Ускользающий город. Инициализация (СИ) [Евгений Булавин] (fb2) читать онлайн

Annotation

Наш мир расползается на части. Ощущение этого зудит, когда я смотрю любимый сериал, читаю книгу, мотаю ленту бесконечных новостей. Оно жжётся, когда я вижу, что соцсеть выползает из виртуала, раздирая людей на группы по работе, интересам, возрасту, статусу. Наш мир расползается на части, и первым пал Чернокаменск. Станьте свидетелем того, как всё начиналось.

Примечания автора:

Ещё один роман тысячелетия.

Евгений Булавин

1. Судия

Судия. Уроборос

Судия. Гром и кровь

Судия. Бритва Оккама

Судия. Две визитки

Судия. Лёгкий укол в голову

Судия. Ангел и Судия

Судия. Их ограбили

Судия. Критика практического разума

2. Авторская Студия Мстислава Ужинского

3. Чёрный камень, чёрные сердца

Чёрный камень, чёрные сердца. Минус два

Чёрный камень, чёрные сердца. Экспонат

Чёрный камень, чёрные сердца. Верность принципам

Чёрный камень, чёрные сердца. Проблеск

4. Фанерон

Фанерон. Мистерия

Фанерон. Катастрофа

Фанерон. Начальники

Фанерон. Не от мозга сего

Фанерон. Альпинизм

Фанерон. Фантом и близнецы

Фанерон. Неприметный парень с блокнотом

Фанерон. Упущенная нить

Фанерон. Парадокс тёплого и мягкого

Фанерон. Комплимент повару

Фанерон. Благородный сударь

Фанерон. Крипта

Фанерон. Ключ от оков

Фанерон. Падение

Фанерон. Чёрт из коробочки

Евгений Булавин

Ускользающий город. Инициализация

1. Судия

Праведник обманут, ищет благодать, находит истину себе под стать

Судия. Уроборос

Всё началось с того, что мы называем «роковой случайностью» — батарейки окислились. Сложно передать ощущение разрыва, которое испытал Инокентий, переводя взгляд с будильника на зияющее за окном утро.

Стоит понимать, что жизнь Инокентия подчиняется строгой, почти ритуальной цикличности. Раз за разом он встаёт в пять-тридцать под случайную композицию Моцарта и идёт на кухню, заваривать крепкий кофе. Просыпается после третьего глотка, но иногда после четвёртого. Затем Инокентий идёт в ванну, чистить зубы, бриться-мыться, и в туалет. Пару минут спустя в спальне происходит таинство одевания. Сначала носки — это важно! — и остальное: рубашка в клетку, светлые брюки со стрелками, подтяжки, как у копов в сериале, серый пиджак. В углу, за шкафом, ждёт чёрный портфель, куда Инокентий день за днём складывает стопку чистых листов формата А4 и водяной пистолетик — для смеха. Портфель никак не связан с работой, зато придаёт ему солидности в его же собственных глазах.

В коридоре Инокентий обувается и наносит на себя четыре капли одеколона.

На улицу он выходит, неловко прикуривая от спички. Иногда ему кажется, что десятилетний стаж курильщика ничему его не научил. До метро ему идти переулками, ровно тысяча четыреста шестьдесят восемь шагов. Иногда на десяток больше — когда сворачивает к тележке с выпечкой. За чебурек он рассчитывается исключительно двухрублёвыми монетами. На тысяча триста семнадцатом шагу он бросает взгляд вправо и чуть вверх, на горшок с кактусом и чёрную кошку, которая таращится на прохожих голубыми немигающими глазами. Спускаясь в метро, он надевает наушники, в которых звучит один из концертов Антонио Вивальди — какой именно, зависит от времени года на дворе. Он терпеть не может «Лето» и обожает «Осень». Вне мира музыки всё наоборот.

Люди в метро долго напоминали Инокентию что-то, и это не до конца осознанное «что-то» мучило его до тех пор, пока одной воскресной ночью он не подскочил с кровати и осушил графин с кипячёной водой. Так Инокентий понял, что он — камень, омываемый водопадом. Поэтому люди и напоминают ему безликий поток, несущийся куда-то вниз, вне зависимости от их настоящего направления.

Инокентий никогда не садится на свободные сидения. Он считает, что в мире живёт как минимум три миллиона людей, которым эти сидения нужнее. Злые и добрые бабушки, злые и добрые тётеньки, беременные и дети, инвалиды, ветераны и усталые трудяги… Пусть ведут свою игру на выживание, где таким, как Инокентий, предусмотрен лишь один манёвр: тактическое отступление.

Он искренне наслаждается композициями, которые заслушал до дыр, и всякий раз умудряется улавливать в них новые мотивы. Скажи кто-нибудь лет пятнадцать назад, что у него задатки музыканта, ничего в его жизни всё равно бы не изменилось.

Внутренние часы Инокентия никогда не сбиваются, и выходит он всегда на нужной станции. Иногда автопилот его жизни работает столь эффективно, что Инокентий помнит, как заходит в метро, а следующее воспоминание связано уже с тем, как он кладёт портфель под стол своего микроскопического офиса, надевает наушники с микрофоном и включает компьютер…

День пролетает тоже на автопилоте. Звонки, пробежки с картриджем в зубах, сброс операций в случае нехватки прав и тысячи других мелочей. Крупные проблемы случаются редко, но в памяти оседают ненадолго.

Пока Инокентий мчится на экстренный вызов — у пожилой бухгалтерши Лидии Геннадиевны вновь «потерялся интернет», потому что какой-то затейник удалил ярлык браузера с рабочего стола, — расскажем, как он проводит досуг.

Как правило, домой он возвращается в десять вечера. Полчаса уходит на переодевание, ужин, мытье посуды и другие незапоминающиеся делишки. Полчаса он лежит в ванной, постигая глубины собственного изнеможения.

Затем начинается интересное. Он садится за письменный стол: шикарный, кедровый, извлекает из портфеля стопку листов, пистолетик и раскладывает их по столешнице. Достаёт из дальнего левого угла невзрачную книгу в синей обложке: «Критика практического разума». Нож-закладка повернут лезвием в сторону последней прочтённой страницы. Инокентий всегда читает страницу: ровно страницу, даже если предложение обрывается. Со вздохом заложив лезвие на нужном месте, он кладёт книгу обратно и делает физические упражнения: три отжимания, шесть приседаний и двенадцать прыжков на одной ноге. Восстанавливает дыхание.

До полуночи остаётся минут пятнадцать-двадцать. Он стягивает с себя одежду и бросается в неразобранную кровать, чтобы возобновить цикл ровно в полшестого утра…

А тут — батарейки!

Нет, всё же Инокентий, подобно многим, умел справляться с мелкими нарушениями своего Уробороса. Иногда он сам шёл на «спонтанности», вставая с другой ноги, расплачиваясь за пирожок пятирублевыми монетами, или, на худой конец, исправлял элементы реальности в уме, когда, например, кошка на тысяча триста семнадцатом шагу садилась не как обычно, слева от кактуса, а справа.

Но — батарейки!..

Он наскоро умылся и пошёл за наручными часами. Сперва часы успокоили, но затем повергли в священный ужас. 7:11! Ещё ни разу он не опаздывал на работу.

Сборы шли через пень-колоду. Он надевал брюки от одного костюма и рубашку от другого. Он метался по комнате, не в силах вспомнить, где лежат носки. Пришлось надеть вчерашние. Выбегая из комнаты, он забыл портфель. Сначала Инокентий хотел махнуть на него рукой, но терпения хватило только до двери из подъезда. Разрушать цикл таким вопиющим образом было выше его сил. Он примчался домой, схватил портфель, широким жестом сгрёб в него все бумаги, книги, пистолетик и побежал в метро.

На месте тележки с выпечкой стоял пивной ларёк. В том самом окне не было ни кошки, ни кактуса. Эскалатор ехал до неприличия медленно. Мир катился в тартарары.

В вагоне Инокентий таращился на людей, переводя взгляд с одного лица на другое и запоминая каждое. Он чувствовал себя так, будто его вытащили из-под тёплого одеяла и заменили мозг точно таким же, только щедро посыпанным опилками.

Маленькая девочка уступила Инокентию место, и он сел, только потом догадавшись пробормотать «спасибо». Девочка к тому времени сошла. Какая-то манерная дамочка потребовала, чтобы он разговаривал сам с собой где-нибудь ещё. Инокентий краснел всю дорогу до своей станции, выслушивая её причитания, что психи заполонили улицы, и житья от них совсем нету.

Чем меньше шагов разделяло их: человека и циклопического монстра из стекла и металла, тем глубже страх забивал сердце в пятки. Через автоматическую дверь Инокентий проходил, уже еле передвигая ногами.

Забывшись в безмозглом оцепенении, что неизменно выглядело со стороны как глубочайшая задумчивость, Инокентий прошёл арку металлодетектора. Арка заверещала, и он узрел в этом гнев самих небес.

— Всё утро вхолостую, зараза, — прогундосил тучный охранник с мясистой родинкой на носу. — Вы сумку на ленту положите. В первый раз, что ли?

Инокентий водрузил портфель на ленту, мысленно проклиная себя за остолопство.

— Слышь, Алик, — к тучному охраннику подошёл второй: судя по выправке, бывший военный. — Прикрывай лавочку, железячники на подходе.

— Ну, слава богу, — тучный приподнялся и замахал руками, чтобы привлечь к себе внимание. — Граждане! Арка номер два не работает по техническим причинам! Приносим извинения!

Очередь понуро разбрелась, бормоча нечленораздельные ругательства.

— А что я?.. — тихонько, не питая особых надежд, подал голос Инокентий.

— Вас бы осмотру подвергнуть… — почесал подбородок тучный. Инокентий весь сжался. Что с ним сделают, если найдут пистолетик?! Мысль, что несчастный пистолетик просвечивается на сканере ежедневно, не пришла к нему и сейчас. — Да хрен с вами, проходите, всё равно сумка проехала.

Инокентий со всех ног засеменил к лифту. Пол был сложен из темной зеркальной плитки, в которой люди отражались безликими тенями. «Вдруг не заметят, вдруг не заметят, вдруг не заметят», крутилась белка в колесе.

Но в лифте, окружённый десятком хмурых офисных работников, стоял начальник его отдела. Проглотив горький ком, Инокентий шагнул внутрь и поздоровался.

— Опаздываем? — ласково улыбнулся начальник.

Поскольку лифт тоже был отделан темной зеркальной плиткой, лысый, добродушный Алексей Владимирович выглядел тенью возмездия. Инокентий знал, надо ответить, может, перевести в шутку, улыбнуться, хоть что-то, но в горле собрался новый ком, коленки затряслись, и он не смог ничего.

Когда лифт остановился на их этаже, Алексей Владимирович придержал Инокентия за плечо, хотя у того и в мыслях не было выходить.

— Не торопись. Прокатимся.

Инокентий пробормотал в ответ что-то невразумительное. Страх и паника схлынули, будто кто-то вытащил пробку из раковины. Осталось только образы гестаповцев из фильмов про Войну.

Они вышли на тридцать седьмом этаже, который целиком занимал отдел кадров. Алексей Владимирович повёл Инокентия в самые недра отдела, не забывая здороваться со всеми мало-мальски значимыми сотрудниками. Затем свернул в неприметный закуток и постучал в дверь.

— Войдите!

В клаустрофобно тесную клетушку кто-то умудрился впихнуть стол и три табуретки, на третьей из которых покоился пластиковый электрочайник. На стенах в причудливом порядке смешались заметки по работе, постеры с полуголыми героинями видеоигр, старые календарики…

— Здравствуйте, Олег. — Алексей Владимирович был сама благожелательность.

— Артём, — из-за древнего монитора а-ля «рыбий глаз» выглянула блондинистая шевелюра. Лица за колонной бумажных папок было не видать.

— Богатым будете. Тут со мной опоздамший сотрудник…

— С объяснительными не ко мне, — шевелюра нырнула обратно за монитор.

— Мы не за этим. Вы пробейте по базе, какой он по счёту опоздамший.

Инокентий, к своему стыду, не удержался от обречённого стона. Три года назад на глаза Самому попал документик с числом опоздавших за год. Их было на пять человек больше нормы. Тогда Сам волевым росчерком утвердил роковой указ. Отныне каждый пятнадцатый опоздавший безоговорочно вышвыривался из корпорации — если за него не вступится непосредственный начальник. Если начальник не вступался, отдел получал какую-нибудь полезную мелочь: новенький стол, или компьютер посовременней. Первые пару недель опоздания среди любимчиков, незаменимых для общего дела наглецов и просто умников, тщательно высчитывающих количество опозданий, зашкаливал. Тогда в дело вступили карательные отряды менеджеров, которые изрядно переработали указ и вернули голубчиков к реальности. Изменилось многое, но суть — «расстрел» каждого пятнадцатого, не делась никуда.

— Четырнадцатый, — сообщил Артём.

— Как повезло… — сквозь зубы прошептал Алексей Владимирович. Спохватившись, он надел свою обычную ласковую улыбку и повторил громче: — Как повезло вам… э… хм…

— Инокентий, — подсказал Инокентий. И добавил почему-то: — С одной «н».

— Эй, подождите, — раздалось из-за монитора. — Не туда посмотрел. Пятнадцатый.

Внутри Инокентия что-то рухнуло. Улыбка Алексея Владимировича расцвела.

Судия. Гром и кровь

— Ты же понимаешь, ничего личного… э…

— Инокентий, — подсказал Инокентий, наваливая пожитки поверх портфеля на дне картонной коробки.

— Иннокентий, — легко согласился Алексей Владимирович. — Мы уже полгода выбиваем эту штуку для отдела. Старая-то на ладан дышит, сам знаешь…

— Знаю, — пробубнил Инокентий.

— Блокнот чистый? Оставь, пригодится. Ручку тоже, не твоя. Да не переживай, у тебя вся жизнь впереди. Здесь тебя нескоро забудут… О, вот она! Смотри, не задерживайся!

И Алексей Владимирович умчался к курьеру, чтобы первым опробовать новую кофеварку.

Разговор этот снова и снова гудел в голове, пока Инокентий брёл по городу с картонной коробкой в руках. Многолюдные проспекты сменялись тенистыми бульварами, окаймлёнными девятиэтажками, от бульваров тянулись уродливые отростки переулков, которые сплетались в хитроумную паутину. Места, где паутина спутывалась в беспорядочные нагромождения пяти— или шестиэтажек, автопилот Инокентия обходил за версту.

А разговор всё повторялся, как зацикленная запись, ускоряясь с каждой перемоткой, пока сознание одним махом не оборвало эту сумасшедшую круговерть…

Инокентий привычно замедлил шаг на тысяча триста восемнадцатом шаге от дома и заглянул в то самое окно. Кошки не было, а место кактуса заняла увядшая герань. Домой не хотелось. Он присел на лавочку под двумя молодыми берёзками, которую раньше никогда не замечал, и поставил проклятую коробку рядом с урной для мусора. Там ей и место. Затем, передумав, выгреб из неё портфель.

Первые пять минут была только пустота. Инокентий вдыхал аромат города, ощущая на коже звенящий холодок, слушал рычащую какофонию автомагистрали и отмахивался от выхлопных поветрий. Деревья шелестели умиротворяюще. Но потом разговор вернулся, и он позволил себе изменить его до неузнаваемости…

Инокентий оправдывается перед Алексеем Владимировичем, объясняя, почему впервые опоздал за годы своей безупречной службы. Затем робко предлагает купить кофеварку из собственных средств, если только его оставят на работе. Осмелев от удивительной свободы, на третий дубль он уже блистает красноречием, доказывая Алексею Владимировичу свою исключительную необходимость для фирмы… Сначала Алексей Владимирович просто оставляет его на работе, но Инокентий уже вошёл во вкус, и начальник повышает его, назначает своим преемником, пророчит кресло Самого…

Но Инокентий непреклонен: он уже принял решение, на которое не в силах повлиять никто и ничего, даже обнажённая красотка из мартовского номера «Сексофонисток». Алексей Владимирович бросается ему в ноги, умоляя остаться. А Инокентий громит своё рабочее место невесть откуда взявшимся пожарным топором (идею он подчерпнул из какого-то музыкального клипа) с чувством выполненного долга выбивает ногой дверь и уходит в закат. Работодатели со всего мира звонят ему. Признание, деньги, успех, дорогие автомобили и женщины…

Инокентий открывает глаза, и от его мечтаний остаётся лишь лёгкая горечь на языке.

Вечер сгущал над городом иссиня-черные кляксы, а город разбодяживал их матовыми пятнами фонарей и пестротами неона. Чумазые орды облаков заполонили небо, с минуты на минуту готовые обрушиться потоками грязного дождя. Инокентий встал и поплёлся за случайным прохожим, высоким мужчиной в сером плаще. Раз уж бездарно профукал собственный путь, хоть послежу за путём кого-то другого…

Тьма колышется и меняет оттенки, переулки чаще выводят в откровенные трущобы, и запах помоев окончательно вытесняет тяжкий дух автомагистрали. Мужчина ускоряет шаг, через каждые десять-пятнадцать шагов оборачивается, пробует сбить Инокентия со следа, а Инокентий ликует, в его крови звенит гимн мелочной власти над чужим комфортом, и игра продолжается.

В какой-то миг жизнь этого человека начинает вливаться в Инокентия. Короткие урывки, смутные воспоминания и фрагменты личности понемногу складываются в картину.

Его зовут Андрей. Владелец небольшой автозаправки за пределами города, которая приносит кое-какой доход. Женат, воспитывает двоих детей: очаровательную восьмилетнюю девочку и не по годам серьёзного мальчика четырнадцати лет. Слезы отцовского счастья наворачиваются на глаза Инокентия, когда он видит их образы. Он знает, что Андрей больше любит девочку, Машу, потому что она чем-то неуловимо напоминает жену.

Образ жены отзывается на сердце Инокентия рассудительным теплом взрослого человека, а в паху — непреодолимым желанием. Юлия… Андрей обожает произносить ее имя, когда они занимаются любовью.

Раз в год Андрей уезжает из родного города в Чернокаменск, «по командировкам». Снимает номер на третьем этаже третьего самого престижного отеля и договаривается, чтобы его не беспокоили на протяжении трёх суток. Когда ночь опускается на улицы, он выходит и добирается сюда, на окраину района под названием «Топи». В одной из подворотен затаилась ржавая металлическая дверь. Пароль и карточка клиента пропустят его в шикарный бордель, название которого известно лишь группе избранных. Андрей очень нравится Мадам Эйфории, поэтому сутки безудержной копрофильской оргии обходятся ему всего в тысячу долларов. В шесть вечера следующего дня, измученный и довольный, он возвращается к своей счастливой, нормальной жизни.

О, всю жизнь Андрей боролся с собою. Но психологи только укрепляли в нем осознание собственного морального уродства, а подавление гнусных желаний однажды чуть не кончилось самоубийством.

Инокентий с ужасом осмысливает жизнь этого человека, его метания и наслаждения, разбитую душу и семейное счастье, а также многочисленные успехи в бизнесе. Он видит, что никто никогда не догадается об этой тайне, и Андрей умрёт в девяносто лет со счастливой улыбкой на устах, окружённый любящим семейством, а там его будет ждать вечный покой…

«Грёбаный хэппи-энд для грёбаной мыльной оперы! Почему всё у этого изврата лучше, чем у меня? Почему мою карьеру, мою работу, мою жизнь ценят ниже новой кофеварки? Почему не его?!»

— Чего тебе надо?

Локомотив гнева Инокентия затормозил, не успев набрать обороты. Андрей стоял, глядя на него сверху вниз. Их разделяло каких-то пять метров.

— Чего тебе надо? — настойчиво повторил бизнесмен. — Денег? Нет у меня денег…

— Врёшь! — взвизгнул Инокентий, удивляясь самому себе. Андрей вздрогнул и потянулся к заднему карману джинсов…

Не понимая, что́ делает, Инокентий побежал на него. Андрей успел выхватить электрошокер, но Инокентий прыгнул и повалил его наземь. Удивительно, каким сильным и жилистым телом обладал этот Андрей.

— Мразь, — прошипел бизнесмен. Острая боль пронзила левую руку Инокентия, а через неё жгучим импульсом пробежалась по всему телу. Андрей сбросил обездвиженного Инокентия и побежал.

То, что предстало ослепшим глазами Инокентия, плохо поддавалось осмыслению. Кто-то… словно надрезал крышу облачного шатра, и внутрь повалил ливень, столпы искристого света, громы-молнии, дивная песнь жар-птицы… На крыльях сей божественной мешанины опускалось белоснежное существо, облачённое в хитон из чистого пламени.

Инокентий ощутил, как узкий клинок пронзает тело Андрея. С душой несчастного извращенца в небеса воспарили и крылья. А ангел остался. Повертев орудие убийства в руке, он воззрился на Инокентия. В глазах, что напоминали две утонувшие в колодцах сверхновые, можно было затеряться и провести остаток жизни.

— Ты этого хотел? — мягкий, земной голос пронзительно контрастирует с его обликом.

— Он не заслужил… такого…

— Он не виноват, — соглашается ангел. Дождь свободно проходит сквозь пламенные одежды и бесплотное тело, отчего небесное существо выглядит как подёрнутая рябью голограмма. — Но этого хотел ты. Да найди виновного, Судия!

Вспышка молнии ознаменовала конец разговора.

Судия. Бритва Оккама

А будильник зазвонил «Маленькой ночной серенадой» в полшестого утра. Никогда Инокентий не просыпался так легко, так радостно. «Это сон… господи, конечно сон! Господи…»

Весеннее солнце засветило чуточку ярче, и лёгкий холодок начал бодрить, и жизнь, чья цикличность наводила иногда на мысль об изощрённой пытке, стала вдруг прекрасной.

В общем, Инокентий хохотал, наливая себе кипяток из чайника.

«Когда успел вскипятить…»

Впервые за долгие месяцы он признал своё отражение в зеркале ванной умеренно привлекательным. Это наполнило душу полузабытым вкусом уверенности. С улыбкой выключив воду, Инокентий услышал бормотание телевизора из гостиной.

«Становлюсь рассеянным…»

В гостиную он зашёл вслепую, тщательно вытирая лицо полотенцем. Пульт Инокентий нащупал без труда, он лежал как всегда на месте…

— Э, мужик, не надо. Сейчас Джо Кэббот скажет, что мистер Оранжевый стукач…

— А-а-а!

«Гость» нетерпеливо сбросил накинутое на себя полотенце и вновь уставился в экран, держа под подбородком тарелку с лапшой быстрого приготовления. Когда парни в фильме стали беспорядочно тыкать друг в друга стволами, «гость» по-гусиному вытянул шею и принялся торопливо запихивать лапшу в рот. Глотал он шумно, и почти не жуя.

— Сядь, — промямлил он с набитым ртом.

Не в силах пошевелить и пальцем по своей воле, Инокентий подчинился. Так они и сидели, пока фильм не закончился.

— Обожаю этого парня, — непринуждённо заявил «гость», поставив пустую тарелку на пол. Он явно имел в виду режиссёра. — А у тебя уютно.

Инокентий открыл рот, но тут же закрыл, потому что «гость» перевёл на него взгляд. Лицо чужака было словно высечено из мрамора. Строгие, угловатые черты — германские, не эллинистические. На нём был помятый свитер и видавшие виды джинсы, а часы на запястье выглядели как солнечные. Эти глаза…

Инокентий вспомнил ангела из «сна» и поёжился.

— Догадался, значит, — констатировал «гость». — Зови меня Азарией.

— И-инокентий… с одной «н»… — пролепетал Инокентий.

— Да знаю. Ты как, готов?

— К чему?

Азария издал задумчивое «хм».

— Разве Йишмаэль не сказал?

— Это который… вчера… с мечом?..

— Да, Йишмаэль. Он ничего не сказал?

Инокентий напряг память.

— Что-то про Судию… я ничего понял…

— Сказал, значит. Я здесь, чтобы разобраться.

— Разобраться?.. Стойте, я ни в чем не хочу разбираться! — Инокентий подскочил с дивана и постарался выглядеть как можно более категоричным. — Убиваете извращенцев — флаг вам в руки, но меня не впутывайте. Наймите мусорщика, или кто там нужен…

— Нам нужен Судия.

— Ну, так найдите судью. Я-то здесь при чем?

Азария сложил руки в замок и устроился на диване поудобней.

— Нам нужен ты.

— Я? Почему я?!

Азария начал вдруг проявлять нездоровый интерес к узору дивандека. Повисло неловкое молчание. И тут Инокентия осенило:

— На меня у Бога какие-то планы?!

— Ты бы про судьбу ещё пролопотал, — усмехнулся Азария и оторвал взгляд от дивандека. — Мужик, после того, как Он вернул вам свободу, лафа закончилась. Сваливать ответственность больше не на кого. Дяденька с моржовыми усами был в иносказательном смысле прав. Для вас Бог умер.

Инокентий никогда не стал бы поддерживать тему, в которой не разбирается, но предатель-язык сам ляпнул:

— А как же ответственность перед своими творениями? Всепрощение, благодать…

— Тебе достаточно вот чего, — нахмурил брови Азария. — Однажды Он принял эстафету, но вовремя пришёл к выводу, что никто, кроме вас самих, не сделает вас лучше.

Инокентий сам не заметил, как уселся на пол.

— И кто же мы тогда, откуда взялись? От обезьян, что ли?

Азария вдруг рассмеялся. Так смеётся воскресный колокол, или весенняя капель.

— Знаешь, как мы называли вас до того, как узнали про Дарвина? Забавными существами. А после — забавными обезьянками.

Инокентий улыбнулся, хотя весело ему не было.

— Но то, что ты сейчас наговорил, не сходится с моим случаем!

— И в чем же? — с искренним любопытством вопросил Азария.

— Почему ты влезаешь в мою жизнь, если я свободен? — Инокентий попробовал выдержать космический взгляд собеседника, но сдался на первой секунде. Азария пожал плечами.

— В один прекрасный момент ты отказался от свободы. К тому же наш… пусть будет «отдел кадров»… разглядел в тебе потенциал. Поскольку работы ты лишился, мы настойчиво предлагаем свою.

— Вы всё подстроили! — ахнул Инокентий.

— Только без криков, ладно? Используй бритву Оккама. Батарейки окислились. Просто окислились. Тому есть масса причин, но ни в коем случае не происки небесных рептилоидов.

— Почему тогда будильник заработал сегодня?

— Я почистил батарейки, — не без гордости заявил Азария.

— Так я и поверил!

— Мне от этого менее фиолетово не стало. — Азария встал и расправил складки свитера. — Ну что, пошли?

— Куда это, «пошли»? — раздражённо переспросил Инокентий.

— На новую работу.

— А я дал согласие?

Азария вздохнул.

— Мужик, я же сказал: в один прекрасный момент ты отказался от свободы. Так что давай решим это по-хорошему.

— А если я откажусь?

Инокентий так и сидел, глядя на Азарию снизу вверх. В космических глазах ангела вспыхнуло нечто, отдалённо напоминающее озорство. Словно сверхновая разразилась искрящейся кометой.

— Тогда я начну донимать тебя, и рано или поздно тебя увезут в Гоголевку. Но не переживай, я и там не отстану, пока не получу согласия. Либо пока ты не откинешься. — Ангел рассмеялся, глядя, как Инокентий изменился в лице. — Да не бойся ты! Что-то мне подсказывает, до психушки дело не дойдёт.

— И какая мне выгода на вас работать? — обречённо спросил Инокентий.

— Началось… Ну смотри: свободный график, интересный коллега, — «это он про себя, что ли?» — плюс, фирма оплачивает квартиру и основные жизненные потребности. Работа по своей специфике является прямой дорожкой к спасению души. В отличие от обычных людей, которые понятия не имеют, как её достичь, тебе надо просто следовать указаниям и не рыпаться. Каково, а?

— В чем подвох?

— Ты окончательно лишишься простой человеческой свободы, — без обиняков сообщил Азария. — Ты как, в деле?

Судия. Две визитки

От сырости однотипные коробки домов казались ещё серей и безжизненней. Инокентий следовал за Азарией по знакомым переулкам и росчеркам нечёсаных аллей. Солнце серебрило антенны на крышах, оседало хлипким теплом на куртках, плащах, полушубках и хлюпающей под ногами воде. В тени ещё таились остатки зимы: снег и холод, мрак и немое упрямство.

Азария шлёпал сандалиями по коричневым лужам и болтал, что поэты способны выразить в паре строчек то, о чем одни пишут многотомные талмуды, а другие переводят километры киноплёнки. Люди свободно проходили сквозь него, а иногда, забывшись, ангел «срезал» дорогу через углы и целые здания.

— Вижу, хочешь спросить, — заявил он, прервав на полуслове свои разглагольствования о постмодерне, интернете и симулякрах.

— Читаешь мысли?

— Делать мне нечего. Читаю лица, на которых всё написано.

Инокентий помедлил и сказал не то, о чем думал:

— Ангелы испытывают голод?

— А, лапша, — хмыкнул Азария. — Нет. Мы даже не совсем материальны. Ощущения просто забавные. Ваш мир вообще полон забавных обманок. Как там у «Мотороголовых»? All you see is illusion, and all you feel is mute confusion.

— «Мотороголовые»? Рокеры какие-то?

— Я слышу пренебрежение? За грохотом у них прячутся дельные мысли. Иногда.

Азария прошёл сквозь какого-то подростка и погладил его по голове. Инокентий подумал, что малец воспарит духом, развеселится, но ничего не изменилось.

«Ну да, мы же свободны».

— Ты странный… — произнёс Инокентий вслух. — Для ангела.

— Работа такая, — ответил Азария. — Если говорить по-вашему, я специалист по связям с общественностью. Вот мы и на месте.

Они пришли в ту самую подворотню. Тело бизнесмена лежало на искорёженном асфальте, буравя небо остекленевшими глазами.

— Слушай теперь внимательно, — повернулся ангел к Инокентию. — Твоя задача — найти, кто убил бедолагу, и засудить по всем законам справедливости. Ну, сам понимаешь…

— Подожди! — запротестовал Инокентий, вскинув открытые ладони. — Ничего я не понимаю…

— Тогда не бери в голову. Поймаешь кого надо, а я на месте объясню принципы справедливости. Поверь, они хоть и расходятся с законами вашего правосудия, зато просты и гениальны, как… скажем, валенки.

— Нет, я не про это, — покачал головой Инокентий. — Я видел, как его убил Йишмаэль…

— Значит, найдёшь Йишмаэля и привлечёшь его к ответственности. Делов-то. Слушай дальше. В расследовании я тебе не помощник. Я только предоставляю ресурсы и моральную поддержку. Ну и старый добрый меч, если виновный окажется тебе не по зубам. Так что — вперёд!

— Это и есть моя работа? Эй? Ты где? Вот гад…

Азарии как не было. Инокентий со вздохом взъерошил себе волосы на голове. Лёгкая прохлада битым стеклом прошлась по ладони. Больше всего он хотел, чтобы время замерло, предоставив возможность спокойно осмыслить всё, что вывалило на него это утро.

Инокентий вздохнул ещё раз и осмотрелся. Метрах в десяти от тела какой-то строгий господин в зеленой ветровке разговаривал по мобильнику. Не веря своим глазам, Инокентий подошёл к нему и стал дожидаться, когда он закончит.

Разговор затягивался. Инокентий ждал. Разговор так бы и затягивался, если у господина хватило бы нервов дальше стоять под взглядом новоиспеченного Судии. Он выдохнул «одну минуту» и, прикрыв трубку правой рукой, справился:

— Вы по какому-то вопросу?

Инокентий заподозрил в нём государственного служащего, либо менеджера мелкой фирмы по сбыту ложек.

— Простите, я… вы… — слова высасывались из головы как воздух из дырявого скафандра. «Соберись!» — Вижу, вы разговариваете не с полицией…

— Вы что-то натворили?

— Бог мой, конечно, нет! — воскликнул Инокентий.

— Вот и хорошо, — мигом успокоился тот. Даже улыбнулся уголком рта. — Вы что-то увидели?

— Ну-у… — протянул Инокентий, красноречиво кивая себе через плечо. Мужчина проследил за его жестом, достал из кармана очки-половинки, которые величаво надел. По трупу он только скользнул, как и по асфальту, и упёрся взглядом в сладкой парочке, которая целовалась себе в укромном уголке.

— Как я вас понимаю, молодой человек, — горестно промолвил мужчина, складывая очки в карман. — Но законодательство не предусматривает наказания за опошление любви. Проклятый интернет… Я понимаю вас, молодой человек. Вот, возьмите.

Он достал невзрачную визитку из внутреннего кармана ветровки и вручил её Инокентию.

— Я-то выучил телефон наизусть. Замечательный человек, очень помог мне и помогает до сих пор. А теперь прошу извинить.

Мужчина приложил мобильник к уху и зашагал прочь, засунув свободную руку в один из бесчисленных карманов ветровки. Скрылся он уже за первым поворотом.

— Да, продолжим… — эхом донеслось до Инокентия.

«Что это было?»

Темно-синие буквы на белой бумажке гласили «Геннадий Страннов, психотерапевт и практикующий химик, номер телефона…». Вопросы отпали сами собой.

Но всё же. Почему этот типчик в упор не видел тела? Настолько безумен? Или даже в очках слеп как крот? Не видит ничего ужасней милующейся в подворотне парочки? А может, труп на улице — столь не присущее его мирку явление, что оно попросту осталось за пределами его восприятия? Инокентий смутно припоминал по университетскому курсу психологии, что человек имеет свойство запоминать людей, события и предметы, которые выходят за рамки повседневности. Но обычно такие явления остаются частью повседневности, только слегка выпирают из неё, как… как кирпич из этой ветхой стены. Всегда есть нечто, что разум старается отторгнуть… Ведь Инокентий сам чуть не принял вчерашнее за дурной сон.

Быстро устав от размышлений, он пришёл к удивительному заключению. Что, если ангелы скрыли труп от случайных глаз, чтобы помочь в расследовании?..

С тяжёлым сердцем Инокентий принялся изучать место преступления. Но чем больше он ползал по асфальту в поисках следов, крови и… чего ещё?.. тем глубже убеждался в собственной беспомощности.

Тогда он склонился над Андреем и, превозмогая нарастающее отвращение, зашарил по его карманам. Кровь пропитала рубашку и нагрудный карман плаща, успев хорошенько застыть, так что паспорт с бумажником пришлось буквально выдирать. В бумажнике лежала тысяча долларов и одна пятидесятирублёвка. От фотографии в паспорте Андрей теперь не отличался. В карманах джинсов Инокентий отыскал упаковку жвачки, помятый пропуск в метро и прямоугольник плотной оранжевой бумаги — ещё одна визитка. Над шляпой-цилиндром и волшебной палочкой искрилась надпись «Контора Фокусника». Ниже — адрес.

Напоследок начинающий Судия оглядел рану. Ничего необычного с высоты своего великого профессионализма не увидел: колотая рана как колотая рана. Только Инокентий почему-то думал, что она окажется сквозной.

Судия. Лёгкий укол в голову

С нарастающей отчётливостью Инокентий осознавал, что вязнет в дурно пахнущем абсурде. Это «расследование» должно было закончится, едва начавшись: он же собственными глазами видел, что сотворил ублюдок Йишмаэль! Может, Азария банально выгораживает своего, и хочет свести Инокентия с ума, чтобы обесценить его показания? Инокентий несколько раз пробовал дозвониться до полиции, но телефон упорно не ловил сигнал. Когда он просил прохожих позвонить, они не обращали на него внимания и обходили, как невидимое, но интуитивно осязаемое препятствие.

Контора Фокусника находилась на улице Металлистов, в паре кварталов от Топей. Очередная протухшая клоака, где одноликие многоэтажки были налеплены столь искусно, что солнце заглядывало внутрь лишь на жалкие полчаса. Тяжёлый воздух, стелющийся по обочинам мусор, толстый слой льда на тротуаре, вырванные с мясом фонари — зато по программе «доступное жильё».

Поскольку люди игнорировали его потуги заговорить, а дома были пронумерованы в совершенно идиотской последовательности, контору Инокентий нашёл ближе к ночи. Никакие вывески или указатели не выдавали её расположения. Он не сразу поверил, что адрес этой хрущёвки, облепленной двумя г-образными девятиэтажками, совпадает с тем, что на визитке.

…В подъезде пахло мочой и экзотическими фруктами. По изъеденным оспой стенам тянулась ожесточённо-матерная переписка. Инокентий ещё раз сверился с визиткой перед нужной квартирой. Дверь оказалась не заперта.

— Добро пожаловать в мир чудес и удивительных открытий! Проходите, не стесняйтесь, держитесь, удивляйтесь! — раздалось откуда-то.

Когда глаза чуть привыкли к рыжеватому полумраку, Инокентий зашагал дальше. Квартира выглядела как склад магазинчика розыгрышей: высоченные, под потолок, полки были завалены всяческим хламом от меняющих цвет языка жвачек до карт Таро и костюмов на Хэллоуин. Часть безделушек было беззаботно раскидана по полу. Инокентий обратил на это внимание только когда наступил на «заряженную» подушку-пердушку.

— Нечасто к нам путники заходят — всё больше в интернете хороводят!

Инокентий никак не мог определить, откуда вещает невидимый стихоплёт, и продолжил идти наугад.

В соседней комнате горело несколько ламп, и неудивительно: её приспособили под библиотеку. Инокентий взял с полки первый попавшийся томик и поставил его на место. Один из вездесущих детективчиков Александра Рассветова. Второй показался интересней. «Величайшая книга из когда-либо существовавших, где аккумулированы знания женщин всех времён и народов о мужчинах», трубила обложка. Внутри белело четыреста аккуратно пронумерованных пустых страниц.

В третьей комнате было не продохнуть — термоядерная смесь духоты, благовоний и сигаретного дыма.

— Ох, извинить прошу, — голос стихоплёта прозвучал совсем близко, — вентилятор я сейчас включу.

Что-то щёлкнуло, и комнату заполнил приглушенный гул. Термоядерная смесь улетучилась в считанные секунды, оставив после себя лёгкий озоновый привкус. Где-то на пределе обоняния Инокентий ощутил, что его одежда умудрилась основательно провонять по́том.

— Путник пришёл не за товарами. Неужто он пленён иными чарами?

Вспыхнул свет, и он обнаружил себя в одуряюще белой комнате. В центре стоял дезориентирующе белый стол, который столь идеально сливался с окружением, что Инокентию почудилось, будто ноутбук, голова и нога в дырявом носке были подвешены в воздухе и не имели друг к другу никакого отношения.

— М-мать!.. — переполошился хозяин всего этого добра и начал судорожно приводить себя в порядок. — Вы проходите, присаживайтесь.

Инокентий неуверенно опустился на один из прозрачных стульев, коими, оказывается, была заставлена почти вся комната. Мужчина за столом расправил белый пиджак, нащупал ногами тапки, собрал гриву огненно-рыжих волос в хвост и внушительно прочистил горло:

— В последнее время покупатели заходят редко…

— Вы это говорили, — напомнил Инокентий.

— Правда? — Мужчина сложил руки домиком и подался вперёд. Тень легла на рельефное, словно выточенное из тёмного дерева лицо. Длинный нос выглядел на нем почти недоразумением, словно мастер утомился и прилепил к своему творению первый попавшийся стручок. — Вы, наверное, о Харитоне. Чувак завёл привычку тренироваться в стихотворчестве по интеркому. Крадёт рифмы с интернета. Меня можете звать Фокусником. Вас как?

— Инокентий. С одной «н».

— Любопытно. — Фокусник заклацал клавишами ноутбука. — Говорите, с чем пожаловали.

— Нашёл это, — Инокентий протянул ему визитку. Фокусник повертел её в пальцах, зачем-то понюхал и вернул.

— Не ваша. Откуда?

— От Андрея Орлова. Знаете такого?

— А как же. Частенько у нас закупается.

Инокентий почувствовал лёгкий укол в голову и поморщился.

— С ним что-то не так? — полуутвердительно спросил Фокусник.

— Его… убили.

— Вот как.

Фокусник с минуту клацал клавишами.

— Чем докажете? — обронил он, словно пытаясь заполнить тишину.

Инокентий безо всякого удовольствия открыл фотографии на телефоне и показал экран собеседнику.

— Нравится фотографировать трупы? Не отвечайте. Хм.

Фокусник отложил телефон на край стола и вновь обратился к ноутбуку.

— Есть у вас какие-то предположения? — спросил он между делом.

— Одно, но оно может показаться… необычным.

— Параноидальным бредом шизанутого кретина? Не стесняйтесь.

— Андрея убил ангел. — Инокентий уже сам стал сомневаться в собственных словах. — Зовут, скорее всего, Йишмаэль.

— Ангел, говорите. Это уже крайне любопытно. — Фокусник воззрился на Инокентиянеопределённо-темными глазами. — Обычно мои услуги стоят недёшево, но ваши пользуются у меня определёнными… льготами. Не волнуйтесь, дело своё я знаю — пробью парнягу по всем каналам, в случае чего, задействую нового агента…

— Простите, а кого вы подразумеваете под «ваши»?

— Вы же Судия, я правильно понимаю?

Инокентий ошарашенно кивнул. На лбу у него, что ли, написано?

— Ну вот. С деталями обращайтесь к непосредственному начальнику. Вечно вы не проинформированы. — Фокусник скосил взгляд на экран ноутбука. — Результаты будут завтра, в шесть утра. Рекомендую не задерживаться.

— Так просто?

— Так просто, — белоснежно улыбаясь, подтвердил Фокусник.

Когда Инокентий вышел из таинственной хрущевки, облепленной двумя г-образными девятиэтажками, на улице царила вырвиглазная темень. Даже свет из окон казался её частью. Азария подошёл к нему на своих двоих, словно случайный прохожий.

— Как оно, продвигается?

— Даже не знаю. Я запутался.

— Пойдём. И держись меня, а то оступишься.

— Ты только сквозь предметы не проходи.

— Ладно, — кивнул ангел, поворачивая вправо. — Запутался, говоришь?

— У меня такое чувство, что меня водят за нос. Ты, — с нажимом проговорил Инокентий, — водишь меня за нос.

— Вот, значит, как.

— Азария, — с усталой грустью проговорил Инокентий. — Я собственными глазами видел, как Йишмаэль убил его…

— Нет.

— Что — нет?! Почему ты врёшь?! Я собственными…

— Хватит истерить. Ты когда разговаривал с Фокусником, испытывал какой-нибудь дискомфорт? Ну, там, живот заболел, или нерв в руке защемило…

— Не переводи тему! — заорал Инокентий дурным голосом. Собственное эхо, трижды отдавшись в ночи́, подействовало на него отрезвляюще.

Азария покачал головой.

— Ты аккуратней, меня мало кто видит. Подумают всякое…

— Прости. Было кое-что… голова на секунду заболела.

— Это потому что ты чувствуешь ложь. Скажи теперь, Судия, болела у тебя голова, когда я отвечал «нет»?

— Не обратил внимания. Надо перепроверить.

Ангел возвёл глаза горе.

— Ну, перепроверяй.

— Убивал ли Йишмаэль Андрея?

— Нет.

Инокентий внимательно причувствовался к собственному телу. Ничего, кроме жутковатого ощущения связанного в узелок желудка. За весь день выпил только чашку кофе.

— Тогда что я видел?

— Йишмаэль даровал ему спасение.

— По-вашему это одно и то же! Убийство, спасение…

— Это не одно и то же.

Тусклое мерцание чудом уцелевшего фонаря выхватило лицо ангела из темноты. «Какой же у него квадратный подбородок», посетила Инокентия неуместная мысль. «Хоть кирпичи раскалывай…»

— Я окончательно запутался, — вздохнул он.

Когда они покинули улицу Металлистов, Азария исчез. Карман Инокентия оттопырила пухлая пачка денег. Пройдя десяток шагов, он зацепился взглядом за маленькую гостиницу под названием «Святой Иоанн». Намёка прозрачнее вряд ли придумаешь.

Судия. Ангел и Судия

Инокентий понятия не имел, как очутился в Рябиновом переулке. Он помнил, что телефон зазвонил ненавязчивой попсой в полшестого утра. Помнил, как почти не сонно ответил «алло?». В глазах плавали размытые пятна, и ни черта не было видно.

— Планы изменились, — сообщил явно изменённый на компьютере голос. — Шесть утра, Рябиновый переулок, дом двадцать. Вам встретит Харитон Ветров. Скину смс-кой, чтобы не забыли.

— Фокусник? Откуда вы узнали мой номер?

Трубка ответила короткими гудками. Инокентий продрал глаза и начал собираться. Вне пределов родной квартиры сборы затянулись на десять минут. Рябиновый переулок был рядом с его домом — то есть, очень далеко. К шести он успеет только на реактивном самолёте.

Острым, пронзительным винтиком завертелась мысль: «неужели история повторяется?». В это время Инокентий, кажется, завязывал шнурки… нет, искал носок… или надевал рубашку… хм…

А затем он очутился в Рябиновом переулке. Если это была телепортация, то медленная: часы показывали 7:15.

— Какая телепортация! Углубился в свои мысли, забыл о времени, о мыслях… дошёл как всегда на автопилоте…

Прохожий, обернувшись на его бормотание, прибавил шагу. Инокентий покраснел и начал искать двадцатый дом.

Местные выходят наружу, только чтобы подобно Инокентию торопиться на работу. Взгляды скользят по лицам, перескакивают на вывески, машины, и вновь засасываются куда-то внутрь. Броуновское движение оторванных друг от друга мирков, законсервированных стремлений, втоптанных в землю жестоким «надо» реальной жизни. Погоню за временем тормозят вечно любопытные дети, но их одёргивают, как собачонок, пропуская их болтливую истину мимо ушей.

