он и молча отвернулся.

— Вот и дивненько, — кивнул Гордей, поднимаясь на ноги. — Отпираться думаете? Тогда извольте рассказать, чем занимались весь вечер и ночь третьего дня.

— Третьего? — задумчиво переспросил Авдей. В его глазах на миг зажегся яркий огонек, но быстро погас. Оставив после себя пустоту и равнодушие. — День рождения мой был. Приятели из карточного клуба сюрприз обещались устроить, да я всех подвел. Приболел сильно. Уснул рано.

— Свидетели имеются? — снова влезла я, заработав от Гордея хмурый взгляд.

Парень угрюмо опустил голову.

— Выходит, доказать правдивость своих слов вы не можете, — не вопросительно, а утвердительно, как приговор, произнес Ермаков.

Услышав его, Ломпасов снова взвился.

— С какой стати я обязан подтверждать каждый свой шаг? Я живу один, никого не трогаю. Это вы вломились ко мне и обвиняете во всех смертных грехах. А я ничего не делал и был целый день здесь, у себя дома.

Он так сильно дернул головой, что халат едва не сполз с плеча, явив воспаленный порез у основания шеи, напоминавший след от длинных ногтей.

— Простите, а откуда у вас эта рана? — я ткнула в него пальцем.

Парень покраснел и резко одернул ворот.

— Не ваше дело!

— Полюбезнее с барышней, голубчик. Иначе я разбираться не стану… — Гордей внимательно уставился на выглянувшие из рукава запястья. — Больно интересно, кто ж вас так разукрасил?

Ломпасов спрятал под мышки обе ладони, испещренные с тыльной стороны красными царапинами, и упрямо надул губы. Вихрастый чуб, однако, задрожал.

— Не помню.

— Досадно… — выдохнул Ермаков и, подойдя к перевернутой табуретке, приподнял ее, явив нашим глазам лежащий под деревянным сиденьем нож. — Ваш?

— Мой, — не спуская с пристава подозрительного взгляда, осторожно кивнул Авдей. — На кухне был, консерву с гороховой похлебкой вскрыть пытался. А тут вы. Прихватил с собой… мало ли? Споткнулся о табурет. Нож выпал из рук.

— Складная история, — закивал пристав и повернулся ко мне. — Ну что, Софья Алексеевна, подведем итоги? Свидетелей нет. Рост подходящий. Царапины неизвестного происхождения. Клинок у ножа недлинный, пяти… — он поднял орудие и подбросил его в руке. — Нет, шести сантиметров. Согласно экспертизе Поля Моратовича. Полагаю, все сходится.

— Что это значит? — нахмурился все еще сидящий на полу парень.

— А это значит — собирайтесь, Авдей Тихомирович, проедем в участок. Там у вашего брата память, имеет свойство быстро восстанавливаться.

— Никуда я не поеду! — закричал парень, вцепившись в ручку ближайшей двери. — Что вы себе позволяете? Я буду жаловаться на произвол вашему начальству!

— Да хоть самому государю императору, — ответил Гордей, засовывая нож за пазуху. — Только пошевеливайтесь, прошу.

Естественно, никто даже с места не сдвинулся. А зря. Пристав слов на ветер не бросал.

Схватив парня за шкирку халата, он, едва не пинками, погнал его к выходу. Спустил упирающегося подозреваемого с лестницы. Затем по холодному снегу, дотащил до полицейского экипажа. И, впихнув, уже изрядно уставшего Авдея в салон, с грохотом закрыл за ним дверцу.

Привалившись к ней спиной, Гордей медленно перевел дыхание. Хмыкнул. И поднял на меня лукавый взгляд.

— Говорите, Софья Алексеевна. По лицу вижу, мучает вас что-то…

— Гордей Назарович, — кутаясь в полушубок, я подошла ближе и понизила голос. — Я к вашей наблюдательности со всем почтением, но все же сомневаюсь, что он именно тот, кто нам нужен.

— Пожалели? На щуплую фактурку повелись? Это вы зря. Любят они несчастными прикидываться. На жалость давить. Но не приведи господь спиной повернуться. Не задумываясь всадят в нее нож.

Его горячность меня не убедила, а даже наоборот. Заставила позабыться и ляпнуть:

— Да что я, душегубов ни разу не видела? Кишка у этого Ломпасова для предумышленного убийства тонка.

— Где ж вы их видели? — удивленно приподнял обе брови Ермаков. — В институте Благородных девиц?

В его вопросе сквозил сарказм. А еще некая подозрительность, уловив которую, я судорожно сглотнула.

— Можно и так сказать… В тюрьму на экскурсию водили. Знакомиться с деструктивными элементами. В воспитательных целях, само собой, — требовалось срочно сменить тему, а то уже начинала мямлить. — Вы повезете его на допрос?

— Не без этого, — кивнул Гордей, все еще изучая меня прищуренным взглядом. — Но не с ходу. По-первой в сибирке помариную. К утру живо у меня заговорит. А сюда Яшку пришлю. Пущай хозяйничает. На посту постоит. Чай кто интересный в гости явится.

— А как же купец? — уточнила я. — Этот… Тичиков? Он тоже был в списке Алевтины. Надо бы к нему в гости…

— Надо-то, надо. Да кто ж нас на порог пустит? — хохотнул Гордей, млея от моей наивности. — Вы не расстраивайтесь, Софья Алексеевна, есть у меня кое-какие мыслишки. Я из участка на Бахилевскую поеду, в один приличный трактир. Супец подают, трескаешь — не насытишься. Не желаете присоединиться?

Услышав неожиданное предложение, я, признаюсь, несколько опешила. А потом поняла, что не я одна, и весело рассмеялась.

— Господин пристав, вы так покраснели, что невольно подумаешь — не на свидание ли зовете?

— Скажете тоже, — тут же насупился он. — Так, о деле поговорить.

— О деле, я всегда с радостью, но не в этот раз. Домой мне пора. Тетушка заждалась поди. Вы, кстати, не подбросите?

Он шумно выдохнул, кивнул, и негромко проворчал:

— Куда ж я денусь?

Глава 9 Где обе ноги левые

Ночь постепенно опускалась на Китеж. Небо заволокло звездами. Все больше фонарей освещало дома и улицы. Лавки закрылись. Присутственные места^[10] отдыхали от назойливых визитеров. Усталые извозчики, спрятав замерзшие носы в полушубки, издавали сонные трели не хуже своих лошадей.

Я даже им завидовала.

Побегав с приставом целый день от одного подозреваемого к другому, я мечтала лишь о сытном ужине и мягкой постели. Высадившись у дома, обрадовалась. Готовилась взлететь по крыльцу, словно бабочка, но сил хватило только на вялый подъем издохшей козявки.

Постучала. Открывший мне Тишка был не по-детски серьезен. Пропустил в освещенную лампой прихожую и посторонился, открывая мне вид на две белесые тени.

Тетушка с Глашей на привидения, одно из которых лениво болталось у меня над головой, не походили. Но эффект их появление произвело не менее впечатляющий.

Горничная в ночной рубахе, поверх которой был накинут вязаный платок, и с растрепанной косой, держала в одной руке увесистую скалку. Рядом стояла Инесса Ивановна, одетая в длинное меховое пальто. И обе были так взволнованы, что стало неловко.

— Сонечка, ты дома! Я уж думала Тишку в Мещанский участок посылать.

— Простите, тетушка, за временем не уследила, — повинилась я, разглядывая видневшееся под пальто нарядное платье и броское колье на тонкой шее. — А вы откуда-то вернулись или куда-то собрались?

Старушка вытащила из кармана белый конверт и замахала им в воздухе.

— Пригласили нас с тобой, милая, на прием к генералу Матюшкину. В обед посыльный заезжал. И не смотри так, вижу, что устала, но надо поприсутствовать, Сонечка, отказывать не вежливо. Тем паче Марье Саввишне.

«Вот… холера!» — мысленно использовала я выражение, подслушанное недавно у Ермакова. Емкое. Образное. Вмещающее в себя всю мою боль.

— И почему же мы не может отказать Марье Саввишне?

— Ох, совсем позабыла о твоем беспамятстве, — тяжело вздохнула Инесса Ивановна и, выскользнув из хватки Глаши, подошла ко мне. — Марья Саввишна особа в городе уважаемая, добрая, широкой души. После смерти твоих родителей часто бывала у нас. Помогала чем могла. С мужем, правда, не свезло, несчастной. Цельный генерал, да ни стыда, ни совести. Думает лишь о своих удобствах и вообще… растоптал самое святое, что может быть промеж супругов — саму любовь. Ничтожная личность, не заслуживающая даже презрения. Будь дело в нем, я бы порвала приглашение на сотню кусочков. Но оставить Марья Саввишну без должной поддержки, прости, милая, не могу.

— Уж не взыщите, тетушка, но давайте вы как-нибудь без меня? — взмолилась я. — А я дома останусь. Поужинаю, да спать?

Глаша, услышав мои слова об ужине, заметно смутилась. Опустила взгляд.

— Виновата, барышня. Не накрывала я. Думала, вы с Инессой Иванной того… к Матюшкиным. Ихний Кимка давеча на рынке для приему птицу, да лопьстероф покупал.

— Лобстеров, Глаша, — поправила ее тетушка. — Лоб-сте-ров.

— Одна блажь — гады энти морские. Не то, что наше сальце и котлетки.

И ведь не поспоришь. Впрочем, я и не собиралась. Как и отказываться от приглашения. Очень кстати вспомнился Сонечкин дневник с жалобой на женщину, что на вечере у неких Корниловых докучала девушке неведомой «оглаской». Усталость усталостью, но вдруг она посетит и этот прием?

Ехать страсть как не хочется, но поиска правды без жертв не бывает.

— Уговорили, тетушка. Готова смиренно принять свою долю, — изобразила я шутливый поклон.

Старушка махнула рукой и рассмеялась.

— Скажешь тоже. Беги, одевайся. Глаша подготовила твое лучшее платье.

Платье и вправду было роскошным. Даже чересчур.

В тканях я не сильно разбиралась, но она радовала глаз, как текстурой, так и насыщенным голубым цветом. Широкая юбка в ниспадающих складках. Квадратный вырез. Пышные рукава, дополненные длинными белыми перчатками.

В таком виде не то, что на прием к генералу, на королевский бал идти не стыдно. И столкнувшись с тетушкой в гостиной, куда я зашла, закончив с приготовлениями, в очередной раз в этом убедилась.

— Сонечка, девочка моя, ты выглядишь божественно, — заломив руки, воскликнула Инесса Ивановна, и принялась водить вокруг меня хоровод. — Все гости немедленно попадают к твоим ногам.

— Надеюсь, горничная Марьи Саввишны успела помыть полы, — неуклюже пошутила я, чувствуя себя не в своей тарелке.

За всю жизнь, я посетила всего одно пышное мероприятие, посвященное зачислению в университет. Из одежды на мне был одобренный покойным дедом невзрачный брючный костюм. От приглашения на танец, поступившего от худенького, остроносого первокурсника, ввиду отсутствия соответствующих навыков, пришлось скромно отказаться. Заветренная еда тоже не внушала доверия. А потому ничего удивительного, что домой я вернулась уже через час.

Но если тогда я намеревалась хоть как-то развлечься, сегодня мои мысли были заняты одним лишь делом — найти женщину из дневника Сони и устроить ей обстоятельный допрос.

— Вот память девичья. Все на свете позабыла, — хлопнула себя по лбу тетушка и бросилась из комнаты. А когда вернулась, тащила в руках знакомый букет. — Сергей Данилович с утреца пожаловал, надеялся тебя застать. Розы от самого Вильмонта принес.

— Вильмонта? — переспросила я, нехотя передавая возникшей за спиной Глаше, полученные от тетушки цветы.

Розы пахли одуряюще. Зимней свежестью, зеленью и, собственно, розами. Вызывая неодолимое желание зарыться в них головой.

— Цветочный магазин Еремея Гавриловича Вильмонта гремит на весь Китеж. Нужен свадебный букет или цветы для иной угодной цели — все бегут туда. Цены там, несомненно, кусаются, но ежели молодой человек расщедрился, считай, намерения его благородны и серьезны.

Наклонившись к моему уху, Инесса Ивановна озвучила среднюю сумму, и я едва удержалась, чтобы не присвистнуть. Она действительно впечатляла. И пусть Бабишев не являлся мужчиной моей мечты, на долю секунды я об этом пожалела. Не жаден. И вкус имел преотличный. Кому-то с ним очень повезет.

Попросив Глашу поставить букет в моей комнате, я дождалась, когда тетушка оденется и поспешила с ней на улицу. Пролетку поймали быстро, сговорившись с извозчиком на двугривенный. Устроились, укрывшись одной на двоих меховой накидкой. И тронулись в путь.

Поздний вечер опустился на улицы, освещенные неярким светом молодой луны и ярким — газовых фонарей. Морозный ветер холодил лицо. Редкие прохожие торопились по делам. Слышалось крики веселящейся детворы. Рядом с трактирами, коих в Китеже было — как клопов в кровати у плохой хозяйки, крутилась кабацкая голь.

Жизнь била ключом. И успев окунуться в нее с головой, я вдруг поняла, что влюбилась в этот небольшой и неспокойный город.

Молчание тетушки длилось не больше пяти минут. Правда все это время она одним своим видом выказывала такое явное нетерпение, словно генерал Матюшкин обещал исполнить для нее приватный танец в одном исподнем.

Ну и в конце концов не выдержала.

— Сонечка, милая, а что твой знамец, господин пристав, намеревается к нам снова заглянуть?

Неожиданный вопрос, застал меня врасплох. И ответ не сразу пришел в голову.

— Кхм, — прочистила я горло. — Гордей Назарович мужчина занятой. Сомневаюсь, что у него достаточно времени…

— Ах, да, это ваше деликатное дело, — вздохнула Инесса Ивановна.

— Мы все еще ищем преступника, — кивнула я.

Тетушка обеспокоенно нахмурилась, поджала губы.

— Прошу тебя, девочка моя, будь осторожна. Все же, не женское это занятие, душегубов ловить, — покачала она головой. — Тут сила мужская нужна.

— Не скажите, — возразила я. — Сила нужна при аресте. А до него не мешало бы выяснить, чьих рук это дело и как именно все произошло.

— Так это же проще простого, — отмахнулась Инесса Ивановна. — Я прежде детективными рассказами, что печатали в газетах, зачитывалась. Там все легко объяснялось. Ежели нож аль палку использовали — ищите мужчину. Женщины хитрее, чаще на яд полагаются.

Пришла моя очередь отмахиваться от ее слов.

— Тетушка, не ведитесь на заезженные клише, с реальной жизнью они имеют мало общего. Яд — это сильное и эффективное оружие, которым не побрезгуют воспользоваться и сильнейшие из мужчин. А за нож может схватиться даже самая слабая из женщин. Для криминалиста важны лишь конкретные факты — место, время, мотивы, свидетели, улики. Только связав все это воедино, можно найти настоящего преступника.

Я начала зачитывать пожилой женщине одну из прослушанных в университете лекций, и даже не заметила, как медленно, но верно начало вытягиваться от удивления ее лицо. Благо дом генерала находился не далеко. И прежде, чем я приступила к конкретным примерам, извозчик, зычным криком, остановил лошадей.

Дом генерала Матюшкина стоял в стороне от соседних, и своим видом напоминал сказочный терем. Трехэтажный. Островерхая крыша с крутыми скатами, узкие окна с резными ставнями, крытые переходы.

Два внушительных бородача в ливреях охраняли парадный вход, венчанный красным крыльцом, у которого толпилась очередь из пролеток. В воздухе стоял гул голосов, шум, вызванный беспрерывным движением гостей.

Дамы в шикарных нарядах, кавалеры в цилиндрах и фраках. Я словно прибыла на бал-маскарад, темой которого заявлена мода прошлого столетия.

Стоило нам с Инессой Ивановной избавиться от верхней одежды, как нас тут же взяла в оборот солидная матрона. В пышном желтом платье, с объемным седым пучком на голове. Пылко обняв сначала тетушку, затем меня, она сообщила что «несказанно рада видеть» и, без всякого представления, повела в танцевальный зал.

— Марья Саввишна, — одними губами прошептала Инесса Ивановна, прежде чем взять меня под руку. — Она еще не знает о твоей амнéзии, девочка моя, но я всенепременно извещу.

Было бы неплохо. И не только ее одну. А то неудобно как-то. Стоит повернуть голову, всюду улыбки, слова приветствия, будто доброй знакомой. Не ровен час, остановят поболтать, а я даже имен не знаю.

Подав знак официанту, хозяйка вечера дождалась, когда он подойдет к нам с тремя бокалами игристого. И только затем начала беседу.

— Инесса Ивановна, вы не представляете как я устала, — зачастила она, обмахивая себя рукой. — Пришлось лично выписать сотню приглашений… В дворянское собрание, в благотворительное общество поддержки искусства, в охотничий клуб Михаила Афанасьевича…

Тетушка одарила ее милой улыбкой.

— Марья Саввишна, голубушка, я более чем уверена, о вашем приеме напишут все газеты. А о чем не напишут, разнесет молва.

— Вашими бы устами, Инессушка… — всплеснув руками, она перевела на меня умилительный взгляд. — Сонечка, наслышана о твоей помолвке с графом Бабишевым. Сереженьку я уже поздравила. Прошу и ты прими мои самые сердечные поздравления.

— Благодарю, — кивнула я, спрятав взгляд за стеклянным фужером.

Черт, как-то не подумала я, что Сергей со своим семейством может быть среди приглашенных. И разминуться вряд ли удастся. Зал один. Все у всех на виду.

А Мария Саввишна, меж тем, продолжала:

— Лучшей партии во всем Китеже не сыскать. Любая была бы счастлива оказаться на твоем месте.

Пока я прикидывала, надо ли на это что-то отвечать, к нам подошел грузный мужчина, в парадном офицерском костюме и с бокалом в руке. Оплывшее лицо доверия не вызывало. Усы уныло свисали до самого подбородка. Проплешины на сияющем лбу.

— Марья, прикажи Павлуше запереть комнаты на втором этаже. Шастают всякие…

Похоже, тот самый любящий сходить налево генерал, который, чувствуя себя полновластным хозяином, даже не попытался приглушить голос. А вот его жена от такой бестактности смутилась и заметно покраснела.

— Конечно, Мишенька. Сей момент, — кивнув нам, она поспешила удалиться.

Тетушка не стала затевать вежливый разговор. Молча покачиваясь под легкую музыку, она разглядывала присутствующих. А мужчина продолжал попивать шампанское, делая вид, словно никого рядом нет.

— Не любите гостей? — вопрос сорвался с моих губ прежде, чем я осознала, кому, собственно, его задаю. Впрочем, в отличие от тетушки, чьи брови от неожиданности оказались на лбу, Матюшкин своими даже не повел.

— Было бы за что их любить, — лихо подкрутил он ус и прошелся по мне оценивающим взглядом. — Припрутся, натопчут, а наутро глядь, серебро столовое кто-то спер.

Н-да, и не поспорить.

Не настроенный на светскую беседу генерал махом допил шампанское. Громко рыгнул, не стесняясь дам. Вытер рукавом пшеничные усы. И, не попрощавшись, ушел охотиться на официантов с полными фужерами.

Плавная мелодия сменилось яркой, быстрой. Тетушку пригласил на танец немолодой, рыжеволосый кавалер. Привидение, зависнув под потолком, заунывно подвывало в такт музыке. Одна я протирала спиной мраморную колонну, думая о том, что надо срочно что-то делать.

Стоянием на месте внимание неизвестной дамы мне не привлечь. И медлить нельзя, вдруг гости начнут расходиться? Тем более, что начали разносить закуску из тех самых лобстеров, о которых говорила Глаша. Только аппетита они во мне не возбуждали. А раздававшиеся вокруг причмокивающие звуки вызывали откровенное раздражение.

Оно и к лучшему. Для сытого желудка, как любил повторять мой дед, работа — досадная помеха. А ведь я сюда не развлекаться приехала. Надо бы прогуляться по залу.

Не успела я сделать и шагу, как за спиной раздалось деликатное покашливание. Пришлось обернуться.

Бабишев.

Черный фрак ладно сидел на подтянутой фигуре. Светлые волосы в художественном беспорядке. В глазах удивления. Хотя, с чего бы?

— Софья Алексеевна, какое счастье вас видеть.

— Взаимно, Сергей Данилович, — изобразила я радостную улыбку. — Ваша маменька тоже где-то тут?

— Мы прибыли раздельно. Последний раз, когда я ее видел, они с Марьей Саввишной обсуждали погоду.

— Погода нынче отвратная, — поделись я честным мнением.

— Не могу не согласиться, — усмехнулся он и протянул мне руку. — Милая Софья Алексеевна, позвольте пригласить вас на танец?

