Штабс-ротмистр (СИ) [Анатолий Евгеньевич Матвиенко] (fb2) читать онлайн

- Штабс-ротмистр (СИ) 2.48 Мб, 251с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

Annotation

Торжок - столица человечества! Россия обеспечила народам вечный мир и защиту от любых напастей. Искусные маги умеют практически что угодно: от врачевания самых тяжких ран до запуска космических кораблей.

Но и здесь назревает кризис. Толчок к нему даёт попаданец из параллельной реальности, где нет магии. Империя, казавшаяся незыблемой, трещит по швам... Пока за её спасение не возьмётся лихой штабс-ротмистр.

Штабс-ротмистр

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Штабс-ротмистр

Глава 1

Пролог

Чёрные лаковые штиблеты утопали в мокром песке, устилавшем Ярославский полигон Лейб-гвардии Его Императорского Величества Преображенского полка. Корнет Виктор Сергеевич Тышкевич шагал впереди, внимательно оглядываясь по сторонам.

Он был не один. Вольноопределяющийся Прохор Нилович Искров с револьвером в руке шёл правее, приотстав от первого номера.

Оба вышли на испытание, облачённые в строгие длиннополые сюртуки, чёрные жилетки и узкие брюки. На белоснежных сорочках чернели галстуки, отчего мужчины более напоминали статских чиновников, нежели военных на полосе препятствий.

Над песком стелился дым, неприятный. Так пахнет, когда горит мусор.

За ними двигался голем, запоздало и нечётко выполнявший команды. Порой «испуганно» дёргавшийся в сторону. Словом, суетился также бестолково, как ведут себя охраняемые особо важные персоны, трясущиеся от страха за собственную особо важную шкурку.

Он хромал, получив «ранение» в ногу. Спасибо, что не ныл. Плетения, придавшие мешку песка человекоподобную форму и заставившие его тащиться за охранниками, не предусматривали жалобы на жизнь.

— Я на три четверти пуст, — сообщил вполголоса Тышкевич. В его словах звенело напряжение.

Младший напарник кивнул.

Устроители испытаний додумались до каверзы: большую часть пути троицу атаковали обычными пулями, не заряженными магической Энергией. Искров, чувствовавший колебания тонкого мира гораздо острее старшего в паре, ничем не мог помочь. Тышкевич был вынужден ставить и держать здоровенный сигнальный купол — на три десятка саженей во все стороны, чтоб защитные плетения успели испарить прилетающий свинец. Чрезвычайно затратно! Собственные запасы кристалла давно бы иссякли, корнет подпитывался из Сосудов с Энергией, но с собой мог взять только штатное их количество — шесть. И уже распечатал последний.

— На четырнадцать часов… Да!

Тышкевич благодаря подсказке товарища вовремя засёк пуск ледяной стрелы. Поэтому не пришлось всю её испарять, а достаточно было штурхнуть в бок. Исполинская сосулька врезалась в стену дома, пробив в кирпичной кладке очередную брешь.

Офицер не успел даже подумать, насколько это кощунственно. Вода — основа жизни, святая жидкость. Согласно заповедям Господним, Синод предписывает употреблять магию воды исключительно во благо. Но враги, злоумышляющие нападение, вряд ли будут церемониться и способны на любую низость, поэтому устроители испытаний рассудили верно, ударив льдом.

А ещё они дали паре охранников послабление на несколько минут, чуть-чуть снизив натиск.

Теперь пули прилетали редко. Благодаря чутью напарника, угадывающего закладки по микроскопическим возмущениям в тонком мире, корнет принялся маневрировать, заранее уводя охраняемый мешок из зоны поражения. Троица пряталась за остовами зданий, перевёрнутыми авто и трамвайными вагонами, лавировала между стволами по-весеннему голых деревьев. Правда, вряд ли те и в мае зазеленеют, многократно опалённые огненными плетениями или замороженные магией воды.

Так дошли до последнего рубежа, где стояли люди. Настоящие, а не големы и не фантомы из заряженных Энергией амулетов.

— Вот же ж… — выругался вольноопределяющийся. — Ваше благородие! Чуете? Класс шестой у каждого, не ниже. Если рубанут…

Он не договорил. И так яснее ясного: согласованной атаки полудюжины Одарённых не выдержать. Конечно, им совсем не обязательно лупить по испытуемым в полную силу. Да и лечебные обереги наготове, удержат в теле жизнь, пока останки подопытного не попадут на стол к целителю.

Но об испытаниях говорили всякое. В том числе и об ушедших с полигона вперёд ногами, когда попытки реанимации чуть запоздали. Или нечего было реанимировать, если претендента на повышение разорвало на куски.

— Советуешь повернуть назад? Шалишь. Не для того я годами жилы рвал, — глубоко вздохнув, Тышкевич лихо закрутил кончик уса вверх и гаркнул, надеясь произвести должное впечатление на наблюдающих: — За Князя-Государя! За Отечество! Вперёд! — обернувшись к голему, он добавил без всякой патетики: — Яшка, обалдуй, это и тебя касается.

Конечно, «вперёд» не означало нестись на противников, сломя голову. Корнет выбрал путь, чтоб ближайший Одарённый перекрывал обзор остальным.

Первый из них поднял руки вверх. Между пальцами что-то мелькнуло, собираясь в небольшой смерчик, вроде тех, что кружат пыль на сельских дорогах. Но этот не был безобиден. В нём вращались не частички мусора, а невероятно уплотнённый воздух, каждая его линза представляла собой кружок с острейшими краями. Свистнет над плечами — и не почувствуешь, пока твоя голова не упадёт на землю, изумлённо взирая снизу на стоящее тело с перерубленной начисто шеей.

Его обломал Искров, пальнув из револьвера и влив в пулю толику Энергии из амулета в момент выстрела. Рой смертоносных дисков смазался и ушёл в пространство, а Одарённый кивнул и отступил на шаг.

Второй плюнул сразу двумя мощными фаерболами. Тышкевич погасил несущийся к нему. Но другой полностью спалил амулетную защиту Искрова. У парня вспыхнул пиджак. Огневик наставил палец на вольноопределяющегося и повелительно указал отойти в сторону — для тебя прохождение полигона закончено.

Третий. Рой ледяных стрелок, дополнительно напитанных энергией. Врезаясь в защиту Тышкевича, они взрывались как гранаты. И тянули, тянули Энергию.

Четвёртый. Земля под тающей песчаной жижей, до того момента твёрдая, вдруг размякла и позволила провалиться по щиколотку. Тышкевич метнул в Одарённого молнию, разрядив один из последних амулетов с атакующим плетением, чем выиграл секунду или две. Хватило, чтоб вытянуть голема на каменную дорожку рядом с возникшим болотом.

Все четыре стихии пройдены. Охранник важных персон обязан владеть каждой, в меру сил, конечно, и защитными, и атакующими плетениями, не угадать, с какой нападёт враг. Но что дальше?

Пятый оказался менталистом, ударившим плетением ужаса. Бесконечного, парализующего, вынуждающего упасть, свернуться в комочек и просить о смерти, лишь бы исчез этот леденящий душу страх…

Бороться с ним тяжелее, чем со стихиями во всех предыдущих.

Противостоять этому корнет мог только крепостью сознания. Хуже всего, что голем забился в конвульсиях, изображая панику. Не найдя иного выхода, Виктор Сергеевич перехватил осыпающееся песком тело поперёк условного тулова и потащил на себе вперёд — за пределы зоны действия плетения.

Вышли. Отдышался. Вытер потные руки в песке о шёлковую подкладку пиджака — не до салфеток. Сердце стучало как бешеное, мозг-то понимал, что ужас — не настоящий, наведённый, но сердцу не прикажешь. Плетение воздействует на глубинные страхи, атавистические, пришедшие из глубины тысячелетий, когда предки охотились на саблезубых пещерных тварей и каждый раз должны были превозмочь себя, чтоб ступить под мрачные пещерные своды. Даже если попытка завершалась победой, два-три охотника вполне могли остаться там навсегда.

Шестой и последний не навевал никакого страха. Просто одинокая фигура, в тонком мире не излучающая ни-че-го. Кристалл его не просматривался, словно перед Тышкевичем стоял ординар.

Потом Одарённый снял ментальную защиту, и словно полыхнул в ночи костёр. Уровень десятый… Или одиннадцатый?

Понимая, что ему не светит ничего хорошего, корнет распушил усы и гордо двинулся вперёд. Если не пройдёт этот рубеж — экзамен провален. Но честь не уронил. Отступится — проще уйти со службы.

В следующий момент Яшка, будто осознав опасность песочными мозгами, резко рванул влево, насколько позволяла «раненая» нога. Одарённый метнул в него копьё.

Оно было безбожно-ледяным. И одновременно окружённым ореолом пламени такой температуры, что потекла бы сталь. Наконечник — твёрже алмаза, состоящий из бесконечно уплотнённого воздуха. В одном плетении — соединение трёх стихий, невероятный уровень контроля…

Даже в начале пути, с полностью заряженными Сосудами и амулетами, Тышкевич вряд ли выдержал бы его удар. Разве что попытался увести копьё в сторону.

А сейчас прыгнул, подставляя под него грудь…

Защита, сожравшая остатки Энергии и из опустевших Сосудов, и из личного кристалла, лопнула словно шарик, прожжённый папиросой. Копьё пробило грудь насквозь, причинив жесточайшую, непереносимую боль.

Скорее всего, никакой целительский амулет не восполнит такой ущерб организму.

И всего лишь ради «спасения жизни» мешка с песком!

Последняя мысль в угасающем сознании: я — убит… За что⁈

Небоскрёб канцелярии Абердинского уездного собрания с умыслом возвели на окраине города. В центре, прорезанном рекой Ди, сохранилась преимущественно старая трёх- и четырёхэтажная застройка. Выше черепичных крыш взлетали к небу лишь шпили храмов, помнивших времена Шотландского королевства. И флаги над городом развевались исключительно шотландские — белый косой крест на синем фоне. Имперский чёрно-жёлтый, поднятый над уездным собранием, скромно шелестел на ветру где-то сбоку. На крыше сорокового этажа, где начинался флагшток, сырой ветер Британских островов трепал двуцветное полотнище непрерывно.

Внизу ветер тоже чувствовался. Моросил весенний дождь. В Шотландии он всегда холодный.

Приват-доцент Императорского Абердинского университета Джил О’Нил, покинув ландо с поднятым верхом, раскрыл зонтик и торопливо зашагал к колоннам главного входа канцелярии. Внутри, сдав пальто и берет в гардероб, придирчиво осмотрел себя в зеркале. Тёмный пиджак и галстук в тон белой сорочке сидели идеально, чего не сказать о несколько помятых клетчатых брюках, чёрно-красной расцветкой напоминавших традиционный шотландский килт. Пригладил короткую бородку с первыми нитками седины. Глянул на часы. До назначенного времени встречи оставалось минут пятнадцать.

Его друг школьных лет Вильям О’Коннор за годы, пролетевшие после выпускного звонка, достиг большего. Получил чин титулярного советника и должность столоначальника в городской управе. Встречались редко, О’Коннор, которого уже не ловко было звать просто Биллом, в последний раз обронил, что намерен перебраться в Эдинбург. Там продолжить карьеру в канцелярии губернского собрания, что обеспечит рост до коллежского асессора, равнозначного есаулу в казачьих войсках и дающего право на потомственное дворянство.

Впрочем, принадлежность к дворянскому сословию он получил с рождения, как и Одарённость. Достиг класса четвёртого в магии, не ниже. Чего, к сожалению, был лишён О’Нил, зубами прогрызающий препятствия там, где перед родовитым одноклассником сами собой распахивались открытые двери.

Это была дружба, основанная на превосходстве одного и подчинении второго, снедаемого тайной завистью. Но произошло чрезвычайное. По возникшему щекотливому делу приват-доцент не мог найти никого, к кому бы обратиться.

Приёмной со строгим секрётарём титулярному советнику не полагалось. О’Нил вежливо постучал в дубовую дверь в конце коридора на самой верхотуре.

— Позволите войти, сэр?

— Конечно, Джил! И отставь всякие «сэр», иначе начну тебя звать «мистер приват».

Чиновник споро поднялся из-за стола и двинул навстречу, обнажив в улыбке крупные желтоватые зубы. Одарённости хватило, чтоб поддерживать седую шевелюру густой, цвет лица — здоровым, а вот поменять зубы не вышло. Или, может, нацеливаясь однажды занять выборную должность, он намеренно оставил недостаток внешности, бросающийся в глаза, чтоб ординары знали: депутат губернской думы — такой же, как они, не идеальный, а свою Одарённость тратит на пользу обчеству, не на косметику. Кроме брюк, советник носил ещё и жилетку цветов а-ля килт, подыгрывая национал-патриотам.

Вместе с тем, корешки большинства книг, щедро украшавших шкафы, были на русском языке. На стене висел цветной постер с изображением Торжка, увенчанный двуглавым орлом. Этим О’Коннор ясно давал понять, какой власти служит. Портрет императора напротив входа — необходимый по статусу атрибут, но картина российской столицы красовалась здесь как бы в дополнение, исключительно по желанию владельца помещения.

— Редко меня посещаешь, мой друг, — ворковал тот, возвышаясь над тщедушным гостем на полголовы. — Причём, исключительно в этой высотной стекляшке. Не хочешь как в старые добрые времена — проглотить в баре по кружке-другой бархатного эля, спеть любимую шотландскую Scots Wha Hae?

— Споём. Но всё же начну с дела. Оно неотложное и… деликатное.

Учёный выразительно осмотрелся по сторонам, примолкнув.

— Не беспокойся. Моё Дарование не позволяет заглушить подслушивающие плетения и тайные закладки, но я их почувствовал бы. Сегодня чисто.

Советник подчеркнул слово «сегодня». Значит, бдительность нужна.

— Открылся новый переход в параллельный мир! — немедленно бухнул О’Нил.

— В Тартар⁈ — цветущий вид лица чиновника немедленно сменился на бледность. — Немедля звони казакам!

— Другой. И оттуда проник человек. Поляк. Да, Вильям. Не демон. Не ящер. Такой же, как мы с тобой, обычный. И тоже ставил опыты. В Краковском университете. Дело случая, наши воздействия на мировой эфир совпали.

— У них тоже есть Польша и Краков? — О’Коннор, ещё минуту назад намеревавшийся предложить присесть и выпить чаю, совсем забыл о правилах приличия, настолько шокировало известие. Если бы его принёс не простак, хорошо знакомый с детства, чиновник решил бы, что разыгрывается глупая мистификация. — А Шотландия существует?

— Представь — да. Как часть королевства Великобритании и Северной Ирландии. Но имеет свой парламент. Даже килты там иногда носят — по праздникам, когда устраивают шествия и играют на волынках. К сожалению, мой польский гость мало слышал об их Шотландии.

— Где он?

— Сидит в лаборатории. Она у меня обширная, ассистент в отпуске, второй отпросился по болезни матушки. Никто не знает. Вильям! Если я сообщу университетскому начальству, пана Гжегожа Бженчишчикевича[1] немедленно заберут, штатная профессура всё присвоит, меня, бедного приват-доцента, отпихнут в сторону…

— Скорее всего, пришлого перехватят казаки. Чего же ты хочешь?

О’Нил приблизился вплотную и заглянул в глаза школьному товарищу снизу вверх.

— Пятьдесят тысяч рублей. На исследования и тайное содержание пана Гжегожа. Их мир похож на наш и в то же время отличается в корне! Там нет магии, Одарённых тоже нет. Я сам поверить не мог, пока не сводил его втайне к университетской рентгеновской установке. Просто шок — у поляка нет кристалла! Вообще! Только мягкие ткани. Они всего добились одной лишь техникой!

Здесь, в привычной реальности, зародыш кристалла хранил под лобовой костью даже самый распоследний ординар. Как иначе управлять амулетами?

— И столица мира у них — не Торжок? — предположил О’Коннор.

— Трудно поверить, но — нет! Вообще не сложилось мирового государства. Россия громадная, седьмая часть суши, в то же время едва заселена — меньше двух процентов мирового населения. А наша бывшая заокеанская колония, Соединённые Штаты Америки, находится в зените величия!

— Чёрт подери… Мой друг, ты хотя бы отдалённо представляешь важность своего открытия?

— Понимаю, — ответил приват-доцент. В его голосе не прозвучало ни единого звоночка торжества. Скорее — тревога от свалившейся заботы. Покатые плечи опустились совсем. — Наш мир получит огромный ресурс, гегемония русских падёт, Шотландия снова станет свободной… Не верится… Но какой ценой! Реки крови… Даже вообразить боюсь.

— Скорее русские спрячут в подвал твоего Гжегожа Бже… Бжези…

— Бженчишчикевича. Сам не сразу выговорил.

— Его. В общем, спрячут и выпотрошат все его знания. Значит, мы первые должны его укрыть.

Титулярный советник вернулся за свой стол, достал лист бумаги и ручку. Потом отодвинул от себя, решив не доверять написанному план дальнейших действий.

— Джил! Они счастливы, что овладели техниками, не требующими Дарований?

— Не сказал бы, Вильям. У них прокатились две мировых войны. Население всего-то восемь миллиардов.

— Луну освоили?

— Летали много раз. Удачно, не так, как наши. Намереваются отправиться на Марс. Их техника работает независимо от расстояния до Источника. Им вообще не нужен Источник.

— Всё на бензине?

— А также на ядерной энергии, — презрев отсутствие приглашения, Джил опустился в кресло. — Не спрашивай, что это такое. Пан Бженчишчикевич — тоже учёный, но не всезнайка. К тому же я у него не спросил.

Чиновник надолго задумался. Потеребил ручку-самописку. Зачем-то открыл и снова закрыл ящик стола. Наконец, решился.

— Для такого дела и пятьдесят, и сто тысяч — не проблема. Твоего поляка спрячем от русских. Будем работать, чтоб доступ к тому миру и его техническим секретам открылся вполне. И только нам.

Приват-доцент, вроде бы получивший то, ради чего шёл в высокое здание, сгорбился и опустил голову. Сейчас он ничуть не напоминал человека, способного изменить историю.

— Би-илли… Я боялся и надеялся одновременно, что ты не послушаешь и отдашь поляка русским. Тогда всё бы закончилось, не начавшись. Но… Мы же только что спланировали государственное преступление. Против самих основ Всемирной Российской Империи! Кошмар…

— Смеёшься? Называешь это планированием? Всего лишь первая прикидка. Добро пожаловать в революцию, дорогой Джил.

Ноздри уездного чиновника хищно раздулись. Открытие дурачка-одноклассника сулило невероятные перспективы, рядом с которыми карьера в губернской думе выглядела просто несерьёзно.

х х х

Прошло три месяца.

Если бы Гжегож Бженчишчикевич, тёртый жизнью немолодой человек, помнивший времена Войцеха Ярузельского и разгоны демонстраций «Солидарности», увидел одно из главных зданий Торжка, то ощутил бы оторопь. Словно ожил главный ужас, коим родители пугали с самого детства. Через весь фасад золотом на летнем солнце сияли три огромных литеры — К. Г. Б. Правда, означали они совсем иное: «Князь-Государь и Бояре», верховная власть всепланетной империи. Здесь, в исполинском небоскрёбе, находилась управляющая десница К. Г. Б. — Главная Канцелярия Его Императорского Величества.

Граф Виктор Сергеевич Тышкевич, получивший по результатам испытаний под Ярославлем чин штабс-ротмистра, естественно, ничего не знал об известной поляку версии КГБ СССР, как и о самом его пришествии в этот мир. Офицер уверенным шагом ступил в боковой служебный подъезд, где приложил руку к мраморной плите. Тёмный и, казалось бы, совершенно непрозрачный камень вдруг вспыхнул изнутри зелёным, подтверждая право офицера войти внутрь. Тот был в цивильном, но оба казака на проходной щёлкнули каблуками и вытянулись. На визитёров попроще детектор реагировал иначе.

Даже без магического устройства любой бы догадался: парень не прост. И точно не из ординаров. Высокий рост, благородное, но без изнеженной смазливости лицо, ухоженные усы, всё это говорило о достойном происхождении.

Прямые ноги, а не искривлённые как у наездников, свидетельствовали, что он не проводит время в седле. Тем не менее, в память о славной русской коннице звания в Девятом Отделении, где служил штабс-ротмистр, сохранялись кавалерийские. Хоть и странно смотрелись конники, способные оседлать лишь стул в канцелярском кабинете.

Знакомой дорожкой Виктор прошествовал до лифтов, затем поднялся на сорок седьмой этаж. Пока кабина ползла вверх с неизбежными заминками из-за входящих и выходящих людей, он бегло просмотрел заголовки газеты, листки которой занимали пеналы по стенкам. Как и ожидалось, больше всего писали о крушении корабля «Луна-3». Несмотря на присутствие трёх опытных пилотов на борту, обладающих Дарованием самого высокого класса — одиннадцатого или даже двенадцатого, на расстоянии трёхсот пятидесяти тысяч вёрст от Земли они не удержали контроль. Энергия, накопленная в Сосудах, начала рваться наружу, и это было последнее, о чём мастера успели сообщить связистам. Дальнейшее — очевидно. Корабль разнесло на куски, часть упала на Луну, остальные фрагменты уплыли в космическое пространство.

Стало быть, естественный спутник Земли находится за пределами сферы, где надёжно работают технологии, основанные на энергии Святого Православного Источника в Торжке. Неужто правы ординары, ратующие за немагический прогресс?

Лифт остановился.

На этаже — новый детектор и куда более серьёзная стража. Раздвижные двери, усиленные щедрым количеством плетений, наверно, выдержали бы удар осколками «Луны-3». Миновав этот кордон, Виктор преодолел последнюю линию обороны в виде строгой секретарши и вошёл, наконец, в генеральский кабинет.

В общем-то, странно было размещать в главном здании Его Императорского Величества Главной Канцелярии верхушки коллегий и отделений, тогда как сами ведомства разбросаны по всему Торжку — от Тверского конца до Кувшинного. Поэтому служившие в столице чины класса третьего и выше имели по два кабинета — здесь и ближе к подчинённым, кроме трудившихся «денно и нощно» в небоскрёбе при Государе, Совете Великих Князей и при Боярской Думе.

О том, что в ближайшее время сюда придётся наведаться, офицер знал из письма родного дядюшки, брата покойного отца. Когда целители ухитрились вернуть жизнь в пробитое ледяным копьём тело, а его несостоявшийся убийца гвардии полковник Вихирев похвалил за самоотверженность да вручил эполеты штабс-ротмистра К. Г. Б., Тышкевич получил и засургученный конверт.

«Дорогой племянник! — писал родственник. Он выводил буквы пером и не доверял новомодным пишмашинкам, украшая текст забавными „фамильными“ завитушками у букв „ять“ и „фита“. — Надеюсь, ты изрядно постарался и выдержал испытание, а я, стало быть, могу хлопотать со временем о новом твоём назначении. Хватит охранять провинциальных губернаторов в российской глубинке. Есть дело важнее. Одарённый прорицатель из окружения Князя-Государя почуял необычайно странное колебание тонкого мира. Он уверен, что нашу хранимую Богом империю ждут потрясения. Замолвлю словечко, чтоб ты оказался в гуще событий».

Мирослав Стефанович Тышкевич, возглавлявший Третье (охранное) Отделение Его Императорского Величества Главной Канцелярии, княжеский титул имел, как и боярский чин, но без приставки «Великий», полагающейся только главам двенадцати Великих Домов. Те, происходящие исключительно из коронных земель России, не только избирали Императора из своих рядов после смерти или отречения предшествующего, но и вообще влияли на политику Отечества, а также связанного с ним остального мира. Бояре, третья ветка власти, подобных полномочий не имели. Всего в Боярской Думе насчитывалось двести с чем-то мест, половина отдана иноземцам, то есть одарённой знати из-за пределов коронных земель. Этим жестом, когда оформлялась в нынешнем виде империя, новопринятым было дано понять: вы тоже получили кресла у высшего кормила власти.

— Проходи, племянник. Садись. Вымахал… Настоящий кавалергард!

Генерал Тышкевич усадил парня за невысокий столик, секретарше велел нести сюда самовар, заодно — вазочку с вареньем, пряниками и бубликами.

— Спасибо, дядя. Неловко, право.

— Неловко гусарские рейтузы через голову надевать. Предложил бы водочки шкалик, но сегодня ещё заседание при начальнике Главной Канцелярии…

— Что же, Мирослав Стефанович, запах не удалите? У вас же Дарование — не чета моему.

— Одарение-то есть, его не пропьёшь… Но водочку я уважаю. То плетенье, что против похмелья, водочку разлагает прямо в утробе. Убивает её. Она ж не виновата! — генерал коротко хохотнул. — Сейчас тебе новую безделицу представлю.

Секретарша принесла самовар с необычайной скоростью. Наверно, успела только воду налить. Конечно, он был холодный.

Тышкевич-старший уселся за тем же столиком и растопырил пальцы вокруг медных боков. В самоваре немедленно забурлила вода, как и в пристроенном сверху заварном чайничке. Умеющий наблюдать явления тонкого мира заметил бы, что пальцы окутались розоватым туманом, из которого к меди протянулись мириады тонких блестящих жилок.

— Вы ведь и человека сдюжите закипятить, — заметил штабс-ротмистр.

— Конечно! Это ж боевое плетение. Можно часового снять. Стоит себе с винтовкой. Вдруг хлоп — упал. Кровь вскипела, сосуды лопнули.

— Дядя, мы полтораста лет ни с кем не воюем!

— Что не означает возможности войны прямо завтра. Крепим боевую готовность. Моё плетение видел?

— Отчасти. Не присматривался внимательно.

— Не прибедняйся. Знаю эту сторону твоего Дарования — видеть магию, — Тышкевич наполнил стакан из холодного графина и поставил перед офицером. — Жги!

Тот сосредоточился. Поднял руки. Потом опустил.

— Не могу.

— Зря! — генеральский перст нырнул в стакан. — Тёплая! Можешь. Ведь правильно нити сплёл. Только потренируйся чуток.

— Хорошо, дядя. Вы меня только для того и зазывали — научить заменять собой угли в самоваре?

— Новые знания не помешают. Тебе. А некоторым — даже очень мешают. Бери варенье.

Он сам принялся ухаживать за племянником.

— То, что с детства в вас не люблю. Вы даже во сне — Третье Отделение. Говорите сплошь загадками.

Генерал самодовольно ухнул — лесному филину подобно.

— Знаешь же. Зря не стоит болтать даже то, что несекретное. Я сейчас тебе кое-что тайное поведаю. Слышал, небось, про новомодный американский П. И. П.?

— А должен был?

— Значит, плохо тебя учили. Перед отплытием в североамериканские губернии обязан их газетки почитать. Чтоб в курсе быть. П. И. П. — это их главная новость. Хоть, конечно, сейчас наверняка про «Луну-3» зубоскалят. Нас проклинают, знают же, что один из погибших — из Святоангельской губернии. Как, кстати, сами её зовут?

— Лос-Анджелесская, дядя. У них много чего по-своему. Ново-Йорк называют Нью-Йорком. Техас — Тиксасом. Мехико — Мексико. Всё не как у людей.

— Да. Теперь про их П. И. П., прости Господи. По-ихнему полностью называется Политехнический институт проблем… Как его? Да вот, русское название есть, официальное утверждённое, кроме английского: Политехнический институт замещения дорогостоящих атрибутов.

— Дурацкое и заумное. Ни о чём.

— А теперь коротко — начальными буквами!

— ПИЗД… — ахнув, он не договорил бранное слово до конца. — Фу! Мерзость какая. Глумление над русскими. Как такое возможно?

Генерал отхлебнул свежезаваренного чаю.

— В Ново-Йоркское отделение Императорской регистрационной палаты негодники носили бумаги на двух языках. На государственном русском и туземном английском. А вот в палате сидят такие же туземцы. Поняли, в чём подвох, поржали и шлёпнули печать с двуглавым орлом. П. И. П., мать их в дупло…

— Неуважение. Хамство. Но не более того. Регистрацию отменить, разгильдяев из палаты — на дыбу. Морально. Дядя, почему Третье Отделение заинтересовалось?

— Потому что из этого, так сказать, института повалил поток такого, что впору слать в Ново-Йорк казачий корпус. Увы, Великие Князья и слышать не желают. Мол, североамериканские губернии в Россию добровольно подались, любая экзекуция настроит их супротив Государя. Туземная знать даже 1863 годом нас попрекает. Великие Князья велели действовать тонко. Но решительно. Вот, изволь сам полюбопытствовать.

Прогулявшись к столу, генерал прихватил кожаную папку с вытесненным двуглавым орлом и подал её молодому человеку. Внутри оказались только газетные вырезки на английском, вызвавшие у Виктора усмешку. Дядя обещал «тайное». Что же за тайны такие, когда о них любой в газетах прочтёт?