Почти час Инокентий проторчал в условленном месте. Он хотел позвонить Фокуснику, но мало того, что номер не сохранился — не осталось даже упоминания о звонке. Только смс-ка, где в графе «отправитель» зияла пустота.

«Все впустую… опять разрушил себе жизнь одним-единственным опозданием…»

Кровь заледенела в груди, когда в потоке прохожих промелькнули знакомые рыжие патлы.

— Вы опоздали, — сказал Фокусник, поравнявшись с Инокентием.

— Я…

— Неважно. За мной.

Фокусник натянул на голову шапку и нырнул в толпу. Инокентий едва поспевал за ним, но потом, сообразив, что люди сами неосознанно шарахаются от него, полез напролом.

— Харитон, — не оборачиваясь, бросил ему Фокусник. — Не выходит на связь. Клянусь своей божественной задницей, он полез в одиночку и огрёб неприятностей. Совсем не умеет ждать. Годы практики не вынули шило из… — Фокусник мимолётом убедился, что Инокентий поспевает, и вновь устремил взгляд куда-то вдаль.

Они юркнули в проход меж двух домов и пересекли замызганный дворик, треть которого занимали мусорные баки. Ловкач помог Инокентию взобраться на пожарную лестницу, нижний пролёт который канул не иначе как в Лету, и залез следом.

— Наш клиент — Валерий «Ангел» Михайлов. Месяц назад выписался из Гоголевки, куда загремел, не пройдя психиатрическую экспертизу. Ухайдакал девять человек, которых принял за воплощения каких-то грехов. Использует ангельскую атрибутику.

Фокусник остановился на шестом этаже и протянул Инокентию пистолет.

— Умеете?

Инокентий мотнул головой. Фокусник передёрнул затвор, проверил предохранитель и спрятал пушку в одном из внутренних карманов плаща. Затем достал вторую.

— Неужели… — пролепетал Инокентий.

— Хуже не бывает, — заверил его Фокусник.

Строгой роскошью и изяществом подъезд напоминал музей. Рябиновый переулок и задумывался оазисом утончённых архитектурных решений, затерянным меж трущоб Топей да заунывным Леворечьем, типичным спальным районом. Но буквально за пару лет переулок нещадно загадили — даже алая черепица по непонятным причинам стала блёкло-ржавой; остатки былого великолепия забились внутрь, под присмотр частных охранных организаций.

— Не стойте столбом, — прошипел Фокусник, ковыряясь отмычкой в замке одной квартиры. — Стойте на стрёме.

В нервозной, воровской тиши дверь прогремела как хруст алмазных пород. Фокусник выжидающе уставился на Инокентия.

— Мне заходить, что ли? — прошептал тот. Фокусник кивнул. — Но зачем?

— Пригодятся ваши способности.

— Какие способности?

— Тсс! За мной.

Прихожая выглядела как греческий зал, обжитый современными варварами. Коринфские колонны упирались позолоченными капителями в выбеленный, но с разводами потолок, а основанием — в облезлый светло-коричневый палас. На голове затолканной в угол скульптуры Октавиана Августа кто-то заломил дырявую шапку-ушанку. Ящики из столов и шифоньеров были вывалены на пол в буйном беспорядке.

Фокусник тщательно обследовал прихожую, держа пистолет наготове.

— Это квартира его брата, — сообщил он, переворачивая одно из богатых сидений, в которых можно было устроиться полулежа.

— Без оружия я чувствую себя… неуютно, — не сразу подобрал подходящее слово Инокентий.

— Вам вправо, — пропустил его замечание мимо ушей Фокусник.

— А что мы ищем?

— Поймёте, когда увидите.

Фокусник прошмыгнул в левую комнату. Инокентий бросил взгляд на выход из квартиры. Приоткрытая дверь манила туда, подальше от ангелов, домушников и странных событий, которые напоминали не то снежный ком, не то тянущуюся в никуда цепочку… Ещё хотелось позавтракать и в душ.

Но что-то, как всегда, удержало его — неосознанное, ненавистное… неодолимое.

Инокентий зашёл в какую-то художественную студию. Дешёвые хлопчатобумажные шторы были распахнуты настежь. Любопытный запах масляных красок нарушал ветерок из открытой форточки, откуда, как из старенького приёмника, доносился шершавый шум улицы. Под ногами хрустели пласты мятых бумажек с рисунками и набросками. Время от времени Инокентий нашаривал ногами керамзит, упаковки из-под чипсов, осколки стекла, а один раз чуть не споткнулся о трёхлитровую банку с сушёным тарантулом.

Брат «Ангела», вероятно, не мог определиться, кем хочет стать: художником или скульптором. Об этом свидетельствовали сваленные в кучу бюсты, натюрморты, портреты, пейзажи и какая-то метафорическая мазня. На каждом произведении стояла одна и та же щегольская подпись, хотя ни одно не было завершено.

Инокентий приоткрыл дверцу шкафа у стены. Внутри лежали две восковые фигуры: одна уже готовая, а другая только наполовину. Он с интересом пригляделся к готовой. Это был молодой мужчина с золотистыми локонами, облачённый в белую наволочку, небрежно стилизованную под тогу. Стояла фигура по стойке «смирно», глядя лучистыми глазами куда-то сквозь непрошеного гостя. Инокентий ткнул фигуру пальцем в глаз. «Фигура» айкнула и схватила Инокентия за горло. Инокентий попытался вырваться, но мужчина легко сбил его с ног и прижал к хрустящему полу. Из складок своей наволочки он достал платок и прижал его к носу наглого гостя. Жгучий сладковатый запах просочился прямо в сознание. Дёрнувшись несколько раз, Инокентий ослаб и провалился в глубокое небытие…

Боль, крики, всполохи. Металл в вене.

Он не сразу понял, что пришёл в себя, ибо не мог пошевелиться в кромешной тьме. Лишь слух выхватывал тишайшие, на грани реального, григорианские напевы. Дверь лязгнула так неожиданно, что Инокентий вздрогнул всем телом. Вспыхнул яркий, слепящий свет. Неизвестный прикоснулся холодной влажной рукой ко лбу и засунул в рот горлышко пластиковой бутылки. Тёплая вода хлынула в пересохшее горло. Не дав сделать и пару глотков, бутылка исчезла. Свет потускнел.

Проморгавшись, Инокентий увидел его — человека, которого по дичайшей глупости принял за манекен. Неестественно чистые глаза всё так же смотрели куда-то сквозь пленника. Наволочка-туника едва заметно фосфоресцировала в полутьме. Инокентий скосил взгляд. Рядом лежал Фокусник, прикованный к кушетке. Из уголка рта у него капало что-то тёмное и вязкое. Подле, привязанный к стулу, сидел поразительно похожий на обезьяну человечек — сходство это подчёркивали близко посаженные глаза, крупные уши и характерные бакенбарды на две трети лица. Кажется, оба «фокусника» были без сознания.

— Говори правду, и будешь пощажён! — пророкотал человек.

Этот тип обладает голосом артиста, не чурающегося трибуны. Инокентий видит, как Валерий взбирается на один из обеденных столов и разражается проникновенной речью, которую обрывают четыре санитара и врач со шприцом успокоительного. Это был его третий день в Гоголевке.

— Смотри на них, — продолжил «Ангел», широким жестом указывая на «фокусников». — Рыжему пришлось пустить кровь, а мелкому — разбить челюсть. Всё потому, что они лгали. Ты понимаешь меня?

— Понимаю…

— Это мы посмотрим.

«Ангел» пропал из виду и вернулся с парой напечатанных листов формата А-4.

— Кто ты? — вопросил он требовательно.

— Инокентий. С одной «н». — «Зачем я всегда это уточняю?»

— Я не спрашиваю имени и особенностей его написания. Кто ты?

Инокентий перевёл дух:

— Судия.

Немигающий взгляд «Ангела» фокусируется на его лице. Инокентий поспешил отвести глаза, чтобы не видеть эти чистые, сверхнормальные радужки.

— Повтори, — потребовал «Ангел».

— Я — Судия.

«Ангел» швырнул листки на пол и начал ходить кругами, схватившись за голову. Инокентия замутило, и он закрыл глаза.

— Ты не врёшь.

Инокентий услышал, как «Ангел» подвинул стул к нему поближе. Сел. Запахло миррой и лежалыми яблоками.

— Но знаешь ли ты, кто такой Судия?

Инокентий открыл рот, но не издал и звука.

— Нет, — обронил, наконец, он, только чтобы выбраться из тугодумной пустоты в голове.

— А я скажу. Это тот, кто судит. — «Ангел» разразился металлическим смехом. Всё очевидное кажется ему смешным. — Капкан… силки… ловушка! Ловушка! — как ребёнок он радуется, что вспомнил подходящее слово. В мире, где всё слишком сложно, радоваться можно только мелочам. Они чисты в своей простоте и не имеют привкуса. — Это ловушка, Судия. Не суди, и не судимым будешь. Так говорят в народе.

«Почему у него не пахнет изо рта? Ничем…»

— Зачем ты пришёл ко мне, Судия? — мягко, почти ласково спросил «Ангел».

— За местью, — услышал Инокентий свой суховатый ответ.

— Это не совсем правда. Это… твоё понимание.

Подскочив на ноги, «Ангел» схватил свой стул. Инокентий улавливает глухой удар и треск дерева. Приоткрыв глаз, он видит, как лицо безумца озарила внезапная догадка.

— Это они прислали тебя? Зачем?!

— Покарать виновного, — тоном Йишмаэля ответил Инокентий.

— Все виновны. Различна только степень вины. — «Ангел» неожиданно упал на колени. На его глазах засияли слезы. Его грудь сотрясалась в беззвучных рыданиях. Этот гигант в человеческом теле виновен. — Я расскажу тебе. Я расскажу тебе, Судия.

«Ангел» пополз за листочками. Инокентий услышал, как он ставит стул на место, садится и раскладывает их на коленях.

— Ты прости, что по бумажке. Там… — в Гоголевке, — я осознал, что мыслей у меня слишком, много мусора, много важного, но бесполезного для определённого момента…

Он прочистил горло и начал читать нараспев:

— «Здравствуй, кем бы ты ни был. Перед твоими глазами проносится вся моя жизнь — или, по крайней мере, осмысленная её часть. Для того, чтобы вывести эти мысли, я измарал тысячи листов бумаги… Признаюсь, друг (можно, я буду называть тебя другом? Если нет, мысленно подменяй это слово, каким захочешь), идея дистиллировать мою истину, вычленить из неё самое главное, возникла не сразу. Однажды глянув на эту кипу, я понял, что должен как-то мотивировать читателя взяться за мой труд. Но когда последняя точка легла на бумагу, подобно гире, уравновешивающей все предыдущие знаки, я понял: это было подсознательное желание отделить семена от плевел.

Где, друг, ты начинаешь мыслить? На кухне, готовя горячий ужин? Облегчаясь в сортире? Запершись в чулане от внешнего мира? Или когда спишь на уроках? А при каких обстоятельствах? Я начал мыслить, когда пьяная мать избивала меня, девятнадцатилетнего. Раньше я воспринимал её побои как справедливость… кару за мелкие детские грешки. Когда она избивала меня в те недели, когда я вёл праведную даже для ребёнка жизнь, я выдумывал причины, почему она это делает, или воображал себе, что она делает это, потому что наказание за предыдущий грех оказалось недостаточным. Но тогда, в девятнадцать лет, закрываясь рукой от её бутылки, я впервые задался вопросом «почему». Мозг привычно подобрал оправдание — накануне я занимался первым сексом, — но вдруг я понял, что она никак не могла об этом знать. Тело само уворачивалось от её кулаков — о, в него вбили все приёмчики моей матушки! — а я оборачивался на мою жизнь и понимал, что о львиной доле прегрешений она не знала и знать не могла. Мысль эта ожгла меня как кнут. Тогда я впервые сделал то, что мысленно отрабатывал годами: провёл контрудар и повалил её на грязный, неделями не мытый пол. Помнится, меня удивило, как легко это вышло. Она была удивлена не меньше меня. Её поросячьи глазки стали наполовину менее мутными. В них блеснул… позже я понял, страх, но не тогда. Я спросил, «почему?». Почему ты избиваешь меня? О-о, ожидал многое, я бы даже не удивился, если бы она сказала, что я приёмыш. Но она расплакалась.

ОНА БЕСПОМОЩНО РАЗРЕВЕЛАСЬ, ВЫТИРАЯ СЛЕЗЫ ГРЕБАНОЙ ГРЯЗЬЮ С ПОЛА!

Тварь ныла и извивалась в предчувствии ответных побоев… эта тварь думала, что я буду мстить. Она требовала, она умоляла, она говорила, что я достаточно взрослый… Когда до меня дошло, что́ она от меня хочет, я в ужасе отшатнулся… избить родную мать… её тело содрогалось от страха, когда она изрыгала эти мерзости… она даже от порезанного пальца визжит как свинья…

Я сбежал. В голове не укладывалось, что все, что она со мной делала, было не правосудием, а подготовкой к этому дню. Дню, когда я должен был отомстить. На следующий день, ночуя у друга, я догадался, что это были алкогольные бредни, и она избивала меня просто из-за своей жалкой жизни. Ещё я понял, что не она была мне правосудием, а я сам. Будь на моем месте кто-то другой, послабее духом и менее склонный к выдумыванию идиотских смыслов, оправдывающих её действия…

Я сам мог быть себе правосудием!

Эта опасная мысль стала указательным знаком к свободе. Опасная потому, что я мог ослепиться свободой, приняв её за вольницу. Вольница — потакание своим слабостям, а свобода — узда для них. Я догадывался, что мои ещё не оформившиеся мысли не новы. Я нашёл их у одного парня… его имя и так очернено тупостью двадцатого века, потому я не назову его имени… он стал моим учителем, а его мысли стали моим зданием, коему я придумал облицовку.

Мы не свободны. С каждой секундой мир набрасывает на нас новые нити, тысячи ниток, которые одна за другой сковывают нас не хуже стальных цепей. И если мать, которая сама того не ведая привела меня к истине, до какого-то момента имела полное право на меня, то что я должен своему жирному начальнику? Да и мать не имела на меня права — она породила меня в слепой похоти, а не в любви или расчёте, так что я ей должен? Если бы она сама того не ведая не привела меня к истине, я бы вообще ничего не должен был ей. О, меня посещало желание отомстить. Быть может, убить… Но я понимал, что это просто несчастная женщина, которая не смогла смириться с тем фактом, что все мудаки, с которыми она водилась, ходят к ней только за грубым сексом без обязательств… и презерватива. Что ни один из этих мудаков не Тот Самый. Это была слабая, некогда красивая женщина, которая не нашла в себе силы признать, что лазурные мечты и повышенное самомнение дают в сумме только пустоту, которую необходимо чем-то заполнить… или разрушить.

Запомни, друг, алкоголь разбивает стены, но не пустоту. Чем больше стен ты сломаешь, тем шире разрастётся пустота, пока не заполнит тебя целиком и не пожрёт изнутри. Зачем причинять боль той, кто десятилетиями пожирает себя изнутри? Я желал уйти — куда-нибудь подальше, в Сибирь, чтобы в тиши и покое отыскать формулу свободы.

Но добираясь дворами до вокзала, я встретил Ангела Господня. Он снизошёл на эту землю в потоках белого пламени, окутанный светом и хором праведников. Его фламберг пронзил идущего передо мною мужика. Я был в смятении. Он обернулся на меня. Его глаза были как две вечности, ограниченные нечеловеческим самоконтролем. «Иди», сказал он, «и покарай виновного, Судия!». Не помню, как именно, но он исчез».

«Ангел» остановился и набрал в грудь воздуха.

— Что-то знакомое, Судия? О, ты не первый, ты не последний…

Сначала Инокентий принял это за часть текста, и не на шутку струхнул.

— «Это зрелище потрясло меня до поджилок души. Я понял, что стремление бежать от цивилизации было нашёптано преступной слабостью. Всегда просто бежать. Всегда просто достигать свободу вдали от соблазнов и сложнейшей сети оков. Истинная свобода вырывается кровью и страданиями, пробами и ошибками. Истинная для человека свобода лежит на дне океана неволи. В наивности своей я поверил, что ангел взамен на помощь укажет мне путь к свободе, и начал поиски виновного. Сыщиком я не был никогда. Даже прятки в детстве удавались с горем пополам. Убитый оказался мой старый начальник, жирная самодовольная скотина. Каким-то способом, находясь рядом с его трупом, я впитывал его жизнь, как губка, постигая грубочайшие тонкости его души. Если бы второй ангел не указал мне на эту способность, я бы никогда не обращал на неё внимания — а, следовательно, никогда бы не развил до таких высот. Его жизнь была полна грехов и грешков, как, наверное, жизнь каждого из нас, он был редкостной скотиной с подчинёнными, но я не видел причин наказывать его. Пока не заметил его чревоугодия. Чревоугодие маячило перед глазами, подобно огромному мясистому носу. Вот почему я так долго не замечал его: настолько оно казалось естественным и самоочевидным по меркам его жизни. Ангел сказал, «найди виновного».

Безумец умолк.

— Я не дописал. Знаешь… Судия… когда я порешил последнего, и меня накрыли менты, я подумал, что ангелы предали меня. Только годы спустя понял, что они преподали несколько важных уроков. Свобода постигается в одиночку. У каждого она своя — как вкусовые предпочтения, непереносимость запахов или людей… Когда тебе на блюдечке преподносят готовый бутерброд, жди несварения… Также я понял, что убийство человека — неважно, насколько несвободного или отвратительного, — накладывает неподъёмное ярмо несвободы. Заперев меня в психушке, они продемонстрировали это наглядно. Пару дней назад я вновь убедился в справедливости этой мысли… и допустил ошибку…

«Он… признался! Это он!»

— Прошлые убийства будут висеть на моей душе мёртвым грузом… Я никогда не стану свободным. Да, Судия, я виновен. Иди и передай начальству.

Верёвки ослабли, а затем и вовсе исчезли. С головы сдёрнули скотч — чуть ли не со скальпом.

— Я выведу тебя, Судия, — выдавил «Ангел», возясь с кучей замков на двери.

Инокентий встал на ватных ногах и начал разминать шею. Верёвки жгучим эхом ощущались на запястьях и ахилловых сухожилиях.

— А что с ними? — спросил он, задержав взгляд на обмякших «фокусниках».

— Забудь о них, Судия.

Инокентий подошёл к многоэтажной стойке с разнообразными медикаментами и заприметил скальпель. Бросив быстрый взгляд на психопата — всё ещё ковыряется в замках, — затолкал его в рукав. Лезвие больно царапнуло кожу.

«Ангел» плечом открыл дверь:

— Поспешим, Судия.

Они вышли в «греческую» прихожую. Фальшивая стена бесшумно закрылась, когда «Ангел» тронул подсвечник у окна.

— Я выведу тебя на улицу, Судия.

«Нужно действовать. Он что-то затеял».

Они вышли в подъезд. Видеокамеры блеснули слюдяными объективами, подвешенные в углах под потолком.

Они зашли в лифт с зеркальными стенами и потолком. Инокентий чувствовал, как предательская капля крови ползёт вниз по руке, задерживается на кончике пальца, и… он как можно непринуждённой вздёрнул руку, якобы почесаться. «Ангел», казалось, ушёл в себя и не заметил ничего необычного. Инокентия подмывало вздохнуть, но воздух словно под вакуумным прессом застыл в лёгких.

Они прошли мимо поста охраны. То ли вахтеры не обращали внимания на тех, кто выходит, то ли давно уже привыкли к чудакам в фосфоресцирующих наволочках, но «Ангела» и его спутника они удостоили только секундным вниманием.

На улице было прохладно. Ветер свободно проникал через джемпер. Инокентий пожалел, что не потребовал у психопата вернуть куртку. Хотя… с таким лишний раз лучше не разговаривать.

Больше всего на свете Судия хочет бежать, бежать не оглядываясь, ретироваться, рвать когти. Но не до́лжно бросать дело на финишной прямой, и он внешне покорно следует за безумцем.

«Ангел» остановился у входа в подземные коммуникации дома и открыл дверь ключом. Тьма, теснота и пахучее тепло нахлынули на Инокентия, когда он зашёл внутрь вслед за «Ангелом». Щёлкнул рубильник, и коридор, напоминающий кишку из камня да металла, затопило болезненно-жёлтым светом.

— Закрой дверь, Судия, — сказал «Ангел», бросив ему ключ. Инокентий поймал его правой рукой. «Как хорошо, что спрятал в левую…» Согнувшись в три погибели, они пошли вперёд. Скальпель подрагивал под рукавом, безжалостно въедаясь в плоть.

— Ой!

«Ангел» споткнулся и упал на колени. «Вот оно!»

Изгибом локтя он сдавил мерзавца за горло и притянул к себе. Скальпель выскочил из рукава и звякнул об пол.

«Держать… держать… держать…», молотом стучало в висках.

«Ангел» заехал ему локтём в живот, едва не вышибив дух. На долю мгновения хватка ослабла. «Ангел» тут же высвободился и запыхтел бегемотом. Инокентий вслепую нащупал рукоять скальпеля. Через секунду она торчала из «ангельского» виска.

Инокентий облегчённо бухнулся на спину. От удара позвонки хрустнули на место.

Судия. Их ограбили

Пробудить Фокусника удалось только нашатырём.

— М-м-мать! — сплюнул тот кровью, и прямо в Инокентия. — Ненавижу это дерьмо! Ненавижу! Не найдётся чего сладкого? Шоколад, конфета?

Инокентий достал из кармана ириску.

— Ммм… Тьфу ты, банный кот! Сколько она у тебя валялась? — Несмотря на крики и протесты Фокусник героически прожевал её до конца. Щеки у него тут же порозовели. — Харитон? Это ты?

Обезьяноподобный человечек сидел на кушетке, ощупывая съехавшую набок нижнюю челюсть.

— Не переживай, мы тебя мигом подлатаем… А ты… вы… можно на «ты»? Ты что, не чувствуешь?

— Вы это мне? — очнулся Инокентий.

— Дорогая, нас ограбили! — нервно рассмеялся Фокусник. — Даже я это чувствую. Твоё начальство зовёт.

— Зовёт? — эхом отозвался Инокентий.

Фокусник вздохнул.

— Выходи наружу. Дальше мы как-нибудь сами.

Инокентий пожал плечами и вышел. А что ещё делать?

Судия. Критика практического разума

Он не помнил, как очутился в своей квартире. Он помнил… да какая разница, что он помнил! Азария сидел на диване, листал научный журнал. Йишмаэль — гора и солнце, безучастно следил в окно за голубями.

— Сядь.

Инокентий сел. Азария скрутил журнал в трубочку.

— Как там расследование? Покарал виновного?

— Да.

«В чем подвох?»

— Давно брался за Канта? Прочти дневную норму, и продолжим.

— Ты… серьезно?

— Абсолютно, — подтвердил Азария, разворачивая журнал. — Мы подождём.

Инокентий встал, не сводя глаз с ангела. Он ждал, когда Азария улыбнётся.

— Ты иди, иди, — только и сказал тот, уткнувшись в схему какой-то лабораторной установки.

Ощущение подвоха нарастало. Инокентий зашёл в спальню. Книга торчала из портфеля, небрежно закинутого на стул. А где картонная коробка?.. Инокентий убрал портфель на место, пододвинул стул к столу и попытался открыть книгу… но её как будто склеили. Он дёрнул нож-закладку, безжалостно выдирая страницы, обагрённые кровью…

Он вспомнил.

— Зачем все эти игры?! — взревел он, врываясь в зал.

— Прочитал, значит, — заметил Азария, не отрываясь от журнала.

— Почему вы сразу не показали нож?!

— Пути Господни неисповедимы.

— Тухлая отговорка!

— Что верно, то верно, — подтвердил Азария, откладывая журнал. — Если бы мы сразу показали нож, твой разум начал бы отрицать истину.

— Но… почему?

— Сядь. Это защитная реакция. Ты бы подумал, что мы всё подстроили. Необходимо, чтобы ты сам пришёл к этому выводу.

Инокентий опёрся локтями о колени.

— И поэтому вы заставили убить этого психа. Этого… «Ангела».

— Заставили? — удивился Азария. — Ты сам убил его. Мы допустили ошибку, решив, что Фокусник найдёт верный след. Но он ошибся. С кем не бывает.

— Но он связал меня! А Фокусника и Харитона мучил!..

— Вы вторглись в его квартиру. Он имел право защищаться. А этих ловкачей небезосновательно принял за секретных агентов. Ты прав, он псих. Но это не даёт тебе права отнимать его жизнь.

— Нет, я прав, — прошептал Инокентий. — И никто не убедит меня в обратном… ни ты, ни твой Бог…

— Ты уже совершал безосновательное убийство. Почему бы не совершить второе?

— Значит, всё, что я увидел про Андрея… эти мерзости… были неправдой?

— Нет, они были правдой. Но кто ты такой, чтобы его судить?

«Не суди и не судимым будешь».

— Как я мог забыть, что… что убил человека?

Инокентий накрыл лицо ладонями и вдохнул, насколько позволили лёгкие.

— Допустим, Андрей… невиновный. Но что с «Ангелом»? Этот уродец столько народу поубивал…

— Мы дали тебе шанс найти виновного, — заговорил вдруг Йишмаэль. — Себя. Только тот, кто способен судить себя по справедливости, получает шанс судить других. Ты оказался неспособен.

— Кстати, именно поэтому Супермен такой безупречный, — ни с того ни с сего брякнул Азария. — Так проще — когда имеешь право судить всякую шушеру просто потому, что рождён Мистером Справедливостью. Но народ больше сочувствует Бэтмену, который сознает своё несовершенство и тем самым добивается права судить. А не просто имеет.

— Ты сейчас о чем? — подивился Йишмаэль.

— Да так… Через минуту здесь будет полиция.

— Моё наказание… — выдохнул Инокентий.

«Твоё спасение», не ответил ему Азария.

2. Авторская Студия Мстислава Ужинского

Их шестеро, их путь огнём охвачен

Я проснулся в подворотне.

О, не стоит думать, что я из тех анекдотических алкашей со страниц «Тёщиного языка». Просто поверьте: когда к веку прижимают острие разбитой бутылки, всё утро, прошедшее на автопилоте повседневных хлопот, покажется чем-то… не совсем настоящим. Как сон. И вы проснетесь как бы снова.

«Деньги, сука!», процедил парень, дрожа всем телом не то от ломки, не от адреналина. Непослушными пальцами я достал бумажник из внутреннего кармана плаща и выронил лежавший там же мобильник.

«Ты спецаально?», прогнусавил грабитель, выдёргивая у меня бумажник.

— Н-нет… — слово, выдавленное сквозь непрочищенное горло, озвучило всю жалкость моего положения.

Парень запихал бумажник в карман спортивных штанов и покосился на мобильник. Я подумал, надо запомнить лицо, чтобы надиктовать потом фоторобот. Но мозг отмечал лишь незначительные мелочи (спортивный костюм, нос, щетина, уши, спортивный… щетина…), моментально забывая и их.

«Нагнись!»

— Что?

«Сука!» — брызнул он слюной. — «Ублюдан штопаный! Нагнись, кому сказал!»

Я застыл как кролик перед удавом, не в силах воспринимать что-либо, и вскоре солнечное сплетение поразила железная болванка. Всего лишь кулак, разумеется, но в тот миг показалось, что самая настоящая болванка. Мир потух, и я совершенно отчётливо осознал, что валяюсь на асфальте, а мой личный грабитель изволил удрать. Мобильник пропал. Так вот зачем нагнуться! Я-то подумал…

Смех расколол голову на части. Я поднялся и, совладав с уходящей из-под ног землёй, достал упаковку влажных салфеток. Тщательно вытер брюки, плащ, ботинки.

Как жизнь умеет сделать происходящее интересней!

С тех пор, как год назад у меня появилась собственная студия, я каждый день ходил через Горки, пробуя на вкус грубую порочность этого квартала. Он подобен душе из бетона, металла и стекла, со своими тайнами и закутками, в которые не следует заходить постороннему. Насилие, так легко перетекающее в убийство, здесь разлито как вино из старой бочки. Словно женская плоть через шёлковую занавеску — легко осязаемое, манящее, но все же по ту сторону. И вот настал час, когда я впервые побывал частью Горок. Это было… восхитительно.

Все ещё улыбаясь, невзирая на подрагивающий мозжечок, я скомкал салфетки в карман. До студии оставалось минут пятнадцать.

Многие думают, что я устроил её на границе Полуострова и Горок потому, что арендная плата здесь ниже, чем в центре. Это так. Но причина кроется далеко не в аренде. Меня всегда забавляло, что Горки, эти трущобы, где за неделю ломается примерно столько же судеб, сколько «Гутти» выпускает пиджаков в сезон, располагается так близко к надраенному центру с его небоскрёбами, бизнес-центрами, неоновой рекламой и бурной ночной жизнью. Сюда, как и в гетто Нью-Йорка, побаивается захаживать даже полиция. Маленькое сердце хаоса, предсердие показного величия современной цивилизации…

Но идейно-эстетическая часть моей задумки была бы неполна без точного расчёта на психологию пресыщенной жизнью модной молодёжи. Это ведь так по-особенному — ходить в первоклассную студию, которая и недалёка от центра, и в то же время не часть мейнстримового, пафосного, набившего оскомину центра. К тому же услуги здесь дешевле, чем у других… но об этом не принято говорить вслух.

Я остановился и сплюнул тягучую слюну напополам с кровью.

Студия расположена в подвале красивого кирпичного дома, покрашенного в глубокомысленно-синий. Чтобы зайти внутрь дворика, огороженного кованой решёткой, следует позвонить в домофон и миновать вечно сонного охранника с собакой.

Немногие даже после этого сумеют найти дорогу, ибо выполненная по моему личному дизайну вывеска смотрит прямо в П-образный закуток с мусорными баками. Я не собираюсь ничего менять, ибо это служит предметом остроумных шуток и заставляет постоянных клиентов чувствовать себя причастными к чему-то особенному. Ведь они-то дорогу знают, в отличие от недотёпистых новичков. Чтобы всё-таки не растерять потенциальную клиентуру, я подговорил второго охранника, который патрулирует периметр, подсказывать страждущим, что, где и как.

Зайдя под козырёк неприметной пристройки, клиенту предстоит ступить на скользкие, особенно по зиме, ступеньки. Дверь внизу кажется запертой, и новичок станет набирать номер на панели справа. Некоторые, ругаясь сквозь зубы, идут назад, чтобы перечитать табличку «Студия — набирать 128».

Секрет в том, что если опустить потёртую ручку до упора и подождать, дверь откроется сама. Оглушительный успех на сарафанном радио позволяет мне издеваться над людьми задолго до фотосессии. Помню одну клиентку, постоянную, которая год ходила ко мне, не зная про волшебную ручку. Каждый раз она незатейливо ждала, пока кто-то зайдёт (или выйдет), делая вид, что разговаривает по телефону. Говорят, неделю назад её увезли с диссоциативным расстройством личности.

Боль в груди тем временем окаменела. Я припал к бело-жёлтой стенке коридора за дверью с волшебной ручкой. Как никогда жгуче вспыхнуло желание записаться на пару секций по рукопашному бою. Чтоб валить этих пидорасов штабелями, и пяткой их, пяткой, пяткой!.. Ничего, пройдёт. Уже прошло. Я попытался улыбнуться. Дверь в студию была за поворотом.

Людмила Карповна уже дожидалась меня в комфортабельной прихожей с мягкими дизайнерскими креслами. Эта удивительная женщина всегда приходит на работу раньше меня. Однажды я специально приехал в шесть, а она как ни в чем не бывало сидела на своём месте и предложила мне кофе со сливками. Помнится, мелькнуло подозрение, что она тайно живёт в студии. Но нет. Людмила всегда старается уйти на пару минут раньше меня. Второй из двух её недостатков, который я почему-то не замечал, пока не попил с ней кофейку тем утром. На первый (и главный) тянет нездоровая любовь к рыбкам, коими кишит аквариум на ресепшене. За это братья называют её не иначе как «твоя жирная русалка».

«Как вижу, утро не задалось?», оглядев помятого меня через толстые очки в роговой оправе, заметила Людмила.

— Пожалуй, — ответил я и попросил телефонную трубку.

Я удалился в подсобку и снял с себя плащ, пиджак и рубашку. В районе солнечного сплетения горел красный, уже отекающий след от удара. След от когтистой четырехпалой лапы, не обычного человеческого кулака.

Я набрал единственного полицейского в городе, который способен поверить в эту… скажем, мистоту.

— Аллё? — отозвался на другом конце бесконечно безразличный голос.

— Азалев, это я.

Голос стал на четверть тона раздражительней:

— Опять машину эвакуируют?

— Нет. Меня ограбила… горгулья.

Поначалу ответом было прерывистое сопение.

— Ты хоть понимаешь, какая это хренотень? — проговорил, наконец, Азалев. — Может, тебя отмудохали за то, что ты забрался на её территорию?

— Его территорию. Не её. Я хожу по этой дороге не знаю сколько. Давно бы знал, что это чья-то территория. Говорю, Азалев, меня ограбили.

— И горгульи туда же…

— Что?

— Какая-то хрень творится в городе, вот что.

— Разберётесь, — подавил я зевок, оценивая в зеркале правый бицепс.

— Да. Где? Горки?

— Горки.

— Только что?

— Только что.

— Тогда знаю, о ком ты. Что отжали?

— Бумажник и… — я запнулся, потому что обнаружил себя в позе античного дискометателя. — И всё.

— Мне как, самому из него говно выбить? Или тебя подождать?

— Сам разбирайся. Бумажник только верни. Деньги не обязательно, но хотелось бы.

— Я перезвоню. — Азалев повесил трубку. Даже десять лет в Иностранном легионе не повлияли на некогда изысканные манеры моего брата так, как полтора года в чернокаменской полиции.

Я положил трубку на пуфик и стал ощупывать ушиб, который ныл под пальцами как ударенный котёнок. Хм, целых два дня я не рассматривал себя в зеркале как следует.

Я расстегнул было ремень, дабы убедиться в том, что картина безупречна в целом, как тишину прорезал визговатый голос Людмилы Карповны:

«У нас посетительница!»

Я со вздохом застегнул ремень, натянул рубашку, пригладил волосы и, помедлив, прошествовал на ресепшн.

— Кого я вижу?! — приветственно вскинул я руки при виде клиентки. Вопрос был отнюдь не праздным.

«А я снова к вам», белозубо улыбнулась та, смахивая с лица блондинистую прядь. Я поймал себя на мысли, что терпеть не могу такие причёски, как у неё, a-la «кручёные макароны». Снова к нам, значит… Почему я не помню её имени?

Людмила защёлкала компьютерной мышкой.

«Вы ведь у нас записаны?»

«Даа», протянула клиентка, удостоив ее странным взглядом. «Алиса Ченкова, девять утра».

— Тогда — милости прошу! — склонился я в шутливом полупоклоне, указывая на коридор вглубь студии.

Все они делятся на два типа: те, кто в упор не замечает Людмилу, и те, кто подобно Алисе, едва сдерживает неприязнь к ней. Пожалуй, образ ожабившейся провинциальной библиотекарши, который тщательно поддерживает Людмила, мог бы потянуть на третий недостаток. Мне плевать, я бы всё равно держал её у себя из-за сочетания навыков первоклассного бухгалтера и квалифицированного секретаря. Впрочем, третьего недостатка не существует. Напротив, это великое, пусть и неочевидное, благо. От одного взгляда на Людмилу Карповну у клиенток поднимается чувство собственной непревзойдённости, столь важное для этого закомплексованного народца.

Наблюдая за вихляющей попкой Алисы, я вновь задумался о том, что молодух на ответственном посту Людмилы Карповны не потерплю. Совсем. Секса отыщу и без подобных сложностей, а с прямыми обязанностями секретаря, или бухгалтера, это воздушное существо будет справляться через пень-колоду. Что уж говорить о совмещении. К тому же от взгляда на девушку, которую я подберу по своему вкусу, врождённая закомплексованность народца только усугубится. Нельзя допустить, чтобы подобные эмоции ассоциировались с моей студией.

Алиса привычно завернула влево, в сторону старой раздевалки, которая выполняет теперь функцию подсобки.

— Нет, не туда!

Она вздрогнула дважды: от резкоговосклицания и оттого, что я придержал её за руку. Эта кожа…На долю секунды я подумал, будто прикоснулся к увлажняющему крему. Отвратительно.

— Позволь.

Алиса не противилась, хотя и притормозила у двери в комнату, где располагалась собственно студия. Но я мягко потянул её за собой. Всему своё время.

— Сюда.

Я открыл дверь в конце коридора и включил свет.

Есть нечто особенное в месте, где хранится две сотни разнообразных костюмов. Вот они, висят на металлических крючках, вбитых в стену: пёстрые, яркие, такие индивидуальные. Здесь и имитация русских народных нарядов, и белые, как пенопласт, свадебные платья, и древняя Греция (одеяния богов да богинь, как иначе), и набирающий популярность «лифчик-из-шестерёнок» стимпанк, и дворянские наряды девятнадцатого века, и «обычная» одежда, в которой не стыдно пофрантовать на званых вечерах. Её Людмила Карповна привозит из лучших бутиков города каждую неделю. Модные, но ограниченные в средствах обожают фотографироваться в таком look’е на фоне «домашней» обстановки, или какого-нибудь заграничного ресторана. Соответствующих декораций у меня навалом.

«Как много всего появилось…», восхищённо прошептала Алиса, бегая глазами по раскинувшемуся перед ней великолепию. Ноготки непроизвольно впились мне в ладонь. Я вдруг вспомнил, как назвал эту комнату блистательный в своих формулировках Эрих: склад пластмассовых шкур.

— Думаю, понадобится время, чтобы принять решение? — учтиво улыбнулся я, отпуская её руку.

«Д-да…»

И правильно, что сомневаешься! Единственная интрига сегодняшнего дня — это сколько времени пройдёт, прежде чем ты доверишься мнению «специалиста», отправив собственное подальше.

— Ширма вон в том углу, если хочешь что-то примерить. Чувствуй себя как дома!

В её бесцветных глазах шевельнулись искорки.

«Спасибо!»

— Если что, я совсем рядом. Не стесняйся.

«И не подумаю!», рассмеялась Алиса, и я с охотцей подхватил её… веселье. Когда смеяться дальше стало глупо, а пауза затянулась, я с улыбкой указал на полки и ушёл за ширму в другой конец помещения. Здесь располагалось некое подобие кабинета: столик с компьютером, лампа под красным абажуром и вертящийся стул. Надо освежить память насчёт этой Яны… то есть, Алисы. Как её там? Ченкова?

Я веду досье на каждого клиента. Собираю свои фотографии, снимки, которые делал клиент, и те, что делали другие — друзья, знакомые, конкуренты. Если клиент обитает в какой-нибудь социальной сети, у меня обязательно есть ссылка на его странички и скриншоты любопытных, на мой взгляд, моментов. Чаще комментариев к моим фотографиям, хотя иногда попадаются и взломанные личные переписки.

Каталог «Ченкова Алиса» заставил меня негромко хмыкнуть. Эпохальная для моей нынешней жизни личность. Первая клиентка ещё тех времён, когда я с унылым видом таскался за влюблёнными парочками, фотографируя их на аватарки и альбомы под названием «Мой:*». До сих пор не понимаю, зачем нанимать для этого «профессиональных» фотографов.

Бегло, словно отмахиваясь, я пролистал свои первые работы, отмечая комментарии подружек. «Красивые…», «ну здорово!», «как я тащусь от этой фотки!», «мои:*», «идеальная пара…». Следом шла заметка, что через неделю после фотосессии они расстались, не выдержав мелочной ссоры, и Алиса пришла плакаться ни к кому иному, как ко мне. Абзац заканчивался словом, выделенным красным — «Шельма».

Последующие фотосессии были уже в студии. По мере того, как я углублялся в каталог «Ченкова Алиса» передо мной разворачивалась вся моя карьера «профессионального» фотографа. Набивалась рука, возникали новые аппараты, усложнялись костюмы и декорации, расковывалась Алиса, заигрывая с камерой со всё более цветастой улыбкой…

Основной темой большинства её фотографий были принцессы. Малютка перепробовала буквально все известные популярной культуре образы, которые недалеко, впрочем, ушли от шаблонов одного известного мульт-конвейера. Изредка я подбрасывал египетские, ассирийские и даже библейские темы, но соглашаться на них изволили только после долгих утомительных уговоров. Ещё бы. Так легко быть штампованной индивидуальностью, коими сейчас переполнены антикафе Полуострова.

Последняя запись датировалась прошлым годом. Так вот почему я забыл её…

«Ты мне поможешь?!», подала голос Алиса.

Я отключил монитор и вышел, потирая ладошки как заправской барыга.

— Выбрала что-то?

Она протянула мне три платья, которые я с должным вниманием рассмотрел. Фея, графиня восемнадцатого века и свадебное платье.

«Хочется испытать, каково это…» замялась от моего взгляда Алиса.

— Без жениха подобные сюжеты теряют смысл! — поднял я палец в шутливом назидании. — Ты ведь знаешь, что есть признак профессионализма?

«Нет…», она слабо улыбнулась. Как я ненавижу это! За двенадцать месяцев она растеряла все то, что я вырабатывал в ней годами. Может, хоть перед объективом…

— Стабильность, дорогая. Стабильность. Предлагаю развивать твою тему дальше.

«Мне кажется, я её уже освоила», заявила она с хрупкой уверенностью.

— Освоить, дорогая, это одно. А развивать можно бесконечно — совершенству нет предела.

Её улыбка померкла.

«Что ты предлагаешь?»

— А это — уже секрет. Ты ведь помнишь, где у нас Кира?

«Да. Она не переехала, как раздевалка?»

— Нет, не переехала, — улыбнулся я. — Она же не раздевалка.

Алиса ушла, а я, достав стремянку, зашарил по верхним крючкам в поисках подходящего костюма. Всё как всегда. Она могла бы провести в гардеробе весь день, и всё равно ничего не выбрать. Поэтому наша жизнь, полная бесконечных возможностей, кажется таким, как она, лишённой всякого смысла.

Ожил интерком.

«Как её сегодня?», ласковым цыганским говорком поинтересовалась Кира.

— Африканские мотивы, — бросил я. — Страсть экватора и необузданность диких племён.

Не секрет, что для хорошей фотосессии важен удачный тандем фотографа и визажиста. В этом плане мы с Кирой подходим друг к другу идеально. Достаточно набросать идею в самых общих чертах, и моя визажистка воплощает её даже лучше, чем рисуется у меня в воображении. Но как личности мы с Кирой катастрофически не уживаемся. Дело дошло до того, что я не имею права заходить в её кабинет, как она — в мою студию.

Ещё бы.

Она считает меня посредственностью, чьи заказы — скука, сравнимая только с отсечением эго у очередного полового партнёра. Я в свою очередь утверждаю, что она высокомерная стерва, привыкшая к всеобщему поклонению. Горек прах служебного романа…

Но все же приятно иногда тешить себя иллюзией, что это прах феникса. Призрак её почти забытой внешности — иссиня-чёрная кожа, изгибы обманчиво нежного тела, руки танцовщицы и алый, как от крови, язык — до сих пор является мне во снах.

Я отыскал нужный костюм и передал его молчаливой ассистентке. Минут через тридцать Алиса нашла меня за компьютером.

— Ты великолепна! — воскликнул я и окинул затем оценивающим взглядом.

Наряд «африканская принцесса» определённо шёл этой гибкой девице с задумчивым взглядом. Тень её улыбки скорбела, даря надежду. Яна слегка щурилась, когда смотрела вдаль, и в это мгновение промеж бровей, подобных лезвиям крисов, пробивалась морщинка. Всё моё нутро взвыло от желания запечатлеть эту морщинку в вечности, законсервировать в янтаре, а лучше рубине.

Как хорошо, что Кира убрала её «макароны» под аккуратную шапочку, имитирующую гроздья сиреневого винограда! Сиреневым был и топик с леопардовым рисунком, и длинная полупрозрачная юбка, подпоясанная такой же сиреневой «леопардовой шкурой». Топик щедро открывал животик и грудную клетку, но при этом сохранял пристойность, закрывая плечи неким подобием пышного буфа. Изюминку образу придавал газовый шарфик, свободно ниспадающий до колен, длинные серьги в форме ловца снов и костяное ожерелье.

— Ты великолепна, — повторил я с куда большим придыханием. Яна, то есть, Алиса, засмущалась, и я тут же выдал ей веер. С ним такие эмоции выглядят на порядок очаровательней. Флёр загадочности все делает очаровательней…

— Что предпочитаешь — саванну, джунгли, сад около фазенды? — с полупоклоном открывая перед ней дверь в коридор, спросил я.

«Фазенды?», удивилась она.

— Люблю привносить эклектику в свои работы.

«Я предпочту… всё!», с восторгом ребёнка перед лотком сластей выдохнула она.

— Вот это — правильный подход!

Дверь в фотостудию распахнулась со всем подобающим лязгом. Этот незамысловатый спецэффект неизменно вызывает у клиентов ощущение, будто они ступают на территорию иной реальности, где всё вроде бы неказисто и недоделано, однако при правильном ракурсе обретает краски, недоступные скучной повседневной жизни.

— Устраивайся, — показал я на мягкие качели справа от входа. Навес над ними отсылал знающих людей в эпоху Билли Холидэй и Боба Кросби. — Мне потребуется всего пара минут.

Я прошёлся до противоположного конца помещения и нащупал левой руки замочную скважину, прикрытую куском надрезанной обоины. Правая уже доставала ключ из кармана.