Признаться, этого я не ожидала. Нет, не самого приглашения — все же мы на приеме — а факта, что придется согласиться. И мне придется, судя по настойчивому взгляду светло-карих глаз.

— Почту за честь, — после минутного замешательства выдавила я. — Но предупреждаю — я, может, и двигаюсь, как грациозная лань, но танцую как подстреленная слониха.

Запрокинув голову, Сергей расхохотался, чем привлек к нам внимание стоявших неподалеку гостей.

— Зря вы воспринимаете это как шутку, ваше сиятельство, — покачала я головой, когда меня закружили в вихре бесчисленных платьев. — У меня с рождения обе ноги левые.

— Вы так прекрасны, Софья Алексеевна, что это скорее изюминка, а не недостаток.

Щеки на мгновение обожгло огнем. Все же я живая женщина. А он мужчина. Пусть и неисправимый льстец.

Надо отдать ему должное, Бабишев серьезно отнесся к моим словам о неповоротливости. А потому легко кружил по залу, почти не давая коснуться пола. Ну или не желал, чтобы ему отдавили ноги. Что тоже вполне весомая причина.

Его ловкость вызывала восхищение. Кто-то в столице явно не штаны просиживал. Но как я не пыталась настроиться на романтический лад, чуда не случилось.

Впрочем, за последние дни я успела остаться в живых после смертельного ранения, переместиться во времени, познакомится с призраком… По всему выходило, лимит чудес на этом исчерпан.

— Спасибо за цветы, — выдохнула я на одном из менее крутых поворотов.

— Так жаль, что не смог вручить их вам лично в руки.

— Увы, я была занята.

— С приставом Мещанского участка? — невесело хмыкнул Сергей. — Наслышан-наслышан.

Он даже не пытался скрыть ноток неодобрения. Видимо желал меня пристыдить. Да вот незадача, стыдиться мне никак не хотелось. Лишь ослепительный оскал на лице стал кровожаднее.

— Вот как? Вряд ли у тетушки или Глаши такой длинный язык. Сергей Данилович, признайтесь, вы приставили ко мне охрану? Как-то рановато, не находите? Мы ведь даже не женатая пара.

— Не наговаривайте, милая Софья Алексеевна, — с натянутой улыбкой отмахнулся он. — Во-первых, как я уже говорил, господин пристав почтил меня личным визитом, и рассказал о несчастном случае свидетельницей которого вы стали. А во-вторых, собираясь вас сегодня навестить, я заметил отъехавший от вашего дома полицейский экипаж. Сложил одно с другим и сделал вывод. Как полагаю, он верный?

— Вы совершенно правы, ваше сиятельство, — кивнула я, уже без всякой иронии. — Только вот «случай», о котором вы упомянули, оказался совсем не «несчастным». Господин Ермаков оказал мне честь, согласившись принять мою помощь в расследовании. Женский взгляд на некоторые вопросы — полезная вещь.

Ловкость подвела Сергея. Левая нога уехала куда-то вправо, а правая — влево и, чтобы удержаться на месте, не утащив меня за собой, ему пришлось очень сильно постараться. Так сильно, что на гладком лбу вздулась жирная вена.

Танец резко закончился. А мы оказались рядом с оконной нишей.

— Ч-что? — прокукарекал он еле слышным шепотом. — О каком расследовании вы ведете речь?

— О расследовании убийства, конечно же, — пожала я плечами.

Бабишев, будто пойманный врасплох филин, захлопал глазами.

— Но это немыслимо. Жена графа не может…

— Жена — не может, а я могу, — заметила я, внезапно почувствовав жалость к мужчине. — Вы видно запамятовали, Сергей Данилович. Мы с вами клятвами и кольцами не обменивались. А что на словах сговорились, ну так это всегда можно откатить назад. Травма головы сильно повлияла на мое видение мира. Заставила пересмотреть отношение ко многим вещам. Боюсь, наша помолвка была ошибкой. Я не та жена, о которой вы могли мечтать. И уж точно ею не буду.

Мужчина поднял на меня хмурый взгляд.

— Вы в своем праве разорвать помолвку, но прошу, ответьте, неужели я вас чем-то обидел? Софья…

— Сергей Данилович, поверьте, дело не в вас, — ну вот, полезли всякие клише и шаблоны, а так хотелось обойтись без них. — Просто… замужество не входит в список моих текущих интересов. Я поняла, что не хочу быть похожей на… своих ровесниц. Хочу строить карьеру, а не заниматься обязанностями жены. Хочу зарабатывать себе на жизнь, а не клянчить подачки у мужа. Я хочу иметь право выбирать и отказываться, говорить и брать свои слова обратно. Я хочу свободы. Свободы, что есть у всех мужчин.

Речь вышла запальчивой. Видно, здорово наболело, хотя с чего бы? Я в этом времени без году неделя. Или на меня так подействовала трагедия Алевтины? Судьба девушек из заведения мадам Жужу? История стойкой репортерши «Сплетника» Дарьи Колпаковой?

Бабишев продолжал хмуриться. Смотрел на меня внимательным взглядом, будто изучал под лупой неведомую зверушку. И молчал.

Да уж, вряд ли милая Сонечка, что вела глупый дневник, где рисовала сердечки и пела оды этому прекрасному блондину, могла разродиться такой пламенной речью. Вот я дура. А если он догадается? Если я сдала себя с головой?

С другой стороны, кто в здравом уме поверит в реинкарнацию? Мы же не в средневековье каком-то живем, а — как говорил сам Бабишев — в конце просвещенного девятнадцатого века.

Не успела я придумать слов в свое оправдание, как вдруг музыка смолкла. А с ней и шум голосов. На середину зала вышла хозяйка дома Марья Саввишна, в сопровождении высокой женщины в пышном черном платье, чье лицо закрывала не менее черная вуаль.

— Дамы и господа, прошу любить и жаловать нашу гостью из столицы госпожу Амадею!

Не успела генеральская жена отойти от незнакомки, как случился дикий ажиотаж. Гости будто с цепи посрывались. Окружили загадочную даму. Принялись толкаться и тянуть к ней руки. А одна нежная особа приличных лет, сложив ладони на груди, рухнула на колени.

— Госпожа Амадея, — заголосила она на весь зал. — Молю, скажите, куда мой покойный муж спрятал все наше наследство?

Стоявшие перед ней дама с кавалером расступились, давая женщине в черном подойти ближе. Взяв несчастную матрону за руку, она скрипучим, глубоким голосом, с отчетливым европейским акцентом, уточнила:

— Как звали вашего мужа, мадам?

— Купец первой гильдии Семен Борисович Нужников.

Госпожа Амадея убрала с лица вуаль, загораживающую ей обзор, явив лик не такой уж и молодой, как мне показалось изначально. Морщинки у уставших глаз. Мелкие складки на шее. На мгновение она зажмурилась и в зале воцарилась звенящая тишина.

— Вижу… вижу сундук. Зеленый. Стоит в центре комнаты.

— Имеется такой, — не вставая с колен, быстро закивала удивленная женщина. — Там вещи его старые лежат, молью поеденные. Подумывала голи уличной раздать.

— Не торопитесь, мадам. Вижу среди тех вещей сюртук дырявый. В правом кармане белый конверт…

Подскочив с колен, женщина принялась усиленно целовать ладони медиума.

— Храни вас господь!

А когда та наконец вырвалась из ее хватки, не прощаясь загарцевала к выходу. Не иначе шерстить сундук в поисках завещания.

Остальные гости времени даром не теряли. И освободившееся место, рядом с госпожой Амадеей, заняло еще несколько человек.

Молодую девушку интересовало, как скоро она выйдет замуж. Лицо миловидное. Ямочки на щеках. Не удивительно, что всезнающая незнакомка обозначила короткий диапазон, от двух до трех месяцев. Следом шел седой, бородатый мужчина, с вопросом — сколько ему осталось жить. Судя по нездоровому цвету лица и трясущимся рукам, не так уж долго. И госпожа Амадея была со мной полностью согласна. Прыщавый юноша интересовался ответными чувствами некой барышни. Ему посоветовали забыть о ней и заняться карьерой. А потерявшей собачку даме, с сожалением сообщили о скоропостижной кончине любимицы от ног вороного скакуна.

Вопросам к медиуму не было видно ни конца, ни края. Давка становилась сильнее. Люди желали получить госпожу Амадею в свое безграничное пользование, но женщина была с этим категорически не согласна.

В конце концов, она подала знак хозяйке вечера и Марья Саввишна, как верный рыцарь, поспешила на помощь.

— Милые гости, не следует так утомлять любезную госпожу Амадею. Ей еще предстоит выбрать десять персон, которые смогут принять участие в закрытом спиритическом сеансе…

Не успела хозяйка вечера закончить свою речь, как началось столпотворение. Люди буквально лезли один на другого, выкрикивая свои имена. А некоторые, особо рьяные, принялись ломиться в кабинет генерала Матюшкина, где заранее подготовили овальный стол, для планирующегося представления.

— Прошу простить, — повернулась я к все еще стоящему рядом графу, — но я вынуждена откланяться. Что-то мне нездоровится. Надо бы найти тетушку и отправиться домой.

— Вы правы, Софья Алексеевна, здесь стало крайне людно, — кивнул он, бросив хмурый взгляд на осаждавших медиума гостей. — Ежели позволите, я сам найду и приведу к вам Инессу Ивановну.

Поблагодарив Бабишева за помощь, я обняла себя руками и повернулась к окну, за которым разыгралась настоящая метель. Ели гнулись до земли. Слышался свист ветра…

Ненастная погода отражала мое настроение, испорченное бесполезной тратой времени на генеральский прием. И с чего я решила, что встречу здесь женщину из дневника Сони? Или что эта самая женщина может быть как-то связанна с ее смертью?

Вопросы-вопросы…

— А вы, милая барышня, ничего не желаете у меня узнать? — раздался за спиной глубокий женский голос.

Резко обернувшись, я встретилась взглядом с темно-карими, почти черными глазами госпожи Амадеи. И как она только выбралась живой и даже не помятой из обезумевшей толпы?

— Нет, не желаю, — не задумываясь бросила я, сгладив своей ответ вежливой улыбкой.

— Напрасно, — усмехнулась она и наклонилась к моему уху. — Я вижу, что вы не та, за кого себя выдаете. Но оно и к лучшему. Мне будет легче донести свою правду до вас.

Вложив что-то в мою ладонь, Амадея растворилась в толпе, оставив меня стоять с открытым ртом и бешено бьющимся сердцем.

Глава 10 Где жизнь — чертов маскарад

'Милая Сонечка,

Понимая ваше стойкое желание оставить память о родителях неприкосновенной, я все же вынуждена настаивать на личной встрече. Умоляю, ради нашей общей любви к вашему почившему батюшке, откликнитесь на мою просьбу и навестите меня в следующее воскресенье. Сиреневый бульвар, № 13, квартира 3/7.

Ваш покорнейший друг,

Амадея'.

Мне не нужно было снова перечитывать записку госпожи Амадеи, чтобы мысленно воспроизвести написанный в ней текст. Я думала о нем, пока ехала с тетушкой домой, затем всю бессонную ночь и даже половину утра, пока завтракала в полном одиночестве, так как Инесса Ивановна, сославшись на усталость после приема, осталась в постели.

Тема разговора понятна. Смерть отца и матери истинной Сони. Но что об этом может знать столичный медиум? Впрочем, в записке имеется намек — «общая любовь к почившему батюшке». Вряд ли госпожа Амадея приходилась ему родней. Жена у Алексея Макаровича уже имелась. А значит — любовница? Опять же, что может знать любовница о дорожном ограблении пятилетней давности?

Определенно придется навестить. Только не одной. Возможно, Ермаков не откажется составить мне компанию?

Мысли о приставе плавно перетекли к расследованию убийства парящей вокруг люстры Алевтины. И к томящемуся за решеткой Авдею Ломпасову.

Вчера было поздно, сейчас еще слишком рано, чтобы пристав успел провести допрос. А если поспешу, могу успеть поприсутствовать.

Все лучше, чем по дому без дела слоняться.

Переодевшись, я бросила Глаше, что уезжаю по делам, и вернусь, вполне возможно, ближе к вечеру. Окликнула на заснеженной после вчерашней вьюги улице первого попавшегося извозчика и назвала нужный адрес. Домчали меня с ветерком.

Сто лет разницы, а приемное отделение полицейского участка, что сейчас, что в двадцать первом веке, было самым оживленным местом на земле. Сюда приходили с бедами и горестями. Толпились задержанные за разбой, хулиганство и пьянство. Стоял крик, вой и возмущения. Да и запах в воздухе витал не самый приятный — немытого тела, прогорклого сала и скипидара. Но никому до этого никакого дела. Работа превыше всего.

—…Утрецом прихожу, сбежал порось, — плакалась одному из служивых сухонькая старушка. — А к вечору в хлев ушки, да хвостик подбросили. Ванька это, богом клянусь. Соседушка мой окаянный. Вы уж потрясите его, господин хороший. Мочи моей нет терпеть.

Не дослушав, какой вынесли вердикт, я прошла мимо. Приблизилась к кабинету Гордея и уставилась на узкую спину мужчины, подглядывающего в дверную щель.

Узнав рыжую макушку Якова, я коснулась рукава его кителя.

— Что здесь происходит?

— Софья Алексеевна? — удивленно прошептал обернувшийся парнишка. — А я тут это… ну…

— Подслушиваете? — шумно выдохнув, он обреченно кивнул. — Как интересно. Подвиньтесь.

Яшка мою просьбу исполнил, но далеко не ушел. Продолжил крутиться рядом, внимательно следя за происходящим в кабинете.

—…С поезда приехамши, — кряхтел, сутулясь на стуле, крохотный старичок, с глубоко печальным и покорным злой судьбе взглядом. — В столице жинке платье новое справил. Аккурат к дочкиной свадьбе. Все честно накопленное враз ушло. Думал, порадую. А оно вона как…

— Василий Андреевич, — без строгости, а даже с сочувствием в голосе обратился к нему Ермаков. — Извольте по порядку.

— Ну по порядку, так по порядку, — вздохнул старик. — Попервой малец в плохонькой шинели подбежал. Сподмог чемодан до пролетки донести. С извозчиком сговорились. Он меня до дому довез, а как черед платить пришел, я в карман, за гаманком^[11] полез. Хвать, а ничего и нету. Осерчал мужик. Кричать начал, мол вор я, обманщик. Велел ноги уносить, подобру-поздорову. А чемодан мой себе в уплату оставил. Я клялся все до копейки вернуть. Мне ж в дом токмо зайти. А он слухать не стал. Стеганул лошадку и поминай, как звали. А я не вор, господин пристав. Вот вам крест. Обронил, видно, гаманок, да не заметил. Я бы все честь по чести. Неужто никак ему было не дождаться?

— Желаете вернуть чемодан? — уточнил пристав.

— Да бог с ним, с энтим чемоданом, — махнул рукой несчастный дед. — Меня без платья жинка в дом не пущает. Плачет, ругается. Вот, к вам послала.

На последней фразе старик всхлипнув, заставив Ермакова поднять и неловко хлопнуть его по плечу.

— Василий Андреевич, чай не баба, слезы по обновам лить. Жене скажите, что будет ей к завтрему платье. И гаманок ваш отыщем, и извозчика, что б его… Яшка!

Стоявший рядом парнишка испуганно подскочил.

— Разрешите пройти, — прошептал он мне еле слышно.

— Я с вами.

— Но…

Протесты я слушать не стала. Схватилась за ручку приоткрытой двери и рванула ее на себя.

— Доброго всем утра!

Старичок, при виде меня, вежливо кивнул. Ермаков нервно сглотнул. Прошелся пятерней по растрепанным волосам. Неловко поправил ворот белоснежной сорочки и дернулся за свисающим со спинки стула кителем, но, передумал. Махнул рукой и перевел вопросительный взгляд на своего подчиненного. Яшка в ответ виновато пожал плечами.

— Доброе говорите… ну будь по вашему, Софья Алексеевна, — смерив меня прищуренным взглядом, Гордей помог потерпевшему подняться и проводил его до двери. — Василий Андреевич, ступайте домой. А жене передайте, что к завтрему чемодан пренепременно найдется.

— Дай-то бог, — протянул старик, не сильно, похоже, веря в чудо.

Закрыв за ним дверь, пристав еще раз смерил меня внимательным взглядом и повернулся к вытянувшемуся по струнке парню.

— Яшка, на Саганчую метнись, — не знаю, куда его отправляли, но рядовой заметно побледнел. — Егорке Синему доложишься, что от меня. Пущай тряхнет своих, кто на вокзале рыбачит. К завтрему чтоб чемодан и гаманок были.

— А ежели пошлет? — нахмурился Яшка. — Или пустыми воротит?

— Не воротит. Синий не дурак. А вздумает переть супротив порядка, я его к лешему на каторге сгною, — и так это жестко прозвучало, что сразу ясно — не шутит.

— Передам, Гордей Назарович, — одернув портупею, шаркнул ножкой парень и со скоростью молнии скрылся за дверью.

В кабинете стало вдруг так тихо, что будь сейчас сезон, можно было бы услышать, как пролетит муха.

Гордей не торопился начинать разговор. Обошел стол и сел на свое место. Подождав несколько секунд, но так и не услышав приглашения, я избавилась от верхней одежды и заняла стул, на котором еще минуту назад сидел потерпевший. Оправила юбки и закинула ногу на ногу.

Пристав на такуювольность и бровью не повел. Но уголок губ приподнялся.

— Я вам не мешаю?

— Как можно, Софья Алексеевна? Вы к нам уже, как на службу.

— Ага, весело тут у вас.

— Скучать не приходится.

Разговор откровенно не складывался, больше походя на игру в пинг-понг, где никто не желал уступать другому. И пусть игрок из меня был неплохой — сказывалось воспитание Прохора Васильевича — пристав тоже оказался не лыком шит.

Пора было заканчивать.

— Вы и вправду ему поможете? Я о том старичке, что сейчас вышел из вашего кабинета.

— Будьте уверены. Дело не стоит и выеденного яйца, — я оперлась локотком о его стол и положила подбородок на ладонь, готовясь внимать и слушать. — Вокзал — место лихое. Притягивает к себе всю городскую шваль. Он для них что рай небесный. Сами посудите, после дороги любой пассажир подобен слепому щенку в поисках молока. И подманивать не нужно, сам идет в пасть. Кошелек срежут, или чемодан уведут — полбеды, а то, глядишь, ножик под ребро сунут, и след простыл.

— Так если на вокзале пасется весь криминальный контингент города, откуда вашему Егорке Синему знать, кто обокрал старика?

— Старшине воровской артели всего Китежа всяко известно, что у него под носом творится. А неизвестно — выяснит. Шельму не сдаст, но честно награбленное, не сомневайтесь, возвертает.

— Вы с ним знакомы?

— Имел счастье… Не изволите чаю?

Ермаков так резко сменил тему, что я опешила. Но кивнула, так как несмотря на тепло в помещении, пальцы после поездки до сих пор были ледяные. Будто кровь в них целую вечность не поступала. А так хоть о горячую чашку погрею.

Стоило приставу выйти из кабинета, чтобы отдать распоряжение, как я, не найдя занятия лучше, принялась разглядывать его стол. Стопка папок, вчерашних газет… А это что? Две пуговицы и моток черных ниток с иголкой?

Теперь ясно, почему он в одной сорочке. Решил заштопать китель, а гости тут как тут. Сначала в лице достопочтенного Василия Андреевича, а затем и в моем…

И пусть проглядывающие очертания широких плеч и сильных рук усладили бы даже самый требовательный женский взор, я не смогла отказать себе в желании помочь.

Застав меня за шитьем, Гордей нахмурился. Но стоило бросить на него вопросительный взгляд, смущенно кивнул, поставил передо мной чашку с горячим чаем и блюдце с нарезанной тонкими кружочками колбасой.

Высушенная почти до каменной твердости, щедро сдобренная чесноком и ароматными приправами, она жгла нутро, но в то же время вызывала нешуточное чувство эйфории. И это при том, что меньше часа назад, после Глашиных кулинарных изысков, я думала, что до завтрашнего утра ни крошки в рот не возьму.

— Это что-то невероятное, — блаженно выдохнула я, проглотив последний кусочек. — Прошу, скажите, где вы ее берете? Сегодня же наведаюсь туда.

— Утримовская, — хмыкнул Гордей. — Моя маменька ее шибко жаловала.

— Она жива? — спросила я раньше, чем успела прикусить язык. Не хватало еще вмешиваться в чужую личную жизнь.

— В добром здравии, — поспешил заверить меня пристав. — Проживает в столице. Держат с отцом рыбную лавку.

— А вы, значит, избрали иной путь? — Хоть по губам бей, что за праздное любопытство?