Оказывается, П. И. П. успел запатентовать в Ново-Йоркской губернской управе десяток забавных изобретений. В том числе — хитроумный приборчик, именуемый транзистором, сделанный безо всякой магии из обычных минералов — кремния или германия. Причём информация устарела недели на три, судя по датам в последней газете. Столько времени понадобилось, чтоб они попали в Торжок?

— Через связистов с Дарованием я узнал новость: говорят, что уже и аппарат демонстрируют, что сделан из таких транзисторов. Поверишь ли, телеграфический агрегат передаёт сообщения безо всяких проводов! А ещё обещают телефонический аппарат, тоже без проводов. И без магии.

— Пока не вижу повода к тревоге, дядя, — штабс-ротмистр подогрел ладонями чай в чашке, не прикасаясь к её стенкам, и допил последние глотки. — Часть нашего дворянства, владеющего Дарованием, изменит специализацию. Распустят Восьмое Отделение связи. В конце концов, все эти наследственные способности к какому-то виду магии — всего лишь традиции. Каждый может переучиться.

— Разочаровываешь меня. Чтоб сказал твой отец, земля ему пухом, если бы знал, что его отпрыск мыслит столь мелко, а я, твой наставник и опекун, не научил?

— Так учите! Да, мне уже двадцать пять. Но Дарование и прочие достоинства совершенствуется до гробовой доски.

Начальник Третьего Отделения встал и неторопливо протопал к окну, обращённому к центру мегаполиса. Туда, где столбом ослепительно-белого пламени бил в небо Святой Православный Источник. Строго говоря, сам он оставался невидимым для обычного глаза. Сияли частички мельчайшей пыли, разогретые в нём до немыслимого жара, более, чем в Геенне Огненной.

На многие вёрсты вокруг городские кварталы отдавали серостью промышленного пейзажа. Там наполнялись, хранились и перевозились Сосуды, содержащие Энергию, пустые возвращались обратно. Патриарх Феофан возмущался, что сердце веры и православия превращено за последнюю сотню лет в обычную мануфактуру, только исполинского размера. Разумеется, Великие Князья и Государь хранили непреклонность: на продаже православной Энергии держались и экспорт в дальние губернии, и экономика коронных земель, также немалых — почти пятая часть суши, да и самой церкви.

Виктор стал рядом с дядюшкой, старясь прикрыть глаза от яркого бело-голубого света Источника, жалящего даже через чёрный светофильтр окна, а ночью видного за добрую сотню вёрст.

— Вот скажи, сколько стоит корец Энергии отсюда?

— Нисколько. Дарована Господом. Но затраты на заполнение Сосудов да их перевозку велики.

— Хорошо. Тот же корец, полученный из земляного масла?

Ещё один экзамен, понял штабс-ротмистр.

— Опять же. Масло даровано Господом и имеется в достаточности ниже по Волге и на Кавказе. Затратно откачивать из недр, добывать из него светлые фракции. Зато перевозить можно в любой бочке. Оттого масло вытеснило уголь на пароходах.

— Почему же оно не вытеснило православную Энергию?

— В Академии нам внушали о трёх основах: количество Энергии, мощь, точность. Без запаса Энергии ты — ничто, ординар. Мощь показывает, сколько Энергии можешь выплеснуть за секунду. А точность — как верно она приложена. Земляное масло и его светлый продукт, без сомнения, легко отдают прорву энергии. Но — тупую, разлетающуюся в стороны. Как, например, прочитать твоё плетение разогрева самовара? Лишь владея тонкой Энергией Источника. Оттого на пароходах плывёт смена обладающих Дарованием. Хотя бы класса второго. Чтоб направляли сгорание земляного масла.

— А ещё направляли сгорание бензина, — уточнил старший Тышкевич. — Так ординары именуют светлую фракцию. Теперь представь. Этот самый их дьявольский транзистор научится сам регулировать подачу бензина. Да что бензина — топлива в ракету, с которой не справились трое наших у Луны. Скажешь, чепуха, подумаешь, ещё одна группа с Дарованием сменит работу? Увы, мон шер. Так ординары все профессии заместят. А потом возьмутся за военное дело. Мы с Источником никому не будем нужны. Как и вся Российская империя остальному миру. Даже нашим коронным окраинам.

Кровь отхлынула от щёк. Наверно, это и есть предсказанное придворным прорицателем, о чём князь упоминал в мартовском письме. Виктор Сергеевич обернулся к дяде.

— Беда и вправду столь велика?

— Пока она не настигла нас. Но тучи собираются.

— Что же я могу предпринять? Всего лишь штабс-ротмистр К. Г. Б. в охране Ново-Йоркского вице-губернатора. Девятое Отделение. Скоро отплываю. К вам, дядюшка, в Третье никак не переведусь. Запрещена государева служба под началом у родственника.

— Зря хвостом крутишь. Дело важное.

— У меня же подготовка иная! Не специальная. Себя не жалеть. Грудь подставлять, дабы уберечь охраняемого. Того же песочного голема, будь он неладен.

Генерал положил тяжёлую длань на плечо племянника.

— Вот тебя поэтому и не заподозрят. Видел филёров Третьего Отделения? Серые мыши. Ты же — красавец-мужчина, фигурой в отца, лицом в матушку. Слишком приметный. Тебе инструкции подготовлены. Как себя вести. Что затевать. К кому обращаться в Ново-Йорке, ежели припечёт. Из охранников невелик рост в карьере, какое бы Дарование у тебя не обнаружилось бы. Я тебе предлагаю шанс.

Через неделю после этого разговора Виктор Сергеевич, стоя на корме отплывающей из Рижского порта скоростной паровой яхты и разглядывая чаек, в очередной раз тасовал в памяти фрагменты генеральских реплик.

Конечно, империя примет меры для сохранения статус-кво. Дядя всего лишь подсуетил возможность отличиться, отправив племянника в свите вице-губернатора к главному центру событий. А уж там как Бог даст.

У Мирослава Стефановича нюх на такие вещи. Он вообще почти никогда не ошибался.

Это совсем ещё юный Виктор усвоил с детства, когда его в лицее травили братья Потоцкие, на два года старше. Их выходки и попытка отца убедить Потоцкого-старшего урезонить своих отпрысков вылились в долгую свару. Потом, наконец, в дуэль, во время которой отец погиб. Магнат Потоцкий из боярского рода взял амулет чудовищной силы, простому графу такой не по карману. Матушка не пережила горя.

Мирослав Стефанович успел вмешаться, не дав сгинуть всей родственной ветке Тышкевичей. Испросил содействия одного из Великих князей, тот повелел остановить ссору. Сироту Виктора дядюшка, тогда ещё только восходящий к вершине власти в охранке, взял с собой и определил в Киевское высшее военное училище, оттуда — в Академию при К. Г. Б. Как выпускник, молодой человек уже к первому офицерскому званию корнета удостоился присоединить эти три заветные буквы, означавшие военную службу в отделениях Главной Канцелярии Его Императорского Величества. Казаки, штурмовики, флотские и прочий люд в погонах подобной чести не имели.

Пока учился да готовился тянуть офицерскую лямку, все попытки Потоцких прибрать к рукам графский замок Тышкевичей в Логойске и обширные имения вокруг уездного города разбились о тайное, но прочное покровительство офицеров «трёшки».

Тяжело пережив уход отца и матушки, Тышкевич буквально жилы рвал. Мечта о мести усилила желание быть первым, накопить сил, вернуться в Минскую губернию в расцвете могущества и найти повод разрушить мир, установленный более десяти лет назад рукой Великого Князя, а затем поломать жизнь Потоцким или даже отнять её.

Мечта… растаяла. Ненавистные магнаты гибли один за другим. С виду — случайно. Или на дуэлях, внешне никак не связанных между собой. Болели да умирали внезапно. Почерк Третьего Отделения, чьё вмешательство в ход событий не всплыло на поверхность. Остался лишь один из двух недорослей, третировавших юного графа в лицейские годы, тот съехал и не показывался на Минщине.

Мирослав Стефанович беспокоился лишь об одном: находясь на опасной службе, Виктор не обзавёлся семьёй, не произвёл наследников. Сгинет — с ним окончательно исчезнет ветвь Тышкевичей его брата.

Но ни русскую барышню, ни польскую паненку, с которой хотелось бы идти под венец, штабс-ротмистр не встретил. И в Америку плыл, не оставив за спиной никого, кроме дядюшки, чьё имя враги империи порой даже вслух боялись произносить.

Остатки дворца Тышкевичей в Логойске. Фото автора

[1] Имя Grzegorz Brzęczyszczykiewicz взято из фильма Jak rozpętałem drugą wojnę światową.

Глава 2

— Пшепрашам… Езус Мария… Я больше ничего не вспомню, пан! Смилуйтесь ради Христа!

Гжегож Бженчишчикевич, измождённый мужчина лет шестидесяти на вид, едва удержался, чтоб не сползти с кресла на пол. Пот катился градом, пропитав не только бельё, но и ткань жилетки.

Поляка не истязали физически, не загоняли иголки под ногти и не жгли электротоком. Но лучше бы избили, чем выворачивали душу наизнанку в полуподвальной пыточной Нью-Йорка.

Профессор Линк приоткрыл малый карманный Сосуд красного цвета и прижал к нему руку. Выглядел он свежо, ничуть не утомляясь от копания в мозгах своей жертвы.

Если бы вывезенный с Британских островов пан Гжегож обладал способностью видеть тонкий мир и созерцал себя со стороны, то заметил бы, как ото лба Линка, точнее — от таящегося в нём кристалла, брызнули разноцветные нити и опутали голову подопытного плотным коконом, причудливо сплелись, а в точках их пересечения вспыхнули и мигом погасли крошечные огоньки, скрепив плетение. Готовое, оно принялось сжиматься, проникнув под кожу, а потом и в большие полушария, в другие части мозга, вскрывая самые потаённые закоулки памяти.

В Шотландии Бженчишчикевич охотно принялся рассказывать всё, что знал о физике пространства-времени на той Земле. Но теоретическая наука сейчас мало занимала его новых друзей. Им требовались технологии.

Ещё в Абердине приват-доцент О’Нил показал газеты со свежими новостями, и прочитанное было для поляка ужасно. В этой реальности ненавистный ему «Русский мир» заполонил планету. Конечно, Торжок не стремился к контролю всего и вся. Каждая губерния сохранила автономию, выборную из местных Думу, право на туземный язык, наряду с обязательным государственным — русским. А также свою церковь, конечно же — под неусыпным оком Русской Православной.

Но при каждом губернаторе из местных непременно находился вице-губернатор, назначаемый российским Государём. Именно он, вице, имел в безраздельном подчинении казачьи части, готовые задушить крамолу, коль такая возникнет.

Исторически и за малым исключением мир лёг под ноги русских добровольно, когда стали открываться порталы в Тартар, и оттуда полезли демонические твари. Оказалось, только российские мастера, обладающие Дарованием и питающиеся Энергией от Святого Источника, были способны сразить демонов да закрыть ворота в преисподнюю. Прошло больше двухсот лет. При всей кажущейся отсталости местной техники — она ещё не вышла из эпохи пара, магические технологии рванули ввысь. Здесь нет ни телевидения, ни радиосвязи. Для ординаров, то есть рождённых без Одарённости, к услугам лишь проводной телеграф, в больших городах — телефон. В то же время в небо взмывают ракеты, на орбите Земли кружат станции наблюдения — сидящие в нихмастера зорко следят за поверхностью, ожидая новых прорывов из жуткого параллельного мира. А такие прорывы случаются, хоть и не часто.

При этом каждый старт в космос, даже ближайший, растрачивает море Энергии. Какой-нибудь Парижской губернии хватило бы на год. Но Святой Источник даёт её безостановочно. И дело охраны мира от тварей — вопрос престижа русских. Основа легитимности их империи.

Потом русские начали делиться Энергией и знаниями. По всей Земле разъехались обученные ими целители, учителя и связисты. Не было мировых войн, население перевалило за двадцать миллиардов! В том числе миллиард в российских коронных землях, включая шведские, финляндские и польские губернии, их присоедини ещё до переноса столицы из Петербурга в Торжок.

Золотой век? Ничуть не бывало, потому что тошно на душе. От несправедливости. Отчего Господь именно русским дал источник Энергии, пышно именуемый Святым Православным Источником? В родной реальности поляка тоже справедливости нет. Сотне с чем-то миллионов человек принадлежит седьмая часть суши и сорок процентов разведанных полезных ископаемых планеты, точнее, не миллионам россиян, а корпорациям вроде «Газпрома». Бог благоволит русским в любой из вселенных. За что⁈

Там они не смогли в полной мере использовать Божью милость. Здесь же удалось.

Цена — отсталость в немагических технологиях. То есть доступных каждому. А не только владеющим Дарованием.

Есть оно и у выходцев из других народов. Встречается не менее часто, чем у русских. Хоть один на сотню или две сотни человек в какой-то мере способен управлять Энергией без помощи амулетов или оберегов. С амулетом — каждый. Увы, многие Одарённые — приверженцы российской власти. Черпая Силу Святого Источника, возвышаются над земляками, пользуются преимуществами.

Приятно и очень удобно ощущать себя элитой, привилегированным одним процентом человечества.

Но таковы не все. Титулярный советник Вильям О’Коннор, выслушав историю пана Гжегожа, долго качал головой. Потом обнял его голову руками и пристально уставился — глаза в глаза.

Университетская лаборатория, где попаданец прятался как партизан Армии Людовой от карателей, подёрнулась дымкой и исчезла. Вдруг резко и отчётливо, как в 5D-кинотеатре, он почувствовал себя в детстве — впервые севшим на ровар, велосипед по-польски, как погнал, не слушая доносившиеся крики старшего брата, влетел в кусты, получив ветками по лицу, и упал, не научившись ещё держать равновесие. Потом увиденное перекрыла волна боли, перед глазами почернело.

Когда она схлынула, напротив него возвышался всё тот же титулярный советник. Несомненно, О’Коннор имел Дарование и только что беззастенчиво его применил, ввинтившись пану в мозги.

— Что ты видел?

— Детство… Велосипед… Ох, курва, больно-то как!

Говорили они по-русски. О’Коннор, как и любой государственный служащий, владел языком империи по обязанности, Бженчишчикевич изучал его в школе, в Польской Народной Республике русский входил в число главных предметов программы.

— Сожалею, мистер Бжеж… Бжин… Сожалею, пан. Я — не слишком опытный менталист. Но очевидно, что ваша память исправно хранит всё услышанное и увиденное. К нашему несчастью, в Абердине и вообще в Шотландии нет мастера нужного уровня, а англичанам мы доверяем ещё меньше, чем русским. Но у меня есть родня за океаном. Там помогут вспомнить каждое слово, прочитанное в школьном учебнике физики или химии. Восстановим ваш университетский курс. Джил! Оформишь годовой отпуск ради поездки в североамериканские губернии?

— Без содержания…

По унылому лицу бывшего одноклассника титулярный советник понял: тот хорошо помнит про свою просьбу о пятидесяти тысячах целковых и туманные обещания получить много больше благодаря пану попаданцу. Пока же не поимел ничего, кроме хлопот и тревоги. Приват-доцент был существом робким и приходил в ужас от мысли, что запустил процесс, рубящий под корень саму основу существования Российской империи. Если каждое государство получит ударные вертолёты с ракетами воздух-земля на подвеске, способными распылить в труху любого злыдня из Тартара, зачем эти охранные казачьи дивизии, содержавшиеся за счёт «туземцев»?

Эти казачьи части, где, наверно, каждый десятый с Дарованием военного толка, встревали и в конфликты вне коронных земель, разрешая их и принуждая к спокойствию. Россия — всемирный жандарм. Пусть не жестокий и не вмешивающийся без крайней нужды, но всё равно — жандарм.

— Я обеспечу тебе содержание. Не хуже университетского.

— Вильям… Но как мы провезём пана Гжегожа? Детекторы…

— Да, обычным пассажирским классом он на судно не попадёт. На теле его нет печати регистрационной палаты.

— Сделать абердинскую?

— Не выйдет. У нас там заседают такие поклонники Его Императорского Величества… Словно не шотландцы. Думаю, надо организовать рейс дирижабля.

Поляк, с трудом разбиравший английскую речь, вздрогнул при слове zeppelin.

— Пшепрашам… Я и на авиалайнерах боялся летать, панове. А на надувном пузыре… Можно ли меня вернуть домой, в Краков?

— Боюсь, это маловероятно, — осторожно заметил приват-доцент. — Вы пришли к нам благодаря редкостному стечению обстоятельств, совпали два наших эксперимента. Граница между мирами гораздо прочнее, чем у нас с Тартаром. Преодолеть её воздействием лишь с нашей стороны… Видимо — да, но только при другом уровне развития теории пространства-времени.

Поляк растерянно моргнул.

— Есть две хорошие новости, пан Гжегож, — утешил чиновник. — В нашем распоряжении есть магия, и далеко не все, обладающие Дарованием, сочувствуют российскому режиму. Она даёт дополнительный шанс. Коль закрыли порталы в Тартар, значит, физика переходов кому-то из Одарённых доступна. И вторая. Краков существует и здесь, центр Польского генерал-губернаторства и Краковской губернии. Не скажу, насколько он похож на ваш, но центр его — это замок Вавель на берегу Вислы. Я там бывал.

— Так! Вавель! Сердце Полонии!

Он даже вскочил в возбуждении.

— И ваших силах дать толчок к тому, чтоб Краковское и Варшавское генерал-губернаторства откололись от русских.

— А шотландцы — и от русских, и от англичан, — кивнул титулярный советник. — Полагаю, мы договорились вполне. О дате вылета извещу позже. Разрешите откланяться.

Он был корректен и вежлив, этот О’Коннор, чего не сказать о профессоре Линке. Янки смахивал скорее на бандита из романов о Диком Западе лет сорока, только одетого прилично, чисто выбритого, с худым и очень злым лицом. Всё больше закапываясь в глубины памяти подопытного, Линк действовал с напором и грубостью доктора Менгеле. Гжегож проклял день и час, когда согласился на ковыряние в мозгах.

Джил старался отворачиваться или вообще исчезать из подвала, где проводились экзекуции. Оставаясь наедине с Гжегожем, обещал, что скоро всё закончится. Родственники О’Коннора намерены в ближайшие дни решить вопрос с магической печатью. Поляк сойдёт за умершего американца того же возраста, чью смерть скроют от регистраторов. По крайней мере, так Гжегожа будут воспринимать детекторы на всех пропускных пунктах. Зато сможет беспрепятственно выходить в город и путешествовать, если захочет, по планете.

Неделя сменялась неделей, но ничего не менялось, профессор с остервенением продолжал охотиться за информацией в мозгах подопечного, шотландец кормил посулами, что вопрос с легализацией закроется вот-вот.

На беду попаданца, он получил не современное образование — с узкой специализацией и проверкой знаний с тестированием, сводившимся к выбору правильных ответов из предложенных, а консервативное советского образца. Коммунисты готовили людей для светлого будущего, где каждый должен был уметь разбираться во всём. Например, ремонтировать авто в гараже или электропроводку в доме, специалистов по обслуживанию вечно недоставало. Выпускник школы знал физику, математику, химию, биологию лучше, чем в наши дни — окончивший первый курс бакалавриата соответственно физического, математического, химического или биологического университета. Конечно, в реальной жизни основная масса этой информации не востребовалась и забывалась, но прочно сидела в глубинах головного мозга. И сейчас извлекалась. С кровью и мясом, по крайней мере, таковы были ощущения.

Шотландец первым рассказал, как выкачанные знания попадут в оборот. Мистер Маккенна, кузен О’Коннора, успел зарегистрировать Политехнический институт каких-то там современных проблем, присвоив ему по-американски короткое название PIP, и уже запатентовал массу изобретений, почёрпнутых из школьных учебников. Те, к слову, отпечатанные всего в нескольких экземплярах, хранились тут же, в подвале института. Линк, вытащив из памяти жертвы очередную страничку учебника, немедленно составлял плетение. Изображённое со странички проявлялось на бумаге.

К концу июля пан Бже, как его величали американцы, окончательно пал духом. В измученную голову лезли самые мрачные мысли, что, выжав его досуха, местные Одарённые просто вышвырнут беднягу на улицу как ненужную вещь. Или ликвидируют, чтоб знания не расходились по иным каналам.

Но в одночасье всё переменилось. Джил, человек довольно-таки робкого нрава, с ужасом сообщил, что скоро прибывает русская яхта, доставившая в Нью-Йорк нового вице-губернатора, с ним — целая свита, едва ли не половина её — Одарённые. Наверняка это результат ажиотажа, поднявшегося вокруг института.

Вопрос с регистрацией на имя покойника решился моментально. Пан Бже превратился в мистера Ковальски, что любопытно, тоже польского происхождения.

И больше не пришлось летать.

Линк, проводивший его и Джила на Центральный вокзал Нью-Йорка, был на редкость предупредителен. Извинялся за «некоторую» брутальность методов. Желал всяческих успехов, а главное — спрятаться получше. Похоже, он сам не знал, до какой станции куплены билеты, а в голову шотландцу не полез.

— Как же я его ненавижу… Хуже, чем русских!

За месяцы заточения, сначала в Абердине, потом в Нью-Йорке, поляк исхудал. Пальцы рук сотрясал мелкий тремор. О’Нил, устроившийся на подушках напротив, выглядел на его фоне как образец благополучия. Словно родственник, везущий неизлечимо больного члена семьи полюбоваться перед смертью красотами Большого Каньона.

— Не переживайте, мистер Ковальски. На месте нас ждут прекрасный целитель, уютное жильё, относительная свобода и отдых. Больше никаких мозгокопаний! Не все американцы такие как Линк.

— И не все русские такие как… Хотя… Местные русские мне не сделали пока ничего. Ни плохого, ни хорошего. Вот только Польшу захватили двести пятьдесят лет тому.

— В этом мире, как и в вашем, надо выбрать правильную сторону, — философски заметил шотландец. — Я всегда был на стороне законной власти. У нас говорили: пусть лучше русские и Торжок, чем англичане и Лондон. Но вот, рискнул пойти поперёк течения. И вас увлёк. Но пути назад нет, так пройдём его до конца. У меня есть отличный шотландский виски. Отметим начало пути?

х х х

Княжна Анастасия Львова выделялась на борту среди пассажиров яхты своей загадочностью, типичной для Одарённых-связистов. Конечно, выходя из транса, позволяющего ей устанавливать контакт с любыми коллегами в любой точке Земли, на её низкой орбите и даже около Луны, она возвращалась в обычный мир. Но словно какая-то её часть оставалась в медитации, в каком-то отрешённо-полупогруженном состоянии.

В глазах застыла печаль. Глубокое разочарование. В восемнадцать или двадцать так бывает, когда барышня узнаёт о неверности любимого. Здесь же произошло нечто иное. Возможно, узнанное во время службы поразило девичью душу, расстроив иллюзии молодости, а то вовсе сгубив веру в человечество.

Она была несчастна. Как и все девушки Восьмого (связного) Отделения.

Связистов боялись.

Через их сознание проходила бездна информации. Порой — совершенно конфиденциальной и даже постыдной. Не исключено, Львова впитала нечто убийственное в отношении каждого высокородного в каютах быстроходного судна. Соответственно — знала истинную цену этим людям.

Вытащить из неё эти сведения невозможно. При посвящении в связисты проводится ритуал. Лучшие мастера Троицкой Лавры Торжка накладывают столь заковыристое плетение, запрещающее выдавать сведения кому-либо, кроме адресата, что при попытке взломать произойдёт катастрофа — душу владеющего Дарованием разорвёт на куски изнутри. Даже всемогущее Третье Отделение да сама Троицкая Лавра не в состоянии преодолеть плетение, оно — как мина, не позволяющая снять себя с боевого взвода.

Львова несла предписанные четырёхчасовые вахты без скидки на великокняжеское происхождение: получив звание корнета К. Г. Б., служила на общих началах. А когда появлялась на палубе или в салоне, немедленно становилась объектом внимания офицеров. А также яблоком раздора между ними.

Один инцидент произошёл в первые же сутки после отплытия, когда яхта миновала Рижский залив и вонзилась форштевнем с серые волны Балтийского моря. Штабс-ротмистр Тышкевич, с одобрения вице-губернатора Горчакова организовавший охрану его персоны и супруги так, как это полагается сделать на североамериканской земле, шёл впереди и зорко смотрел, будто за комингсом каждого люка притаился наёмный убийца. На полшага сзади следовал Искров, теперь уже корнет К. Г. Б., пусть недворянского происхождения, но настоящий самородок, распознающий враждебные плетения по мельчайшим их признакам. Далее — сама охраняемая пара и два прапорщика в арьергарде.

У входа в салон моряк из числа команды с поклоном отворил дверь. А вот внутри всё сложилось не очень.

Командир отряда спецназа штурм-ротмистр Буранов стоял спиной ко входу и с надрывом горланил «Марш бессмертных». За полтора столетия практически без войн в боевых столкновениях участвовали только «кувалда спецназа», штурмовые роты, да императорские казаки. Иногда личная гвардия Великих Князей. Русская Императорская армия сократилась до парадных частей — в отсутствие противника. Флот усох до береговой охраны и нескольких быстроходных крейсеров, выходивших в море разве что на борьбу с пиратами. Потому штурмовики выглядели героями. Они истребляли шайки бандитов, освобождали похищенных ради выкупа, пресекали схватки между княжескими и боярскими домами, если те шли не по правилам. Соответственно, подчёркивали разность между «настоящими» вояками и парадными. В том числе — своим особо расхристанным видом. Мол, штурмовые роты для боя, а не балетных фигур строем на плацу. Гибли, надо сказать, они несколько чаще, чем другие государёвы служащие при погонах. Поэтому и разыгрывали бесшабашную лихость, замешанную на презрении к смерти.

К подволоку салона взлетел очередной куплет марша, неофициального гимна штурмовых отрядов:

Нас Дьявол покинет

И Бог отвернется,

Сломается хрупко бессильная сталь,

И время застынет,

И кто-то вернется,

Затем, чтоб найти на пороге Грааль.

Сомнительные вокальные возможности Буранова получили допинг в виде долгого взгляда прозрачных глаз княжны Львовой. Быть может, она сравнивала переданные или принятые ей депеши о выходках штурм-ротмистра с показной бравадой. Связисты умели хранить непроницаемо-печальное выражение лица, что делало без того весьма привлекательную барышню неотразимо-загадочной.

Вице-губернатор остановился с супругой под руку и терпеливо ждал. Когда пауза затянулась до неприличности, Тышкевич кашлянул.

Тщетно. Штурмовик по-прежнему сотрясал помещение воплями. В правой руке он сжимал бокал, размахивая им, отчего рубиновые капли вина брызгали на дощатый настил. Кто-то жестом подсказал офицеру, что у него за спиной начальство. Буян не отреагировал, запустив «Нас Дьявол покинет» по второму кругу. Или по третьему — неизвестно, как давно он развлекал почтенную публику своим а капелла.

Возможно, стоило ещё обождать. Но на каком-то торжественном приёме заминка в движении вице-губернатора, прямого ставленника Государя, будет воспринята как слабость и унижение. Поскольку этот выход был тренировочный, Горчаков непременно хотел бы знать, как поведёт себя начальник смены его охраны, ранее нёсший службу только в глубинке на коронных землях Империи. Нельзя оконфузиться.

Штабс-ротмистр тронул штурмовика за рукав. Тот оборвал вой, ошибочно принимаемый им за пение, и резко обернулся.

— Кто посмел⁈

— Виноват, ваше высокоблагородие. Не позволите ли пройти его сиятельству с супругой?

Боец, конечно, отступил назад и отдал честь князю, бросив пару пальцев к чёрному берету. Но глаза налились кровью.

— Думаешь, одним только «виноват» отделаешься?

Бузотёр бросил косой взгляд в сторону Львовой, убедившись: зритель, ради которого затеян спектакль, смотрит на них.

— Извольте, ваше высокоблагородие, к офицеру К. Г. Б. обращаться на «вы» и по званию. А если не уважаете мои погоны, вручённые от имени самого Государя, то просто — «ваше сиятельство господин граф».

Буранов задохнулся. Потом радостно осклабился. Такое начало обещало продолжение во втором действии, где штурмовик имел бы все шансы ещё более удивить княжну, нежели вокалом.

— Прислать секунданта?

Им наверняка станет Хвостицын, заместитель командира штурмовой роты и его закадычный друг. Он сидел за тем же столиком, около которого шумел Буранов. У Хвостицына аж глаза загорелись от предстоящего развлечения.

— После смены. Я на службе, а не ерундой страдаю, как ваше благородие, — парировал Виктор Сергеевич.