С металлическим скрежетом разъезжались створки фальшивой стены, открывая пространство для декораций. Это была овальная арена высотой в два с половиной метра и с диаметром шесть метров в большой полуоси. Вся её поверхность, кроме пола, была утыкана десятками датчиков и маленьких проекторов.

Таково чудо нашей эпохи. Не панацея, не вечная жизнь, не технология постройки чего угодно из чего угодно, а голограмма. Которая тоже вроде бы на многое способна — воскрешать звёзд эстрады, например, либо сотворять маленькие миры для того, чтобы они служили декорациями в относительно малоизвестной фотостудии.

Как я обожаю симулякр, эту придумку чудаков-постмодернистов! Со времён фонограмм, первого ксерокса и раскрученного «трёхмерного» фильма про синих инопланетян его стало заметно больше.

И обошлась мне эта технология будущего за сущие копейки. С учётом оборудования, библиотеки на пять сотен голографических сэмплов и лэптопа, я потратил пятьсот долларов, двести из которых ушли на доставку и установку. В ответ за такую, мягко говоря, халяву, анонимный благодетель попросил лишь неограниченный доступ к лэптопу, откуда он загружает какие-то технические сводки.

Кто я такой, чтобы быть против?

Найти нужный сэмпл стало проще с тех пор, как в систему добавили голосовой поиск. Текстовый не добавили до сих пор… На запрос «джунгли» мне предложили пятьдесят семь превью. Я остановился на файле «опушка» и включил инициализацию.

Экран погас. Шершнями загудели невидимые кулеры. Проекторы ожили, выводя подрагивающими лучами фантастическую картину никому не известного сетевого художника. Таинственные деревья, чуть тронутые прохладной дымкой, вздымались до яшмового заката, в котором уже начали витать космические поветрия ночи. На передний план выходили деревья более приземистые, словно сгорбленные в поклоне, и желтоватая трава. Система дополнила картину стрёкотом насекомых и журчащей перекличкой птиц.

— Прошу, — сказал я до крайности изумлённой Алисе, которая наблюдала разворачивающееся волшебство с отвисшей челюстью.

«Что… как это?», она опасливо подошла ближе и тронула кустик, который тут же лёг, невесомый, ей на руку.

— Скажем так — принял участие в эксперименте.

Осторожно переставляя ноги, она приблизилась ко мне и тоже увидела изображение в профиль.

— Как на бумажные листочки с режущей стороны смотреть, — улыбнулся я, пряча лэптоп обратно в нишу на стене.

«Знаешь, когда я посмотрела на это спереди…», сказала Алиса.

— Анфас, — почему-то поправил я.

«Анфас…» кивнула она, «я кожей ощутила ветерок. Такой… с неизвестными, но приятными запахами. А сбоку… в профиль… увидела лишь наставленные друг за другом плоскости».

— Именно поэтому ракурс так важен в моей работе. Хм. Ну что ж, — я взял её под руку и проводил на начало тропинки. — Стой здесь.

Затем приволок штатив с заранее установленным на нем фотоаппаратом, оценил картинку в объектив…

— Чуть левей, пожалуйста.

Началось то, что я называю неизбежной рутиной. Клиентка крутится перед камерой в «рабочих» позах, подчерпнутых из модных журналов или социальных сетей. Я стараюсь превратить эту посредственность в нечто оживлённей восковой фигуры, либо наоборот, удерживаю её от реконструкций картин Босха, и жму иногда на кнопку. Звучит чуть проще, чем кажется.

Разноцветными треугольниками на верёвочке тянутся передо мной ее фотографии, эти блеклые слепки лица — не того, что мы видим в зеркале или пытаемся явить другим.

Нельзя сказать, что Алиса ходит ко мне оттого, что хочет добавить больше красок в свою серую жизнь. О, нет, потенциал её могучей души захлёстывает, но по неинтересной мне причине Алиса не находит ему выхода.

Все просто и в духе рыночных отношений — яркие образы-пустышки в обмен на кусочки её лица. И частая смена масок, этих обёрточных бумаг, на деле оказавшихся наждачными, обтачивает лицо до состояния действительной серости. Плоские, совершенно плоские лица без рельефа и даже двухмерных чёрточек.

Здесь важно не само фото. Портрет Дориана Грея — дело давно минувших лет. Важно то, что происходит вокруг. Я искажаю их, делая одухотворённей и чище — с поверхностного суждения того, кто смотрит на фотку. Я искажаю клиентов в угоду их же вкусов, превращая одну из самых малозначимых (но такую привлекательную) граней души в статичную маску… Слепок.

Поначалу им нравится, им хочется ещё, но в один прекрасный момент они начинают осознавать (но чаще — осязать) разрыв между собой и образом.

И они возвращаются ко мне, в студию. Чтобы… измениться? Я же фотографирую их, а они меняются, как хотят…

Нет!

Я фотографирую их, и они меняются на фото. Они хотят менять маски, но ни в коем случае себя. Я могу по-настоящему гордиться собой. Я сделал то, о чем мечтают многие. Я воплотил Фотошоп за пределами компьютерного пространства.

В каком-то роде эта сессия вышла ретроспективой всех предыдущих. С каждой фотографией она расковывалась настолько, насколько раньше — после целой сессии. Черта, после которой мы уже вовсю шутили, смеялись, дурачились и вдвоём выбирали декорации, прошла для нас незамеченной.

Яна испытывала почти эйфорическое удовольствие от иллюзии того, что она сама решает, какое фото вышло, а какое нет, где она красивее, а где очаровательней, какой ракурс удачней, а какой приемлемей… при этом всецело полагаясь на суждение «профессионала». Почему-то, если обернуть арматуру в бархат, многим начинает нравиться.

«Ничего себе!» — воскликнула она, узнав, что мы засиделись до ночи. — «Мне, наверное, грозит дополнительная оплата?»

Люблю, когда животрепещущие вопросы задают вот так, под маской несерьёзности.

— Нет, что ты. Все включено.

«Даже то, что ты потратил на меня весь день?»

— Это приятный бонус.

«Бонус? Не главное, а всего лишь приложение?»

— Разумеется, — ласково улыбнулся я, мысленно прикладывая руку к лицу. — Очаровательное приложение к работе, которое за пределами работы может стать важней самой Вселенной. У меня есть идея, как нам взбодриться.

«Полагаю, я выделю на тебя пару часов», улыбнулась она и кокетливо опустила взгляд.

Уголки моих губ поползли вверх. Забавно, что некогда воспеваемую free woman сместила та, кого я бы назвал busy woman.

«Что предлагаешь?»

— Не сейчас! Сюрприз же. — Я вдруг задумался, что есть некое сходство в словах «сюрприз» и «сюрреализм». — Людмила, будьте добры такси!

«Вызываю!»

— Пойдём в раздевалку, — повернулся я к Яне. — У меня есть кое-что особенное.

«Из новой коллекции?!» — воскликнула Яна, точней… а, какая разница!

Я состроил загадочное лицо и передал ей вешалку. Вторую, с мужским костюмом, забрал себе и ушёл переодеваться в подсобку. Честно говоря, веяния последних нескольких сезонов начали меня изрядно смешить. Эти штаны в обтяжку, куртка «ухоженный бомж» с шарфом и шапкой «гламурный Петрович», эти ботинки «начищенные до блеска недоберцы»… Всё лучше гейских фантазий, коими традиционно пичкают нас летние коллекции.

Яна ждала в коридоре. На ней был светло-красный жакет, под которым проглядывалась кофточка, тёплые шорты бежевого цвета, леггинсы и эти отвратные угги, кои вновь стали покорять черепные коробки обывателей. Полный боекомплект по-русски холодного весеннего сезона.

Людмила Карповна благополучно свалила домой, поэтому студию закрывал, как всегда, я. Улица встретила нас мраком, тронутым кое-где ржавым свечением фонарей. Из-за дождя все вокруг казалось картинкой из старого телевизора, подёрнутой рябью помех.

— Стой, — придержал я её за локоть. — Нужно собраться.

Я закрыл глаза, вбирая в себя десятки таких же я, которые подобно мне обслуживали своих клиенток весь этот день и тоже адски устали. Отпустил я только тех, кто тоже ушёл с девушками.

— Ну-с, навстречу неизвестности!

Яна не поверила, что мы едем в «Шесть имён». Даже таксист переспросил. Самый пафосный клуб Чернокаменска столь дорог, что подавляющее большинство модных даже вспоминать о нем предпочитает… никогда.

Когда машина остановилась на углу красивого неоготического здания в самом центре Полуострова, откуда исходила ритмичная аура того, что некоторые называют «музыкой», Яна взглянула на меня, как на паренька в потёртом свитере, который заявляет, что воон та синяя «Багатти» — его.

Взгляд этот я чувствовал и когда продирался через разодетую очередь, достигнув мрачного типа на фейсконтроле. На его пучеглазом лице буквально кипело раздражение. Непропорционально короткие руки отмахивались от… мухи?

— Привет, Вольдемар, — протянул я ему руку. — Что, просыпаются понемногу?

— Мать её… да! — охранник чихнул и смачно высморкался в зеленоватый платочек. — Почти апрель, а эта живее всех Лениных. Должен я ей, видите ли.

— Даже представить не могу, что можно задолжать мухе, — ответил я, убрав так и не пожатую руку.

— Потому что ты из нас самый тупой. — Он сверкнул стёклами очков, которые отражали свет подобно DVD-диску. — Фифа с тобой?

— Не надо называть её…

Вольдемар сдёрнул заградительную цепь.

— Это тебе не надо, иначе не дадут. А я хоть подзадник могу выписать. Проходи, не задерживайся.

Я повернулся к Яне, повертел пальцем у виска и увлёк её за собой. Океан ревущего звука захлестнул нас с порога.

Меня всегда поражал мир клубной жизни. Эти безумные тематические ивенты, что создаются ребятами, у коих современным фантастам стоит молить о просветлении, этот шум, растрясывающий внутренности, это кислотное свечение, долбящее в мозг через глаза, едкий полумрак, где смешались тела дёргающие, тела извивающиеся, тела дрыгающиеся, запах пота, сильного парфюма, алкоголя и сигаретный перегар…

Клубная жизнь — это реальность иная, но совсем иного рода, нежели видеоигры и книги. Потому что она здесь, перед тобой, стоит только протянуть руку (в которую, если зазеваешься, тут же воткнут героиновый шприц). Клуб — это место, куда приходят отдыхать, а оно ни на секунду не даёт тебе покоя, переворачивая тебя как кучу грязного белья, дабы обнажить самое дикое и безумное, что сидит в твоей обезьяньей душонке.

В басовой долбёжке треков, таких одинаковых, но с бесконечными вариациями, я видел костры и пещеры, гипнотический дым и десятки разгорячённых тел в шкурах, пляшущих до экстатического исступления. Я думаю, если родится когда-нибудь бог клубной жизни, он будет наг, не считая огромной идиотской шляпы и навязанного на детородный орган носка. Его лучащаяся лазерами кожа будет распылять свежайшую наркоту прямиком из подпольных лабораторий. Он будет милостив в своём желании подарить экстаз и жесток в методах его доставить. Он назовёт своим братом того, кто будет танцевать до упада — но сам упадёт позже всех, чтобы очнуться к очередному открытию ночного храма. Он будет любить безумие и избегать при этом проблем. Он будет сам верить в то, что осушает людей, дабы вручить им очередной шанс на перерождение.

Все это я говорил Яне, когда мы, забравшись в туалет, опустошали кокаиновые дорожки. Потом я заткнулся и заткнул поцелуем её. Дальше было то, о чем мечтают все принцессы: быть жёстко отодранной в сортире, чтобы размазывать сопли по лицу и ждать, ждать, ждать своего принца.

Вечный цикл…

Она вырубилась до того, как я достиг пика. Ударилась, вроде, затылком о стену. Сплюнув, я так и оставил её на унитазе, возле трусов, скрученных в тонкую верёвочку на полу.

Выходя из кабинки, я нос носом столкнулся с Люцифером.

— Брат мой, а до тебя не дозвонишься! — воскликнул он, пытаясь меня обнять.

— Не до тебя, скотина! — взорвался я и неожиданно для себя самого ударил его по рукам.

— Полегче! Эй, придержите его, пока я сделаю своё жёлтое дело.

За тщедушной фигуркой нашей рок-звезды высилось два насупленных бычка — телохранители. Я оценил ситуацию и поднял руки в знак подчинения.

— Ты знаешь, какая сегодня дата? — спросил Люцифер, не отрывая взгляда от писсуара.

— Ты меня за календарь держишь? Или нерадивого мужа, забывшего про сраный юбилей?

— Не кипятись. Сегодня день открытия клуба! Моего клуба, змеёныш!

Люцифер приковылял к умывальнику. Я посмотрел на его отражение в зеркале. Видеть жизнерадостного лидера поп-готик группы да к тому же, разукрашенного в черно-белый грим, было до коликов странно.

Я вздохнул.

— Никакой это не твой клуб. Он принадлежит Стомефи, а дела решает Аримович.

— Я — маскот. Без меня этот клуб и наполовину не был бы таким популярным. Да и чья бы вокалистка мычала! Твоя студия тоже принадлежит Эриху…

— Не было б тебя, нашли бы кого-то другого. И найдут. Клоуны имеют свойство приедаться. Люцик.

— Клоуны, значит, — Люцифер выдрал из аппарата почти метр бумажных полотенец и скомкал их в плотный шарик. — Брат мой, я-то хоть осваиваю сложное искусство музыки и… как ты там говоришь? Клоунады? А твоё сводится к тому, чтобы навести объектив и нажать кнопку. Это даже не клоунада. Это нечто среднее между говном и обезьянкой.

— Да-а, — протянул я. — У параши всегда кажется, что художник мажет что-то на бумагу. А писатель по кнопочкам бьёт, набивая меньше, чем средний планктон в мессенджере.

— Господа и дамы, всё надо делать с фотографами! Фотограф всё сделает лучше!

— Хороший фотограф на вес золота.

— Блин, — он выразился крепче, — змеёныш. Назови фотографом девочку лет двадцати, которая купила вчера зеркалку, а позавчера научилась слои накладывать в Фотошопе, одень её в «интеллигентские» шмотки с шарфиком, и у неё отбоя от клиентов не будет. Мать твою, мою… тьфу, змеёныш! Лажа в твоём деле так легко косит под обычную посредственность, что люди ни херашеньки не видят разницы! Они падки на посредственность, башка ты гуталиновая! Это не то, что в музыке! Или театре! Там лажей будет вонять как от трупа!

— А то, что вокруг гремит, это — музыка?! — возопил я, позабыв уже, о чем мы с ним орёмся.

— Это — не метал, БЫДЛО! — взвизгнул Люцифер, дотянув до «ля» второй октавы. — Парни. Отделайте его от души. Парни. Только оставьте парочку живых мест. Брат все-таки.

— Ты что, обдолбался?! — гаркнул я и, не дожидаясь очевидного ответа, попытался шмыгнуть между амбалами. Они оказались проворней.

— Ну ёп…

Даром что амбалы, работали они грамотно. Ни синяка, ни царапины, одна лишь чистая, незамутнённая внешними проявлениями боль. Когда сил вопить у меня не осталось, они швырнули меня в кабинку к Яне. Двуличная сука братец картинно отвернулся, не глядя на то, как меня обрабатывают.

Когда они ушли, я лежал мордой в пол, не в силах пошевелить даже пальцем. Не знаю, сколько часов прошло до того момента, когда меня перевернули на спину. Поверх темных очков в титановой оправе на меня смотрел как всегда безупречный Эрих Стомефи. Даже лучшие из нас вынуждены справлять нужду.

— А я тцелый день не мог то тепя тасваниться.

— Эрих…

— Молчи.

Он взвалил меня на плечо и потянул за собой, шаркая начищенными ботинками. Как же я хочу быть похожим на Эриха! Иметь такой же акцент, зачёсанные назад волосы, разъезжать на новейших немецких тачках, носить стильные костюмы, шитые по личным эскизам, и вести уйму разных дел — от клуба и фотостудии до фабрики конфет.

…Кажется, я отрубился, потому что как-то резко понял на ощупь, что сижу в кожаном кресле. Эрих восседал на диванчике напротив.

— О, волшебство нашатырного спирта! — воскликнул он, принюхиваясь к серебряной фляжке, в которых нормальные люди держат коньяк. — Кто она по твоей постельной классификации?

— Кто? А. Да. Шельма.

— Пф. Мне-то покасалось, минимум Фурия.

Голову будто раскроили, и трещина разрасталась.

— Эрих… не мучай. Что тебе надо?

— Патчему ты не скасал Азилеву про мопильный?

— Азилев… какой Азилев… А, Азалев!

— Азилев, Азалев — один тщерт, — резонно заметил Эрих, пригубив фляжку.

— Считай, интуиция. Надо чтоб… не полиция нашла мобильный. Так надо.

— Уш тчему, а интуитсии твоей я доверяю. Есть вопрос, по поводу студии.

Я насторожился.

— Я навёл справки и не обнаружил, что ты хоть как-то заинтересован в поднятии популярности своего заведеньица.

— Куда делся твой «идеальный» немецкий акцент? — улыбнулся я, сам судорожно соображая, к чему он клонит.

— На ерунду не ведись, — посоветовал Эрих. — Меня интересует, почему тебе положить на расширении клиентуры. От старой мы получаем не столь… свежую энергетику. Люцифер вот снова начал хромать.

— Неужели моя лавочка у тебя единственная?

— Вопросы, — он взглянул на часы. — У тебя не так много времени, чтобы убедить меня в своей квалификации.

Я весь подобрался и провёл рукой по волосам. Мысли скакали — в основном потому, что я не знал, с чего начать.

— Слушай, Эрих, я зажат в сраные клещи.

— Не выражайся.

— Извини. Но что делать, если даже обыкновенная реклама причислена шавками Доброго Каменщика к навязыванию воли — тому, что нам строжайше запрещено? Я понимаю, для обхода этих проволочек вы, ребята, сотворили современную систему, где за единственную подпись на бумажке можно распрощаться с последними штанами. Тогда что, давай лоббировать закон, по которому тактичные люди в бронежилетах начнут таскать мне клиентов с мешками на голове?

— Ты что несёшь?

— А то, что я не могу напрямую повлиять на решение людей зайти в мой подвал и сделать пару фоток. Мне даже визитную карточку в сортире не обронить — сразу прилетит придурок с огненным мечом, который ни хрена не смыслит в бизнесе, и начнёт практиковаться на мне в анатомии. Раньше спасало сарафанное радио. Старые клиенты тащили новых, и всё было хорошо.

— Поэтому ты «обронил» мобильник?

— А разве это реклама? — улыбнулся я.

Стомефи понимающе кивнул.

— Есть ещё одно. Язычники.

Удивление немного притупило ломящую боль во всем теле.

— Они до сих пор трепыхаются?

— Объявились впервые за долгое время. И представили доказательства, что то твоё оборудование с голограммами — опасно.

— Чем?!

— Если коротко, мы решили сделать красивый жест, чтобы их успокоить. Ещё короче — не твоё дело. Завтра вечером у тебя всё демонтируют. До этого чтоб даже в мыслях не было пользоваться голограммами. Это тебе ясно?

— И что будет с моей студией? Ты интересовался её процветанием только для того, чтобы порушить к херам?!

— Забыл, как пользоваться фотошопом? — Стомефи взглянул на часы и поднялся, потеряв ко мне всякий интерес. — Через минуту у меня встреча с азиатскими «друзьями». Сейчас тебя отвезут домой. Не забудь перед сном принять таблетку, которую выдаст водитель. Поможет завтра не быть квашней. Всего наилучшего.

Водитель оказался не абы какой, а его личный. Никогда и звука не слышал от этого парня. Он привёз меня домой, дотащил до постели и вручил стакан с водой да какую-то капсулу. Я выпил её и тут же уснул.

А наутро встретил эту жизнь в приподнятом настроении. Где-то на окраине разума пел бессмертный Том Джонс. Мысли были тошнотворно радужны, и никак не соотносились со всем идиотизмом, что творился вчера. Я думал, что, расставшись с высокими технологиями, опущусь на один уровень к конкурентам-приматам. Возможно, придётся расширить штаб фотографов разного профиля. Сойдут пресловутые девочки лет двадцати. Студентки очень любят «творческие» подработки. Есть, впрочем, ещё вариант.

Я вошёл в студию с сияющей улыбкой.

«Вам наша первая гостья понравится», с порога заявила Людмила Карповна. Да ладно?

Я окинул взглядом брюнетку, сидевшую на диванчике для посетителей, и не увидел в ней ничего особенного. Чем-то напоминала она Яну. И Кристину. И Анжелу. В общем, ничего особенного.

— Кого я вижу! — воскликнул я, добавив в голос щепотку радости, позитива.

«Ой, здравствуйте!», подскочила она и тут же стала копаться в сумочке. «Я вчера купила подержанный телефон, недорогой такой, знаете, но в хорошем состоянии, мне черные нравятся, хотя подруги советовали зелёный, говорят, очень подойдёт к моим глазам, а глаза у меня вообще-то серые, но вот почему-то они решили… Ой, а у вас карие! Что-то давно я не была у стоматолога, надо бы позвонить, записаться… Вы же позволите отсюда позвонить? Вот».

Она протянула мне «отработанный» вчера телефон. Быстро же его толкнули…

«Внутри, между крышкой и аккумулятором, я нашла клетчатую бумажку с вашим адресом. Вот».

— Очаровательно. Огромное спасибо. Людмила уже покрыла ваши расходы?

«Сказала, что потребуется ваше личное присутствие».

— Ах, точно… — я послал незаменимому секретарю и по совместительству бухгалтеру понимающую улыбку. — У вас найдётся пара свободных часов?

«Ну, сегодня как бы суббота, а по субботам я, как правило, свободна… Вам что-то понадобится, да? Показания в полицию? От меня не будет помощи никакой, я ничего не знаю…»

— Нет, — как можно мягче перебил я. — Мы — студия художественной фотографии и, в принципе, за такую услугу с вашей стороны…

«Ой, вы меня смущаете!»

— И в мыслях не было! Ну что же, если бесплатная фотосессия вас не прельщает…

«Фотосессия?! Ещё как прельщает! Знаете, мы с подругами…»

— Людмила, приготовьте контракт! — Я подмигнул секретарю и перевёл лучезарный взгляд на клиентку. — Кстати, как вас зовут? Вы когда-нибудь задумывались сменить свой образ? Хотя бы… на фотографии?

3. Чёрный камень, чёрные сердца

За чем явился Похититель? А зачем?

Чёрный камень, чёрные сердца. Минус два

У двойных дверей, ведущих к гейту рейса Нью-Йорк-Чернокаменск, толклись хмурые, простовато одетые мужчины. То и дело поглядывая на наручные часы, роняли фразы о погоде, дорогах и почему-то политике. Матерились вяло, больше для цехового приличия — накладывала отпечаток вялая бессонница, присущая раннеутреннему аэропорту. Алану эта публика напомнила банду воробьёв, что хохлится от промозглого ветра на линии электропередач и выжидает что-то, понятное только им.

Невысокий, с орлиным, но не острым носом, он легко терялся среди остальных пассажиров, по большей части американцев в строгих деловых костюмах. Его собственный был бездонно-чёрным, в тон волосам, идеально зачёсанным назад, и лакированным ботинкам.

«Воробьи» окружили новоприбывших с гомоном «Такси! Такси!». Самые продвинутые кричали «Тэкси!». В руках у некоторых материализовались таблички с именами, и Алан, прочесав их внимательным взглядом, не увидел свою. Он замедлил шаг, безнадёжно оглядел таблички вновь и задержался на львиноподобной физиономии в потрёпанной кожаночке. Улыбаясь прямо в душу, физиономия приподняла ватман, на котором капителью было начертано «Стомефи».

Алан кивнул каким-то своим мыслям и приблизился к физиономии.

— Пожалуй, единственное, что вас выделяет — это жёсткая, целеустремлённая походка, — заявил тот, бесцеремонно, но изящно выхватив у Алана единственную сумку с багажом. — Новички всегда отстают, но вы постарайтесь, о’кэй?

Извозчик резво двинулся сквозь толпу, одобрительно крякая ни на сантиметр не отстающему пассажиру.

— Да тут почти Нью-Йорк, — усмехнулся Алан, обнаружив парочку непременных людей, которые не бежали, но обгоняли его, почти бегущего.

— Тут совсем не Нью-Йорк, — отозвался таксист, ловко увернувшись от чьей-то поклажи. — Но развлечений хватает. Своеобразных.

Туманный рассвет наползал на стерильную громаду аэропорта. Таксист вёл странника вдоль тускло поблёскивающих от влаги машин. Алан с безразличным удивлением обнаружил, что большинство было японских марок.

— Зря не взяли плащ, — бросил, не оборачиваясь, таксист. — В этих широтах весна не тётка.

— Куплю, — отозвался Алан. Он терпеть не мог таскать много вещей, особенно на себе.

Словно под обстрелом они перебежали дорогу и остановились возле бурой машины с логотипом «Lada». Таких Алан ещё не видел, хотя покинул страну всего каких-то пять лет назад. Таксист небрежно зашвырнул его сумку в багажник, не с первого раза этот багажник закрыл, и отворил перед пассажиром переднюю дверь. Алан забрался внутрь; вскоре за руль сел и таксист.

— Почему сразу таксист, извозчик или, упаси яйца, кожаночка? — проговорил он, явно машинально поправляя зеркало заднего вида. — Зовите меня Феликсом. Или Аримовичем.

— Вы, простите, кому? — несколько опешил Алан.

— Успели подцепить акцент за эти пять лет. Не всегда твёрдо выговариваете «р».

С этими словами Аримович завёл мотор и сдал назад.

— Дайте догадаюсь, вы как-то связаны со Стомефи? — сказал Алан, осматривая таксиста уже внимательней.

— Не «как-то», — ответил Аримович, выруливая на трассу.

Из full-hd аудиосистемы полились суровые правды Бутырки. Алан с внутренним вздохом воздел глаза горе. В сумке тосковал плейер, начинённый музыкой жанра, патологически известного в узких кругах. Алан любил относить себя к узким кругам. Эта любовь и вывела его в самые сливки нью-йоркской богемы. Эта любовь и вынудила его прилететь в этот город с слишком безрадостным даже для русских именем.

Что он знал о Чернокаменске? Третья столица России возникла как из воздуха. О ней начали говорить лишь тогда, когда она уже откусила от Москвы функцию экономического центра страны. В бизнес-кругах даже Америки ходили разговоры о «Russian land of opportunity», выросшей, как всё лучшее в России, из грязи, бесплодных камней и задрипанной деревеньки. Краем уха Алан слышал разглагольствования одного gay-friendly искусствоведа в роговых очочках, что всё настоящее в этом городе заточено на острове. Никто из гостей города не покидал его, а те, кто покидал, не могли вспомнить о «континентальном» Чернокаменске ничего конкретного.

— Полуостров, — чтобы его услышали, таксист вдвое понизил громкость колонок.

— Простите?

— Район так называется. А он, между прочим, остров. Возможно, пока.

Алан покосился на Аримовича с возрастающим беспокойством. Весь этот путь ему захотелось просидеть, отвернувшись к окну и не видя того, что размытым пятном мелькало по ту сторону. Это удавалось ровно до тех пор, пока машина не съехала с дороги в центр, миновала десяток километров по рельефному шоссе и выкатилась на шестиполосный мост через реку Каменёвку.

— Вы точно везёте меня к Стомефи?

Аримович затормозил так, что ремень безопасности резанул Алану грудь, и принялся крыть матом посмевшего его подрезать «извращенца, петуха, месье с усиками». Затем, степенно откашлявшись, таксист завёл заглохшую машину и дал газу. Алан вдруг отчётливо понял, что он дома — пусть и не в родном Саратове.

— Точно везу. И точно к Стомефи, — сообщил Аримович, успокоив нервы парочкой невыносимо душевных песен. — Сейчас никто из тех, кто действительно влияет на дела, не имеет права ступать на Полуостров. До тех пор, пока не решим кое-какие проблемы.

Их «Lada» миновала мост и свернула куда-то вправо, обрушив на психику Алана панораму самых что ни на есть трущоб. Облупленные до костей дома, слои грязи, перемешанной с мусором, безвкусное граффити, все какие-то щербатые люди…

— Навевает воспоминания? — поинтересовался Аримович.

— Знаете, нет.

— Здесь живут горгульи.

«Да он псих!», содрогнулся Алан. «Или мудрит с метафорами… как псих». Аримович то и дело косился на него, явно дожидаясь ответа, поэтому странник против своей воли выдавил:

— Всё ещё нет.

— Значит, побороли боязнь каменных людей. Это хорошо.

— Не за того вы меня принимаете, — пробормотал Алан, думая, что если псих будет настаивать, придётся все же соглашаться.

Но Аримович лишь усмехнулся:

— Ага.

Он подогнал машину к прокопчённой гостинице, в запущенном облике которой угадывалась какая-то даже архитектура — не то Питер, не то Одесса.

— Это приехали?

— Это почти, — оскалил таксист львиноподобное лицо. — Вы не торопитесь, Алан Ерофеич, дверку я сам открою.

Аримович вышел, достал из багажника сумку, поправил задравшуюся кожаночку и, открыв пассажирскую дверь, отвесил страннику шутливый реверанс.

— Я провожу, — сказал таксист в ответ на протянутую за багажом руку. Тон не терпел возражений, и Алану оставалось только скрипнуть зубами и подчиниться.

«Не бить же человека Стомефи по морде», — оправдал он своё малодушие.

Аримович примчался к двери, облепленной костяной краской, и с силой дёрнул на себя. Посеревшие от пыли окна первого этажа завибрировали так, будто собрались лопнуть.

— Просим, — указав на хищный полумрак проёма, сказал Аримович и нырнул в него первым.

Изнутри гостиница ещё сохраняла бледный призрак приличия. Зелёные, будто наглаженные, обои плотно прилипали к ровным стенам, а к стенам в свою очередь прилипали бюрократические стулья с откидными сидениями. Бежевая плитка на полу была по-своему харизматична. С теряющегося в тенях потолка свисала люстра на пару десятков лампочек, из которых горело от силы три.

Аримович уже стоял, облокотившись о тусклый стол reception’а, и вовсю рядился с администратором.

— Мне кажется, здесь яснее некуда, — услышал Алан ядовитый говорок извозчика.

— Прошу прощения, это всё, что может предоставить Общество, — невозмутимо отвечал администратор. Лицо его тонуло в чернильных тенях, зато форменная одежда, в тон обоев тёмно-зелёная, едва не сияла от чистоты. Заприметив Алана, администратор учтиво кивнул: — Рад приветствовать.

— Попрошу не переводить тему, — ласково улыбнулся Аримович.

— Вас связать с менеджером?

— Лучше свяжите себя со Стомефи. Сто-ме-фи. Счастье и уют в каждый дом.

Администратор наощупь достал из-под стола плоский ключ без бирки и протянул его таксисту.

— Приношу искренние извинения. Если хотите занести произошедшее в книгу жалоб и предложений…

— Каменщики, — не слушая, сказал Аримович и рывком поднял с пола багаж Алана. — Готовы прощать и просить прощения хоть каждую минуту. Нам на шестой.

Они обошли ресепшн, завернули в тёмный коридорчик, где, пошарив стенам, отыскали кнопку вызова. Тут же звякнул несуществующий колокольчик, и двери разъехались. Аримович с Аланом не без опаски зашли внутрь. Красноватого отсвета умирающей лампочки хватало ровно на то, чтобы очертить кнопки, так напоминавшие крышки от пивных бутылок.

Аримович нажал на шестую. Лифт с натужным скрипом закрылся и пополз вверх.

— Мне этот парень на reception показался каким-то… автоответчиком, — пробормотал Алан, дабы разбавить гнетущую полутьму под лязгающий аккомпанемент подъёмных механизмов.

— Так и есть, — отозвался Аримович. — Вот что я скажу: поменьше цитируйте даже самые умные книжки. Может, никогда не станете автоответчиком.

Алан промолчал, и больше они не проронили ни звука.

На шестом этажелифт дёрнулся точно висельник. Двери, помедлив, открылись, являя взору коридор с бордовыми обоями, устремлённый в глухой тупик. С освещением дела здесь обстояли лучше. По крайней мере, мрак не скрадывал подавляющую часть пространства.

Аримович повёл Алана вперёд, мотая головой из стороны в сторону и приговаривая:

— Шестьдесят два, шестьдесят четыре, шестьдесят шесть… Хе.

Остановились на шестьдесят восьмом.

— Ну-с, Алан Ерофеич, — оскалился таксист, вручая ему, наконец, сумку и ключ.

Ключ мягко вошёл в замок, с лаконичным щелчком отпирая дверь. Алан хотел поскорей забраться в номер, дабы от извозчика его отделяло как можно больше стен — да хоть одна, но…

— Вы же чуть не забыли.

— А? Что? — обернулся Алан.

— Вот, — бросил тот ему в руки нечто увесистое и металлическое. — Это типа «добро пожаловать».

Аримович пнул Алана прямо в грудь — туда, куда совсем недавно врезался ремень безопасности. Алан влетел в номер метра на полтора, чуть не вышибив собою дверь. Потолок поплыл перед глазами. Извозчик степенно подобрался к корчащемуся на полу пассажиру, выковырял ключ из слабеющей руки, поправил на себе задравшуюся кожаночку и, прежде чем закрыть номер снаружи, зафутболил багаж в прихожую.

— Fucking bastard! — проревел Алан. — Аримович! Bitch!

Шок отпустил столь же быстро, сколь и нагрянул. Алан поднялся, ощущая промежностью, руками и ляжками, что угодил в какую-то жидкость. Где-то в глубине номера журчал включённый кран.

— Страна идиотов!

Слепо выставив перед собой руки, он сделал несколько осторожных шагов и вскоре нащупал успокаивающую твёрдость стены. Ориентируясь на слух, Алан прибрёл в тесную, как армейский ящик, ванну. С размаху залепил по ручке крана, и вода заткнулась.

— Что-то здесь ничего, — пробормотал Алан, осознав, что не ощущает потопа под ногами.

Пошарив по шероховатой стене, он наконец-то нащупал выключатель. Свет вспыхнул, заставив непроизвольно прикрыть глаза рукой, с коей драматичными ручьями стекала кровь.

— Засрал мне костюм, — пролепетал Алан. — Весь костюм засрал! Да чтоб тебе кишки вокруг горла обернулись, ублюдку сраному, пидору вонючему, скоту, онанисту, дегенерату, мразо́те!

Алан стянул с себя пиджак и увидел, что со спины тот весь пропитан кровью. Чувствуя спиной невыносимую, проникающую под кожу липкость, мужчина содрал с себя рубашку — и не обманулся.

— Да что это такое?!

Алан начал бешено крутиться перед высоко подвешенным зеркальцем, чтобы разглядеть себя со всех сторон.

— Да мразь!

Алан с размаху пнул скомканный на полу пиджак и выбежал в единственную комнату номера. В скользящих очертаниях серого полумрака, на полу, он разглядел нечто крупное.

— Да быть не может… — пробормотал Алан, включая свет.

Труп лежал в луже собственной крови. Рядом — штука, брошенная Аримовичем Алану в руки. Пистолет.

Алан осел на пол с мерцающей улыбкой на губах. Мысли бойко, бестолково сменяли друг друга — пока на ум не легло мёртвым грузом:

— Позвонить в полицию?

На пистолете его отпечатки, но идиот Аримович держал оружие в голых руках… Это сколько потом придётся объяснять, долбиться в посольство, может, даже засесть в «обезьянник»…

— Позвонить в полицию.

Алан достал из кармана брюк мобильный, набрал 911, но, зависнув над мыслью, что здесь какая-то засада, исправил на 02.

Где-то в комнате раздалась вибрация… мелкие барабаны, пауза… и пронзительный детский голос: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше!». Звук доносился из-под трупа.

«Только утро замаячит у ворот»

Алан положил мобильник на пол, переключил на громкую связь и поднялся.

«Ты увидишь, ты увидишь, как весёлый барабанщик»

Медленно, как в гипнотических фантазиях, подошёл к трупу.

«В руки палочки кленовые берет!»

Коснулся его словно не своей рукой.

«Ты увидишь, ты увидишь, как весёлый барабанщик»

Одёрнул…

«В руки палочки кленовые берет!»

Пересилив себя, перевернул труп на спину.

«Будет полдень, хлопотливый и гремящий,

Звон трамваев и людской водоворот!

Но прислушайся, услышишь, как весёлый барабанщик

С барабаном вдоль по улице идёт!»

Труп был с лицом Аримовича.

«Будет вечер заговорщик и обманщик,

Темнота на мостовые упадёт!

Но вглядись, и ты увидишь, тот весёлый барабанщик

С барабаном вдоль по улице идёт!»

Это был Аримович! Алан достал мобильник из внутреннего кармана кожанки и, не глядя на номер, ответил:

— Алло?

И даже не удивился, что услышал себя из собственного мобильника:

«Алло?»

— Да твою мать! — возопил Алан, с размаху швыряя мобильник Аримовича об стену.

«Грохот палочек — то ближе он, то дальше,

Сквозь сумятицу, и полночь, и туман!

Неужели ты не слышишь, как весёлый барабанщик

Вдоль по улице проносит барабан?»

— Как мне жаль, что ты не слышишь, как весёлый барабанщик… вдоль по улице проносит барабан, — пробормотал Алан.

— У вас всё хорошо? — раздался обеспокоенный голос из коридора. Женский.

— Да! — вскричал Алан, утирая слёзы и размазывая по лицу кровь. — Плохие… новости… из дома.

— Вам что-то принести?

Что за идиотский вопрос?..

— Нет! Спасибо!

«А теперь», совершенно отчётливо понял Алан, «нужно спрятать труп, умыться и переодеться»

С неожиданной, почти детской лёгкостью он подскочил на ноги и принялся нарезать круги по комнате.

«Мастер трёхступенчатых планов… asshole…», пульсировало в висках. «Куда прятать-то? В шкаф? Ванну? В окно вывалить, как мешок? Почему, кстати, занавески так плотно запахнуты? Да зачем его вообще прятать?!»

— Пусть это будет не пуля! — потребовал у потолка Алан, понимая, что он так и будет спотыкаться взглядом об растянувшего по полу Аримовича, пока не пересилит себя и не соберётся. — Но, простите, Аримовича ли? — пробормотал он, опускаясь подле мертвеца на колено. — Случаются же близнецы…

Белое бессмысленное лицо, матовый взгляд, закинутая на грудь рука… Понадобилось время, чтобы переждать приступ подкатывающей тошноты. Алан вздрогнул, когда понял, что его помутневшие глаза зацепились за шансоновскую кожаночку. Испачкана обильной кровью, тёплой, вот единственная лампа солнышком отражается в луже на полу…

— А это что?

Алан несколько раз моргнул и напряг зрение. Не был он великим криминалистом, но пули не могли оставить эту россыпь рваных, продолговатых следов в районе живота. Зато тупой нож — вполне.

— Сраный condom, подставить меня захотел! — взревел Алан и с облегчением, пусть и весьма надуманным, двинулся к багажу. До смерти хотелось переодеться. И правда, не чучелом же встречать участковых, или как их там называют в России?

— Стоп, — проговорил он, наконец-то ощутив боль в порезанных ладонях.

Алан смыл с рук кровь и осколки, обработал порезы коньяком из фляжки, которую он неизменно протаскивал во внутреннем кармане пиджака, выдавая за лекарство, перебинтовался нераспечатанной марлей из аптечки, достал походное зеркальце, как следует прошёлся по измазанному лицу тёплой водой, а затем и бритвой. Принял душ, мимолётом отмечая, какая здесь натужно свежая вода. Поменял повязку, увидев, что кровь малиновыми пятнами выступила на марле. Расчёской и гелем привёл в порядок взъерепенившуюся причёску.

— Так и представляю, — усмехнулся, доставая из сумки тщательно сложенный костюм, — полиция выламывает дверь, а сижу на этом стульчике, разодетый, в кровище, и с порога кричу, что ни в чём не виноват…

Костюм сидел как влитой, блистая дорогой отделкой. Алан достал из сафьянового чехла столь полюбившиеся запонки с купидончиками и степенно вплёл их в рукава. Теперь он готов. Осталось только понять, как дозвониться до полиции. Стационарного телефона в номере не было, а собственный вытворял нечто непонятное. Надо будет поменять симку.

— Эй! — крикнул Алан, подойдя к входной двери. — Есть тут кто?!

Послышались чьи-то шаги, и он что есть мочи забарабанил ногами по двери. Шаги замерли, и устремились к номеру Алана.

— Что там у вас? — Голос на сей раз был мужской.

— Помогите! — почему-то радостно воззвал Алан. — Я… слил ключ в унитаз, а изнутри дверь не открывается.

— Слил ключ в унитаз? — после небольшой паузы повторил мужчина. Ситуация его явно развлекала. — Вот что говорится, потерпевшего не жалко!

— Стомефи?.. — не веря своим ушам, проговорил Алан.

— О. Вы меня знаете, — несколько растерялся мужчина, но вмиг вернул голосу прежнюю весёлую жёсткость: — И кто это из моих знакомых умудряется сливать ключи… Я за администратором.

Алан прослушал его шаги до самого лифта. Лишь когда скрипучая машина укатила вниз, он отошёл от двери но, поразмыслив о близости трупа, вернулся к двери и упёрся в неё плечом.

Стомефи с администратором приехали быстро, о чём-то переговариваясь между собой по-немецки. Алан был готов поклясться, что раза три услышал «Mein Kampf».

Замок щёлкнул, и Алан поспешил отлепиться от двери.

— Прошу прощения за инцидент, — пробормотал администратор с порога. — Мы не рассчитали, что ключи так легко пролезают в слив унитаза. Надеюсь, наше дальнейшее сотрудничество не омрачится подобными недоразумениями. Если хотите занести произошедшее в книгу жалоб и предложений…

— Ты что, издеваешься? — вырвалось у странника.

— Прошу прощения! — почти возмутился администратор. — Чтобы мы…

— Оставь, — посоветовал Алану Стомефи, — а то простоим до вечера. Что у тебя стряслось, Похититель?

Ну да. Похититель. Старая шутка, которая стоила Алану этой безумной поездки.

— Убийство, — выдавил Алан.

— Да ладно, — отозвался Стомефи, будто услышал по телевизору, что в Англии родилась розовая овечка. — Кого?

— Тебе не понравится, — пообещал Алан, давая бизнесмену пройти. И Стомефи прошёл, разглаживая складки на сшитом явно на заказ синеватом костюме. Стильных перчаток с рук он так и не снял. «Как предусмотрительно», почему-то подумалось Алану.

— Вот, значит, как, — заключил бизнесмен, увидев труп. Алан глазом не успел моргнуть, как Стомефи схватил его за горло и впечатал спиной в стену. — Ты?!

— А… агх…

Стомефи ослабил хватку.

— Нет, — выдохнул Алан.

— В глаза смотреть!

— Нет! — взревел Алан, тщетно пытаясь вырваться.

Стомефи долго свербел его взглядом, прежде чем наконец-то отпустить. Лицо бизнесмена, всё какое-то угловатое, заострённое, разом сползло и постарело.

— Я тебе верю.

Странник сделал глубокий, до рези, вдох и сплюнул.

— Верит он, бл…

— Попрошу… — обронил администратор, прикидывая в блокнотике нанесённый ущерб.

— Зови Азилева, — велел, не глядя на него, Стомефи. Администратор спрятал блокнот в карман и поспешил удалиться.

Бизнесмен нащупал рукою стул, развернул его спинкой вперёд и сел, сцепив руки на вершине спинки. Алан неловко опустился на кровать. Их со Стомефи разделяли пять метров, труп на полу и тягостное молчание. Бизнесмен приглаживал аккуратную бородку, улыбаясь каким-то мыслям. В улыбке этой таилась тень кинжала, и Алану стало не по себе.

Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы в номер не заскользнул гаденький тип с белёсыми волосами и кожей обгорелого альбиноса. Алан сразу отметил его костюм а-ля колхозный директор и нижнюю губу, которая слишком привыкла морщиться.

— Он? — с порога вопросил тип, кивнув на странника.

— Нет, — покачал головой Стомефи.

— Ну вот. А думал, успею домой к пельмешкам.

— Азилев у нас полицейский, — с холодцой пояснил Алану Стомефи.

Тип порылся в перекинутой через плечо борсетке и извлёк оттуда чёрную гелевую ручку.

— Мать её, бумага! — И, глянув на странника, добавил: — Говорите. С чего начался ваш попахивающий день?

Алан собрался с мыслями и поведал свою историю, утаив, правда, кем именно был его извозчик. Азилев делал пометки прямо на руке.

— Значит, будем искать этого шансонье, — плохо скрывая зевоту, подытожил он. — Описать можете? Что запомнили?

— Не знаю… У него была такая же куртка. Как у… ну, этого.

— Трупа, — что-то записывая себе на руке, подсказал Азилев. — Это всё?

— Всё.

— Какого хера ты сдвинул этот стул?! — наорал вдруг Азилев на Стомефи. — С хера ли ты на нём сидишь?!

— Уж извини, принцесса, — прошипел тот, вставая. — Чтоб к завтрашнему ужину отыскал виновника.

— С такими условиями — хер. А точнее, прошу прощения.

Алан поморщился от этих навязших слов и поспешил вслед за Стомефи к выходу. Бизнесмен прошёл весь бордовый коридорчик не проронив ни звука и как будто не дыша. Заговорил он, только когда они встали у лифта:

— Так бездарно просрать брата, уж простите мой francais… Как насчёт пары часов в покер?

— Знаете, нет.

Стомефи пусть натянуто, но улыбнулся:

— Люблю, когда учатся на своих ошибках.