— Так уж вышло, — пожал он плечами. — С детства запах рыбы на дух не принимаю.

Вроде серьезно сказал, а в глазах смешинки. Вот и думай — правда или нет?

— И решили пойти в полицию?

— Будьте добросердечны, Софья Алексеевна. Служба ничем не хуже других.

— Даже не спорю, — улыбнулась я. — Ваша служба и опасна, и трудна, Гордей Назарович. Я уверена, ваши родные вами гордятся.

— Дай бог встретимся, непременно уточню, — в его зеленых глазах как будто бы промелькнула мрачная тень.

— Давно не виделись?

— Почитай уж год, как отбыл в Китеж.

— Что же натолкнуло вас на переезд из самой столицы?

Похоже горячий чай, вкусная колбаса и непринужденная обстановка заставили меня расслабиться, забыться и ступить на скользкую дорожку неприятных вопросов. Это стало понятно сразу по резко изменившемуся взгляду и глубокой морщинке между черных мужских бровей.

Наклонившись вперед, пристав облокотился о стол, сложил ладони домиком и смерил меня своим фирменным прищуром.

— Софья Алексеевна, а ведь я до сей поры не ведаю, чему обязан радости видеть вас?

Ну что ж, скрывать не было смысла.

— Я приехала пораньше, чтобы поприсутствовать на допросе господина Ломпасова. Надеюсь, вы еще не начинали?

— Не пришлось, — устало вздохнул Гордей.

Энтузиазма его голосу явно не хватало, но ничего, я добавила его в свой.

— Ну так чего же мы ждем? — вскочив со стула, я вручила Ермакову заштопанный китель. — Идемте скорее.

Даже не стараясь выглядеть гостеприимным, Ермаков проводил меня в арестантское отделение, где ввиду небольшого размера участка, располагалось всего три камеры. Большая, на семь-восемь человек. Малая — на три-четыре. И одиночная, что в миру звалась «сибиркой».

Разделяли их глухие простенки. Стальные прутья возвышались от пола до потолка. А входом служили запираемые на амбарные замки низенькие дверцы, войти и выйти из которых можно было лишь согнувшись в три погибели.

Непыльные обязанности надзирателя исполнял тщедушный старичок с морщинистым, как у шарпея, лицом. Он же и ткнул пальцем в сидевшего на протертой деревянной скамеечке парня, в котором с большим трудом можно было признать вчерашнего щеголя Авдея Тихомировича Ломпасова.

Поверх халата накинуто потрепанное шерстяное одеяло. Угрюмое выражение лица. Взгляд устремлен в одну точку. Волосы за ночь превратились в птичье гнездо.

Не успел пристав вытащить из кармана внушительный ключ, как за нашими спинами раздался визгливый женский крик. За ним последовал мужской, зычный. По ступеням застучали каблучки. И в арестантскую, крепко вцепившись в элегантную шапочку, ворвалась молодая девица — пышная, румяная, коса до пояса, зимняя одежда осталась где-то наверху — а за ней запыхавшийся Стрыкин.

— Авдеюшка, миленький, да что же это за произвол? Да как такое только возможно? — найдя взглядом ненаглядного, взвыла она.

Одеяло полетело на пол. Резко подскочивший на ноги Ломпасов, выпучил глаза и рванул к решетке. Вцепился в прутья и попытался просунуть сквозь них свое узкое лицо.

— Аннушка, голубушка, как ты здесь?

— Спасибо Господу, мир не без добрых людей, — запричитала девица, вцепившись в ладони Авдея. Да так крепко, что я испугалась, как бы решетка не треснула под давлением их необузданной страсти. — Соседушка твой, Гаврила Владимирович заприметил, как тебя в полицейский экипаж усаживали. Я как услыхала, думала, сердце остановится. Три участка оббежала, покуда нашла.

— Барышня… — недовольно скрипнул зубами Гордей. — Извольте отойти от подозреваемого…

— Подозреваемого? — возмущенно воскликнула она. — Да как вы смеете? Мой Авдеюшка за всю жизнь и мухи не обидел. Выпустите его немедля, он ни в чем не виноват!

— Тут уж суд разберется, — все больше хмурясь, заявил пристав. — А вас, барышня, сызнова прошу покинуть арестантскую, покуда я самолично не вынес на руках.

— Я это так не оставлю! — замахала шапкой разъяренная девица. — Попрошу папеньку написать жалобу на имя градоначальника. От вашего участка ни кирпичика не останется.

— Ежели б мне по полушке^[12] вручали за каждую этакую пригрозу, я б нынче миллионщиком был, — процедил Ермаков, отворачиваясь от парочки, что не могла влюбленных глаз друг от друга оторвать.

Чем больше я наблюдала за несчастным Авдеем, тем сильнее убеждалась, что моя интуиция меня не обманывает. Не мог этот парень хладнокровно убить ножом ни в чем неповинную женщину. И дело даже не в хлипкости натуры. Тот в чьем взгляде отражается чистая любовь, попросту не способен на столь тяжкое преступление.

Жаль, что интуицию к делу не пришить. А вот отсутствие алиби и царапины на плече и запястьях — еще как.

Впрочем, учитывая его вчерашние словесные виляния, и сегодняшнее появление невесты — невесты ли? — ситуация еще может проясниться.

— Анна… простите, не знаю как вас по батюшке.

— Анна Федоровна, — даже не оборачиваясь, представилась девица.

— Анна Федоровна, не подскажете, где вы находились вечером третьего дня? — выйдя вперед, уточнила я.

Девушка шумно выдохнула. Пухлые щеки обожгло ярким румянцем. Глазки забегали, пока не остановились на резко побледневшем Авдее.

— Я… я… — разволновалась она, еще больше уверяя меня в правильности внезапных предположений.

Надо только немного подтолкнуть…

— Прежде чем вы продолжите, прошу учесть, что от вашего ответа зависит свобода, а возможно и жизнь господина Ломпасова.

Громко охнув, Анна уронила шапочку. Но не обратив внимания, прижала ладони к губам.

— Умоляю, только папеньке не рассказывайте. Он меня убьет!

Прежде чем Анна продолжила рассказ, потребовалось еще несколько минут. Я выступала в роли хорошего полицейского, всячески успокаивая и поддерживая испуганную девицу. А Гордей в роли плохого — молча сверлил несчастную подозрительным взглядом. Ломпасов предпочел не вмешиваться. Стоял, опустив глаза в пол, но руки возлюбленной не отпускал.

— Я…. Я была с Авдеюшкой, — хорошенько проревевшись, заявила она. — Весь вечер и… ночь.

А ведь ответ был на поверхности. Простой и вполне заурядный.

Выражаясь поэтически — стрелы пылкой любви пронзили сердца двух молодых людей так глубоко, что они позволили себе наплевать на родительский гнев и предались запретной страсти.

Как банально, даже пристав поморщился.

— Господин Ломпасов, это правда? — уточнила я у подозреваемого. Парень нехотя кивнул. Я перевела взгляд на руки девушки. Задержалась на ногтях. Аккуратные, но длинноваты. — И царапины у вас на теле…

Парень снова кивнул. Смутился, аж уши покраснели. Кажется, у меня тоже. Гордей, нахмурившись, затрудненно сглотнул. Анна шумно выдохнула.

— Возможно, у вас имеется предположение, как ваше имя оказалось в записной книжке работницы публичного дома Алевтины Максимовны Немировской?

Испуганно всхлипнув, Анна вырвала свою ладонь из хватки Ломпасова и отступила на несколько шагов. Ее взгляд выражал недоверие. Нижняя губа дрожала. Дыхание неровно вырывалось из легких.

— Да я знать ее не ведаю! Аннушка, голубушка, клянусь честью! — пылко заверещал резко вскинувшийся парень. — День рождения мой был. Приятели из карточного клуба гуляния затеяли. Про сюрприз некий разговор держали.

— Что за сюрприз? — подал голос Ермаков.

— Да ежели б я знал, неужто б смолчал, когда жизнь на кону? — махнул рукой Авдей. — Те еще дурни. Сослался на нездоровье, они и отвязались.

— Намекаете, что сюрпризом был оплаченный поход в салон мадам Жужу? — я вопросительно вскинула правую бровь и лишь потом поняла, что нагло копирую излюбленную гримасу пристава. Благо он в это время не отрывал взгляда от Ломпасова.

— Жужу-шушу, бог его знает. Посещать гнусные притоны — ниже моего достоинства. А вот приятель мой, Павлуша Сотников, до женщин больно охоч. К Аннушке моей клинья подбивал, да был нещадно бит. Мною.

— Авдеюшка не врет. Он человек честности исключительной, — тут же расцвела вновь уверовавшая в невиновность своего ухажера девица. — Любим мы друг друга, господин пристав. Уж и поженились бы давно, да батюшка мой… Сказал, ежели сбегу — поймает и убьет. А он у меня слово держит.

— Дай бог выберусь — увезу тебя, Аннушка, — пытаясь дотянуться до любимой, Ломпасов просунул сквозь решетку худую руку. — Отправимся в столицу. Я тетке в ноги упаду. Она у меня жалостливая — укроет, не даст в обиду. Только дождись…

Устав от разыгрывающейся на наших глазах мелодрамы, Ермаков взъерошил пятерней волосы, подошел к дверце и, одним поворотом ключа, открыл замок.

— Можете быть свободны, господин Ломпасов, — парень недоверчиво отступил, но быстро сообразил, что это не шутка и бросился к выходу, где его уже ждала взволнованная невеста. — И думайте наперед, прежде чем пускать следствие по ложному пути.

— Нижайше прошу простить меня, господин пристав, — пристыженно повинился парень и, взяв любимую за руку, повел к лестнице.

Пока Гордей приказывал Стрыкину усадить этих двоих в полицейский экипаж и домчать до дома, я стояла у стены и внимательно следила за каждым его движением.

Четкая, командирская речь. Нечитаемое выражение лица. Каким бы солдафоном он мне изначально не казался — упрямцем, что не переспоришь — но дело свое Ермаков знал. И ошибки признавать умел. Даже такие очевидные.

— Вы благородный человек, Гордей Назарович, — сообщила я ему, как только в арестантской мы остались одни.

— Не стану спорить, но с чего такая лесть? — удивился он.

— Другой на вашем месте помурыжил бы паренька. Все же алиби шаткое. На словах любовницы держится. А тут такой шанс дело сложное закрыть.

— Ах, вот вы об чем, Софья Алексеевна, — усмехнулся он. — Неблагодарное это дело — благородным уродиться. Все чаще боком выходит.

— Еще и следствие зашло в тупик? — вздохнула я.

— Есть такая старая полицейская поговорка — чем заковыристее дело, тем проще ответ. А что до тупика… Неужто про купца Тичикова позабыли? Тип, без сомнений, редкой скользкости. К тому же на короткой ноге с обер-полицмейстером…

— Не станет разговаривать?

— К бабке не ходи.

— А арестовать?

— Без весомых доказательств, полномочий таких у меня не имеется, — развел он руками.

— И что же делать?

Гордей сцепил ладони за спиной и уставился в потолок, делая вид, будто обдумывает мой вопрос.

— Софья Алексеевна, вы, случаем, не любите маскарад?

* * *

— Гордей Назарович, когда вы завели речь о маскараде, я представляла маски и перья, а не это пестрое платье, смешную шляпу и казенные полотенца под тесным корсажем, — возмущенно процедила я, разглядывая в позолоченном зеркале свою прилично подобревшую фигуру. — Еще и косу заплести заставили. Она мне не к лицу.

— Угодничать не привык, однако вам, Софья Алексеевна, во что не нарядись — все к лицу, — с густым деревенским акцентом прошептал пристав, уставившись почему-то не на косу, и даже не на лицо, а туда, где благодаря полотенцам появились довольно внушительные формы. — Эдак вас ни один знакомец не признает. Чем не купеческая жинка?

Приземлил, так приземлил. Я-то думала, меня привлекают к важному делу, потому что поверили в мои знания и умения, но нет. Как оказалось, в «гениальной» затее пристава не хватало актрисы для женской партии. А я так удачно подвернулась под руку. Обидно, черт возьми!

— А вам… а вам очень идет эта жидкая борода. Настоятельно советую отрастить такую же.

Зря старалась, шпилька не пробила каменную броню Ермакова. Он даже, кажется, воспринял мои слова всерьез. Повернулся к зеркалу и принялся вертеть подбородком. Разглядывая нелепый парик, клочковатую бороденку и свой не менее пестрый костюм.

— Отчаянная вы барышня, Софья Алексеевна. Кремень! В другой раз, когда я предложу нечто столь же авантюрное — приведите меня в чувство склянкой с нюхательной солью.

— Скажете тоже, Гордей Назарович. Меня больше беспокоит, вежливо ли это, заявляться в гости так поздно?

Пристав пожал плечами.

— Как говорится, кто ходит в гости по утрам, тот поступает…

—…мудро?

— Опрометчиво. Подозреваемого надобно застать врасплох. Когда он расслаблен и не ждет подвоха.

Не знаю, сколько бы мы простояли на пороге, предоставленные сами себе, но тут в прихожую вернулась угрюмая молодая горничная в белом чепчике.

— Хозяин изволит принять.

Кивнув на дверь, она пошла вперед. Мы двинулись следом. Но стоило девице исчезнуть в проеме, Гордей придержал меня за руку.

— Повторюсь, дабы без сюрпризов. Внимайте каждому моему слову и рта не раскрывайте, покуда я вас сам об чем не спрошу.

И для острастки погрозил пальцем. Но так как это было уже десятое подобное наставление за последний час — и как ему только не надоедает? — мой ответ не изменился.

— Да поняла я, не глупая.

Гостиная, куда нас проводили, отличалась полным отсутствием вкуса и такой яркостью, что заслезились глаза. Стены покрывали атласные аляпистые обои. Куча золотых зеркал и подсвечников. Алый диван. На стене висел огромный портрет хозяина дома, позирующего художнику в тяжелой зимней шубе.

Сам же хозяин, уже без шубы, которую заменил домашний халат из темного бархата, что гляделся на внушительных плечах почти мантией, восседал в кресле, своей массивностью напоминавшем королевский трон. Сетка на седой голове придавливала папильотки. А унизанные перстнями волосатые пальцы, сцепились в замок и лежали на самой верхушке необъятного пуза.

Толстое лицо Тичикова покрывали паутинки лопнувших сосудов, красноречиво свидетельствующих о переедании, и отталкивающего вида струпья, похожие на последствия какой-то болезни. Мужчина, несомненно, любил выпить, питался отнюдь не полезной пищей, о спорте даже не слышал и запросто мог умереть во сне.

— Вечер добрый, гости нежданные! — причмокнул он толстыми губами. Голос его скрипел, как песок на зубах, а мелкие глазки перебегали с Гордея на меня и обратно. — Чем обязан визиту?

— Низкий поклон вам, милостивейший Евлампий Евсеич, — согнулся в три погибели пристав, еще и ладошкой вид сделал, будто пол метет. — Позвольте представься — Конюхов Богдан Тихомирыч. С рекомендациями я к вам, от столичного купеческого общества, стало быть.

— И кто ж из общества вас рекомендовал, любезнейший?

— Столпин Георгий Иваныч, Сорняков Матвей Филлипыч…

Видимо, названные Ермаковым люди были знакомы Тичикову. И самое главное — внушали доверие. Так как он, не без некоторых усилий, все же поднялся с кресла, подошел к нам и протянул Гордею руку.

— Мое почтение, — он повернулся ко мне. — А барышня эта… кто будет?

Мой ответ, судя по всему, не подразумевался, так как взгляд Тичикова снова вернулся к приставу.

— А эт жинка моя, Ефросинья Никифоровна. Вы уж простите, что как снег на голову. В гостиницу недосуг было. С поезду поспешали к вам.

— С какой такой целью? — нахмурился купец.

— Подарок к святкам от купцов столичных привез. Велено было кланяться и лично в руки переедать, — с этими словами, Гордей вручил мужчине прикрытую узорчатым платком корзину, от которой за верстку несло терпким запахом копченой рыбины.

Ермаков ее долго на рынке присматривал. Чихал, морщился, но выудил-таки из потаенных недр здорового осетра. Одарив его редким шансом украсить купеческий стол.

Тичиков корзину принял. Поднес к носу, откинул платок и сделал глубокий вдох.

— Настасья, — раздался в гостиной его скрипучий бас. — Тащи самовар!

Тичиков явно не привык церемониться с собственной прислугой. Вышколил так, что все приказы выполнялись быстро и беспрекословно. А потому не прошло и пары минут с нашего представления, как мы с Гордеем расположились плечом к плечу за накрытым купеческим столом, и медленно цедили поданный на блюдечках чай.

Сам же, сидящий во главе хозяин дома, выбрал напиток покрепче. На многочисленную закуску не глядел. Предпочитая занюхивать каждую опрокинутую в себя рюмашку сливовой настойки — мощным кулаком.

— Ну, сказывайте, уважаемый Богдан Тихомирыч, — заметно подобрев, откинулся он на спинку стула. — Как в столице торг идет? Рублем красен?

Гордей отложил блюдце с чаем, вытер рукавом бутафорскую бородку и печально вздохнул.

— Нет тот он нынче. Ой, не тот, милейший Евлампий Евсеич. Товар дорог. Покупатель беден, да до мелочности придирчив. То ему не так, эдак не эдак. Вот, думаю, приглядеться к Китежу. Может, оно туточки легче пойдет?

Вот же актер… и совсем не погорелого театра. Где только так играть обучился?

— Может и легче, — кивнул купец. — Городок у нас небольшой. Покупатель выбором не испорчен. Да и я подсоблю, коль нужда возникнет.

Поведя локтем, я случайно задела лежащую на краю стола ложку, и та, с оглушительным звоном, стукнулась об пол.

Гордей не обратил внимание, продолжив трапезу. А Тичиков резко дернулся, побагровел до состояния переспелого томата, заиграл желваками. А взгляд загорелся такой лютой ненавистью, что будь я из воска, растеклась бы лужицей.

Знакомый типаж. И дело тут не во мне лично. Такие женщин за людей не держат, считая, что независимо от их брачного статуса, место им у плиты, а не за одним столом с мужчинами. Но тут терпеть приходится. Чаем, скудоумную, поить.

Аж кулаки зачесались, так захотелось дать пощечину этому надменному лицу. И откуда столько спеси?

Даже не подумав извиняться, я задрала подбородок и приняла независимую позу. Что еще поделать в безвыходной ситуации?

Ермаков, заметив наш обмен взглядами, нахмурился.

— Слухи по столице ходют, небывалой красоты и ума жинка ваша, Евлампий Евсеич.

— Клавдия Никаноровна? Не дурна.

— А чего ж вы ее к столу не пригласите? Аль нездорова она?

— А нету ее, — развел руками купец. — Почитай, как с месяц у родни, в Пассажске гостит.

— Эх, жалость-то какая, — покачал головой пристав. — Думал, с Ефросиньюшкой ее познакомить. Авось дружба крепкая завяжется. А-то ж я за порог, а ей неймется. Скушно.

— Бабьё — сплюнул под ноги Тичиков. — Никчемные создания. Одни бусы, да наряды на уме. Ежели б не наследник, шиш бы я жинкой обзавелся. А пользовать и билетниц можно.

— И то правда, — охотно поддакнул ему Ермаков, прежде, чем бросить в мою сторону предупреждающий взгляд. Никак почувствовал, что в шаге от затрещины. — От зари до зари спину не разгибаешь. А дома вой до небес — заботушки ей мало…

Слушать подобный бред было выше моих сил. А потому, пока мужчины обсуждали минусы и подводные камни женитьбы, я крутила головой, изучая нелепое убранство купеческой гостиной… До того момента, как басовитым голосом хозяина дома не было названо знакомое имя.

— Рекомендую вам, Богдан Тихомирыч, салонец местный посетить. Знакомица моя держит. В миру — Жужу звать, — хитро усмехнувшись, Тичиков подмигнул приставу. — Много я где бывал, лучше во всем Китеже нету. На любой вкус утехи.

— Мадам Жужу? Наслышан — наслышан, — охотно закивал Гордей. Глаза его сверкнули ярче молний. Корпус подала вперед, как у готовой рвануть по следу гончей. — Ярил Михалыч Аксютин, приятель мой давний, сказывал, дюже место на таланты богатое. А первая из всех, некая… Алевтина.

— Алевтинка? От же ж тварь! — грохнул кулаком по столу разъяренный, как тысяча бесов купец.

Самовар подскочил. Чай с блюдцев вылился на белоснежную скатерть и растекся некрасивыми коричневыми пятнами.

Испугавшиеся гнева хозяина слуги, попрятались кто куда. Одному Тичикову не было ни до чего и ни до кого дела. Он продолжал сотрясать в воздухе массивными кулаками, пока мы с Гордеем не отрывали настороженных глаз от его резко покрасневшего лица.