— Ты — покойник!

Вмешался Горчаков.

— Дуэль. Причинённый вред — не более чем тот, что может исправить наш целитель за сутки. С амулетами, блокирующими Одарённость. Без оружия. Я не желаю потерь до того, как схлестнёмся с настоящим врагом в Америке.

— Смертельный бой на деревянных шпагах, — ухмыльнулся штурм-ротмистр. — Что же, молокосос. Считай, тебе повезло. Но я запихну это везение тебе в глотку.

Он обернулся к Львовой.

— Сударыня! Могу я ли просить приз для победителя? Право пригласить вас на куявяк?

— Медленный, с обжиманиями? Под него я засыпаю. Предпочитаю что-то более быстрое. А призов объявлять не буду. Иначе все передерётесь, мальчики.

Она встала и грациозным шагом покинула салон. Обтягивающие бриджи и туго сидящий китель, расстёгнутый под горлом, выгодно подчеркнули её фигуру. Распущенные тёмные кудри, вопреки строевому образцу — стричь их коротко или собирать, колыхались в такт шагам.

Буранов сглотнул слюну, аж кадык дёрнулся. Вряд ли от вожделения при виде стройностей и выпуклостей девушки. Тонко и вроде бы не нарушая приличий, она высказала своё «фи» штурмовику.

Тышкевич легко угадал, что гнев отшитого бретёра обернётся на него, а не на княжну. Но поскольку та ушла, Буранов больше никаких сцен не устраивал.

Штабс-ротмистр, повинуясь жесту вице-губернатора, присел за его столик.

— Как, интересно, вы намерены действовать со штурмовым отрядом словно одна команда, Виктор Сергеич?

— Практически неразрешимая проблема. Мы с ними — лёд и пламя. Офицеры Девятого Отделения готовы отдать жизнь, лишь бы сберечь охраняемую персону. Всегда храним ясную голову и чтим Устав. Штурмовики… вообще непонятно — за что могут с жизнью расстаться. Оторвы без дисциплины. Моя задача — прикрыть вас и княгиню, пока ваше сиятельство ушлёт этих партизан на задание.

— А вы осведомлены о задании? Дядя Мирослав…

Он сделал многозначительную паузу.

— Ввёл меня в курс дела только в самых общих чертах. Если понадоблюсь вашему сиятельству, рассчитывайте на меня в активных действиях.

— Прекрасно, граф. Надеюсь, вы не посрамите честь Девятого Отделения на дуэли. Также надеюсь, что после хорошей драки наступит взаимное уважение. Тогда я смогу использовать лёд и пламя в одной упряжке.

Очевидно, Горчаков не придавал большого значения их ссоре. Седовласый, солидный, князь наверняка видел куда горшее за свою долгую жизнь.

— Да, ваше сиятельство.

На самом деле произошедшее и предстоящее не казалось нормальным. Да, на дуэлях дрались часто. В том числе — дворяне с офицерами из недворян и вообще обывателями-ординарами. Чаще не до смерти, но бывало. Только это происходило в сравнительно спокойное время. Сейчас же все плывут в Ново-Йорк, в той или иной мере зная, что в Америке предстоит нечто опасное. Фактически — они уже на боевом задании. Так зачем же ослаблять самих себя?

Когда с Искровым вернулись в каюту, убедившись, что вице-губернатор с дражайшей уже в своей, штабс-ротмистр спросил у напарника:

— Сумеешь разобрать, что там накручено в амулете блокировки?

— Не сложнее, чем плетения-ловушки на пути охраняемых персон. Хочешь — сломаю. Потом починю, когда время возвращать.

Корнет был ниже ростом, рыжий и круглолицый. Не из тех, кто составит конкуренцию на руку и сердце Львовой.

— Оставь подлости штурмовикам. Давай-ка выспимся перед делом.

Младший офицер не без грусти глянул на фляжку, наполненную в салоне коньяком, и спрятал до лучших времён. Пить в одиночку — не лучшее времяпровождение.

Наутро Виктор Сергеевич потащил его в малый носовой салон, где вероятность встречи с шумной штурмовой компанией снижалась в разы. Зато Львова присутствовала. По случаю тёплой погоды китель уступил место рубашке с открытым воротом, на шее девушки блестел золотом православный оберег.

— Ваше сиятельство! — серьёзно сказала она. — Буранов намерен атаковать в лоб. Знает тактику Девятого Отделения «человек-крепость». Рассчитывает, что вы не будете уклоняться в сторону, привыкнув заслонять собой охраняемого.

— Благодарю, сударыня. Но уместно ли…

— Уместно, — отрезала она. — Не волнуйтесь, об их намерениях узнала не на вахте. Эти самоуверенные нахалы кричат о своих планах во весь голос.

Оба не спешили на завтрак. Княжна положила изящную кисть на леер ограждения, подставив лицо ветру и солнцу. Вахты её проходили в полной темноте и тишине, максимум что доносилось — глухой стук машины через переборки. Конечно, хотелось света.

— Вдруг — хитрят? Оттого и вопят на весь пароход, а сами готовят какую-то пакость именно на уклонении.

— Пакость… — на обычно бесстрастном и грустном лице мелькнула тень необычной эмоции. Правда, Виктор Сергеевич не уловил — какой. — Я не могу, не имею права рассказать вам, что знаю о них. Сообщу только очевидное. Штурмовики не делят методы на достойные и постыдные. Хорошо всё, что приносит победу. Даже бесчестные удары. Как они говорят: мёртвый враг, ты был честен. Смеются, добыв викторию подло.

— Поэтому вам неприятны их знаки внимания? Простите, что о личном. Может — зря спросил?

— Полноте. Секрета никакого нет. Штурмовик желает быстрого и бурного романа, потому что завтра его уже ждёт смерть. Был бы идеальный любовник для отношений без обязательств, да вот — незадача. Девять из десяти уходят на пенсион не то что живые, а ещё и с неоцарапанной шкуркой. Гораздо чаще калечат друг дружку в учебных боях, чем неимоверно гордятся.

— А вы не ищете лёгкого романа.

— Я же — связист! Мне не показаны эмоции, чувства. Мы — девственницы поголовно, ибо близость с мужчиной вызывает страсть, мешает концентрации.

Он ещё не слышал подобных откровений. Каста связистов, в которой женщин едва ли не половина, считалась закрытым миром.

— Но четыре года службы в Восьмом Отделении — не слишком большой срок. Потом вернётесь к партикулярной жизни, выйдете замуж за достойного…

— Никогда.

— Почему?

— Потому что из связистки не может получиться нормальной жены. Мы слишком много знаем о тёмных сторонах жизни. Мы привыкли к замкнутости и одиночеству. А ещё женихи боятся, что мы подслушиваем мысли.

Виктор едва удержался, чтоб не отшатнуться.

— Неужели?

— Конечно. И они отчасти правы. Четыре часа вахты я напряжённо слушаю тонкий мир, из мириад голосов пытаюсь вычленить обращённый лично ко мне. Или сама ищу контакт, чтоб отправить депешу. Понимаете? Принимая текст сообщения, я читаю мысли передатчика.

— Специально обученного передатчика. Как вы.

— Теперь представьте прыщавого юношу с сильным Дарованием. Не важно — каким. Он увидел меня на приёме или на балу. Впечатлился. Ночью во время моей смены пытается вызвать в воображении мой образ и ласкает себе промежность. Воображает, что кончает в меня. Энергия Святого Источника хлещет фонтаном, сопляк увлекается и не контролирует. А я получаю всю эту грязь. Похоть льётся помойным потоком. Как поётся в балладе — «О бедной связистке замолвите слово…» А лучше вообще не вспоминайте связистку. Хотя бы во время её дежурства.

— Не слышал ни баллады, ни, право слово, подобных откровений. Даже не догадывался… С виду вы — как печальные изваяния.

— Но не каменные внутри, — княжна поправила локон. — Вот, прорвало. Но я почему-то уверена, что вы — порядочный дворянин, всё сказанное останется между нами.

Штабс-ротмистр поклонился и прикоснулся губами к её пальцам.

Завтракали они за разными столиками.

— Жаль, что штурмовой мордоворот не видел ваших любезностей, — хихикнул Искров. — Злился бы больше. А злой противник не бывает собранным.

— Зато он бывает вдвое больше. Этот по массе — так и в два с половиной раза.

— Как говорил наш тренер по русбою, большой шкаф громче падает. Доедай. Пойдём к капитану смотреть амулет. Но — жаль.

— Чего?

— Врезал бы ты ему свою короночку, прожёг насквозь. А панцирь твой любую его гадость выдержит. Я вчера осмотрел того хама. Дарование есть. Для неродовитого — так даже и ничего. Запас Энергии хороший. Но всё хаотическое. Ювелирно действовать не сумеет. Пропусти мимо первую атаку и контратакуй.

Второй за утро совет — маневрировать и уходить от атаки штурм-капитана, подумал Тышкевич. Странное совпадение.

Глава 3

Собрались на баке — на палубе, что над носовым кубриком матросов. Виктор Сергеевич огляделся, записав в память, где торчат кнехты и лежат бухты цепей. О них запросто можно споткнуться. Голый до пояса и босой, он вышел на бой в одних полотняных штанах. Амулет блокировки пристроил на груди как кулон на верёвочке.

Внушительными бицепсами-трицепсами не обладал, хоть и заметно сказалось посещение гимнастического зала. Крепкий, жилистый, подвижный. На груди и спине остался шрам от ледяного копья в огненной обёртке, убрать его магия бессильна.

Буранов явился в полной форме, затем тоже скинул верхнее исподнее, открывая любопытным взглядам мясистую груду мускулов. Не разулся, форменные чёрные штаны так и остались заправленными в высокие берцы.

Осмотрев товарища перед схваткой, Искров выдал две новости: хорошую и плохую.

— Хорошо, что плетение на амулете примитивное. Как замок на буфете с вареньем. Блокирует только мощные выбросы Энергии. Вся защита при тебе.

— И при Буранове. Что не есть хорошо. Так какая плохая?

— Светит ярко. Уверен, ты тоже видишь. Отключить нельзя, заметят многие.

Авторитет Искрова как эксперта разлетелся в дым при первой же атаке штурмовика. Тот бил руками в голову и в корпус просто с нечеловеческой силой. Такую не вместила бы даже его огромная фигура — на полголовы выше штабс-ротмистра и едва ли не вдвое шире. Буранов напоминал даже не человека — существо из Тартара, вылезшее через портал на погибель роду людскому.

Сделав вид, что от очередного хука потерял равновесие, Виктор опрокинулся назад и ушёл перекатом, использовав промежуток между кнехтом и фальшбортом — высокой стенкой борта примерно в человеческий рост.

Пока штурм-ротмистр занимал положение для следующей атаки, граф оглядел опоясывающие его плетения.

Опа-на… Тонких, накачивающих Энергию в кулаки и дающих невиданную мощь, не было ни одного. Защита — да. Целительское плетение тоже заготовлено, коль вдруг пропустит ответку. И всё. Странно.

Забив на привычку стоять как человек-крепость, что имеет смысл, лишь когда за спиной охраняемый объект, Виктор скользнул в бок. Даже пропустил лишний удар, потому что сосредоточился, рассматривая детальнее вязь энергетических нитей.

Защита беззвучно охнула, потеряв какую-то часть прочности, но главное удалось нащупать. Чтобы проверить догадку, граф сместился сажени на две, оказавшись между Бурановым и его заместителем Хвостициным, столь же звероподобным штурм-поручиком.

Противник сразу снизил напор атаки. Он был чудовищно силён. Но уже в пределе человеческих возможностей.

Оставалось подловить его в собственную ловушку.

Виктор Сергеевич начал уходить в сторону мелкими шажками, противник не препятствовал. Выждав момент, когда оказался на одной линии между графом и своим заместителем, верзила бросился на решительный приступ, явно рассчитывая тем самым и закончить бой. Прямой удар ногой, сокрушительный хук справа… Он должен был неминуемо расплющить голову соперника как гнилую дыню.

Вышло иначе. Боец, промахнувшись, провалился вперёд и не смог остановиться. Кулак с бешеной скоростью врезался в сталь фальшборта, туда же кинуло самого поединщика.

Выскользнув из-под него, штабс-ротмистр успел к моменту, когда прижатая к металлу щека громилы поползла вниз, оставляя поверх краски длинный кровавый след и лоскуты кожи.

В фальшборте проглядывало синее небо — через дырищу от кулака.

— Ваше сиятельство! Позвольте один удар дополнительно.

— Вы победили, штабс-ротмистр, — возразил князь. — Чего же более?

— В схватке участвовал ещё один.

Не дожидаясь ответа, Виктор Сергеевич снял кулон и врезал вытянутыми пальцами, бросив в них щедрую долю Энергии. Рука пробила штурм-прапорщику Хвостицыну грудную клетку. Навылет. Магическая защита лопнула как бумажная. Пальцы проткнули лёгкое, лопатку и вышли из спины.

Стоявшие рядом бойцы в чёрных беретах моментально приготовились к бою. Кто не обладал Одарённостью, активировал амулет.

— Всем — немедленно прекратить! Граф! Вы с ума сошли! — воскликнул вице-губернатор.

— Отнюдь, ваше сиятельство. Этот мерзавец подпитывал командира кинетикой, усиливая его удары. Но я воспользовался знанием, что Энергию третьего лица примитивная безделушка не блокирует. Просто расширил канал для плетения штурм-прапорщика, и этот дуболом, не контролируя выход Энергии, от души размазал Буранова по стенке. Хотели меня прибить, нарвались сами.

— К целителю его! Буранова, когда очнётся, командиров штурм-групп и всех девяточников — в мою каюту!

Князь развернулся и покинул бак, не скрывая раздражение. Дуэль с ограничениями, фактически — спортивно-дружеский мордобой, переросла в серьёзный конфликт между его охраной и основной боевой силой.

Понимая чувства начальника, Виктор Сергеевич поднял глаза и увидел через стекло капитанского мостика лицо Львовой, неподвижно глядевшей на арену ристалища как с театрального балкона. Её эмоции были запечатаны маской непроницаемости, но почему-то граф решил, что увиденное ей не понравилось. Буранова проучил правильно. А с вторым негодяем хватил лишку. Правда, до Ново-Йорка целитель его заштопает, никакая собственная магия такую дыру не залепит. Всё равно — жестоко. Получается, он ничем не лучше костоломов в беретах.

Совещание началось в обед, когда целитель прислал вахтенного матроса с запиской: штурм-ротмистра не ждать, у него множественные переломы. Шутка ли, пробил кулаком стальной лист в палец толщиной! Правая рука — в труху, на корабле не восстановится, пришлось отрезать. На другое потребуется дня три, не меньше, как и у Хвостицына. Без целительской магии можно было бы зашивать обоих в парусиновые мешки и отправлять на корм рыбам.

— Все трое отстранены, — начал Горчаков, когда его не слишком большая каюта заполнилась военными в кепи и беретах, старавшимися расположиться как можно дальше друг от друга. — Буранов и Хвостицын по выздоровлении отправятся в корабельный карцер, обратным рейсом яхта отвезёт их в Ригу для отдачи под трибунал как потерявших офицерскую честь. Буранов, кроме того, теряет служилое дворянство, наследственного не получит никогда. Конечно, если трибунал и Государь согласятся с моим мнением.

Почему-то никто в этом не усомнился. Только один из взводных штурм-корнетов испросил разрешения обратиться и задал вопрос: каковы доказательства вины Хвостицына.

— Его плетение, кроме Тышкевича, видел Искров. И ещё одно незаинтересованное лицо, пожелавшее не раскрывать своё имя.

«Львова!» — сверкнуло в голове Виктора Сергеевича. Пусть способность видеть чужую магию далеко не уникальна, почему-то хотелось, чтоб это оказалась она. Коль свидетельствовала в его пользу, то, быть может, не столь разочарована увиденной жестокостью?

Зачем ему княжна… Почему важно её расположение? Для походно-пароходного романа годится не больше, чем якорный клюз. Дружеских отношений с подобными барышнями не заводят. Замуж за заурядного графа не отдадут, да и сама честно предупредила — с ней счастливого супружества не жди…

— Штабс-ротмистр! На кону ваша карьера. Изволите ворон считать?

— Виноват. Чаек, ваше сиятельство. Мы в море.

— Не самое подходящее время дерзить и шутки шутить. Отвечайте. Как обязаны были поступить, обнаружив подлость?

— Доложить непосредственному начальнику. Вам, ваше сиятельство. Или вызвать недоноска Хвостицына на дуэль. До неизгладимых увечий или смерти.

При слове «недоносок» штурмовики взроптали, но затихли.

— А теперь слушайте все! — князь припечатал ладонью по столешнице. Он, немолодой и невысокий, очень благообразный, наверняка обладал недюжинным Дарованием, присущим Великим княжеским домам, а Горчаков был отпрыском, хоть и боковым, именно такого рода. Не исключено, его Дарование поспорило бы по мощи со всеми талантами собравшихся офицеров вместе взятыми. Хотя запросто оказалось бы вполне мирным, тот же целитель или провидец, например. О способностях начальника Тышкевич не имел сведений. — На нас возложена ответственная миссия. Я — её мозг. Но мозг бессилен без рук. А моя правая ломает пальцы левой. Штурмовики! Кто из командиров взводных отрядов имеет наибольший опыт?

— Командир первого взвода штурм-прапорщик Ерофеев, — поднялся самый возрастной из них. — Двадцать два года выслуги. Участник кампании против выползней из Тартара.

Горчаков критически осмотрел офицера.

— Отчего же только штурм-прапорщик?

Тот замялся. Потом прогудел:

— Понижен из ротмистров, вашсиятельство.

— За что?

— За дисциплину…

— То есть даже по меркам штурмовых отрядов вы — разгильдяй. Не лучше Буранова с Хвостициным. Командир второго взвода!

Тот был моложе. Чёрная форма сидела как на заказ шитая. Берет по Уставу, а не на затылке.

— Штурм-корнет Лисицин, ваше сиятельство.

— Хотя бы вы понимаете, что в Ново-Йорке дело предстоит важное? Что я должен быть уверен — вы о задании будете думать, а не о том, как задирать мою охрану по надуманному поводу, лишь бы пыль пустить перед княжной Львовой, которой ваш Буранов — до синей звезды?

— Так точно. Понимаю. Разрешите вопрос?

— Давайте.

— Коль Буранов из армии списан будет, и на яхте его не вылечат… Кто оплатит ему целительство руки?

— Он в авторитете у вас был? Хоть и зря?

— Так точно, ваше сиятельство.

— Ну так скиньтесь. Выполните задание — премию всем. А не выполните — грош цена отряду. Лучше казаков попрошу. Всё ясно? Лисицин, принимайте отряд. Назначьте командира второго взвода и себе заместителя. Не Ерофеева, вестимо. Тышкевич! От поста начальника караульной смены отстраняю. Будешь сзади топтаться. Искров — за старшего.

Граф густо покрылся пунцовым. Подчинять штабс-ротмистра корнету — унизительно. Но Горчаков прав. Заслужил. Пока что вмешательство дядюшки, пристроившего с миссией в Америку, для роста карьеры обернулась противоположностью — понижением. Но ещё не вечер.

Правда, по прибытии в Ново-Йорк с ходу реабилитироваться не удалось. Казаки оцепили квартал, где находился институт с неприличным русскому уху названием. Штурмовики ворвались внутрь, Тышкевич и Искров, видящие чужие плетения, их страховали.

И ничего. Пустые стены, пустые столы. Письменные, не лабораторные.

Граф готов был поклясться, что здесь не проводилось никаких сложных опытов. Ни с энергией, ни без. Иначе хоть что-то сохранилось бы.

Правда, магический фон всё же присутствовал, но странный и слабый.

— Чувствуешь то же, что и я? — спросил Искров. — Менталист упражнялся. Давно, несколько дней прошло. Пока мы на яхте загорали, ожидая команду фас, а дражайшее начальство думало, насупив брови, как её ловчее дать и туземцев не злить.

— Начнёшь критиковать ближайших начальников, ненароком доберёшься до Государя, — предупредил штабс-ротмистр.

х х х

Отслужив литургию, митрополит Тверской Иосиф снял торжественное облачение, сменив на чёрное, и проследовал в личные покои. С переносом столицы из Санкт-Петербурга в Торжок Тверская митрополия стала самой крупной в России по числу прихожан, пост владыки — самым почётным в Русской Православной Церкви после Патриарха Московского и Всея Руси, главы Священного Синода.

Митрополит был хром и горбат, при ходьбе опирался на посох. Конечно, при его чине и влиянии мог бы вполне справиться с телесным недугом. Но коль Господь послал испытание, ещё в отроковичестве, престало нести свой крест до конца.

Слабое тело утомилось. Если вкладывать душу и молиться с верой в сердце, а не просто исполнять обряд, как порой допускают молодые священники, особенно вдали от коронных земель, литургия отнимает массу сил и одновременно наполняет вдохновением: таинство причастия дарует чувство единения с Богом во Христе. Вместо отдыха дал знак неприметному мужчине в мирской одежде пройти за ним в келью.

Внутри келья представляла собой кабинет, вполне подошедший бы заводчику, только с большим распятием на стене и церковными книгами в шкафах. Собственно, здесь и находилось управление крупнейшим предприятием — по наполнению Сосудов Энергией из Святого Православного Источника.

— Какие новости, Фёдор? — жестом пригласил присесть на кресло и сам сел за стол, в специальное кресло, приспособленное под горбатую спину.

— Упустили их, Ваше Высокопреосвященство. Всех. Два вице-губернатора, прежний и новый, казаки, штурмовики, полиция. Люди генерал-губернатора. Никто не озаботился вовремя прикрыть этот богопротивный ПИЗ… Вам известно его гнусное полное имя.

— Вот же напасть… Прямо козни какие-то диавольские. Как говорится, у семи нянек дитя без глазу. Как сам думаешь, сын мой, отчего?

Монах, худой, с коротко стриженными светлыми волосами, развёл ладони.

— Отсюда только предполагать могу, Ваше Высокопреосвященство. Америка — это ещё Российская Империя, но категорически не Россия. Самодеятельность там куда выше почитания нашей власти — мирской и духовной. Боязнь злить туземцев у генерал-губернатора выше чаяний служить русскому престолу.

Митрополит кивнул, поглаживая длинную седую бороду, раздвоенную на конце.

— Давеча в Синод пришла эпистолия от митрополита Ново-Йоркского и Бостонского. Католики местные больше намерены слушать Ватикан, нежели наши советы. Неблагодарны грешники, Фёдор. Сколько прорывов нечисти не случалось? Двенадцать лет?

— Тринадцать, Святой Отец.

— И тот последний был в глухой Африке. Не испугались. А еслибы порождения тьмы хлынули на Лондон или Вашингтон, вспомнили бы окаянные, что защиту дадим только мы. И наш Святой Православный Источник.

— Их газеты взахлёб пишут, что благодаря чуду этого мерзкого института ординары получат нечто, готовое без нашей помощи уничтожить тварей. А ещё — перекроет любой пробой в Тартар. Называют это «новая физика пространства-времени». Еретики!

— Так-то оно так… Но, глядя на твои пылающие гневом очи, спешу остудить. Крайне прискорбно было бы выставлять Святую Православную Церковь эдаким бревном на пути мирского счастья и прогресса. Паровоз изобрели ординары, и мы за сутки всего лишь едем от Санкт-Петербурга до Москвы. Пароход, телеграф. Электрическое освещение. Грех отрицать — людям во благо и нам не мешает. А вот окаянные американцы замахнулись на основу основ. Что уже, сын мой, нетерпимо.

— На что подвигнете меня, Ваше Высокопреосвященство? На какой путь благословите?

— Пресечь. Но тайно. Чтоб о Церкви ни звука никто не услышал. Под видом мирянина действуй. Коль нужно будет пить горькую и щупать непотребных девок для сокрытия истинной твоей сути — так тому и быть, вместе отмолим. Но важно не только пресечь. Ещё и получить всё, что антихристы знают.

— Но их мощь по сравнению с вооружёнными Энергией Святого Источника…

— Ничтожна, Фёдор. Зато не зависит от Источника. А он слабнет.

— Как⁈

— Не пужайся. Раньше тоже случалось. Но вот — за месяц трижды. И не окреп до весеннего. Конечно, Энергии в нём раз в тысячу больше, чем нам удаётся собрать в Сосуды. Пока. Что день грядущий нам принесёт — одному Всевышнему ведомо.Так что оружие грешников, окажись в праведных руках, лишним не будет. Набирай кого надо из верных людей и начинай. Бог в помощь, раб божий Фёдор!

Монах вышел из кельи во взъерошенных чувствах.

Никто не знает наперёд Промысел Отца Небесного. И если Господь замыслил наслать на Святую Русь испытание, забрав свой дар в Торжке, надо достойно встретить напасть. Выжить, не утратив любви к Богу.

Фёдор, в миру — Пётр Пантелеев, начал действовать, не откладывая ни минуты. В прошлом он, становой пристав, не брезгующий мздоимством и до поры умело скрывавший свои грехи благодаря Дарованию, был схвачен с поличным и помещён в Кресты. От отчаяния и позора пытался наложить на себя руки. Исповедуясь тюремному батюшке, проявил редкое раскаяние, поведав о пережитом, когда сердце остановилось. Уверовал искренне, истово.

Слух о грешнике дошёл до Иосифа, в тот час — митрополита Санкт-Петербургского и Псковского. Побеседовав с бывшим полицейским, Его Высокопреосвященство взял заключённого на поруки и определил в монастырь. Там Пантелеев принял постриг. А после выполнял поручения деликатного свойства, к коим Святая Церковь внешне не имела никакого отношения.

Выйдя от митрополита, монах совершенно не спешил покупать билет до морского порта и мчаться за океан. Нужно зрить в корень, думал он, шагая по залитой солнцем набережной реки Тверцы. Обронил в разговоре с митрополитом про «физику пространства-времени», впрочем, сам в ней не разбираясь. А это может и быть корнем.

Ни один институт, университет или академия не в состоянии сделать столько открытий за один раз. Стало быть, кто-то нашёл небывалый источник знаний. Например, из будущего. Возможно ли это? Фёдор не знал.

Вот ещё что. Повторяющиеся трагедии с выходом существ из Тартара дали понять: пространства существуют разные. С тварями из преисподней, например. Или другие, откуда несётся Энергия Святого Источника. Может, есть и третьего типа, фонтанирующее знаниями?

Через сутки монах поднимался по ступеням здания Московского университета на Моховой. Черт лица не изменил, но на монаха не походил ничуть. Каждый встречный видел невысокого коренастого поручика с вензелями К. Г. Б. на погонах, а суровый секретарь ректора был готов поклясться, что видел отношение за подписью высокого столоначальника из Третьего Отделения, отчего приложил всяческие усилия, чтобы уважить просьбу офицера.

В результате в полное распоряжение Фёдора попал пожилой профессор физики Роман Эдуардович Колокольский, только что прочитавший лекцию: заканчивался учебный год.

Студенческая братия с шумом покинула аудиторию. Среди мужского большинства выделялась пара барышень, окинувших офицера КГБ долгими томными взглядами. Как кавалер и жених он был сочтён куда перспективнее студиозусов.

Отгородившись от мадемуазелей ширмой холодности, Фёдор сказал:

— Я к вам, господин профессор. И вот по какому вопросу. Кто занимается физикой пространства-времени?

У того аж очки подпрыгнули над переносицей — такова была гримаса удивления. Чтоб «тройка» К. Г. Б., славная одним лишь политическим сыском, интересовалась сложными физическими материями, полезными исключительно ординарам… Положительно, стряслось нечто чрезвычайное.

— Увы, голубчик. У нас — никто.

— В Московском университете?

— В коронных землях. Здесь, видите ли, умение орудовать Энергией в почёте. Физика пространства-времени — зело скучная и оторванная от практической жизни наука.

Фёдор оглядел ряды книг за спиной учёного, затем высоченную доску, снизу доверху исчёрканную мелом. Неужели замудрёные формулы, заполонившие чёрное дерево, не подходили под понятие «скучная и оторванная от жизни»?

— Не дадут ли толчка к сим занятиям известия о заокеанском П. И. П.? Что пришедшие оттуда чудесные открытия произошли именно из-за флуктуаций пространства-времени?

— Слово выучили — флуктуация… Не обижайтесь, ваше благородие. Странно слышать его из уст вашей братии.

— Прикажут — и не такое скажем. Давайте же вернёмся к П. И. П.

Профессор ответил далеко не сразу.

— Поручик! Вы не арестуете меня, если выскажу крамольную мысль о множественности миров? Не только нашем, божественном и диавольском, а и о возможности существования подобного нашему?