Алан буквально мозжечком почувствовал, что веселье только начинается. И действительно — Стомефи нажал на кнопку девятого этажа. После знакомства с этим гадом странник до дрожи в стиснутых зубах возненавидел все возможные девятки этого мира. Лифт тем временем пыхтел как тягловой ослик из зубцов и шестерёнок.

— Забавно, что эта камора — самое звукоизолированное место в гостинице, — сообщил Стомефи, как бы между прочим щёлкая по красной кнопке. Лифт застопорился, высвечивая на подрагивающем табло цифру семь.

— Чаю не предложите? — поинтересовался Алан.

— Потом, — серьёзно ответил Стомефи, — не предложу. А сейчас самое время обсудить причину твоего приезда.

— Всё уже сказано по скайпу.

— О, mein lieber! — улыбнулся бизнесмен, отстегнув петличку на левой перчатке. — Твой

долг даже поводом трудно назвать. Причина кроется в роли, которую ты возложил на себя — волей, неволей, по легкомысленности, либо по воле дремлющего в подкорке осознания.

— Похититель сердец, — процедил Алан, и отзвук собственного голоса унёс его в прохладное небо прошлогоднего Нью-Йорка. С плеч железобетонного атланта казалось, что это небо поместится в кулаке, стоит только протянуть руку. И он протянул — совсем забыв, что газ имеет неприятное свойство просачиваться меж пальцев.

— Похититель сердец… — вкрадчивым эхом отозвался бизнесмен, и на дне его въедливо-чёрных глаз промелькнул призрак зелёного стола. — В тот вечер ты произносил это с куда большим… азартом.

— Не будем об азарте.

— Не будем, — согласился Стомефи. — Итак. Я открою свои угодья, дабы посмотреть, на что ты способен. У тебя весь этот вечер и ночь, дабы похитить сердце любой, кого ты встретишь на девятом этаже.

Алан машинально глянул на свои часы и понял, что забыл их перевести.

— Который час?

— Ровно восемь вечера.

«Долго же я там проносился… или пролежал… или… Что?! Я ведь приехал утром!»

— Проблемы? — прочитал Стомефи замешательство на его лице. Алан перевёл тему:

— Это то, ради чего я пёрся из Штатов?

— Нет. Я же сказал — хочу посмотреть, на что ты способен. Сказка будет впереди.

— Кругом одни сказочники, — пробурчал Алан, нервно переводя часы на восемь. Куда подевался целый день?!

— Ещё одно, — сказал бизнесмен, доставая из внутреннего кармана пиджака запасные перчатки. — В них ты не будешь смотреться как браток из девяностых.

Странник глянул на свои перебинтованные руки и был вынужден согласиться. Перчатки подошли идеально, хотя без повязок оказались бы безнадёжно велики. Алан покосился на руки Стомефи, но в полутьме этого убогого лифта, да из-за перчаток, оценить их размер оказалось затруднительно.

— И никаких благодарностей? — приподнял бизнесмен серповидную бровь.

— Ты о чем?

— А зря, — промолвил тот, вновь нажимая на красную кнопку. Лифт очнутся и с натужным лязгом пополз вверх.

В лучших традициях агорафобии весь девятый этаж занимала одна-единственная зала. Мрачным багрянцем пели её заскорузлые стены, а с бездн потолка мироточил тусклый черноватый свет. В тенетах бесчисленных ниш угадывались бюсты, по памяти передранные у эпохи Ренессанса. Живых людей тоже было предостаточно. Но, несмотря на неоспоримую свою многочисленность, по пространству они были рассеяны редко — словно тени дерева, погрязшего в осенний декаданс. Ослепительные мужчины, чьи рубашки только, наверное, не фосфоресцировали, женщины в насыщенно красном, непредсказуемо синем и обманчиво пурпурном — все они таились в тенях, щекотали нервы перешёптываниями и безо всякой системы переходили из одного кружка в другой.

Алан ощутил себя в центре подпольной ткацкой фабрики, где по непонятной причине любят портить нитки соседа собственными. Он повернулся к Стомефи, чтобы сообщить ему об этом, но бизнесмена простыл и след. Алан сжал, затем разжал ставшие вдвойне неловкими из-за перчаток и бинтов пальцы.

Похититель пробудился.

Он прошествовал среди этих людей, слушая, смотря и притягивая взгляды. Обнаружил, что далеко не все несли бремена изящных тел на своих двоих — многие оккупировали кресла и диваны. Большинство потенциальных жертв Похитителя грудилось возле двух диванов, центрами которых были два одинаково неприятных человечка.

Первого он узнал сразу. Лидера известной поп-готик группы BrokenHeavenz Люцифера крутили, как сенсацию, даже по телевизору. Кажется, и здесь он не отходил от сценического образа — болезненно прекрасный, с подчёркнутой бледностью кожи и одетый в вычурный чёрно-золотой мундир. Люцифер страдал. О, как он страдал! Душа поэта рвала себя изнутри, назойливо сообщая об этом скорбным лицом, тщательно отработанной жестикуляцией и громогласном нежелании выслушивать слова сочувствия. И сердца девиц трепетали от лицезрения их слёзного кумира. Жалость и восторг, чёрным жемчугом нанизанные на гремучее желание… Завтрашнее утро певчик встретит сытым, если не сказать — пресыщенным.

Второго Похититель хоть и не знал лично, но навидался подобных ему как грязи. Пресный, ничем не примечательный типчик, который, однако, излучал сокрушительную ауру успеха. И неважно, что облачён он был в заурядную внешность да потёртый пиджак, шепелявил и вообще неуловимо напоминал гада земного. Аура успеха биполярно рассекала все человечество на тех, кого она отвращала до заворота кишок, и других, кого затягивала подобно трясине. Женская любовь необычайно падка на трясины, и особенно таящиеся под ними пусто́ты. Nihil потрясающе легко заполнить угодными смыслами, дабы в запоздалом потом осознать — гомункулы твоего воображения испарились вслед безнадёжному эху на краю оврага…

Краем уха Похититель услышал имя — Мстислав. Да. Вполне подходит. Оставить такого в одиночестве было бы великим удовольствием… Но сегодня нет времени на соперничество.

Похититель кондором кружил по зале, пока не отыскал один примечательный экземпляр. Чем-то она приковывала к себе внимание — не то с алчным отблеском рыжеватых волос; не то простым, но эффектным платьем, которое не очень-то стремилось обтягивать всё подряд, и оттого иррациональным образом будоражило воображение — впрочем, одно плечо, цвета слоновой кости, оно всё же открывало; не то фактом, что остальная тусовка старательно её избегала.

Дама сидела на краю удобного диванчика, устремив тёмный взгляд куда-то в пол и задумчиво поглаживая свою простую, по-домашнему интимную причёску. Похититель узрел старинную гравюру, где Гвиневера дожидается своего Артура с римского похода. Он подошёл к ней на расстояние вытянутой руки и сказал:

— Позволите составить вам компанию?

Дама устремила на Похитителя ферритовые глаза и пожала плечами.

— Почему нет?

И он сел подле, ненавязчиво нарушив третий рубеж личного пространства.

Некоторое время эти двое безмолвно изучали друг друга. Он сконцентрировался на её лице, полускрытом местными почти материальными тенями. Строгие, чётко очерченные скулы, слегка вздёрнутый подбородок, на который так удобно водружать подушечку большого пальца, длинный, идеальной формы нос, ни грамма макияжа — и алые губы, слишком сочные и чувственные для этой почти средневековой победы духа над плотью.

— Приятно видеть новое лицо. Зовите меня Лиля. Лиля Кинова, если угодно. Ударение на «и».

— Вряд ли ваша фамилия произошла от слова «кино», — мудро заметил Похититель. — Скорее от английского «kin».

— Всё может быть… Не задумывалась, если честно. А как мне звать вас?

— Алан.

— Чем вы занимаетесь, Алан?

— Я, Лиля, — поэт жизни.

В её взгляде промелькнуло недоверие.

— Пишете стихи о жизни?

— Нет, я живу в то, о чём поэты только пишут.

— Тогда вы скорее лирический герой жизни, Алан. Стихи какого поэта вы предпочитаете проживать?

— Зависит, Лиля, от настроения и жизненной ситуации. В последнее время всё чаще выходит поздний Есенин.

— Как печально! — с удивительной искренностью произнесла она.

— У печали есть свои преимущества, Лиля.

— Смотря какой печали, Алан…

Похититель дал несколько секунд, дабы она пережила то, что стояло за этими словами, и спросил:

— А чем занимаетесь вы?

Лиля отвела глаза и чуть улыбнулась.

— Ничем таким, что сравнится по интересности с вашим.

— Каждый человек — это как минимум одна нерассказанная история.

— Чья-то цитата?

— Не знаю, — пожал плечами Похититель. Лиля улыбнулась и тут же вздохнула.

— Я много кем успела поработать. Всю жизнь мечтала воспитателем в детском саду — долго училась, грызла этот странноватый гранит межчеловеческих отношений, и наконец-то устроилась. Но проработала недолго — была неприятная история с одним из родителей. Потом развод. Через знакомых и одного очень хорошего друга поступила помощником акушера, но тогда вспыхнула эпидемия какой-то детской болезни, и чтобы выгородить себя от санитарных служб, меня выставили козлихой отпущения. Вы уж простите мой великорусский… Даже в квартиру подсунули колбы с вирусом, как в шпионском триллере. Сейчас работаю в абортарии. Вас это не беспокоит?

— Ничуть. Кушать нужно всем. К тому же представители необычных профессий не могут быть не интересны.

— Вам действительно интересно услышать про то, что я делаю на работе? — с неприязненным удивлением произнесла Лиля.

— Мне действительно интересны вы, — возразил Похититель. — Я так полагаю, интересуетесь поэзией?

— Да! — оживилась Лиля, и разговор мигом перетёк в нужное русло.

Говорила она о разном — о русских поэтах и английских, о мудрецах древней Персии, первым среди которых она ставила Омара Хайяма, о творцах нашего железобетонного времени, больше о Лермонтове, нежели Пушкине, но в то же время предпочитая Байрону Китса…

В бурных, увлечённых монологах женщин Похититель чувствовал себя как рыба в хоть и не совсем родной, но интуитивно знакомой воде. Неважно, что наполняло потоки — ил, вода или пустословный мусор — всё это не проглотит ни одна рыба, важно было ощущать движение и органично подстраиваться под него.

Так, он кивал согласно бешено сменяемому ритму повествования, вычленял ключевые слова и вставлял в паузы отвлечённые замечания. По русским поэтам давно минувших лет он задавал наводящие вопросы, которые смутно припоминал из школьной программы, а когда речь заходила об иностранцах или современниках, ловко и иносказательно восхищался её познаниями. Охотно она велась и на просьбы продекламировать пару образчиков — хотя поначалу стеснялась.

С лёгким, весёлым удивлением Похититель обнаружил, что Лиля тяготеет к лирике не просто любовной, а той, где вихрится страсть, кипит жажда и клокочут тёмные водопады. Ни одно стихотворение, как какое-то у Набокова, не зачитывали ему с таким хриплым придыханием да стремлением поймать ветер, притянуть его к груди и задушить в скрюченных от сладострастия руках. Он и не знал, что у Набокова есть стихи, а тут такие, от которых, по её словам, выросли все лолиты великого иммигранта.

Похититель вглядывался в фасеточные капли, что разлетались от реки лилиного почти монолога, и видел в них отзвуки потаённых переживаний, столь обрывочные и размытые, что их приходилось додумывать. Он нырял в сумрачные омуты её жизни, а точней, её собственного осмысления собственной жизни. Его опутывали водоросли страхов, и Похититель, ускользая от них и беспрестанно поглядывая наверх, чтобы не потерять ориентира, увидел грязный, измученный лучик, к которому Лиля тянулась почти с тех самых пор, как обрела сознание.

Но вот вода мало-помалу очищалась, подпуская заезжую рыбёшку к поцарапанной скорлупе из почерневшего хрусталя. Внутри него билось стойкое и нежное сердце. Он протянул руку, и скорлупа поддалась, мягко обволакивая пальцы податливой плазмой. Сердце вздрогнуло в его ладони но, не выдержав шелковистого напора, растаяло. Оно было на вкус как дикий мёд с привкусом подпорченного яблока.

Похититель открыл глаза и увидел даму из средневековой гравюры, которая воплотилась прямо у него в объятьях. Её взгляд обещал ночь из огня, изысканных сладостей и алмазов.

— Что бы это ни было, это требует обсуждения в твоём номере, — выдохнул он и заткнул её, уже молчавшую, проникновенным поцелуем…

Никто бы на его месте не добился этого поцелуя. Бесчисленные тысячи более умных и красивых пользовались методами Похитителя по наитию или даже знанию, но не приближались к женским сердцам ни на шаг. Не нужны здесь ни ум, ни внешность. Нужно что-то ещё. И Похититель воплощается именно в этом что-то ещё.

Чёрный камень, чёрные сердца. Экспонат

Утро Алан встретил в её объятьях — да таких, что выбираться пришлось силой. Он сел на пухлом белом матрасе, свесил ноги на пол, потянулся и, зевнув с непосредственностью кошки, разлепил глаза. Стомефи смотрел прямо на него и не моргал.

— Чтоб тебя! — вскрикнул Алан, чуть не подпрыгнув на месте.

— И тебя с добрым утром, — дружелюбно ответил бизнесмен. Он сидел на стуле, заложив ногу на ногу и катая во рту леденец.

Странник запоздало прикрылся краем одеяла и бросил:

— Какого хрена ты здесь делаешь?

— Я? — удивился Стомефи. — В отличие от тебя, я понял, что Лиля мертва.

— Чего?!

Алан прошёлся рукой по Лиле, но она не отреагировала. Он грубо затряс её, но тщетно. Он с силой ударил её по плечу, но… нет.

— Мог бы пульс проверить, или зеркальцем к носу, чтоб как в фильмах.

— Заткнись! Что происходит?!

— Для начала сядь, — посоветовал бизнесмен. Алан сел, не заметив в истерике, что подскочил на ноги. — В последнее время наша Лиля была не в ладах с кардиологией. Встреча с таким подающим надежды Аспектом просто не могла не сказаться на её самочувствии.

Алан не сводил глаз с дамы сегодняшней ночи. Она казалась такой живой, такой цветущей. Негромко позови её, и…

— Ты меня слушаешь?

— Д-да…

Бизнесмен покачал головой.

— Будем считать, что ты прошёл мою маленькую проверку. Не переживай, потеря Иткиной никак на тебе не скажется.

— Какой Иткиной?

Стомефи нахмурился, но тут же сообразил, что к чему:

— Она не назвалась тебе девичьей фамилией… Интересно. Тогда, полагаю, опасаться кое-кого тебе придётся. Бывшего мужа.

— Вот даже как, — проговорил Алан.

— Неделю назад его выпустили из «Белого дельфина», где он мотал пожизненное. По амнистии. Всегда поражала изощрённость России в празднованиях собственных юбилеев… Будь начеку. Ему доводилось убивать людей намного более родных, нежели очередной случайный любовник жёнушки.

— Случайный… — расстроенным попугаем повторил Алан.

Стомефи встал и бесцеремонно потянул его за собой.

— А ну, поднимайся! Ты в шаге от того, чтобы избавиться от меня, Чернокаменска и своего долга. Умойся, оденься. Жду в коридоре. А вы, — обернулся он на звук открывающейся двери, — приберитесь здесь, пожалуйста.

В номер зашли два человека с каменными лицами, носилками и мешком для трупов. Алан чуть ли не бегом поспешил в ванну. При всём своём здоровом любопытстве кое-какие вещи он предпочитал не видеть.

На раковине розовели признаки женского присутствия — какие-то кремы, скрабы, масла. Один тюбик Лиля забыла закрыть, явно рассчитывая, что скоро им воспользуется. Алан расшвырял всю косметику на пол и упёрся взглядом в замызганное зеркало.

Надо же.

На лице уже проступила неряшливая растительность. Сколько он провёл в этой кошмарной гостинице? Алан напряг память, но все его воспоминания сливались в экспрессионистское марево, а художника, готового хоть часами разъяснять заложенные смыслы, поблизости не было… Стомефи?

Алана сполоснул руки, как следует помыл лицо и, разлепив глаза, увидел в зеркале до боли знакомую фигуру в кожанке, что стояла за спиной, терпеливо дожидаясь, когда он уже освободит раковину.

— Твою… fuck!

Алан резко обернулся, до зуда во лбу готовый словить пулю, биту, или цепями… Но никого за спиной, разумеется, не было. И куда прикажете выплёвывать застрявшее в глотке сердце?

Странник, тяжело дыша, выбрался в комнату и обнаружил, что её уже подчистили. О существовании Лили Киновы (ударение на и!) напоминали только разбросанные по ванне тюбики. Пожалуй, иногда лучше уходить из жизни именно так — оставив недоумевающим потомкам пару выдавленных тюбиков.

Мысль эта громоздилась в голове Алана, пока он собирал свою разбросанную по номеру одежду и облачался в неё прямо на ходу. В коридор он вышел, так и не найдя — разумеется! — одного носка.

Стомефи стоял чуть поодаль от двери в номер Лили и разговаривал по мобильнику:

— Почему я в этом уверен? Тебе действительно нужен ответ? Ну, ладно. Потому что мне невозможно соврать, глядя в глаза. Ага. Да. Слушай. Да, теперь меня слушай. Произошла рабочая ситуация. До чёртиков странная, но рабочая. Я ведь не сообщаю тебе о каждой подписанной бумажке? Так что хватит распускать нюни и продолжай, в сраку тебя, работать! Всё, жду хороших новостей.

Стомефи спрятал мобильник во внутренний карман пиджака и улыбнулся Алану.

— Азилев подозревает тебя.

— Неужели в России разучились проводить вскрытие?

— Без носков и прямо в ботинки, — покачал головой Стомефи, оглядывая странника. — Вот он, экстрим белых воротничков.

Бизнесмен подошёл, поправил на Алане галстук, расправил рукава на пиджаке, окинул критическим взором, и, наконец, пригладил ему волосы слегка влажными от крема ладонями.

— Теперь похоже на правду. Нет, не разучились. Проблема в том, что вскрывать нечего. Тело Аримовича пропало из морга, и никаких следов проникновения доблестные правоохранители не обнаружили. Мистика родного колхоза.

До Алана не сразу дошёл смысл его речи. Первую половину он откровенно прохлопал, приходя в себя от неожиданной заботы бизнесмена. Стомефи продолжал, как ни в чем не бывало:

— Тебе брать это в голову противопоказано. Ты у нас профи иного толка. Пойдём в лифт.

Стомефи застопорил камеру, едва только двери сомкнулись.

— Обойдусь без лишней загадочности, — сказал он, доставая из кармана футляр с очками. — Мне нужно, чтобы ты похитил для меня сердце этого города.

— О, я тебя прекрасно понимаю, — закивал Алан. — Ты внедришь меня в свет, потащишь на радио, телевидение, я заведу пару бложиков и аккаунт на ВидеоТрубе. Начну заниматься благотворительностью, поучаствую в безумных ток-шоу, где выставлю себя с лучшей стороны. Затем протолкну в городской думе пару популярных законов… Я завоюю сердца этого города, стану его золотым мальчиком, и в один прекрасный день преподнесу на блюдечке всё, чего добился благодаря тебе. Либо ты жестоко избавляешься от меня, про это орут из каждого утюга, и ты крадёшь сердце этого города, пока оно погружено в печаль.

Руки Стомефи задержали очки на полпути к лицу.

— Я не ошибся в тебе, Похититель. Это самый верный способ похитить сердце любого города.

«Вот так пошутил», вздрогнул Алан.

— Но я знаю способ попроще. Поприземлённей. Бывал когда-нибудь в Твердовском Музее?

— Не доводилось.

— Это чернокаменский Эрмитаж. Внутри хранится Чёрный Камень, вокруг которого, по легенде, и выросла одноименная деревушка.

— Как всё просто. Ограбить государственный музей.

— Это возьмут на себя специально обученные люди. Тебе лишь надо побывать наводчиком.

— Как всё сложно. Неужели твои специально обученные люди — дальтоники? Или им сложно спросить у сотрудников, где хранится этот кусок истории? Зачем тебе я?

— Ты чувствуешь сердца, — пояснил Стомефи как нечто само собой разумеющееся. — Ты знаешь, как к ним подступаться, чтобы не испортить при транспортировке. На месте ты поймёшь то, о чем я никогда не додумаюсь. Ты — Похититель сердец. Понимаешь?

— Ни хрена. Мне что, нужно прийти в музей, посмотреть на каменюку, рассказать о своих впечатлениях, и дело закрыто?

— А говоришь, «не понимаю». — Стомефи благосклонно улыбнулся. — Минут через пять за тобой заедут. Советую ждать на улице. Только не спускайся с лестницы, пока у подножья не остановится машина. Горгульи в последнее время совсем отбились от рук. А, пока не забыл, вот номер моего телефона.

Он снял блокировку с лифта и всю пару минут вниз протирал очки. Камера душераздирающе встала на первом этаже. Элегантно, с полупоклоном Стомефи показал Алану на разъехавшийся проём.

— Надеюсь, к вечеру пожмём друг другу руки.

— На прощание? — уточнил Алан.

— Надеюсь.

Ждать под весенним ветром, что пробирал до лёгкой судороги, оказалось недолго. У подножия лестницы, как и обещано, остановилась «девятка». Белая, ослепительная, особенно на фоне царящей вокруг хмари, она явно олицетворяла некий давным-давно позабытый идеал российского автопрома. От Алана, впрочем, не ускользнули грязные разводы, почему-то плохо заметные на сияющем кузове.

— На заднее сидение, — буркнул водитель. Странно, что его отлично было слышно сквозь дверь, плотно закупоренное окно и шелестящий гул города. Алан забрался назад, захлопнул за собой дверцу и увидел, что он здесь не единственный пассажир.

— Хочешь спасти свою душу? — с ходу поинтересовался его сосед, сияя потрёпанным костюмом в тон автомобиля.

— Вы ещё буклет предложите, — вздохнул Алан.

Машина тронулась. Что-то подсказывало, что он сел не туда, и в то же время — не случайно.

— Буклетов пока нет, — с заминкой ответил почти белоснежный собеседник, и вмиг оживился: — Зато есть флаер на посещение молодёжной дискотеки. Интересно?

— Нет. Слишком подозрительно называть дискотеку «молодёжной».

Алан попробовал ручку двери на ощупь.

— Заблокировано, — сообщил сосед, откинувшись к дерматиновой спинке.

— Жаль. Всегда хотелось хоть раз выпрыгнуть из набирающей скорость машины.

— Как в боевиках?

Алан покачал головой:

— Как в «молодёжных» комедиях.

На мраморное лицо соседа легла несуществующая тень.

— Вот смотрю на тебя и думаю — умный человек, умеешь, когда надо, сказать «нет». Как же ты влез в этот бедлам?

— Ну, не настолько у вас здесь плохо… — картинно оглядевшись, изрёк Алан. — Просто я, как и многие, способен ошибаться. Залезать в незнакомые машины, толком не удостоверившись, за кем прикатили…

— Взбрехнуть там, где не следует, — подхватил собеседник. — Излишне увлечься картами на хмельную голову. Все ошибаются, Алан. Но не все — так сокрушительно.

— Да я погляжу, вы не обычные сектанты, — подавляя крадущийся по животу ужас, проговорил странник.

— Мне нравится, что ты, в отличие от римлян, быстро понял, что мы не «обычные» сектанты, — склонил голову собеседник.

— Так кто же вы?

— Я — Азария, а серьёзный за рулём — Йишмаэль.

— Интересные у вас ролевые игры.

— Ты ещё не запостил это куда-нибудь? Поспеши, а то шутка успеет протухнуть. Мы с моим другом и соратником представляем… идейную оппозицию твоему нанимателю.

— Идейную? — переспросил Алан. — А мне кажется, вы являетесь представителями конкурирующих контор.

— Ну, не совсем. Господин Стомефи во многом определил стратегию «конторы», и служит наглядным примером для «клиентуры». В то же время без нашей его «клиентура» вряд ли бы смогла когда-то существовать.

— Симбиоз?

— Не совсем, — неопределённо взмахнул рукой Азария, и это, как ни странно, прорисовало в голове Алана картину их со Стомефи взаимоотношений. — Я повторю вопрос. Хочешь спасти свою душу?

— А она уже того?

— Ты балансируешь над бездной, Алан. Даже слепец на канате знает, что у него есть два спасительных пути — назад и вперёд, но ты, мужик, даже каната на осознал.

— И вы поможете мне найти его?

— У нас нет на это права, — пожал плечами Азария. — По крайней мере, относительно твоей персоны. Зато мы можем сделать так, чтобы бездна сама не набросилась на тебя.

— Как же?

— Мы знаем о, так сказать, планах Стомефи. Принеси искомое нам, и спасёшься.

— Грабь и обманывай во спасение своей души? Вы, случаем, не scientologist?

Азария выглянул в окно.

— Приехали. Выполнишь условия недосделки со Стомефи — не оберёшься последствий. Последуешь за нами — будешь вспоминать Чернокаменск как не особо примечательное приключение. Думай, решай.

— Пробуй, — подхватил Алан. — Я попал рекламу детского конструктора?

И вышел, нарочито громко хлопнув дверью. «Девятка» изрыгнула драконью дозу выхлопа и скрылась за поворотом, поблёскивая влажными от капель боками.

Влажным было и золото полуголых деревьев. Обрывки этого золота захлёбывались в слякоти асфальтных артерий, грязные, истлевающие, прошлогодние, потерявшие всякую ценность. Не любят русские очищать свои дороги от слякоти и особенно — от стремительно теряющей в цене осенней валюты. Явно это соответствует чему-то очень важному и незыблемому в их бездонно-болотистых душах.

Мимо Алана пронеслась «Lada» старенькой модели, которая точно камуфляжем была покрыта липкими листьями. Из груди у него вырвался непроизвольный смешок.

Исторический центр Чернокаменска представлял собою безумно логичный mix эпох. Глянешь налево — узришь сталинское ви́дение ренессанса. Направо — имперский шик особняков, точно скальпелем срезанных с Запада и трансплантированных в местные условия.

Твердовский музей маячил прямо через дорогу. Более всего он походил на термос екатерининской эпохи. Шестиэтажный, идеальной цилиндрической формы, он был испещрён глубокими, от кровли до земли, нишами, внутри которых ютились щербатые колонны. Справа от величественного входа, охраняемого статуями Ареса и Фемиды, низилась свежепокрашенная будка. Напоминало это чудо советской архитектуры не то охранные конурки в метро, не то кассы в старомодных кинотеатрах.

— Билетьки? — спросила кассирша не поднимая на Алана огромных очков. Слишком была занята изучением свежего «Галаполитена».

— Один, пожалуйста, — сказал Алан, доставая бумажник.

— С экскурсией?

— Нет.

— Двести рублей.

«Билетька» оказался чеком с весёлой картинкой. Алану стало не на шутку интересно, ка́к главный музей города соотносится разноцветными воздушными шариками, которые по некой высшей причине складывались в российский триколор.

Охранник поставил на «билетьке» пометку каким-то устройством. Ржавая цепь упала к ногам, пропуская внутрь. Заряжаясь нарастающей атмосферой, Алан смял билет в карман и очутился в идеально прямоугольной коробке из гранита. Прорезиненный воздух, отсылающий к московскому метро, был пропитан тем сортомтьмы, что вцепляется зубами в реальность, даже если осветить её самыми мощными лампами.

С противоположной стены на Алана взирала двухметровая статуя мужичка с взглядом ехидного мыслителя. Самоуверенный вид господина подчёркивали властно скрещённые на груди руки и спина, непринуждённо опирающаяся о стену. На пьедестале поблёскивала зеркально начищенная табличка «Твердов Алексей Фомич, купец и меценат». Никаких дат Алан не разглядел.

Дёрнув плечом, он пошёл к проходу, скромно притаившемуся по левую руку от купца и мецената. За проходом в свою очередь таилась занятная лестница, которая уходила вроде бы вверх, но куда-то в сторону и порой исключительно по горизонтальной плоскости, чтобы чуть-чуть опуститься вниз, и, словно набрав потенциальной энергии, рвануть ввысь удлинёнными ступеньками. Голова шла кругом. Масла подливал и белый шум воды на задворках слуха.

Потный, задыхающийся, странник достиг шестого этажа. Словно бы по заказу, на пороге возле приоткрытой двери примостился одинокий стульчик. Сев со сладостным изнеможением, Алан достал «билетьку». Ни намёка о том, что посетителей ждёт некислое восхождение. Лишь оставленная охранником пометка. Это был ни штамп, ни оттиск, ни даже магнитный штрих-код. Это была скоба от степлера!

Шум воды приобрёл вполне материальную силу. Не без внутреннего протеста Алан встал и поплёлся на звук. За приоткрытой дверью раскинулась арена идеально круглого зала. В центре её зиждился колодец, из которого выглядывала пенная макушка самого настоящего фонтана. Алан подобрался к колодцу и понял, что фонтан заключён в стеклянную колбу, и его исток располагается где-то намного ниже. Заставить посетителя наблюдать если не за экспонатами, то путешествием многоэтажного фонтана… умно, купец и меценат Твердов! Алан окинул залу рассеянным взглядом и ничего особенного не увидал — одни только полумесяцы стеклянных витрин, наполненных чем-то вопиюще boring. Внимание мог бы к себе привлечь лишь куполообразный потолок, который нет, безыдейно щетинился паутиной труб, ламп и проводов.

Алану было зачем-то важно подумать, что вся эта низменно-технократическая мишура установлена здесь недавно. И в каком-то глубоко вгрызшемся в человеческую историю смысле оказаться неправым.

Странник опустил взгляд и подошёл к ближайшей витрине. За начищенным снаружи и пыльным внутри стеклом виднелся постамент, имитирующий коринфскую капитель, на котором змеилась побуревшая от древней крови не то повязка, не то бинт. Никаких табличек, поясняющих смысл сего мусора, Алан не увидал. Как же все-таки ценность иных вещей зависит от контекста!

— Перед вами повязка Фемиды, древнегреческой богини правосудия, — раздался смутно знакомый мужской голос. Алан затравленно огляделся, пытаясь определить источник, но акустика зала способствовала тому, что речь невидимого гида звучала как будто отовсюду.

«Какой я idiot! Сенсор, реагирующий на движение, плюс матюгальник с аудиозаписью…»

Алан так увлёкся развитием этой мысли, что благополучно прощёлкал информацию о повязке правосудия.

«Повязка правосудия… Отличная идея для комикса».

Странник отошёл от злополучной витрины, собрался с духом и шагнул обратно.

— А вот хрен, — ответила аудиозапись. — Сразу надо было слушать.

С поверхности витринного стекла на Алана смотрело довольное и полупрозрачное лицо Аримовича. Сердце Алана уплыло куда-то вслед рассудку.

— И вообще, я бы на твоём месте оставил верхнюю одежду в гардеробе, — осуждающе покачал лицом Аримович.

— Это уж слишком… — Звук собственного голоса помог прийти в себя. Алан как следует проморгался, пощипал себя за руки и даже влепил кулаком по бедру. Аримович наблюдал за его самодеятельностью с неподдельным интересом. — Что́ ты, мать твою?!

— Для тебя я — Аримович.

— Ответил, бл…

Алан отвернулся от злосчастной витрины, протёр лоб тыльной стороной ладони и как заводной болванчик подошёл к соседней. Точно за таким же стеклом, точно на таком же постаменте лежали искромсанные кожаные обрезки.

— Гордиев узел, — подсказала всплывшая на стекле голова Аримовича. — Странно, что в легендах не говорят, куда он делся после того, как Александр столь расчётливо психанул.

— Отстань от меня, изверг.

— С удовольствием бы, Алан Ерофеич. Но не виноват я, что ты проецируешь мой образ то на случайного таксиста, то на труп в вашем номере, то на несчастные стёкла. Вынужден сказать спасибо, что хоть на сегодняшнюю пассию меня не напроецировал.

— Глюк сознания, говоришь?

— Это ты́ так говоришь, Алан Ерофеич.

— Признание проблемы…

— …это первый шаг на пути её решения.

— …лишь развязывает руки шарлатанам, — одновременно с ним завершил Алан.

— Что ж, поздравляю, — после неловкой паузы сказал Аримович. — У вас, батенька, раздвоение личности.

— Разумеется, — кивнул Алан. — Что мне ещё следует посмотреть на этом этаже?

— Зеркало медузы Горгоны.

— Как замечательно.

Алан двинулся к лестнице, ведущей на следующий этаж. Лицо Аримовича неотступно следовало за ним, вприпрыжку перескакивая от стекла к стеклу.

— Многие думают, что Горгона превратилась в камень из-за того, что она увидела своё отражение в щите Персея.

— Но всё было не так.

— Разумеется. В камень её превратило искажённое отражение, выставившее её страшной деформированной уродкой перед лицом собственного самолюбия.

— Одна история cooler другой, — заметил Алан, сворачивая к ступенькам.

Лестница была винтовая, и потому спускаться оказалось не утомительно и даже интересно — Алан любил винтовые лестницы. Зал пятого этажа распахнулся перед ним чудесами кочевых племён. За разномастными витринами громоздились наконечники стрел, копий, ржавые мечи, шатры из оленьей кожи, тотемы, амулеты, черепа и зубы.

В центре зала, от пола до потолка тянулся герметичный стеклянный цилиндр, в котором шипел не имеющий ни начала, ни конца поток воды. Сенсоров здесь не было, как и матюгальников, поэтому Аримович не выпрыгивал из каждого встречного стекла.

Зато в укромной нише между двумя витринами Алан заприметил небольшой проектор, направленный на лист ватмана. К проектору был прилеплен фиолетовый стикер с надписью «только для Алана». Только странник посмел отойти от этой безыскусной ловушки, как проектор включился сам. На ватмане вспыхнул Аримович в шансоновской кожанке.

— Кто же ещё… — вздохнул Алан, приближаясь к этому почти голографическому цирку.

— Если ты видишь это, Алан Ерофеич, значит, тебя подставили, — сообщил Аримович, не сводя взгляда с объектива записывающей его камеры. — Не верь Стомефи. Он был мне братом, но едва полезность моей жизни стала перевешивать полезность моей смерти, эта мразь замочила меня в твоём номере. Из личного позолоченного пистолета. Думаешь, ты один такой Похититель? Нет, парень. Каждый Аспект уникален, но ему соответствуют тысячи таких вот Аланов, Мартинов, Иванычей. Ты потерпишь поражение, и Стомефи раздавит тебя как таракана. Мне повезло, я успел заиметь могущественного покровителя, который отцифровал мою личность. Беги, Алан. Скорее всего, у тебя есть время. Только никаких поездов и самолётов.

Что-то щёлкнуло внутри проектора, и изображение по всем канонам Lunar Tunes накрылось диафрагмой. Из вентиляционных отверстий устройства повалил едкий дымок.

«Оставить в публичном месте сообщение для одного адресата… Грандмастеры хреновы, конспирологи…»

Порыскав по пятому этажу, Алан понял, что Сердца в варварской для этих краёв античности он не найдёт. Пришлось спускаться на этаж средневековья. Точно такие же витрины, в центре точно такой же стеклянный цилиндр, и совсем другая атмосфера — деревянная, кольчужная, с рукавами в пол. Оружия здесь было поменьше, зато орудиями труда можно было бы воссоздать добротную деревеньку ролевиков. Собственно, в средние века Чернокаменск и был деревенькой…

Алан быстро понял, что на сей раз он не один. Самый настоящий, из плоти и крови, мужичок рассматривал явно воссозданную телегу и обернулся на звук его шагов. Завидев Алана, он поправил бейджик с именем и спросил:

— У вас с экскурсией?

Львиноподная улыбка зацементировала позвоночник Алана.

— А, вы, — закивал «гид». — Уж вас-то я не ожидал. Узнаёте?

— Аримович…

— Весьма рад, что помните это имя. Человек живёт ровно до тех пор, пока его помнят… Впрочем, не только человек.

— И пудель Анатолий.

— И пудель Анатолий, — легко согласился «гид». — Что бы это ни значило. Но всё же я не Аримович. Я его брат.

— Близнец…

— Как наблюдательно. Знаете, сейчас, когда я вот так глупо подставился, возникает любопытная дилемма…

— Убрали ли единственного свидетеля вашего преступления?

— Всё верно. Почему вас не забрали ещё в номере? Вы попали под чью-то протекцию?

— Это не ваше дело.

— Это вполне сойдёт за ответ, — кивнул «гид».

Молчание повисло как взмах топора.

— И как мы разрешим нашу проблему? — первым не выдержал Алан.

— Просто. Вы ведь не докажете, что я был здесь, — ответил «гид» и больно толкнул его в грудь. Вспышка боли ослепила Алана, запечатлев на сетчатке самодовольную львиноподобную физию.

— Таксист, гид, выродок… — проскрипел он, протирая глаза. Таинственный близнец испарился, как туман поутру. — В asshole средневековье.

Третий этаж был посвящён династии Романовых. Конца и края фонтану было ещё не видно, хотя шум воды определённо усилился. Витрины, по понятной причине, стояли намного плотней. Не обращая внимания ни на что, Алан приблизился к единственной витрине, где отражалось лицо Аримовича.

— Глянь-ка, — посоветовало лицо, немыслимым образом кивая на экспонат за стеклом.

— Журнал «Вестник», январь тысяча восемьсот восемьдесят шестого года, — с толикой удивления прочитал Алан вторую в этом псих-музее табличку. — И что?

— А то, — ответило лицо, — что в этом номере напечатали первую часть «Преступления и наказания». Как тебе намёк?

— Пора писать роман про шлюху и самолюбивого студента?

Лицо закатило глаза.

— Как ты думаешь, почему я так настойчиво являюсь тебе?

— Потому что ты занудный asshole?

— Твоя маска саркастичного псевдоинтеллектуала начинает надоедать.

— Ага.

— Ты не задумывался, мальчик, что совесть побаливает? Нет?

— С чего бы?

— Кто-то из умников заявлял, что лучшая память — это способная забывать всё, что хочется. Ты овладел этим искусством в совершенстве.

— Вряд ли. Но лестно, когда…

— Так что, вспомнил?

— Нет.

— Тогда я буду надоедать тебе вплоть до комнаты с мягкими стенами. Да и там тоже…

Аримович исчез, и Алан хмыкнул.

— Теперь кретин хочет внушить, что это я его прикончил. Как такое забыть?

Второй этаж предсказуемо оккупировал Советский Союз. Сердца здесь давно не было, и потому интерес для Алана представлял лишь фонтан, который брал начало именно отсюда. Могучие насосы на дне мелкого резервуара исправно поставляли воду до самого шестого этажа. Алан отметил, что стекло здешнего цилиндра было не в пример толще тех, что выше.

— Ты веришь в загробную жизнь? — раздался голос Аримовича. Пришлось осмотреть всю экспозицию, дабы понять, что лица нигде нет.

— Не верю.

— Тогда почему ты постоянно воскресаешь меня в своей памяти? Я погиб, Ерофеич, и ничего с этим не поделаешь.

— Ага.

— Не думал, что гибель моя настолько разбередит твой разум… Даже больше, чем смерть Лили.

— Там хоть сердечный приступ.

— Понимаю.

— Скажи, у тебя есть брат-близнец? — спросил Алан.

— Сам скажи. Я ведь твоя выдумка.

Алан раздражённо мотнул головой.

— Этот разговор не имеет смысла.

— Тогда завершай то, за чем пришёл, и возвращайся домой.

— Так и сделаю, — ответил Алан, спускаясь по винтовой лестнице.

Первый этаж ровно на восемьдесят пять процентов утопал во мраке. Освещены были только шесть экспонатов, что сгрудились возле входа на пластмассовых капителях, и — Чёрный Камень в самом центре зала. Не то по недосмотру, не то из-за необоримой тяги к концептуальности, со второго этажа на него падали настырные капельки, которые уже успели продолбить дырочку глубиной в ноготь.

Алан достал телефон и позвонил Стомефи. Ответил бизнесмен после второго гудка:

— Я слушаю.

— Ты знал, что Чёрный Камень можно вытащить только строительным краном?

— Не знал. Подогнать кран?

— Не надо ничего пригонять… Стоп. Ты не знал, что он огромен?

— Местные не ходят в краеведческие музеи, кроме школьников. Но те всё равно ничего не запоминают.

— Ты говорил, это чернокаменский Эрмитаж!

— Правда? Так что мешает подогнать кран? Не переживай, тебя заранее эвакуируют.

— Мешает то, что fucking камень давным-давно потерял функцию сердца. Я так думаю, он уходит этажа на три под землю…

— Блестящая догадка, Похититель. Но тебе пока рановато спускаться ниже.

— Ты не дал договорить. Возможно, Сердце проснётся на одном из этих этажей — когда их как следует обставят, но пока… увы.

Стомефи тяжело просопел в трубку и проговорил:

— И что? Никаких идей?

Алан переложил телефон в другую руку.

— Я сказал, что в Чёрном Камне нет Сердца. Но Сердце есть.

— Сегодня оно у меня будет? — в голосе бизнесмена прорезалось раздражение.

— Да. Возможно.

— Тогда действуй.

Ответ Алана предвосхитили короткие гудки.

— Говноед, а? — послышался голос Аримовича. Лицо его привычно возникло на одном из стёкол.

— Ты лучше скажи, что это за шесть великих артефактов современности.

— С удовольствием. Подходи, а я расшифрую.

— Символист хренов.

— Символисты наоборот, зашифровывают.

Первым, к чему приблизился Алан, был прямоугольник чёрного стекла.

— Первый в мире йоба-фон, — возгласил Аримович. — Без экрана и кнопок.

— Зато с камерой, — указал Алан на глазастый квадратик в верхнем углу стекляшки.

— И виброзвонком!

Алан покачал головой и подошёл к следующему экспонату. Это была пёстрая балаклава с вырезом для глаз и рта.

— Маска участницы группы «Бунт яичников». Данный экземпляр интересен тем, что его благословил лидер «Кристаллайза».

— Лидер чего?

— Какая-то христианская секта из Штатов.

— Впервые слышу.

— Так они и сформировались только для того, чтобы благословить эту шапку.

Третьим был одинокий берец.

— Так будет с каждым.

— А это что за беформенное уродство? — спросил Алан, так и не разглядев, что́ лежало на следующем постаменте.

— Отпечаток танковой гусеницы. Не спрашивай.

— И не собирался.

— Как насчёт рулона четырёхслойной туалетной бумаги?

— Это всё? — раздражённо вопросил Алан. Ему не нравилось, когда глупые шутки воплощаются в реальность.

— Да.

— Поверить не могу… Ладно. Хочешь услышать про мой личный артефакт?

— А куда я денусь?

Алан достал из кармана пиджака пару перчаток.

— Сделаны из кожи быка, который перебил целую команду тореро, прежде чем ему размозжили голову. Согласись, звучит намного интересней всего, что ты понавтирал мне сегодня.

— Не согласен.

— А кто тебя спрашивает? Gloves, пропитанные человечьей кровью, не дадут пролиться моей собственной.

— Ты что собрался делать?!

— Свою работу, — пожал плечами Похититель.

Чёрный камень, чёрные сердца. Верность принципам

Очнулся Алан уже в «обезьяннике». Металлическая лавка больно сдавливала висок. К глазам липли недосмотренные сны. Алан поднялся и размял затёкшие конечности. По ту сторону решётки виднелся стол, за которым одинокий полицейский пыхтел, решая сканворд.

— Я натворил нечто несусветное? — полюбопытствовал Алан.

— Точно! «Несусветная», — пробормотал полицейский, шустро заполняя клетки гелевой ручкой.

Казённую атмосферу участка разбавили быстрые, но уверенные шаги. Затем сдавленный, как из-под подушки, разговор — буквально пара фраз. Лязгнули металлические двери. В «обезьянник», мелькая лакированными ботинками, снизошёл Эрих Стомефи.

— Отпустите задержанного! — пророкотал он, не удостоив полицейского даже мимолётным взглядом. Тот было запротестовал, но Стомефи жестом кесаря на Сенате пресёк все возражения. Затем, не сводя пылающего взгляда с царапины на стене, выдернул из рукава смятую бумажку и швырнул её полицейскому на стол.

— Подписано Азилевым.

Сбитый с толку парень скакал взглядом то с бумаги на Алана, Стомефи и обратно, пока его не окатил ледяной душ стомифевского:

— Ключи в выдвижном ящике.

Полицейский поднялся и непослушными руками отворил дверь. Алан, не до конца веря, что делает, вышел и зачем-то пожал служивого за обмякшие пальцы.

— Отличный выбор гардероба, — совсем уж добродушно произнёс Стомефи, протягивая Алану его бычьи перчатки. — Осторожно — не уверен, что оттуда извлекли все осколки.

— Спасибо, — пробормотал тот, распихивая перчатки по внутренним карманам.

— Но улика… — пискнул парень в погонах.

— Дело закрыто, — на секунду потемнел Стомефи. — Пойдём, Алан. Не знаю, как тебя, но меня это место угнетает.

Они прошли сквозь участок как ледокол и вертлявая шхуна, пока не наткнулись у самого выхода на ледышку совсем иного толка — ослепительно белого, как Фредди Меркьюри, Азарию.

— Ты, — предположил Стомефи, оглядев конкурента с головы до ног.

— И ты, — развёл руками Азария.

— Девочки, не ссорьтесь, — проговорил Алан. — Я позвонил вам обоим.

— Гляди, каков комбинатор, — разулыбался Стомефи. — Затеял небольшой аукцион?

— Этого я от тебя не ожидал, — покачал головой Азария.