— Евлампий Евсеич, — первым подал голос пристав. — Вы б присели. А то ж, не ровен час, сердечко прихватит. Сильное волнение и не до того доводило…

— Ваша правда, Богдан Тихомирыч, — немного успокоился мужчина, и уселся обратно на стул. — Все жилы вытянула, стервь. Перстень фамильный — золотой, с вот такущим бриллиантом — из-под носа увела. Третьего дня дело было, так до сих пор ищут. И ее, и перстень… Как сквозь землю провалилась, дрянь.

Он кивнул на висевший на стене портрет, где на одном из его пальцев действительно выделялось внушительное украшение. Пришлось присмотреться, чтобы запомнить детали. Все же важная улика. Которая, между прочим, рядом с трупом не обнаружена.

Мы с Ермаковым обменялись выразительными взглядами.

— Евлампий Евсеич, — я впервые за все время своего нахождения в обществе Тичикова подала голос, чем вызвала у обоих мужчин неподдельное удивление. — Вынуждена просить прощения, мне бы отлучиться… по нужде.

Гордей, которому явно пришлась не по нраву моя небольшая импровизация, недовольно сверкнул глазами. Купец, поморщившись, фыркнул.

— Настасья…

Я поспешила подняться со стула.

— Не нужно беспокоить вашу горничную. Если вы подскажите, где находится туалетная комната, я быстро ее найду.

— Интересный говор у жинки вашей, Богдан Тихомирыч — заметил Тичиков, обратившись к Гордею. — По стране сколько ездил, подобного не слыхал.

— Да не говор это, Евлампий Евсеич, — махнул на меня рукой Ермаков. — Болезная она у меня. В детстве головой об пол уронили. На речи и сказалось.

Вот же… сыч! Не мог ничего путнее придумать? Иностранцы в роду, или переезд с дальнего севера. Фантазия ни к черту.

— Ну раз с головой беда, не буду томить. Не хватало еще, чтоб напрудила тут. Нужник прямо по коридору, да налево.

— Благодарю, — еле слышно процедила я и поспешила удалиться, пока с губ не сорвалось что покрепче.

Отношение к женщинам, в этом временном отрезке, оставляло желать лучшего. Держи рот на замке. Исполняй волю мужа. А начнешь артачиться — запишут в полоумные и живи с этим диагнозом всю оставшуюся жизнь.

Впрочем, мне бы радоваться. Все же не в средневековье попала, а в более-менее просвещенный век.

Нырнув в коридор, налево я, естественно, не свернула. Насчитала три двери. За первой оказалась пустующая малая гостиная, не представляющая для меня большого интереса. За второй — сверкающая идеальной чистотой хозяйская спальня, в вычурных цветах. А вот за третьей я нашла именно то, что я искала — собственные покои жены купца.

Комната Клавдии Никаноровны отличалась сугубо женским уютом. Обоями в цветочек, мягкой мебелью, вазами, натюрмортами на стенах. А еще таким образцовым порядком, что он посрамил бы работу многих клининговых служб двадцать первого века.

Что тоже очень странно.

Если верить словам Тичикова, жена отсутствует уже месяц. В спальне никто не живет. А чистота стерильная. В отличие от обеих гостиных и личной комнаты хозяина…

Решив отложить выводы на потом, я направилась к стоявшему в углу монструозному шкафу. Ступала аккуратно, на цыпочках, но скрипучие половицы все равно издавали противный вой.

Зато с дверцами повезло. Мало того, что смазаны отлично, так еще и из замка торчал увесистый ключ. Повернув который, я дернула ручку и застыла, разглядывая богатый женский гардероб.

Платья, от домашнего, повседневного, до роскошного, вечернего висели вплотную, занимая все внутреннее пространство. Из чего напрашивался вполне логичный вывод — супруга купца покинула его в одном нижнем белье.

Пока я пыталась связать все сегодня увиденное и услышанное воедино, снаружи послышался перестук женских туфель. Дернувшись, я поспешила закрыть дверцы. Но когда отступала, зацепилась подолом длинной юбки об угол кофейного стола. Покачнулась. Упала, больно стукнувшись коленками о деревянный пол. И сцепила зубы, чтобы не вскрикнуть.

Именно этот момент выбрала Алевтина, чтобы материализоваться и испугать меня еще сильнее.

— Черт бы тебя побрал, — процедила я в сердцах, и тут же устыдилась, заметив, каким печальным было ее призрачное лицо. — Ладно, прости. Я не со зла. Но больше так не делай.

Еще и пальцем указательным в воздухе потрясла — мол, смотри у меня.

Вот так на четвереньках и грозящей белому потолку меня и нашла горничная Тичиковых Настасья. Удивленно икнула. Судорожно сглотнула. И бросилась помогать.

— Чегой-то вы тут делаете, барышня? — шепотом причитала она. — Клавдии Никаноровны это покои. Хозяин не велел никого пускать.

— Я… я искала туалетную комнату. Но, похоже, ошиблась дверью.

— Эт вам налево повернуть надобно было. А вы малехо недошли, да направо сунулись.

Девушка заметно нервничала. Буквально тащила меня на себе, подальше от покоев хозяйки. Явно переживая, как бы купец ничего не прознал. И только остановившись перед нужной дверью, перевела дыхание.

— Вы идите, барышня. А я туточки… посторожу.

Вернувшись в гостиную, я застала мужчин за оживленным разговором, разбавленным распитием сливовой настойки. И если Гордей вел себя безупречно, скорее играя роль, чем чувствуя настоящее опьянение, Тичиков осоловело щурился, рыгал и опасно заваливался на бок.

— Богдан Тихомирович, мне кажется, нам пора идти, — выдавила я из себя вежливую улыбку. — Негоже отвлекать Евлампия Евсеевича от домашних дел.

— Да какие… — махнул тот рукой, но не договорил, так как был скручен приступом икоты.

Ермаков, верно расценив мое решительное выражение лица, поднялся со стула, подхватил меня под локоток и изобразил низкий поклон.

— Богдан Евсеич, — пришлось ткнуть его под ребра. — Ой, Евлампий Тихомирыч, был рад… Чрезвычайно рад….

Закончить я ему не дала, потащив к выходу из купеческого особняка. Дождалась, когда спустимся со ступенек. Отойдем подальше от окон. И только тогда отцепилась от рукава.

Пристав пошатнулся.

— Только не притворяйтесь, что пьяны. Я видела, как вы поливали наливкой хозяйскую герань.

— Какая однако ж вы глазастая, Софья Алексеевна, — усмехнулся Гордей, поправляя купеческий кафтан. — Ничего-то от вас не скрыть.

— Кстати об этом, я тут рылась в шкафу госпожи Тичиковой, пока меня не обнаружила их горничная…

— Что? — тут же помрачнел он и навис надо мною, словно утес. — Так вот куда вы удалялись. А я-то, дурак.

— Не понимаю вашего волнения.

— Волнения? — прорычал Ермаков мне прямо в лицо. — О каком волнении речь? Да я в бешенстве, ежели вам угодно. Одной бродить по дому возможного убивца…

— Гордей Назарович, давайте не раздувать из мухи слона. Вернемся в участок, я вам чай из пустырника наведу, — зря я, наверное, про пустырник, у пристава из носа чуть пар не пошел. — Хорошо-хорошо, в следующий раз я без вашего позволения и шагу не сделаю.

— В следующий раз следующего раза не бывать.

Ну это уже ни в какие ворота. Сам же пригласил присоединиться к расследованию, но стоило мне проявить инициативу, тут же навешал на меня всех собак. Как типично. Очередной мужчина, считающий, что все женщины слабые и ни на что не годные существа…

— Вы даже меня не выслушаете? — подперев кулаками бока, задрала я подбородок.

— Ну отчего же? Мне весьма любопытно, что вы имеете сказать, — с вызовом в голосе, парировал Гордей.

— Имею и скажу — жена господина Тичикова никуда от него не уезжала.

Пристав, явно не ожидая такого коленкора, спеси быстро поубавил. Нахмурился. Отступил.

— Могу я узнать, Софья Алексеевна, что навело вас на эту мысль?

Задвинув подальше чувство удовлетворения и ощущение некого торжества, все же удивленный Ермаков — зверь редкий, я прочистила горло.

— Тому две причины. Во-первых, чистота ее покоев.

— Прошу пардона?

— Понимаете, их словно вылизали языком. Дочиста. Ни пылинки, даже в самых труднодоступных местах. И это спустя месяц, после отъезда хозяйки? Я бы, конечно, приписала данную заслугу усердию горничной, если бы до того не заглянула в неряшливую спальню самого господина Тичикова и малую гостиную, в которой, судя по запаху и запущенности, давно никто не бывал.

Судя по скептически приподнятой правой брови, убедить Гордея у меня не вышло. А жаль.

— Как я понимаю, имеется и вторая причина вашим домыслам?

— Имеется. Эта причина — ее шкаф.

— И что же с ним не так?

Пристав так подозрительно поджал губы, что на мгновение мне показалось, будто он пытается скрыть улыбку. Но этого просто не могло быть.

— С ним как раз все так. Он доверху забит женскими вещами. Ничего лишнего. Платья висят одно к одному, ни просвета. Но какая женщина, собираясь в длительную поездку, оставит всю свою одежду дома? А я отвечу — ни одна!

— Сомнительное заключение, — покачал он головой. — Госпоже Тичиковой мы лично не представлены. А ежели она та еще модница? Прикупила нарядов и в путь. А старое в шкафу оставила, негоже оно.

— Я бы непременно с вами согласилась, Гордей Назарович. Но познакомившись с ее супругом, сделала неутешительный вывод — у такого снега зимой не допросишься, не то что новых платьев, когда старыми набит шкаф. Как я понимаю, искать ее вы не намерены?

— Не вижу нужды. Клавдия Никаноровна из семьи достойной, дворянской. Случись чего, родня тревогу бы уже забила. Пустое это, Софья Алексеевна, выкиньте из головы.

Логика в словах Ермакова определенно присутствовала. И возвратить на нее мне было нечего. Интуицию ведь к делу не пришьешь.

С другой стороны, что мешает мне самой провести небольшое расследование? Ведь, где два, там и три.

Пока я размышляла, Гордей успел засунуть пальцы в рот и громко свистнуть, подзывая ближайшего извозчика. Лошади, остановившись напротив, издали жалобное ржание.

— Выходит, у нас остается только кольцо?

— Оно, родимое, — подхватив меня за талию, Ермаков помог мне усесться в пролетку, бросил на ноги меховую накидку и занял место рядом. — Погремушка знатная. За такую не мало дадут. Яшку к завтрему по лавками, да ломбардами отправлю. Пущщай взглянет, авось где и всплывет. А я к знакомцу обращусь. Давно он у меня в должниках ходит…

Глава 11 Где женщинам слова не давали

По всей видимости у меня начало входить в привычку вставать без будильника ни свет ни заря. Сытно завтракать в одиночестве. Передавать Инессе Ивановне через Глашу сообщение о срочных делах. Мчаться, сломя голову, не пойми куда. И совсем не в переносном смысле.

Шел уже час петляния по узкой улочке, уж не знаю в честь чего — или кого? — названой Кумской, а я все никак не могла найти нужное здание. Номера и вывески отсутствовали. Одинаковый жженый кирпич. Крыши покатые, как на подбор. А ведь думала взять в провожатые Тишку, да все без толку.

Извозчик весь извелся. Лошади недовольно хрипели. А утренний мороз, распугав всех прохожих, решил отыграться на мне, пробирая до самых костей.

Не выдержав очередного порыва ветра, едва не снесшего меховую шапку, я остановила коляску. Отдала рубль, чтобы грузный мужик со всклокоченными бровями, прекратил ворчать. Дождалась, пока он скроется из глаз. Попрыгала на дороге, пытаясь согреться. А когда не вышло, пнула от досады ни в чем не повинный уличный фонарь.

Столб дрогнул, но выстоял. В здании напротив открылась тяжелая входная дверь. На порог выскочил укутанный с головы до ног мальчишка, со стопкой свежих газет в руках.

Наконец-то!

Редакция «Сплетника» занимала два этажа. Пол первого было густо усеян клочками исписанной бумаги. В воздухе стояла суета и шум. А на втором, судя по идущему с лестницы стойкому запаху топографической краски, происходила печать.

Светлое помещение было разделено на две неравные части. В маленькой, работник газеты обслуживал посетителей, желавших подать объявление. Принимал деньги, считал слова. А большую занимали столы газетных репортеров, что играли на пишущих машинках, как на пианино и курили пахучий табак.

Пока я оглядывалась, от толпы отделился коренастый парень, с роскошными усами, и преградил мне путь. В плотно обхватывающем его телеса твидовом костюме он походил на циркового штангиста, что каждое утро отжимается на мизинчиках, а в обед бьет морды голыми руками.

— Вам чего, барышня? — пробасил он угрюмо.

— Скорее «кого». Не подскажите, любезный, где я могу найти Дарью Спиридоновну Колпакову?

Парень поднял руку, чтобы почесать затылок. Демонстрируя тем самым крепость в плечах. Его взгляд задержался на золотых пуговицах моего белоснежного полушубка, а в голове шел мыслительный процесс, считывающийся мною на раз.

'Что за особа — с немалым доходом и явно из дворян — делает в месте, подобно этому? Объявление подать, так зачем ей Дарья? Неужели место в конторе просить собралась?

— Что за забота у вас к Дарье Спиридоновне, барышня?

Какой любопытный. Впрочем, не все ли газетчики таковы?

— Забота у меня частная и разглашению не подлежит.

Усач нахмурился, давая понять, что мой ответ его ни капли не устроил. Мало ли сомнительных личностей пороги ежедневно обивает. Даже такого солидного вида. Но так как предъявить было нечего, вздохнул. Кивнул, чтобы следовала за ним и направился к самому дальнему столу, за которым что-то яростно набирала моя недавняя знакомая.

— Боренька, не мешай, — махнула на него рукой румяная блондинка в строгом наряде и с полураспущеной косой.

— Дарья, к тебе барышня… с частным визитом.

— Барышня? — Девушка впервые оторвалась от бумаг и ее глаза загорелись, как новогодние гирлянды. — Софья Алексеевна, вы ли это? Вот так сюрприз.

Отогрели меня быстро. Понадобилась всего лишь кружка горячего травяного отвара. Такого бодрящего и душистого, что я едва не попросила у Дарьи рецепт.

Но удержалась.

Во-первых, Глаша, что ежедневно варит нам с тетушкой свой фирменный мятный чай, не поймет. А во-вторых, откуда у меня время ингредиенты по лавкам искать? Тут бы с текущими делами разобраться.

— Дарья Спиридоновна, прошу простить за то, что отрываю вас от работы, но мне больше не к кому обратиться. Вы, помниться, предлагали помощь с поимкой Князя Тьмы…

Сидевшая напротив девушка, при упоминании убийцы, аж подпрыгнула от неожиданности, но быстро взяла себя в руки. Затаила дыхание. В волнении сжала ладони в кулаки.

— Неужто нашли душегуба?

— К сожалению, еще нет. Но имеются подозрительные личности. Не могу пока раскрыть вам всех карт, — развела я руками. — Тайна следствия.

— Ах, наслышана, — махнула рукой Колпакова и, хитро улыбнувшись, понизила голос. — В наших кругах прошел слушок, что предобрейший Гордей Назарович, нонеча, без своей помощницы и шагу не делает. А ведь сколько я к нему подступиться пыталась? Поведайте, голубушка, как вам этого змея огнедышащего укротить удалось?

И что мне ей ответить? Рассказать, что применила банальный шантаж, когда заставила Ермакова взять меня с собой в бордель мадам Жужу? Или как ежеутренне беру измором его участок? Ну уж нет. Ронять себя в чужих глазах я не хочу.

— Увы, Дарья Спиридоновна, я вправе лишь предполагать. Кто знает, возможно, господину приставу пришлись по душе мои методы расследования преступлений?

— Расследование преступлений? — брови девушки от удивления спрятались в волосах. — Так вы сыщица? Как в газетных романах?

За спиной Колпаковой внезапно материализовалась Алевтина. Покружила недолго над нашими головами и зависла, остановив на мне такой же, как и у репортерши, немигающий взгляд.

— В некотором роде…

— До чего необычно. Женщина, щелкающая преступление, как белка — орешки.

— Ну, это слишком громко сказано, — покраснела я.

— Да будет вам, Софья Алексеевна. Наверняка в вас сокрыт недюжинный талант. Иначе с чего бы Гордею Назаровичу доверять вам следственные тайны? — Дарья вдруг вся загорелась, открыла шкафчик в столе и принялась рыться в бумагах. — А позвольте, мы его испытаем?

Я внезапно закашлялась.

— Испытаем?

Девушка быстро закивала и положила передо мной конверт, с выглядывающими из него черно-белыми фотокарточками.

— Статью я готовлю для завтрашнего нумера. Второго дня, на Лесновской, была найдена повешенной в собственном доме молодая барышня. Из семьи достойной. Папенька — коллежский секретарь при Китежском земском суде. Свадьба на носу. Жених влюблен без памяти. И тут такое…

— Кем найдена? — уточнила я, внимательно разглядывая посмертные фото покойной.

— Доставщиком цветов. Ох и напужался, несчастный. Двери, говорит, на распашку. В доме — ни души. Папенька с маменькой в деревне, у родни гостили. Жених с приятелями всю ночь в ресторации пили почем зря. А девица в петлю. И предсмертной записки не оставила.

— Предсмертные записки только в романах пишут, — отмахнулась я. — А в реальной жизни — крайне редко.

Дарья задумчиво наклонила голову к правому плечу и почесала лоб.

— Полагаете — несчастная любовь?

Алевтина, словно речь шла о ней, взметнулась к потолку и печально завыла, присоединяясь к царящему в издательстве шуму.

— Смотря с какой стороны посмотреть, — протянула я. — По всем признакам, барышня была повешена уже мертвой. Но, как именно ее убили, сказать не могу. Нужен медицинский отчет.

— Но… Как… — Дарья судорожно сглотнула. — Как вы догадались?

— Благодаря фотографиям, — кивнула я на черно-белую стопку. — Тело человека довольно живучее, и будет сопротивляться до последнего. Во-первых, на полу остались бы… скажем так — следы последней трапезы. Во-вторых, она висит лицом к стене, но обои в идеальном состоянии. Ни царапины, ни пореза. А ведь борясь за дыхание, человек готов обломать ногти, лишь бы спастись. В-третьих, на лице и шее никаких заметных следов асфиксии. Ну и самое главное, расстояние от пальцев ее ног до пола приличное, а табуретки или стула, на которые она могла бы взобрался, поблизости нет. Полагаю, убийца не использовал пистолет или нож. Иначе зачем утруждаться имитацией самоубийства? Возможно яд. Я бы на месте следователей проверила бывших возлюбленных. И ее, и жениха.

Колпакова молчала около минуты. Все это время изучая меня внимательным взглядом. Затем не выдержала и схватила за руку, будто пытаясь убедиться, настоящая ли я.

— Софья Алексеевна, ныне я всецело понимаю господина пристава. Вы — уникальная барышня!

— Ну это вскрытие покажет, — неловко пошутила я, но улыбки не дождалась.

Дарья снова открыла шкафчик, достала лист с переписанным от руки медицинским отчетом и протянула мне.

— «След от инъекции на шее», «яд растения гельземиум»… Любопытно.

— Вы были правы, девушку отравили. Под подозрением бывшая невеста несостоявшегося жениха, — Дарья находилась под величайшим впечатлением и глядела на меня, как на античную статую в сельском музее. Мне даже стало не по себе. — Софья Алексеевна, а не желаете устроиться в наше издательство? Я готова составить протекцию…

— Ни к чему, — покачала я головой. — Работы у меня хватает. А вот от помощи не откажусь…

Поезд стоял под парами. По перрону носились чумазые дети. Многочисленные пассажиры и провожающие ждали последнего свистка.

Запрыгнувна подножку золотистого вагона второго класса, мы с Дарьей устроились на мягкой двухместной скамейке, обитой добротным сукном.

Холодно. Людей мало. Большая часть мест пустовала. Оно и понятно. Кому охота трястись в нетопленом вагоне несколько часов?

— Дарья Спиридоновна, вы даже не представляете, как я вам благодарна. И адрес нужный отыскать помогли, и компанию составить предложили…

— Будет вам, голубушка, — ободряюще улыбнулась мне девушка. — У меня и своя забота имеется. Это ж какая сенсация, ежели купец Тичиков жинку на тот свет отправил?