— Давайте сочтём это, профессор, всего лишь гипотезой, рассматриваемой отвлечённо, но не утверждением ереси. А за помощь Третьему Отделению — кто же вас арестует?

— Хорошо… — он снял пенсне и протёр белоснежным платком. — Мир наш знает три измерения — длину, ширину, высоту. Измеряются локтями, саженями и вёрстами. Далее — время.

— Секунды, минуты, часы, месяцы, годы.

— Верно, поручик. Представьте теперь существование пятого измерения, о котором не знаем и его не видим. Допустим, по шкале этого измерения в полуверсте от нас сидят такие же профессор и молодой человек, беседуют о вечном.

— Доказательств подобного, конечно, нет?

— Прямых — нет, — согласился учёный. — А вот косвенные появились с первым пробоем. Вдруг пробои — это места, где адским тварям получается преодолеть эту полуверсту и попасть из параллельного мира в наш? Больше скажу. Место, откуда берёт начало Святой Православный Источник, вовсе не у Святого Престола Господа нашего Иисуса Христа. В параллельном мире, откуда нам на благо образовался спонтанный пробой.

— По второму осмелюсь возразить. Отчего же первыми Одарёнными стали Святой Отец Василий и другие, истово верующие православные?

— Похоже, вам придётся всё же меня арестовать. Но я скажу. Первыми в резонанс с тонкими материями, излучаемыми из Источника, оказались люди, привыкшие к посту и молитве. К сосредоточению и медитации. Они и обнаружили, что могут черпать Энергию и распоряжаться ею. Позже научились наполнять ей Сосуды, амулеты, обереги. Видите ли, ничтожная часть Божественной Энергии присутствовала на Земле и раньше. Волхвы у русских, друиды у кельтов, шаманы у всяких первобытных туземцев — они накапливали её по микроскопическому зёрнышку. Источник дал людям возможность зачерпнуть сразу и много. Причём — не обладая уникальными талантами. Достаточно Одарённости среднего уровня, встречающейся не так уж и редко.

Фактически профессор подтвердил его собственную догадку… Лже-офицер не подал виду. Наоборот, боднул москвича:

— Значит, вы отрицаете божественную суть Святого Православного Источника?

— Нет-нет! — учёный отгородился руками, будто бы этот слабый барьер способен уберечь от гнева К. Г. Б. — Мы говорили о гипотетическом. Сам же я искренно верую, что Святой Православный Источник, какую бы физическую форму не имел, безусловно дарован Руси Господом, за что ему молитвы наши возносим в благодарствие.

Видя, как сдал назад собеседник, даже заговорил подобно батюшке с амвона, Фёдор больше не налегал на крамолу.

— Вижу, вы истинный подданный и патриот Российской Империи. В отличие от других учёных. Западных. Кто же там занимается пространством-временем?

— Немногие, — с облегчением ответил визави. Ему явно полегчало. Офицер Третьего Отделения — совершенно не та персона, при которой подобает упражняться в вольнодумстве. — На слуху только профессор Абердинского университета Юджин О’Нил. Он целую лабораторию организовал. Опубликовал несколько статей, обосновывая, что пробои можно организовать и из нашего пространства — чистой физикой, без плетений.

— Удалось? — Фёдор попытался сдержать сарказм.

— Конечно же — нет. Подробностей не знаю, не интересовался. Думаю, ему бы не позволили эксперимент. Вдруг навлёк бы на нас нашествие ещё более жутких тварей, рядом с которыми знакомые нам из Тартара — просто домашние котики?

Мог дерзнуть и не спрашивая одобрения, решил монах. Фанатики порой глухи к доводам здравого смысла.

— Я смогу найти его в Абердине?

— Наверняка. А вот поговорить — вряд ли. Если у вас нет Дарования некромантии. Представился он.

— Благодарю, профессор. Надеюсь, наши маленькие откровения между нами и останутся.

— Конечно, ваше благородие. А вы точно — из Третьего Отделения?

Последняя фраза испортила настроение. Хотя… У ординарных обывателей об офицерах из охранки К. Г. Б. превратное впечатление: тонкая беседа им не свойственна, сплошь держиморды да малоприметные топтуны-филёры.

Как бы то ни было, путь лежит в Абердин. Сомнительная, но ниточка.

Никаких доверенных людей Фёдор с собой не брал. Сам едва не провалился в безобидной ситуации. Каждый участник повышает шанс, что связь с Православной Церковью выйдет наружу. Лучше прихватить больше денег да заручиться письмом о поддержке в каждой митрополии. Святые отцы помогут, а подручных проще набрать на месте. За пачку ассигнаций с двуглавым орлом мать продадут. Креста на них нет.

Глава 4

Хвостицын сбежал!

Горчаков при известии об этом ЧП как-то внутренне сжался. Отпустил секретаря, принёсшего дурную весть.

Тышкевич ждал в приёмной, ожидая приказа. Или взрыва чувств. Через незакрытую дверь видел окаменевшее лицо патрона.

— Искров! Тышкевич! Ко мне.

Оба повиновались. Корнет закрыл дверь. Даже секретарю вице-губернатора не всё стоит слышать.

— Слушаем, ваше сиятельство, — отрапортовал Искров как старший по должности.

— Чёрт знает что! Охранять карцер поручалось матросам яхты. Но штурмовики оставались на ней же. Конечно, с правом увольнительной на берег. Не верю, чтоб штурм-поручик скрылся без их помощи.

— Ваше сиятельство больше не может им доверять? — аккуратно вставил граф.

— Именно! Нарушили прямой приказ. Соучаствовали в преступлении — побеге. А как я буду смотреться в глазах ново-йоркских обывателей, если даже в собственной гвардии не управился?

Охранники смолчали. Вопрос был риторический. Минуту спустя, дав Горчакову отдышаться в гневе, Виктор Сергеевич продолжил:

— Осмелюсь предложить расследование, ваше сиятельство. Не все же замешаны. Соучастников вернёте в Ригу. Невиновные пусть служат здесь.

— Я не могу привлечь полицию!

— Позвольте злоупотребить родственными связями, князь. Третье Отделение точно узнает о случившемся. Так пусть — через меня. А я попрошу помощи.

— Какой помощи? Что вы ещё надумали, штабс-ротмистр?

— Офицеры «трёшки» служат при генерал-губернаторе. И у них, как у любой ячейки охранки, наверняка найдутся амулеты правды. Я сам допрошу штурмовиков. Нас учили дознанию в случаях, когда обнаружена угроза обороняемой персоне.

Искров кивнул, подтверждая слова товарища.

Так Тышкевич получил первый и пока единственный повод связаться с подчинённым дядюшки, использовав конверт, в коем содержалось предписание способствовать подателю сего мандата во всех его начинаниях.

Тот назначил свидание в Центральном парке Манхеттена и пришёл на следующий день в штатском: в парусиновых брюках, открытой рубахе и лёгкой панаме, с неудовольствием зыркнув на штабс-ротмистра, надевшего летнюю форму К. Г. Б. с двумя белыми шнурами под погон.

— Ещё бы аксельбанты нацепили да перепоясались жёлто-чёрным кушаком, Виктор Сергеевич, — попенял тот. — Я же потому пригласил вас сюда поговорить без официоза, а не в канцелярию генерал-губернатора.

Несколько расплывшейся фигурой и мягким пушком на бороде и щеках офицер больше смахивал на туземца-обывателя. Никоим образом не агента охранного Третьего Отделения.

— Отчего же мы прячемся, Антон Петрович?

Тышкевич присел на скамью под матерчатым балдахином. Напротив них расстилалась гладь пруда, окружённого редкими парочками да мамашами с детьми, кидавшими птицам шарики хлеба. Обстановка была умиротворяющая.

— Вы же неделю в Ново-Йорке, так? Должны были уже почувствовать: Америка отторгает нас. Пока только внутренне. Хотя есть отдельные голоса вслух против Российской Империи, мол, зачем должны терпеть «оккупационное» казачье войско и притом содержать его.

— Будь возможность отправлять казаков на другой конец Земли за какие-то часы, едва только из космоса засекут прорыв, не было бы никакой нужды, — штабс-ротмистр, высказавшись о казаках, поманил мальчишку с тележкой, наполненной льдом, и купил за рубль два эскимо — себе и коллеге в штатском. — Рублики-то наши уважают.

— Уважают. Но с каждым годом всё чаще кричат: хотим свои ассигнации печатать. Аллею Мира в Атланте намерены величать Аллеей Повешенных Героев. Вот скажите, Виктор Сергеевич, как назвать тех, кто посмел «героев» вздёрнуть? Правильно — супостатами. Оккупантами. Но не покровителями, а уж нашего Государя — никак не отцом родным. История переписывается, мон ами.

Это вообще выходило за любые мыслимые и немыслимые рамки. В 1863 году князья и Государь отказались вмешаться в американскую внутреннюю заваруху. Но когда бояре от южных и северных губерний Америки, презрев собственные дрязги, просили Торжок остановить бойню, русские всё же выслали казачий корпус, усиленный боевыми магами. Те ударили сразу и по южанам, и по северянам, рассеяв, чтоб не успели объединиться против новой силы. Потом Вирджиния Хайлэнд Атланты украсилась длинным рядом виселиц, на которых покачивались на ветру полковники и генералы, строго последовательно — северянин, южанин, северянин, снова южанин… Те, кто отдавал команды убивать соотечественников. Североамериканские губернии потеряли больше ста тысяч человек, было бы куда больше, не прекрати русские их войну. Насильно. И вот, убивавшие сограждан вояки — теперь более не преступники, а «герои», дышло им в дупло…

Офицер охранки, завидев возмущение новоприбывшего в Ново-Йорк, протянул ему папиросу — успокоиться. Но Тышкевич не курил.

— Беда. Расскажите, Антон Петрович, отчего ни генерал-губернатор, ни губернатор Ново-Иорка, ни прежний вице ухом не повели, когда газеты принялись трубить о П. И. З.… о политехническом институте.

— К оправданию своему скажу, что сообщил в Торжок в Третье отделение немедля. Что же касательно наших великих начальников, то генерал-губернатор — уроженец Бостона. Хоть его род получил наследуемое боярство и заседает в Боярской Думе, американец, что с него возьмёшь… То же и ново-йоркский губернатор. Хотя последний мог бы, его семья сплошь с дарованиями, не чета простым ординарам. Ну а прежний вице, что служил до Горчакова, вообще пустое место. Досиживал до пенсиона в чаяниях лишь об одном — как к отставке получить действительного статского вместо статского. Конфуз с П. И. П. в таком раскладе ему совершенно ни к чему.

Штабс-ротмистр молниеносным движением поймал каплю, сорвавшуюся с мороженного и летевшую на наглаженные брюки.

— Выходит, здесь вообще некому разрешить проблему?

— Некому. При том, что в Ново-Йорке казаки, разные государёвы установления… У меня есть доверенные люди в самых разных кругах. А работать не с кем. Формально негодяи ничего не нарушили. Кроме разве что хулиганского названия их чёртового института. Но с подобным впору разбираться околоточному надзирателю, не охранке же.

— Антон Петрович! Признайтесь, вы считаете всё государево управление в американских губерниях…

— Неэффективным. О чём докладывал прямому начальству. Как видите, никаких видимых перемен мой мышиный писк не вызвал.

— Но прислали Горчакова. Раньше служил в Четвёртом Отделении, до отставки. Он другого склада, решительный.

— Скорее по причине, что обеспокоились из-за того злосчастного института. Систему никто менять не пытается.

Он, слишком долго проживший в американских губерниях, насквозь был пропитан скепсисом. Из внутреннего кармана извлёк амулет и отдал Тышкевичу.

— Списан по сроку службы, но работает вполне. Можете оставить у себя, штабс-ротмистр. Подзарядите. А ещё лучше — сами осваивайте плетение правды. Замечательно полезная вещь в нашем деле.

Как и большинство амулетов России, этот был выполнен из чёрного оникса. Шарик размером в копейку в железной оправе.

— Мерси. Вы, вижу, более ничего предпринимать не намерены.

— Только по прямому приказу, ибо не вижу смысла затевать бучу. Но вы, Виктор Сергеевич, моложе и решительнее. Дерзайте, коль надумаете.

— В чём же я способен проявить дерзость?

— Дам одну подсказку. В документах на институт фигурирует некто Джеймс О’Коннор, выходец из Шотландской губернии. У него был подручный, профессор-менталист Джон Линк, который куда-то уехал на второй день после прибытия вашей яхты. Я бы объявил полицейский розыск, обвинив того Линка… ну хотя бы в содомитском грехе с юными мальчиками. Не получил санкции. Ваш Горчаков, не сомневаюсь, дал бы её. Так что, как говорят англосаксы, мяч на вашей стороне, штабс-ротмистр. Моё почтение.

Распрощавшись, Виктор Сергеевич быстрым шагом направился к губернаторской резиденции, едва ли не единственному зданию на Манхэттене, над которым реял имперский жёлто-чёрный стяг. Вот местных, с вертикальными синей, белой и апельсиновой полосой, присутствовало множество. Стало быть, принадлежность к Нью-Йоркской губернии туземцы чтят много больше, чем к всемирной державе.

Идти было около получаса, извозчика он не взял. Заодно хотел обдумать идею, подброшенную офицером охранки.

Не ограничиться расследованием с опросом штурмовиков и моряков? Испросить у Горчакова карт-бланш на собственные поиски пресловутого Линка?

Можно, но… Одному в незнакомых уголках империи, с поверхностным знанием туземного языка и почти полной неосведомлённостью в местных обычаях вряд ли будет сопутствовать успех. На кого-то рассчитывать не придётся, мандат дядюшки сработает только в Ново-Йорке и Святоангельске, где есть офицеры охранки. Да и те, судя по Антону Петровичу, не горят служебным рвением. Америка — как болото, затягивает и растворяет в себе.

По пути к резиденции его несколько раз обдали дымом сверкающие лаком авто. Их было, пожалуй, больше, чем в Торжке, Питере или Москве. Судя по бензиновому смраду, в Энергии Святого Источника не нуждались. К тому же машины начали выпускать во множестве ещё до откровений института П. И. П… Американцы давно перевели стрелки на скользкий путь, желая показать: Россия нам не нужна, стало быть, она не указ.

Тышкевич купил «Нью-Йорк Таймс» и пролистал, больше обращая внимания на заголовки и фото, по-английски читал столь же плохо, как и говорил. О чём главные заботы городского обывателя, судя по газете?

Запуск судоверфи. Матч по жестокому американскому футболу между командами Нью-Йоркского и Массачусетского университета. Показ мод. Свадьба звезды синематографа. Выставка собак. И только на пятой полосе — сообщение из России. Его и Её Императорское Величество изволили посетить молебен в Успенском соборе, три строчки. Дальше — перспективы урожая зерновых в среднезападных американских губерниях, визит индийского махараджи в Бейджин… Словом, обладай пришелец из Тартара разумом вместо жестокости и прочти он американскую газету, ни в коем разе не угадал бы, где сердце этого мира.

Значит, сами американцы более не считают Торжок сердцем.

Горчаков тоже просматривал газеты, но, завидев Тышкевича, немедля велел:

— Едем!

В салоне авто Виктор Сергеевич аккуратно поделился соображениями.

— Заманчиво. Думаете, граф, я сам не задумывался? Увы. Некому поручить. Это же не допрос команды имперского судна.

— Совершенно справедливо, ваше сиятельство. Позвольте мне.

— Вы же — охранник, штабс-ротмистр! Обучены работать командой вокруг объекта, защищать его, драться. Думал привлечь вас как тонкий инструмент, если штурмовая дубина не попадёт в цель.

— Так точно. А ещё имею десятки иных навыков. Мало ли что пригодится, путешествуя с охраняемой особой. Ваше описание — это обязанности близкого круга около персоны. Девятое Отделение вправе вести сыск, выясняя, откуда грозит опасность.

— Сколько же вами закрыто успешных сыскных дел?

— Ни одного. Но боюсь, ваше сиятельство, других кандидатур вы в Ново-Йорке не подберёте.

— Без знания языка, нравов, связи, поддержки, один… Не слишком удачный выбор.

— Никак нет, ваше сиятельство, не один. Дайте мне Искрова, себе вместо нас истребуйте казаков. Кроме него, Одарённого-связиста. Денег и банковских чеков. А ещё думаю нанять местного детектива. Вот нам будет и знаток Америки, и сведущий о туземных методах сыска. Четверо. За себя постоим и много внимания не привлечём. Как только найду Линка, сразу оповещу: высылайте дирижабль.

Горчаков не проявил ни малейшего энтузиазма. Он ехал с заданием разгромить зловредный П. И. П. Оказалось — некого. Опасность вроде как рассосалась сама собой. Если и всплывут вредоносные для империи знания, то совсем не обязательно, что на Восточном побережье. Вне его зоны влияния. Стоило ли рисковать карьерой, самому объявляя дознание по всей Северной Америке? Есть, наконец, Третье Отделение. Пусть оно ищет.

Скепсис князь даже не пытался скрыть. Эти мысли читались на его лице как в открытой книге.

— Сперва разберёмся на яхте. О решении сообщу позже, — сказав это, вице-губернатор смолк. Также молчаливо вёл себя в салоне судна, наблюдая, как его телохранитель по одному вызывал штурмовиков и матросов.

Тышкевич начал с экипажа. Выяснилось: двое уснули на вахте и долго не могли быть разбужены. Какое-то сонное плетение, нехитрое, но исправно сработавшее.

— Капитан! Прошу доставить из карцера Буранова.

Тот с удивлением глянул на штабс-ротмистра, повернул голову к вице-губернатору. Князь кивнул.

Приведённый в салон человек-гора более походил на осыпавшийся холм, а не на скалу с мышцами, как он выглядел в утро схватки.

— Что же я могу знать… — он бы развёл руками, но одна была притянута цепью к обручу, охватывающему пояс, вторая, вдвое короче, оканчивалась культёй. — Невиновен. Сидел в карцере.

— Кто из штурмовиков скорее всех пришёл бы на помощь Хвостицыну?

— Мне почём знать? У них спрашивайте.

— Добром не хочешь?

Тышкевич достал амулет и мысленно прикоснулся к нему, затем перевёл взгляд на однорукого.

Магия, дремавшая внутри камня и накануне напитанная Энергией из Сосуда, развернулась как выпущенная из тисков пружина. Жёлто-серая нитка с налёту вонзилась в лоб арестанта.

— Больно… Вашу налево…

— Зато не посмеешь больше лгать. Кто, по-твоему, скорей всего бы помог бы Хвостицыну?

— Корнет Беглов и вахмистр Берендеев… — он попытался сжать зубы, но не смог противиться плетению, вскрывшему его мозг с деликатностью ледоруба. — Сашка Прохоров тоже… А-а-а… Выключай шарманку, штабс-ротмистр… Мочи нет!

— Вы забыли сказать «господин штабс-ротмистр». Или «ваше сиятельство господин граф».

— Ваше сиятельство… Христом Богом…

Виктор Сергеевич убрал амулет. Буранова отпустило. Уходя, он кинул полный ненависти взгляд. Мол, ещё ничего не кончилось. Наверняка такие же настроения у сбежавшего.

Берендеев и Беглов также покинули салон в цепях. Оба признались, что кроме них и Прохорова никто в заговоре не участвовал. Но ликовали, что штурм-прапорщик утёк, очень многие.

С вольноопределяющимся Прохоровым вышло сложнее. Сперва тот не хотел снимать амулеты. Потом выставил защиту, о которую тонкое жёлто-чёрное щупальце просто сломалось. Естественно, всё отрицал.

— Устроим очную ставку с Берендеевым и Бегловым? — разомкнул уста Горчаков.

— Можно. Для трибунала хватит. Но я ещё кое-что попробую.

Примерно разобравшись, как работает плетение амулета, граф отправил к допрашиваемому своё щупальце. Если первое летело по прямой как пуля, это начало мягко ощупывать вязь защитной магии, сначала её рабочую зону — щит от внешнего проникновения, потом основу.

Внутренний кристалл с запасом Энергии вольноопределяющегося был неплох, но уступал графскому. Был на три четверти наполнен и выглядел пульсирующим сердечком чистого огня.

Тышкевич достал оникс, украшенный красной полосой, и сжал в руке, отправив поток Энергии прямо в это сердце. Потом добавил ещё из своих запасов.

Простой и жестокий трюк, если противник не готов от него защищаться. Энергия Святого Источника, неспособная уместиться внутри кристалла у Одарённого, выплёскивается вокруг и сжигает все тонкие магические построения. Плетение ментального щита на миг приобрело необычайную силу, потом разлетелось на куски. Даже вахтенный матрос, стороживший допрашиваемых, болезненно вздрогнул, хоть и был ординаром. Прохоров вообще повалился на пол.

— Теперь отвечай. Ты усыпил охрану у карцера?

— Я…

— Ты ему принёс американскую одежду?

— Я… И Беглов.

— Кто обчистил кассу судна?

— Мы с Берендеевым. Должен же штурм-прапорщик на что-то жить в Америке…

— Вот такие запросы у этой банды, — прокомментировал Виктор Сергеевич. — Представьте, ваше сиятельство, сто двадцать тыщ — это всего лишь «на что-то жить», не роскошествуя.

Заметив, что его экзекутор отвлёкся, вольноопределяющийся прямо из положения лёжа на полу прыгнул в сторону двери, отшвырнув матроса. Граф, несколько истощённый переполнением Сосуда у Прохорова, бросил вслед самое простое плетение — воздушное лассо, охватившее ноги. Штурмовик немедленно грохнулся на палубу.

— Я его взял! — доложил Искров, выкручивая тому руки за спину.

— Если подобным образом дальше пойдёт, под карцер придётся оборудовать половину трюма, — вздохнул князь. — Тышкевич! Потолкуй ещё с штурм-корнетом Лисициным. Только не мучая. Он пока вне подозрений.

Временный начальник отряда, хоть и побледнел, услышав о допросе с амулетом, но держался стойко. Снял обереги.

— Ваше сиятельство, не затруднит ли вас задать вопросы штурм-корнету? Мне нужно кое-что проверить.

Горчаков удивлённо приподнял седеющую бровь. Это он поручал провести дознание штабс-ротмистру, а не наоборот. Но пенять не стал.

— Известно ли было вам о готовящемся побеге Хвостицына?

Тышкевич тем временем опробовал плетение, наскоро созданное на основе топорного амулетного. Этот штурмовик был ординаром. Во всяком случае, вокруг него не наблюдалось никаких выплесков Энергии.

С крайней осторожностью он прикоснулся к разуму корнета, не защищённого магией. Ощутил колебания чужих чувств. Настороженность. Неприязнь.

— Нет, ваше сиятельство, — говорил штурмовик. — Разговоры ходили о несправедливости, я их пресекал. До самого побега не знал, что троица смутьянов намерена идти до конца. Отстранил их от дежурств, хоть и служба на корабле — чистая видимость. Запретил сход на берег.

— Отчего же сразу не сообщили мне — кто зачинщик?

— Виноват… Тогда я потерял бы командование над отрядом. У нас так: командир — третий после Господа и Государя, вправе казнить и миловать. Но не жаловаться на своих вышестоящему.

Парню не нравилось происходящее. Но он был честен.

— Офицер говорит правду, — вставил Тышкевич.

— Знаю. У меня свои методы. Продолжим. Штурм-корнет, насколько вообще я могу доверять отряду? Готовы ли бойцы исполнять приказы во имя империи или все они следуют лишь своим понятиям о том, что правильно, а что греховно?

Несколько сбивчиво Лисицын рассказал об обстановке в отряде. Откровенно нездоровой. Старшие офицеры возомнили о себе невесть что. Да, готовы положить живот на алтарь Отечества, но только согласно своим, порой диковатым представлениям, чему и когда на том алтаре престало лежать. Верность Государю не ставится под сомнение. Но одновременно взращено неприятие к родовитой элите России. Почему командир отряда или командир взвода, даже с изрядной Одарённостью, если он не дворянин, стоит ниже любого дворянчика, тем более, имеющего графский, маркизский или княжеский титул? Хотя бы завалящего барона из остзейских губерний. Оттого Буранов взвился как ужаленный, когда граф Тышкевич осмелился прервать его при исполнении гимна штурмовиков. Тем паче — перед глазами Львовой. Был бы простец из недворянского сословия — молча посторонился бы, пропуская Горчакова.

— Потому что дворяне столетиями воспитываются в своём назначении служить двору, — снизошёл до объяснения князь. — Военному, пришедшему на службу из городских обывателей, селян или разночинцев, ещё предстоит проявить себя. Коль удалось — даруется служивое, потом и наследуемое дворянство.

— Так много раз говорилось. Но внемлют не все.

— Вы более доверяете бойцам из своего бывшего взвода?

— Так точно, ваше сиятельство. Их лучше знаю.

Князь замолчал, о чём-то напряжённо думая. Лисицын замер в стойке «смирно», ожидая продолжения. Наконец, прозвучала команда:

— Разделите отряд. Мне нужно всего тринадцать. Но самых верных. Над остальными назначу главным того, кто гарантирует, что ваши анархисты не разбегутся на пути в Ригу и не захватят яхту, подняв пиратский флаг, а Буранова и троицу сообщников Хвостицына не выпустят из карцера.

Отдав ещё несколько распоряжений, в том числе — готовить судно к отплытию, Горчаков покинул борт.

В автомобиле поделился подробностями решения.

— Штабс-ротмистр! Ваше предложение принимается. Начнёте поиски Линка и всех, кто имел отношение к институту П. И. П. В вашем распоряжении Искров. Кого из связистов придам, сообщу позднее. Сами выберете одного бойца-штурмовика из людей Лисицына, боевая единица не помешает. Составьте предварительную смету. В том числе, на наем одного-двух частных агентов. Желательно, из числа бывших полицейских Ново-Йорка. И да не оставит вас Господь. Но только в пределах города и губернии. Выезжать запрещаю.

Он не стал говорить, что сбежавший Хвостицын, вероятно, притаился поблизости, вынашивая план мести. Извращённое чувство солидарности и командного духа штурмовиков вполне способно подтолкнуть к мести за слом карьеры бойцов отряда.

Те из них, на кого вроде бы можно положиться, а именно малая боевая группа Лисицына — это резерв на случай, если сыскная операция перерастёт в баталию, догадался Тышкевич. Из связистов он выбрал бы Самсонова или Вологодского, оба, не занятые прослушиваем магического эфира, вполне адекватные Одарённые, обученные кое-каким боевым плетениям.

Вице-губернатор сумел удивить, представив в качестве члена сыскной группы княжну Львову. На её бесстрастном лице промелькнула редкая тень эмоции. Она торжествовала, увидев растерянность Тышкевича и Искрова.

— Но… Ваше сиятельство! Я не знаю, куда уведёт наш сыск, возможно, всё же придётся покинуть Ново-Йорк… Мне придётся обеспечивать её безопасность и думать о ней более, чем о задании! А в случае чего — отвечать и мне, и вам.

В голосе графа слышалась мольба.

Вице-губернатор во время этого монолога спокойно восседал в кабинетном кресле, предоставив Львовой самой разбираться с будущими членами команды. Она не замедлила с ответом Виктору Сергеевичу.

— Его сиятельству ничего не грозит. Он получил мой письменный отказ от его покровительства и через связного — согласие моего отца. Кто ещё будет оспаривать великокняжескую волю?

— Не оспариваю, но выражаю сомнения, сударыня, — не сдавался граф. — Не окажетесь ли вы в походе обузой?

— Например, как жертва нападения. Охотно понимаю вас. Посмотрите на мою защиту и попробуйте ударить. Только осторожно, чтоб отдача не спалила обстановку кабинета.

Да, роскошь родиться в великокняжеском доме кое-чего стоила. Барышня носила амулеты, делавшие её защищённой не хуже небольшого танка. Конечно, любую защиту можно пробить. Или истощить. Но не каждому удастся.

— Этим не исчерпываются мои таланты, ваше благородие. Правда, у меня тяжёлый характер. Но у связисток он лёгким не бывает, я вам рассказывала.

— Помню…

— Где ваше знамя, чтоб поцеловать его, вступая в отряд?

Тышкевич страдальчески глянул на князя. Во взгляде вице-губернатора читалась усмешка: теперь эта язва — ваша головная боль, штабс-ротмистр.

— Позвольте последний вопрос, ваше сиятельство, — промолвил Виктор Сергеевич. — Как я понял из распоряжений на судне, бойцами Лисицына вы замените нас с Искровым. И боевая группа будет тоже из штурмовиков. Отчего же не из казаков?