— Однако ты всё равно последуешь за нами, — подытожил Алан.

Улица встретила их ранним вечером и щелчками одной-единственной фотокамеры — пресса работала как часы. Укрыться от неё удалось в лимузине Стомефи с пуленепробиваемой тонировкой на стёклах.

— Куда? — только и спросил водитель.

— Куда? — повторил Стомефи.

— В Заброшенную церковь, — ответил Алан.

— Стал разбираться в местной топографии? — несколько недоверчиво проговорил бизнесмен. — Ладно, трогаем.

Ехали молча. Стомефи попробовал картинно сетовать на пронырливых журналистов, но никто не отреагировал. Тогда он достал из бара какие-то коктейли, предложил гостям, но те отказались. Осушив пару бокалов, бизнесмен начал организовывать музыку, но Азария с мрачной решимостью отключил аудиосистему. Стомефи бросил на него обиженный взгляд, но промолчал. Через пару километров он вдруг просиял и, покопавшись в одном из шкафчиков, явил миру дорожные шахматы с намагниченными фигурками. На доске творился не то очередной этюд, не то неоконченная партия.

— Помню, — с явной неохотой молвил Азария.

— В прошлом ходу ты забрал у меня эту пешку, — Стомефи приподнял фигурку мизинцем и большим пальцем. — Заберёшь?

— Сдалась она мне.

— А мне — тем более, — заявил бизнесмен и, приоткрыв окно, вышвырнул пешку на обочину.

Десять километров осталось позади, прежде чем Алан обратился к Азарии:

— Я вроде видел тебя раньше.

— Да ладно!

— Нет. До того разговора в «девятке».

— О, ты ещё рассекаешь на этой колымаге? — развеселился Стомефи.

— И когда ты меня видел? — спросил Азария, игнорируя его.

— Кажется, на старом MTV. Это не вы играли в первой группе Люцифера?

— Это была не «группа Люцифера». Эту группу основал я с Йишмаэлем. Мелкий гадёныш прибился потом.

— Ребят, да вы легенда! Такой символический рок, и это в девяностые… Да я вырос на вашей музыке! А те пятнадцать минут совсем без инструментов, только пение, этот долбанутый хорал на фоне, и метафоры, метафоры, метафоры…

— Спасибо, — несколько смутился Азария. — Мы иногда поигрываем в андеграундных клубах.

— Как же вас угораздило?

— Да очень просто. Люцифер возжелал сольной карьеры. Под конец парень был невыносим — то отключал басовую линию, и за ночь до сдачи материала мы переигрывали весь бас, то пытался а капелла исполнять все инструменты, включая барабаны. Начал гробить выступления излишним выпендрежом. Это было невыносимо.

— Амбиции… — только и сказал Алан. Азария пожал плечами и уставился в непрошибаемо-чёрное окно.

Остаток дороги был парализован безмолвием.

Над дырявыми куполами Заброшенной церкви сгущались вагнеровские сумерки. Лимузин остановился возле выбитых дверей во дворик. Алан вышел первым и повёл своих спутников не в саму церковь, а к старому кладбищу. Стомефи беспрестанно чесался, и находил секундный покой лишь в лицезрении неба, кишевшего летучими мышами. Азария зябко кутался в синтетическую куртку.

Несмотря на очевидную погоду, обстановка накалялась из-за жаркого нетерпения обоих. Алан остановился в самом центре кладбища и выдержал идеальную риторическую паузу.

— Друзья. Коллеги. Товарищи. Я вынужден сделать признание. Я бы даже сказал, coming-out.

— Это ничуть не помешает нашему с тобой сотрудничеству, — попробовал успокоить его Стомефи.

— Ещё как помешает, господин-товарищ, — с мягкостью праведника улыбнулся Алан. — Недавно мне пришлось узнать, что существует тысячи людей, подходящих под Аспект Похитителя. Это так?

— Спорить не буду.

— Вы обращали внимание на индивидуальный стиль каждого, кто вынужден был к вам наняться? А, господин-товарищ?

— Индивидуальный стиль не имеет значения, если он не влияет на конечный результат, — отозвался Стомефи так, будто повторял эту фразу раз сто на дню.

— Ещё как имеет, — пробормотал Азария.

— Соглашусь с товарищем-господином, — склонил голову Алан. — Потому что индивидуальный стиль повлиял на результат самым что ни на есть прямым способом.

— Хватит паясничать! — взорвался Азария.

— Спокойствие, товарищ-господин! Только спокойствие. Всему своё время. Без труда не выловишь и рыбку из пруда. Делу — время, потехе — час.

— Что ж, — натянуто улыбнулся Стомефи. — Ты знаешь слова. А теперь — к делу.

— Хорошо! Разве дело Лили Киновой не натолкнуло на мысль об особенностях моих, так скажем, похищений?

— Ах ты, вырожденец! — вскричал Азария.

— Не стоит так голосить, — посоветовал ему Алан. — Именно ваша компашка довела её до жизни такой.

— Не понимаю, — пришлось признать Стомефи.

Азария метнул в него яростный взгляд:

— Этот урод, которого ты непонятно где выкопал… Он не просто похищает сердца. Он их разбивает. Буквально.

— В случае с Сердцем Чернокаменска я бы сказал — метафизически.

— Вот кусок… — выдал Стомефи страшным шёпотом. — Завёл на окраину города, где у нас нет силы…

— Да, bitches! — вскрикнул Алан и что есть мочи засверкал пятками.

С высоты птичьего полёта могло бы показаться, что он убегает по лунной дорожке. Первым пришёл в себя Азария:

— Куда!..

— Авантюрист, ох-х, авантюрист, — прошипел Стомефи, доставая из-за пазухи пистолет.

Двумя выстрелами навскидку он заставил Алана оцепенеть, а ещё двумя, прицельными, прострелил ему правое колено. Затем настиг бодрым шагом валяющегося в грязи Похитителя, перевернул его на спину и со всей мочи залепил по скуле. Азария блёклой тенью приблизился к ним, но увидев, что избиение продолжается, отвёл взгляд.

— Помоги! Азария! — выкрикнул Алан, подавляемый градом ударов.

— Ты… ты отвернулся от меня. Своим предательством… — проговорил Азария.

— Это ты отвернулся от меня! Ублюдок! Повернись!

— Да, ублюдок! — вскричал Стомефи. — Повернись! Или только мне всю грязную работу?!

Азария поспешил прочь, к машине. Не дойдя, он остановился от звука целых трёх контрольных выстрелов.

— Заблудшая душа, — выговорил человек в белом.

Человек в чёрном поравнялся с ним, протирая пистолет.

— Ты слышал его последние слова?

— И слышать не хочу.

— Он спросил, позолоченный ли у меня пистолет. Кто пустил этот слух?! У меня что, настолько всё плохо со вкусом?

— Но что-то в твоём пистолете определённо позолочено.

— Узор на рукоятке! Всего лишь узор на рукоятке! Но это не значит, что пистолет позолочен целиком!

— Не значит…

Стомефи водрузил оружие в кобуру и оглядел человека в белом с ног до головы.

— Ну что, на следующей неделе ещё партеечку? Хотя, смысл. Цель утеряна, а на отдельных дегенератов уже давно неинтересно…

— Либо игра перешла на новый уровень, — выдавил, отворачиваясь, Азария.

— Похоже. А на данный момент я признаю пат. — Стомефи обнажил руки, как следует почесал их и снова надел перчатки. — Подбросить?

Азария передёрнул плечами.

Чёрный камень, чёрные сердца. Проблеск

Тьма и тени опутывали дорогу из Заброшенной церкви в Чернокаменск. Человек в белом упорно месил обочину просёлочной дороги. Несколько километров назад он потерял шапку, которая зацепилась за нависающий над дорогой сук и укатилась, подхваченная ветром, в беспроглядное чрево леса.

Бывает, что идти дальше не хватает сил, а плюхаться в жидкую грязь не хочется. Тогда только и остаётся, что замереть, сдавливая в груди вой беспомощности, и ждать — непонятно чего. В этот миг над Заброшенной церковью и пролетел самолёт, следующий по рейсу Чернокаменск-Саратов. Рейс этот не запомнится ничем, кроме бюрократической ошибки, из-за которой на борту стального гиганта обнаружат незарегистрированного пассажира, который, впрочем, исправно заплатил за билет и имел при себе все необходимые документы.

Но это уже совсем другая история, которая, как ни хотелось бы Азарии, ничего с нашей общего не имеет.

4. Фанерон

Ведь в конце концов все мы ищем лишь себя

Фанерон. Мистерия

Леди полной грудью вдыхает прохладу, что врывается в покои с призраками полупрозрачных тюлей. Локоны русыми волнами стелятся по парчовой подушке. Глаза под закрытыми веками устремлены в потолок. Из-под кружевного одеяла выглядывает ладонь бледнее лунной дорожки, мерцающей здесь же, на зеркальном полу. Губы шевелятся, тщась высказать нечто иррациональное. В лунных отблесках сереет мебель с тяжёлой печатью барокко. Стоял июль 1839-го.

Недобрая тень омрачает мрамор балкона и, скользнув меж развевающихся призраков, подбирается к Леди. Руки, очернённые перчатками, натягивают шёлковую удавку. С грацией ночного хищника Убийца проплывает к изголовью. Когда Леди поймёт, что воздуха не хватает, будет слишком поздно. Последний вздох он заберёт тем, что стороны может показаться поцелуем. О, нет! Ублюдок вдохнул остатки её жизни — как иные грязными пальцами крошат лепестки сушёной розы.

Леди не движется. Трухлявый кокон, лишённый содержимого. Убийца сворачивает удавку в карман и точно дурной сон покидает спальню.

Чёрные вихри рождаются в воздухе, щепка за щепкой сметая комнату в зыбкую пустоту. Из вихря же возникший Убийца помогает даме встать — за миг до того, как её ложе растворится в ветрах энтропии. Рука об руку они подходят к краю подмостков и кланяются двум созерцателям во мраке.

…Аплодировал только Искатель. Стены, чей вкрадчивый шёпот веками назад потерял всякую осмысленность, гулко резонировали от его рукоплесканий.

— Тебе-то что не так? — спросил он у помрачневшего Зрителя.

— Последнее время я тяготею, ну знаешь, к реалистичности. А эти манерны как…

— Ну же, — подбодрил улыбкой Искатель. — Не сдерживайся.

— Театральность. Надуманный внутренний конфликт. Странная романтичность, которая так нравится тринадцатилетним девочкам вне зависимости от биологического возраста. Это абсурд! Хуже него только тот ассасин-собачник. Предпочитаю мистерии профессионалов.

— Да кому интересны сценки про долгое, нудное планирование? Где ничего не происходит, только человек в трусах чистит стволы и собирает информацию в интернете? А самое смешное, когда не в интернете, то просто уходит со сцены, и надо часами ждать, пока он вернётся. Потому что — профессиональная тайна. А то, как они делают главное… Выстрел — и всё. Ни драмы, ни переживаний. Куда это годится?

— В том и суть! — воскликнул Зритель, но огонь его потух, не успев разгореться. — Ладно. Его право быть таким, каков он есть. Литературный убийца… На то нам и Мистерии. Кажется, я один переболел этой театральщиной.

— И почему ты до сих пор не спелся с Критиканом?

— Я бы не против. Но последнюю пару лет вижу только вас троих. Остальные давным-давно на Земле. Странно, что ты до сих пор нет — с твоим-то Аспектом. У тебя, кажется, гость.

— Знаю.

— Почему заставляешь ждать?

Искатель, пожав плечами, встал. Путь его ломаной кривой устремился к искрящему выходу, подвешенному в воздухе двумя пудовыми цепями. Зритель, добровольный узник Мистериона, начал смотреть сольную мистерию Леди на сцене.

Гостевая встретила Искателя обшарпанным линолеумом и свистом «Wind of changes» из магнитофона «три в одном». Сервант, под завязку набитый пылью да хрусталём, был, разумеется, на месте.

— Азилев, — прошептал Аспект.

Альбинос тонул в пухлом диване, с брезгливым неудовольствием переключая каналы на 150-дюймовой «плазме». Белые ноги шаркали по его ворсейшеству ковру.

— Ну, здравствуй, — присел Искатель рядом. — Смотрю, твои вкусы не изменились. Разве что любовь к экранам возросла.

Азилев перевёл на него мягкий, как стекловата, взгляд.

— Уж лучше прокуренного джаз-помойника, в который Гостевая превращается для тебя. Что так долго?

— Плохой тон уходить посреди мистерии.

Один-из-Шести выключил телевизор и сцепил бледные ладони на животе.

— Я по делу.

— Дела настолько дрянь?

Альбинос поморщил нижнюю губу:

— Настолько. Я как муха увяз в двух расследованиях, а Канцелярия набрасывает на лопату третье.

— Исполнители? — уточнил Искатель.

— Нет, Канцелярия.

Аспект хмыкнул и воззрился на золотистые узоры на обоях. Должно было произойти нечто из ряда вон, чтобы высшие эшелоны проявили интерес к измерению Чернокаменска. Азилев гаденько улыбнулся, прочитав тревогу на его лице.

— Не переживай. Если только мы с тобой…

— «Мы с тобой», — перебил Искатель. — Чем ты так занят, что увиливаешь от Канцелярии? Почему она вообще не поручила это Тактичным людям?

— Это дерьмо Наместников, — помедлив, отозвался Азилев. — Если мы с тобой не налажаем, выше оно не всплывёт.

— Наместники. Это ещё ладно.

— Навоображал себе локальный армагеддец? — оскалился Один-из-Шести.

— Ты не ответил на первый вопрос.

— Потому что тайна следствия.

— Знаю.

Азилев вздохнул.

— Всё равно разнюхаешь… Занят я в основном первым. Какой-то маньяк убивает схожих по внешности девиц. Оставляет на телах странные игральные карты — с рубашками на обеих сторонах. Картины убийств — как из мастерской Энди Уорхола.

Аспект кивнул. Современное искусство Азилев ненавидел с медицинской изощрённостью.

— Всех находим по месту жительства. Все задушены. Следов взлома нет, изнасилования — тоже. Так-то следы ублюдок оставляет, но опосредованные, как сраный полтергейст. И нет, он не полтергейст. Однако — ни одежды, ни отпечатков, ни волос. Три раза устраивали «SCI — место преступления», но результатов ноль.

— Как всегда, будешь ловить на живца?

— Зря, что ли, пью с ректором театрального?

— Что за второе дело? — без улыбки спросил Искатель.

— Второе… кажется мне каким-то издевательством. Слыхал об убийстве Аримовича?

— В последнее время слухи приносишь только ты.

— Это сколько лет Аспекты не возвращаются домой?

— Полгода. Расследуешь убийство брата? Почему это кажется тебе издевательством?

В кармане Азилева завибрировал мобильник. Полицейский глянул на контакт звонившего, продемонстрировал его Искателю — Стомефи, и нажал на кнопку ответа.

— Алло? — раздалось из динамика, будто на нём стоял режим громкоговорителя. Как и все выходцы СССР, Азилев страдал мнимой глухотой, которая возникала, едва он прикладывал телефон к уху.

— Я слушаю, — проскрежетал полицейский.

— Тебе стоит продолжить расследование, — даже искажённый, голос Стомефи переливался знакомыми обертонами.

— Может, объяснишь, что это за херня такая? — с деланным вздохом поинтересовался Азилев.

— Нет.

Азилев изобразил, что душит в руках трубку, но затем ответил спокойно:

— Почему ты уверен, что Алан — не убийца?

— Почему я в этом уверен? — переспросил Стомефи. Искатель словно воочию увидел стилет в бархатной перчатке. — Тебе действительно нужен ответ? Ну ладно. Потому что мне невозможно соврать, глядя в глаза.

— Брат, ты задрал. Никаких материалов, свидетеля не опросить, в здание моих ищеек ни ногой ни носом, и только начинаю разворачивать бурную деятельность, как ты звонишь и без сраных извинений жмёшь по тормозам. Мне тебя что, на пару суток за телефонное хулиганство?

— Слушай, — выдержав тягостную паузу, молвил Стомефи.

— Мне тебя, говнюк, слушать?! — побагровел Азилев до корней мышиных волос. — Ты меня слушаешь?!

— Да, теперь меня слушай, — невозмутимо уточнил бизнесмен. — Произошла рабочая ситуация. Пусть и до чёртиков странная, но рабочая. Я ведь не сообщаю тебе о каждой подписанной бумажке? Так что хватит уже распускать нюни и продолжай, в сраку тебя, работать! Всё, жду хороших новостей.

Короткие гудки. Азилев смачно выматерился, запустил трубку на диван и, внезапно развеселившись, взглянул на Искателя.

— Никогда не понимал, что телефон на втором этаже участка глохнет, зато прекрасно ловит в карманном, мать его, измерении.

Аспект только развёл руками:

— Суд Теней полон и не таких загадок.

Азилев спрятал мобильник в карман, чуть не перепутав его с пультом от телевизора.

— Всё откладывал спросить — почему у вашего капустника такое дурацкое имя?

— Старая шутка. Здесь мы — тени, и судим выступления друг друга.

— Хреновая шутка.

— Старая.

— Как Петросян. Ну, как насчёт небольшой подработки у Канцелярии? Смог я тебя заинтриговать?

— Возможно.

Азилев, воссияв, начал шарить рукой по дивану.

— Принёс я кое-какие документы. Может, под тобой? Ну-ка, встань…

Искатель встал, отрешённо наблюдая, как полицейский, не обнаружив бумаг, исследует труднодоступные щели и закутки, потихоньку стекая за всем этим делом на пол.

— Поможешь? — выдохнул Азилев, заглядывая под диван.

Искатель помог, приподняв диван за краешек. Полицейский включил фонарик на телефоне.

— Надеюсь, это были копии.

— Конечно, копии! — пробухтел Один-из-Шести из-под дивана. Осознание пришло не сразу. — Твою же мать! Когда я перестану забывать о побочных эффектах Перехода? Не первую папку так просрал.

— Радуйся, что не одежду, — протянул ему руку Искатель, помогая подняться.

— А что, были прецеденты? — схватился за неё полицейский. Искатель не ответил.

— Тогда вкратце, — сказал Азилев, усевшись на диван и расправив складки на своём колхозном пиджаке. Аспект предпочёл остаться на ногах: так думалось лучше. — Два дня назад в город причалил контейнеровоз. На борту — дорожные регистраторы, вай-фай для метро, автобусов и электричек, системы безопасности и прочее гуано, которое так долго обещал муниципалитет.

— Уже загадочно.

Улыбка искривила лицо Азилева.

— Ворвался в нашу никчёмную жизнь на коррупционных скандалах, разнося всё на своём пути. Буквально. Пять кораблей в щепки, прежде чем наш парень весело застрял в отмели. Каково было удивление береговой, когда члены экипажа не оказались дегенератами и даже не потеряли управление! Их просто не было. Корабль пришёл своим, мать его, ходом.

— Удивительное невероятное.

— Как раз по твоей части…

Мысль Искателя и так уже набирала обороты:

— Груз пострадал? Исчез?

— Не-а.

— К чему тогда этот повышенный интерес к экипажу? Для Канцелярии главное, что груз доставлен, а пропажу замять — дело пары репортажей по ТВ. Но они идут к тебе — лучшему следаку Города и к тому же Одному-из-Шести. В чём причина? Шумиха в интернете? Иностранные граждане?

— Среди пропавших — сын Человека Мэра.

— Иногда забываю, что у них тоже бывают дети… — пробормотал Искатель и встретился глазами с альбиносом. — Хорошо. Ты меня заинтриговал.

Азилев поднялся и крепко пожал ему руку.

— Эта прогулка пойдёт на пользу нам обоим. Детали узнаешь на месте. Или у меня — смотря куда в первую очередь наведаешься.

Полицейский Переместился не прощаясь. Просто взял и растворился в воздухе — как дым или мираж. Искатель завидовал считанным единицам не-Аспектов, коим подчинялось это ирреальное искусство. Самой большой проблемой для них было утерять прихваченные с собою документы — Суд Теней на дух не переносил любые отголоски Абсолюта. Аспектам же для Перехода требовалось гораздо большее.

Гостевая, лишённая гостя, стала деформироваться. Кусками отлетала штукатурка, растворяясь на лету, таял диван, исчезал телевизор, ковёр иссыхал как роза, в песок рассыпался чешский хрусталь, лишь на мгновение переживший свою ДСПшную обитель. Обитель возвращалась к естественному состоянию бездны с размытыми отсветами прозрачных звёзд.

Искатель ушёл в ту же самую дверь, из которой явился. Бешеная круговерть захлестнула разум, и Аспект начал привычно выуживать из неё знакомые образы. Мистерион, Купель, Гремящая Арфа, Торнадо душ — всё проносилось мимо, отложенное на задворки сознания. Целью его была крохотная комнатка, где чудом умещались железная кровать, столик с пятью выдвижными ящиками и рамкой над ним, стул и клочок свободного пространства — как раз, чтобы встать с кровати или стула и за два шага добраться до выхода. Кто-кто, а Аспекты дом не выбирают…

Искатель умастился за стол и, собравшись с духом, вперил взгляд в сплетённую из жидких теней рамку. Тени вздрогнули, поползли лианами внутрь рамки, сцеплялись, образуя с каждым мгновением все более мелкую сетку, чтобы затем медленно, болезненно обрасти ртутной плотью. Аспект с лёгким зудом в висках наблюдал, как потоки сияющего металла перетекают один в другой, заходятся фрактальной рябью и вспыхивают очагами ослепительной бирюзы. В голове зашелестела щекочущая полифония чужих мыслей. С каждой проверенной тысячей неровная гладь багровела, а перевалив за миллион, начало дышать в Искателя клокочущим жаром.

Час ушёл у Зеркала, чтобы подыскать десяток подходящих кандидатов… куда дольше обычного. Аспект не видел внешности потенциальных носителей, лишь совокупность личных качеств, которую он выбирал на вкус — точно среди сложных блюд в изысканном ресторане. Опыт веков доказал, что максимальная совместимость с претендентом куда важней его физических показателей.

Пора. Искатель закрыл глазаи вдохнул обжигающие испарения Зеркала. Тьма под веками скрутилась в спираль. Ртутная поверхность прошла сквозь Аспекта, выцеживая его в дымчатую эссенцию, что зерном идеи прорастёт в его избраннике…

Фанерон. Катастрофа

Подлокотник дивана жёстко упирался в затылок. У правого уха песочил грязный рок в духе латексно-вампирских фильмов. Он встал, чувствуя болезненное неудобство в шее, запястьях и левом колене. Как следует размяв конечности, услышал жуткий артрозный хруст.

— О, Евген проснулся.

В общих чертах фигура и лицо говорящего проглядывалась, но детали уплывали. «Евген» оказался обладателем очень плохого зрения. Рука нащупала очки, спрятанные под диван. Итак, он в просторном помещении без окон. Стены, обшитые ГВЛ, наводили на мысль о «мягких комнатах» в психушке. Три немытых металлических шеста по центру намекали в свою очередь на подпольный стриптиз-бар, но Искатель догадался, что это всего лишь несущие балки. Свет организовывали восемь квадратов со встроенными лампами дневного света. Под каждым виднелись столы: бильярдные или покерные, где вовсю кипели игровые страсти. От народа было не продохнуть — сплошь парни не старше тридцати, которые умудрялись уделять равное внимание игре, пицце из прожиренных коробок, пиву, переписке по телефону и кальяну, по одному на трёх-четырёх персон.

Носитель встал, задев макушкой новогоднюю гирлянду, развешанную над диваном на манер паучьих тенет. Развернувшись, ударился больным коленом о журнальный столик с ноутбуком. Допотопные колонки опасно зашатались и сменили вампирские темы на урчание Луи Армстронга.

Носитель придержал колонки руками и перевёл дух. Затем отправился за диван, где в куче дорожных сумок отыскал свою. Выудил из неё полотенце и шампунь. Душ располагался на другом конце зала. Хорошо. Память носителя понемногу открывалась.

В ду́ше, оказавшемся на удивление чистым, Искатель изучил своё новое тело. Грузное, с десятком, а то и полтора лишнего веса. Патлы до плеч с секущимися концами. Непослушная бородёнка, тянущая максимум на козлиную. В довесок отвратительное зрение и артроз. Евгению было двадцать три, чем он немало удивил Искателя.

«Впрочем», думал Аспект, пока носитель вытирался полотенцем, «длинные волосы и бородка с усами накидывают лет десять. Может быть на руку».

Евгений вышел умытый и одетый, снял с гвоздя куртку и направился к выходу, перед которым чернела свалка из обуви всех игравших. Предстояло по-шахтёрски отыскать свою.

— Может, партеечку?! — крикнул кто-то вдогонку.

— Может, потом? — услышал Искатель ответ Евгения.

— Может, и потом…

Клуб… Да. Трёхэтажный нежилой дом, затерянный в дебрях Горок. Первый этаж — кафе, откуда и заказали всю эту пиццу, второй — «свадьбы, банкеты, корпоративы», а третий — игровой клуб. Здесь собирались свои, некогда жившие в одном городе, но раскиданные жизнью так, что самым удобным местом сбора оказался Чернокаменск. Многие из «своих» притащили новых знакомых и друзей. Играли не только в бильярд. Память Евгения вызывала образы коллекционных карт птичьей магии (это её Искатель принял за пресловутый покер) и орд пластиковых солдатиков, подчиняющихся громоздким и плохо отлаженным правилам.

Каждый находил в клубе что-то своё. Единомышленников, способ отвлечься от скучной жизни и работы, возможность отыграть то, что годами копилось в воображении от прочтения книг по любимой игровой вселенной, «выгулять» пылившуюся на полках коллекцию, просто интересно отдохнуть…

Но большинство приходило за реализацией тёмного, жгучего желания самоутвердиться на костях игровых оппонентов — собрав колоду, или пластиковую армию, чью непобедимость обеспечивало несовершенство правил. Разумеется, подавляющее большинство таких кадров составляли неудачники, которые хоть в карточках и солдатиках ощущали себя царями и богами. Но находились и вполне успешные люди, которые любили напоминать себе о собственном превосходстве над челядью — особенно таким простым и безболезненным способом.

Память Евгения рассказывала о столь невероятных драмах, политике, интригах, предательствах, что на какой-то миг Искатель позабыл, что ребята не герои очередной книжки Рассветова, а просто собираются играть на выходных. Кто мог подумать, сколько удивительных историй о человеческой натуре может рассказать игровой клуб на отшибе?

Спустившись на первый этаж, носитель вышел на веранду, явно вдохновлённую бразильскими сериалами. Предназначалась она для летнего кафе, но пока на дворе стояла студёная весна, владелец предпочитал хранить здесь нечто среднее между стройматериалами и строительным мусором. Не пропадать же прорве свободного места.

Пахло мокрым асфальтом, который носитель обожал с детства, и сигаретным дымом, который он терпеть не мог. Снаружи, у пожелтевшего от ржавчины бачка, безмолвствовали двое. Старались стряхивать пепел в бачок, но тлеющие останки разносились по ветру, ничуть не загрязняя местный слепленный из мусора, слякоти и щебня пейзаж. Единственным ярким пятном в этой идиллии была весело перекатывающаяся по земле пачка из-под «Артека». Курильщики следили за её судьбой с неподдельным, хоть и сонным, интересом.

Увидев Евгения, парни зашевелились. Один переложил сигарету в левую руку и протянул правую, чтобы поздороваться. Второй выставил локоть правой, так и не удосужившись избавиться от сигареты. Евгений пожал руку одному, второму — локоть, а Искатель обратил пристальное внимание на их лица. Тот, с локтём, не представлял большого интереса — обычный пухловатый гедонист с полнокровной кожей. Память носителя ассоциировала его с корзинкой из супермаркета, где лежит шоколад, чипсы, булочка с корицей да бургер «по-королевски». Второй не выделялся ничем, кроме рок-н-рольной бородавки на подбородке, прищуром сварщика и тем очевидным для Искателя фактом, что он был носителем Игрока.

— Как я сразу не догадался, что этот клуб твоих рук дело? — поприветствовал Искатель собрата-Аспекта. Носители тем временем заговорили о каких-то пустяках, понятным только им и, пожалуй, Игроку.

— Теряешь хватку, — просто объяснил собрат-Аспект. Искатель состроил недовольную гримасу. — Нет, я серьёзно. С каких пор ты начал размениваться по мелочам?

— Не понимаю.

— Действительно теряешь… Не узнал, что́ стремится найти твой носитель?

— Нет.

— Он потерял в порту мобильник, когда шатался там вчера с ребятами.

— Ты всегда был поверхностен, — заговорил Искатель, чувствуя, что разговор перестаёт ему нравиться. Редко они с Игроком переносили друг друга дольше пяти минут. — Это не отменяет глубоких мотивов, которые заставляют искать его… пока не знаю, что. Сам, скорее всего, не знает.

— Ой, зануда, — всплеснул руками Игрок. — Промахнулся, с кем не бывает? Всегда можно сигануть в Кипящую Бездну и начать сначала.

— И погубить носителя зазря? — не поверил своим ушам Искатель.

— Хотя… — задумался Игрок. — Я бы на твоём месте тоже хватался за любую соломинку, только чтобы свалить. Сколько ты проторчал в Суде?

Искатель предпочёл сменить тему. Всё равно Игрок пропускал его слова мимо ушей.

— Есть новости из порта?

— Да. Только что директор ФСБ с министром внутренних дел сделали официальное заявление, что Евген потерял телефон. С минуту на минуту пришлют чёрный вертолёт.

Искатель тяжко вздохнул.

— Да что с тобой? — рассмеялся Игрок. — Какие ещё новости могут быть из порта?

— Например, что-нибудь о пустом корабле.

— Пустом корабле? — непонимающе вылупился собрат-Аспект. — Привезли тухлую рыбу, что ли?

— Ты меня разводишь?! — воскликнул Искатель. — Или мхом оброс со своими игрушками? Весь город на ушах должен стоять!

— Тише. Сейчас.

Игрок побудил своего носителя открыть в смартфоне ленту новостей.

— Та-ак, смотрим… В Англии родилась розовая овечка, кандидат в президенты США съел торт в прямом эфире, ролик про дрона-камикадзе взорвал интернет… в Китае разработали принципиально новую нейросеть…

— Ты местные новости…

— Погоди. Да. Фестиваль воздушных шариков на Петровской площади закончился спецоперацией силовиков… Титанические конструкции из пластиковых бутылок, собранных с улиц Чернокаменска за полгода, должны напомнить о проблеме загрязнения окружающей среды…

Евгений покосился на сплющенную бутылку под ногой и лаконичным пинком отправил её на дорогу.

— Не унимаются долбаные художники, — посетовал Игрок. — А, вот. В порту Чернокаменска задержан корабль, из которого пропал груз. Экипаж задержан, ведётся следствие…

— Чего?!

Искатель выхватил телефон у Игрока, устроив Евгению резкую головную боль, и три раза прочитал новость. Собрат-Аспект не шутил.

— Что за бред… Азилев! Мудак…

— Азилев? — изменился в лице Игрок. — Так вот ты почему…

— Спасибо, — сказал Искатель, подразумевая «заткнись», и вернул ему телефон. — Мне пора. Отсюда до порта сколько пешком?

— Полчаса… — промямлил Игрок, сбитый с толку активностью Искателя, которая может обернуться непривыкшему носителю чем-то пострашнее головной боли.

— Куда? На север? А, он вспомнил.

Искатель устремил Евгения в порт, поиграв на его боязни пропустить чей-то звонок. Чей — Аспект так и не разобрал. Носитель отдавал свои воспоминания с боем и по крупице, и это ставило мягкое слияние под угрозу. Если они не достигнут совершенного симбиоза к началу реальных проблем, придётся взять контроль резко, разрушив его психику, либо сидеть и уповать, что носитель выкрутится сам. Выкрутится…

Евгений сначала бежал по паутине треснувшего асфальта, но, быстро выдохшись, сбился на торопливый шаг. Безрадостные панельные дома Горок проплывали мимо, эти ископаемые, застывшие в дикарских плясках вокруг уродливых торговых центров. Леденящий ветер забирался под куртку и кожу. А в небесном зазеркалье, за густыми, как мазут, облаками мерк свинцовый фантом солнца.

Евгений зашарил по карманам в поисках наушников, но тут же вспомнил об отсутствии телефона. Искатель облегчённо вздохнул. Мясной тяжеляк, которому отдавал предпочтение этот носитель, защищал бы его подсознание лучше медитативных техник. Только поп- и клубная музыка могли составить достойную конкуренцию тяжелейшим сортам метала. Об эпохе же дабстепа многие до сих пор вспоминают с содроганием — даже те, кто бытовал тогда в совершенном симбиозе.

Без плейера Евгению пришлось отгонять скуку иным, старым и добрым способом — рефлексией. Нет Аспекту ничего лучше этих пережёвываний недалёкого прошлого, тянучке о детстве, анекдотических «Могу ли я? Хочу ли я? Дерьмо ли я?»… Но больше Искателя позабавили поступки и слова, колючей крошкой разбросанные по всей жизни Евгения, которые выставляли его, по его же собственному глубокому убеждению, идиотом. Позабавили в основном потому, что этот смешной парень до сих пор их стыдился. Какой смысл чесать себя старыми граблями, если достаточно помнить их местоположение?

Пусть носитель плавает по поверхности, оставив глубины без присмотра. Теперь его на подсознательном уровне будет тянуть к расследованию на пустом корабле — не без деликатного вмешательства Искателя. Плохо, что приходится вмешиваться столь негигиенично, но Аспект всё отчётливей осознавал, что времени на совершенный симбиоз у него нет. Зарекался же не отзываться на сиюминутные задачи!

Тем временем на Евгения нестройной стенкой надвигалось пятеро. Один с достоинством джентльмена подъездов шёл поодаль, опираясь на ржавую, как фонтан из канализации, арматуру. Из-под отставленного мизинца выглядывал набалдашник — гайка размером с женский кулак. Остальные, объединив усилия расхлябанных мозжечков, едва удерживали друг друга на ногах. Евгений поспешил пересечь пустынную проезжую часть. Искатель тоже предпочитал находиться подальше налакавшихся с утра граждан. Жизнь и без того не мюзикл.

Джентльмен с арматурой вклеил в носителя мутный взгляд. Евгений с преувеличенным вниманием уставился на пятиэтажку на своём «берегу» и не сбавлял шаг. Искателя даже смутило, с каким энтузиазмом носитель старается держать этих неожиданных прохожих вне сознания, помещая их как можно в более параллельный мир.

Евгений думал, какой же этот дом серый, его как будто намеренно доводили до некоего серого совершенства. Поражался, что водосток и тот выкрашен в пластмассово-серый, хотя из-под жиденько нанесённой краски и поблёскивала жестянка — значит, не пластмассовый. Обнаружил, что водосток всего на четверть тона отличается от дверей. Остановившись поправить шнурки на ботинке, пришёл к выводу, что чернокаменцы таким макаром начнут определять больше оттенков серого, чем даже коллеги-питерцы. Искателю пришлось поднапрячься, заставляя его скосить взгляд и убедиться, что смешное самовнушение не работает. Но прохожие действительно исчезли. Свернули, наверное, вон в тот переулок.

Домофон ближайшего подъезда выдал вдруг писклявую трель, а следом шаркнула увесистая металлическая дверь.

— Галька, стой! — прогремело по-мужицки из разверзнувшегося проёма.

— Пусти! — резанул уши женский визг.

— Галька! — грозно, предостерегающе напирал «по-мужицки».

Первой на серую улицу выскочила женщина с парой детишек на руках. Одна из тех, кого так и подмывает назвать «бабой». Синие куртейки, в которые были укутаны её отпрыски, идеально сливались с её собственным прохудившимся пальто. За огненно-красную юбку хватался мальчик лет пяти, в куртке тоже синей, но по-взрослому выцветшей. Он следовал за матерью, но подрагивающим взглядом был устремлён к свиреполикому «по-мужицки» в потёртых тапках.

— Галька, твою мать!

Женщина встала, развернулась резко, чуть не повалив старшого на разбитый асфальт, и проревела:

— Никогда не впутывай родителей!!

«По-мужицки» на секунду оторопел, но тут же взорвался с новой силой:

— А какого хрена ты впутываешь детей?!

Казалось, его голова взорвётся как помидор, накаченный чем-то экспериментальным. Гигантские кулачищи тряслись крупной дрожью. Тень чего-то оцепенелого легла на лицо женщины, эхом отразившись на старшеньком, испуганно отпустившим юбку.

— Как ты понять не можешь, дура, — тише, почти спокойно проговорил мужчина, — пути назад больше нет. Но это ещё не конец.

— Просто так детей я не оставлю, — мотнула головой жена. — Ладно мы. Но их…

— Нельзя нам покидать Горки. Нельзя!

— Запреты для нас, Агат! Их плоть не познала камня!

Надоевшая пластинка, догадался Евгений по лицу мужа. Пора улизнуть и забыть про случайно вывалившийся на него фрагмент чужой жизни. Сектанты, что ли, какие-то? «Плоть не познала камня»…

— Да как ты понять не можешь! — проорал на всю улицу муж и тут же понизил голос: — Пути… пути перекрыты и нам никуда не уйти. Ты сама это видела. Искатель?!

Аспект разве что не подпрыгнул внутри носителя, и Евгений, почувствовав лихорадочное подвисание, сбился с шага. Отец семейства нагнал его, вцепился в плечо твердокаменной хваткой, от которой надолго остаются синяки, и зачастил:

— Искатель, и не думал, что из ваших кого-то увижу, скажите ей, пожалуйста, уж вас-то она вас послушает… Ой, простите.

Он отпустил руку, и Евгений отшатнулся, стиснув зубы. Всё внутри него бежало, но отчаянье и мольба во взгляде этого страшного мужика заставили его поколебаться. К тому же подоспела и мать, заглядывая незнакомцу в глаза так, будто жаждала выгрести с их дна что-то необычайно важное.

Искатель по-настоящему взглянул на эту парочку и прозрел. Горгульи. Видят только его, Аспекта, носителя для них словно нет. Можно понять. Кому интересна прозрачная плёнка, когда перед глазами колбаса? Искатель попробовал обратиться к ним, минуя Евгения:

— Я знаю одно — то же, что и вы. Страшно даже представить, какой кошмар ждёт тех, кто нарушит карантин. Такую участь желаете своим детям?

— Но ведь они… — пролепетала мать, — так малы… ещё не вкусили камня…

— И что? Каждая вторая горгулья разносит каменную коросту — принял её Камень или нет. Даже если обманете вековые чары… Думаете, Судии простят вашему роду вторые Помпеи? Или лучше, чтобы вами занялись псы Абсолюта?

— Но что же нам делать, господин? — со слезами в голосе вопросила мать.

— Прятаться. Выжидать. Что вы почувствовали?

— Катастрофу, — коротко обронил отец.

Мать со вздохом протянула ему обоих детей. Искатель заподозрил, потому что руки затекли.

— Я… мы… остаёмся, Агат. Может, попросимся к соседям в подвал?

— Почему мы сразу об этом не подумали… Спасибо вам, господин.

И они ушли, оставив Евгения наедине с полным «обалдайсом» — как он сам мысленно это назвал. Весь разговор с его точки зрения прошёл в одни ворота — странные люди что-то ему говорили и, терпеливо промолчав, отвечали что-то ещё.

«Психи, обдолбанные, сектанты!»

«Иди уже», буркнул Искатель. Евгений будто услышал и пошёл.

Из удивительной, хоть и мимолётной встречи с обитателями Горок носитель извлёк только то, что задерживаться на их улице он не намерен. Это к лучшему. Вынужденная заминка и так затянулась. Главное, чтобы парень не ударился в бесплодные попытки что-то осознать. Но больше всего Искателя раздражало, что через месяц или год носитель ничего и не вспомнит об этом страшном сейчас диссонансе.

Фанерон. Начальники

Ботинки со скрипучим чавканьем месили грязь — глазурь чернокаменских дорог. С каждым шагом креп диковатый парадокс теплеющего воздуха и холоднеющего ветра. Меж рублёных рёбер улиц проглядывались очертания портовых кранов. Евгений вспомнил, с какой настойчивостью убеждал ребят, что эти жирафоподобные страйдеры — военнопленные времён уэлссовской войны миров, и не сдержал улыбки. Тугой узел, возникший в груди после встречи с «сектантами», дал слабину, как если бы в душной комнате открыли вдруг форточку.

Город как на полуслове обрывала посадка из молодых сосенок, которые пришли на смену берёзам — мумифицированным жертвам позапрошлого лета. Летом же прошлым трупики щедро полили и, когда чуда не случилось, принялись выкорчёвывать, едва не организовав оползень. Глуховатая шумиха в блогосфере и наспех выданные СММщиками мемы с голливудскими актёрами не переубедили Канцелярию бросить свой крестовый поход, или хотя бы укрепить склон старыми добрыми тополями.

Так или иначе, сквозь подрастающий лесок мчалась на удивление опрятная дорожка. Разойтись на ней даже двоим было невозможно. Или обоим ступать одной ногой в мягкую, как тесто, почву, или кому-то одному жертвовать собою целиком. Бесчисленные вариации этой истории виднелись по обе стороны каменного каната, который, весело подпрыгивая на кочках, гнал путника к речному вокзалу.

Недавняя провинциальность и как снег на голову свалившаяся на город столичность наглядней некуда сплелись в этом архитектурном подкидыше позднего СССР. Основой его, плотью и костями была строгая параллелепипедная конструкция, подозрительно смахивающая на теплицу-переростка с плоской белой крышей. На крыше синели огромные пластиковые буквы, сложенные в предсказуемый «Чернокаменск». Элемент столичности присовокупил вокзалу одиозный архитектор Павел Фо́мич, петербуржец, который в своё время изрядно наследил по всему городу. Не мудрствуя лукаво, Фомич нахлобучил на вокзал башню, выполненную из непроглядно-чёрного камня с костяной окантовкой. Всей своей сдержанно-вычурной стреловидностью башня воспевала готику — дремучую, как германские леса тех далёких веков, и словно этого мало, маэстро вбил по четырём верхним углам огромные кольца, от которых вниз, до саркофагообразных бетонных блоков на земле, тянулись тугие цепи из прокопчённой стали. Злые и как всегда очень профессиональные языки поговаривали, что это безумное решение не даёт башне обвалиться. Остальные предпочитали удивляться тому, что в каждое звено можно было не без опаски просунуть детскую голову. Чем обладатели этих голов с неугасающим упорством и занимались, пока сторож отсиживался в уборной. Зато — достопримечательность, повторяли горожане за местным краеведом и профессиональным комиком Сергеем Лопатиным.

Изнутри вокзал оказался почти обыденным. Паркет блистал, напомаженный воском, ряды бетонных колонн хвастались идеологическими барельефами о светлом будущем, кассы, скамейки и ларьки с едой да сувенирами играли в странную чехарду, отъедая значительный кусок свободного места. Огромные окна в пол давали столько света, что даже этим сумрачным днём вокзал смотрелся открытым и дружелюбным, хоть и как на старой фотографии блекловатым. Верхние этажи покрывали своё законное пространство не целиком, а вихрились кольцами, оставляя по центру внушительный глаз бури. На самом верху, в тёмных недрах этого глаза, пыхтело и лязгало механическое сердце башенных часов.

Евгений отыскал будку, на которой облупленно-красным значилось ИНФОРМАЦИЯ, и узнал у женщины, что ему надо в «офис» охраны. После того, как наслушаешься о чернокаменских «офисах» сталеваров, грузчиков и даже сторожевых псов, хочешь не хочешь, но выработается определённый иммунитет. Женщина тем временем поправила славянофильский шарф на плечах и повторила с нажимом: «офис начальника охраны».

Аспект же радовался и недоумевал. С одной стороны, носитель и без его вмешательства делает первые шаги на пути Искателя. С другой — не верится, что такая махина как главный порт Чернокаменска не обзавелась столом находок. Было в этом что-то… надуманное.

Офис начальника охраны располагался на втором этаже, поглядывая одной, полностью зеркальной, стенкой на бренность первого этажа. Дверь, обшитая одним-единственным жестяным листом, выходила прямо на широкую каменную лестницу с перилами, трогательно притворяющуюся дореволюционной.

Евгения впустили тотчас. Начальник сидел за гудящим компьютером и безо всякого интереса, но с твёрдо вбитой необходимостью поглядывал в подвешенные над входом мониторы. Выправка и какая-то особенная седина заставляли подозревать в нем отставного офицера. Та самая зеркальная стена почти целиком укрывалась за широкими, как у пугала, плечами. Изнутри стена была прозрачной, обеспечивая хорошо просматриваемую панораму вокзала.

Евгений кратко рассказал о цели визита и начал описывать телефон вплоть до установленных на нём игр. По дёрнувшемуся на миллисекунду взгляду он понял, что начальник успел погонять парочку.

— Я вам, конечно, верю, — сказал тот тоном человека, который час назад открыл для себя приевшуюся фразу Станиславского, — но не положено. Понимаете?

Евгений кивнул, понимая, что это может означать что угодно.

Начальник указал ему на аляповатый диванчик возле входа и начал рыться в нижнем ящике стола. Носитель присел, ощущая каждый свой килограмм в возрастающем скрежете проржавелых пружин. Даже дышать на этом адском инструменте было опасно — впору не расслышать вынужденно мягкий говорок начальника.

— Вот оно! — хлопнул начальник незаполненным бланком по столу. Евгений ощутил, как стягиваются в нём невидимые нити, что с одинаковым успехом оживляют марионеток и верховодят солдатами на плацу. Начальник понял его оцепенение по-своему: — Ручка есть у меня.