Признаюсь, ее странное воодушевление несколько пугало. Журналисты во все времена — кровожадный народ. Правда, повод это не веский, чтобы отказываться от сопровождения. С реалиями текущего времени я толком не знакома. А у Ермакова, чью кандидатуру я также рассматривала, своих дел полно. Ломбарды, скупщики краденного. Тут не до чужой интуиции.

— Это всего лишь мои предположения. Буду счастлива, если они не подтвердятся, — пожала я плечами и уставилась на идущего по вагону проводника.

— Отправляемся через минуту! Провожающих прошу на выход.

Похоже, в нашем вагоне таких не имелось, так как с места, до протяжного свистка паровоза, так никто и не встал.

— В любом случае, Софья Алексеевна, для меня честь быть представленной такой выдающейся женщине, как Клавдия Никаноровна. Послушав ваш рассказ о господине Тичикове, я решила, что непременно напишу статью о ее подвиге. Увековечу имя страдалицы, вынужденной терпеть мужа-тирана.

— Как похвально… — думая о своем, кивнула я. — Дарья Спиридоновна, вы, случаем, не захватили с собой записи, о которых я вас просила?

— Ну а как же? Все при мне, — хитро улыбнулась Колпакова и достала из дорожной корзины толстую папку. — Дело Князя Тьмы. Три года собирала. Тут и заметки из газет, и документы убиенных. Авось поможет в поисках-то?

Я пожала плечами.

— Даже если нет, ознакомиться подробнее мне не помешает.

Лидия Андреевна Авакумова. Первая жертва Князя Тьмы.

С фотографии в желтом билете на меня смотрела молодая девица, со светлой, длинной косой. Губы ее были растянуты в лучезарной улыбке. На щеках глубокие ямочки. Хороша, глаз не оторвать.

Квартировала на улице Прошкина, в доме, что принадлежал некой Авгии Соломоновне Ковш. Там и принимала клиентов.

Информация о ней была скудной. Сирота. Восемнадцати лет от роду. Проходила регулярные медицинские осмотры. Красивая. Несмотря на нелегкую профессию — неунывающая. Такой жить да жить. А ее, несчастную, ножом. Еще и утопили. Как запечатлело следующее, уже газетное фото.

Не заостряя на нем внимания — уж больно жуткое зрелище — я перевернула страницу.

Наина Петровна Очакова.

От предыдущей жертвы ее отличал возраст. Эта девица лет на пять старше. И не побывавшее в воде, а потому хорошо сохранившееся тело, было найдено буквально через пару часов после совершения преступления. Жаль, что в поимке убийцы это не помогло.

Юдифь Марковна Гурвиц.

Тут я уже насторожилась. Все тот же светлый волос. Ямочки на щеках. Нет, барышни не напоминали однояйцевых близнецов. Но схожие черты определенно имелись. И только яркая брюнетка — Алевтина Максимовна Немировская, выбивалась из общей картины.

Что это? Совпадение или случайность? Я еще раз перелистала бумаги, внимательно вглядываясь в черно-белые фото.

— Нашли что полезное, Софья Алексеевна? — обратила внимание на мое замешательство госпожа Колпакова.

— Пока не знаю, — задумчиво протянула я, перечитывая заметки. — Вот эти, последние снимки… они из вашей газета? Не могу не отметить, как значительно улучшилось качество.

— А то ж! — подняла вверх указательный палец Дарья. — Это вам не скворечник какой, а новейшее слово в мире фотографии — Кодак. Зиновий Эдуардович, владелец нашей газеты, уж больно увлекается. Год назад возвертался из-за океана, привез с собой новейшую модель. Хранит пуще клада златого. В банковской ячейке. И выдает лишь под особое разрешение.

— Как интересно. Но уж больно дорого, наверное. А не подскажите, где попроще приобрести?

* * *

Станция Котомяново, от которой до Пассажска, где жила родня Клавдии Никаноровны, было рукой подать, встретила нас… колокольным звоном, небольшой, но довольно шумной деревенской ярмаркой и уличным театром, которому даже мороз был нипочем.

Разношерстная публика — к ней присоединились и некоторые пассажиры нашего поезда — развлекалась на славу. А если вдруг начинала замерзать, бежала греться к многочисленным сбитенщикам, что разливали из дымящихся чайников густо пахнущий медом отвар.

Пролетки для нас с Дарьей не нашлось. Ничего, поехали на санях, запряженных белоснежной двойкой. Сильно не расслабишься, зато вспомнилось беззаботное детство. Снег в лицо, волнение от ощущения скорости и щекочущий внутренности страх.

Не прошло и получаса, как лошади остановились напротив дома Лопатовых. Зои Никаноровны и Михаила Алтуфьевича — сестры и зятя Тичиковой. Строение на вид скромное. Деревянное. С богато украшенными наличниками и таким же резным крыльцом.

Пока я оплачивала половину от стоимости, чтобы извозчик никуда без нас не уехал, Колпакова прошла ко входной двери и, собрав всю смелость в один кулак, вторым — решительно постучала.

Открыли ей сразу. Из щели выглянула худая, как жердь девушка. Взгляд настороженный. И без того узкие губы — плотно сжаты. Изъеденное оспинами лицо.

— Чего надобно?

— Любезная, прошу покорно, не здесь ли проживает госпожа Тичикова? — Мы затаили дыхание в ожидании отрицательного ответа, но горничная… кивнула. Да так неожиданно, что Дарья замешкалась. — Извольте доложить.

— Как вас представить?

— Городские репортеры. Приехали по особому поручению редакции. Дарья Спиридоновна Колпакова и Софья Алексеевна… — она обернулась ко мне, вопросительно приподняв бровь.

— Леденцова, — закончила я и вошла в коридор, где нам с Дарьей было милостиво разрешено переждать.

В ноздри ударил насыщенный медицинский букет: травы, хлорка, касторовое масло… Учитывая мою нелюбовь к больницам, запах нервирующий. И тот факт, что я в этом доме как следователь, а не пациент, ровным счетом ничего не менял.

Благо, сама виновница торжества, а именно жена купца Тичикова, медлить не стала. Появилась на пороге. Откровенно некрасивая. Немолодая, но без седины в черных, как смоль волосах. Тоненькая, будто тросточка. С глубокими морщинами в уголках тоскливых глаз.

— Клавдия Никаноровна, какая радость видеть вас в добром здравии, — бойко выступила вперед Дарья.

— Не вижу повода для радости, погода за окном омерзительная, весь день кости ломит, — по-старушечьи забрюзжала женщина и кивнула застывшей за ее спиной горничной, отпуская. — Чем обязана вашему визиту, барышни?

— Разрешите представиться, — мою спутницу было не так-то легко сбить с толку, тем более строгими взглядами и выговорами. — Дарья Спиридоновна Колпакова. Представляю газету «Сплетник»…

Слушать ее, Тичикова не стала, сморщила нос и повернулась ко мне.

— Ежели вы тоже из репортеров, барышня, скажите сразу, дабы не отнимать ваше и мое время. Я с газетчиками дел иметь не желаю.

Все же под стать себе Тичиков жену выбрал. И с чего я взяла, что ей требуется помощь? Такая и сама кого хочешь со свету сживет.

— Я не из газеты, Клавдия Никаноровна. Разрешите представиться, помощница полицейского пристава Софья Алексеевна Леденцова.

Кажется, мне удалось лишить ее дара речи. Правда, ненадолго.

— Знакомая фамилия, но вас, барышня, я не припомню, — нахмурилась Тичикова. — Что же понадобилось от меня помощнице пристава и городскому репортеру?

— Мы лишь хотели убедиться, что вы… — я запнулась, не зная, как правильнее объяснить цель нашего визита, но Дарья и тут не подвела.

—… не почили в бозе от руки благоверного супруга.

Сообщи мне посторонние личности нечто подобное, я бы удивилась. Кто другой стал бы нервничать, возможно — испугался. Но Клавдия Никаноровна оказалась женщиной редкой выдержки. Даже бровью не повела.

— О, как! Любопытственно, — позволила она себе легкую усмешку.

— Признаю, это моя вина, — смущенно потупилась я. — Посетив с господином приставом ваш городской дом, я обнаружила подозрительно чистую комнату и полный шкаф нарядов. Да и супруг ваш очень странно себя вел. Вот, грешным делом, и подумалось…

Женщина тяжело вздохнула и начала переводить с меня на Колпакову и обратно задумчивый взгляд. Будто решая, достойны ли мы продолжения разговора, или гнать взашей. Но то ли скучно ей было, то ли наша честность пришлась по душе — победу одержало не больно щедрое гостеприимство.

— Час ранний, отужинать не предлагаю. Может, чаю?

— Не откажусь, — ответили мы с Дарьей в унисон и уже через пару минут очутились в гостиной, где на круглом столе стоял дымящийся самовар.

Хозяйка отлучилась переодеться. Горничная скрылась на кухне. Остальные родичи так носа и не показали, предоставив нас с Колпаковой самим себе.

Пока Дарья изучала коллекцию старинных ваз, я остановилась перед деревянной этажеркой, на которой стояло две черно-белые фотографии в серебряных рамках. На одной была изображена счастливая супружеская пара, скорее всего господа Лопатовы. А на второй Тичикова в обнимку с неизвестной пожилой дамой, со строгими чертами лица.

— Моя милая Анна Петровна, — неожиданно раздался за спиной голос купчихи. — Скончалась три года назад.

— Ваша знакомая?

— Свекровь. На удивление мудрая и рассудительная. Очень ее не хватает, — видимо осознав, что сказала слишком много, женщина отвела взгляд и поспешила пригласить нас с Дарьей к столу. — Не знаю, что за дело у вас к моему супругу, барышни, но человек он подлый и жалкий. Никак окромя «классическим негодяем», «грязной свиньей» и «похотливым кобелем» его не назвать.

— Погуливает, значит, — без вопросительных ноток произнесла Дарья и покачала головой. — Расскажите все как есть, Клавдия Никаноровна. Негоже это, честным женщинам подобные бесчинства терпеть.

— Газетчики, — хмыкнула купчиха. — Любите же вы совать нос куда не просят.

Дарья, видимо привыкшая за свою карьеру и не к таким уколам, ничуть не смутилась.

— Клянусь, ежели вы того не пожелаете, ни слова о вас не напишу.

— Ваши клятвы, барышня, не стоят даже воздуха, который сотрясают. Полагаете, вы первый городской репортер, что стучится в мою дверь? Любите плести небылицы в своих газетенках. А тут как же, жена безбедного купца подалась на выселки, чем не сенсация? Вас постигла бы их участь, но… я устала молчать. Жалко мне вас, дурех. Молодых еще, глупых. Одни любови на уме. А негодяи, вроде моего супруга, этим пользуются.

Колпакова молчала. Я тоже, так как понимала — женщине хотелось выговориться. Но то ли с рождения так повелось, то ли из-за нелегкой жизни — характер у нее был скверный, вспыльчивый. И если прервать, разозлить, велик шанс так ничего и не добиться.

— Что же заставило вас уехать из Китежа? — вопрос Дарьи прозвучал еле слышно. Голос опустился до интонаций скромного просителя.

— Не «что», а «кто», голубушка. Евлампий Евсеевич Тичиков — мой благоверный супруг. Надоело ему старуху сносить. Молодок подавай, да не одну. Я ж без вины терпела, не жаловалась. Думала, доля это женская, сидеть у окошка, ждать. У мужика ж две дороги — трактир, да дома, куда благородные барышни носа не кажут. И лучше на пути не вставать. Кто ж знал, что с кончиной матери он их в дом семейный тащить станет? А потом и вовсе, горничную нашу, Настасью, совратил. Девка не сильного ума, на радостях хозяйкой себя почуяла. Огрызаться мне начала. До нервного надрыва довела. Слабые они у меня, нервы-то. А рука тяжелая. Оттаскала, паскудницу, за волосы, а та Евлампию нажаловалась. Он и разбираться не стал. Свез, в чем была, на вокзал и велел проваливать к дияволу. Благо сестра у меня добрая, приютила. Иначе б по миру пошла. А что комнатка чистая и наряды в шкафу. Ну так не мои теперь это наряды, и комнатка не моя. Настасьи, поди, или еще кого подселил. С этого ирода станется.

— Почему вы не обратились в полицию? — недоумевающе поинтересовались я. — Боитесь мужа?

— Не боюсь, я его ненавижу, — глаза Тичиковой сверкнули металлическим блеском. И будь я не робкого десятка, обязательно бы поежилась. — А с полиции какой толк? Одна лишняя огласность. К чему? Жалостливые взгляды на себе ловить? Доживу уж на шее родни. Не долго осталось. Эх, что-то разболталась я с вами. Пора бы и честь знать.

Приходилось мне в период практики присутствовать на допросах прожженных рецидивистов, для которых человека убить, что за хлебушком прогуляться. Так вот их крокодильим слезам, мне почему-то верилось больше, чем полной трагизма истории купчихи Тичиковой.

Нет, вполне возможно, каждое сказанное ею слово было чистый правдой. Муж изменял? Так он сам этого не скрывает. Выгнал из дома? Вполне в духе Евлампия Евсеевича. Ненависть? Невооруженным глазом видно, что присутствует. Но такая ли она жертва, какой хочет казаться? Или я просто придираюсь, обидевшись на холодное гостеприимство?

Вопросы, вопросы…

Менее циничная Дарья, проникнувшись печальной историей, незаметно вытерла рукавом платья полные слез глаза и начала подниматься со стула. Я тоже собралась последовать ее примеру, решив, что в этом доме мне делать нечего. Женщина оказалась живой и здоровой. От буйного нрава супруга укрыта приличным расстоянием. Крыша над головой, опять же, имеется.

Прав был Гордей, не поверив моим доводам. Не туда я полезла искать.

Или туда?

Материализовавшийся за спиной Клавдии Никаноровны призрак исчезать не спешил. Кружил над головою ничего не подозревавшей купчихи, хмурился, протяжно подвывал. Будто донести до нас что-то пытался.

Странное поведение — ранее у Алевтины Максимовны не замеченное — так сильно привлекло мое внимание, что заставило задержаться и еще раз приглядеться к хозяйке.

— Клавдия Никаноровна, прошу простить, что тревожу печальные воспоминания, но не будете ли вы добры ответить на еще один вопрос? Не знакомо ли вам имя — Алевтина Максимовна Немировская? Молодая, миловидная особа, с пышными темными волосами.

Если бы Тичикова была василиском, я бы уже превратилась в каменную статую. Наповал разил ее полный неприязни металлический взгляд. Губы поджала, из-за чего немолодое лицо сделалось еще некрасивее. Складка между бровями углубилась. Ну вылитый военачальник, готовый броситься в неравный бой.

— Не имею ни малейшего представления, — процедила она, с шумом поднимаясь из-за стола. — И поверьте, ничуть от того не страдаю.

— Тогда, возможно, вы знаете имена барышень, с которыми имел связь ваш муж?

— Полагаете, я веду знакомство с продажными женщинами? Да какое вы имеете право? Сейчас же подите вон!

Ее буквально колотило. Из уголка рта тонкой стрункой потянулась слюна.

Еще мой бывший начальник, капитан Стасевич, повторял, что лучший метод допроса, это вывод на эмоции. Когда человек сбрасывает кожу, демонстрируя все, что скрыто у него внутри. Наглядный пример перед глазами. Оставалась лишь пара штрихов. Но внезапно появившийся в гостиной сухопарый, чернявый мужчина — явно, кто-то из слуг, услышавший громкие крики — скрыл за своей широкой спиной дрожащую женщину и пальцем указал нам с опешившей от удивления Дарьей на дверь.

Уже позже, когда мы, наконец, устроились в поезде, уносившем нас все дальше от станции Котомяново, Колпакова подняла на меня недоумевающий взгляд.

- Софья Алексеевна, я вот все в толк не возьму, чем же мы с вами ее так разозлили?

Я вздохнула, чувствуя, как что-то упускаю из внимания. Но что именно?

— Не берите в голову, Дарья Спиридоновна. То, что вам пришлось наблюдать, совсем не злость. Это страх.

В Китеж мы с Колпаковой прибыли затемно. Наняли пролетку, траты за которую я взяла на себя. Доехали молча. Дарью высадили первой. А от доходного дома, на улице Гороховой, где она квартировала, до моего — было рукой подать.

В окнах горел свет. Во всех, что учитывая позднее время — тревожный знак.

«И я хороша». - Осознала вдруг внезапно. — «Тетушке-то о своей поездке ни слова не сказала».

Привыкла после смерти деда ни перед кем не отчитываться, думать только о себе. А у Инессы Ивановны сердце. Хоть бы записочку через Глашу передала.

Мамочки, что теперь будет?

Достав из кармана прихваченный утром ключ, я тихонько отперла дверь. Скинула на ходу полушубок и, ступая на цыпочках, прошла в коридор. Да только зря все. Там меня уже поджидали.

Глаша держала в руке подсвечник с горящей свечой, поджимала губы и сверлила меня недовольным взглядом. Инесса Ивановна, одетая в домашнее платье, сидела на стуле, прижав ко груди ладонь. Из-за ее спины хлопал любопытными глазками Тишка. А вот за ним стоял тот, кого я совсем не ожидал встретить.

— Гордей Назарович?

Мужчина, чей взгляд метал молнии, прошел вперед. Каждый шаг юфтевый сапог походил на удар гонга. Думала, сердце выпрыгнет из груди, но нет. Он остановился напротив.

— Софья Алексеевна, голубка вы моя ненаглядная, у вас совесть есть? — не стал себя сдерживать пристав. — Смею в этом сомневаться.

— Простите, пожалуйста. Я должна была предупредить… Замоталась. Совсем забыла о времени.

Блеснувшие в глазах тетушки непролитые слезы, были подобны удару под дых. Ни криков, ни ругани. Будь Прохор Васильевич на ее месте, за уши бы оттаскал. И, честно говоря, правильно бы сделал.

Опустив голову, я тяжело сглотнула.

— Да, вы, барышня, околели совсем. Проходите, не стойте, — запричитала Глаша. — Ночь за окном, вьюга воет. Это ж надо… одной… А ежели б лихие людишки кошелька, не приведи господь, лишили? Али чего похуже? Ни за грош пропадать… Мы ж не ведали чего и думать. Вон, на прошлом годе, коляска соседушку нашу, Евдокию Афанасьевну, сбила. Хорошая женщина была, царствие ей небесное. А ежели б и вы… того? Инесса Ивановна недельный настой пустырника в себя влила. Велела Тишке мухой метнуться, Гордей Назарыча, ежели он еще в участке, к нам звать. Только собрались, и вы тут как тут. Эк неудобственно…

— Тетушка, простите меня, — подошла я к пожилой женщине, и тут же выдохнула с облегчением, когда она, поймав мою ладонь, прижала ее к своей щеке. — Думала, быстро управлюсь, а оно вон как…

— Понимаю я все, Сонечка. Дело молодое. Птичкой в клетке столько томилась, захотелось свободы, — Гордей, услышав ее слова, заметно пасмурнел. — Но, ежели куда отлучаешься надолго, хоть два слова…

— Все совсем не так, — закачала я головой. — Гордей Назарович, я, вместе с Дарьей Спиридоновой Колпаковой, ездила на станцию Котомяново, проведать Клавдию Никаноровну Тичикову. Ну, по нашим делам…

Пристав от удивления аж закашлялся. Согнулся пополам. И только сильный хлопок Глаши по широкой спине, помог ему не задохнуться.

— Клавдия Никаноровна, говоришь? — нахмурилась Инесса Ивановна. — Давненько я не слышала этого имени. Но да ладно, пойду к себе. Что-то голова разболелась. Тишка, подняться помоги.

Глаша тоже куда-то запропастилась. Вскоре в коридоре остались двое — Ермаков и я. Пристав уходить не спешил. Топтался на месте, сверля меня строгим взглядом.

— Каюсь, грешен сам. Мог бы уже понять вашу неуемную натуру.

Недоволен. Сердиться. Пришлось выдавить максимально заискивающую улыбку.

— Гордей Назарович, а не желаете отужинать? — и повысила голос. — Глаша, что у нас к столу?

Из кухни пришел ответ:

— Дык, ушица с осетром осталась. Мигом разогрею.

— Ну вот видите? Господин пристав, прекращайте дуться, соглашайтесь. А я клянусь, все-все вам расскажу.

— Благодарю покорно, я сыт. Да и час поздний, — все не желал уступать ни пяди своей гордости упрямый солдафон.

Но ничего. И не таких принципиальных убеждать приходилось.

— Это чем же? В обед щи трактирные по тарелке гоняли? Их же не пойми из чего готовят, а у нас все свежее, домашнее. Пальчики оближите. Чего еще желать? Да и не утерплю я до завтра, мне сегодня нужно с вами поговорить.

— Без ножа режете, Софья Алексеевна.