— Должны были сами догадаться, штабс-ротмистр. Что мы знали о штурмовиках до отплытия? Смелые до безумия, преданные российскому престолу, доказавшие высочайшее мастерство в самых разных передрягах… А на поверку вышло? Оттого бродят во мне сомнения и в казаках. Особенно в тех, кто долго варится в этом Ново-Йорке. Знаете ли, что многие по окончании службы не воротятся в коронные земли? Женятся на местных. Покупают дом и авто. Живут лучше, чем в донских станицах. А кто там продолжит пацанву учить верности Государю и Отечеству? Вся наша политика в заокеанских губерниях… — вице-губернатор чуть помедлил, выбирая слова, чтоб не скатиться в крамолу при подчинённых. —… требует реформ. Не всё здесь так гладко, как видится из небоскрёбов Торжка. Так пусть дочь Великого князя увидит Америку крупным планом. Чтобы Великокняжеские дома уразумели — нужны срочные меры. Дерзким из П. И. П. стоит спасибо сказать: довели до высочайшего сведения американские проблемы. По крайней мере, одну из них попробуем решить сами. Все свободны!

Тышкевич щёлкнул каблуками и выписал поворот кругом. Сделал знак Львовой следовать за ним, загадочная красотка повиновалась.

Наверно, Буранов отдал бы и вторую руку, чтоб так командовать высокородной.

Глава 5

Экс-детектив полиции Нью-Йорка Питер Сэвидж переживал не лучшие времена. Заела конкуренция. Слишком многие из отставных копов сочли, что подглядывать за неверными жёнами, искать сбежавших от родительского ока тинэйджеров, добывать доказательства для адвокатов или сопровождать трусливых клиентов в роли бодигарда — просто и прибыльно. Приватный детективный промысел стал бизнесом. Возникли компании, буквально выдавливающие одиночек с наезженной колеи.

Вынужденный переезд с Манхеттена в Бронкс, из цивильной конторки в полуподвал, тоже не способствовал поднятию имиджа. Сэвидж прибрался, заменил ломаную мебель целой и почти приличной. Поставил телефонный аппарат. Остатки денег ушли на объявления в газетах. Увы, не «Нью-Йорк Таймс» или «Нью-Йорк Ивнинг Пост», больше двух рублей за каждое потратить не мог.

К окончанию «рабочего» дня, прошедшего в созерцании упорно молчавшего телефонного аппарата, хотелось надраться. Початая бутылка кукурузного виски в ящике стола звала продолжить общение.

Но Сэвидж терпел. Уже не раз видел, как спиваются и опускаются коллеги, вышедшие в отставку до пенсиона. Если ему и предстоит такое, то не сегодня. И не завтра. Силы ещё есть. И несколько десятков рублей на последние объявления.

Уставившись на дверь, гипнотизировал её взглядом: откройся и впусти клиента. Был бы Одарённым, выучил бы заклятие призыва заказчиков, но увы — всего лишь ординар, тогда как соперники владели магией во всю.

В пять пополудни, ни минутой раньше, он нацепил широкополую шляпу, больше характерную для ковбоев из южных губерний. Снял ноги со стола, где они уютно покоились последний час. Поколебавшись, достал виски и сунул в холщовую сумку. Если выпьет дома, а не на службе, это же не предосудительно, не так ли, мистер?

У двери остановился и резко обернулся. Грёбаный телефон вдруг начал трезвонить. Уж думалось, что он неисправен.

Хотя… Можно поспорить на остатки виски в бутылке, ошиблись номером.

— Хэлло!

— Детектив Майкл Сэвидж?

Голос явно принадлежал русскому. Бывший коп не любил русских, но всегда был рад их деньгам.

— О’кей, гай. Я — Сэвидж.

— Мне рекомендовали вас. Если ваша контора находится в Бронксдейл, как сказано в объявлении, я готов приехать в течение часа.

— Вообще-то моё приёмное время окончилось…

— Извините, мистер. Придётся набрать кого-то из ваших коллег.

— Нет-нет! Жду вас, сэр! Да, Бронксдейл авеню, 16, вход около цветочного магазина, там вывеска.

Русский язык, выученный в школе с горем пополам и успешно забытый, давался с трудом. Но ради контракта Питер подписался бы к приезду клиента выучить китайский.

х х х

— Что вы видите? — спросил Тышкевич, когда перешагнул порог комнаты, титулованной «Детективное агентство Майкла Сэвиджа».

— Мужчину, ординара лет сорока пяти, брившегося не позднее чем вчера, невысокого, одутловатого. Не алкоголика, но периодически пьющего. Рано лысеющего, — добавила Львова, когда сыщик снял шляпу, поклонившись. — Из последних сил старается выглядеть прилично. Готова поспорить, на нём его единственный и последний костюм.

Вряд ли Сэвидж понял весь спич русской. Иначе на улыбающейся физиономии что-то наверняка дрогнуло бы. Те продолжали обсуждать детектива, начисто игнорируя его присутствие.

— Мне рекомендовало его Третье Отделение. Служил в отделе особо тяжких. Претендовал на инспектора, но как-то упёрся, не захотев отступиться в деле об убийстве одним из мафиози своей супруги. Тут же у него в рабочем столе обнаружили кокаин. Его, не его — разницы нет, потому что иначе никому бы в голову не пришлось делать там обыск.

— Выкинули с волчьим билетом? — бесстрастно уточнила связистка.

— Да. Без пенсии и возможности снова устроиться на государеву службу. Но я другое хотел спросить. Что вы видите в тонком мире?

— В столе несколько дешёвых амулетов, разряженных практически в ноль. Бесполезных. На нём самом — примитивный оберег от ментального нападения. Блокирует плетения правды. Слабый, присмотревшись, сломаете на раз.

— Рад, что наши оценки совпали. Будьте любезны, княжна, разъяснить ему цель визита.

— Мистер Сэвидж! Мы разыскиваем персонал института П. И. П… Конкретно — профессора Линка и всех, кто причастен к необычайным открытиям последних четырёх месяцев. У нас к ним накопилось несколько вопросов. Берётесь взять поиски на себя?

По-английски она говорила чисто. С той же холодностью, что и по-русски. Наверно, чопорная британская леди позавидовала бы тому градусу холодности.

class="book">— О’кей! Я в деле. Знаете мои тарифы?

— Я знаю наши тарифы, — слово «наши» барышня произнесла с нажимом. — Тридцать рублей в день плюс подтверждённые расходы. Возможно, если люди из П. И. П. покинули Ново-Йорк, предстоят поездки. Билеты и дополнительные путевые расходы — за наш счёт.

Слова «тарифы» и «рубли» штабс-ротмистр уловил. Понял и смысл сказанного. Не понравилось, что барышня сама принялась торговаться, а не ограничилась ролью переводчика.

— Пятьдесят в день!

— Тридцать. Или мы уходим.

— Тогда… Премия по завершении дела.

— Хорошо. Сто рублей за каждого пойманного. Фигурально выражаясь. Они — не преступники.

Львова передала Тышкевичу суть разговора. Тот видел, что оглашённые суммы для экс-полицейского весьма заманчивы. Но вдобавок снедала боязнь продешевить.

— За два дня вперёд выдам аванс. Отчитаетесь о результатах.

— А если результатов не увидим, соглашение расторгается, — добавила девушка. — И прошу вас не заглядывать в моё декольте. Я — связистка. Улавливаю мысли, персонально ко мне адресованные. И поскольку нахожусь не на связной службе, могу раскрыть их содержание. Даже самые постыдные.

Острый кадык на мясистой шее судорожно дёрнулся. Похоже, с направленностью его устремлений, не ограничившихся ассигнациями с имперским орлом, корнет попала ровно в яблочко.

Сыщик бросил очередное «о’кей», протянув руку за купюрами. Но офицер предварительно заставил его расписаться в ведомости. И лишь затем на американца пролился шестидесятирублёвый золотой дождь.

Он примчался к губернаторской канцелярии уже на следующий день. Долго объяснял казакам на входе, что имеет дело к штабс-ротмистру Тышкевичу. Наконец, прорвался внутрь. Поскольку Львова отсутствовала, объяснял на пальцах, мешая английские и русские слова. Говорил отрывисто, предельно просто.

— Маккенна О’Коннор. Торговец оружием.

— Знаю. На него был зарегистрирован П. И. П. Уже допрошен. Никакого отношения к работе института не имел.

— Я разузнал. К нему приезжал родственник. Из Шотландии.

— Кто?

— Титулярный советник Вильям О’Коннор из Абердина. Он был здесь около пяти месяцев. Как раз, когда в газетах сообщалось об открытиях. Исчез. Также исчез профессор Линк. Когда вы приплыли в Нью-Йорк.

Джон Линк! О нём предупреждал офицер из охранки. Впрочем, не шевельнув и пальцем, чтоб его найти.

— Весь институт был: О’Коннор, Линк и третий. Его видели мельком. Немолодой. Больной.

Похоже, Майкл в мятых штанах, лучше подходящих ему, нежели полицейская форма, за неполные сутки узнал больше, чем все русские за четыре дня в Ново-Йорке.

— Что дальше?

Дальше был языковой барьер. Делать нечего, Виктор Сергеевич бросился на поиски Львовой. И оказался вынужден прождать целый час: находясь в губернаторской резиденции, она по-прежнему несла вахты связи и отдыхала положенные после дежурства часы.

— Знаете старую шутку, штабс-ротмистр? — проворковала она сонным голосом, на ходу потягивая кофий из маленького костяного стаканчика. — Подходит к курятнику лисица и начинает кудахтать, словно курица, желающая случки. На плетень взлетает петух в ожидании любовных утех. Лиса — цап его и унесла лисятам. Те едят, а она приговаривает: как полезно знать иностранные языки.

— Вам известны…

— Шесть в совершенстве. И несколько с пятого на десятое. Не может же связистка отказать в приёме депеши из-за незнания языка. Показывайте, что откопал наш туземный самородок.

При виде Львовой сыщик расслабился и начал трещать, в подробностях рассказывая о своих открытиях.

Пересказав Тышкевичу основное, княжна вдруг заметила:

— Американцы лгут об изобретениях. Если Сэвидж прав, шотландец и этот Линк только выкачивали откуда-то сведения. Ни сил, ни больших денег у них не имелось. Создать аппараты по беспроволочной телеграфии или телефонии… Не слишком разбираюсь, но, думаю, нужны какие-то специалисты, оборудование, материалы… Наш сыщик уверяет, что троица вела уединённый образ существования. Каких-то контрактов на передачу изобретений он не обнаружил. Только патенты-лицензии.

— Спасибо, сударыня. Стало быть, это чистой воды реклама. Поиск финансистов, готовых к ассигнованиям в немагические технологии, коль Маккенна О’Коннор не взялся оплачивать опыты и производство. А как только обнаружили, что привлекли внимание не только акционеров, но и Торжка, сбежали, не дожидаясь неудобных вопросов. Только — куда?

Львова чуть наклонила голову набок.

— Майкл уверен, что Маккенна выложил ему далеко не всё. Предлагает допросить жёсткими методами.

— Как штурмовиков на яхте? Но этот делец — не преступник. Хоть и покрывает, наверно, опасных для империи людей. Анастасия! — он впервые назвал княжну по имени. — Там же на яхте я попробовал своё плетение. Деликатное. Оно дало почувствовать, говорит ли человек правду. Почти незаметное.

— У меня нет активных плетений. Зато по чувствительности готова с вами состязаться. Берите Искрова и едем, — она вдруг одёрнула себя, посмотрев на часы. — Простите. Не сразу вспомнила, что ординары живут по распорядку. Уже вечер, а мы — не полицейские следователи, чтобы вламываться в дом и потрошить мозги.

— Да. Завтра с утра. В конторе этого Маккенны, — согласился Тышкевич.

Сэвидж удалился с гордо поднятой головой. Он теперь был уверен, что шестьдесят рублей — не последние деньги с этого контракта. Жизнь налаживается. Пусть благодаря грёбаным русским, но налаживается.

Его мысли были очевидны для обоих Одарённых.

— Прибил бы, — вздохнул граф. — Но не сейчас. Пусть приносит пользу.

х х х

Дирижабли до сих пор оставались самым скоростным видом транспорта, хоть против ветра, бывало, плелись медленнее поездов. Зато непрерывно, без долгих стоянок на заправку водой и углём.

Воздухоплавание возникло в России за счёт несложного плетения, позволявшего делать наполнявший оболочку воздух невесомым. Потом открыли другое, позволяющее выделять природный лёгкий газ, бесцветный и негорючий. Если его вдохнуть, человек с минуту говорил комическим голосом.

С распространением аэростатного газа гелия дирижабли принялись строить везде и много. Особенно, когда появились бензиновые моторы. К сожалению, билет на дирижабль стоил дорого: огромная надувная махина брала в гондолу столько же пассажиров, сколько единственный вагон поезда, поэтому окупалась медленно.

Монах Фёдор, щедро снабжённый чеками Тверской митрополии, мог позволить себе полёт до Абердина с пересадкой в Лондоне. И когда в Ново-Йорке наступила ночь после рапорта частного сыщика о хозяевах зловредного института, агент церкви спустился с причальной мачты в Шотландии.

Возница доставил его в университет, где хитрец предстал перед деканом физфака в образе инспектора Императорской инспекции университетов, институтов, реальных училищ и школ в чине надворного советника. Более того, шотландец был готов поклясться, что вчера видел циркуляр о ревизии вверенного ему факультета от Коллегии образования и общественного призрения.

Столичный гость сразу начал с претензий. Над зданием факультета не трепыхался имперский чёрно-жёлтый стяг, отчего декан схватился за голову — знали же, что приедет, почему не вывесили заранее, можно ведь снять потом… Хуже того, таблички на дверях были на английском, студиозусы и профессура общались только на английском и изумлённо таращились на чиновника из Торжка, обращавшегося к ним на государственном имперском языке.

Узурпировав место декана в его кабинете, русский велел привести и выстроить перед его очами всех наличествующих профессоров, доцентов и приват-доцентов. Хмуро осмотрел нестройную шеренгу провинциальных светочей науки. Задал несколько вопросов, создав впечатление, что не знает, к чему прицепиться. Потом спросил профессор О’Нила.

— Так преставились они, господин надворный советник.

— Можно проще: ваше сиятельство.

— Да, ваше сиятельство, — покорно согласился декан.

— О нём в Коллегии был разговор… Его книги, записи, дневники?

— Сын его унаследовал. Джил О’Нил. Трудился у нас приват-доцентом. Звёзд с неба не хватал. Взял двух ассистентов, воспроизвёл опыты отца… Без всякого успеха, ваше сиятельство. Особыми талантами не наделён.

— Трудился? Или трудится?

Декан выпроводил всех из кабинета, подошёл ближе и зашептал:

— Уехал. Сколько-то месяцев назад. С товарищем своим, говорят. Перед этим сидел в лаборатории днями безвылазно. Даже лаборанта не пустил.

— О нём я тоже слышал, — соврал монах. — Уехал в Ново-Йорк?

— Не могу знать. Скрытный он был.

Понимая, что здесь больше ничего не добьётся, Фёдор нашёл одного из пары помощников приват-доцента и выслушал пространную лекцию о физике пространства-времени. Куда более подробную, чем в Москве. Если бы декан услышал, пришёл бы в изумление. Ассистент был счастлив, как и все непризнанные, обрести свободные уши и загрузить их массой соображений об интересующем его, учёного, предмете. Но вряд ли занятном для других. «Сиятельство» слушало его откровения на английском, сдобренном шотландским диалектом, и задавало вопросы на том же языке!

Одним из особенных плетений Православной Церкви было наделявшее владением иностранными языками. Батюшка не вправе обидеть грешника, отказавшись принять исповедь и отпустить грехи…

— Думаю, он укрывал кого-то. Когда мистер О’Нил уехал, и мы вскрыли лабораторию, там обнаружился соломенный тюфяк. Кто-то спал на нём. Не сам же приват-доцент, у него вполне благопристойная квартира в пятистах шагах от университета.

— Он жил один или с кем-то?

Увы, надежда узнать что-то у жены или иной родни тут же растаяла.

— Один. Нелюдимый и… какой-то неприспособленный. Маленького росту, робкий. Женщины таких не любят.

Сам ассистент, худосочный и с толстыми стёклами очков, закрывавших добрую часть физиономии, тоже не смотрелся мастером-покорителем женских сердец.

В квартире, открытой всего лишь с помощью длинного гвоздя, Фёдор не обнаружил ничего примечательного или способного навести на след. Забрал только толстую тетрадь, плотно исписанную формулами от корки до корки, причём последняя дата примерно соответствовала времени исчезновения, да фотопортрет приват-доцента, через чело которого тянулось невидимое, но очевидное слово «неудачник» — на русском, английском или любом другом языке.

Но пока не прослеживалось никакой связи между О’Нилом и богопротивным заведением в Ново-Йорке. Конечно, можно лететь через океан, предъявлять фото шотландца, страдая сомнением, не идёт ли по ложному следу.

Монах присел на истёртую кушетку, наверняка неновую ещё при жизни отца-профессора, и задумался.

Ещё один человек. Которого приват-доцент прятал. В розыске? Без регистрации в установлениях Российской империи? В диковатых джунглях Индостана или в горах Киргизии — возможно, но в Британии… В любом случае появление незнакомца связано с отъездом шотландца. Но по железной дороге не уехать, не проходя детектора личности. Тем более, не сесть на корабль.

А что если…

Он резко встал с дивана. Точно! При посадке на дирижабль почему-то проверки нет. Видно кто-то решил, что по воздуху летают только богатые добропорядочные персоны.

Не теряя времени, брат Фёдор нагрянул на воздухоплавательную станцию. И хотя здесь дежурил персонал, видевший русского утром по прибытии, никто, конечно, не признал того пассажира в самодовольном господине из Коллегии воздушных сообщений. Чиновник улыбался, но неискренне, злорадно, отыскивая новые и новые грехи у подчинённых.

Сменный начальник едва на колени не рухнул от взбучки, что не знаком с циркуляром, предписывающим проверку улетающих на детекторе, правда — в ближайшем будущем. Нашлись и другие огрехи, как-то отсутствие портрета Его Императорского Величества в положенных местах. Указатели прохода на посадку висели только на английском языке, но не государственном. А когда в кассе обнаружилась газета «Абердин Ивнинг Стар» с фоторепортажем о парадном выходе Её Императорского Величества, и в ней завёрнутая жирная рыба, по помещению воздухоплавательной станции потянуло декабрьским морозом!

Уже через полчаса все кассиры, дежурившие в кассе последние полгода, стояли по стойке «смирно», прямотой спины напоминая кавалергардов, а цветом лица — представившихся.

Боязнь новой грозы с раскатами грома и молнии подстегнула память лучше любого магического амулета.

— Помню его, ваше высокоблагородие… — проблеял один из кассиров. — Он был с титулярным советником из городской управы. И кто-то третий…

— Куда они улетели?

Вопрос был задан тихо, но с интонацией: не вспомнишь — выбирай краску для оградки.

— Так в Нью-Йорк, ваше высокоблагородие… Оне же отдельный цепеллин заказали. Нет прямых рейсов в Нью-Йорк, ваше высокоблагородие… Титулярный советник изволили платить.

Вот! Круг замкнулся. Совпадением это быть не могло. Чудеса за океаном связаны с какой-то чертовщиной из пространства-времени. О’Нил, с виду — полное ничтожество, сумел получить знания из грядущего! И умыкнул их, наивно полагая спрятаться от всевидящего ока Святой Православной Церкви. Теперь только вопрос времени догнать их и изобличить.

Улетая, Фёдор абсолютно не опасался, что абердинские станционные служащие запросят Торжок или хотя бы какой-то Лондон — что же за инспекция была такая. Напуганы вусмерть. Только радоваться будут, что наверху забыли о наказании. Рыба, завёрнутая в газету с императрицей, это практически государственная измена!

По той же причине всегда вёл себя столь же самоуверенно в других инстанциях, подражая хамовато-напористой манере столичных чинуш. А даже если выяснится вдруг, что к ним наведывался самозванец, к церкви не ведёт ни одна ниточка.

Глава 6

После пересадки в Мемфисе, с довольно долгим вынужденным ожиданием, шотландец и попаданец из Третьей Речи Посполитой сели, наконец, в вагон, следующий в Монтеррей.

— В моём мире это два разных государства — США и Мексика, — сообщил пан Бженчишчикевич, отныне по документам — мистер Ковальски. Монтеррей находится уже в Мексике и у нас считается Северной, а не Центральной Америкой.

Между собой, находясь в купе вдвоём, они чаще общались на русском. Поляк усиленно учил английский, но по мере удаления на юг британская версия О’Нила всё меньше помогала в общении с местными. Те говорили, словно нехотя пережёвывая слова и проглатывая половину звуков. Вдобавок вставляли испанские, шотландцу совершенно неизвестные. Родившийся в этой реальности абердинский приват-доцент чувствовал себя здесь практически столь же чужим, как и попаданец из другой вселенной.

Линк и О’Коннор двигались к другой точке маршрута независимо. Те сочли, что компания из четверых будет менее приметна, чем две пары. Но профессор из Нью-Йорка лучше других знал Америку. Точнее — единственный, который вообще в ней ориентировался. И как бы Бженчишчикевич не радовался его отсутствию, памятуя о ментальных пытках, сейчас предпочёл бы видеть садиста-мозголома рядом. Тем более, в дороге тот вряд ли практиковал бы свои жестокие методы.

— Джил! Нужны ли мы им? Линк выкачал из меня чрезвычайно много. Если останемся в деле, нас нужно брать в долю и что-то платить. Порой опасаюсь, не тупик ли нас ждёт в Монтеррее. Представь, приедем, адреса такого нет, деньги кончились…

— Даже думать о подобном не стоит, — успокаивал его шотландский учёный. — Поверь, в твоей голове ещё очень много знаний. Ты же читал газеты, смотрел кино… И это ваше домашнее кино.

— Телевизор, — подсказал попаданец.

— Вот. Там ещё море социальной информации. И специальной, надо её только систематизировать. В том числе — научной. Ты же хочешь вернуться домой?

— Хочу. Но надежду потерял. Всё же давай представим: мы в Монтеррее одни. Нас никто не ждёт. Никому не нужны. Ты ещё говорил, что институтом и нами заинтересовались русские власти.

— Да. Потому так спешно уехали из Нью-Йорка.

— Но если дела пойдут совсем плохо, мне, наверно, последнее что останется — сдаться им.

О’Нил оторвался от созерцания уныло-однообразных пейзажей, мелькавших за окном купе, и с сожалением глянул на попутчика.

— Хочешь, чтоб школьные учебники выкачали из тебя вторично? Учти, русские не славятся деликатностью. Линк покажется тебе нежным доктором рядом с их экзекуторами. Видел казаков в Нью-Йорке? На лошадях, машин не признают. Даже летом в своих странных косматых шапках. Дикари! И возводят дикарство в культ.

— Но запускают космические ракеты. Джил! Я не понимаю этот мир.

Он действительно был иной. А мир американского юга не замедлил показать компаньонам ещё одну свою сторону. Не самую приятную. Поезд затормозил и остановился до станции. В окне показались всадники в широкополых шляпах. Точно не казаки.

Дверь купе распахнулась под жалобный треск ломаемого внутреннего запора. На пороге вырос заросший лицом детина в ковбойской шляпе. Нижнюю часть лица укрыла чёрная маска — под цвет тёмно-коричневой кожи между маской и шляпой. Тёмно-карие глаза угрожающе налились красным.

Слово «ограбление», robbery, он бросил как невнятное «рбери», и если бы не здоровенный «кольт» в руке, путники вряд ли бы догадались, что от них хотят.

А хотел он все наличные деньги, часы, амулеты. Обручальные кольца и золотые запонки, причём отсутствие золота здорово огорчило обладателя револьвера, он выразительно щёлкнул курком. Убедившись, что угроза не прибавила богатства, злобно выругался и вышел.

О’Нил лишился пары амулетов с простыми бытовыми плетениями, доступных для управления даже ординаром, у Ковальски вообще при себе не было ничего ценного, кроме часов со странной для местного глаза надписью Sochi 2014 и пятью олимпийскими кольцами.

А ещё — никакого оружия. Да и будь у них по пистолету, осмелились бы дать отпор довольно многочисленной банде? Вряд ли.

С коридора донеслись женские крики, затем грубый мужской голос. Прогремел выстрел, крики усилились, оборвавшись после следующего выстрела.

— Мы ещё ничего отделались, даже легко, — попытался блеснуть оптимизмом шотландец.

— Лучше скажи, что мы будем жрать всю дорогу до Монтеррея! — взвыл поляк. — Ни копейки не осталось… Пся крев!

— Успокойся. Пятьдесят рублей у меня рассованы под стельками ботинок. Мы — предусмотрительный народ.

— А мы — народ, в стране которого не останавливают и не грабят поезда.

— Ты прав. Америка — не лучшая часть этого мира.

Наконец, поезд тронулся. По вагону неслись стенания и проклятия. Судя по всему, грабители кого-то подстрелили. О’Нил и Ковальски сочли за лучшее не вмешиваться.

Шотландец, совсем не перенявший отваги легендарных предков-горцев, старался скрыть чувства, когда смотрел на попутчика. Тот не просто боялся. Он с каждым днём всё глубже опускался в пучину уныния.

А ведь Бже ещё многого не знал.

По мнению Линка, они собрали вершки его воспоминаний. То, что было когда-то неплохо заучено или усвоено. Мозголом был уверен в возможности выкачать каждую кроху сведений, например, содержание газетного листа, если попаданец хоть раз мазнул по нему взглядом лет двадцать назад. Это требовало способностей, многократно превышающих его собственные.

О’Коннор разделял мнение профессора. О’Нилу шепнул наедине, что столь глубокое копание в разуме поляка, видимо, будет ещё мучительнее. Или даже приведёт к распаду личности.

В общем, человек с непроизносимой фамилией Бженчишчикевич едет на заклание. Из-за чего учёному было крайне неловко рядом с ним, неприязнь от проявлений трусости умножалась на отвращение, что везёт доверившегося ему на погибель.

Но разве что-то поменяешь? Зашли слишком далеко. Маккенна, узнав, что в молодые годы пан Бже проходил военную подготовку и изучал российский автомобиль со странным названием ЗиЛ-131, пришёл в немыслимый ажиотаж. Ещё бы, машина лет на пятьдесят опережала местные. Поляк, хоть и не был прилежным на занятиях по автоделу, видел чертежи грузовика, слышал лекции по его устройству и ремонту. Если эти знания извлечь и воспроизвести авто в Америке, можно озолотиться! ЗиЛ-131 станет техническим шедевром. Конечно, назовут его иначе.

О’Нил прекрасно отдавал себе отчёт, что люди, с которыми связался Маккенна, не отступятся. Слишком большой светит куш. Обратной дороги нет. Если признаться жертве мозгоправства, что его ждёт в Монтеррее, и тот сбежит, кара последует очень скоро.

Как сказал титулярный советник, добро пожаловать в революцию, а бескровных революций история не знала. Так пусть это будет не его, О’Нила, кровь…

х х х

В оружейную мастерскую Маккенны Сэвидж настоятельно рекомендовал прибыть не с самого утра. Часов так в одиннадцать. Чтоб шотландец выпил кофе, разобрался с делами, чуть расслабился… Да и он, Сэвидж, должен с утра провернуть кое-какое дельце, о котором обещал рассказать позже.

Бьющий копытом от нетерпения штабс-ротмистр в сопровождении Искрова и Львовой прибыл в половине одиннадцатого. Сыщик явился с опозданием и застал в кабинете Маккенны сцену, явно предшествовавшую допросу с пристрастием. А возможно — и с насилием. Тышкевич извлёк Сосуд, сжимая в пятерне, Львова хмурилась, корнет отступил на второй план, приготовившись выступить в резерве атаки. Не обладая никакими магическими талантами, Сэвидж с уверенностью мог сказать: воздух в невидимом ему диапазоне сверкает магией как рождественская ёлка, фабрикант активировал защитные обереги, граф приготовился взламывать его редуты.

— Позвольте мне один вопрос, ваше сиятельство, — не дожидаясь ответа, сыщик кинулся в бой: — Мистер, О’Коннор, вам хорошо известно, в каком направлении двинулись ваш кузен и профессор Линк. А также мистер О’Нил, сопровождающий польского всезнайку. Не будете ли вы столь любезны поделиться с нами этими знаниями?

И хотя он в оба смотрел на предпринимателя, краем глаза уловил: русские офицеры не получили подобной информации и сейчас натянули притворно-безразличные маски, скрывая удивление.

— Я рассказал этим господам всё, что имел намерение довести до сведения. Послал за адвокатом. Больше ничего не скажу, — упёрся Маккенна.