— Д-да…

Евгений взял ручку, бланк, от которого ещё веяло жаром принтера, и не без внутреннего протеста возвратился на адский диван. Деревянный подлокотник послужил издевательской заменой нормальному столу. Край глаза вдруг заприметил в углу второй, незанятый стул. Но судя по причудливо изогнутым болтам, сидение не то выдрали, не то проломили чем-то увесистым. Оставалось только принять страшно неудобную позу и заполнить, наконец, стандартное для Чернокаменска «Заявление о возврате движимого имущества».

От заявления в нём было только «Я, (ФИО дд. мм. гг рождения), проживающий по адресу прошу…». Далее шли подходящие больше для почты подробности — название потерянной вещи, её специфика (чего?), габариты, вес, год изготовления с припиской «если помните»…

— Сколько он весит? — пробормотал Евгений.

— Граммов сто, — ответил начальник, взвесив в руке невесть откуда взявшийся телефон. Судя по тому, что он не вставал и не копался в ящиках, в деле был замешан один из его карманов. — Пишите сто тридцать три.

Евгений пожал плечами и записал.

— Вы поймите… — проговорил начальник, и носитель с удивлением расслышал извиняющиеся нотки. — В любое другое время я выдал бы вам без вопросов. Но обстоятельства…

Чем дальше Евгений продирался через этот бланк, тем меньше понимал, чего добиваются от него безымянные авторы. «При каких обстоятельствах Вы обнаружили пропажу», «Спустя сколько часов вы обнаружили пропажу (примерно)», «По пятибалльной шкале оцените важность потерянной вещи, где 1 это самая незначительная важность, а 5 — максимальная важность»…

Всё это походило на безумный психологический тест. Евгений и не заметил, как растворился в том фруктово-овощном состоянии, когда не осознаёшь, что́ читаешь и записываешь, но тем не менее адекватно справляешься с поставленной задачей. Или не справляешься?

Настало время последней подписи. С глубоким чувством, что он понаделал ошибок и придётся заполнять новый бланк, Евгений приблизился к начальнику. Тот принял бумажку и не глядя расписался на обороте. Телефон перешёл из рук в руки — тёплый и обильно инкрустированный жемчужинками пота.

— Всего доброго, — пожелал начальник, натянув на лицо служебную улыбку.

— Взаимно, — отозвался Евгений и, ощущая странную неловкость, направился к выходу. Было что-то разочаровывающее в столь лёгком завершении этой истории. Словно бюрократии на пути к заветному телефону оказалось… недостаточно.

Он вздрогнул за секунду до того, как дверь нешироко, но гневно отворилась. В кабинет, оттеснив Евгения к дивану, влетела багровая ракета в полицейской форме, с порога швырнула фуражку начальникуна стол и, ничуть не смущаясь, продолжила с середины:

— …здец! Сколько ждать! А это ещё… Посторонний?!

Голос мужской, запоздало понял Евгений, увязнув глазами в кумачовой физиономии. Обязательные для полицейских физические упражнения нисколько не сказались на её упитанности.

— Телефон потерял… — почти затравленно, хотя на самом деле устало отозвался начальник охраны.

— Нет! — возразил человек-ракета, для категоричности взмахнув пухлой рукой. Евгений в попытке увернуться от неё плюхнулся на диван. — Только не говори, что у вас нет стола находок! Я сам знаю…

Начальник, поймав взгляд Евгения, едва заметно пожал плечами. Было в этом что-то сетующее на полуденную жару, надоедливых комаров, или переходный возраст сына. Их кратенький контакт прервался решительными мерами человека-ракеты, который взял и наклонился к отпрянувшему носителю. В такой близи поры на багровом лице казались марсианскими кратерами.

— Майор Прухин! — заявил он о себе без обиняков. — А что вы можете сказать о себе? А, подозрительный гражданин?!

От варева из вчерашнего алкоголя и сегодняшней «Примы» даже Искателю стало дурно.

— Он просто… — попробовал было начальник.

— Не просто! — Человек-ракета покинул орбиту Евгения и взял курс на столкновение с главой охраны. — С такими никогда не бывает просто! Патлы распустил как гомик, отъелся, пока население штурмует прожиточный минимум!

Майор опустил взгляд на себя и, немного поразмыслив, втянул живот.

— Зуб даю, журналист. Из тех, кто гадости в интернете, про президента. А может, кто мо́зги напрягает каннибалами из Промзоны? Плохо окрашенными скамейками? ЖЭК то, ЖЭК сё… Проблем у нас в стр-ране нет, что ли?!

Евгений заподозрил, что первый вопрос майора давно потерял актуальность.

— Ты хоть понимаешь, дебил, — грохотал Прухин, — что проник в кабинет начальника охраны, когда идёт важное расследование?! Ну, как идёт… Собирается. Ждёт кое-кого.

Не успел Евгений даже подумать, как человек-ракета вновь взорвался — на сей раз от бешеной догадки напополам с нехорошим торжеством.

— О-о-о-о! Так ты понимаешь! Какой же я дурачок…

Евгений чуть не прыснул от такой самокритики. Прухин это заметил.

— Вам есть что сказать?

— У меня… нет слов, — из последних сил подавил смешинку носитель, но глядя на то, как лицо майора не может определиться с оттенком красного, Евгений зашёлся разрушительным хохотом. Неожиданно крепкие конвульсии в животе перекрыли кислород и он, дико гогоча, откинулся на спину.

Носитель смеялся, пока сил стало хватать лишь на беспомощные всхлипы. Рот судорожно хватал воздух. Слёзы ели глаза и ручейками катились по щекам. Он вытер их ладонью, приподнялся на локте и увидел, что начальник разделил его веселье, пусть и немного сдержанней — улыбкой.

Прухин мял в руках фуражку и явно не знал, как реагировать. Аспект тоже не понимал, к чему всё это, и тоже ощущал себя немного… дурачком.

— Я… — пробормотал Прухин, смущённо покосившись на Евгения. Затем встрепенулся, поглядел на него как бы во второй раз — то, что Аспекты называют по-настоящему, и хлопнул себя по лбу. — Ну конечно! Ты «внештатный специалист», о котором говорил… хм, наниматель. Как там его, подскажешь?

— Азилев, — ответил Искатель, не веря своей удаче. Как обычный человек смог увидеть Аспекта?..

— Я спрашиваю, — раздельно, с ударениями повторил майор. — Как. Зовут. Твоего. Нанимателя.

— Приехали… Азилев!

— Говори. Гнида, — вспухшие глаза майора выворачивали душу наизнанку. — Кто…

— Так, — поднялся начальник, — я попрошу!

Ростом он был тоже с доброе пугало.

— Как вы не понимаете, — процедил майор, не оборачиваясь: куда важней удерживать зрительный контакт с «гнидой».

— Азилев! Ты чем слушаешь, тюфяк?! — орал в отчаянье Искатель.

— Наш журналистик не просто так оставил телефон. — Прухин как ни в чем не бывало перестал сверлить Евгения глазами и натянул фуражку. — Он знал, что в вашей помойке нет стола находок… А если на эту адскую штуку записаны все наши разговоры? Я вынужден её конфисковать.

— Азилев!

Майор протянул Евгению обветренную ладонь. Носитель подавил желание дать «пять» и демонстративно положил телефон в нагрудный карман куртки.

— У вас нет оснований…

— А у вас, — торжествующе обернулся на начальника майор. — Нет оснований возвращать находку. Бумаги ведь оформлены через пятое место? Ну-ка, предъявите!

— Это внутреннее дело порта…

— Пока расследование не в архиве, каждый пердёж в этих стенах — дело полиции. Документы!

Начальник, изобразив каменное лицо, протянул изрядно помятую Евгением бумажку. Майор пробежался по ней глазами.

— Ну конечно. Ни печатей, ни подписей. Прошу вернуть устройство, пока я вас обоих не отправил обезьянничать.

Ладонь вновь организовалась перед носителем.

— Азилев, — глухо проговорил Евгений.

Искателя, нервно обдумывающего, что делать, как по виску зарядило.

— Ты не…

— Прошу повторить? — прищурил глаз человек-ракета.

— Азилев. Мой наниматель.

— Надо же… Можно взглянуть на ваши руки, товарищ внештатный специалист?

— Это ещё зачем?

— Насрать в них хочу. Просто покажите.

Евгений без задней мысли последовал его как бы просьбе. Осознание, какую он глупость совершил, вспыхнуло уже после того, как на запястьях клацнули наручники. Майор Прухин: полицейский, волшебник, гипнотизёр вынул телефон из нагрудного кармана подозреваемого, пихнул куда-то себе за пояс и бесцеремонно рванул его на ноги.

— В чем вы меня обвиняете? — выдавил «журналистик», проглотивший собственное сердце.

— На месте узнаешь.

И Прухин направил Евгения к выходу, пиная по ботинкам. «Козёл», читалось в провожающем взгляде начальника. Он уже крутил чей-то номер на старомодном колёсном телефоне.

Фанерон. Не от мозга сего

Народу на первом этаже заметно прибыло. Одни исследовали ларьки с сувенирами, другие вздыхали над ценами в продуктовых. Чудаки, не купившие билет через официальный сайт, отстаивали жиденькие очереди в кассы. Основная же масса оккупировала скамейки и, обложившись багажом, ковырялась в смартфонах и планшетах. Виднелись даже одиночки с очками виртуальной реальности. И никто, кроме пары скучающих детей, не обращал внимания на их с Прухиным маленькую процессию.

Евгения это задело. Он что, настолько органично смотрится в наручниках?

«Я говорил только Игроку, человек бы не услышал…»

Набережная встретила их коваными фонарями, выскобленной брусчаткой времён Петра Первого и бурой громадой реки Каменёвки. На том, далёком берегу краны грузили щебень на подозрительно проржавелые баржи.

Прухин назойливыми пинками по ботинкам подгонял Евгения в сторону парковки, которая примыкала к набережной как пятое, современное, асфальтное и к тому же изрядно износившееся колесо.

«Да где он мог услышать?!»

Служебная «десятка» синела в гордом отдалении от остальных, на месте для инвалидов. Майор, придерживая подозреваемого за воротник, затолкал его на заднее сидение. Дверь захлопнул от плеча — Евгений едва успел втянуть ступню. Щёлкнула дверь водительского сидения, и «десятка» заметно просела под массой авторитета человека-ракеты.

— Чего за мной уселся? — пропыхтел он, бросая фуражку на пассажирское сидение.

Евгений пересел вправо. «Десятка» чуть выровнялась — как весы, на свободную чашу которых упала крупинка.

«Азилев что, нанял его тоже?»

— И не стыдно сальник в таком возрасте наедать? — вогнал майор строгий взгляд в зеркало заднего вида. — У меня-то ладно, мышцы под старческим салом. А у тебя?

Евгений пожал плечами. Прухин воздел руки к потолку и, выдержав идеальную паузу, потянулся к рации. Только сейчас носитель осознал, что всё это время фоном их беседы служили обрывчатые переговоры полицейских.

— Двадцать первый — центру, — пробухтел майор в микрофон.

— Центр — двадцать первому.

— Шлите машину, взял тут одного.

— Центр — двадцать первому, ожидайте.

— Наш сучёнок, Сань? — раздался другой голос.

— Не по рации, Ванюш, — отрезал Прухин и повесил аппарат.

Тут же в его кармане заумцевал странный клубнячок — из тех, которые никогда не запоминаются, но почему-то оккупируют вершины чартов.

«Сам поставил, или дочка?», пробежала закономерная мысль. Почему-то у таких как Прухин заводятся только дочери.

«К кому я попал…»

— Сам ты пыхтишь в трубку! — почти взвизгнул человек-ракета. На жилке, вспыхнувшей на его виске, можно было повиснуть, удерживаясь локтями. — Ну не люблю я дебильное «алло»! Ладно. Ладно, да. Да, «внештатный спец» Азилева. Не знаю, но точно замешан. Да потому что у Азилева что ни «спецы», то мудачье! Ага. Потому они и эксперты, что замешаны. Да не-ет, не он это. Мелковат мальчишка. Но через него выйдем на глистов покрупнее. Ты супруге звонил? Азилева, кого! Ну значит, надо проверить. На вшивость, да. Ну. Убрал моряков, убрал и Азилева. Чего? Логика?! К Геродоту иди со своей философией! Логикой… Пока не отыщем, буду дрочить тебя до посинения. Давай.

Прухин не то торжественно, не то торжествующе вложил телефон в карман и переглянулся с зеркалом заднего вида.

— С первого взгляда учуял в тебе какую-то лажу. Не гнильцу, как во всяких нехимических элементах, лажу. Приводов у тебя нет, к бабке не ходи. А что у тебя есть? Дети, жена? Ты меня слышишь?

«В чём же он специалист?»

— Нет, — ответил Евгений невпопад. Ему очень хотелось размять виски, или, лучше, хлопнуться в подушку.

По лицу майора загуляли антициклоны. «Как это — не слышат?!», понимание, как вспышка, что это мог быть ответ на другой вопрос, краткое умиротворение и тут же — на какой? Пришлось вспоминать, какие вопросы он задавал и когда. Вдруг этот странный тип ответил на вопрос, который он, майор Прухин, задал полчаса назад? Мысль отчаянно работала над лицом, пока он, наконец, не произнёс:

— А у меня есть. Бывает, зайдёшь к дочери, а она ковыряется в этих её… гадже́тах. Общается со мной вроде, мычит что-то, а сама на две трети в облаках. Вот ты напоминаешь эти её гадже́ты.

Судя по интонации, венчавшей эту пронзительную историю, от Евгения требовалось что-то ответить. Одна беда, речи майора подобны плитам египетских пирамид — и бритву не ввернёшь.

«Я не вижу его память!»

Прухин, не дождавшись ответа, опустил стекло и высморкался на улицу. Вновь скользнул взглядом по зеркалу.

— Тебе на телефон записывают новости?

Евгений чуть не уплыл от такой формулировки.

— Новости… да.

Майор извлёк улику из-за пояса и, поразмыслив, как снять блокировку, провёл по экрану пальцем. Успех!

— Приложение «Красная нить», — подсказал Евгений. — На иконке…

— Знаю!

Прухин поёрзал и даже слегка откинул спинку сидения. Почти дедушка с газетой.

«Он… словно… избавился от пут носителя».

— Та-ак, — прокряхтел майор. — «Мужчина пытался ограбить центр микрокредитования…» Давно пора! «Но все обошлось благополучно: ему оформили кредит и отпустили на все четыре стороны». Мхе. «Мёртвый оленёнок застрял в заборе… напоминаем, что это уже пятый труп оленя, который нашли за эту неделю… «Архитектура города не предназначена для транзита животных», прокомментировал ситуацию Виталий Орбитин, министр экологии Чернокаменской области…» Ха! Она для транзита людей не предназначена, куда там животным! «Клоуны избили директора мясокомбината в пьяной драке». Вот Михалыч порадуется, любит он такое… Гм.

Прухин листал новостную ленту, дыша при этом как нагревающийся чайник. К тому же полицейские постоянно обменивались короткими фразами по радио, а за окном грузили щебень. Кажется, ещё чуть-чуть, и звук осыпающегося щебня разнесётся по всему городу.

— Отломал копье у статуи возле суши-бара и пошёл охотиться на воробьёв? Как включить нормальные новости?

— Ну… никак, — признался Евгений. — Вы точно открыли «Красную нить»?

Прухин направил луч смерти в зеркало заднего вида.

— Ты гражданин, или кто?!

«Я теряю крохи контроля! Я не смогу исполнить своё предназначение!»

- Футбол не интересен? — почти вопил Прухин. — Политика? Культура?! Хотя, ну её, культуру, к бабам и педикам… Всё неинтересно, а, молодёжь?! Подавай только странную хрень на поржать? О-о, пока ты будешь ржать, настоящие проблемы подберутся да как ударят! Не смехом будешь заливаться. Слезами! Блевотой!

— То есть, вести об очередном провале российского футбола помогают приготовиться к ударам жизни? — поинтересовался Евгений. Он и сам не знал, откуда черпает эту нагловатую храбрость. Знал он только, что в СИЗО таких ломают первыми. — Честно, я сам ничего не понимаю. С самого утра вместо новостей — какой-то поток сознания.

— Вот про поток ты да, — проговорил, вдруг успокоившись, Прухин, — в точку. Я скоро. Чтоб без глупостей!

Майор швырнул телефон в фуражку на пассажирском сидении и пулей выскочил на улицу, едва не забыв захлопнуть за собою дверь. К вокзалу он понёсся, делая странные движения тазом.

— Что хуже — преждевременная смерть носителя, или невозможность до конца его жизни исполнить то, ради чего я перенёсся в этот мир?..

«Какой бред…», думал Евгений. «Бывает же — встать не с той ноги. А я как будто с чужой. Чужие мысли, чужие имена… Кто такой Азилев? Почему мой внутренний голос так часто шепчется о нем? Актёр какой-то, что ли… Зря я вчера смотрел этот артхаус…»

«Он… слышит меня?»

«И эта постоянная паника… Я же спокоен! Как будто навязанная…»

— Ты слышишь меня?

«Слышу… как себя не слышать?»

Искатель, если мог, хлопнул бы себя по рту.

— Невероятно! Слушай! Мы должны скорее выбраться из этой машины! Ты слышишь?!

— Так, вот это — шизофрения, — вслух констатировал Евгений и попробовал хрустнуть шеей.

— Не увлекайся,позвонки расшатаешь. Мы действительно должны уйти…

— Хватит. Говорить с собой хорошо, но лучше одним голосом…

— Слушай. Ты же слышишь меня? Я не шизофрения. Я открою тебе часть своих воспоминаний. Воспоминаний, что никогда не были твоими.

— Заткнись! Чертова какофония… Раньше отголоски, но теперь…

— Успокойся.

— Это непросто, когда сидишь в ментовском катафалке.

— Стой! Как раз незапертым. Он забыл её закрыть.

— Глупая шизофрения. Зачем убегать от закона, если через час… ну, день-неделю меня и так выпустят?

— Ты не понимаешь! Просто подожди…

Десять минут проползло. Только носитель возрадовался тишине внутри черепа, как…

«Леди полной грудью вдыхает прохладу ночи… врывается с призраками полупрозрачных тюлей… парчовой подушке. Глаза… закрытыми веками… потолок. Ладонь — бледнее лунной дорожки. Тщась высказать нечто иррациональное…»

— Что это?

— Не понимаешь, откуда это? Не помнишь? Нет? Потому что это не твои воспоминания.

— Ну знаешь, я пересмотрел много всякого шлака…

Вспыхнул образ альбиноса с красноватыми глазами и манерно поморщенной губой.

«Два дня назад причалил ничем не примечательный контейнеровоз. На борту — дорожные регистраторы, вай-фай для метро, автобусов и электричек, системы безопасности и прочее гуано, которое так долго обещал муниципалитет»…

…«Каково было их удивление, когда члены экипажа не оказались дегенератами! Среди пропавших — сын Человека Мэра».

— Теперь понимаешь, что тебя не оправдают ни через неделю, ни через месяц? За ниточки дёргают слишком серьёзные люди. Может, мой совет не так плох, и ты выйдешь уже из открытой машины?

— Пахнет грязными манипуляциями. Что-то ты недоговариваешь.

— Потому что нет времени!

— Я не уверен, что всё это не плод моего воспалённого воображения.

— Заладил с этой шизофренией… Хочешь испытать правосудие Прухина? Что-то мне подсказывает, оно будет… иррациональным. Послушай. Если ты действительно безумец, никакой тюрьмы тебе не светит. Отделаешься Гоголевкой.

— Потрясающая перспектива.

— Ты не проблемный. Будешь хорошо себя вести в Гоголевке — улучшат условия. Это лучше любых условий в тюрьме. Задумайся.

На это Евгений истерически рассмеялся.

— Может, ты действительно не от мозга сего… — Носитель всхлипнул, подавляя неестественный смешок. — Так идиотски уговаривать… Давай так. Позвоню я твоему Азилеву. Если он реально существует и знает тебя, то ладно, продолжим разговор. Но если ответивший пошлёт меня лесом… лучше пообезьянничаю пару суток. Идёт?

— Мало ему чужих воспоминаний…

— Слишком напоминают кинцо с японскими спецэффектами, — почти извинялся Евгений.

Двери сзади оказались незаблокированными, потому носитель смог без проблем выбраться на улицу и сесть на пассажирское, к телефону.

«Как хорошо, что руки у меня не за спиной… Удивительно даже»

— Потому что ты не рецидивист и не оказывал сопротивления.

Грубое вмешательство в мысли носителя болезненно кольнуло в голову. Евгений увидел в зеркале краем глаза собственную гримасу и ужаснулся.

— Диктуй давай свой номер…

Искатель продиктовал, ожидая, что Азилев высветится как один из запомненных контактов. Но нет. Евгений поднёс телефон обеими руками к уху, сообразил, что ладони закрывают микрофон и неловко вдел устройство между левым плечом и наклонённой головой. Шея отозвалась трескучей канонадой позвонков, отчего Искателю стало не по себе.

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети, — сообщил безразличный женский голос, и его продублировал по-английски более выразительный мужской.

Чертыхнувшись, носитель уронил телефон себе на колени.

— Послушай…

— Нет, я рад, что ты догадался подсунуть настоящий номер, — странно-спокойным голосом оборвал его Евгений. — Но нет. Хотя, о чем я вообще? Набрал номер от балды, а он оказался существующим. Вероятность высокая… долбаный псих. А в дурдоме даже проверять не стали, узнав, что не прохожу в армейку по позвоночнику…

Когда в окно слева постучали, Евгений словил пинок в сердце. За водительской дверью как свидетель на свадьбе стоял начальник.

— Что?.. Вы?.. Как?..

— Лицом вниз! — крикнул начальник.

— Кому сказали! — взревел Искатель.

Евгений пригнулся за считанный миг до того, как окно протаранили чем-то увесистым и железным. Жестом художника разворотив стеклянную паутину, начальник посбивал застрявшие в раме осколки.

— Выходите!

Евгений отряхнулся от стекла как кот и вышел в свою, целёхонькую, дверь.

— Боже… — выдохнул начальник. Но взгляд говорил больше — настолько, что ему отпадала нужда драть волосы на затылке.

— Ну почему «боже», — проговорил Евгений, испытывая неодолимое желание хоть как-то его приободрить. — С кем не бывает? Просто в следующий раз начинайте с вопросов.

«Что я несу? Какой смысл уточнять у задержанного заперта полицейская машина, или нет?»

— Я вас не ранил? — забеспокоился начальник. В его правой руке плясал какой-то монструозного вида инструмент. — Не задел? Стекло не попало за шиворот?

— Все нормально.

— Прошу прощения, но нам пора бежать. Я создал слишком много вопросов…

Евгений покосился на дело его рук, кивнул, но тут же запротестовал:

— Стоп. Нет. Мне не нужны проблемы с законом.

— Ещё раз прошу прощения, но я вам их только что устроил. Вашей версии никто в жизнь не поверит. По крайней мере… он.

— Начальник прав.

— Вы… согласны? — с недопониманием вопросил глава охраны порта.

— Слишком много… — «голосов», чуть не проболтался Евгений. — Капец. Мне придётся идти у вас на поводу.

«У всех вас».

— Хорошо! Мы и так слишком задержались, — начальник огляделся, задержал взгляд на далёком прохожем, но, не увидев в нём ничего подозрительного, снова воззрился на носителя. — Чуть не забыл — протяните руки.

— Я на этом уже прогорел!

Тогда начальник продемонстрировал Евгению то, что держал в руке. Монструозным инструментом оказались ножницы по металлу, способные перегрызть не то что наручники — корабельные цепи. Подставляться под них было, мягко говоря, страшновато. Начальник рискнул перекусить лишь цепочку, которая поддалась двум точёным лезвиям как нитка. Браслеты Евгений запихал в рукава куртки.

— Теперь передайте мне, пожалуйста, телефон.

— Почему? — спросил носитель, хотя сам знал ответ.

— По нему нас не составит труда вычислить. Не беспокойтесь, вам возместят ущерб.

Евгений с противоречивой охотой отдал причину своих злоключений. И разочаровался, когда начальник, вместо того, чтобы раздолбать его своими адскими ножницам, неэффектно запустил «гадже́т» в реку.

— По возможности не отставайте.

Судя по прихотливому маршруту, постоянным поглядываниям куда-то вверх и периодическим командам повернуть голову то влево, то вправо, начальник проводил его сквозь сеть видеокамер.

«На систему наблюдения денег хватило, а на стол находок — нет», отметил Евгений с непонятной самому себе злобой.

Тяжёлая тень Прухина стояла за этими мыслями. Она же заставляла носителя озираться на все посторонние шорохи, кои становились с каждым шагом всё многочисленней и громче.

Фанерон. Альпинизм

А всё потому, что начальник приближался непременному району, где бесконечная стройка, а под ногами эклектично-грязный песок. Всюду виднелись барханы щебня, гудели краны, переставляя с места на место бетонные блоки, одни машины свозили кирпич к пустырям, где ему предстояло превратиться в обляпанные дешёвеньким раствором стены, а другие крошили уже возведённые стены…

— Над этой стройкой стоит визг работающей пилы. Не утруждайся, ты услышишь её лишь из высокого кабинета.

Бульдозеры и катки разворачивались на месте так часто, словно это была не необходимость, а балет. Водители собрались настолько опытные, что, несмотря на фривольную манеру вождения, ни разу не наезжали на людей и разбросанные повсюду металлические контейнеры. Начальник остановился у одной из непронумерованных коробок и отворил проржавелый замок собственным ключом. Из-за приоткрытой двери дохнуло удушливой пылью, которая докатилась даже до стоявшего поодаль Евгения.

— Ступайте аккуратней, — прокашлявшись, велел начальник.

— З-зачем мы здесь? — насторожился носитель. Воображение рисовало маньячил с ножами и мусорными пакетами из карманов.

— Наставник попросил спрятать в этом хранилище корабельные журналы и ключи.

«Наставник? Что это, ещё один сектант?»

— Только не говорите, что ваш… — Евгений запнулся, подбирая слово, — наставник как-то причастен к трагедии с кораблём.

— Что вы! — всплеснул руками начальник. — Наоборот, он заинтересован, чтобы Искатель распутал этот клубок. Собственно, платой за нашу помощь и станет информация о результате ваших изысканий.

— Спроси, как Добрый Каменщик узнал о моем появлении.

— Я не ослышался? Искатель? — проигнорировал Аспекта Евгений.

— Да, Искатель, — закивал начальник. — Вы.

— Теперь ты мне веришь?

— Даже если он не часть розыгрыша, — процедил Евгений, — его слова не упрощают дело. Как раз наоборот. Возникает вопрос…

— Какой?!

— Это Искателю снится, что он Евгений? А может, наоборот? Мужик ведь не сказал «Искатель, который внутри вас». Он сказал «вы, Искатель».

— Ох! Он не видит всей картины. Никто не станет объяснять пешке ситуацию на доске. Чем меньше она знает…

— Достаточно. Прекрасно умею отмазываться и без тебя.

Начальник следил за его бормотаниями с настороженным восторгом — как человек, который повстречал на улице известного, но поехавшего на всю голову деятеля искусства.

— Прошу прощения, — Евгений прокашлялся. — Иногда я теряю нить…

— Не передо мной вам извиняться!

— Э. Да. Если поможете разрулить моё недоразумение с законом, то тогда я помогу вам… чем смогу.

— Я здесь как раз для этого! Что ж, пройдём внутрь?

Вновь перед глазами замелькали мясницкие ножи и мусорные пакеты.

— А можно я постою на шухере?

— Но если вас увидят?!

— Мой… приятель не допустит этого.

— Хорошо, — явно озадачился начальник, но всё же зашёл, прикрыв за собою дверь.

Евгению подавил естественное желание покатиться колобком куда глаза глядят. Вместо этого он пощурился на стальные просветы промозглого солнца, оглядел кипящую стройку — вон, мужики кувалдой крошат валун, ни в чём себе не отказывают — и заговорил:

— Как зовут тебя, Искатель?

— Имена не вечны, в отличие от Аспектов.

— Аспекты, говоришь. Искатель, Игрок, кто там ещё? Звучит как типажи в средневековом театре.

Когда Искатель молчал, обдумывая что-то про себя, в голове возникала блаженная истома. В такие моменты хотелось нагружать непрошеного гостя и нагружать, чтоб пыхтел и размышлял он, чтобы самому тонуть в разврате ментального расслабона. Поэтому Евгений продолжил:

— Знаешь, происходящее вроде выглядит наспех склёпанной чередой событий, но почему-то ведёт к осуществлению твоей, засранец, цели.

— В чем вопрос?

— Почему?

— Потому что мне помогают. Этот Город опутан сложным узором дружбы, вражды, временных и долгосрочных альянсов. То, во что я тебя втянул, лишь верхушка айсберга, чьи корни тянутся если не к ядру, то к мантии Земли. В этой игре ты даже не новичок. Легко спутаешь ириску с конфетой. Тебе же во благо прислушиваться ко мне по любому непонятному вопросу. И почти каждому понятному.

— Плыть по течению как кораблик из спичек?

— Я уважаю независимость мышления…

— О, да!

— Если видишь, что какой-то мужик обошёл лужу, ты пойдёшь за ним, или проявишь мокрый нонконформизм? Поверь, я заинтересован в сохранении твоей жизни не меньше тебя самого.

— Это пока я двигаюсь к разрешению твоей загадки. А что потом?

— Другая загадка.

— Почему так неубедительно?

— Не знаю.

— Постой. Что ты мне втираешь? Ириска и есть конфета!

— Я же говорил.

Разговор явно соскальзывал с дорожки здравого смысла. К счастью, дверь контейнера крякнула, вытряхнув клубы строительной пыли — и начальника в тряпичной маске на лице.

— Вот, — сунул он Евгению три судовых журнала. — Ключи придержу у себя. Может, успеете что вычитать, пока я подготавливаю мопед…

— Какой такой — мопед?

— «Карпаты»…

— Значит, пешком до корабля долго, — пояснил Искатель как дитю малому.

— Настолько, что лучше потратить время на починку этого куска… винтажа?

Начальник заметно помрачнел.

— Не ругайтесь. Мне всего-то нужно обновить масло да пройтись тряпкой по сидению.

— Извините.

— Не передо мной… хотя, передо мной. Ничего страшного. В общем, читайте.

Но дверью начальник хлопнул все же на пару децибел громче.

— Каменщики…

— Хочешь сказать, он масон? — проговорил Евгений, листая журналы.

— Да — если бы я говорил по-английски.

— То есть, мировое правительство…

— Только в головах неизобретательных сумасшедших. Каменщики скорее…

— Секта?

— Маленькая, сгруппированная вокруг патологического раскольника. Ей далеко до масштаба нынешних мировых. Официальных… Знаешь, в чем юмор? Если Церкви узнают о существовании Каменщиков, то примут их за еретиков, а не фундаменталистов.

— Ты ведь понимаешь, что ни черта ничего не объяснил?

— Я сказал достаточно, чтобы ты сам пришёл к нужному выводу. Что ты делаешь?

— Читаю. Может, не придётся чапать за ответами в мопедную даль.

— Придётся. Но полистать, конечно, можешь. С учётом того, что путь Искателя — это поиск ответов на вопросы реальности в самой реальности. Бумажки, заполненные по бюрократической необходимости, отвечают лишь на вопросы, поставленные точно такими же бумажками.

— По твоей извращённой логике полицейские отчёты, заключения патологоанатомов, Конституция — всё это выдумка бумажная?

— «Выдумка бумажная» объективна настолько, насколько много фильтров между ней и реальностью. Наше восприятие окружающего уже фотокамера с жуткими дефектами. Информация искажается пока поступает в мозг, пока осознается, пока переносится на бумагу или другой носитель… Уже сколько фильтров! Затем путь через инстанции вверх, через людей, с каждой ступенькой всё более отдалённых от земли… Представь, что твою не идеальную фотографию снимают другим аппаратом со своими дефектами, затем выбрасывают твой «оригинал», а копию отдают под другой объектив. Цепочка продолжается. Кто-то не может разобраться в том, что ему подсунули, и он пытается проявить изображение в химических растворах, или швыряет фотографию в шредер и реставрирует по полоскам — так, как ему искренне кажется верным. Добавь намеренное ретуширование неприятных или компрометирующих кусков, бессмысленные споры, чем лучше фотографировать — «Кэнноном» или «Никоном»… вплоть до того, что фотографу, предпочитающему «Никон», подсовывают «Кэннон». Чем больше субъективный разум стремится к объективности, тем дальше он от неё уходит — в области, которые необъективны даже относительно его собственной необъективной системы. То, что принято называть «абсурдом».

— И как тогда ты ищешь истину?

— А я и не ищу истину. Я не из когорты Прухина, чтобы нагло заявлять о себе как о представителе некой объективной силы.

— Ну и чем ты тогда занимаешься? Лезешь в мозги случайным прохожим?

— В том числе.

Евгений помедлил, вспоминая, c чего вообще начался этот разговор.

— То есть, смотреть в журнал не нужно.

— Дело твоё.

Евгений покачал головой, многозначительно приподняв брови.

— Что-нибудь вычитали? — спросил начальник, выкатывая из контейнера свои «Карпаты». Если бы не отмытый двигатель, бак и сидения, могло бы показаться, что это не мопед, а точная копия из гипса.

— Нет, — усмехнулся Евгений. — Это вообще легально — ездить в таком виде?

— Вы правы! — Начальник снял маску и протёр ею вусмерть загаженный номер на задней раме. — Теперь — да.

Он запер контейнер и ткнул пальцем в багажник, к которому двумя трубочками, наводящими тревожные мысли о клизмах, была привязана подушка. Глядя, как глава охраны натягивает очки для работы с «болгаркой», Евгений пришёл к выводу, что спросить шлем будет непростительным барством. Двигатель завёлся с третьего раза. Стальной пони чихнул, стряхнув с себя несколько слоёв пыли. Начальник надавил на педаль, и мопед галопом рванул по колдобинам вечной стройки на окраину Чернокаменска.

Занятый страхом езды «с ветерком» и необходимостью прижимать журналы к груди, Евгений не обращал внимания на то, что́ стремительно разворачивалось вокруг. Терял он, впрочем, немногое. Слева тянулся далёкий бесцветный берег, а на востоке подрагивала энцефалограмма лысых холмов. В далёкой древности сюда уходили голодать подвижники, чьи тела замуровывали потом в молочно-белых мегалитах. На востоке, царапая эти памятники не столь отдалённого для эволюции прошлого, перешёптывались сумрачные грозы.

— Ещё час, и накроет! — сообщил начальник, давя на газ.

— Беда не приходит одна, — в матерной форме высказал Евгений.

— Ничего, мы почти… Боже!

— Что?! — вскричал носитель. «Поломка? Кочка? Камаз навстречу?» — Что?!!

Начальник не отвечал, так что пришлось открыть глаза самому.

— Ну ни хрена себе…

Фанерон. Фантом и близнецы

У перечёркнутого знака «Чернокаменск», символизирующего границу города, дымили сиамские близнецы двух покорёженных машин. Подробности ДТП представали как горелые страницы фотоальбома: тот, кто ехал на север, решает повернуть влево, на просёлочную дорогу, и не ожидавшее таких фортелей встречное авто на полной скорости впечатывается в правую бочину…

Начальник остановил мопед на обочине и тут же бросился проверять, есть ли выжившие. Евгений замешкался, увидев, что на свернувшей на просёлок машине синим по белому написано «Полиция».

— «Десятка», — услышал он свой присвистывающий шёпот.

— Догадался, что мы двинем к кораблю, — засвербел под черепом Искатель.

— Может…

— Я помню номер.

Евгений положил журналы на подушку и подбежал к начальнику, который, не справившись с дверью полицейской машины, принялся вышибать окно плечом.

— Ты хочешь вытащить ублюдка, чуть не отправившего нас в тюрьму?

Носитель остановился, не веря своим ушам.

— Да, хочу. Знаешь, что интересно? О злодейских планах майора трещишь только ты. Я же знаю, что меня хотели допросить. И запомни — нет никакого «мы».

— Что вы бубните?! — прокричал начальник, и злость придала сил его следующему удару.

Евгений поймал голову Прухина, которая вывалилась в проломленное окно. В следующую секунду он с облечением разглядел, что голова эта всё еще присоединена к шее. Начальник пролез в салон по пояс, отсоединил от майора ремень безопасности, но сдвинуть тучное тело не вышло. Только вместе, каждому по пухло-шершавой руке, и то — с чудовищными усилиями.

— Упадёт! — гаркнул начальник, когда Прухин уже почти покинул салон. Евгений пихнул ему «свою» руку и еле успел перехватить ноги.

— Потащили!

Теперь за руки-ноги, кряхтя и матерясь до самой обочины.

— Будьте у него, я осмотрю другую машину! — сказал начальник. Евгений кивнул и сел возле майора, переводя дух.

— Вроде дышит…

— Ещё как дышит. У него сотрясение. Хотя, может, и травмы внутренних органов, которые вы могли усугубить своей профессиональной помощью.

— Заткнись.

— Самоубийственное дело — спасать противника.

— Здесь никого нет! — прокричал начальник, не дав носителю ответить. — Вообще никого! Машина… заперта!

Он оббежал покорёженного сиамского близнеца ещё раз и приблизился к Евгению.

— Умеете оказывать первую помощь?

— Нет.

— Тогда ищите водителя второй. Далеко он отползти не мог.

Евгений, покосившись на беспокойную орду в восточном небе, подчинился.

— Загляни в машину.

— Она же рванёт!

— Здесь тебе не планета Голливуд. Загляни на секунду.

Евгений с опаской приблизился к «близнецу», готовый удрать при первом подозрительном звуке. Капот «северной» машины, какой-то корейской иномарки, скукожился гармошкой. Полицейская «Лада» обхватывала его точно клешня. Евгений бросил взгляд на кремовый салон иномарки и со всех ног побежал к обочине.

— Достаточно?!

— Можешь не утруждать себя поисками. Я не увидел ничьих нитей в этой машине. Даже оборванных. Когда они столкнулись, «корейка» была пуста, Жень.

— Меня пугает, когда ты обращаешься ко мне по имени.

— Как скажешь.

— Но если это правда… То, что ты говоришь…

— А это правда.

— Ничего не напоминает?

У обоих вспыхнул перед глазами таинственный корабль. От такой синхронности мыслей голова Евгения испытала жуткий тремор. Даже в этом он не давал себе слиться с Аспектом.

…Автомобиль возник за перечёркнутым знаком «Чернокаменск» как фантом. Наверное, рассеянный носитель просто не заметил его приближения. Синей молнией машина пронеслась по встречке, избежав бесславной участи присоединиться к «близнецу». Евгений проводил её остолбенелым взглядом.

— Ты видел то же, что и я?

— Как стоп-кадр. Когда изо всех сил всматриваешься в пробегающий мимо объект…

— Водителя нет.

— Я его не увидел! Я его…

— Смотри, она сбавляет скорость. Катит, наверное, на нейтралке.

— Это предложение?

— Это способ проверить нашу гипотезу.

— Это освободит меня от похода на корабль?

— Нет.

— Тогда и я — нет.

— Не выделывайся. Она уже остановилась.

— Её почти не видно.

— На мопеде меньше минуты. Попроси у каменщика…

— Будем считать, я поверил нам обоим. Она действительно пуста.

— Что?..

— Самая обыкновенная лень.

— Да как тебе может быть все равно?! Послушай!..

Евгений затянул про себя гимн России, и, пока сбитый с толку Аспект пытался найти этому вразумительную причину, подошёл к начальнику.

— Вызвал скорую, — сообщил глава охраны, оторвавшись от задумчивого созерцания своего телефона. — Останусь — вдруг с ним случится что-то непредвиденное.

— А как же…

— Я отправил смску кому надо. В корабль вас пропустят без проволочек.

— А как…

— Идите по этому просёлку до самого конца, не ошибётесь.

— А…

— Вот, если понадобятся.

Начальник протянул ему связку увесистых ключей, которая едва влезла в карман куртки.

— …

— Прощайте. Прощайте всех на своём пути.

Телефон у начальника завибрировал, и он тут же приложил его к уху.

— …ублюдок!

Евгений отошёл к мопеду, прежде чем пробормотать:

— Что? Я тебя не слышал.

— Ничего. Взгляни, та синяя машина на месте?

— Как видишь, — обернулся носитель.

— Может, у него заглох двигатель.

— Может, хватит исходить на гов…

— Это важно! Как ты не можешь понять! Ты, чья душа вместила Искателя! Каждая мелочь может встать в мозаику. Чем меньше лакун…

— Сам же сказал — водителя нет, — проговорил Евгений, забирая корабельные журналы. — Или настолько никому не доверяешь?

— Доверяй, но проверяй.

— Ой, давай без вот этого. Ну, подъеду я к машине, а она пуста. И что? Может, водитель пошёл в кусты, или решил дочапать в город на своих двоих. Дела важные, а эвакуаторы в этих краях нерасторопней почты — даже я знаю.

— Надо было сразу!

— Увы, — пожал плечами Евгений, сворачивая на просёлочную дорогу.

— Почему?!

— Говорят, ты уважаешь независимость мышления.

От злобного воя Искателя своды черепа заходили ходуном.

— Эй! — всхлипнул Евгений. Голова его пошла кругом. — Прекрати!

— Я не хотел.

Носитель схватился за голову как за колокол — даже руки завибрировали — и, проделав пару ужасающих хрустов шеей, пришёл в себя.

— Знаешь, что? Хватит прибегать к этим грязным штучкам, даже если «не хотел». Раз не вышло осуществить прямой контроль, значит, я способен отправить тебя в такую задницу сознания, откуда не возвращаются. Я забуду тебя так, как изобретателю колеса не снилось. Понятненько?

Искатель молчал, даруя измождённому мозгу немного покоя. Не давая понять, сработал этот маленький блеф, или нет…

Фанерон. Неприметный парень с блокнотом

Воздух только не гудел от надвигающейся непогоды. Даже просёлок будто занервничал — и пошёл вразнос, вихляя то влево, то вправо, то сбиваясь на ямы. Не дать не взять пойманный за ухо мальчишка.

Берег оказался бесцветным, но не пустым. Хотя, россыпь полицейских машин прибавляла ему красок — как и сотрудники в светоотражающих жилетках поверх тёплой формы. Чуть поодаль от их муравьиной возни, на отмели, высился накренённый корабль.

— Даже не верится, — покачал головой носитель.

Жёлтая кабина судна выглядела так чужеродно, словно это не кабина вовсе, а приваренный к барже корпус бульдозера.

— Не знаешь, кому отправили смску? Их здесь много.

— Не успел уточнить.

— И что дальше? Только, ради всего хорошего, не пытайся играть в ниндзя.

Носитель кивнул и двинулся на слабеющих ногах к ближайшей машине. Но на полпути его заприметил полицейский, который с явным облегчением бросил растягивать предупреждающую ленту и двинулся носителю наперерез.

— Твоего возраста. Учебка ещё не выветрилась.

— Стойте! Вам не положено здесь находиться! Идёт расследование!

— Я тот, кто вам нужен, — заявил Евгений.

— Что?.. Вы пресса? Никаких комментариев, уходите. Всё вам скажут, но потом.

— Давайте так, — заговорил Евгений, удивляясь невозмутимости в собственном голосе. — Я останусь на месте, а вы позовёте кого-нибудь из старших по званию. Меня правда ждут.

Парень напряг было лёгкие, но выдохнул.

— Что сказать?

— Спросите, кому пришла смс-ка. Он поймёт.

По взгляду, коим одарил Евгения полицейский, стало понятно его отношение к загадкам. Впрочем, рацию с пояса он снял.

— Двадцать первый. Один тип говорит, что его ждут.

— Что за тип? — не сразу отозвался обезличенный голос.

— Патлатый, в очках. Говорит, кому-то из старших по званию пришла смс-ка.

Прошершавила долгая пауза.

— Пусть проходит.

Парень взглянул на Евгения несколько иначе и, чуть посуетившись, вернулся к растяжке ленты.

— А ты молодец.

Носитель скривился в скептической гримасе и побрёл вглубь оцепленной территории. Пальцы жгло и покалывало. Ещё бы — в других обстоятельствах он бы ретировался до первого предупреждения. Кому нужны неприятности?

А на пляже гремела атмосфера средневековой армии на привале. Люди с мрачной решимостью отдавали приказы и сновали в хорошо организованном броуновском движении. Тут и там виднелось оборудование и подтянутые немецкие овчарки. Служебный уазик был в качестве обоза, вместо палаток — легковушки, а корабль — в роли захваченного замка, который разрушил кто-то другой, но захватили — они.

Евгений быстро вычислил расположение шатра полководца. В бело-синей россыпи отечественного автопрома его машина смотрелась чёрным бриллиантом. От бездонно-чёрного внедорожника за километр несло породой, Германией и автомобильным воском. Водительская дверь была распахнута, и сверху выглядывала стильно уложенная макушка.

Стильной макушке докладывал седоватый полицейский, от беглого взгляда которого сослуживцы вмиг превращались в земноводных. Владелец внедорожника закрыл дверь, щёлкнул пультом сигнализации на ключе. Седоватый немного помялся, и, переспросив, ушёл. Стильная макушка расправил рукава на простом, но невероятно эффектном плаще и вздрогнул. Увидев носителя, пригляделся к нему сквозь чётко очерченные квадратные очки и, глядя прямо в глаза, сделал неопределённый жест. Евгений на всякий случай ткнул себя в грудь, и мужчина нетерпеливо кивнул.

Все полтора раза, когда Евгений встречал людей из телевизора, в нём шевелилось подозрение, что это не совсем материальные пришельцы из параллельного мира. К Человеку Мэра он приближался, ощущая все процессы в собственном теле. Да уж, личность, легендарная далеко за пределами Чернокаменска…

— Значит, Добрый Каменщик пошёл на альянс с Наместниками… Хм.