Гордей покачал головой, но уголок его губ дрогнул. Едва-едва. Не смотри я так пристально, не заметила бы. Но я смотрела. И заметив, почувствовала, как с души свалился невидимый груз.

Анализировать, почему для меня так важно одобрение или порицание моих действий приставом, я не стала, оставив это занятие на потом. Оправила юбку и повела блюстителя порядка в гостиную, где Глаша — благослови господь ее доброе сердце — уже успела накрыть на стол.

Рядом с озвученной ухой, запах которой, коснувшись моих ноздрей, вызвал бурление в голодном желудке, дымились лишь недавно покинувшие печь пирожки с капустой и яйцом. В центре стоял запотевший графин с квасом и два граненых стакана.

Тут бы и святой не устоял, что уж говорить о крепком мужчине, живущем бобылем и не привыкшем к подобным пиршествам?

Дождавшись, когда он утолит первый голод, я сложила ладони домиком и подалась вперед.

— Гордей Назарович, а что там насчет кольца Тичикова? Нашли?

— Да ежели бы, — махнул он рукой. — Иль брешет наш купец, иль не для продажи колечко прихвачено. К завтрему на Соломную скатаюсь, порыщу промеж лютейших в Китеже преступных элементов.

— Звучит занимательно.

Видимо что-то эдакое проскочило в моем взгляде или голосе, заставившее Гордея насторожиться. Сглотнуть.

— Место это гнилое, Софья Алексеевна. Не для юных барышень. Хоть режьте, с собой не возьму.

— Не больно и хотелось, — хмыкнула я, проглотив рвавшийся с губ смешок, вызванный тревожным взглядом Ермакова. Неужто боится, что настаивать начну? — А вот у меня есть, что вам рассказать.

Отложив в сторону пустую тарелку, Гордей вытер рот и откинулся на спинку стула.

— Весь в нетерпении.

Речь моя вышла сбивчивой. С перескоками от голого изложения нашего с Клавдией Никаноровной общения, на мои собственные мысли и ощущения от ее неоднозначной персоны. Благо пристав оказался слушателем терпеливым и ни разу не перебил.

— Чувствую, не ладно что-то с этой женщиной. Может за ней… присмотреть?

— Софья Алексеевна, пустое это. Вас чаем угостили, все честь по чести рассказали. А что не слишком любезна была с вами госпожа Тичикова, ну так понять ее можно. Судите сами — пришли к вам в дом две незнакомые барышни и с пустого места требуют душу им излить. А ежели их супруг ненавистный подослал? Другая на ее месте в шею бы гнала, а то и городового кликнула. Жизнь тяжела… Так у кого она легкая? Купец один в поле воин, а у нее за спиной родня.

— Родня, — задумчиво протянула я и внезапно осознала, что пазл сложился. Подскочила с места, заставив напрячься смаковавшего теплый пирожок Ермакова. Заметалась взглядом по сторонам. Но, быстро осознав, который сейчас час, вздохнула и вернулась на место. — Гордей… кхм… Назарович, я, кажется, все поняла.

— И что же вы поняли? — настороженно уточнил он.

— Вы только не ругайтесь. Пока ничего сказать не могу. Вдруг я ошибаюсь. Но одно несомненно — нам завтра кровь из носу нужно наведаться к мадам Жужу.

Глава 12 Где ночь полна сюрпризов

Гордей заметно нервничал.

Был напряжен. Поджимал губы. Хмурился. Даже на хрупкую девицу — от силы лет пятнадцати — которая трясущимися руками наливала нам чай, смотрел с подозрением.

Винить его было не за что. И так максимально пошел у меня на поводу.

Да, пытался отговорить. Очень настойчиво. Но, в конце концов, согласился сопровождать меня в «вертеп разврата» мадам Жужу.

О цели визита не допытывался, довольствуясь размытым «там поглядим». Сидел молча, дожидаясь появления хозяйки. А если и кипел от негодования где-то там внутри, внешне никак это не проявлял, позволяя мне собраться с мыслями.

Не то, чтобы я не потратила на это всю прошлую ночь и большую половину сегодняшнего дня, ожидая открытия салона. Мысленно взвешивала каждое сказанное слово. Задача стояла не из легких — поймать затаившегося Князя Тьмы. И словно чувствуя это, призрачная, словно туман, Алевтина, не отлипала от меня ни на мгновение.

Кружила над головой, пока я ехала в участок. Парила над полицейским извозчиком, который вез нас с приставом на Поткинскую. Вертелась у лица охранника, что вел нас через черный ход. И сейчас делала вид, будто изучает женский портрет, висевший на самом видном месте, в кабинете мадам Жужу.

Или — как по батюшке — Юлии Павловны Тюлькиной.

— Гордей Назарович, — прочистив горло, обратилась я к приставу. — Как думаете, какова вероятность, что жертв у нашего душегуба не четыре, как все считают, а намного… намного больше? Все же три года — немалый срок.

Серебряная ложечка выпала из рук девицы и, с пронзительным звоном, ударилась сначала о блюдце, а затем об пол. Взмолившись о прощении, она быстро подняла прибор и, позабыв поднос с чайником, помчалась к выходу. Пристав проводил ее удивленным взглядом.

— Отрицать не буду, Софья Алексеевна, сам о том полагал. Любля-то речка не глубокая, да течение у ней сильное. Много люда беззаботного, сказывают, за года унесло. Топи гиблые, опять же, чуть от Китежа отъедешь. И барышень одиноких, вольных взглядов, у нас полно. Учет им никто не ведет. Пропадет одна-другая. Кто ж их знает, авось в столицу укатили? То ли еще куда…

Не успел Ермаков закончить мысль, как с грохотом отворилась дверь. В кабинет, жестко вдавливая каблуки в потертый паркет, влетела его хозяйка.

Если в прошлую нашу встречу она предпочла образ скромной, жеманной барышни, готовой расстараться перед законом и поведать о своей почившей работнице все, что ей известно — и даже немножечко больше — сейчас перед нами был совершенно другой человек.

Распущенные волосы. Яркий макияж. Вульгарное красное платье, скинуть которое — дело пары секунд. Губы кривятся, подрагивают. В карих глазах плескалась откровенная злость. Прибавляющая и без того не сильно молодой — но сильно молодящейся — женщине лет эдак десять.

— Госпожа Тюлькина, — резко поднялся Гордей и вытянулся в струну. — Мое почтение.

— Ах, это снова вы? — процедила мадам Жужу, смерив сначала пристава, затем меня немигающим взглядом. Если и удивилась моему преображению и сменившим брюки юбкам, даже глазом не повела. — Я все рассказала в прошлую нашу встречу. Больше ничем помочь не могу. Ходите тут, рыскаете. А у меня порядочное заведение. Девочек всех распугали. Гости из-за вас уж больно взволнованы. Желаете меня в чем-то изобличить — пожалуйста, готова выслушать. А нет — извольте немедленно удалиться.

Воздух в кабинете так накалился, что его в пору было резать ножом. Глаза хозяйки метали молнии. Догадывается по чью душу? А может, дело в том, что кто-то слишком глубоко увяз?

Это и нужно выяснить.

Пристав здесь лицо, так сказать, подневольное. Зря я, наверное, с ним мыслями не поделилась? Стоит, бросает на меня вопрошающие взгляды.

А может и не зря…

Без доказательств, все мои подозрения — полная ерунда. Доводы, основные на криминальной психологии — тоже. Не заинтригуй я Ермакова, уперся бы, что тот бык, назвав все глупостями бабскими, и не пустил никуда. А мне во что бы то ни стало нужна была эта встреча.

Стряхнув с рукава платья невидимую пылинку, я не спеша поднялась.

— Юлия Павловна, простите, мы не были представлены друг другу в прошлую нашу встречу. Позвольте загладить вину? Меня зовут Софья Алексеевна Леденцова, судебный эксперт-криминалист. Я здесь по личной просьбе пристава…

Брови Гордея удивленно подпрыгнули. Затем свелись в одну ровную, толстую линию, напоминавшую перекинутый через реку мост. Лицо Тюлькиной же не выражало никаких эмоций. Только цвет изменился. На такой безжизненно белый, будто его покрыла рисовая мука.

— Что вам угодно?

— Всего лишь ответы на некоторые вопросы. Как оказалась, мы не все их успели вам задать.

Не скрывая злости, женщина фыркнула, тряхнула юбками. Но быстро смирившись с безжалостной судьбой, заняла высокое кресло. Схватила колокольчик с дубового стола. Тишину заполнил мелодичный звон. Дверь отворилась. С подносом в руках, вошла недавно покинувшая нас робкая девица.

Взгляд затравленный. То и дело, косится по сторонам.

Не в пример прошлого раза, мы с Гордеем устроились на диване. Он занял руки чашкой остывшего чая. Я свои сжала в замок. Алевтина зависла над подлокотником.

— Спрашивайте, что вас интересует, и оставьте нас уже в покое. Смерть Алечки стала для всех непереносимым ударом. Над нами словно навис злой рок… А ваше присутствие только все преумножает.

Пропустив ее слова мимо ушей, я изобразила понимающую улыбку. Прекрасно осознавая, что она не может ее не раздражать.

— Юлия Павловна, а не пропадали ли у вас часом работницы, за последние года три? Возможно, уезжали в другой город или повидать родных, не сказав ни слова?

Ну надо же, любительница театральных пауз. Вид делает, будто обдумывает ответ, а глазки так и бегают по комнате.

— Обычная история, — махнула она, наконец, рукой. — Ну так и мы никого силой не держим и учет не ведем.

Значит имен и точного количества мне не скажут. Ладно.

— И ничего подозрительного?

Девица, закончив наливать чай и раскладывать на столе блюдца с закусками, откланявшись, покинула кабинет. Тюлькина вальяжно откинулась на спинку кресла.

— Я довольно давно разучилась удивляться. К тому же, вы не первая. Посещали меня уже с подобным вопросом. Прошлый пристав, Салават Ефимович, все Князя Тьмы пытался поймать.

И усмехнулась, так цинично, что меня мороз пробрал.

— Думаете, он ошибался? Князя Тьмы не существует?

— И ему говорила, и вам скажу — пустое это, нечисть под лавками искать. Кому девки грешные сдались их жизни лишать? То заезжий кто-то шалил. Был и нету.

И с чего вдруг такая уверенность? Ладно, попробуем с другого бока.

— А скажите, не знаком ли вам Евлампий Евсеевич Тичиков?

— Милая барышня, кто в Китеже не слышал это имя? Один из добрейших и щедрейших мужчин. К слову сказать, наш постоянный гость. Платит исправно, девочек моих, что королев, на руках носит…

Тут я бы поспорила. Но не стала. Рано еще. Да и взгляд Гордея сделался хищным, как у ястреба.

В чем дело, я поняла, только услышав шум за дверью. Тяжелые шаги. Хриплое мужское дыхание. И взволнованный басовитый окрик:

— Юленька, свет мой!

Ощущения такие, будто сыграла ва-банк и сорвала жирный куш. Адреналин подскочил. Сердце затрепыхалось в груди, как пойманная в тиски птица.

Едва удержавшись, чтобы не сорваться с места, я вцепилась пальцами в юбки шерстяного платья. Движение едва заметное. Неуловимое. Но, тем не менее, привлекшее ко мне внимание пристава.

Мое же, в этот самый момент, было приковано к застывшей в дверном проеме, грузной фигуре купца Тичикова. Который до того удивился, встретив в доме терпимости недавнего знакомца Конюхова — и не одного, а с жинкой, да при полицейском мундире — что вид принял, будто муху проглотил.

— Богдан Тихомирович? Вы ли это? Не признал… — глазки-бусинки забегали, мазнули по сидевшей в кресле хозяйке кабинета, чья спина была прямее палки. Прищурились, поймав на себя мой взгляд. И совсем уж неприлично расширились, заметив висевшую на правом боку пристава кобуру с револьвером. — Это что же… Обман? Произвол? Честного человека решили по миру пустить….

Визг противный, раздражающий. Даже Гордей, не выдержав, сверкнул малахитовыми глазами, вскочил на ноги и положил ладонь на рукоять шашки.

— Любезнейший Евлампий Евсеевич, прекратите ломать комедию, — купец от такой наглости задохнулся, покраснел. Юлия Павловна возмущенно ахнула. А мне пришлось сжать губы, чтобы не разразиться глупым хихиканьем. — Полагаю, мне требуется представиться как должно. Мое имя Гордей Назарович Ермаков. Я пристав Мещанского полицейского участка. И в маскараде том был вынужден участвовать по долгу службы. Совершено злодейское убийство небезызвестной вам Алевтины Максимовны Немировской…

Призрак, услышав собственное имя, глухо завыл и подлетел к купцу. Просочился сквозь тучную фигуру, завернутую в длинную, меховую шубу, и вылетел со спины. Мужчина даже не покачнулся. Будто не заметил. Зато брови приподнялись в удивлении. Правда, очень быстро снова сошлись в одну хмурую линию.

— Померла, значится… Плакать не буду. Собаке — собачья смерть, — пробубнил он и едва не сплюнул под ноги. Но, видимо, вспомнил, что не на улице и, вроде как, приличный человек. — Юленька, рад был повидаться… Позже загляну.

— Куда ж вы так торопитесь, Евлампий Евсеевич? Только пришли, и уже прощаться, — отозвалась я с дивана. — Присоединяйтесь. Нам только вас и не хватало.

— Чегой-то я должен? — насупился Тичиков. — И без вас дел полон рот…

— А мы не задержим. Я историю вам с Юлией Павловной интересную расскажу, и ступайте на все четыре стороны. А не захотите слушать, Гордею Назаровичу придется в участок вас свезти. И допрос по всей строгости нашего справедливого закона учинить. Но разве ж оно вам надо?

Вот и купец решил, что не надо. Прошел в кабинет. Покрутился на месте, обдумывая, куда бы примкнуть свое мохнатое тельце. Но так как диван и единственное кресло были заняты, остался стоять позади хозяйкиного плеча.

Я осталась на месте. А пристав решил, что хватит с него, насиделся, прошел к закрытой двери и прислонился к ней спиной.

— Извольте поторопиться со своей историей, барышня, — холодно отчеканила госпожа Тюлькина. — И оставьте нас уже в покое.

— Не беспокойтесь, много времени не отниму, — я прочистила горло. — Как там начинаются эти истории? А, да! Жил да был некий господин. Состояние имел приличное. На золоте спал, пил и ел. Но рос без отца. Под строгим надзором властной маменьки. Держала она сына в ежовых рукавицах, изливая, как мне думается, некую обиду на почившего супруга. И отходить могла. И словом пристыдить за любое прегрешение против приличий. Даже жену для сына себе под стать нашла. Тоже женщину властную. Думающую, в первую очередь, о благе семьи. И в последнюю — обо всем остальном. Мало для кого жизнь в такой атмосфере могла пройти без последствий. Вот и у нашего господина стала жечь нутро черная ненависть. К женщинам. Он их за людей не держал. Самоутвердиться хотел. А для того пользовал беззащитных. Горничных, бланкеток. Колотил, издевался. Но держался. Напоказ свои садистские наклонности не выставлял… Ровно до того момента, пока три года назад его матушка не отдала богу душу. Тут-то руки и развязались. Жену господин опасался, но как маменьку не боялся. Женщин стал домой приводить. И до того привык к своей безнаказанности, что распоясался. Увлекся. Но тут барышня попалась уж больно похожей на мать. Блондинка с длинной косой. Лицо круглое, миловидное. На щеках ямочки. И приключилась у господина проблема деликатного свойства. Смею предположить, что в попытке выплеснуть гнев, он взялся за нож. А в процессе испытал небывалое воодушевление. С телом не стал бы заморачиваться. Ума бы не хватило. Но обо всем узнала жена. Она и предложила избавиться, утопив в Любле. Авось унесет течением, никто и не узнает. Но течением не унесло. Впрочем, какая разница? Убийцу толком не искали. Списали все на заезжего душегуба, и жизнь в городе опять потекла в старом русле. Что дальше было, знает только сам господин. То ли снова, через время, повстречал барышню, с похожими на матушку чертами. То ли воодушевление при первом убийстве было таким незабываемым, что не давало спать по ночам. В итоге, появилась вторая жертва. И снова из бланковых. А за ней по Китежу пошел слух о «Князе Тьмы». Жена поняла, что господин не остановится, покуда не будет пойман за руку. А это грандиозный скандал, что оставит неизгладимый отпечаток на ее добром имени. И решила порвать все связи. Предстать еще одной невинной жертвой кровавого тирана и сбежать к родне. Думается мне, верное решение. Да и принято вовремя. Ее супруга обязательно вывели бы на чистую воду… не попадись на его пути еще одна властная, охочая до денег женщина. Узнав тайну господина, она назвала свою цену. И, получив желаемое, начала ему помогать… Не правда ли, Юлия Павловна, все так и было?

В лице женщина не переменилась. Как сидела прямо, так и продолжала сидеть. Только губы еще сильнее поджала. И сбледнула… слегка.

— Что вы себе позволяете, милейшая? Пришли в мой дом и смеете меня в чем-то подозревать?

— К сожалению, вы правы, — притворно вздохнула я. — Весь этот рассказ одно сплошное предположение… Покуда пристав не возьмется за вас вплотную. К примеру, допросит молодую девицу, что наливала нам чай. Порасспрашивает о ваших пропавших работницах, которые, якобы, покинули Китеж, чтобы вернуться домой. Она же явно что-то знает. Сильно нервничает. Кем-то запугана… да?

— Вы в своем уме? — подскочила с кресла мадам Жужу и вцепилась в столешницу напряженными руками.

— Не нервничайте так, Юлия Павловна. Понимаю, мои слова вызывают у вас душевную неприязнь. Старый пристав был вам удобен. Глубоко не копал. А тут появляется выскочка, что действует без лишней бюрократии и отписок. Какая напасть… — мой голос сделался тверже, злее. — Лучше расскажите, как вы расправились с Алевтиной перепачканными по локоть в крови руками господина Тичикова? Полагаю, ей стали известны ваши тайны, и она пошла на шантаж. Помните, Гордей Назарович, выдранные страницы из личного дневника? Кажется, теперь мы знаем, кто первым нашел тот тайник. Да и табакерка со следами крови… Уж не вас ли, Евлампий Евсеевич, в последнюю встречу ею приложили?

— Что за небылицы вы тут несете! — голос Тичикова было не узнать. — Ересь! Бред!

Да и сам мужчина мало напоминал себя прежнего. Вошедшего в кабинет несколько минут назад. Лицо белее мела. Всего трясет. Пот стекает со лба и прямо на пол. Рука прижата к груди.

— Господин Тичиков, хотите сказать, что оказались здесь сегодня по зову сердца, а не получив письмо от Клавдии Никаноровны, о двух подозрительных девицах, что посетили ее вчера и задавали… неудобные вопросы? Решили просить помощи у сообщницы? — я поднялась с дивана, демонстративно отряхнула руки и повернулась к Ермакову, разглядывающему меня каким-то новым, нечитаемым взглядом. — Гордей Назарович, ну чего вы стоите? Дело раскрыто.

Как я и надеялась, слова возымели эффект разорвавшейся бомбы. Купец резко покраснел. Рванул на груди шубу, выхватил из-за пазухи длинный нож, оскалился и бросился на меня.

— Евлампий Евсеевич, — завизжала не обделенная мозгами хозяйка кабинета. — Молю, не поддавайтесь!

— Ах, ты ведьма проклятая! Убьююююю…

Как любил повторять мой дед Прохор Васильевич: «Драка — не женское дело. Но если уж ввязалась, пихай и беги быстрее ветра, Сонька. В ногах твое счастье».

Ни улица, ни университетский курс самообороны первоклассного бойца из меня не сделали. Зато научили быстрой реакции. Так что атака разъяренного купца пришлась аккурат на пустое место.

Я успела отскочить, но была схвачена не менее ловким приставом. Который, толкнув меня себе за спину, произвел в воздух два предупредительных выстрела.

— Бросай нож, застрелю! — грубый, командный голос Ермакова был подобен звону набата, и поверг в шок, без приуменьшения, всех обитателей борделя.

Даже я вздрогнула и вытянулась по струнке. В коридоре послышались крики, топот ног. Кто-то отчаянно звал городового. Мадам Жужу схватилась за сердце прежде, чем расстелиться на полу, изобразив обморок.

И только господина Тичикова не проняло.

С перекошенным от ненависти лицом, он жутко завыл, снова замахнулся ножом и бросился к нам, едва не влетев в Гордея. Благо тот успел оттолкнуть меня, нырнуть под купеческую руку и поставить подножку.

Раздавшийся грохот, когда грузное тело встретилось с полом, своей мощностью, мог бы посоперничать с раскатом майского грома. А последовавший за ним рев, вызванный действиями пристава, оседлавшего необъятную спину Евлампия Евсеевича, напоминал сигнал тепловоза.