— Как видите, мы сами узнаём то, чем вы не хотите с нами делится, — Сэвидж, будь он один, предпочёл бы развалиться в кресле и вытащить сигарету, демонстрируя спокойствие. Но поскольку шотландец и русские торчали столбами во весь рост, остался на ногах. — Просим всего лишь о любезности: немного сократить наши поиски. Поскольку, как вам объяснили мои коллеги, речь идёт о подозрении в подготовке государственного преступления исключительной тяжести, мои русские друзья вправе применить проникновение в вашу память. И даже если защита какое-то время продержится, сами понимаете… Вы же в курсе, Линк знал плетение, позволявшее переносить картинки воспоминаний обследуемого прямо на бумажный лист. Я попрошу штабс-ротмистра сделать фривольную картинку. Вашу секретаршу из приёмной… а она очаровательна, у вас прекрасный вкус… В общем, картинку с ней в голом виде — из ваших воспоминаний. Уверен, миссис О’Коннор также оценит ваши предпочтения.

— Вы не посмеете… Существует закон!

— Законов много, мистер О’Коннор. Например, дозволяющих чрезвычайные меры, коль речь зашла о безопасности империи. Или гарантирующие успех в суде для миссис О’Коннор, если она, превратно истолковав ваши запечатлённые на бумаге воспоминания, вздумает развестись и оставить вас без единого рубля в кармане.

— Это подло! Цинично! Низко! Вы, американцы, не сохранили ни грамма благородства…

— Из килограммов, оставленных при британском владычестве, — перебил Сэвидж. — Ваше сиятельство, будьте любезны во время испытания первыми вызвать его воспоминания об утехах с секретаршей. А я ещё раз навещу миссис О’Коннор.

— Ты был у меня дома! — взвыл шотландец. — Да я тебя…

— Вы не в том положении, чтобы угрожать, — вклинился, наконец, Тышкевич. — Как видите, мы даже без применения Дарования узнали достаточно много. Оснований получить ордер на ваш арест более чем хватает.

Львова перевела на английский, хоть было очевидно — фабрикант отлично понял по-русски, и добавила:

— Он активировал амулет с зовом о помощи.

— То есть жертв его упрямства будет много, — заключил штабс-ротмистр.

Неожиданно Маккенна кинулся к выходу. Он был дородным мужчиной ростом с Сэвиджа, но массой превосходил едва ли не вдвое, поэтому просто снёс сыщика по пути. Потом приложился головой к дверному косяку, когда ноги заплелись от брошенного вдогонку плетения. Сполз на пол и затих.

Граф перевернул шотландца на спину, несколько раз врезал по щекам — бесполезно. Попробовал нащупать пульс на шее — с тем же результатом.

— Кто его стреножил?

— Я — признался Искров. — Амулетом. Кто же знал…

— Действительно, кто же мог догадаться, что в узком помещении разогнавшийся во весь опор боров может себе что-то повредить? Федя, ты хоть иногда думаешь головой?

Тот повесил упомянутую голову и ничего не сказал.

— Полагается вызвать полицию, — Сэвидж демонстративно зевнул, полуприкрыв рот ладонью. — А я пока что поспрашиваю у местных. У его секретарши, например. Вы посмотрите записи.

— Хорошо. Питер! Что за поляк? И кто такой О’Нил?

— Вдова… а она ещё не знает, что она вдова, сообщила о прилетевших на дирижабле из Шотландии. Глупая гусыня, говорливая и страшно подозрительная по поводу амурных похождений супруга. Так вот, среди прилетевших был странный тип польского происхождения, пан Бже. Наверно, это часть фамилии, у поляков они длинные и смешные. И пан Бже знал как-то очень много, но не мог вспомнить… Разумеется, миссис не слышала все подробности, только отрывочные, но главное очевидно: никаких открытий тот институт не сделал. «Открытия» выкачали из мозгов пресловутого поляка. Причём Маккенна сам не смог найти достаточно денег, чтоб воспользоваться изобретениями. Или не рискнул. Поэтому его кузен придумал фортель — объявить о них, чтоб привлечь состоятельных финансистов. И кого-то нашёл. Боюсь, что сам Маккенна не вполне был осведомлён — с кем, как и о чём договорился его кузен. Но — жаль. Наверняка унёс с собой в могилу ещё что-то интересное.

Сэвидж развернулся на каблуках и двинул в приёмную — пытать секретаршу. Бедная красотка не знала, что первой будет уволена, как только здесь начнёт распоряжаться вдова её любовника, и без того полная в отношении миловидной мисс всяческих подозрений.

— Мы посрамлены, — вздохнул Тышкевич. — Опытный сыщик опередил нас на два корпуса.

— Не огорчайтесь, господин штабс-ротмистр, — бесстрастно заметила связистка. — Вы наняли его. И все его достижения — ваши. Как командира группы. Сэвидж считает, что Маккенна не знал, куда разъехались участники аферы. Так что его смерть мало что изменила.

Ничего не оставалось как ни солоно хлебавши тащиться к вице-губернатору.

Горчаков отчёт о происшедшем выслушал, склонив голову набок, и заключил:

— Выходит, что расследование выйдет за пределы Ново-Йоркской губернии. То есть за пределы моих полномочий. Штабс-ротмистр! Корнет! Возвращайтесь к несению регулярной службы.

Тышкевич, услышав приказ, ходил как в воду опущенный. Просил у Львовой отправить послание дядюшке, но та с грустной улыбкой отказала.

— Простите великодушно, граф. Только официальные сообщения, прошедшие через губернаторскую канцелярию. Или отправляйтесь на почту, там за пять рублей цивильный связист передаст его в Торжок.

Цивильный… Заокеанские связисты вряд ли обременены столь мощным плетением сохранения тайны, как русские военные. Коль не повезёт, сведения государственной важности, не исключено, попадут в чужие уши.

Наконец, снова потревожить здешних офицеров Третьего Отделения. Те наверняка принимают и отправляют депеши напрямую, не обращаясь к губернаторам или в партикулярные заведения. Но что-то удержало порыв броситься к ним немедля. Наверно, впечатление от встречи с Антоном Петровичем. Уж слишком неохотно сей рыцарь охранки откликнулся на пожелание распутать тайну зловредного П. И. П.

Следующие дни прошли при вице-губернаторе, возжелавшем объехать окрестности Ново-Йорка. Надо сказать, совершенно непрезентабельные, загромождённые промышленными предприятиями. Выпускали они, большею частью, немагическую продукцию. И Одарённые там встречались редко. Даже без всякого П. И. П. а техника ординаров пыталась состязаться… Куда ей! Российские заводы, управляемые боярскими фамилиями, изрядно опережали. Техника плюс магия гораздо сильнее магии без техники или ординарских поделок.

По возвращении в город вице-губернатора ожидал респектабельный господин, действительный статский советник из… Штабс-ротмистр ушам не поверил! Столичный господин приехал по заданию дядюшкиного Третьего Отделения КГБ, заручившись заодно ещё и приказом из Его Императорского Величества Главной Канцелярии о содействии Горчаковым расследованию, ибо высшие губернские чины охранке не подчинялись.

Князь Горчаков, намеревавшийся закончить быстрее трудный день и отправиться в свои покои на отдых, вынужден был пригласить визитёра к себе. Услышавший про Третье Отделение, Тышкевич тоже проскользнул в кабинет.

Действительный статский советник отличался нездоровой полнотой и, вероятно, дурным характером. Говорил глухо, веско, не терпящим возражений тоном. Носил очки, пренебрегая плетением, восстанавливающим зрение.

— Милостивый государь! Вопрос касается богомерзкого политехнического института. Мне требуется всемерное содействие губернской канцелярии.

— Окажем, ваше превосходительство. Мы своё дознание провели. Вот, штабс-ротмистр Тышкевич и корнет Искров. Доложат обо всех подробностях.

— Могу ли я просить передать их на время в моё полное распоряжение?

Горчаков не возражал. Возможно, он сам желал продолжения дела о хитрых шотландцах, но был рад передать ответственность другому чиновнику того же четвёртого класса.

— Тогда не смею более задерживать, — поклонился князь.

Они отправились на нижние этажи, в расположение офицеров Девятого Отделения, отдыхавших в свободное от дежурства у вице-губернатора время.

Когда спустились на этаж и свернули в коридор, Тышкевич подал знак Искрову, а сам бросился на тайного советника, одной рукой крепко охватив за корпус, другой приставив кинжал к горлу. Корнет вытащил револьвер.

— На ощупь ты гораздо худее, твоё превосходительство, — прошипел граф. — Даю три секунды, чтоб убедил меня не перерезать тебе глотку.

Когда холодная сталь прижата к горлу, надрезая кожу, поздно ставить какие-то защиты. Как и воздействовать на обладателя ножа: любое его судорожное движение располосует шею так, что не всякий амулет залечит дырку.

Искров, не дожидаясь команды, выпотрошил весь запас амулетов и Сосудов с Энергией из «действительного статского советника», удививших количеством.

— Я всё расскажу, господа, — пообещал задержанный, признав бесполезность сопротивления. — Уверяю, действую сугубо в интересах Государя и Российской империи. Но как вы узнали меня под мороком?

— Мы же — «девяточники», — пояснил Искров. — Около губернатора или вице-губернатора непременно должен быть Одарённый, чувствующий магию. Вы — тоже Одарённый, ваш морок собственный, не из амулета. И, отдам должное, убедительный. Я вас по-прежнему вижу как столичного чинушу. Но пара ниточек плетения, что вы не удосужились спрятать, выдаёт.

Виктор Сергеевич не был настроен на разговоры в коридоре. Сперва нацепил на запястья притворщика наручники, сковывающие движения и блокирующие магию, причём — любую.

Маскировка развеялась. Перед охранниками стоял невысокий беловолосый мужчина лет сорока с абсолютно незапоминающимся лицом. Идеальный топтун-наружник для охранки. Одет он был в немного пыльный дорожный костюм, ничуть не дорогой, каким казался минуту назад. К ногам уронил саквояж из потрескавшейся рыжей кожи.

Офицеры бесцеремонно затолкали его столовку для чинов губернской управы, по вечернему часу пустующей. Тышкевич достал амулет с плетением правды. Особо миндальничать с задержанным он не собирался.

Тот, посаженный на стул, смотрел на обоих настороженно, но без страха. Скованными руками достал платок и прижал к кровавой ссадине на шее от ножа.

— Проша, задавай вопросы. А я буду смотреть, не брешет ли. Ежели что, малость подстегну… господина, — граф перевернул свой стул спинкой вперёд и уселся верхом, не спуская глаз с мужичка.

— Ты — не из Третьего Отделения, — начал Искров. — Откуда?

— Прошу, не нужно этого вопроса. Я из Торжка. Из какого установления, вам лучше не знать.

Граф обнаружил, что браслеты смазывают действие и его плетений, а не только мешают ворожить задержанному. Поэтому хлестнул наотмашь силой амулета, полученного от Третьего Отделения.

Человек охнул. Лицо мигом покрылось испариной.

— Так чего нам знать не стоит? Признавайся, не стесняйся, — нажимал корнет. — Его благородие вас ещё не так приласкают, коли будете врать. Самозванец, присвоивший полномочия действительного статского советника, это не фунт изюму. Лет на пять острога и двадцать каторги тянет. Ну? Или ещё раз? Господин штабс-ротмистр!

— Не надо! Из Тверской митрополии Русской Православной Церкви, — взвыл мужчинка и поднял перед собой скованные руки. — Христом Богом прошу, оставьте ваше диавольское плетение. Бьёте меня прямо по незащищённой душе!

Виктор Сергеевич и в самом деле был намерен врезать вторично. Уж больно сказочно прозвучали слова паразита. Но ничего, свидетельствующего о лжи, он не обнаружил. Или разглядеть просто помешали наручники.

— Имя?

— Брат Фёдор. Монах. В миру — Пётр Пантелеев.

— Прохор, пусть выбрешет свою сказку до конца, — вмешался Тышкевич. — Потом задам несколько вопросов, проверю амулетом. Да, будет больно. Сам виноват, что пытался влезть к нам обманом.

Рассказ, несколько сбивчивый, занял минут двадцать. Потеряв личину степенного господина, монах утратил и солидность в разговоре. Очевидны были его лицедейские таланты, морок служил просто гримом. Служитель Господа изрядно вживался в роль. Когда шагал по губернаторской резиденции в ипостаси действительного статского советника, походка у него была соответствующая — переваливающаяся. А также отдышка и кашель не слишком здорового телом толстяка.

Искров перерыл содержимое саквояжа задержанного, где кроме перемены белья лежали портрет О’Нила и его тетрадка с заумными математическими закорючками, а также амулет из оникса в отдельной коробке.

— Для детектора личности, — пояснил монах. — Ежели он покупал билет, садился на поезд или на пароход в Америке, узнаем. Но один я не справлюсь. Нужна команда. Узнал, что вице-губернатор уже посылал людей, в итоге Маккенна О’Коннор скончался от зело интенсивного допроса. Решил, что если сам возглавлю группу, удержу слишком ретивых от столь неуклюжих поступков.

Пока совершивший неуклюжий поступок корнет открывал рот для отповеди, Тышкевич рявкнул «сидеть-ждать!», словно отдавал команду сторожевой овчарке, и утащил напарника в коридор.

— Проша, это наш шанс.

— Виктор Сергеевич… ты хорошо подумал? Это же в нарушение всех правил!

— Взвесить детали не хватило времени. Но вспомни присягу: мы клялись быть верными Государю, Отечеству и Святой Православной Церкви. Коль церковь сочла произошедшее в Ново-Йорке угрозой, мы не вправе оставить Святой Престол без помощи.

— Не уведомив вице-губернатора?

— А если уведомить, прикрытие рассыплется. И так уже слишком широк круг знающих, что святые отцы занимаются спецоперациями. Ты да я. И ещё Анастасия узнает при сеансе связи, но она не в счёт — скована обетом молчания и умрёт, если вздумает его нарушить.

— Хоть не пророк, но предсказываю: судить нас будут не по букве присяги, а по параграфам Уложения о преступлениях и наказаниях. Как соучастников этого Петьки Пантелеева, обманувшего нашего князя. Дюже холодно в Сибири!

— Ты прав, — признал граф. — И поскольку в курсе всего, я с монахом не начну дело, не заручившись твоим согласием. Или ты со мной, или сдаём святошу полицейскому приставу. Что решишь?

На высоком челе Искрова под огненно-рыжей шевелюрой пролегла складка задумчивости. Что называется, и хочется, и колется…

— Третье Отделение нас прикроет?

— Уверен — да. Причём официально. Невместно служить под началом родного дяди, но разово выполнить поручение, коль оказался в нужном месте в нужное время — то почему бы и нет. Сейчас отправлюсь к Горчакову и сообщу, что Львова по-прежнему нужна для дела. А через неё налажу сношение с охранкой.

— Сношение…

— Пошляк ты, ваше благородие! Связистки неприкосновенны, заруби на конопатом носу. Не только она с нами будет, монах притащил чеков и векселей на десятки тысяч, и снова пригласить Сэвиджа не составит труда. Естественно, за старшего — я. И так, ты со мной?

Искров поколебался ещё несколько секунд.

— Чувствую, что совершаю главную и самую большую глупость в жизни. Но если откажусь и останусь в Ново-Йорке под подолом у Горчакова, всю эту жизнь буду сожалеть.

Штабс-ротмистр удовлетворённо кивнул. Другого он не ожидал. Безродным Одарённым, не имеющим высоких покровителей на Олимпе Торжка, шанс на успех выпадает редко. Глупо им не воспользоваться.

Глава 7

Больше всего в усадьбе-крепости боярина Монморанси поражал забор. Конечно, его дворец, не уступающий Вавелю по размерам, только исполненный гораздо с большей претензией, тоже производил впечатление. Но мало ли в мире дворцов? А вот таких ограждений…

Из бетонного основания выходили штыри толщиной в руку взрослого мужчины, смазанные густым жиром. На высоте их соединяла обвязка, перемотанная шипастой ключей проволокой. Верху эти штыри заканчивались остро наточенными пиками.

В двух десятках шагов за оградой начинался тропический лес, пронзённый трубами, из которых периодически брызгала вода. На широте Монтеррея в это время года было не просто жарко — адски горячо. Без постоянного полива, как в дворцовом саду, растительность неизбежно пожухла бы и засохла. Из сумрачной глубины чащи доносились странные ухающие звуки, не похожие ни на какой голос живого существа, известного пану Бженчишчикевичу по родному миру.

Ворот или калиток в заборе не наблюдалось. Видимо, их заменил башенный кран, способный опустить люльку на длинном тросе за ограду, если кто-то не опасается, что неведомые обитатели джунглей выберутся наружу по этому тросу.

— Месье! К забору приближаться неблагоразумно? — спросил поляк, приподняв шляпу и промокнув лысину, скудно прикрытую редкими мокрыми волосиками.

Боярич Пьер Монморанси ухмыльнулся в коротенькие пшеничные усы.

— Ежели желаете свести счёты с жизнью, прошу!

— Пшепрашам. Не скажу, что ваш мир мне более по душе, чем свой, но покидать его вперёд ногами я пока не тороплюсь.

— Твари не оставят ни ног, ни рук. Мы перекидываем им туши быков и свиней. Сжирают до последнего хрящика.

Монморанси-младший демонстрировал великолепное знание русского языка, практически без акцента. У попаданца получалось много хуже.

— Так зачем боярину этот страшный зверинец? На потеху?

— Ни в коем разе. Твари из Тартара — это оружие. Против кого, пока умолчу.

У Бженчишчикевича интерес исследователя превозмог осторожность. Он всё же шагнул к ограде, остановившись шагах в пяти.

Эффектсказался мгновенно. Серо-зелёная туша слетела со ствола ближайшего дерева и прыгнула на прутья. Капли слизи, сорвавшиеся от удара, брызнули на штаны и прожгли их как концентрированная кислота. Меж стальных вертикальных стоек выбросилась вперёд длинная когтистая лапа.

Поляк отшатнулся, зашипев от боли. В одном месте слизь, пробив ткань, попала на бедро.

— Возвращаемся, нужно продезинфицировать ваши ожоги. Знаете, пан, почему в этом мире русские больше всего из соседних народов не любят поляков?

— Нет. Мне не рассказывали. У меня на Родине — та же самая нелюбовь. Сначала рвали Речь Посполитую на куски с Пруссией и Австрией, потом делили с Гитлером, прогнав Гитлера оккупировали страну и установили диктаторский коммунистический режим…

— Вы перечислили причины для поляков не любить русских, — мягко возразил Пьер, увлекая гостя на дорожку, ведущую к дворцу. — Полагаю, там ваша неприязнь взаимная. Здесь же произошло по-иному. Сами только что проявили самонадеянность. И гордая шляхта такая же, до последнего отказывалась принять помощь в борьбе с чудищами из Тартара. У них это было так: отважный маршалок на белом коне, с ним ещё сотня всадников, неслись на стаю тварей с саблями наголо. Одарённые среди шляхты, конечно, встречались. Правда, сильных боевиков — раз-два и обчёлся. К тому же идти на поклон к русским за Энергией — ниже их достоинства. Как несложно предположить, гибли многие. Нечисть уничтожали, но не подчистую. Часть убегала и продолжала жить в лесах, совершая набеги на деревни и даже небольшие замки. Представляете? Проход в Тартар давно закрыт, а его порождения продолжают бесчинствовать.

— Чем кончилось?

— Отдельные твари прорывались в Пруссию и в Богемию. Раз даже обнаружились в Галиции. Русские плюнули и, не дожидаясь просьбы Круля Посполитого, зачистили леса — Беловежскую пущу и Прикарпатье. Через неделю случился новый пробой, недалеко от Варшавы. Казаки снова зачистили и законопатили портал в тот мир. И остались, объявив шляхте: теперь вы — наши подданные, а не рассадник чудовищ Тартара.

— Как у нас — в 1945-м году.

— Но когда последствия прорыва ликвидированы не сразу, твари приспосабливаются к нашему миру, — продолжил Пьер. — Расползаются.

— Ещё и размножаются?

— Нет! Холодно им в Польше. Кто не пойман был, подох давно. А вот здесь, в тропиках, для них — рай. Как вы догадываетесь, нескольким предприимчивым французам удалось заарканить полдюжины из числа не самых крупных, но изрядно опасных особей. И перевезти сюда. Пра-прадед тайно приглашал Одарённых для изучения этих опасных зверушек. За забором — более сотни.

— Ну, допустим, вам удастся упаковать их в клетки, погрузить на корабль, привезти в нужное место… Пока русские пришлют казаков с боевыми Одарёнными, твари устроят резню. А дальше?

— Дальше — самое главное, — снова улыбнулся Пьер. — Нам нужен контроль над животными. Магический ненадёжен, порой теряется. А вот коль ваши так называемые транзисторные техники заработают, и управляющий человек сможет ударить тварь электрическим током на расстоянии, даже не видя её, мы полностью подчиним это дикое войско. Несмотря на первобытный вид, твари вполне разумны. Способны общаться меж собой и обучаться. А нарастить поголовье до многих тысяч — труда не составит. При достаточном количестве пищи они размножаются как кролики.

— Казаки их перебьют.

— А мы усложним им задачу. От природы порождения Тартара лишены магии. Но если каждому нацепить оберег, защищающий от стандартных боевых плетений, русских ждёт неприятный сюрприз.

То есть жуткая фауна из иномирья тоже держится ради грядущей войны с Российской Империей, догадался поляк. То же самое, что и с немагическими технологиями. Похоже, спасая человечество от пришельцев из Тартара, русские умудрились настроить против себя изрядную часть этого человечества.

— Пьер! Но основные знания из меня выкачали ещё в Нью-Йорке.

— Знаю. Остались глубинные. Но до них добраться сложнее. Одно неверное действие, и ваше сознание разрушится. Не умрёте, но станете овощем. Полагаю, профессор Линк был недостаточно аккуратен.

Бженчишчикевич поёжился.

— Недостаточно аккуратен⁈ Да он — мясник и палач!

— Поверьте, у моего отца хватит возможностей привлечь куда более искусных и деликатных менталистов, — лёгкая улыбка боярича стала совсем уж цветущей. — Например — меня. Я не собираюсь ломиться через ваш мозг как лось через чащу. Аккуратно, постепенно. Но мне необходимо полное ваше участие и содействие.

— А О’Нил?

— Возобновит свои потуги овладеть пространством-временем, соединить физические открытия с магией. Пан, вы знаете, что такое корец?

— Местная единица энергии.

— Правильно. Достаточная, чтоб поднять груз весом в пуд на высоту одной сажени. По самым скромным прикидкам, на пробой в пространство вашей Родины нужно потратить миллионы этих единиц. Причём — именно магической Энергии. Что невозможно без прямого доступа к её Источнику. А его захватили и безраздельно владеют русские. Дорогой Гжегож! Если нам удастся установить справедливость, точнее — не если, а когда, мы построим портал в ваш мир. Конечно, не ради вас одного, а ради немагических технологий. Вы же будете очень щедро вознаграждены, останетесь ли с нами или вернётесь туда.

Поляк кивнул. Не потому, что был потомком лихих шляхтичей Речи Посполитой, отважно бившихся против воинства Великого княжества Московского. Просто у него не оставалось иного выхода. О чём, кстати, недвусмысленно свидетельствовало дальнейшее.

Два дюжих негра тащили навстречу третьего, тощего и сильно избитого. Тот о чём-то слёзно умолял «синьоров» по-испански. Сзади шествовал белый — с хлыстом в руке и револьвером в кобуре.

— Отец справедлив, пусть некоторым не по нутру его понятия о справедливости и чести. Щедро воздаёт верным и без колебаний наказывает обманувших. Утром слугу Хосе застукали за кражей серебряных столовых приборов. Не желаете ли посмотреть?

Заледенев, невзирая на жару, пан с ужасом наблюдал, как истошно вопящего негра запихнули в люльку. Паровая лебёдка натянула трос, кран повернулся и начал опускать люльку по ту сторону изгороди. Она ещё не коснулась земли, а под ней уже мелькали хищные тени.

О’Нил в поезде рассказывал историю, казавшуюся шотландцу смешной. Лет двадцать назад, когда русские запускали первые искусственные спутники Земли, ещё без людей внутри, однажды поместили в кабину собаку. Проверяли, может спутник, управляемый плетениями с Земли и амулетами, благополучно вернуться и опуститься в степи. Что-то не вышло, он сгорел, собака погибла, в Военную коллегию пришло письмо от какой-то разгневанной миссис с американского юга. Она пеняла за смерть животного и одновременно предлагала, коль будет в этом нужда, вместо собаки отправить негритянского младенца. Её служанка родила, есть один лишний, как раз веса собаки.

Взлетевший до фортиссимо и резко оборвавшийся крик бедного Хосе свидетельствовал, что поляк и шотландец попали в кампанию именно таких американцев, для кого чужая жизнь не ценнее собачьей.

xxx

Ново-Йорк — город большой, пусть Торжку уступает, но с Москвой и Санкт-Петербургом соперничающий. Железнодорожных вокзалов аж три и морской порт. А ещё речные суда уходят на север по Гудзону.

Поэтому дня четыре ушло, чтоб проверить и убедиться: ни оба шотландца, ни профессор не покупали билеты на поезд или пароход. О таинственном поляке вдова оружейного барона рассказала слишком мало, кем он записан в Регистрационной палате — неведомо.

В понедельник, на пятый день после прибытия монаха, сыскная группа штабс-ротмистра Тышкевича собралась в Бронксе, в «офисе» Сэвиджа.

— Не возражаешь?

Виктор Сергеевич по праву старшего уселся в кресло владельца, откуда так удобно забрасывать ноги на столешницу. Разумеется, графское воспитание не располагало к такой позе.

Конечно, в здании губернской управы на Манхэттене было бы и просторнее, и удобнее. Но Тышкевич и Искров категорически не желали, чтоб монах предстал перед служащими канцелярии в истинном виде, без морока. Американскому детективу сказали, что это ещё один российский чин для расследования, и Сэвидж моментально нашёл с ним общий язык, причём оба даже не делились воспоминаниями о полицейском прошлом. Бывшие коллеги догадались об общности профессий едва ли не с первого взгляда.

Львова в тот день, откомандированная Горчаковым в «особую сыскную группу» Третьего Отделения, внимательно посмотрела штаб-ротмистру в глаза, когда первым делом получила текст для передачи начальнику охранки.

— Выходит, полномочия так называемого действительного статского советника недействительны… Простите за каламбур, ваше благородие.

— Но приказ князя остаётся в силе, вы — в нашем подчинении на всё время сыска. А поскольку сведения получены по службе, не вправе раскрыть Горчакову правду о Пантелееве, — парировал граф, загодя предусмотрев такое её возражение. — Буду весьма признателен, если вы свяжетесь с охранкой немедленно.

— Под вашу ответственность.

Монах, со снятием наручников снова накинувший личину жирного чинуши, прислушивался к их разговору, стараясь скрыть заинтересованность. Он был против привлечения к делу барышни-связистки и тревожился, не смешает ли она карты. И уж ему совершенно не по душе пришлось, что охранка узнает о тайных делах митрополии Торжка, епископ впадёт в ярость… Особенно в случае неудачи с заданием.

Как бы то ни было, ответ от Тышкевича-старшего пришёл быстро, через какую-то пару часов. Всё это время Львова провела в кресле с закрытыми глазами, слушая тонкий мир. Штабс-ротмистр позавидовал её выдержке. А когда получил из уст барышни ответ дядюшки, объявил: начинаем действовать.

И вот, четыре дня интенсивных розысков не привели ни к чему.

— Господа! Какие будут соображения?

Искров промолчал. Монах предположил: все четверо уехали каким-то иным образом из Ново-Йорка, там, возможно, сели на поезд. Не исключался и дирижабль, тогда к услугам беглецов… весь земной шар. Следы, привезённые им из Шотландии, оборвались.

— Сомневаюсь, — бросил Сэвидж. — Для чего шотландцы приехали в Америку? Потому что здесь множество заводов, построенных на технике ординаров. Им нужны проекты поляка, разве не так? Континент большой, русских здесь мало, спрятаться легко.

— Полагаю, мы недостаточно успели выспросить у мистера Маккенны, — неожиданно вступила в разговор Львова. — Я чувствовала, он волнуется и многого не договаривает. Ещё минут двадцать, и от него бы услышали больше…

Связистка не повернулась в сторону Искрова, но тот и без прямого упрёка повесил голову.

— Увы. Некромантские техники, позволяющие выпотрошить свежий труп, запрещены Священным Синодом. Да и не нашли бы мы столь редкого подпольного специалиста, пока мистер сохранял свежесть, — пояснил Тышкевич.

— Но вот связи его мы подняли недостаточно, — снова заговорил Сэвидж. За последние дни он немного подтянул язык заказчика, хоть и нередко запинался. — Пока вы расстраивались над усопшим, и слух о смерти ещё не разлетелся по фабрике, я успел пооткровенничать с его секретаршей. Он вёл дела с заводчиками из Питтсбурга, Чикаго и Детройта. Это к западу отсюда, около Великих озёр. Сам Маккенна не потянул бы, испытывал какие-то трудности… Подробностей не знаю. Да и под носом казаков в Ново-Йорке городить подобное было неблагоразумно, даром что их так называемый институт поместили здесь.