Неприметный парень с блокнотом маячил возле Мэра с того первого дня, как тот вступил на должность. Среди остальных подручных он выделялся лишь ростом и строгой комплекцией без намёка на царящую среди чиновников аморфность. Сдержанный вкус в одежде выглядел почти утончённым на фоне Мэра и Губернатора, коих окрестили в одном модном журнале «колхозными директорами, дорвавшимися до дорогих европейских бутиков».

— Говорить буду я.

— Вот и вы, Искатель, — первым протянул руку Человек Мэра. — Были трудности?

…Никто не обращал на него внимания, пока аноним в интернете не отметил странную закономерность: стоило этому парню в кашлянуть, или почесать затылок, как Мэр сбивался в своих речах, или начинал уходить от вопроса. Коллективный разум коммьюнити бросился на решение этой задачи и через пару дней породил целую градацию телодвижений, коими этот тип влияет на Мэра.

— Один из ваших пытался нас задержать.

— Кто? — нехорошо блеснул очками Человек Мэра. Казалось, линзы служили ему как Медузе Горгоне, живи она в наше время: чтобы не обращать в камень раньше времени.

…Самым сильным был признан упавший на пол карандаш, от которого ставленник Президента словил знаменитый «лёгкий инфаркт» в прямом эфире. На следующем после интернет-публикации мероприятии Человек появился с блютуз-гарнитурой в правом ухе и никогда больше с ней не расставался. Тогда пользователи ещё смеялись, что кто-то из правительства соизволил обратить внимание на Глобальную сеть…

— Некий майор Прухин.

— Майор… особый случай, — заметно успокоился Человек Мэра. — Рад, что вы смогли выпутаться.

…Но веселье продолжалось недолго, как и всё в Сети. Теперь, когда люди обратили на него внимание и тот же модный журнал назвал его самым стильным человеком города, по инфосфере поползли нехорошие слухи…

— Нам помогли.

— Как интересно. Прошу перейти к делу. Полиция в тупике. Дело явно лежит за пределами их… плоскости. А к расширенным ресурсам Канцелярии мне обрубили доступ. По правде говоря, всем Наместникам её обрубили.

…Его замечали в самых глубоких рассадниках бандитизма. Одно время по Сети гуляли фотографии, которые вскоре пропали отовсюду, даже с жёстких дисков. Те компьютеры, в которых содержались фотографии, но были во время таинственной чистки офлайн, просто-напросто сгорели. Евгений не верил бы в эту чушь, если лично не наткнулся бы в сети подборку этих отвратительного качества изображений.

— Могу я знать больше?

— Внутреннее дело Наместников. Пойдём?

…Другой отличительной чертой этого деятеля было то, что он не имел официальной должности в администрации. Обязанности всех министров, замов, помощников исполняли конкретные и относительно известные люди. Настоящие, если можно так выразиться…

— Забавно, что иногда вы говорите о себе во множественном числе. Небольшая задержка?

— Что-то вроде.

…Прошло уже двадцать лет, мэр заметно постарел и начал лысеть, а этот как был на неполные тридцать, так и остался. Разве что волосы из черных стали скорее воронёными.

Человек Мэра остановил полицейского и спросил у него что-то про лодку. Узнав, что её уже сдули, он потемнел и с ничуть не угрожающей вежливостью попросил её восстановить «в надлежащем состоянии».

— Можете что-то сказать об Азилеве? — спросил Человек Мэра, убедившись, что их не слышат.

— Как понимаю, он исчез после отбытия из Суда Теней.

— Можете что-то сказать?

— Только предчувствие.

— Предчувствия Аспектов бывают обманчивы. Но — иногда.

Искатель знал, что это означает «валяй».

— Его исчезновение — часть загадки, над которой мы работаем.

— Уже работаете?

— Нити тянутся к кораблю из самых неожиданных концов Города. Скажи мне вот что — исчезли люди или груз? А то в СМИ…

— Можете не учитывать СМИ.

— То есть?

— Если бы это не было внутренним делом Наместников…

— Ты хочешь найти сына, или нет?

Человек Мэра поджал губы.

— Отойдём.

Он повёл носителя вдоль машин к берегу, как можно дальше от полицейского, который со скучающим видом слушал рацию, поглядывая за работой автоматического насоса. Серая надувная лодка, явно пережившая падение Союза, поддавалась современному аппарату с неохотой старого коммуниста.

— Слушайте. Пространство информационной сферы в Чернокаменске деформируется — по нашим наблюдениям, больше года. Сначала инфосфера медленно засорялась небылицами, с каждым днём всё более частыми и правдоподобными. Только мы научились отделять зерна от плевел, как оно перешло мелкое, а затем крупное передёргивание фактов. Со временем Деформация прибегла к методам пропаганды, но при этом как бы обезьянничая, без особого смысла, шутки ради. Когда мы раскусили и это, началось заполнение инфосферы незначительной, мусорной, но правдивой и объективной информацией. Противостоять этому мы не в силах. Информация… грудится вокруг Чернокаменска, направлена исключительно на него, и мы не можем понять, почему. Недавно её принялись генерировать в самом городе, и это… Искатель, мы потеряли связь с центральной Канцелярией. Мы в растерянности. Мы больше не… слышим Дыхание Абсолюта.

— Больше года? — переспросил Искатель. — Для объективного времени, значит, двенадцать-тринадцать дней…

Человек Мэра заглянул за спину Евгению.

— Лодка готова. Поторопитесь, но не спешите. Этим займусь я.

— Чем?

Евгений обернулся, и они увидели, что в лагерь пожаловал другой феодал. Какой — было ясно ещё до того, как он выскользнул из задней двери своего высмеянного гламурно-политической прессой «Тиссана». Сегодня Мэр Чернокаменска щеголял в не менее хрестоматийном клетчатом костюме, сшитом хоть и в Италии, но явно по секретным материалам «Большевички». Гордился он им настолько, что прятал под пальто только зимой, осенью же предпочитая накидку из прозрачного полиэтилена.

Мэр угрожающе надвигался на своего Человека, держа свёрнутый зонт как дубину. В одутловатых глазах стояло нечто неразрешимое. Встреча грозила начаться, по меньшей мере, коленкой в живот.

— Закончил? — звонко, пощёчиной, прозвучал вопрос.

— Нет, — отвечал Человек Мэра.

— Ну и когда ты, паскуда, закончишь? Три… — пересчитал на пальцах Мэр, — месяца до перевыборов, и так не успеваем всё развесить…

— Установить.

— Установись оно конём! — проорал градоправитель, и зонт его заходил ходуном. — Сколько можно?! Общее дело ослу под хвост, и ради чего! Шкурный интерес!

— Я выбиваюсь из коллектива?

— Не умничай! Ты можешь быть кем угодно, но в Табели выше кто?! Я!

Мэр вонзил зонтик в землю как меч и опёрся на него обеими руками.

— Грузовики на подходе. Когда приедут — всё.

— Вы смотрели прогноз? — мотнул Человек Мэра подбородком в небо. — Ладно, если увязнут в грунтовке по пути сюда. А если на обратной дороге, с оборудованием?

Мэр взглянул на подчинённого так, словно секунду назад получил смс-ку от доверенного врача о его слабоумии.

— Грузовики — корабли. Грузовые корабли. Сечёшь?

— Назвать корабли грузовиками, когда как… А, неважно. Мои специалисты разберутся до того, как прибудут ваши… «грузовики»,

— Ну и где твои специалисты?

— Вон, — указал Человек Мэра на пляж, но лодка уже плескалась в непосредственной близости от корабля. — Значит, на месте.

— А знаешь, — заметно подобрел Мэр, — неплохо будет, если кто-то разберётся с исчезновениями. Гошка говорит, это замять уже не получится.

— Всё получится…

— Тогда почему не… А, ну да.

Человек Мэра покачал головой и, буркнув «извините», ушёл себе в машину. Буря на востоке понемногу расправляла крылья.

Фанерон. Упущенная нить

— Он обращался ко мне «Искатель»… — пробормотал Евгений, неловко забираясь по верёвочной лестнице на корабль. Ноги дрожали, а подошвы предательски соскальзывали с перекладин.

— Да.

— И разговаривал с тобой напрямую…

— Да.

— Как же хочется верить, что всё это подтверждение твоих слов, а не прогрессирующая болезнь сознания…

Евгений ожидал «да», но Искатель отмолчался.

— Чего мы ищем?

Носитель перевалил за ржавый борт, до скрежета зубов протёршись об него курткой, и убедился, что от въедливых следов при помощи руки и слюны избавиться невозможно.

— Что ты видишь?

Ещё на лодке судно показалось Евгению огромным — намного больше, чем с берега. Теперь, на борту, корабль разросся ещё в два раза.

«Если это мне кажется авианосцем, что такое настоящий авианосец?»

Наверное, эффект был бы сногсшибательней, если бы баржу не пересекали переулки двухэтажных контейнеров. Евгений всё ждал, когда из какого-нибудь, самого ржавого, выскочит начальник портовой охраны с новой охапкой портовых журналов. Свои носитель хранил в огромном внутреннем кармане куртки: диковинной, но неожиданно полезной ошибки подвального ткача.

— Вижу, отовсюду торчат камеры слежения, — разлепил губы Евгений. — И ни одна на меня не смотрит.

Камеры корректировали траектории своих поворотов так, чтобы носитель не попал ни под один объектив. Как быстро Евгений ни двигался, они его всегда опережали. Хитрым манёвром он загнал одну из камер в угол так, чтобы она просто не могла не запечатлеть. Но устройство успело отключиться за полсекунды до неизбежного. И заработало, только когда настырный гость двинулся прочь.

— Не слышу, как они поворачиваются — может, река заглушает. Зато отчётливо слышу бормотание радио. Вон из той кабины. Пиликать до неё метров пятьдесят. Какой у меня избирательный, однако, слух.

— Потому что ты осязаешь вещи — слухом, зрением, всё равно, и даже непытаешься вникнуть в их суть, познать связи между ними и событиями …

— Ой, — отмахнулся Евгений. — Ты как стекольщик, который орёт на пекаря, что тот ни черта не смыслит в окнах. Лучше вот что скажи. На борту электронное оборудование. Какого лешего ящики снаружи? Это не сухогруз?

— Пройди за эти контейнеры.

Евгений сделал первый шаг. Тут же из-под его ноги вырвалась змея металлического скрежета, что расползлась по палубе, бортам и стенкам контейнеров, перетекая то в скрип, то в зубодробительный лязг. Когда на другом конце корабля раздалось протяжное гудение и всё, наконец, стихло, Евгений пролепетал не своим голосом:

— Я не уверен, что хочу… идти… куда, ты сказал?..

— Ты серьёзно?

Одна из жутковатых камер билась в конвульсиях, которые продолжались, даже когда она выскочила из подставки и повисла на собственном проводе.

— Ты видел?!

— То есть, ты проделал весь этот путь, чтобы обделаться в интересной обстановке?

Сальная шутка Искателя подействовала как пощёчина. У Евгения даже взгляд прояснился.

— И правда, что это я? — попробовал улыбнуться он. — Сухопутная крыса.

Но всё же второй шаг проделал не без внутреннего трепета. Спецэффектов не последовало на третий, четвёртый, даже на пятый, и грудь постепенно наполнялась взведённым облегчением.

— Теперь вправо, — сказал Искатель, когда Евгений дошёл до своеобразного перекрёстка. Справа виднелся трюм, в затхлом полумраке которого угадывались очертания таких же контейнеров.

— Глянь влево.

Ничего, кроме рифлёной стенки контейнера.

— И?

— Хм… чуть правей. Не настолько. Стой! Назад. Снова правей. Нет… да. Ниже. Хм.

— Да что?!

— Разве ты… конечно, не видишь. Иди на звук радио.

— То есть…

— Иди на звук. — В голосе Искателя прорезалось раздражение. Евгений, закатив глаза, взял курс на бульдозерообразную кабину.

Видеокамеры продолжали с бесстрастным интересом игнорировать передвижения носителя. Располагались они в пяти метрах друг от друга: ни больше и ни меньше. Лишь те, что по углам контейнеров нарушали это правило.

— Математически выверенная сетка. Ни единой прорехи… не считая запланированных.

— Это сколько экранов рябило перед глазами охранника?

— Быть может, система не рассчитана на людей.

— Транслируют картинку в «чёрный ящик»?

— Не знаю. — Евгению до жути захотелось пожать плечами, как неосознанно сделал бы на его месте Искатель. — Нити не ведут в комнату безопасности. Её попросту нет. Они ведут куда-то…

— Куда?

— Пожалуй, это мы с тобой и выясняем.

Скрип раздался за мгновение до того, как Евгений переставил ногу. На сей раз шум уполз вниз, перетекая в трубный перестук, и медленно затух где-то в корабельной утробе, подобно урчанию, которое подавили, едва оно только вырвалось.

— Да что это такое? Он разваливается?!

— Не спрашивай. Иди!

И Евгений припустил к кабине, стараясь не срываться в откровенный бег. Несмотря на то, что до жёлтого бульдозерообразного было уже шагов десять, бубнёж радио громче не становился. Поколебавшись, в какую дверь податься — левую, или правую, Евгений выбрал левую. Но нет. Круглая колёсная ручка не поддавалась ни на физическое воздействие, ни на отчаянные уговоры.

— Попробуй другую, — сдержанно посоветовал Искатель.

Правая оказалась приоткрыта. Судя по характерным следам, её взламывали чуть ли сварочным аппаратом.

— Заходи!

Внутри, в крошечной клетке под потолком, мигала подслеповатая лампочка. Под обзорным окном белела панель управления, смахивающая на диджейский пульт, по-быстренькому скреативленный для тематической вечеринки. В клаустрофобную нишу справа вжимались двухъярусная койка и прибитый к стене маленький телевизор. От него и исходило этот до сих пор неразборчивый бубнёж.

— Мне тут даже с тобой в башке тесно. А рассчитано на двоих…

Евгений прибавил громкость на телевизоре. Каким-то образом это повлияло и на картинку. Экран наполнила характерная для федеральных новостей синева. Неопределённо-среднего возраста ведущий вещал об успехах миротворческой операции в Новой Гвинее, необходимости мира во всём мире и безвозмездной помощи народу далёкого тихоокеанского острова.

— Я видел этот сюжет, — удивился Евгений. — Вчера, когда садился на поезд в Чернокаменск.

— Все новости про Гвинею одинаковые.

— Да нет! То есть, да, но… Я помню даже силуэт той тётки за компьютером на заднем плане. Всё в точности, как вчера. Только…

— Что?

— Галстук у него зелёный. Вчера был синий. Ну, они всегда подбирают одежду в тон задника.

— Я же говорил…

— Может, с изображением что-то не так? Нет, остальной синий как надо. Кажись, специально меняют галстуки, чтобы люди понимали — сегодня не вчерашний выпуск…

— Мне это напоминает байки о «Штази». Когда агенты пробирались в квартиры диссидентов, переставляли мебель, сдвигали угол повешенной картины, перенастраивали будильники, устраивали странные звонки, о которых никто, кроме жертвы, не знал…

— Может, хватит переговариваться?

Евгений оцепенел.

— То есть… я… это…

— Какие у тебя мысли об этой кабине?

— Я только что разговаривал сам с собой, ты, мудила! Как я могу думать о какой-то… кабине?!

— Успокойся. Я тоже охотник поболтать с собой, когда размышляю. Не отвлекайся и отвечай.

По дальней части корабля похрустело что-то металлическое — точно пробег пудовой сороконожки. Евгений поморщился, замер, и, поняв, что ничего страшного, вроде, не произошло, заставил себя оглядеться. На осознание того, что́ он видит, понадобилось время.

— Что-то не похоже на кабину корабля, — породил он, наконец.

— Больше на чьё-то представление о ней. Идём. Нити ведут в трюм.

Евгений почти не помнил, как добрался до трюма. И не сильно бы удивился, окажись, что Искатель втихомолку перехватил над ним контроль, дабы скорректировать маршрут. Но перспектива окунуться в жутковатый полумрак заставила его притормозить.

— Чего встал? Нам внутрь.

— Ты видишь то, что я вижу?

— Мы уже вроде выяснили, что видим мир по-разному.

— Это бурое пятно… Вон, под тем ящиком. Я не эксперт, но оно точно органическое. И мерзотное…

— Да, здесь раздавили крысу. Вперёд!

— Может, включим свет?

— Нет времени! Нити ускользают! Я направлю!

Евгений ощутил нетерпеливый толчок в груди и против своей воли двинулся в трюм. Что-то было не так — и дело не только в ошмётках крысы. Условный порог он переступал как последний камень перед бездной.

Ослеп носитель моментально. И несмотря на это, в глазах стояли зернистые помехи. Смутные тени вздрагивали от каждого его движения, расходились чёрными волнами и смыкались над затылком, утягивая куда-то не вниз.

— Я ничего не вижу! — услышал Евгений своё эхо, точно с другой стороны беспроглядного тумана.

— Не беда, — голос Искателя прозвучал как обычно. Понимание того, что он слышит Аспекта лучше себя самого, ввергло носителя в почти кататонию. — Переставляй ноги медленно и не торопись. Десять шагов вперёд. Смелее!

«Я вынужден полагаться на шизу…» — пульсировала мысль, хотела сорваться с языка, но через него словно пустили электрический ток, и наружу выходило только бессвязное мычание.

— Теперь на девяносто градусов влево. Ты в школе учил геометрию?!

Глаза вспыхнули молочным светом, но тут же провалились в иссушающий псевдо-мрак.

— Это ты?!

— Нет…

В нос ударил чудовищный запах горелого кремния. Где-то совсем близко раздавался свистящий стрёкот кабелей под высоким напряжением. Над головой — трубы, что гудели горячим паром, извлекая чуждые человеческому восприятию гармонии. Металлическая плоть корабля трещала как раздираемая напополам сухая тряпка. Воздух густел и сворачивался в бесцветное желе, которые заполнили дыхательные пути, лёгкие, разрастаясь и абсорбируя остатки кислорода. Евгений рухнул, мучительно задыхаясь. Как нельзя кстати мелькнула мысль о желудочном зондировании. Искатель звенел что-то на непонятном языке…

Морок разогнала грубая, вульгарная боль в колене, которое он, упав, едва не разбил об пол.

— Да что с тобой?! Вперёд!

— Ты… видел?

— Мы и так теряем время. Что это за потери сознания?

Евгений потёр глаза, на ощупь казавшиеся воспалёнными.

— Запах… Звуки… Это гадкое желе… Нет?

— Может, мне действительно попался псих? Вперёёд!

Евгений встал и, потирая колено, присмотрелся к контейнерам. Каждый покрывала та странная ржавчина, которая при нормальном освещении легко могла оказаться запёкшейся кровью.

— Долго стоять будешь, принцесса?

— Да иду!

— Поворачивай налево. Ты привык к темноте?

— Привык…

— Опять налево.

Евгений приковылял в тупик, сложенный из нескольких плотно поставленных друг к другу ящиков. На одном фосфоресцировала маркировка «7».

— Не двигайся. Смотри под ноги.

Евгений углядел пластиковый блеск подле левого носка.

— Зажигалка, — сообщил он, подняв загадочный предмет и рассмотрев его как следует под тусклыми отсветами «семёрки».

— Не трогай пьезоэлемент! — запоздало крикнул Искатель.

Евгений вскрикнул, словив пальцами поток пламени. Зажигалка сделала в воздухе полный оборот и провалилась сквозь металлический пол как текстура в дрянной видеоигре.

— Что это, мать твою, было?!

— Оборванная нить. Последняя.

— Что?!

— Всё. Можем уходить.

— То есть… Скажи, что ты видел!

— А что видел ты?

— Я… ты… Зажигалка прошла сквозь пол! И он был твёрдым! Он и сейчас твёрдый!

Носитель постучал пяткой по месту, сквозь которое только что просочилась зажигалка.

— Не имею ни малейшего понятия, о чём ты говоришь. Идём.

Евгений сделал странные движения ртом — как рыба, выброшенная на берег, и не знающая, что высказать по этому поводу. И в итоге поджал губы.

— Дорогу назад помнишь?

— Да пошёл ты.

Когда носитель вышел на палубу, корабль вдруг показался ему тусклым, брошенным, разочаровывающим. Таким становится, наверное, каждый особняк, откуда изгнали родовое привидение. Евгений возвращался как заведённая игрушка, не замечая ни застывших, как на параде, камер, ни контейнеров, все как один чуть приоткрытых, ни Человека Мэра, который сидел у мотора лодки вместо привёзшего их полицейского.

— Ну? — произнёс Наместник, когда носитель устроился напротив.

— Ничего.

— Как это — ничего? — тоном «ты что-то скрываешь?» переспросил Человек Мэра.

— Знаков нет.

— Так не бывает.

— Не бывает… Нити спутались и ведут в никуда. Очень странное никуда. Концы стёрты, будто… ластиком из «Пэйнта». Какой-то бред…

— Про бред говорят, — сверкнул Наместник надетыми очками, — когда расследование лежит в другой плоскости. Это… неожиданно. Может, вы что-то упустили?

— Конечно, — просипел Евгений.

— Оно заговорило? — удивился Человек Мэра.

— У оного есть имя, — огрызнулся носитель.

Видно было, как Наместник подавляет в себе что-то недоброе.

— Говори.

Евгений достал судовые журналы.

— С первого взгляда ничего не понятно, но…

— Я возьму? — протянул Человек Мэра руку в перчатке. — Откуда это у вас?

— Помощь общего союзника.

— Разумеется.

Наместнику хватало беглого взгляда, чтобы разобраться в той или иной странице. Две книги он прочёл за несколько минут. На третью ушло и того десять — секунд; оказалось, её только начали заполнять. На всякий случай Человек Мэра пробежался и по пустым страницам. Промеж желтоватых листов мелькнула вчетверо сложенная бумажка.

— Накладная, — возвестил Наместник, едва только её развернув. — Вот что ты упустил, Искатель. Это упустили и мы. Хотя казалось бы — наша плоскость… Даже менты сказали, что с корабля пропала пара ящиков. Здесь они и указаны.

— Не томи.

— Фирма вздумала доставить тем же кораблём небольшую партию другому заказчику. Вот адрес.

Человек Мэра дал Евгению бумажку и ткнул пальцем в одну из бесконечных закорючек.

— Станция метро «Крипта»?

— Нить, по которым ты так сохнешь, — изобразил улыбку Человек Мэра. — Или я не прав?

— Прав, прав…

— Вот и славно. Переправлю вас через реку. На этом берегу вы вряд ли успеете до ближайшего входа в метро. — Он задумчиво вгляделся в небо. — Журналы оставлю у себя.

— Кроме накладной.

— В этом есть смысл, — поразмыслив, кивнул Человек Мэра.

Наместник оживил лодку залихвацким рывком. Евгений же бросил прощальный взгляд на пляж. Полицейские никуда, по всей видимости, не собирались и вовсю организовывали крупный шатёр — наподобие тех недорогих кафешек, в коих обычно обедал носитель. Приглядевшись, что они выгружают из казённых УАЗиков, Евгений не сдержал матерного междометия.

— Откуда у них мясо и шампуры? Они вконец свихнулись?

Человек Мэра смерил его непонятным взглядом и промолчал. Лодка заскользила прочь от лагеря, который наконец обрёл походную кухню — пусть и на пороге неизбежного. Когда судёнышко достигло бесхозного пирса на западном берегу Каменёвки, дождь железным занавесом сомкнулся на восточном.

— Ты знаешь мой номер, — сказал Человек Мэра, наблюдая, как носитель ступает на твёрдую почву.

Ни слова больше, он развернул лодку в сторону порта. Нырять за машиной в непогоду он определённо не собирался.

— Опять не прощается… Скотина, — добавил Искатель, когда Наместник отплыл на приличное расстояние.

— Я — в труху, — выдал сквозь тяжкий вздох Евгений. Не найдя, где посидеть, он скис окончательно. Искатель безмолвствовал, хотя носитель ощущал предшествующее его словам щекотание в мозгу.

Преодолевая лень и усталость, а также натёртые в трёх местах ступни, Евгений сошёл с пирса и двинулся мимо заброшенных гаражей для лодок и катеров. Крошеная дорога ползла по холму и пунктиром пересекала колючее море бурьяна, оканчиваясь на блёклом пустыре у подножья дачного посёлка. Из сухих, ломких зарослей выглядывали обглоданные кости советских построек. На более-менее сохранившихся бледнело корявое граффити — археологический слой дикого капитализма.

— Жрать хочется.

К остановке посёлка Евгений дошёл продрогший, ибо арктической гость Борей тормошил его всю дорогу. Расписание на столбе в полиэтиленовом файле формата А-4 не сулило ничего хорошего. Весной автобусы ходили три раза в сутки.

— Который час? — озадачился носитель.

— Полчетвёртого.

Догадку, или знание Искателя подтвердил наплыв дачников. Взгляды на чуждого их суровому маскараду Евгения составляли целую палитру — от воинственной подозрительности до полного безразличия.

Фанерон. Парадокс тёплого и мягкого

Автобус скрипел и качался, давая пассажирам насладиться каждой трещинкой дороги. Всю полноту ощущений испытывали те, кто сидел на промозглых металлических сидениях без обивки. Так что, несмотря на полупустой салон, Евгений стратегически стоял на ногах. Плоскостопие раздирало ступни зазубренным рубилом.

За окном мелькала кутерьма домиков, удручающе безликих из-за повальной моды на сайдинг. Причём, только бежевый, зелёный и коричневый — других расцветок этого чудесного покрытия в Чернокаменске, похоже, не знали. Особенно печально смотрелась какая-нибудь аутентичная русская избушка, которую ни с того ни с сего закатывали в сгущёночно-бежевый.

— Ты хоть что-то мне объяснишь? — процедил носитель, осознав, что вид за окном нагоняет на него особое уныние. Теперь — со вкусом пластмассы.

— Разумеется, — ответил Искатель, словно ждал этих слов как минимум полгода. — Что?

— Корабль. Что творилось на корабле?

Искатель долго обдумывал его вопрос, прежде чем выдать:

— Ты веришь в судьбу?

— Знаешь картинку про Юпитера, размышляющего, как так развернуться, чтобы Фрэнк потерял ключи?

— Рад, что мы ускорили разговор часов на десять. Ты в курсе, что на тебя косятся? Говори про себя, но обращайся ко мне, иначе не услышу.

Евгений поймал взгляд дородной бабульки, чьё лицо просто вопило о нехристях, врагах народа, сумасшедших, террористах! Он отвернулся к окну и сделал глубокий вдох, дабы сдержать улыбку.

«Меня слышно?»

— Как ты относишься к тому, что случайностей не бывает?

«Решил загадить мозг парадоксами? Нет судьбы, но нет и случайностей?»

— Ты видишь парадокс в сочетании тёплого с мягким? Пойми, в твоём лексиконе не было бы слова «случайность», знай ты все переменные во Вселенной. Одному порвавшаяся на званом вечерк ширинка — случайность. Другому известен запас прочности волокон, который уменьшается с каждым надеванием брюк и привычки подёргивать их после каждого надевания, поскольку фасон неудобный. Не стоит забывать агрессивный климат Чернокаменска и кошку, которую в прошлый вторник хоть и успели оттащить, но когти пушистая тварь запустить успела… Суть, думаю, ясна.

Посёлок уступил место затейливому лабиринту глинобитных гаражей, лишь у самого горизонта очерченных полоской елей. Настоящее улье с сотнями металлических королев. Даже в громыхающем автобусе был слышен гвалт самопальных автомастерских да лай собак, сторожевых и полудиких, а где какая, поди разбери.

— Закономерность не связана с оккультным понятием «судьба». Что приключится с тем отвлёкшимся на телефон мужиком, который занёс ногу над открытым люком? А если сбросить кирпич с крыши вон той землянки, он упадёт вниз, или взмоет к небесам под благостное пение ангелов? Понимаешь? Начни с ерунды, затем мысленно увеличивай, или уменьшай масштаб. Голова пойдёт кругом, но возникнет хотя бы минимальное понимание того, что я пытаюсь тебе втолковать.

— Спасибо за беспокойство. Ой!.. — понял Евгений, что произнёс всё это вслух. — «Как твоя телега связана с психозом на корабле?»

— А тем, что Искатели видят больше переменных. И что важнее, умеют соединять их в… я называю это Нитями. Я искал… признаки, связи, причины, повлёкшие к исчезновению команды, но… то, с чем мы столкнулись, было подобно волне без начала и конца. В таких условиях невозможно выстроить Нить. Я уже отчаялся, пока не нащупал в трюме… причину? конечные следствия? нет… просто — что-то… Тогда всё и исчезло.

«Как раз я ослеп…»

— Может быть. Я вижу… не как ты. Будь носитель хоть трижды слеп, я все равно буду воспринимать окружающую реальность. Правда, если ему вырвут глаза, станет немного тяжелей.

«Искатель — спонсор хорошего настроения!»

— Расскажи, что ты видел на корабле.

«Я? Ну…»

Проговаривание воспоминаний, особенно мысленное, подобно чему-то тусклому, нудному и выкачивающему из воздушных картинок все краски, соки и неосязаемые подробности. Но Евгений упорно проговаривал — камеры, жуткий шум по кораблю, нечто совсем непонятное в трюме и, разумеется, антинаучную зажигалку.

— Я-то думал, ты её разбил. Странно. То, что для меня было едва уловимым проблеском, тебе обернулось целым аттракционом.

«Что, если представление проходило не в твоей «плоскости», а я успешно продолбал эти твои Нити?»

— Такую… теорию нельзя исключать. Может, ты ошибаешься, тебе показалось, или не показалось, а ты считаешь это правдой… У меня нет доступа к твоей голове, чтобы сказать наверняка. Так что в какой-то степени возможно да — это не моя плоскость. Твой разум… скользкий. Не могу зацепиться. И, следовательно, понять, что у тебя там происходит. Возможно — повторяю, возможно! это к лучшему.

Фанерон. Комплимент повару

От остановки и до самого метро перед Евгением разворачивались эпохи урбанизации. Приземистые домики конца XIX века уступали место таким же дряхлым, но не столь жизнерадостными хрущёвками, среди которых прорастали сурово-серые многоэтажки. Квартал заканчивался на берегу безликого проспекта, за которым уже расцветало пёстрое, как пластмассовый попугайчик, безумие новостроек.

Всё по пути шевелило в Евгении жуткий, саморазрушительный голод. Голуби. Комки-с-ножками воробьи. Проплывающие мимо экраны телефонов, с которых можно заказать еду. Женщины, которые в теории способны приготовить еду. Мужчины, чьи женщины в теории способны готовить еду, да и сами наверняка не дураки. Даже заплесневелая ретро-музыка и та вызывала гастрономические ассоциации — потому что стояла костью в горле. И как назло, все встреченные киоски могли похвастаться чем угодно, кроме еды. Да кому нужны эти газетки, гламурные и кулинарные журнальчики (кулинарные!), ручки, тетрадки и салоны связи?! А этот парень, торгующий пиратскими дисками? Зачем, если можно стать миллиардером, отправляя людей в 2008-ой на своей машине времени?!

Нарастающее безумство оборвало вкрадчивое и по-своему правдивое «Шаурма» на светодиодной вывеске. Даром, что чудо-забегаловка вжималась в обочину, отгораживаясь от улицы парой мокрых «стоячих» столов.

— Да как это возможно?! — воскликнул Евгений, не увидев очереди.

Вода с чем-то, которую выдавали здесь за чай, обжигала сквозь тоненький пластиковый стаканчик. Носитель еле дотащил его до столика и без прелюдий накинулся на главное блюдо. Непросто было пережёвывать огромные куски маринованной капусты вперемешку с резиновой морковью. Так что он их проглатывал, наслаждаясь редким встречам с сухим жилистым мясом. И к дьяволу мучения, с коими ковыряться потом меж зубов…

— Откушенная салфетка — лучший комплимент повару.

— Что? И правда, откусил… Почему шаурма успевает закончиться до того, как я осознаю её отвратность?

— Ты всегда осознаешь её отвратность. Sinful pleasure, как говаривал один мой знакомый. Тайный ингредиент.

Вода с чем-то остыла, став на вкус как торф, разбавленный в полынном соке. Евгений вылил её в мусорное ведро, следом отправил стаканчик с обгрызенной салфеткой внутри. Светофор за ларьком вспыхнул зелёным. Спуск в метро драконьим зевком чернел по ту сторону. Носитель сорвался с места, боясь опоздать — счёт на циферблате шёл на последний десяток секунд.

«Слушай», — проговорил он про себя, миновав пешеходную зебру. — «Может, скажешь, почему чернокаменское метро проложили в форме спирали?»

Даже в таком глухом местечке карта подземки ничем не отличалась от центральных: подсвеченный стеклянный пилон внутри каменной беседки с дежурным полицейским неподалёку.

— Геологические особенности этих земель.

«Пфф. Уж от тебя официальную версию…»

— Можешь многозначительно пожать за меня плечами?

Фанерон. Благородный сударь

Было в спуске под Чернокаменск что-то сказочно-потустороннее. Дело даже не в убитых эскалаторах, что пыхтели и дрожали точно утилизированные паровые роботы; не в убранстве а-ля чистенький общественный туалет; не в освещении, от которого даже самая вызывающая красотка выглядела вдовой из рухнувшего замка. Нет. Когда-то с подачи федеральных каналов вся страна гудела о Чернокаменской подземке. Ещё бы — первое и пока единственное метро, от и до возведённое в постсоветский период. Крутившиеся вокруг него суммы обсуждал даже ленивый. Скандалы гремели, руководители проекта переназначались, тихой сапой шла рокировка Мэров, бюджеты росли как тарифы на коммуналку, а газеты хором затаскивали метафоры Вавилонской башни да пещеры подземного короля.

Чернокаменское метро всколыхнуло даже мир искусства. Кто только не ужасался, что за интерьеры станций отвечали никому не известные дедули, смутно припоминавшие Иосифа Виссарионыча. Перед очередными выборами их вынудили уступить место молодым и талантливым, которые придавали, правда, слишком много смыслов геометрическим фигурам. Через полгода с подачи одного из Мэров попёрли и их. Так началась чехарда авантюристов с Запада и Востока, затем уже своих, доморощенных: авангардистов, традиционалистов, неонацистов… Шумиха вокруг последних стала той каплей, после которой отделку остальных девяноста процентов начальство взвалило на людей безопасных, видевших строительство только на бумаге, а интерьеры — дай бог в каталоге белорусских кухонь.

Вообще, всё было против завершения стройки — и особенно интернет. Ему чернокаменский долгострой служил неиссякаемым источником еды. Малоосмысленные обсуждения плодились и размножались, соцсети пухли от остроумного фольклора в картинках, и, несмотря на негативный окрас всей этой феерии, каждый находил в происходящем своё удовольствие. Праздник кончился, когда Мэр уронил ножницы перед красной ленточкой и сотней объективов. Ведущая и девочка с шариками наперегонки бросились их поднимать, но были опережены Человеком Мэра. Сеть отбрыкнулась шутейками вроде «твоё лицо, когда чернокаменское метро построили» с фотографиями котиков, собачек и красноречиво-непонимающего лица Мэра. Но уже через неделю обсуждать метро стало плохим тоном. Новая Гвинея подоспела как раз кстати. Любители, наёмники и штатные специалисты вытерли пот с позеленевших лбов, засучили рукава и принялись разрабатывать новую жилу, дабы наполнить ночным золотом горшки всех желающих.

Евгений сошёл с эскалатора в кафельные отсветы станции «Триптих». Ослепительная, обшитая серой однотонной пластмассой, она была бы идеальным склепом какому-нибудь офисному вождю с ожерельем из степлерных скоб.

Не успел носитель обрадоваться свободной скамейке на остановке, как в подземную гавань пригромыхал состав. Люди даже не шевельнулись в сторону вагонов. Заворожённо, как сквозь туман созерцали они табло с часами, сжимая в руках сумки, дипломаты, шапки, а то и собственные руки. Евгений оцепенело помедлил, но, подобравшись, запрыгнул в вагон. Народ не прекращал таинственного ожидания, даже когда двери захлопнулись, и поезд дал резкий старт. Спираль центростремительно закрутилась.

«Вроде год или два назад начали рыть сквозные ветки…», обратился к Искателю Евгений.

— Брось. Сквозные ветки — долгострой погуще самого метро.

«Слышал, это проект, чтобы снова привлечь внимание интернета»

— Шутка, что ли? Жёлтая пресса?

«Сейчас — не уверен. Слушай, что это было? Эти… люди…»

— Они едут не в Крипту, — отрезал Искатель.

«Хоть что-то у тебя узнать можно?»

— Что-то — всегда пожалуйста.

Евгений досчитал до пятнадцати и выдохнул.

«Много вас таких, Искателей?»

— Достаточно. Каждого интересует что-то своё. Есть и другие: Похитители, Зрители, Убийцы, Законники, Шуты… Нас называют Аспектами.

«И все… присасываются к мозгам?»

— Я бы сказал иначе.

«Как? «Берут погонять»? «Меняют перчаточки»? «Возьмут в отпуск»?»

Металлизированный голос объявил станцию, что-то потом зачастил о подозрительных личностях с сумками, и поезд принялся сбавлять скорость. Евгений безотчётно оторвал взгляд от пола — вечная и странная его реакция на эффект торможения.

«По-моему, остановка должна быть позже».

— Это путь на Крипту.

Носитель удивился, что не замечал раньше безлюдности вагона. Всего десятеро расселись по нему как крошки в опустевшем холодильнике. Выглядели они поживее оставшихся на станции, но всё равно что-то пугающе неосмысленное сквозило в манере сидеть, дышать и смотреть. Поезд остановился и с паровым шипением распахнул двери. Вышли трое. Зашли четверо — все как на подбор с огромными синяками под одним или обоими глазами. У одного синел «третий глаз» во лбу.

И хотя смотрелись «новички» компанией знакомых, расселись они кто куда, и подальше друг от друга. Состав двинулся за секунду до того, как сомкнулись двери. На светодиодном табло вспыхнуло название следующей станции. Металлизированный голос произнёс, что двери закрываются, когда поезд уже вовсю громыхал, точно стальная колесница. «Старички» определённо напряглись от присутствия синячных «новичков». Ничего явного, но человеческий взгляд почему-то легко улавливает эти нюансы — едва заметное вжимание в спинку сидения, стремление оказаться хоть на пару миллиметров, но дальше, сумки в руках, до этого небрежно разваленные рядом, взгляды, никогда не направленные прямо, но всегда так, чтобы краешком держать на виду. Это странным образом напомнило поведение камер на корабле… и пенсионеров в автобусе… Но с «новичками» действительно творилось что-то подозрительное. Поглядывая на них как можно деликатней, Евгений никак не мог взять в толк, что.

«Дело в синяках? Одежде? Нет. Все мужики, но блин. Все примерно одного… моего возраста. Никто не уткнулся в книгу или гаджет? Никто. Тоже, наверное, бывает. И наушников ни у кого не вижу…»

В отчаянье он принялся отслеживать их взгляды и тут же отметил удивительную закономерность. Взгляды одного, двух, трёх «новичков» были устремлены на сидение напротив Евгения. Куда смотрел четвёртый, носитель не узнал, потому что колесница сбавила обороты, и металлизированный голос объявил следующую остановку. Все как один вздрогнули и принялись беспорядочно гулять глазами по вагону. Город просыпается, засыпает мафия… Или наоборот?

Один из «старичков» подскочил и тут же отправился в открывшийся проход. В вагон вошли и тут же обратили на себя внимание трое. Один щеголял девственно-белой перевязкой на руке, другой суетливо перебирал костылём, неловко ступая загипсованной ногой, третий светил перебинтованной головой и ковылял на целых двух костылях. Как и предыдущие, «новички» расселись по вагону максимально размашисто. Складывалось впечатление, что они изо всех сил избегают взглядов друг друга — словно разделяя какой-то неприятный секрет.

«Двери закрываются», — объявил металлизированный голос, но вновь двери сомкнулись, когда поезд уже разогнал свою тяжеловесную тушу. Со свистящим рыком он рванул влево, отчего неподготовленного Евгения встряхнуло как марионетку. Состав выпрямился, ни на йоту не сбавляя ревущего темпа. Прежней, колесничной громкости он достиг через пару секунд. Грохот нарастал, приближаясь к тому, что можно услышать в наушниках, смотря ролик с запуском космической ракеты.

Евгений оглядел вагон, которому было, кажется, всё равно, и отметил, что «старичков» стало меньше, чем пугающих «новичков».

«Хотя я тоже «старичок». Так что поровну. Три, пять…. Ну да. Семь-семь».

То, что он принял за провал в бездну, как бывает иногда во время сна, оказалось лишь торможением. Ощущение свободного падения не пропадало, даже когда поезд остановился на станции, которую голос даже не удосужился назвать, а табло в это время стало вдруг крутить рекламу светодиодных вывесок. «Старички» здесь сошли все. Последний перед уходом бросил на Евгения сочувственный взгляд.

Минуты ползли. Но ни шипения закрывающихся дверей, ни мягкого толчка, предшествующего разгону. Лишь гул напряжения в проводах за пределами вагона и подступающий к горлу острый комок. Город впадал в тревожный сон.

— Идёт, — шевельнулся парень с «третьим глазом» во лбу.

Внесли носилки с обмотанным в мумию человеком. Его торчащие наружу губы и пальцы смотрелись халтурными восковыми поделками. Внёсшие несчастного отряхнули руки и один за другим повыпрыгивали из вагона. Евгений успел заметить, что у обоих сломаны носы.

Минуты тянулись как на дыбе. Человек-мумия стонал и, кажется, просил воды.

Сначала скрежет железа по камню казался слуховой галлюцинацией. Но затем он перебрался в область эха: зыбкого, едва различимого, просто далёкого, с каждым ударом сердца всё больше обрастая плотью, чтобы обрести жёсткую, режущую до дрожи осязаемость, затихнуть и, наконец, влететь в этот вагон на кончике ржавой, как фонтан из канализации, арматуры.

— Джентльмен Подъездов, — процедил Искатель.

«Из ваших?»

— Нет.

Джентльмен заломил на затылок характерную шапочку в форме горшка, перешагнул через лепечущую мумию и по-царски устроился прямо напротив Евгения, водрузив пудовую железку себе на колени. Короткая куртейка задралась, являя миру классический чёрный «Абибос».

— Двери закрываются, — сообщил металлизированный голос, словно встрепенувшись ото сна. На сей раз створки закрылись почти одновременно с началом движением поезда.

Взгляды синячников, гипсоидов, костыльщиков, даже несчастной мумии были приклеены всё туда же. Стало очевидно, что всё это время они предвосхищали пудовую тросточку Джентльмена.

Тут Евгений и понял, что он единственный не побитый в этом вагоне.

Впрочем, откинувшись к спинке и выдвинув таз как можно больше вперёд, Джентльмен лишь одаривал щербатой улыбкой каждого увечного справа от Евгения. Голова при этом болталась, словно у него то включался, то отключался несуществующий плейер. Когда настало время переместить взгляд влево, он рванул её назад, скользнул глазами по потолку, тщательно обходя носителя, и спикировал на увечных слева. Нервы у этих оказались пожиже. Заметив, как они вздрагивают от его внимания, Джентльмен мелькнул корявой улыбкой, подвинул арматуру к себе и уставился на Евгения.

Во рту запахло палёным кремнием.

Джентльмен склонил голову набок и прищурил глаз. Пальцы пауком затанцевали по ржавому металлу. Не отводя взгляда, он смачно, во весь вагон, высморкался в рукав. Состав пошёл на торможение. Евгений весь подобрался, чувствуя себя камнем в праще. Ещё чуть-чуть… ещё… скоро… остановится…

— Хыхы, ёпта, — выдал Джентльмен и пружинисто подскочил на ноги. В растёкшейся по вагону инерции он чувствовал себя как рыба в воде.

Мумия слабо зашевелилась в своих носилках.

— Прошу… пожалуйста…

Джентльмен всё же схватился за поручень, не сводя безучастного взгляда с корчащегося под ногами человека.

— Станция «Пантеон», — обронил металлизированный голос.

Поезд остановился и только затем распахнул двери. Джентльмен, взвалив арматуру на плечо, завальяжил на выход и склонился по пути к носилкам. Мумия вздрогнула, пискнула от боли. Джентльмен схватился за одну из ручек и потянул несчастного за собой.

Фанерон. Крипта

— Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка — станция «Крипта», — прозвенел голос, едва носилки выскользнули из вагона. Створки с шипением захлопнулись, и поезд двинул как пришпоренный.

— Повезло тебе.

«Кто он?»

— Пёс без цепи и хозяина. Сегодня его целью был не ты. Но он запомнил твой запах.

«Значит, самое время валить»

— Физически «свалить» из Чернокаменска легко…

Евгений на всякий случай сверился с табло. Бегущая строка подтвердила слова металлизированного голоса.

«Я думаю, молодчика подослал Человека Мэра»

— Действительно?

«Вряд ли он способен полагаться на кого-то одного. Особенно если это не его непосредственный подчинённый»

— Верно.

«Зачем ему тогда мы? Проверять и перепроверять?»

— Крипта находится вне их «плоскости». Она слегка выбивается из Чернокаменска, оставаясь неотъемлемой его частью. Для таких вещей и нанимают Аспектов.

«Так ты работаешь не на халяву! Я-то думал…»

— Разумеется, не на «халяву».

«А на что, если не секрет? Сердцебиение девственницы? Голос невинного? Истинное имя?»

— Ты всегда такой смешной?

— Станция «Крипта», — проинформировал металлизированный голос.