И первый, и второй звуки сотрясли здание.

Пока Ермаков, приглушенно ругаясь, заламывал купцу руки, я рванула к окну. Сорвала прочный шнур, крепивший шторы, и кинулась помогать связывать толстые запястья.

— Софья… — заскрипел зубами злой и запыхавшийся Гордей. — Вы… да я вас…

— Потом поблагодарите, — отмахнулась я. — Нужна записка. Улики…

Краем глаза я заметила, как пришедшая в себя госпожа Тюлькина отползает в уголочек. Устроилась удобно. И, прижав ладони к груди, затихла как мышка.

Надеешься, что о тебе забудут, стерва? Зря. Не забудут. Уж я постараюсь…

Рука нырнула в карман толстой шубейки. В правом — пусто. А вот в левом нашелся клочок бумаги, развернув который я едва не застонала.

Купец продолжал рычать и брыкаться. Из-за нервного перенапряжения буквы прыгали перед глазами. При всем желании не прочесть.

— Гордей Назарович, — протянула трясущуюся руку. — Взгляните.

— Все как вы и сказали, Софья Алексеевна, — после небольшой паузы, кивнул он. — От жинки письмецо. Бесовское отродье. Семейство душегубов. Ну ничего. Всех на каторгу свезут.

За дверью раздался пронзительный свист и в кабинет вломились всполошенные полицейские. Заозирались по сторонам. Смерили меня грозным взглядом. Но, видимо, узнав Гордея, бросились помогать.

— Хватайте ее, — ткнула я пальцем в мадам Жужу, что под прикрытием всеобщей шумихи, принялась красться к выходу.

— Не имеете права! — прижалась она к стене. — Меня оклеветали. Я буду жаловаться…

Возмущения не возымели успеха. Стоило приставу окинуть ее хищным прищуром, тут же смолкла и сдалась.

— Юлия Павловна, изволите пойти с миром, или вас тоже надобно связать?

— Не надобно, — тяжело сглотнула. — Я сама.

— Вот и замечательно, — положив записку в карман, Гордей поднялся, протянул мне руку и помог встать на ноги.

— В Мещанский участок их, ваше благородие?

— Так точно, — кивнул пристав. — Да передайте Стрыкину, нещай в сибирке запрет до рассвета. С утреца навещу.

— Гордей Назарович, зачем же ждать? — поинтересовалась я, когдав кабинете мы остались вдвоем. — Может прямо сейчас и допросим?

— Экая вы нетерпеливая, Софья Алексеевна, — усмехнулся он. — Не дело тут спешить. Да и время к ночи. Домой вас свезу. Инессе Ивановне в руки передам. Но прежде поведайте… что вы, к лешему, здесь учинили?

Пока я обдумывала ответ, который бы мог удовлетворить жаждущего объяснений пристава, он сам занял место напротив. Хитро прищурился, скрестил руки на широкой груди и оперся на край стола.

— В криминалистике, Гордей Назарович, это называется «ловля на живца», — я осторожно подбирала слова, чувствуя, будто иду по скользким камням через бурную реку. — Что, в сути своей, ничто иное, как психологический прием, где с помощью искусственного создания доказательств обвинения, мы вывели подозреваемого на чистую воду. Нападения на представителя власти, письменных доказательств причастности супруги господина Тичикова к совершенным им преступлениям, а также орудия убийств — уверена, Поль Маратович, изучив нож, это подтвердит — вполне достаточно для вынесения обвинения. Останется грамотно провести допрос, пригрозив казнью, но пообещать заменить ее каторгой, если обвиняемый сдаст своих подельниц и расскажет, куда спрятал тела других жертв. И с чистой совестью можно закрывать дело.

В лице Ермаков не изменился. Но ложное впечатление невозмутимости развеял резко дернувшийся кадык.

— А ежели бы у вас ничего не вышло?

— Я предпочитаю мыслить позитивно.

Мужчина устало прошелся пятернею по растрепанным волосам и вдруг коротко хмыкнул.

— Опять ваши немецкие журнальчики, Софья Алексеевна?

— Они, — бодро кивнула я, сама едва сдерживая рвущийся наружу смех. — Просто кладезь полезных знаний.

Не знаю, поверил ли мне Гордей, но допытываться не стал. И на том спасибо.

Чувствуя себя так, словно пробежала марафон, я сомневалась, что смогла бы внятно объяснить ему внезапное превращение юной «уездной» барышни, в специалиста по криминалистике. А попаданка из двадцать первого века, к тому же видящая призраков — история, мягко говоря, неубедительная. Изъезженный сюжет бульварных романов…

— И все же, Софья Алексеевна, как вы разгадали эту загадку? Неужто супруга господина Тичикова оказалась так болтлива?

— Клавдия Никаноровна не обмолвилась ни словом. Это все благодаря вам.

— Мне? — а вот теперь он откровенно опешил. Выпучил глаза. Кажется, на мгновение, забыл, как дышать.

— Понимаете, когда собираешь пазл, самое главное — правильно пристроить все кусочки. И в этом помогают изображенные на них обрывки общего рисунка. Вот и в моей голове появился этот рисунок, благодаря вам, — да, я откровенно льстила, но… заслужил. — Стоило вам, Гордей Назарович, упомянуть господина Тичикова и родню в одном предложении, как я, наконец, сложила одно с другим. Отдаленная схожесть женщины на фотографии в доме Клавдии Никаноровны с найденными жертвами. Нежное отношение супруги господина Тичикова к ней. А все остальное: психология — маньяков. В нашем случае имеет место ярко выраженная гомицидомания^[13]. Тут все как по учебнику, начиная от легкой возбудимости, агрессии по отношению к женщинам, в общем, и внешне напоминавшим мать, в частности, жизнь в неполной семье с авторитарным воспитанием…

— А это как стало известно?

— Ну, с маменькой Евлампия Евсеевича я, конечно, знакома не была. Зато супруга его оказалось невероятно властной женщиной. Такая не стала бы уважать кого-то менее авторитетного. Similis simili gaudet^[14]. Как у нас говорят — рыбак рыбака…

В зеленых глазах пристава, в устремленном на меня пристальном взгляде, промелькнула тень уважения. Даже стало не по себе. Потупилась, щеки загорелись. Пришлось поспешно отвернуться и сделать вид, что снимаю прилипшую к рукаву платья нить.

— Нет более увлекательнее занятия, нежели следить за ходом ваших уникальных мыслей, Софья Алексеевна. Одного не разумею, как вы узнали о Юлии Павловне?

— Это было скорее предположение, связанное с той рекламой, что господин Тичиков сделал ей, когда мы были у него в гостях. Удивительное расположение к женщине, когда о всех остальных он отзывался либо дурно, либо никак. Вот я и решила проверить. А на ловца и зверь…

Ухмыльнувшись, он поаплодировал.

— И здесь сыграла ваша поистине невиданная удача.

Дело было раскрыто. Преступник схвачен и помещен в камеру. По всем классическим канонам история подошла к концу. Вот только призрак Алевтины даже и не думал засиять подобно солнцу и, как в фильмах, вознестись на небеса.

Все то время, что Гордей высматривал извозчика, пока я мерзла у крыльца «логова разврата», она летала рядом. То протяжно выла, то меланхолично вздыхала.

Поинтересоваться прямо, чего еще ей от меня надо, я пока не могла. Но твердо для себя решила — вернусь домой, останусь одна и задам прямой вопрос. Не отвертится.

Ладно еще новая реальность и окружение — к этому я успела худо-бедно привыкнуть и даже полюбить. Но совсем другое, получить в вечные спутники назойливого призрака. А если к ней присоединится еще один? А за ним другой? Кто бы не следил за мной там наверху, знай, я на это не подписывалась.

— Софья Алексеевна, вы уж не взыщите, потесниться нам придется, — вырвал меня из невеселых мыслей Ермаков, прежде чем взять под руку и подвести к стоящей за углом пролетке. — Экий дубак. Даже ваньки^[15] по домам греются. Кой-как нашелся…

Из темноты внезапно выехал полицейский экипаж. Открылась дверь. Показалась рыжая голова бледного, как хрустящий под ногами снег, Яшки.

— Гордей Назарович! — И только глазища выделялись темными пятнами, заблестевшими от возбуждения, стоило ему отыскать фигуру пристава. — Слава богу, успел.

— Чего стряслось?

— Срочно в участок вам надобно, Гордей Назарович. Купец энтот, вами пойманный, шуметь изволит. Угрозами сыплет, с городничим повидаться требует. Кричит, не отпустим, он до самого царя дойдет, никому несдобровать. А мадам Жужу сообщить что-то срочно желает. Пренепременно вам.

Ермаков скрипнул зубами. Звук вышел протяжным, отчетливым. Зря он так их не бережет. Сомневаюсь я что-то в местных стоматологах. Кстати, тоже задача — выяснить уровень текущей медицины. Что доподлинно известно — антибиотики еще не изобрели. Как-то вот совсем не хочется ничем болеть.

— Гордей Назарович, вы обо мне не беспокойтесь, поезжайте, — поспешила я облегчить муки совести пристава, — Отсюда до моего дома — рукой подать. А для вас лишнее время, большой крюк. Лучше поторопите Поля Маратовича с заключением по ножу. И господина Тичикова обследовать прикажите, на предмет царапин или ран от удара табакеркой.

Не сильно успокоили Ермакова мои слова. Но, видимо, деваться было некуда. Поморщился, едва слышно выругался. Стряхнул снежинки с рукава темного кафтана и бросил на возвышавшегося над нами извозчика хмурый взгляд.

— Барышню до дома домчишь. Головой отвечаешь.

— Будет исполнено, ваше благородие. Никуда не сверну.

— А пассажир? — кивнул Гордей на притаившийся в уголке пролетки черный куль.

— Так господину, хорошему, тоже до Кривоколенной надобно. Уж свезу…

Господин и вправду оказался «хорош». Стоило приставу подхватить меня за талию и усадить на обитое красным сукном сиденье, укрыв сверху меховой накидкой, как в нос ударил кислый запах перегара. И такой мощный, что не сиди я уже, свалил бы с ног.

Лошади тронулись с места. Коляску закачало, как на волнах.

— Гордей Назарович, я завтра к вам, с утреца, — помахала рукой отдалявшейся фигуре. — Прошу, дождитесь меня к допросу.

Ветер донес до уха отрывистый смех. И вот пойми, то ли принадлежал он приставу, то ли показалось…

Гул в ушах, стук копыт по мостовой, перезвон колокольчиков — оказались до того убаюкивающими, что я не заметила, как заклевала носом. И только встрепенувшийся сосед — громко закряхтевший, решивший поменять бок, к которому привалился — заставил вздрогнуть.

— Ой, простите.

— Софья Алексеевна? — раздался рядом смутно знакомый запинающийся голос. — Вы ли это?

Признаюсь, я не сразу его узнала. Голос показался знакомым и только. Но стоило мужчине стащить с головы черную накидку, и пройтись ладонью в овчинной рукавице по примятым волосам, как я удивленно захлопала глазами.

— Ефим Ефимович?

С нашей последней встречи отчим моего несостоявшегося жениха несколько изменился. Все та же седина, уныло обвисшие усы. Вот только бледное, уставшее лицо и ввалившиеся глаза, густо обведенные черными кругами.

Так и не скажешь, что передо мной муж вдовой графини. Весь помятый. Дорогое пальто в грязных пятнах, будто его где-то валяли. И исходящий от тела удушливый, кислый запах, способный даже лошадь свалить с ног.

— Какая неожиданная встреча, — искренне подивился он. — Вот уж кого не чаял, не гадал здесь встретить.

И вправду, занятный пассаж.

Мне не должно было быть дела, до постороннего, в общем-то, мужчины. Но, учитывая, что в округе из всех общественных мест — только булочная купца Камзолкина и бордель мадам Жужу. Не профитроли же он, право слово, в таком состоянии покупал? Тем более что заведение, ввиду позднего времени, уже закрыто.

Алкоголь редко шел рука об руку с логикой. А потому Ефиму Ефимовичу до таких мелочей не было никакого дела. Он продолжил взирать на меня с добродушной улыбкой. Изредка икая и поправляя стоячий воротник.

— Наслышан, вы Сереженьке нашему на дверь указали. Помолвку надумали разорвать? Напрасно, ох, напрасно…

— Почему же?

— Долгий это разговор, — покачал он головой. — А мы без малого у дома. Ежели только остановить загодя, по парку прогуляться. Ветерок, благо, утих.

И вправду, пролетка летела словно выпущенная из ружья пуля. Извозчик, явно вдохновленный наставлением Гордея, яростно понукал лошадей. Вот показался небольшой парк. Названный Кривоколеным, как и улица, на которую он выходил. И где соседствовали наш с тетушкой дом и Бабишевский особняк.

С одной стороны, разговаривать с нетрезвым мужчиной большого желания не имелось. С другой — это ж сколько вопросов я могу ему задать?

И по поводу пасынка его, что внезапно, с бухты-барахты, воспылал к барышне Леденцовый пылкой страстью. И про роковой для убиенной Сонечки праздничный обед.

Я кивнула. Ефим Ефимович, пытаясь впечатлить меня молодецкой удалью, стащил рукавицу, засунул пальцы в рот и издал совсем не соловьиный свист. Даже парящая над нами Алевтина встрепенулась.

— Голубчик, попридержи коней, мы с барышней прогуляться изволим.

Опешивший извозчик натянул поводья. Бросил на меня вопросительный взгляд.

— Действительно, метель утихла. Вечер чудный. А мы с господином Борниковым хорошие соседи, так что все в порядке.

Одарив хмурого мужчину рублем и вежливой улыбкой, я, с его помощью, выбралась из коляски. Проигнорировав неуклюже подставленный локоток покачивающегося спутника, прошла вперед.

— Ефим Ефимович, как хорошо вы помните обед в честь нашей с Сергеем Даниловичем помолвки? — полюбопытствовала я, стоило нам с Бортниковым выйти на протоптанную дорожку, где справа росли высокие ели, а слева — тек наполовину заледеневший ручеек. — Тот самый, где я так неудачно ударилась головой, из-за чего забыла большую часть своей жизни.

Мужчина шел следом. Покачиваясь так, что не умей он ловко пользоваться тростью, в которую вцепился, как в любимую жену, пришлось бы тащить его на спине. А это, при существенном различии наших габаритов, непосильная для меня задача.

— Отчего ж не помнить? Помню, — раздался в холодной тишине его скрипучий голос. — Я, право, выпил тогда лишку, но какое же несчастье… Торжество в самом разгаре, а виновницы и след простыл. Сереженька кинулся искать и нашел. На полу. Без чувств. Испужали вы нас, милая Софья Алексеевна. По сей день душа не на месте.

— Ефим Ефимович, а кроме меня, никто тогда из гостиной не выходил? Ну так, чтобы надолго?

— Да как будто бы нет, — поравнявшись со мной, пожал он плечами. — Однако, к чему ж эти тягостные воспоминания? Было и прошло. Вам, барышня, о жизни семейной заботиться след. А память… память — дело наживное. Я обещал сказать и скажу — напрасно вы, Софья Алексеевна, Сереженьку отталкиваете. Достойнее мужа — не сыскать.

И пальчиком указательным в небо погрозил. Мол — «ай-я-яй, какая негодница ты, Соня». Ну, сейчас начнется. Сереженька и швец, и жнец, и на дуде дудец. И ведь не поспоришь. Кто же в здравом уме с пьяными спорит?

— Простите, Ефим Ефимович, но напрасно или нет — это мы с Сергеем Даниловичем сами решим.

— Сама… сами. Что за младь нынче пошла? Самостоятельные… — он тряхнул головой, и так лихо, что едва не свалился в ближайший сугроб. Благо я успела схватить за предплечье и удержать. — Вы, голубушка, не глядите, что Сереженька горяч нравом. Добрейшей души он человек.

— Дело не в Сергее Даниловиче, Ефим Ефимович. Я охотно верю, что он идеален, просто я…

— Так дело в долгах его покойного батюшки? Тут тоже не об чем беспокоиться. С вашим наследством мы непременно выплатим все, до гроша.

А вот теперь пришла его очередь удерживать меня от падения. Справился Бортников прекрасно. Будто не заметив моего замешательства, все же заставил взять себя под локоток.

Картинка в голове складывалась все отчетливее. Миллионщик оказался липовым. Предложенный брак — мезальянсом. Причина которого была банальнее некуда — мое приданое.

А не Сергей ли в меня стрелял? Впрочем, зачем? Мы еще не женаты, а значит — моя смерть не приумножит его материальное состояние.

Ефим Ефимович, меж тем, не унимался.

—…зато он души в вас не чает. Сонечка то, Сонечка это. Все уши нам с его маменькой о вас прожужжал. Женитесь — на руках носить будет. А титул? О титуле вы подумали?

Последнее, о чем я сейчас думала, это о титуле Бабишева. Но не заявлять же об этом его отчиму?

— Ефим Ефимович… — умоляюще протянула я.

— Не думайте, Софья Алексеевна. Сереженька не просил меня с вами говорить. То истинно мой порыв. Вы не найдете никого лучше. Купите — возможно. В конце концов, все, что у вас имеется — это лишь ваши деньги.

Ох, а вот сейчас обидно было. За милую домашнюю Соню. И почему-то одновременно смешно.

— А как же моя безупречная репутация? — не удержалась я от шпильки.

— После нынешнего вечера? — пьяно усмехнулся он, приподняв седую бровь. — Прошу покорно, любезная барышня, но рот на замке я держать не стану… Ежели вы, разумеется, мненьице свое не перемените…

Черт возьми, а ведь казался приличным человеком. Безобидным седым стариком. Вот и верь после этого людям. Благо и у меня в рукаве козырь имелся.

— А если и я, Ефим Ефимович, не промолчу? Как думаете, что скажет Акулина Никитишна, узнай, что вы провели полночи на Поткинской, в «веселом» доме известной в узких кругах мадам Жужу? А что скажут ее подруги-приятельницы? Не отвернутся ли?

Бортников вспыхнул, как зажженная спичка. Покраснел. Глаза вылупил. Задышал с трудом. Отбросил мою руку, словно ядовитую змею и отошел на шаг. Желваки заиграли на преобразившемся лице. Пожелтевшие зубы оскалились. Заскрипели.

Внезапно нахлынуло понимание, что мужчина пусть и стар, но не хрупок. Выше меня ростом. Широк в плечах. Стало не по себе.

Словно что-то почувствовав, плывущая за нами Алевтина завыла, как волчица по волчонку. Завертелась юлой, из-за чего снег вдруг поднялся в воздух. И вихрем пролетела сквозь застывшего, будто статуя, Бортникова.

От порыва ветра, его помятое пальто разошлось на груди. С шеи, на которой блеснул плохо выглядящий порез, сорвало цепочку и бросило к моим ногам. Наклонившись, я взяла ее в руку и поднялась. С цепочки свисал мужской золотой перстень, с внушительным бриллиантом.

Знакомая вещица. Узоры эти… необычные. Где-то я их видела. Но где?

Понимание пришло внезапно. Обрушилось, как снежный ком на голову, заставив охнуть.

Это… это же то самое кольцо.

Видимо, я не смогла сдержать реакции и что-то отразилось на моем лице. Что-то очень сильно испугавшее мужчину. Заставившее его судорожно сглотнуть. Протрезветь. Начать озираться по сторонам. А убедившись, что никого-то рядом нет, немного успокоиться.

Подняв трость, он скрутил набалдашник и бросил его на землю. Ударившись о камень, тот зазвенел. Сверкнула вырезанная на нем пасть льва. Вроде у Сергея был такой же?

Обдумать эту мысль я не успела. В грудь уперлось дуло спрятанного в трости пистолета.

— Эх, не хотел же еще один грех на душу брать…

Сердце колотилось так, словно я твердо решила взять золото в коротком забеге. Дыхание убыстрилось с ним в такт. Меня трясло, и отнюдь не от холода. Причиной этих симптомов была животная паника. Ведь я слишком хорошо знала, что последует дальше.

Выстрел…

Как тот, что забрал мою прошлую жизнь. Или тот, что оборвал существование благовоспитанной Сони.

Видимо, удача, второе имя которой «быстрая реакция», решила, что на сегодня с нее хватит. А потому, стоило мне уклониться и рвануть к ближайшему дереву, как раскатистый грохот сотряс ночной воздух, а плечо обожгло острой болью. Пуля прошла по касательной.

Слишком громко. Даже если предположить, что в Соню на торжественном обеде стреляли из этой, или в точности повторяющей ее трости — звук не остался бы не замеченным. И, без сомнений, привлек бы к себе ненужное внимание.

— Ефим Ефимович, вы что, белочку словили? За что вы хотите меня убить?