— Питтсбург, Чикаго и Детройт… — повторил Тышкевич. — Конечно, нужно придумать повод, чтоб поднять контракты и переписку Маккенны с партнёрами.

— Статский советник из Нью-Йоркского стола Торговой коллегии завтра же явится с проверкой. Сэвидж! Вам купим одноразовый амулет с мороком, бухгалтерских барышень он обманет, — предложил монах. — Нельзя, чтоб в заводской конторе узнали хоть кого-то из бывших у Маккенны в день его кончины.

— На месте покойника я бы выбрал Детройт, — предположил сыщик. — Город большой, но уездный. В губернском Кливленде казачьего гарнизона нет. Уверен, в управе и в уездном собрании засели сплошь местные уроженцы. А так там заводы, склады, банки. Обратим внимание на детройтские связи мистера шотландца. В противном случае останется ждать, когда полученные от поляка изобретения где-то прогремят. Но, наверно, последствия будут куда хуже для Торжка?

— Конечно, — согласился Тышкевич. — Это наша единственная зацепка?

— Не совсем, — возразил Пантелеев. — Помните, я рассказывал про изыскания пространства-времени О’Нила, благодаря которым началась эта история? Если Сэвидж прав, и все трое прилетевших из Шотландии остались в Америке, О’Нил наверняка попробует снестись с кем-то из туземных физиков. А такого профиля их немного.

— Только не называйте их в лицо туземцами, — усмехнулся бывший коп. — По-английски это savage, то есть дикарь. Так именовали краснокожих, населявших Америку до нас. Вот они — первобытные дикари.

— Населявших? Их больше нет? — уточнила Львова.

— Очень много погибло, когда открывались провалы в Тартар. Белые, имея винтовки, револьверы и пулемёты Гатлинга, могли выстроить защиту и отбиться, а индейские поселения вырезались подчистую.

— Пока не пришли русские и не вырезали подчистую чудовищ, — напомнил монах. — Вот только современные американцы что-то не желают об этом знать.

х х х

Газетная заметка о скоропостижной кончине Маккены О’Коннора, удостоившегося всего нескольких строк в «Питтсбург Телеграф», заставила титулярного советника покрыться испариной. Шотландец не питал к кузену нежных родственных чувств, так как впервые увидел его только этой весной после прилёта в Америку. Но прозрачный намёк, что его смерть, поданная как от несчастного случая, связана с неким расследованием русских, здорово выбила из колеи.

Профессор Линк, которому Вильям О’Коннор кинул газету на колени, очеркнув карандашом статейку, внешне не отреагировал никак. Он отдыхал от необременительных дневных дел в кресле-качалке на веранде загородного дома, предоставленного ему и шотландцу семьёй Морганов на время работы с материалами, добытыми из головы польского учёного. Прочитав, пустил кольцо дыма, посасывая чёрную трубку. На упрёки о чрезвычайно частом курении всегда отвечал, что владеет амулетами целительской магии, устраняющей ущерб лёгким. Вильям больше думал о своём здоровье: в одном помещении с профессором длительное время положительно было невозможно находиться.

— Вы полагаете, господин советник, что вашего родственника убили русские?

— Почти уверен… Пытали до смерти.

— Любопытно, какие сведения могли извлечь, — обронил Линк, будто его лично это никак не касалось. — Найдись у них менталлист седьмого уровня как у меня, выпотрошили бы бедного Маккенну досуха и совершенно бескровно. Возможно, слегка поехал бы разумом, но русских подобные мелочи вряд ли волнуют.

— Меня, меня волнуют!

Профессор снова преспокойно пыхнул трубкой.

— А что вы хотели, Билл? Весь наш с вами бизнес ведёт к разрушению мировой гегемонии русских. Нужно было ожидать, что их это озаботит. И подтолкнёт к встречным шагам. Да, что начнут с убийства, и для меня несколько неожиданно. Но коль высоки ставки — чему удивляться?

К О’Коннору вернулась способность трезво рассуждать.

— Вычислить нас здесь непросто. Так что время есть, и мы пока в безопасности.

— Пока Торжок не пришлёт опытных сыщиков?

Титулярный советник покачал головой.

— У Российской Империи странная политика невмешательства в собственные внутренние дела. Считают Кливлендскую губернию своей, пусть и не коронной землёй, но крайне неохотно встревают во что-то, памятуя благодарность за Атланту в войне Севера с Югом и за попытки пресечь другие войны. Татары, чего с них взять… Азиатчина.

— Поясните?

— Продвигаясь по службе в Абердине, я вынужден был сдавать экзамен на занятие каждого следующего поста. В том числе — экзамен по истории государства Российского. И заметил одну вещь, странно, что на неё не обратили внимания сами русские. Нынешняя власть в Торжке практически полностью скопировала Золотую Орду.

— Власть монгольского хана над покорёнными землями?

— Именно! Хозяева давали ярлыки на княжение русским князьям, требовали от них дани. На современном языке — податей в государственный бюджет. И практически не вмешивались во внутренние дела улусов. Князья сами поддерживали порядок, иногда дрались меж собой, хана это не волновало.

— В итоге Золотая Орда развалилась, Москва, а затем Санкт-Петербург и Торжок прибрали к рукам все её земли. Причём началось задолго до появления тварей из Тартара и Православного Источника, — Линк на этот раз пустил клубы дыма с некоторым самодовольством на лице, блеснув знанием истории, непрофильного для профессора предмета. — Стало быть, Российскую империю ждёт судьба Золотой Орды. Утрата присоединённых, а потом и части коронных земель.

О’Коннор непроизвольно сделал шажок в сторону от дымящего живого вулкана и опёрся на перила оградки, отделяющей веранду от небольшого садика, сильно выгоревшего на солнце. Вдалеке виднелась зеркальная поверхность озера.

— Русские уповают на Энергию Источника и свою незаменимость в борьбе с Тартаром, оттого уверены в крепости империи. Их политика невмешательства в дела «улусов», в том числе в Америке, рассчитана на то, чтоб не раздражать нас — «туземцев». Налоги умеренные, цены на Сосуды Энергии высокие, но доступные для элиты. Поэтому, насколько я могу предсказать, до появления полков, имеющих мощное немагическое оружие, русские зашлют для нашего поиска небольшую бригаду из охранки. Поскольку они убили кузена — то и не слишком профессиональную. Тем не менее, нам необходимо запасное убежище. И путь отхода…

Трезвон телефонического аппарата, прервавший речь титулярного советника, заставил вздрогнуть. О’Коннор поспешил внутрь дома, а вернувшись на веранду, уведомил: скоро явится Джон Морган-младший, просьба никуда не уходить.

— Куда же нам… Разве что в Торжок! — ядовито пошутил Линк.

Буквально через десять минут у дома затормозил длинный блестящий лимузин.

Молодой человек в строгом сером костюме, напоминающий скорее присяжного поверенного, нежели бизнесмена, легко взбежал по ступеням, ведущим на веранду.

— Мистер О’Коннор и мистер Линк? Не удобнее ли нам будет пройти внутрь?

— Да, это мы, — подтвердил титулярный советник. — Отчего такие меры предосторожности? Русские близко?

— Надеюсь, что нет, — сверкнул рекламной улыбкой прибывший. — Я — Джон Морган-младший. И одновременно старший, потому что исполняю должность старшего юриста в корпорации отца. Но зовите меня просто Джоном, можно без всякого «мистера». Нам предстоит изучить и подписать стопку бумаг. В гостиной выйдет сподручнее.

Линк, не обладавший юридической подготовкой, и О’Коннор, всё же имевший канцелярский опыт, оба заметили, что промышленная империя Морганов предлагает им кабальные условия. За уступку патентов, зарегистрированных институтом П. И. П., а также все иные изобретения, выуженные из головы польского попаданца, господин Морган-старший соизволил отжалеть двести тысяч рублей шотландцу и сто тысяч Линку единовременно. Плюс один процент с доходов от использования изобретений, но рассчитываемый столь непрозрачно, что упования обогатиться за этот процент выглядели наивно. О’Нил, чья заслуга в запуске всего предприятия была уникальной и несомненной, вообще не упоминался.

— Грабёж! — заключил О’Коннор. — Одной только потерей места в канцелярии Абердинского уездного собрания, а мой отпуск без содержания скоро закончится, я утрачиваю больше, чем двести тысяч! На нас охотятся русские! Убили моего кузена, представившего первое убежище в Ново-Йорке!

— Именно так, — преспокойно парировал Морган-младший. — Читайте внимательно. Морган Групп принимает на себя расходы по безопасности. И это не только предоставление вам в пользование этого, отнюдь не дешёвого дома. Отныне здесь будет охрана, каждый ваш выход в город тоже только в сопровождении вооружённых телохранителей. Конечно, казачью роту они не остановят, но небольшую группу Третьего Отделения вполне отвадят. Если не согласны, забирайте свои двести тысяч и возвращайтесь в Шотландию исполнять должность столоначальника. Но тогда пункт о безопасности вычёркиваем.

А освоение всех открытий произойдёт безо всякого участия О’Коннора. Он перевёл взгляд на Линка и холодно произнёс:

— Мы обсудим с партнёром ваши условия и завтра к полудню сформулируем свои.

— Бесполезно, — вздохнул профессор. — Я же менталист. Чувствую, что их решение окончательное. Джон огласил ультиматум отца. Если не согласимся, нас просто вышвырнут. Нам даже не известно местонахождение пана Бже — у каких-то партнёров Моргана на юге. Кроме того, вся операция по незаконной доставке поляка в Америку отдаёт тухлым душком. Что, мы подадим на Морган Групп в суд? Не будучи юристом, уверен — нас размажут.

Не дожидаясь реакции шотландца, профессор достал ручку-самописку и вывел замысловатую подпись на всех страницах контракта. Юрист фирмы немедля выдал ему заранее заготовленный чек на сто тысяч рублей с уведомлением, что налог с этой суммы удержан полностью. Не состояние, но вполне приличные «чистые» деньги по нынешним временам. Дом в Нью-Йоркской губернии, где-нибудь на Кони-Айленде, и приличное авто, чуть скромнее, чем у самого Джона Моргана.

Припёртый к стене, шотландец так же расписался, угрюмо вперив взгляд в чек с шестизначной суммой. Он-то рассчитывал на миллионы… Надежда на распространение немагических техник, которые однажды приведут Родину к независимости и от России, и от Англии, как-то больше не грела душу.

Когда Морган уехал, профессор немедленно сбежал, не дожидаясь выставления охраны. Оставил записку следующего содержания:

'Дорогой Вильям! На этом наши пути разошлись. Я просто оказал услугу как Одарённый-менталист, выудив и положив на бумагу часть воспоминаний вашего польского друга с непроизносимой фамилией. Перспектива использования сих знаний против Российской империи меня не прельщает, потому наше сотрудничество закончено.

Чтоб вы не волновались, я не намерен возвращаться в Нью-Йорк. Позволю себе небольшое путешествие. К сожалению, ни Морганам, ни господам из Третьего Отделения, коль они заинтересуются моей скромной персоной, найти меня не удастся.

Наша встреча была познавательной и оставила изрядные впечатления.

Всего наилучшего.

Искренне ваш, профессор Линк'.

Зная желчный характер учёного, его благие пожелания О’Коннор истолковал как сарказм: оставайся один, неудачник, бодайся и с Морганами, и с русскими, все стрелки переведены на тебя.

Как только появился битюг-костолом, обвешанный амулетами и представившийся начальником охранной смены, шотландец отдал письмо. Теперь за американского дезертира он не в ответе.

Глава 8

Покуда «инспекторы» Торговой коллегии копались в бумагах предприятия покойного О’Коннора, Тышкевич и Искров занялись делом, им практически непосильным. Посетили Имперскую Ново-Йоркскую библиотеку, затем библиотеку местного университета, где спрашивали книги по физике пространства-времени. Везде поначалу получали отказ, ибо такая ветвь науки не выделена, отдельные публикации, статьи и диссертации, где есть что-то полезное, разбросаны по самым разным разделам… Вдобавок, библиотекари ухмылялись, понимая, что пара энтузиастов не только не разбирается в теоретической физике, но и поверхностно знает английский язык, а практически все такие работы на английском. Иногда — на французском и испанском, что не легче.

Раскрыв очередную паутину формул, графиков и схем, сопровождаемых скупыми ремарками, двое офицеров горестно вздыхали и выписывали исключительно фамилии авторитетов, на которых ссылались авторы тарабарщины. Увы, большинство из них давно отправилось в мир иной. В итоге остались три фамилии вроде бы живых, двое — в Святоангельской губернии, один неизвестно где. На Восточном побережье — ни одного.

Так минула неделя. Граф, осознающий свою малую полезность на этом этапе, обязал собираться группу по вечерам у Сэвиджа и докладывать об успехах, чаще всего — отсутствующих.

Монах попросил дать им в помощь Львову, напирая, что она вряд ли чем-то полезным занята, коль молчит на каждой встрече. Не произнёс вслух, но и так понятно, прок с изысканий Тышкевича и Искрова не многим больше, чем молчание княжны.

— Женщины дотошнее, ваше благородие, — увещевал монах. — Видели бы, сколько там переписки! Бумагомараки чёртовы…

— А я ещё добавлю, — присоединился Сэвидж. — У нас вроде как коллега объявился. Подозрительный донельзя. Отрекомендовался представляющим интересы компании из Чикаго, имевшей дело с Маккенной. Говорит, он им задолжал. Грозился подать в суд.

— Пусть подаёт, — фыркнул Тышкевич. — Нам-то что?

— Временный управляющий, назначенный вдовой, допустил его к аудиту расчётов. Но… бухгалтерши судачат — сделки их давние, никакого долга нет и в помине.

— Считаешь, Петер, это просто предлог?

— Предлог, чтоб тереться рядом с нами и выяснить, до чего мы докопались! — заверил сыщик.

— Я уж боюсь предложить взять его в оборот и вытрясти душу — откуда такой красивый взялся, — обронил Искров.

— Не особо красивый, — усмехнулся монах. — Невысокий, потливый. Морда в прыщах, хоть под тридцать. Волосы редкие с залысинами. Гордо носит значок Одарённого — стихийника воздуха.

— Я пойду! — неожиданно заявила Львова. — Посмотрю на вашего героя-любовника. Он же в понедельник намеревался придти?

— Всенепременно, — ответил Сэвидж. — Но вас видели в русской компании…

— Да, на проходной. Ещё я была в приёмной и кабинете Маккенны. В понедельник накину банальный отвод глаз. Такой знают все девушки из княжеских семей — чтоб не пялились на нас кому не след. В бухгалтерии сниму. Пусть ваш прыщавый любуется.

— Отправитесь с ним на свидание? — не поверил Тышкевич.

— Спросите, согласна ли я прыгнуть к нему в альков? Всё проще, штабс-ротмистр. Выпотрошить его вам вряд ли удастся. Подобные типы, если он и впрямь выполняет особое поручение, находятся под плетением тайны. Может, не настолько искусно наложенным как на меня, но наверняка препятствующем потрошению его мозгов.

— Тогда — зачем?

— На мысли печать не поставишь.

— Все свободны, — махнул рукой Тышкевич. — Сударыня, задержитесь. Корнет! Ждите снаружи, — когда остался с барышней наедине, попросил: — Расскажите, что вы задумали.

Львова сегодня пришла в партикулярном дорожном костюме с длинной серой юбкой до ботиночек. Тёмные волосы упрятала под шляпку. Её красота казалась грозным, но частью зачехлённым оружием.

— Я вам призналась, граф, что ловлю мысли, мне адресованные. Идея проста: произвести впечатление на аудитора. Был бы он привлекателен как вы, шансов меньше. Но тот, по описанию Пантелеева, лысоватый, полный и прыщавый, стало быть, вряд ли избалован вниманием девушек. А прыщи и ранние залысины говорят, что мужчина страдает от недостатка плотской любви. Поэтому эротические грёзы в нём пробудить проще. Многое зависит от монаха и сыщика — чтобы прикрыли меня, когда я войду в транс.

— Мудро… Не подозревал в вас таких талантов, сударыня.

— Считаете меня способной только к службе и молчаливому присутствию в компании? — развеселилась Львова. — Знайте же, раньше я была обыкновенная девица с ветром в голове, утомлённая поклонниками, падкими и на мою внешность, и на миллионы приданного. Дерзали даже безродные, внуки Великого Князя получают наследуемое дворянство и по материнской линии, а счастливый зять входит в семью, одну из двенадцати самых могущественных в России. Я кружилась на балах, раздавала авансы, расторгала помолки, сговоренные роднёй. Словом, веселилась как могла. Любимая единственная дочь Великого Князя при четырёх братьях… А потом произошла трагедия. Из-за моего легкомыслия. Один юноша, Владимир Орлов, Одарённый с блестящими перспективами, из великокняжеской семьи, покончил с собой. Он просил моей руки, я давала туманные обещания, истолкованные им вполне определённо. Не любила его, но хотела позлить матушку, сватавшую меня исключительно по корыстному расчёту… Когда он понял, что надежд нет, сжёг себя заживо огненным плетением.

Виктор Сергеевич не прерывал её ни единым словом, ни даже вздохом. Откровения связистки, тем более — из великокняжеского рода, явление не то что редкое, практически немыслимое. Не сказать, чтобы он жаждал этих подробностей. Но доверительные отношения с самым загадочным и, вдобавок, истинно красивым членом команды, требовали внимания и сочувствия.

Анастасия, вздохнув, продолжила.

— На похоронах, куда я, понятное дело, приглашена не была, Великая Княгиня, потерявшая сына, высказалась в сердцах весьма нелицеприятно. В мой адрес. Была права по сути, но форма… В общем, такое невозможно оставить без внимания. Мой старший брат вызвал на дуэль её сына, с условием смерти. Жестоко? Но оскорбление было слишком сильно. Невероятно, но брат моего отвергнутого поклонника сумел победить. Ещё одна смерть! Возможно, не последняя, потому что запахло войной семей, и она разразилась бы, если бы не вмешательство Его Императорского Высочества. Наследника престола.

— Он запретил? — осмелился задать вопрос Тышкевич. О едва не начавшемся взаимоистреблении Львовых и Орловых он слышал, но без деталей, кланы старались хранить в тайне подробности ссоры. Понятно, в случае войны Львовы выглядели фаворитами в силу многочисленности и намного большего капитала.

— Да. И взял клятву с моего отца и с Орлова-старшего. На Орловых наложил виру за длинный язык княгини. Ну а я… Я стала в семье виновницей гибели Ростислава. По глупости, самонадеянности. Девичьей взбалмошности. Получила наказ: берись за ум. То есть выходи замуж. Необязательно за великокняжеского отпрыска. Та история изрядно подмочила репутацию. Но я слишком независима для брака по сговору и не по любви. То есть был один мужчина, ради которого была готова на всё, даже на грех, но женатый и вполне счастливый в браке. Я не осмелилась признаться. И в связь ушла как в монастырь.

— Родители пришли в ужас от вашего выбора?

— Конечно! — ответила княжна, и уголок рта тронула полуулыбка. — Но противиться не могли. Служба Государю — святое. А совсем немного открыто поприщ, куда допускают девиц. И вот, я с вами. Но совсем не забыла навыков как вскружить голову.

— Охотно верю. Вы обворожительны.

— Эх, штабс-ротмистр… А ведь я даже не включала чары в ваш адрес. Хочу уберечь от разочарования. Флирт со связисткой, пусть даже самый платонический, радости не принесёт. Кстати, ваш Прохор заждался. Идём?

Он поднялся и сопроводил барышню к выходу.

«Был бы он привлекателен как вы…» «Я даже не включала чары в ваш адрес…»

Две эти фразы затронули какую-то дремавшую струну в душе графа. Конечно, роман с княжной выходил за пределы возможного. Даже думать нельзя. Любая попытка — верный шанс испортить себе жизнь, а возможно и ей навредить.

Но вот странный аудитор об этих запретах не знает. Пусть думает что хочет.

х х х

Тышкевич попросил остановить авто с чёрно-жёлто-белым знаком вице-губернатора в квартале от заводоуправления Маккенны, вышел первым и протянул руку Львовой, помогая покинуть салон.

Внешне они смотрелись идеальной парой — высокий офицер с лихими усами и изящная барышня. Несмотря на утренний час, княжна выкатила все пушки на позицию. Длинные локоны свободно упали на плечи, придерживаемые наверху чисто декоративной шляпкой. Макияж на лице — вечерний и яркий. Облегающее платье, на ладонь короче принятой в Ново-Йорке моды. Вдобавок — с разрезом сзади. Ботиночки с высоким каблуком.

Неожиданно для себя Искров обнаружил, что смотреть на Львову у него не выходит. Да, она по-прежнему вышагивала под руку с штабс-ротмистром, но взгляд непроизвольно соскальзывал в сторону, не останавливаясь на девушке.

Чтобы уловить и понять плетение отвода глаз, не требовалось напрягать весьма чувствительное Дарование Искрова. Княжна зарезервировала для подпитки чар столько Энергии из Сосудов, что смогла бы, наверно, отвести глаза целому казачьему полку.

Вместе прошествовали недолго. В заводскую управу отправились трое — Львова и пара «торговых инспекторов». Искров попытался рассмотреть, кто из входящих в двери здания соответствует описанию подозрительного Одарённого, ради которого задуман демарш связистки. Увы, подобных невзрачных мужчинок средних лет топало множество, летние шляпы скрывали шевелюру или её отсутствие, а прыщавость, не приближаясь неосторожно, было не разглядеть.

Надо добавить, что среди женщин-служащих вряд ли хоть одна имела шанс устроиться моделью. Может, только секретарша покойного владельца, но вдова уволила её, не дожидаясь похорон Маккенны. Искров представил реакцию тётушек в бухгалтерии, когда Львова скинет морок…

— Это было ужасно, — рассказывала она вечером. — Как только я заметила, что у мистера аудитора дыхание свело, а его глаза принялись нырять в разрез моей юбки, я взяла папку и отправилась в дальнее кресло, Сэвидж меня закрыл. Но… Закрыл в видимом мире. В тонком на меня обрушился шквал ненависти. Очень сложно было выделить мысли малыша Сэмми.

— Его так зовут? — спросил граф.

— Сэмюэл-Френсис Моро. Поверенный какой-то конторы из Питтсбурга.

Львова достаточно быстро покинула контору и отправилась к себе. На часовую пятиминутку явилась уже в привычном виде, а не провоцирующем всяких «малышей Сэмми». Только лак на ногтях остался кроваво-алого цвета.

— На кого работает эта контора?

— Не могу сказать, Виктор Сергеевич. Фон ненависти от бухгалтерш был настолько силён и несносен, что забивал похоть питтсбургского клерка. Эти ординарки посылали проклятия, что сильней иного плетения. Отдам Сэму должное, он постоянно покрикивал на себя: работай, не отвлекайся. Как только мысли не касались моих ног, видимых в разрезе платья, контакт пропадал. А вот бабы думали обо мне непрерывно — прямо или подспудно.

Говорят, что зависть соперниц приносит женщине радость. Львова не выглядела торжествующей. Подавленной — тоже. Скорее — утомлённой.

— Отправляемся в Питтсбург, — начал Тышкевич, но княжна попросила не торопиться.

— Днём малыш Сэмми работал. К ночи расслабится. Выпьет пива или виски. Тогда ничто ему не помешает мечтать о прекрасной русской. Да и напор бухгалтерских клуш рассосётся, когда разбредутся по своим курятникам — к мужьям, детям и плите.

Наверно, если бы женщины из конторы Маккенны услышали последние слова, то рассердились бы ещё больше. Одно дело — затмевать красотой. И другое — кичиться, что в силу княжеского происхождения избавлена от хлопот по кухне, стирке и прочему, от чего не освобождены дамы, работающие днём наравне с их мужьями.

— Так и поступим, сударыня, — согласился Тышкевич. — Сэвидж! Вам с Пантелеевым можно завтра не идти в контору. Догадка, что нужные нам персоны остались в Америке и, скорее всего, отправились к Великим Озёрам, косвенно подтверждается. Питтсбург? Узнайте всё об этом городе. Кто там правит, кому принадлежат самые большие предприятия. Особенно машиностроительные. В общем, чем дышит Питтсбург и кому подчиняется. Ясно же, для своих прожектов шотландцы намеревались привлечь далеко не последних его обывателей. Прохор! Тебе предстоит поездка в Святоангельск. Через всю Америку с Востока на Западное побережье.

— Учёные-физики…

— Именно. Бери с собой тетрадку покойного О’Нила. Если найдёшь взаправду разбирающегося в этой галиматье, можешь нанять. Пусть консультирует. За деньги не волнуйся, знаю, кому нас поддержать.

Граф не произнёс слово «церковь», но монах и без слов догадался, к чему тот клонит.

Разошлись. Тышкевич вернулся к себе, в казённый номер при губернаторской канцелярии.

Около одиннадцати раздался стук в дверь. На пороге стояла Львова, укутанная в длинный восточный халат, азиатской пестротой никак не подходивший к её утончённой славянской наружности.

— Я не скомпрометирую вас, сударь?

— Злословие света обычно направлено против молодых женщин. Тем более — девиц. Но коль вы не против — извольте.

Он посторонился, пропуская барышню внутрь.

Номер был просторен, но не слишком роскошен. Без следов холостяцкого беспорядка: военная выучка привила аккуратность.

Княжна присела на диван. Граф — тоже, на противоположный конец, сохранив приличествующее расстояние.

— Нас считают железными… Но иногда бывает слишком. Простите, я не могла оставаться одна. Меня до сих пор трясёт от омерзения.

В другой ситуации он бы приобнял гостью. Сначала участливо по-дружески, потом — как карта ляжет. Или ляжет барышня.

Но с дочерью Великого Князя и думать нельзя о фривольности. Более того, даже если она сама подаст повод или сделает намёк, придётся изобразить каменного чурбана. Даже ретироваться.

Впрочем, ни к чему предосудительному Львова не стремилась.

— Группа компаний мистера Джона Моргана-старшего. Есть и Джон Морган-младший, именно он нанял Сэмми, чтоб тот понюхал — насколько плотно русские копаются в делах Маккенны и имеют ли шанс выйти на питтсбургских магнатов. Конечно, обвешан плетениями как рождественская ёлка игрушками, вы бы его скорее убили, чем разговорили. Но о тайных талантах связисток ни Сэмми, ни Морганы не в курсе. Оттого дали нам ниточку.

Граф налил по бокалу вина — себе и даме. Львова с благодарностью приняла и отпила глоток.

— Анастасия! Но вас же колотит не от сведений о Морганах. Что ещё плюгавый коротыш смел думать?

— Именно — смел. Наедине с собой они все смелые. Дал волю воображению… Представьте, решил на мне жениться! Конечно, не зная, что я дочь Великого Князя, даже для неотёсанных американских туземцев это слишком. Думал, получит от Морганов достаточно денег, чтоб представлять собой выгодную партию, тем самым выдал заказчика. А потом начал мечтать, что сделает со мной в первую брачную ночь. Так вошёл в раж, что Энергия бурлила через край. Вот скажите… Простите за бестактность…

— Извольте спрашивать всё, что хотите.

— Когда мужчина заканчивает соитие, и по его телу пробегает судорога… Он получает наслаждение?

— Конечно. Оно сильно особенно, если женщина прекрасна и вдохновляет. Любовь, говорят, делает плотскую близость ещё и возвышенной. Но, увы, я никого не любил, кроме юношеских увлечений, когда альков избранницы недоступнее Луны. Что произошло сегодня?

Львова плотнее запахнулась в восточный халат.

— Сэмми ласкал себя и передал мне это чувство. Переданное мне через тонкий мир было омерзительно до тошноты. Знаете, из транса невозможно выскочить рывком, это… как подъём пешком на много этажей. Наверно, вам действительно приятно. Но мне странно слышать про вожделение женщин, стремление к разврату для утоления похоти. Вдобавок — испытывая боль, помноженную на страх подцепить болезнь или забеременеть…

— Анастасия, вас же это не касается, — мягко возразил граф. — Вы ведёте исключительно целомудренный образ жизни.

— Подглядывая за чужой мастурбацией? Очень, очень нравственно. Мой духовник в Торжке наложил бы на меня епитимью как за тяжкий грех. Утешаю себя, что это часть службы. А она рано или поздно закончится, — Львова вздохнула. — Не удивительно, что связистки после её окончания зачастую бросаются во все тяжкие. Вот и я готовлюсь, проникнув в одиннадцать вечера в номер к неженатому мужчине и распивая с ним вино. Да не волнуйтесьвы так! Совращать не собираюсь. После таких… гм… сеансов мне вообще противно думать о постели, даже ради зачатия княжеского наследника. И очень, очень одиноко.