Евгений встал, опираясь на поручень. На всякий случай обернулся — посмотреть, кто ещё выходит. Но вагон был пуст, если не считать лёгкого запаха формальдегида.

— Осторожно, двери открываются. Станция «Крипта».

Створки разъехались, и носитель с облегчением шагнул на волю. В кои-то веки поезд отстоял положенное время, прежде чем щёлкнуть дверями и убраться восвояси. Оставив его наедине с Криптой…

Двухмерная офисность чернокаменского метро осталась позади. Теперь, когда поезд ушёл, на станции воцарился цимбаловый перезвон ледяных капель, едва ощутимый гул живой земли и стеклистое шуршание электричества в рельсах.

Крипта была чертогом титана, склёпанным из грубого ершистого камня. Блёклая известняковая плоть поблёскивала от газовых факелов, установленных в держатели из ржавого железа, сочась чем-то склизким, слюнно-слюдяным. Безумие булыжников на полу, впрочем, довели электронапильником до чего-то терпимого, иначе спотыкаться бы здесь пришлось через шаг. Теперь главное не поскользнуться…

Евгений, плетясь как умная корова на льду, взглянул вверх и не разглядел потолка. Пусть местные светильники и были до дрожи аутентичны, но их слабосильное свечение ничуть не разгоняло холод и мрак — лишь безвольно отмахивалось.

От остановки метрах в трёх возникал спуск вниз с неравномерными ступеньками, идти по которым как обычно, по инерции, грозило шишками, синяками и свёрнутой шеей. Лестница вела в тоннель, освещённый лишь зыбким, как точка мелом, светом в конце. Преодолев следующую лестницу, которая вела уже вверх, Евгений чуть не ударился затылком о низкий потолок. Восторг и недоумение! Лестница привела к новому тоннелю, на сей раз более-менее освещённому. Под тусклым взором факелов стало очевидно, что рубленые стены задыхаются от влаги, переливаясь мутью, льдом и диким перламутром, который одним своим видом разъедал кожу. Нередко серая вода ручьями стекала меж камней, обращаясь в сизые сосульки.

«Мы что, под Каменёвкой?»

К потолку было страшно прикасаться, и Евгений с каждым шагом пригибался чуть сильнее. От холода и неудобной позиции шея грозила окостенеть, либо зайтись болезненным хрустом. Но потолок взмывал миллиметр за миллиметром, точно рябь на поверхности озера. Вскоре носитель поймёт, что это не потолок уходит вверх, а пол — вниз. Единственный путь из станции «Крипта» вёл ещё глубже под землю.

«Что такое Крипта, Искатель? Не увиливай!»

— Единственная станция в Чернокаменске без выхода на поверхность.

«Что?! Какой в ней смысл?»

— Когда Крипта не была станцией — археологический. В девяностых на месте раскопок образовался стихийный рынок для туристов и любителей острых ощущений. Так и повелось. Удивительно, что ты не знал.

«Только это, бать твою, удивительно? Куда я иду?!»

— В один из здешних магазинов. Не знаю, как он сейчас называется… Когда увижу, сообщу.

Тоннель естественно и незаметно перетёк в некое помещение. Камень сменился щебёнкой вперемешку с чёрствой землёй. От пола до мрака наверху чернели в этих стенах ниши для гробов — глубокие, прямоугольные… незаполненные. Пустые орбиты многоглазого чудовища. Аллея ветхих, разрыхлённых серым лишайником колонн вела влево и тут же спотыкалась об древний обвал. В подёрнутых словно костной мукой обломках проглядывался каменный алтарь, застывший на полпути к падению на пол. Ветвистая трещина раскалывала святилище на тысячу мелких островков. Своеобразными маячками торчали из неё свечки. Вглядевшись, Евгений не сдержал улыбки. Красные, с завитушками, такие продают в супермаркетах для украшения тортов на день рождения. Их умирающего света хватало, чтобы осветить ближайшую нишу, в паутинной вуали которой угадывалась изъеденная влагой фреска с какой-то библейской сценкой.

И старушка. Носитель вздрогнул от неожиданности. На основанииповалившейся колонны, как на пеньке, всё это время сидела пожилая женщина в пасмурном платке. Прижав руки к груди и склонив голову перед алтарём, она безмолвствовала. Единственным признаком жизни, который подавала молельщица, было похрустывание пакета с полотенцем, заблаговременно постеленный на каменный пенёк.

«А пакет ведь тоже из супермаркета…», подумалось Евгению. Отыскав глазами выход, он поспешил оставить бабушку наедине.

Далее тянулись сотни метров более-менее освещённых катакомб. Идти всегда нужно было безальтернативно вперёд, хотя чем дальше, тем чаще стали подворачиваться боковые проходы. Кривые, кусачие и тесные — в некоторых преспокойно могла застрять даже самая хрупкая девушка. Вход в каждый такой тоннель точно маркер в детской тетрадке перечёркивала полицейская лента.

«Куда они ведут, Искатель?»

— Не знаю. Никто не знает. Оттуда не возвращаются. Даже диггеры предпочитают не травить байки об этих ходах.

После этих слов Евгений почувствовал, как пустота за этими кичливо-жёлтыми ленточками заворочалась.

«Оно…»

— Хоть теперь смекаешь, почему я не люблю распространяться на твои восхитительные вопросы?

«Оно…»

— Не думай о нём.

«Но…»

— Задавай вопросы. Другие вопросы. Хоть глупые. Поверить не могу, что поощряю в нём это!

«Так… сейчас…», — Евгений собрал мысли в кулак, стараясь не думать, что тьма начинает осознавать его присутствие. «Наполеоны всякие, Чарли Чаплин, в общем, великие люди — работа Аспектов?

— Нет. Мы присоединяемся уже потом, ближе к смерти, чтобы узнать, каково это. Мы… не можем изменять мир. Что-то вроде запрета.

«Так запрет, или не можете?»

— Мы почти пришли.

Наконец-то им повстречалось что-то помимо забытых часовен и ответвлений в тёмное нечто. Это была вывеска под газовым факелом справа — бронзовая, тщательно застаренная сразу после ковки. Надпись щеголяла вычурным, но всё же разборчивым шрифтом.

— Мортуарий доктора Ренессанса, — прочитал Евгений. — Что за фигня?

Надо признать, дубовая дверь за вывеской идеально вписывалась в атмосферу таинственного подземелья, в котором прячутся монстры, одичавшие Аспекты и старушки со свечками для торта.

— Нам дальше.

Евгений глянул влево — фитнес-клуб «Качалка» с изображением поедающей протеины Афродиты с гирей в левой руке, и продолжил путь. Надо будет зайти в этот Мортуарий на обратном…

Вывески появлялись слева и справа, заставляя его каждые двадцать, пятнадцать, десять метров останавливаться и слышать от Искателя неизменное «дальше». Названия откровенно не от мира сего вроде «Алхимия денежных средств», «Секреты и движения небесных сфер», «Прачечная духа», «Домашний слон приносит добрые вещи» сменялись нелепо выглядящими на их фоне «Электротоварами» и «Белорусским трикотажем». То и дело вскакивало нечто вроде адекватное, но, если хоть немного подумать, вконец двинутое. Туристическая контора «Планета стран». Магазин оптики с акцией на телескопы. «Бурение скважин на воду под ключ». Под какой ключ? Чем больше Евгений задумывался над тем, что видит, тем глубже осознавал, что неизвестные авторы пытаются что-то отчаянно донести… но что? Послание? Формулу лекарства от рака? Координаты застенок, где они незаконно гниют?

— Стой!

— «Запчасти и не только»?

— Да.

«Терпеть не могу приписку «и не только». Хозяину что, самому стыдно от скудности ассортимента?»

— Просто заходи, — со вздохом проговорил Искатель.

Фанерон. Ключ от оков

Бронированную дверь без глазка пришлось тянуть на себя, загородив добрую четверть тоннеля. Из-за могучей пружины она захлопнулась сама, едва не двинув замешкавшегося носителя по спине.

— Сэр-рвис, — прокомментировал Евгений.

От входа и до самого прилавка рельсами шли четыре пары витрин. Под пыльным заляпанным стеклом грудилось всё, что хоть как-то связано с ремонтом — от гвоздей и паяльников до сломанных мотоблоков и микроволновок. В промасленных кучах старья да новья нет-нет да мелькало что-нибудь неуместное вроде новомодного планшета с микроскопической царапиной на экране. Встречались и диковинки, которые увидишь разве что в ретро-фантастическом кино вроде силовой брони на дизельной тяге, радио с осциллографом, гигантских антенн, вмонтированных в инопланетоподобные тарелки, тесла-генераторов и громоздких ящиков с перемигивающимися кнопками.

На стекле стенда с аквалангом времён Жака Ива Кусто мерцало отражение телевизора. Зомбоящик ютился на крыше противоположной витрины. Шли новости про Новую Гвинею. Галстук ведущего отливал прухинским кумачом. Интересно, как там майор…

— Я клянусь, — пробормотал Евгений вслух. — Опять твердят то же, что вчера.

— А? — раздалось эхо над ручьём. — Не слышу, пройдите к прилавку!

Обладательница дивного голоса сидела по-турецки на полу за прилавком и самозабвенно копалась в каком-то двигателе, на которого как в хирургическом кабинете смотрел монструозный прожектор с девятью лампочками. Подняв на полсекунду взгляд, она бросила: «привет, Искатель» и вернулась к своему занятию. Затем, словно передумав, вновь стрельнула глазами.

— Стой. Да ты не совсем…

Ремонтница скомкала перчатки в не менее испачканный комбинезон, отёрла относительно чистой пятернёй короткие потные волосы. Встала. Выудила из нагрудного кармана пачку жвачек. Прямо из упаковки, чтобы не испачкать, выдавила две, причём одну жуя правой стороной челюсти, а другую — левой.

— Хммф… — выдохнула она, доставая из-за прилавка полотенце. И тут её понесло: — Молчи, дай угадаю, не тирания, тогда бы он смотрел твоими глазами, ходил как… нет, до такого ты не докатился, ещё попытка, подожди…

— Простите?.. — немного опешил Евгений.

Девушка прошлась полотенцем по шее, больше размазав, нежели стерев грязь.

— Точно не слияние, не вижу в твоей манере держаться проблесков Искателя, да и не подозревал бы ты о его присутствии, а ты догадываешься, иначе не двигался бы так, будто тебе палки в колёса…

— О чем вы?

— Нужна твоя помощь, Августа.

— Говорить, значит, можешь… — почесала затылок девушка. Она выковырнула из-под прилавка пластмассовый калькулятор и, не успев включить, воссияла.

— Поняла! Типа манипуляции, только носитель полностью осознает тебя и не поддаётся ни на что, кроме прямых просьб или угроз, бывает, надо же, не думала, что когда-то увижу, а тут…

— Да что вы несёте?! — вскричал Евгений.

Августа нащупала ногой стул и с явным наслаждением бухнулась на него.

— Ну, три способа, как они управляют носителями, носитель это ты.

— Я догадываюсь.

— Манипулирующий Аспект таится в подкорке, наблюдает, иногда вмешиваясь, на уровне подсознания и инстинктов заставляет носителя делать то, или иное, как тебе, мужик, вариант?

— У нас мало времени…

Августа заулыбалась.

— Спешишь, ищешь, разве он не заслуживает знания, правды?

— Прошу тебя… Ты! Доставай накладную.

— Когда я встретил ту, кто не помыкает, не льёт понос в уши и даёт странных поручений?

— А он мне нравится, Искатель!

Евгений подавил невольную улыбку:

— Продолжайте, пожалуйста.

— Тираны, — что-то подсчитывая на калькуляторе, сказала Августа, — грубо перехватывают контроль над телом, из плюсов — когда сваливают, носитель остаётся живой, из минусов — будешь истекать пеной, зваться Наполеоном, биться об мягкие стены, в общем, психом.

— Во что меня втянули…

— Из одной иллюзии вытянули, в другую втянули, — пожала плечами девушка. — Ладно, доставай что там у тебя, у меня работы невпроворот, да и Искатель готов тебе мозги расплавить, ха, как-то в восьмидесятые…

— Доставай накладную!

Евгений чувствовал себя телеграфом, доставая помятую бумажку из внутреннего кармана куртки.

— Хмф, — пробежалась по ней ремонтница. — Вы пришли по адресу.

— Зачем тебе это оборудование?

— Не совсем оборудование, название магазина видел, запчасти это, собрала из них устройство для Ужинского.

— Что за устройство?

— Понятия не имею, Ужик назвал его «Фанерон», любит эффектные словечки, сам в которых дуб дубом, до сих пор теряюсь в догадках…

— Как это — «понятия не имею»?

— А вот так, откопал подробную схему сборки, у самого руки не из плеч, вот и вспомнил о «технотёлочке», поверь, в этой истории я дрессированная мартышка и понятия ни о чем не имею.

— Не заливай, пожалуйста. Может, не всё, но что-то ты поняла.

— Что-то не хочу говорить, вслух как бред сивой кобылы, помнишь же, как…

— После таинственного исчезновения команды корабля — не будет. Говори.

— Можно присесть? — осторожно вклинился Евгений.

Августа достала из-под прилавка пластиковый стульчик и не вставая протянула его над прилавком. Евгений, поблагодарив кивком, сел напротив.

— То есть, сказки про команду корабля — не сказки, а что с грузом бюрократов, целый, значит, крохи правды пролезают?

— Тебе что-то известно.

— Ты ведь не местный, носитель, да, как тебя зовут?

— Евгений. Нет, не местный.

— С тобой, значит, все понятно, а ты, мой Искатель, отсутствуешь слишком подолгу, а то давно бы учуял это в воздухе, правда такова, что телевизионщики заперты на Антенне…

— Где? — не понял Евгений.

— Местное Останкино.

— …газетчики — по редакциям, то есть, буквально — заперты и физически не могут выбраться, город запруднён машинами, поездами, велосипедами, которые на полном ходу прибывают в город…. пустыми, без водителей.

— Прухин! — воскликнул носитель.

— Что?

— Потом! Продолжай!

— Въезды в город завалены покорёженным металлом, куча народа… те, которые пытаются выехать, чудесным образом поворачивают обратно, но чаще транспорт возвращается без них, инфосфера взбесилась, мусорные новости и откровенная ложь сметают крупицы информации про машины и поезда, на «WeTube» накручиваются смешнявки и бред, радио с телевидением транслируется неизвестно куда, а в городе крутят записи развлекалова и вчерашние новости.

— Я знал! Только что у них с галстуками…

— Откуда тебе это известно? — в который раз перебил Искатель.

— Если безвылазно живёшь в Чернокаменске, начинаешь обрастать альтернативными источниками, сарафанное радио, вестовые, почтовые голуби, эй, я не шучу!

— Верю. Как насчёт идеи, что дурдом начался, как только Ужинский получил от тебя готовое устройство?

Августа заложила ногу на ногу и взялась обеими руками за колено.

— Когда Ужинскому доставили устройство? Примерно.

— Вчера ночью, может, сегодня утром…

— Как раз Азилев вышел из Суда Теней, но не появился в Чернокаменске. Расскажи больше об этом устройстве.

— Что за отстой в этом городе…

— Августа.

— Да! Устройство… Напоминает проектор голограмм, которые он использовал раньше, только компактней, можно положить в рюкзак, это всё, что я поняла, дальше из области домыслов…

— Ну?

— Слышал теорию, что всё во вселенной является ничем иным, как совокупностью информации, например, конкретный человек — это информация о его физическом местоположении, мыслях, родословной, ДНК, его образе в соцсети и так далее, до подробностей, которые мы даже представить себе не можем?

— Допустим.

— Мне кажется, Фанерон призван воспроизводить совокупность знаний вселенной о конкретных объектах и воплощать их в форме голограмм, я слышала, Стомефи запретил Ужику пользоваться его старым проектором, и он, по ходу, решил как бы, ну, как у юристов, соблюсти букву, но нарушить дух закона…

— Голограммы, но не голограммы?

— У меня крыша едет, ребят, — признался Евгений. — Притормозим, а?

— Тебе-то чего?

— Тише! Тише. Дай сказать. Вот. Если я хоть что-то понял в этом антинаучном бреде… Никакое устройство не способно воспроизводить знания вселенной о чём-либо. Мы ж ни черта ни о чем не знаем! И вряд ли когда-нибудь выберемся за призму собственного восприятия. Получается, Фанерон проецирует не то, что на самом деле, а искажённые, неполные варианты развития реальности. Смотрели «Эффект бабочки»?

— Он прав! Это устройство прямо сейчас генерирует варианты реальности. Пока там, где легче всего плодить версии, точки зрения, откровенно передёргивать…

— В инфосфере!

— Всё фигня, — сказал Евгений. — Экипаж корабля исчез до того, как устройство попало к вашему Ужику.

— Было подобное и раньше, только редко и в меньших масштабах, я говорила, нет, может, ты не слушал, Искатель?

— Чернокаменск становится огромной чашкой Петри… Ни одно устройство на такое не способно. Если мы вообще говорим об устройстве.

— Расследование продолжается? — достала Августа жвачку из нагрудного кармана. Протянула Евгению, но тот отрицательно махнул рукой.

— Расследование закончено. Пусть Стомефи сам прибирает за братьями. Телефон у тебя на месте?

— Вот, — Августа достала из-под прилавка небольшой бронзовый ключ. — Смотри, не пугай Варь Петровну, а, она ж сегодня не работает, тогда не мусори!

Отдав ключ, ремонтница сползла на пол прямо со стула и почти торжественно натянула перчатки. Евгений наблюдал за ней с опасливым оцепенением, а услышав «ну, двигло, погоди!» поднялся на ноги. Тут вдруг запястья отозвались жгуче-перцовой болью, и ему пришлось задержаться.

— Ты можешь снять с меня наручники?

— Почему нет, — оживилась Августа, — это что, игра какая-то, ну-ка покажи, нет, настоящие, одно мгновение!

Покопавшись под прилавком, она достала небольшую вязанку отмычек.

— Подойди не дёргайся.

С отмычкой она обращалась как скрипач-виртуоз. Замки поддались за считанные секунды.

— Можешь не благодарить, — подмигнула Августа и тут же направилась к своему ненаглядному «двиглу».

— В подсобку! — сжало голову недовольство Искателя. — Видишь, возле правой витрины?

«Ты как надоедливый младенец на плечах…»

Дверь скрывала жутковатую подсобку, освещённую факелом в стеклянном колпаке. Вдоль стен щетинились древки швабр и щёток. Над макушкой ломились от просроченных моющих средств жизнерадостно-серые полки. И ровно посреди всего этого великолепия кособочился трехногий не от рождения стол с аналоговым телефоном, к которому красной изолентой примотали электронный определитель.

«Слушай, Августа всегда разговаривает… так?», проговорил про себя Евгений, стараясь, чтобы к запястьям не прикасалась даже ткань. Их практически пекло.

— Не понял?

«Ну… долго. Как у неё дыхания хватает?»

— О, незнакомцев она ещё жалеет. У неё долгие и подвижные мысли.

«Мысли это одно. Как можно внятно разговаривать с двумя жвачками по-македонски…»

— А она не разговаривает.

«Так, вот не надо…»

— Я серьёзно. Она немая.

«Тогда как… Только не втирай мне про телепатию!»

— Думаешь, почему она не расстаётся со жвачками?

«Чтоб не бросалось, что она не шевелит губами? Ой, ладно. Этот телефон работает?»

Кабель подозрительного аппарата ускользал в тернии отслуживших своё веников. Непонятно, путь его оканчивался на полу, или всё же в розетке. Розетка на станции «Крипта»…

— Работает. Вбивай номер. Девять…

С каждой цифрой протяжный гудок разбивался на короткие отрезки, на фоне которых копошился тихий треск — словно электрический паук по оголённому проводу. Не успел Евгений ввести последнюю, как треск паука безо всяких причин взорвался раздирающим звоном корабельной сирены.

— Твою мать! — вскричал носитель.

— Жёлтая кнопка!

Он хлопнул по жёлтой кнопке кулаком, и взбесившийся телефон тут же утих. В трубке прошелестело вкрадчивое:

— Алло? Августа?

— Азилев?..

— Азилев?! — удивился Евгений.

— Искатель! Знал, где застать! Ты в курсе, что я призвал тебя не прохлаждаться, скотина безалаберная?!

— Скажи ему…

— Сам-то где? — повторил за Искателем Евгений, отмахиваясь от назойливого «попка-дурак, попка-дурак». — В курсе, что тебя свои ищут?

— Какие свои?! Город пуст! Как я вообще до тебя дозвонился?! Никого! Только из-за городской черты на диких скоростях влетают люди, разбиваются в мясо… алло! Алло! Ты здесь?! Куда пропал?!

Крики Азилева утонули в трескучих помехах.

— Азария?! — прозвучал неизвестный голос, от которого хотелось схватиться за блокнот и записывать каждое слово.

— Стомефи?.. — растерялся Искатель.

— Я что, дозвонился? Ты где?! Не ответишь, сгноблю тебя, Йишмаэля твоего и всё, за чем стоишь, мразь! Отвечай!

— Да ответь ты ему, Евген!

— Алло!

Короткие гудки.

— Что за… б…ред?! — отшвырнул Евгений трубку под стол, как тарантула.

— Реальность разваливается.

— Чего?..

— Какая гарантия, что мы вернёмся через эту дверь в «Запчасти и не только»?.. Что, если я встречу не Августу, а её копию, или вообще другую тётку…

Евгений истерично хохотнул.

— У тебя нервы сдают?! У моей шизы?

— А если…

— Хватит пороть чушь! Это невероятно…

— Ты прав… Мы должны остаться… не уходить…

— Это ещё почему?

— Глупый, ни хрена не знающий человечишко! Ты что, говном глаза намазал?! Целый день мы наблюдаем, как жизнь вокруг трещит по швам! А теперь она лопнула! Лопнула! Вот она — разгадка! Я раскрыл это дело! Дальше — не моё дело… Не твоё.

— Слушай.

Евгений достал трубку из-под стола, обнаружил, что она развалилась напополам, и аккуратно водрузил её на место, придерживая половинки обеими руками.

— Я действительно младенец в летающем цирке, который ты почему-то называешь «жизнью вокруг». Но я с ужасом начинаю усваивать логику твоего мира.

— К чему всё это?

— К тому, — сказал Евгений, выбираясь из подсобки, — что это отличная идея — отсидеться. В конце концов, торнадо сносит дома и деревья, а травка так, жмётся к земле и существует дальше. Я согласен. Только не бузи, пожалуйста. У меня от этого морская болезнь.

— Хорошо…

— Один вопрос.

Евгений подошёл к прилавку и не без облегчения обнаружил Августу на месте.

— Ключ куда?

Ремонтница указала куда-то под прилавок. Евгений навалился на него и положил ключ возле калькулятора.

— Ты сказала, что Искатель может уйти…

— Она сказала, что если я варварски перехвачу контроль над телом, а потом сигану домой, то ты выживешь.

— И останусь психом… Ты дашь ей сказать?

— Я могу покинуть тебя даже сейчас. Да когда угодно! Но тогда ты умрёшь.

— Это правда, — бросила Августа. Евгений отвлёкся и не успел проследить за её губами.

— То есть, в любом случае эта история закончится только с моей смертью… естественной, или насильной.

— Ты к чему клонишь?

— …и терпеть тебя до конца своих дней…

— Даже не представляю, каково это, — поддакнула Августа. Евгений перевёл на неё взгляд, но девушка принялась упоённо чесать нос, загородив рукой пол-лица. — Я-то его иногда по половине столетия не вижу, отдыхаю душой и телом, мой личный Куршавель, Багамы, если ты только знал, сказка!

Евгений, усмехнувшись, слез с прилавка.

— Если ваша антинаучная машина существует, то она способна создать микрореальность, где ты отвалишься от меня как клещ под бензином. И никто не пострадает.

— Ты понимаешь, какую хрень сейчас отколол?

— Не хуже той, которую слышу и наблюдаю целый день. Августа, ты должна знать, где можно найти Ужика.

— Стоять!

Голову пронзило раскалённое копьё. Евгений вскрикнул и повалился на прилавок, извиваясь раненой змеёй.

— Ты никуда не пойдёшь, — набатом звенело в висках.

— Сссука! — прошипел Евгений, сползая на пол, на колени.

— Никаких авантюр! Да где твой здоровый скептицизм?!

— Из-за такого… и хочется… послать… тебя… на юх…

Мозг кипел как сыр в микроволновке. Августа кричала сквозь вату:

— Стой! Не посмеешь!

Искатель маячил перед глазами бесформенной тенью, сотканной из дымки иных жизней.

— Я только припугнуть!

— Мамку свою припугни! — взревел Евгений, падая затылком о грязный шершавый пол, который даже пылесос и влажная тряпка вряд ли когда возьмут.

— С ума выжил?!

Евгений упал — на сей раз в подвижную тьму, в которой он зашарил несуществующими руками.

— Прекрати!

Здесь не было ориентиров и направлений, бесконечность во все стороны, мрак и затаившаяся тень. Но тень шевелила мрак брошенным в воду осколком прозрачного стекла. Только бы не порезаться…

— Ааа!

Евгений поймал тень за горло и держал её, не давая шевельнуться. Кажется, параллельно он душил себя, ибо перед глазами заплясали белые искры. Нельзя дать слабину… Но умирать ради этого? Евгений по наитию прыгнул внутрь тени, пронзая невидящим взглядом луковые слои жизней, миражей и космической пыли, пока не отыскал сердцевину: маленький комочек чернильного цвета.

«Я предупреждал тебя. По-хорошему предупреждал. Не нужно было… Теперь извини»

— Хватит!

«Задрал ты меня в корягу», — признался носитель, открывая перед вторженцем один из сотен одиночных изоляторов. Множество было занято, но своими, доморощенными, и не Аспектами…

…Евгений открыл глаза и увидел над собой чумазое женское лицо, полное заразительной тревоги.

— Августа?

— Вижу, ты… сохранил его.

Какой чудный голос…

— Не бойся. Когда спилит мушку, дам ему больше свободы.

— Иногда он просто невыносим…

Евгений поднялся, ощупывая голову. Как ни странно, всё было в порядке. Августа стояла рядом, почти смущённо пряча в руке гаечный ключ.

— Хотела меня пришибить? Неважно. Поделишься адресом Ужинского?

Девушка кивнула и отправилась за прилавок. Евгений попробовал отряхнуться, но резкие движения отдавались в мозгу застрявшим напильником.

— Вот.

Он принял от ремонтницы заляпанную бумажку.

— Их два?

Губы ни на миг не размыкались, когда она отвечала:

— Квартира и студия. Начни со студии.

— Конечно… Хм, я даже знаю, как туда добраться! Спасибо.

Евгений спрятал адрес в карман, улыбнулся напоследок и, слегка разъезжаясь, двинул к выходу.

— Жень?

У самой двери он обернулся.

— Иди.

Фанерон. Падение

Поезд, совсем будничный, под завязку набитый подуставшими гражданами, примчал его на станцию «Мост Мечникова». Всю дорогу Евгений ждал, когда поймает хоть один удивлённый взгляд «фрик из Крипты! Что у него на уме?..». Но люди невозмутимо копались в гаджетах, с головой ныряли во вклеенные в мягкие обложки бумажных пространств, плыли куда-то на волнах из наушников, либо просто стеклили глазами, с инстинктивной ловкостью отыскивая в этой толкучке лоскуты пустого пространства.

До самого Моста Мечникова, который соединял Полуостров и Горки, он добирался пешком. Буря, накрывшая полицейских на другом берегу, свирепствовала уже далеко, успев по пути хорошенько промыть весь город.

«Пронесло…»

Идти нужно было через улицу, заключённую в несуразно пафосные офисные центры и, конечно, подземный переход, где в дикую солянку смешались рэперы, которые вытанцовывали нечто несуразное перед модными в этом году колонками, сальные чудилы, пытающиеся выжать Master Of Puppets из дедушкиных гитар и старички с шарманками. Пухлые парнишки в узких джинсах и кедах напевали Цоя, девчонки в пончо «я скатившаяся джаз-дива» исполняли каверы на модные среди гиков мелодии, а бомжи выбивали на самодельных барабанах полузабытые хиты нулевых. Унылая «архитектура» Горок серела на том берегу, мутно поблёскивая окнами сквозь смог.

«Интересное дело», — подумал Евгений, наблюдая за огромной толпой гуляющих. — «Наговоришься с умными нелюдьми под сенью устрашающей Крипты, узнаёшь о разрывах в реальности, жутких аварии где-то по краям города… И где паника? Или хотя бы беспокойство? Всё время как дурак слушаю разговоры — вдруг заговорят, что из города нельзя выбраться… Ещё одно очко в минус их теории! Сидят по подземкам, нюхают мшистый воздух, толкают запчасти непонятно кому… Так, наверное, и рождаются апокалиптические культы».

Мост кончился. Евгений пересёк дорогу по пешеходному переходу, нервно, однако, оглядываясь по сторонам, и пошёл по улице вдоль какого-то салона электроники. В окна проглядывались ряды широкоэкранных телевизоров, где крутили не ролики с невероятной цветопередачей, а опостылевшие новости о Новой Гвинее.

Евгений притормозил, не в силах противиться магии галстука, на сей раз лимонно-жёлтого. Чем привлёк внимание неопрятного субъекта, который как бы невзначай приблизился, проследил за его взглядом и деликатно цокнул языком. Евгений мигом пожалел, но повернулся на звук.

— Опять Зимбабве, э? — с обаянием никому не нужного шоумэна ухмыльнулся субъект.

— Новая Гвинея.

— Один хрен — Америка…

— Какая Америка?!

— Южная, — отрезал субъект и поспешил с глаз долой.

На экранах вспыхнула абстрактная перебивка, кричащая «наконец-то я освоил 3D MAX!». Через синтетическую синеву студийных декораций проступили клубы облаков, подозрительно напоминающие… Евгений поднял взгляд на небо и, не веря в такие совпадения, уставился в ближайший телевизор. Картинка пришла в норму. На экранах по-голливудски эффектно разворачивалось снижение огромного лайнера.

«Странно, что Августа не упоминала самолёты, когда говорила о пустых машинах…»

Вид с кабины пилота мелькнул быстро, но достаточно, чтобы понять — алюминиевый гигант на полном ходу нёсся в самую гущу какого-то спального района.

«Пожалуйста, пусть это… ремейк ремейка «Экипажа…»

Самолёт с воем разрезал толщу воздуха, пульсируя, как огромная жила. Двигатели даже отдалённо не напоминали огненные шары — целёхоньки, крылья тоже… Вновь вид из кабины, уже без акцента на приборную панель. До падения считанные секунды. И будь он проклят, если бы не узнал улицу, где к нему пристали те сумасшедшие с детьми. Утренняя ругань вспыхнула перед глазами ярче картинки на китайской «плазме». И слова Искателя, которые он тогда не слышал:

— Прятаться. Выжидать. Что вы почувствовали?

Было тихо. Только земля задрожала — от прогромыхавшего мимо трамвая. Телевизоры показывали одну чёрно-белую зернь. Евгений вздрогнул от сирены полицейской машины неподалёку. Страж правопорядка метнулся от ларька с купленной газировкой и точно опытный пловец нырнул в её открытую дверь.

— Повторяю, всем постам… — вырвалось из салона за секунду до того, как машина с жутким рыком рванула прочь.

«Почему самолёты не падали раньше?»

«Кто вёл съёмку?»

«В реальном времени!»

«Как?»

«Нужно узнать, показывали это где ещё!»

Евгений побежал, высматривая на улице потенциальные места. Остановился он задолго до того, как выдохся — от загудевшей головы.

«Надо вернуться в тот киоск, где они покупали газировку. Хотя, стоп. Такая жёсткая информационная блокада, нещадно засорённая инфосфера, и вдруг — видео, из-за которого прервали выпуск новостей…»

«Что-то фильтровало самолёты до этого момента… и демонстративно упустило один»

«Это послание»

«Не факт, что оно адресовано всем. Не факт… что это было взаправду. Но столько косвенных подтверждений…»

«Которые нет времени уточнять»

«Кто мог отправить?»

Евгений достал бумажку с адресами и задумчиво покрутил её в пальцах. Возможные ответы маячили буквально в половине квартала.

Фанерон. Чёрт из коробочки

Акварельно-синее здание он заприметил ещё издали.

«Какой богемный оттенок», — думал Евгений, набирая номер студии на домофоне. Кнопку вызова он так и не тронул, заметив, что кованая дверь приоткрыта. В будке за нею охранник устанавливал на морду сторожевой собаки блок от «Джанги», вдруг обернулся, увидел посетителя и сделал странное движение, будто пытаясь прикрыть животное собственным телом.

— Как пройти в студию? — немного не своим голосом спросил Евгений.

— Видите мусорные баки?

— Да.

— Там и найдёте.

«Я ничего не видел», взглядом заверил его Евгений, покосился на пса и спешно направился к мусорным бакам.

— Авторская студия Мстислава Ужинского, — еле разобрал он на выцветшем куске баннера, который когда-то сочился кислотными расцветками креатива. — Мне что, под этот козырёк?

Скользкая из-за дешёвой плитки лестница вела в подвал. Дверь тоже почему-то была приоткрыта. Не зная, куда податься, Евгений ломился во все двери подряд. Эти оказались заперты.

«Аренда, что ли, высокая…»

И тут самая дальняя дверь с треском распахнулась.

— Да что он себе позволяет! — возмущённо шептала на весь коридор дородная женщина, возясь с сумками. — Столько лет верой-правдой, а он…

Бросив затею вернуть расшатавшуюся дверцу на место, она засеменила к выходу, едва заметно морщась на каждом шагу. Евгений заворожённо уставился на небольшой аквариум у неё под мышкой, где кишмя кишели разнообразнейшие рыбки. Моргнув, он очнулся и крикнул:

— Я вам помогу!

Носитель бросился к выходу, дёрнул ручку, но тщетно.

— До упора и подождите, — сказала женщина.

Замок тихо щёлкнул. Евгений придержал перед нею дверь.

— Большое спасибо! Ещё, не поймите меня не правильно, но можете ещё…

— Очки? — понял Евгений. Её увесистые окуляры уже грозили соскользнуть с кончика носа.

— Если вас не затруднит…

Евгений аккуратно передвинул их к переносице.

— Огромное спасибо, — посветлела женщина. — Вы — единственное хорошее, что произошло здесь за целый день!

— Громкое заявление.

— Что вы, — сказала она и, решив, что разговор зашёл в тупик, опустила глаза и поспешила на улицу.

Евгений прикрыл за нею дверь и двинулся в конец коридора. Над дверью, из которой выломилась эта дама, висел миниатюрный баннер «Ужинский».

Студия представляла собой нечто донельзя концептуальное. Хлюпающий под ногами ковёр устилали клочья бухгалтерии, перемешанные с битым стеклом. Пижонские кресла были вспороты и выпотрошены. Над рабочим столом, кажется, пытались провести кунг-фу трюк с разбиванием напополам. Обои и те висели рваными клочьями.

— Твою праматерь, — резюмировал Евгений.

— Людмила Карповна?! — раздался призрачный голос откуда-то из недр студии. — Ещё раз приношу извинения!

— Это не она!

— Клиент?! Пшёл, у меня и так проблемы!

— Что?..

— Ой-ой-ой! Стойте! Не идите! У меня паника!

— Где вы?! — поднял голос Евгений.

— В подсобке! На голос идите!

«Вторая подсобка за день…»

— Вы не ушли?!

— Нет… — пробормотал Евгений и повторил во весь голос: — Нет!

— Сюда!

— Сюда?

— Да!

Евгений открыл дверь, из-за которой раздавались эти душераздирающие вопли, и разглядел обычную раздевалку.

— Я правильно?..

— Да! — совсем громко прозвучал голос. Но откуда?

— Вы где?

— Видите хреновину, похожую на игровую приставку? Под плащом!

Евгений отыскал её, но не сразу.

— Вижу.

— Поставьте на пол.

Евгений, пожав плечами, поставил. И вскрикнул, увидев перед собой голограмму великовозрастного креативщика в пиджаке и джинсах.

— Ого… А круче, чем в Звёздных войнах. Полноцветный, во весь рост, как настоящий…

Креативщик презрительно-возвышенно скривил округлые щёки:

— Я настоящий! Тоже мне, Искатель… Хотя… ты не Искатель. По крайней мере, не тот, которого знаю я. Ты-то по какой фигне загоняешься?

— Точно не по психотропным веществам. Кто ты?

— Я, — приосанилась голограмма, — Мстислав Ужинский. Дизайнер, фотограф, свободный художник.

— А я уплываю в мир ласковых щеночков. — Евгений вздохнул и грузно уселся на ближайшую тумбу. Вынув из-под зада обувную ложку, усмехнулся. — Только не говори, что эта «игровая приставка» — Фанерон.

— Зачем, если ты сам?

Евгений покосился на зеркало, в котором голограмма отражалась как размытое пятно света.

— Что оно делает?

Ужинский хитренько прищурился.

— Ну конечно, — проговорил Евгений. — Что тебе нужно?

— Кнопки видишь?

— Вижу.

— Введи пару команд…

— И что будет?

— Ты хочешь узнать про Фанерон, или нет?

Евгений сжал губы и выдал:

— Ты хочешь выбраться, или нет?

— Пользуешься положением, засранец?!

— Пользоваться положением — это если подвесить шайтан-коробку над водой и спускать на полметра за каждый неудачный ответ.

— Да ты знаешь, кто у меня братья?!

— Один — мент, другой ищет какого-то Азарию. Знаю. Только сейчас они не с нами. Сейчас есть ты, я, мои вопросы и твои ответы. Не получу ответов — ну… узнаю, как смотрятся голограммы на дне реки.

— Не посмеешь!

— Мужик, — вздохнул Евгений. — Я так замудохался слушать чьи-то угрозы и указки, препираться, воевать за каждую крупинку информации, которая мне вообще не упала. Давай я помолчу, а ты расскажешь всё, что мне нужно. О, какой у тебя тут интересный молоток…

Ужинский открыл рот, чтобы заорать, но передумал.

— Тебя ведь Судии послали? Хорошо, что не сами… Это не моя вина. Я стал невольным катализатором, но катастрофа… к ней и так всё шло.

— О чём ты? Машинах, поездах, инфосфере… самолёте?

— Ты что, дальше своих тупых очков не видишь?! Это симптомы! Расфазирование! Оно началось!

— Что началось?

— Дай… объяснить. Ты слышал о моей авторской студии?

— Нет!

Ужинский скептически покачал головой.

— Студия специализируется на фотографии. Разнообразнейшие интерьеры и пейзажи, прототипы лучших голографических технологий… от лица, пожелавшего остаться неизвестным. В России я был единственным, кто входил в группу бета-тестеров! Но потом Стомефи из-за вшивой местечковой политики отнял у меня всё. Я был в отчаянье.

— Забыл, как Фотошопом пользоваться, что ли?

— Заткнись! Был бы ты у меня хоть раз!.. Как клиент ты не знаешь, как отдавать часть себя в иную реальность; как оператор голокомнаты — каково это, творить иную реальность и запечатлевать её мгновения на снимках…

— Да-да, я быдло.

Ужинский явно не знал — ликовать, или оскорбляться.

— Поставщик узнал о моём бедственном положении и прислал в разобранном виде нечто принципиально новое. Не просто голограммные пейзажи, нарисованные на компьютере. Нет. Полноценное устройство, исчисляющее эту реальность, а также возможные её варианты. В… определённых рамках, конечно. Например, история одного взятого клиента. Меняешь ген — и у него другой цвет глаз. Меняешь какое-то незначительное решение — и готова его фотография на фоне индейских пирамид. Совершенная симуляция. Почти параллельный мир.

— И что пошло не так? Решил покопаться в собственной жизни?

— Нет! Нет, да, но нет. То есть, пробовал. Дело не в этом! Аппарат не влияет на нашу реальность, но вполне можно стать частью его реальностей.

— Решил сам себя… сфоткать?

— Это называется «сэлфи».

— Как такую бандуру можно склепать в подвале на верстаке немытой девицы?

— Потому Фанерон и совершенен. Имея чертежи и руки из нужного места, собрать его можно и в подворотне.

— Так, — зачесался Евгений. — Ты стал частью симуляции. Как это повлияло на город?

— Может технотёлка что-то напутала, а может, мои личные модификации, что вряд ли… Фанерон ускорил процессы расфазирования, которые давно варятся в мозгу коллективного человечества. Что ты за Аспект, если не знаешь о расфазировании?

— Молодой и перспективный. Объясняй.

Ужинский не поверил. И Евгений быстро понял, почему.

— Все мы живём как бы в двух фазах — в мире, какой он есть, и мире, который мы воспринимаем в меру своей субъективности. «Мир видимого». Те, кто заглядывает в фазу объективного не мельком, завершает своё путешествие в компании настоящих психов, в Гоголевке. Вы, Аспекты, можете видеть обе фазы, но не одновременно. В форме Аспекта — объективную, в форме человека — видимую. Иногда мы заглядываем в первую фазу, но разум спасается от безумия, подкидывая все эти «а, показалось». Аппарат… ускорил расщепление фаз и воздвиг между ними непроницаемый барьер. Теперь нам доступен только мир, который хотим видеть мы … или он. В рамках Чернокаменска, конечно. Пока ничьих мощностей не хватает, чтобы оцепить хотя бы Бельгию.

— Он — твой таинственный благодетель? — уточнил Евгений. Ужинский красноречиво выкатил на него глаза. — Звучит как безумный эксперимент. Он пропускает через «фазы» только то, что ему нужно… либо наоборот, не пропускает то, что ему нужно. Люди застревают в фазе реального, не видимого мира, в то время как их транспорт почему-то пролезает. Интересно, каким макаром мент смог дозвониться, находясь в другой фазе…

— Пока процесс не завершён, будут шероховатости.

— Ну а ты? Где находится Мстислав… как тебя по отчеству?

— Давай не будем об отчестве. Просто Ужинский.

— Ладно. Отвечай, Ужинский.

— Я в кармане. Лучше сказать, колодце, из которого вижу вашу вторую фазу, но сам не являюсь её частью… но к первой тоже не принадлежу.

— Добился своего, эскапист Иван Хренов. Что дальше?

— Тебе этого мало?

— Я вообще-то не из Чернокаменска. И до чёртиков хочу домой.

— Сочувствую, — отозвался фотограф тоном, словно Евгений не отыскал любимые чипсы в магазине. — Теперь ты мне поможешь? Сначала жми на белую…

Евгений встал, тяжело опираясь ладонями о тумбу. В таком положении он оказался немного выше голографического фотографа.

— Ты ни разу не просился наружу. И это невозможно, судя по твоим словам. Хочешь утянуть меня к себе? Чтобы одному было нескучно, если вдруг эксперимент нанимателя затянется?

Ужинский заиграл желваками, тяжело дыша.

— Знал, что нельзя ничего говорить! Долбаные Искатели! Ну и что ты собираешься делать?

— Ого, — удивился Евгений, — я же пошутил. А ты с такой лёгкостью раскрыл свои гнилые карты… Не понимаю, на кой ляд нужно было пакостить. Когда братья тебя хватятся, то впервую очередь пойдут сюда.

— Нет!

Ужинский попытался схватить Евгения, но рука его искристой тенью скользнула по плечу.

— Не уходи! Стомефи злится! Он годами может не разговаривать! Искатель! Сука!

Евгений опустил на него тяжелый взгляд и покачал головой:

— Кое-кто меня сегодня уже пытался надуть.

— Ты просто мразь! Хватит оправдываться!

— И правда — хватит, — согласился Евгений, разворачиваясь.

— Что тебе нужно?! Всё дам! Деньги, бабы, звездой хочешь стать? Бизнесом заняться? Я знаю людей! Куда ты?! Выродок!

Выходя, Евгений закрыл за собой дверь подсобки и немного пожалел, что не на ключ.

— Я найду тебя! — кричал Ужинский. — Я выберусь! Ну не уходи! Денег дам!.. Я скормлю тебя собакам! Ты уходишь от самой выгодной сделки в своей никчёмной жизни! Урод! Останься!

«И думай теперь», — рассуждал «урод», хлюпая ногами по мокрому ковру, — «его история — правда, или правда, но в рамках открывшегося мне поутру волшебного мира… Блин, что я творю? Ведь обязательно найдётся дебил, который припрётся раньше братьев и, поев дерьма ушами, нажмёт на эти кнопки… Отдам шайтан-коробку Августе. Может, придумает чего…»

— Ты что, всерьёз поверил? — рассмеялся он, чувствуя омерзение от фальши в собственном голосе. Дверь в подсобку поддалась почему-то не сразу, словно кто-то её придерживал изнутри. — Что-то совсем плохой стал. Устал. Сейчас я тебя…

За его отсутствие раздевалка не изменилась, если не считать Фанерона, которого теперь не было на полу, где Евгений оставил его считанные секунды назад.

— Что… Ужинский? Где ты? Да что ж это такое! Отвечай!

Он бросился под плащ, где впервые нашёл устройство. Пошарил в карманах, почему-то своих. Не меньше трёх раз перевернул всю подсобку верх дном. Продолжал звать Ужинского, даже когда сорвал голос.

— Это невероятно!

Евгений плюхнулся в кучу сваленных им курток и пальто. Впервые в жизни хотелось покурить. Утопая в тряпках, он еле поднялся и вышел в разорённую прихожую.

— Ужинский! — крикнул напоследок и зашёлся сухим продирающим кашлем.

«Да. Без посторонней помощи я эту бурю не переживу…»

На улицу он вышел, только чудом не поскользнувшись на коварных ступеньках. Никогда ещё мартовский ветер не пах Криптой как сейчас, предвещая часы обстоятельных расспросов.