Если останусь жива, надо будет попросить Поля Маратовича провести баллистическую экспертизу. Сверить калибр…

Господи, о чем я только думаю?

Призрак честно пытался мне помочь. Кружил вокруг своего убийцы. Пугал протяжным воем. Но в отличие от прошлого раза, когда ему хватило энергии создать порыв ветра, сейчас все усилия были тщетны.

— Слыхал я о вас, да не думал, что это вы. У Юленьки девки всякое балакают. Что барышня молодая с приставом к ним ходят, выспрашивают, нос куда не надо суют…

Бортников, использовав единственный шанс на выстрел, выбросил в снег ненужную трость и вытащил из-за пазухи длинный нож с натертым до блеска лезвием.

— Не надо, говорите… А куда, по-вашему, надо, Ефим Ефимович?

Рана на плече была не слишком болезненной, видимо сказывался адреналин, но тело она подкосила. Голова закружилась, усталость навалилась, того и гляди упаду в обморок. А в таком состоянии, да еще и с моими юбками, бежать — не вариант. Бортников хоть и стар, был ловок как черт. Поймает.

Обхватив ладонью кровоточащее предплечье, я из последних сил рванула к следующей, более густой ели. Но затаиться не вышло. Во-первых, лед отчетливо хрустел под ногами. А, во-вторых, парк был не слишком густым и освещался уличными фонарями.

Мужчина, не торопясь, приближался.

— А никуда. Дома сидеть бы вам, Софья Алексеевна, чаи с тетушкой хлебать. Глядишь, целее были бы.

Остановившись неподалеку. На расстоянии вытянутой руки. Бортников замахнулся. Я закричала. Не чувствуя тела, все же умудрилась сесть, сделать подсечку и отползти.

— Вот же… паскуда! — закряхтел он, приземлившись в сугроб.

Внезапно, со стороны дороги, послышался шум. Кони заржали.

— Оттуда выстрел… — я узнала голос извозчика, что подвез нас с Ефимом Ефимовичем до парка и поползла туда, откуда он раздавался. — Барышня кричала, ваше благородие. Вот вам крест!

Из пролетки на снег спрыгнул мужчина в длинном кафтане. Поднял пистолет и выстрелил вверх.

— А ну стой! — зычный рев Ермакова был подобен каплям прохладной воды в засушливой пустыне. Кусочку торта, после жесткой недельной диеты. Теплому одеялу в холодный день. — Стрелять буду!

Бросив взгляд туда, где только что находился Бортников, я едва не вскрикнула. Мужчины и след простыл.

— Осторожно, Гордей Назарович, — закричала я из последних сил. — Где-то здесь прячется убийца Алевтины…

Услышав меня, пристав бросился вперед, упал на колени, схватил за талию, помог подняться. Но стоило мне увидеть замаячившую за его спиной тень, как я оттолкнула мужчину в сторону, а сама снова упала на землю.

Лезвие ножа не успело коснуться ни Гордея, ни меня. Бортников, лишившись эффекта внезапности, прекратил осторожничать. Завращал бешеными глазами, снова замахнулся и бросился грудью на пристава.

Мое сердце пропустило удар, когда Гордей все-таки увернулся. Зашел за спину, умелым захватом вывернул старику руку. Да так, что она чуть с хрустом не вылетела из плечевого сустава.

Нож полетел на землю. Ефим Ефимович запрокинул голову и истошно заорал.

Надев на него наручники, по внешнему виду больше напоминавшие миниатюрные кандалы, Гордей затолкал мужчину на сиденье пролетки и приказал извозчику стеречь. Затем вернулся ко мне, помог подняться и начал осматривать. Лицо, шею, руки… Увидев рану на предплечье — побледнел. А вот мне наоборот, как-то резко стало жарко от его взгляда. Как от той печи, что каждую зиму растапливал мой дед.

Никогда не считала себя слабой нервами, но сейчас, когда опасность миновала, я не сдержалась, шагнула к Ермакову и обняла. Не ждала ничего в ответ, но внезапно мне на плечи нерешительно легли его широкие ладони.

- Софья Алексеевна, да, как же так? — угрюмо покачал он головой, прежде чем вглядеться в мое лицо и стереть с моей разбитой губы каплю крови. — Ни на миг нельзя оставить без присмотру.

Стащив в себя кафтан, он набросил его мне на плечи.

— Спасибо, — выдохнула я, зарываясь поглубже в теплую ткань, пахнувшую знакомо… морозной свежестью и ваксой.

— Вы ранены, без сил, — заметил очевидное Гордей. — Прошу простить, но пролетка занята. Если позволите, я отнесу вас на руках до дома.

Отчего ж не позволить? Тем более, что идти всего-ничего. А мужчина он, на вид, крепкий. Но не успела вымолвить ни слова, как меня подхватили под спину и ноги и понесли.

Стало так хорошо, что я забыла и про боль, и про холод, и даже пережатый ужас. Плывшая над нами Алевтина тоже выглядела не в пример спокойной.

— Гордей Назарович, а как вы здесь? Откуда узнали?

— За то надобно благодарить госпожу Тюлькину. Пожелав снять с себя часть вины, она объявила, что в кончине госпожи Немировской, по всему выходит, повинен старый Алевтины Максимовны полюбовник — Ефим Ефимович Бортников. Муж вдовой графини, ее сиятельства госпожи Бабишевой. Я признаюсь, не придал этому значение. Они зачастую, стоит их прижать, титулами жонглировать начинают. Однако одна из ее девиц, прибывшая в участок для допроса, сообщила, что господин Бортников весь сегодняшний день провел в их заведении. Она лично проводила его, подгулявшего, до пролетки, и видела, как я после усадил туда же незнакомую ей девиц… кхм… вас, Софья Алексеевна. Признаюсь, сердцу стало неспокойно. Однако ж уверенности не было, а потому никого с собой не взял. В раз вернулся обратно. Гляжу — навстречу едет знакомая коляска. Извозчик признался, что высадил вас в парке. Вы, вроде как, вознамерились пройтись.

— Гордей Назарович, вы — мой герой!

Он прищурился, усмехнулся.

— Польщен. Но и вы, госпожа Леденцова, полны скрытых талантов. Это ж надо, за одну ночь двух душегубов изловить. Ежели б мои орлы таким пылом и умом обладали — Китеж в миг бы очистился от всяких криминальных элементов.

Мы с приставом почти приблизились к порогу нашего с тетушкой дома, как вдруг призрак отстал. Его цвет, из дымчато-серого стал почти полностью прозрачным. По бесплотному телу пошли волны. На меня уставился испуганный взгляд.

Кажется, я раньше Алевтины поняла в чем дело. Подняла ладонь, что покоилась у Гордея на плече и помахала. Махала-махала, пока она не растворилась в дымке ночи.

Вот и еще одна история подошла к концу.

— Как хорошо то, что хорошо кончается, — улыбнувшись пробормотала я. — Да здравствует полиция!

Ермаков услышал.

— И вы, Софья Алексеевна. Полиция и вы!

Эпилог. Все или не все…

Пять дней спустя

— Осторожно, любезный, не поцарапайте штатив, — прикрикнула я, заметив, как один из нанятых Тишкой грузчиков неловко поскользнулся на парадном крыльце. — Он стоит больше, чем ваше месячное жалование.

Опередив мужчин, я схватилась за ручку. Открыла тяжелую дверь, ведущую в Мещанский участок.

— Заносите!

И подпирала ее спиной, пока возглавляемая мною небольшая процессия, не оказалась в хорошо протопленном помещении приемного отделения. Где нас уже ждали Яшка, Стрыкин, Поль Маратович и еще несколько пар полных удивления глаз.

— Софья Алексеевна, мое почтение! Какая радостная неожиданность! — всплеснув руками, Лавуазье приблизился и припал поцелуем к моей ладони. Затем выпрямился и впился взглядом в дощечку с объективом, что держал один из прибывших со мной мужчин. — Неужели это то, что я отказывался представлять даже в самых смелых своих фантазиях?

Его глаза высекали искры, а без того сильный французский акцент, стал еще отчетливее.

— Именно, Поль Маратович, — улыбнулась я. — Вспомнив ваши сетования по поводу отсутствия этой важной, я бы даже сказала — необходимой, для безупречной работы криминалиста вещицы, я обратилась в единственное в городе фотоателье. Они как раз приобрели новенький фотоаппарат производства Варнеке. И были счастливы продать его мне по более выгодной цене. А заодно и подробную брошюру по использованию, чтобы вы могли изучить ее вдоль и поперек.

— Я? — мужчина опешил, сделал нетвердый шаг вперед и схватился за сердце. — Ce n’est pas vrai!^[16]

— Разумеется, вы, — улыбнулась я, заметив отделившуюся от дальней стены тень, смутно напоминавшую плечистую фигуру пристава. — Я слышала, что фотография — очень кропотливая и сложная работа. Вряд ли Гордей Назарович доверит ее кому-то еще.

Лавуазье мои слова невероятно польстили. Лицо разгладилась, грудь выпятилась колесом.

— Яшка, пес шелудивый, довольно хлопать глазами. Проводи добрых людей в мой кабинет.

— В медицинскую али в холодную? — полюбопытствовал рыжий парень, внимательно разглядывая причудливый предмет.

— Я тебе дам, в холодную, дурья твоя башка! Прошу простить, Софья Алексеевна, — он небрежно кивнул мне и махнул грузчикам. — Господа, извольте следовать за мной.

Любопытство, порок присущий всем без исключения, даже полицейским. За Полем Маратовичем, громко топая сапогами, увязались его сослуживцы. Вскоре приемное отделение опустело. Осталась только я.

— Смею предположить, от вас, госпожа Леденцова, нам нынче никуда не деться.

А нет, не только… Очень хорошо.

— В самую точку, господин пристав, — ответила я, с трудом подавив непрошеную улыбку. — Я и мои скромные знания, готовы с утра до ночи служить Китежу, стране и государю.

А вот Гордей улыбку сдерживать не стал.

Отворив дверь своего кабинета, он пригласил меня войти. Учтиво придвинул стул. А сам устроился напротив, за деревянным столом, с зеленой суконной поверхностью.

Неужели еще недавно я считала это помещение мрачным и нелюдимым? Сейчас мне здесь было комфортно и уютно, как нигде.

С интересом разглядывая внушительную фигуру в ладно сидящей полицейской форме, мужественное лицо, с мелкими морщинками в уголках глаз, я вдруг почувствовала, как щеки опалил густой жар.

Всего пару недель назад мы сидели здесь и сверлили друг друга оценивающими взглядами. Он — обвинитель, я — подозреваемая. А сейчас…

Как же быстро бежит время.

— С наступающим вас Новым годом, Гордей Назарович.

— Благодарствую, Софья Алексеевна. И вас с грядущим, — пристав откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и прищурился. — Однако ж, не знал, что ваша тетушка так скоро отойдет от пережитого ужаса и выпустит вас в свет.

— Поверьте, она и не думала отходить. Даже подговорила Модеста Давидовича назначить мне постельный режим. Пришлось вступить в сговор с Глашей и Тишкой, чтобы сбежать, — нервно прыснула я, представив скандал, что ждал меня по возвращении домой. — Но я не могла иначе.

— Ах, да! Фотоаппарат, — кивнул Гордей. — Премного благодарен за такой щедрый подарок. Это, право, лишнее…

— Скажете тоже, господин пристав — отмахнулась я. — Никакой это не подарок.

— Нет? — удивленно приподнял он правую бровь.

— Нет. Это взятка. И не смотрите на меня так возмущенно, мне не стыдно, — рассмеялась я. — Вы не изволили пригласить меня на допрос господина Бортникова. Суд назначен через неделю. А я, между прочим, основной свидетель.

Ермаков насупился.

— Извольте… Вы были ранены…

— Пустяк, — отмахнулась я. — Совершенно не повод лишать меня возможности узнать детали этой интригующей истории.

Он тяжело вздохнул и покачал головой.

— Вы единственная из всех известных мне барышень, Софья Алексеевна, могли назвать эту историю — интригующей. Поверьте, ничего подобного в ней нет. Нехитрый адюльтер, закончившийся печально для всех его участников.

Положив локоть на стол, я уперлась подбородком в ладонь.

— И все же, прошу подробностей.

— Ну что ж, извольте. Господин Бортников никогда-то большой верностью не отличался. И, женившись, старым привычкам не изменил. Погуливал, как он сам выразился, тайком от ее сиятельства и титулованного пасынка. Так бы и жил — не тужил, да настигла Ефима Ефимовича истинная любовь.

— К госпоже Немировской?

— Ишь, ты! Догадались. Разделенное, по его словам, чувство, довольно скоро вылилось в головную боль. О разводе не могло быть и речи. А любовница изо дня день делалась все придирчивее. То в театры ее не водят, то стекляшек не дарят… А то и вовсе, умчи меня, молвит, в деревню, к родне. Жить будешь под чужим именем. Скажемся законными супружниками. Тут у любого нервы сдадут. Последовал неминуемый скандал. В результате, былые влюбленные разошлись. Алевтина Максимовна недолго горевала, поклонников у ней завсегда водилось. А вот Ефим Ефимович крепко без зазнобы заскучал. Выдержал полгодика и начал караулить. Умолял вернуться. Однако, окромя оплаченных ночей, ничего-то более от барышни не получал. В последнюю встречу до того налаялись, что Алевтина Максимовна его по шее табакеркой приложила. Тогда-то он, я полагаю, и осерчал. Да так крепко, что задумал недоброе. Ежели вспомните, дворник во дворе дома убиенной о навещавшем ее брате разговор вел? То господин Бортников и был, признали его. Он же и бутыль Никифору оставил. Дождался, когда тот в беспамятство впадет и наведался в квартирку, а потом и в комнатку в салоне мадам Жужу. Желал убедиться, что никакая-то деталь следствию на него не укажет. Однако ж на излишних сантиментах прогорел. Присвоил перстенек купеческий, найденный в корсаже госпожи Немировской. «На долгую и счастливую память». И кто знает, понес бы он должное наказание, не попадись на его пути… собственно, вы, Софья Алексеевна.

Пришла моя очередь тяжело вздыхать.

— Попала, так попала. Гордей Назарович, не будете ли вы так любезны, сообщить мне, где упокоена госпожа Немировская?

— С какой целью вы интересуетесь, позвольте узнать?

— У нее в городе никого не осталось, — задумчиво протянула я. — Мне бы хотелось ее навестить.

— Кладбище на самой окраине. Путь не близок. Но, ежели позволите, я сам вас туда свезу.

— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — кивнув ему, я начала подниматься с места. — Думаю, мне уже пора…

— Софья Алексеевна, разрешите принести вам благодарность от всего Китежу. Ежели б не вы, сколько б еще душ загубили изуверы проклятые, продолжая здравствовать, да поживать. Вашим тетушке и жениху вправе вами гордиться…

Другая бы смолчала, наверняка. Поблагодарила и откланялась. А меня словно черт за язык дернул.

— Сергей Данилович, с некоторых пор, не имеет ко мне никакого отношения. Я разорвала помолвку. Инесса Ивановна со дня на день оповестит газеты.

На лице Гордея не дрогнул ни один мускул. Лишь во взгляде мелькнуло что-то странное, цепкое.

— Дело в господине Бортникове? Дык его сиятельство ни сном, ни духом про замыслы приемного отца. Уважаемый человек, при титуле…

Я наклонилась. Уперлась ладонями в стол.

— Поверьте, господин пристав, для меня титул — это не главное. Вот вы, к примеру, без сомнения мужчина сильной, несгибаемой воли. Твердо следуете своим принципам. Такие качества я уважаю. А титул? Разве может он заменить честь, благородство… любовь?

Он смутился, отвел в сторону взгляд. Затем прочистил горло, будто собрался мне что-то сказать. Что-то, чего я еще не была готова услышать…

— Прошу простить, Гордей Назарович, дела у меня срочные в городе. Была рада повидаться, — и уже стоя у двери, обернулась. — Если вам вдруг понадобиться моя помощь, вы знаете, где меня искать.

Уже позже, когда пролетка везла меня на Сиреневый бульвар, к дому номер семь, где жила госпожа Амадея, я вспомнила задумчивый взгляд, которым провожал меня пристав. Словно хотел окликнуть, но передумал. Жаль.

До нашей следующей встречи, может пройти немало времени. С другой стороны, кто мне помешает навещать Поля Маратовича? Проверять как идут дела на поприще фотографии. Не моя же в том вина, что его кабинет находится в Мещанском участке? Я всего лишь жертва обстоятельств.

Сразу задышалось легче. А летящие в лицо снежинки из колючих, сделались пушистыми и мягкими.

Может, стоило позвать Гордея с собой? Но что бы я ему сказала? Не ходите составить мне компанию, навестить любовницу моего давно почившего батюшки? С какой целью? Простите, я и сама не знаю.

Ну уж нет. Еще решит, что я, после ранения, сошла с ума и вызовет санитаров.

С другой стороны, и вправду, что может знать какой-то медиум — а значит, шарлатанка — о смерти родителей Сони? Впрочем, к чему гадать? Очень скоро я все выясню.

Извозчик остановил коней у новенького трехэтажного дома из сиреневого — как и название бульвара, на котором он находился — кирпича. За половину платы согласился подождать. Даже дверь входную мне отворил. Совсем не скрипучую. Смазывали недавно, наверное.

— Любезный, не подскажите, где проживает госпожа Амадея? — обратилась я к пожилому дворнику в грязном фартуке, поверх шинели, что мел просторный, полутемный коридор.

— Эт медюм, которая? Туточки, барышня. Он та квартирка, — ткнул он пальцем в дверь напротив. — Токмо дома никого нет. Дохтур, сосед ейный, давеча стучал — не открыли. Вы, ежели что передать…

— Благодарю, но я все равно проверю, мало ли…

На стук никто не отреагировал. Дворник оказался прав. Я уже собралась уходить, как вдруг заметила в проеме небольшую щель. Взялась за ручку. Толкнула с усилием. А та возьми и поддайся.

Первым, что я почувствовала перешагнув порог, был запах. Сладковато-тошнотворный. Такой ни с чем не перепутать. Еще слишком слабый, чтобы выйти за пределы квартиры и заполнить коридор, но достаточный, чтобы я понимала, с чем в итоге придется иметь дело.

— Как говорите вас зовут? — уточнила я у сторожа, выглянув из прихожей в коридор.

— Евсей Петрович, — нахмурился старик.

— Евсей Петрович, будьте любезны кликнуть извозчику снаружи, пусть вернется в Мещанский участок, откуда мы с ним прибыли. Найдет там господина Ермакова и велит срочно ехать сюда.

— Пристава? — опешил он. — По какой такой надобности?

— Пусть передаст, что в квартире найден труп, — старик резко побледнел, зашатался. — И вы, как его отправите, далеко не уходите. Понадобитесь…

Конец книги, но не истории.

Примечания

1

Аналогичный паспорту документ жёлтого цвета, который давал право легально заниматься проституцией.

(обратно)

2

Женщина легкого поведения, куртизанка, кокотка. Вошло в обиход под влиянием романа А. Дюма «Дама с камелиями».

(обратно)

3

Сибирка — камера одиночного заключения.

(обратно)

4

Зарегистрированная проститутка, имеющая бланк, т. е. желтый билет. В более широком смысле — женщина легкого поведения.

(обратно)

5

Меблированная комната

(обратно)

6

Филер — агент охранного отделения или уголовно-сыскной полиции, в обязанности которого входили проведение наружного наблюдения и негласный сбор информации о лицах, представляющих интерес.

(обратно)

7

Сифилис

(обратно)

8

Сторублевые купюры, на которых была изображена Екатерина Великая

(обратно)

9

Купюра в 5 рублей. Названа так из-за синего цвета.

(обратно)

10

Государственное учреждение, а также помещение, им занимаемое (приёмная, канцелярия).

(обратно)

11

Самодельный кошелек для денег.

(обратно)

12

Самая мелкая монета, ​¼ копейки.

(обратно)

13

Непреодолимая тяга к убийствам.

(обратно)

14

Подобное подобному радуется (лат.)

(обратно)

15

Зимний легковой извозчик, который не стоит на бирже, а стережет ездоков по улицам.

(обратно)

16

Этого не может быть! (Фр.)

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1 Где смерть — не повод для отчаяния

Глава 2 Где кашу салом не испортишь

Глава 3 Где не все что летает имеет крылья

Глава 4 Где спящих красавиц не добудиться

Глава 5 Где важно читать книги

Глава 6 Где легко подавиться эклером

Глава 7 Где проституция — трагический талант

Глава 8 Где не все болезни от нервов

Глава 9 Где обе ноги левые

Глава 10 Где жизнь — чертов маскарад

Глава 11 Где женщинам слова не давали

Глава 12 Где ночь полна сюрпризов

Эпилог. Все или не все…

*** Примечания ***