Повинуясь странному порыву и вопреки её последним словам, он сел близко и обнял девушку одной рукой за плечи, она наклонилась к нему. Так просидели неподвижно минут пять или больше — Виктор внезапно потерял счёт времени. Потом Львова поднялась и клюнула его в лоб самыми кончиками губ, уходя.

Такая женщина! Пусть пока ещё девица.

И прыщавый слюнтяй Сэмми имеет на неё виды? Вызвать бы на дуэль и отвернуть ему… Нет, не голову. Головку. Вот только как объяснить, откуда штабс-ротмистр знает про похабные мыслишки стервеца, не раскрывая тайну?

х х х

— Мы называем их террорами, — пояснил Пьер Монморанси. — Террор по-испански означает ужас. Правда — милое существо?

Они умудрились притащить чудище из Тартара прямо во внутренний дворик. Закованное в стальной ошейник и удерживаемое на длинных цепях четырьмя чернокожими слугами, создание ада упиралось лапами в брусчатку и роняло на неё жёлто-зелёную пену из пасти. Сама идея вытащить террора из-за ограждения и привести к людям совершенно не казалась здравой.

— По законам империи полагается сообщать казакам или иным властям о появлении существ из Тартара, — неуверенным голосом напомнил О’Нил.

Учёный прижался спиной к стене дворца, стараясь отодвинуться как можно дальше от клыкастой и слюнявой пасти, когтистых лап и увенчанного шипами хвоста. Поляк, хоть и видевший ранее тварь издали, был не менее напуган.

— Они не появились, а выращены нами. Наши предшественники, притащившие их предков в Монтеррей, ни за что не ответят, давно уж состарились и отошли в мир иной. Никаких запретов на разведение терроров имперские законы не знают, никому бы не пришло в голову, что найдутся отваживающиеся на такое. Нашлись! — Пьер шагнул в опасную близость к чудищу и, достав из сумки, швырнул ему кусок истекающего кровью мяса размером с два кулака, моментально проглоченного. — Умница, Эсмеральда! Она — девочка, совсем молодая, каких-то двадцать пудов весу. Взрослые самцы втрое больше по массе.

Он сделал ещё пару шагов и протянул раскрытую ладонь. Раздвоенный язык, розовый в серых бугорках-наростах, слизнул с руки остатки крови. Боярич потрепал тварь по голове.

«Девочка» заурчала. Наверно, звук означал удовольствие. Тем не менее, был настолько зловещим, что у шотландца и поляка мурашки пронеслись по коже — не в первый раз за время представления.

— Я защищён плетениями, — продолжил боярич. — Могу парализовать её в мгновение ока. Но Эсмеральда и так послушна. Десятки поколений терроры отбираются, к размножению допускаются самые покорные особи. Она — понятливее собаки. И гораздо умнее. Эти звери умеют регулировать численность в зависимости от наличия корма. Если бы размножались безоглядно, а терроры всегда готовы к спариванию, самки — уже на следующий день после выхода яиц, заполонили бы собой всё и погибли, уничтожив любую другую живность. Но как только чувствуют нехватку пищи, самцы начинают пожирать приплод, убивают и съедают друг друга, в крайнем случае — старых самок. Молодых как Эсмеральда не трогают. Снять цепи!

Похоже, этот приказ менее всего пришёлся по душе боярским слугам, но перечить они не смели. Отстегнули карабины от ошейника, тварь щёлкнула зубами, едва не прихватив пальцы одного, тот едва отдёрнул руку.

— Видите? У неё присутствует нечто вроде юмора. При желании могла бы откусить не руку, а голову. Эсмеральда! Рядом!

Пьер двинулся вдоль стены внутреннего дворика, пройдя всего в двух шагах от О’Нила и Бженчишчикевича. Те уже прекрасно поняли, что расстояние и в десять саженей — не спасёт. Адское отродье невероятно стремительно. Пьер, даже обладая каким-то парализующим плетением, никоим образом не успеет «девочку» остановить.

Нью-Йоркский П. И. П. с пытками профессора Линка казался теперь поляку безопасным убежищем. Мозголом, по крайней мере, не угрожал перекусить пополам.

Вторгаясь в память поляка, а они провели уже несколько сеансов, Монморанси-младший был предельно аккуратен. Несколько раз прерывал связь из-за неудобств подопытного. Так археолог бережно выкапывает хрупкие древности из-под наслоений веков. С превеликой аккуратностью, чтоб не навредить. При этом не испытывает к древностям никакого человеческого сочувствия, исключительно научный интерес.

Занимало это не более двух-трёх часов в день, в остальное время Гжегож был предоставлен самому себе, обладая достаточной свободой в пределах дворцового поместья. Оно было чрезвычайно обширным — в десятки квадратных километров. Или квадратных вёрст, как здесь считают, верста немногим более привычного километра. Обнесённое высокой оградой, хоть и не настолько мощной, как загон для чудищ Тартара, поместье представляло собой крепость, основательно отрезанную от внешнего мира и охраняемую, словно каждый час ожидался штурм силами казачьего полка.

В патрулях, обходивших периметр изнутри, обязательно присутствовал дюжий чернокожий или мулат, сопровождаемый террором на цепи. Поляк старался к ним не приближаться. Животные чувствовали его издалека и поворачивали голову, открыв пасть и демонстрируя убийственный набор зубов.

Если открывались ворота, наружу выезжала целая экспедиция, вереница машин или гужевых повозок. Только специально отобранные, доверенные слуги, с ними — один из шести сыновей боярина Монморанси. Тот покидал Монтеррей, говорят, всего лишь раз в год, когда на специально нанятом дирижабле летал в Торжок на заседание Боярской Думы.

Поодаль от дворца, занимая не менее квадратной версты, находилось нечто вроде заводского предприятия с многочисленными складами, далее тянулись бараки рабочих. Именно отсюда выезжали грузовики. Бженчишчикевич раз забрёл на заводскую территорию и был остановлен крепким мужчиной креольской внешности. Тот что-то спросил по-испански, а когда поляк не смог ответить, выпроводил его наружу.

За ужином спросил у О’Нила, что же делается в столь отдалённом месте. Обычно заводы ставят около крупных городов, вблизи железнодорожных или морских путей…

— Вы ещё не догадались, пан Бже? Веселящие амулеты. Да, они запрещены российским Государём. Но столь далеко от его всевидящего ока дают, как вы понимаете, изрядный доход. Фактически это хорошо известные вам наркотики, только не вызывающие физиологического привыкания и напрямую не разрушающие тело. Зависимость возникает психологическая. Пристрастившемуся становится скучно в нашем реальном мире, он слишком серый по сравнению с открывающимся в грёзах.

— Ужасно… Но откуда такой объём? Грузовики выезжают ежесуточно. Или даже несколько раз в сутки. Как я понял, любой, купивший амулет, вправе легально купить и Сосуд с Энергией русского Источника, чтоб самому подзарядить этот амулет. Вроде бы даже не надо обладать Одарённостью.

— Монморанси это предусмотрели, — О’Нил, получивший порцию жаркого и бокал красного вина, давно выпил вино, а в мясном колупался вилкой безо всякого аппетита. — Их амулеты невозможно зарядить в домашних условиях. Даже имея Дарование. Приходится возвращать, получая взамен наполненный. Город Монтеррей невелик, подозреваю, боярин охватил сетью изрядный кусок Североамериканского Юга. Ручейки рублёвых ассигнаций стекаются отовсюду. Да и обычными наркотиками не брезгует. Там, возле их фабрики, стоит запах, который не спутать ни с чем. Производное каннабиса. Знаю, потому что в Абердине увлекались некоторые из студентов. Хотя… Не исключаю, что им потчуют слуг и рабочих.

— Джил! Но ведь невозможно держать в тайне существование такого огромного криминального центра. Те же рабочие… Что, на каждого наложено плетение сохранения тайны?

Шотландец грустно улыбнулся.

— Заклятие невыхода за забор. Безо всякой магии. Они здесь пожизненно. У кого за забором остались семьи, исправно получают деньги, пока кормилец жив и в строю. Удивительно, как мало вы узнали, пан, ежедневно встречаясь с Пьером Монморанси.

До поляка, наконец, дошло главное.

— Выходит, мы с вами здесь — тоже пожизненно?

— А вы спросите у боярича. Но, что бы тот ни ответил, скорее всего — да. Конечно, и тут можно жить с долей комфорта. Попросите у Пьера мулатку на ночь — не откажет. И всё равно это тюрьма. Из которой не сбежать, не отведав клыков адских созданий.

— Что же делать⁈ — Бженчишчикевич охватил голову руками.

— Пока просто ждать. Власть в их руках. Когда получат всё им необходимое и сбросят российское ярмо, что-то может перемениться. Как, вы говорили, называется в том мире южная часть Североамериканского континента?

— Мексика.

— Точно. И город такой есть — Мексико. Не удивлюсь, что Монморанси объявит себя боярином всех мексиканских губерний Америки, отделившихся от России. Если такое сделают одновременно в десяти-пятнадцати местах за пределами коронных российских земель, то Государь Император ничего не сможет поделать. У него миллион с чем-то казаков, точно не знает никто, они рассеяны по всей планете, не более полка в каждом гарнизоне, подавить всеобщее выступление им не по силам. А даже если в коронных губерниях полыхнёт, подальше от Торжка, нам же лучше. Кусаю локти, что пока бесполезен для такого дела. Пьер обещал связать меня с кем-то из физических светил, но пока не сдержал слово, маюсь бездельем и жду успехов других, несогласных с гегемонией.

— Вы считаете, Джил, зреет всепланетный заговор против русских?

— Я не знаю, насколько он скоординирован. Есть ли конкретные планы и сроки. Узнал бы случайно, уверен — не прожил бы и часу. Но почва для недовольства русскими имеется повсеместно. Рано или поздно этим недовольством воспользуются. А ваши знания придадут процессу изрядный толчок.

— Как говорила моя мама, «волшебный пендель».

— Именно так, пан. Поэтому — выше голову. Час свободы Польши и Шотландии приближается, — он пытался держаться бодрячком. — Пусть благодаря наркотикам и запрещённым амулетам, но политика чистой не бывает. В вашем родном мире — тоже. Главное — результат, верно? Выше голову!

Поляк, наоборот, опустил её ещё ниже.

— Матка боска! Во что я ввязался…

Глава 9

Они оплатили два купе до Питтсбурга, намереваясь ночевать втроём в одном, второе останется в распоряжении княжны. Тышкевич не без колебаний расставался с Искровым, самым доверенным из команды. Но отмести предположение, что неизвестные, заполучившие странного поляка и физика-теоретика О’Нила, захотят выйти на местных учёных, было самонадеянно. Неизвестно, что их ждёт в Питтсбурге. Возможно, та дорожка уведёт в никуда.

Львова обладала чувствительностью в тонких материях ничуть не хуже корнета. Но не была приучена действовать в паре и наводить «пушки» графа на источники вражеских плетений. Да и сама идея брать её на задание, где в княжну полетят фаерболы или даже ледяные стрелы, не вызывала ни малейшего энтузиазма, пусть барышня обладала очень крепким набором защитных амулетов. В общем, кроме как в роли связистки, она вряд ли чем-то могла быть полезна, эпизод с провоцированием питтсбургского поверенного — не в счёт. А ещё нуждалась в охране как самая настоящая VIP-персона, коей и являлась.

Поезд Искрова отходил на полчаса позже. Провожая четвёрку, садящуюся в последний вагон, корнет задержал на перроне штабс-ротмистра. Разумеется, оба были в партикулярном платье.

— На Сэвидже маячок.

— Что⁈

— Миниатюрный амулет, излучающий Энергию в крохотных количествах. Спроси у Львовой. Она, если присмотрится, тоже увидит. Как пишется в романах, вас пасут. Только не спрашивай — кто.

— Дьявольщина… И сейчас избавляться от Майкла поздно, — Тышкевич со злостью глянул на стекло вагонного окна, за которым топтался ни о чём не подозревающий и невозмутимый сыщик. — Если кто-то следит, то уже знает, что мы сели в поезд на Питтсбург.

— Поэтому не снимай. Будь начеку и жди, кого принесёт нелёгкая. Боюсь, на конечной вас ждёт тёплая встреча. Я бы вышел на одну раньше и добрался как-то иначе. Повозку нанял, что ли.

— Спасибо… Связь через стол Третьего Отделения в Святоангельске. Они могут вызвать Львову. Удачи, корнет!

— Надеюсь, она не отвернётся от меня, как в день, когда я прибил Маккенну.

Глядя в удаляющуюся спину, штабс-ротмистр подумал, что осознание вины за невольное душегубство будет ещё долго довлеть над Прохором, мешая правильным решениям. Тут паровоз дал свисток, и офицер поспешил в вагон.

Собрались в одном купе. Львова критичнски осмотрела пиджак Сэвиджа, затем расфокусировала взгляд.

— Вы правы, ваше благородие. Сзади на левом плече.

— На левом плече — что? — вздёрнулся сыщик, неприятно удивлённый повышенным к себе вниманием.

— Амулет, сообщающий кому-то ваше местоположение, — сообщил Тышкевич. — Скорей всего, малого размера. С булавочную головку. Когда вы последний раз одевали пиджак?

— Давно… С месяц назад. В шкафу висел.

— В ваше жильё кто-либо имеет доступ?

— Никто. И признаки взлома заметил бы. Приходящая прислуга мне не по карману, мистер.

— Значит, прицепили сегодня, — кинул монах. — Коль такого размера, то и Энергии мало. Пять-десять дней посветит и сдохнет. Я разбираюсь, сам такие использовал.

— Сэвидж! Куда вы заходили до вокзала? — продолжил штабс-ротмистр.

— В кафе на углу возле дома. В Бронксе. Надо же было хотя бы глазунью съесть на дорогу и кусок мясного пирога. Сам не готовлю… Дьявол меня забери! Посетителей много… Кто угодно мог пройти у меня за спиной, толкнуть, словно случайно, и воткнуть эту булавку. Сейчас я её… Как я опростоволосился!

Он начал стаскивать пиджак.

— Анастасия, на каком расстоянии вы способны видеть эту гадость?

— В пределах вагона — не входя в транс, Виктор Сергеевич. В такой, знаете ли, полудрёме. Но надо, чтоб меня охраняли. Не все мои защиты включатся сами, коль нападут.

— То есть не нужно будет карабкаться на пятый этаж… Я вспомнил ваше сравнение. Хорошо. Как далеко засечёт амулет наш противник?

Он даже не стал рассматривать предположение, что негласную слежку мог установить и союзник. Третье Отделение, например. В Ново-Йорке у охранки наверняка есть агенты, неизвестные местной резидентуре. С союзником разберёмся, а вот враг…

— Если у него чувствительность как у меня либо амулет в пиджаке связан с парным, то недалеко. В пределах этого или соседнего вагона.

— Стало быть, он следил за нами до посадки, — решил Сэвидж, с ненавистью осматривая парадный пиджак. — Теперь знает, мы едем в Питтсбург. Но не обязательно, если не проверил, до какой станции билеты. Поезд идёт в Чикаго через Кливленд, часть вагонов отцепят и потащат к Детройту.

То есть предположение Искрова, что засада ждёт на конечной, можно не принимать во внимание, понял Тышкевич, потому что соперник может быть не в курсе, каков конечный пункт их маршрута. Значит, активные действия запросто начнутся гораздо раньше. Если противники не сели в тот же поезд, то у них остаются два варианта догнать его, например, в Аллентауне: нанять дирижабль или быстроходное авто. Им не нужно частое пополнение углём и водой.

А может, едут в соседнем вагоне, проверяя стволы перед нападением? Состав заполнен хорошо если наполовину, времени метнуться и купить билет было предостаточно…

— Не буду ли я вас смущать господа, если проведу путь в вашей компании и попрошу сопровождать до двери уборной? Вчетвером мы сильнее, чем я одна в купе. Можете переодеваться, я отвернусь.

Львова посмотрела на Тышкевича, в её глазах мелькнули озорные огоньки. Мол, вот и второй промежуточный этап к грехопадению — ночёвки в компании трёх взрослых мужчин.

— Как вам угодно, сударыня, — согласился штабс-ротмистр.

Сэвидж добавил «сочту за честь», монах промолчал.

Офицер, достав бумажник, отсчитал двадцать рублей.

— Я выкупаю ваш бесценный предмет гардероба. Хотя если он не пострадает и вернётся к вам, будете донашивать.

Сэвидж неохотно разжал пальцы, оценив свою собственность в несколько другую сумму. Вслух пожаловался:

— По ночам прохладно!

— Это ваша плата за ротозейство в кафе.

Не теряя времени, Виктор Сергеевич отыскал пустое купе и забросил пиджак на верхнюю полку. Если не знать, что он там лежит — не видно. Разве что кто-то случайно его стянет вниз, стаскивая чемодан с той же полки.

Едва вернулся в купе, услышал тревожный шёпот Львовой:

— Приближается амулет, связанный с этим. И тот, в пиджаке, «заговорил» громче. Примерно так: «Мамочка, я здесь!»

— Значит, они сели в поезд и приближаются к нам. Готовимся к бою. У всех, кроме амулетов, есть обычное оружие?

Не оказалось у Львовой. Тышкевич протянул ей свой шестизарядный и ремешок с патронными гнёздами на восемнадцать штук.

— Сударыня! Пересядьте к окну. Мужчины — ближе к двери. А я зайду с тыла.

Скинув сюртук, оставшись в брюках и сорочке, Тышкевич распахнул окно.

— Знайте, штабс-ротмистр. С человеком, у которого амулет поиска, ещё пятеро, обвешанных своими амулетами. Может, и больше, других не чувствую. Сейчас перейдут из соседнего вагона в наш. С той стороны, — она показала вперёд по движению состава.

Благодарно кивнув, офицер высунулся из окна по пояс.

Поезд тянулся неспешно, делая вёрст тридцать-сорок в час. Голову обдувал ветер, перемешанный с пахучим угольным дымом.

Ухватившись пальцами за сварной шов обшивки, Тышкевич подтянулся и легко перенёс тело на крышу. Сморщился, перемазавшись в чёрное: жирная копоть, сдобренная вырывающимся из цилиндров паром, толсто покрыла вагон сверху.

Не теряя ни секунды, он побежал вперёд, в сторону локомотива, и перепрыгнул на следующий вагон. Свесился, рискуя свалиться вниз, и нашёл открытое окно. Нырнул в него ногами вперёд, устроив переполох в семействе чернокожих, расположившихся перекусить в честь отправления.

Став на ноги, Виктор Сергеевич извинился и покинул купе.

К нему спиной стояли двое, обращённые к переходу в покинутый им вагон. Ближайший тип, толстый и невысокий, был облачён в куртку из буйволиной кожи, широкополую шляпу, синие штаны и высокие сапоги с кавалерийскими шпорами, точно как ковбой в синематографических фильмах-вестернах.

Щеголять в униформе ковбоя не запрещается. А вот вытащить револьверы и держать их наготове со взведёнными ими курками явно не соответствовало облику законопослушного джентльмена.

— Мистер…

Коротыш обернулся, следующий даже не обратил внимания, напряжённо вытягивающий шею и пытавшийся рассмотреть, что творится в заднем вагоне.

Первый промычал что-то вроде what the hell, Тышкевич, узрев настолько бандитскую рожу, что клейма ставить негде, приподнял руки и бросил вперёд подсмотренное у дяди плетение, натренированное за прошедшие месяцы. Лавина золотых нитей оплела голову маломерка и приняла корец Энергии.

Это было страшно!

Из ушей и носа повалил пар, сосуды в глазах налились кровью и моментально лопнули, в следующий миг из орбит вылетели сами глаза. Если ковбой и владел какой-то амулетной защитой, против этой магии она не сработала.

Вы не кипятите? А мы — кипятим и идём к вам, подумал штабс-ротмистр, мягко подхватывая падающее тело. Широкополую шляпу хохмы ради нацепил на себя, поморщившись от её запаха. Прихватил и револьверы.

Следующего пассажира поезда угомонил ударом револьверной рукояти. Чуть влив в неё Энергию во время удара, погрузил в черепушку по самую предохранительную скобу.

Наверно — больно. Но не долго.

Третий стоял на переходных пластинах, соединяющих пол этого и следующего вагона. Грохот стоял мощный — поезд чуть прибавил ходу, выкатившись за пределы Ново-Йорка, и колёса отчаянно колотили по стыкам рельс. Естественно, он не слышал, как умерли его двое коллег.

Тело этого бандита Тышкевич отпихнул в сторону. Тот повалился в межвагонное пространство. Под колёса или наружу на насыпь — не столь важно.

Далее в коридоре вагона, где ехали спутники штабс-ротмистра, показались двое близняшек. Ну, или чрезвычайно похожих друг на дружку, бандитское ремесло уравнивает. Смотрели они внутрь открытого купе, откуда неслись проклятия. Некто обнаружил пиджак, но не его хозяина.

Голос изрыгал ругательства по-английски и в то же время казался смутно знакомым. Виктор Сергеевич готов был поклясться, что слышал его сравнительно недавно по-русски.

Но сначала предстояло разобраться с парой близнецов.

Девятое Отделение учат охранять. Но работа на опережение, уничтожение угроз — тоже защита. Предвидя, что двое увешаны атакующими и защитными амулетами, именно об этом предупреждала Львова, штабс-ротмистр тщательно прицелился и долбанул ледяной стрелой.

Кощунственно? Вода — святая жидкость… Уж очень хотелось наверняка.

Хватило с лихвой. Сосулька пробила обоих навылет и, ударив вскользь по наружной стенке вагона, проломила длиннющую сквозную дыру.

Стенания из купе моментально стихли. Оттуда вывалились могучая фигура ростом почти под потолок, окутанная таким роем защитных плетений, что они отсвечивали в обычном мире, видимые даже ординару. Точнее, мерцала пыль вокруг громилы, раскалившаяся от бурлящей Энергии. Человек запустил и свой Дар, и обереги на полную мощь.

— Наконец-то свиделись, штурм-корнет, — приветствовал его Тышкевич. — А мы вас по всему Ново-Йорку обыскались.

Хвостицын хищно оскалился.

— Ну что, штабс-ротмистр! Ты сам мне дал шанс реванша.

— Извини, что попортил твоих игрушечных солдатиков. К сожалению, вагон тоже. У меня предложение. Давай начнём дуэль не здесь, а на ближайшей станции. Иначе…

— Плевать, что иначе! Мы — штурмовики! Нас Дьявол покинет и Бог отвернется!

— Как же вы надоели вашим пьяным кабацким нытьём ещё на яхте! Тем более ты — давно не штурмовик. Изгнанный с государёвой службы изгой. Не хочешь дуэли — снимай амулеты и сдавайся. Пусть трибунал решает твою участь.

Хвостицын терпеливо выслушал унижающие слова. Наверно, тем самым подогревал в себе и без того кипящую ярость. А затем атаковал.

Как пригодилась тактика «Человек-крепость», запрещающая уход в сторону, потому что позади — охраняемая персона! В тесном проходе у дверей купе некуда деться вправо или влево. Да и за спиной — следующий вагон, в нём сколько-то пассажиров, включая толстунов из негритянской семьи, решивших, видно, путешествие от начала до конца провести за едой.

Первые плетения, зарядившие Энергией сполохи огня, ледяные стрелы и острые воздушные пики, штабс-ротмистр принял на защиту, не трогаясь с места ни на шаг и только отклоняя прилетающее. Вагон наполнился грохотом, подарки от Хвостицына рикошетировали вверх, в пустое купе или в наружную стенку. Буквально через пару минут поединщиков осветило яркое солнце, более не разбивающееся о крышу — её ошмётки унесло назад ветром. Пара зарядов угодила в пол, через прореху мелькали шпалы.

— Хочешь перерубить вагон пополам? Я уеду с передком, ты останешься. Как же наша дуэль?

Экс-штурмовик сообразил, наконец, что расходует Энергию на порядок быстрее, чем его противник, лишь отклоняющий смертельные выпады. Тот мог часами ждать исчерпания сил нападающего, чтобы к концу схватки сжечь его «детским» фаерболом размером с яблоко, коль тому не останется духу укрыться даже от этой малости.

Хвостицын чуть убавил напор. Явно принялся что-то готовить…

Вокруг пары, разделённой буквально пятью шагами, начался пожар. Вагон железный, но занялась обивка, деревянные двери и скамьи в купе, а также деревянный настил пола. Оба, казалось, не замечали огня.

Тышкевич молился только, чтоб Сэвидж или монах не проявили лишней инициативы. Искров, например, точно знал, когда можно лезть вперёд, а когда, как говорят в Логойске, «хаваться в бульбу». Не мог и сам атаковать. Под натиском его ударов Хвостицын начнёт отступать, он никаким премудростям в стиле «Человек-крепость» не натаскан. Стало быть, битва переместится в противоположный конец вагона, где едут разные люди. В том числе — там купе с тремя попутчиками. Поэтому граф выжидал, пропустив несколько удачных моментов, потому что противника не завалил бы наверняка, а просто изрядно сократил его защиту.

Сконцентрировавшись на плетениях, исходивших от амулетов и самого Одарённого, Тышкевич проморгал момент, когда ситуация изменилась в корне. За спиной экс-корнета полыхнуло так, что больно стало даже глазам, укрытым магической защитой.

Наверно, тот ничего не успел сообразить, как его щиты поползли на спину — к новому источнику опасности, а граф ещё ни разу не атаковал, лишь парировал нападение.

Упускать момент было грех. Он метнулся вперёд и рубанул сверху вниз воздушным мечом. Ничем другим не мог, опасаясь задеть союзника, бросившегося на Хвостицына с тыла и поразившего его шаровой молнией.

Меч завяз в защите и едва достал до головы. Вошёл на каких-то три пальца.

Правда, этого хватило. Человек-гора грузно осел. Плетения защиты погасли как задутые свечи на именинном пироге.

— Как вы его аккуратно, ваше благородие. Даже причёску не попортили. И снимите ради Бога эту шляпу!

Львова вступила в солнечное пятно под уничтоженной крышей и убрала два маленьких солнца, горевших в её ладонях. Явно намеревалась повторить атаку. Там, где рванула Энергия её плетения, вагон потерял и стены, и пол, и потолок, задняя и передняя часть соединялись одной только рамой. Стоило поразиться силе контроля, заложенного в амулет, взрыв ничуть не зацепил графа, отстоявшего от него всего на какие-то пять-шесть шагов.

Виктор Сергеевич растерянно снял ковбойский головной убор, кинув его на шпалы через дырку в полу.

— Спасибо… сударыня!

— Пусть моё участие останется маленькой тайной. С вас — два красных Сосуда, пришлось вложить в негодяя изрядно, опустошила один из самых мощных моих амулетов. Сама-то я девушка безобидная.

Валявшийся у их ног Хвостицын по поводу слова «безобидная» ничего не возразил.

— Будьте любезны переместиться в следующий вагон. Этот не подходит для молодой леди. Я помогу отнести вещи.

Как потом рассказал Сэвидж, с первого грохота, очевидно — от ледяной стрелы Тышкевича, и до окончания баталии прошло не более трёх минут. Они казались очень долгими. Четвёрка пассажиров немедленно перебралась в предпоследний вагон, подальше от разрушенного. Потом разместились в третьем с конца и состроили удивлённые лица, когда в купе заглянул станционный жандарм, проводящий расследование: кто изуродовал хвост состава и устлал коридор трупами. Конечно, отправление задержали. Но ненадолго. Грабежи и разбои в поездах — дело нередкое, не ломать же из-за них расписания. Задний вагон отцепили.

— Меня что смущает, — поделился Пантелеев, когда за окном снова поплыли американские равнины. — Хвостицын запросто сел в поезд. Значит, даже не объявлен в розыск! Вот как власти империи стесняются открыть свои проблемы перед туземцами… Перед уроженцами этих губерний, — поправился он, уловив осуждающий взгляд сыщика.

Сэвидж не забыл, покидая вагон, вернуть себе пиджак. Теперь прощупывал ткань у левого плеча в поисках чего-то мелкого и твёрдого. А двадцать рублей не отдал.

— Можем считать, сегодня одержали победу, — подвёл итоги дня штабс-ротмистр. — Хотя бы то, что живы и невредимы, уже успех. Но ни на шаг не приблизились к разгадке местонахождения наших целей. Кроме того, Морганы или их подручные, прочитав утреннюю газету, узнают, что к ним движется нечто, способное испепелить вагон. Если умные — насторожатся, а за глупцов их не держу.

— Интересно было бы узнать о дальнейших планах, ваше благородие. Город большой, если четвёрка интересующих нас персон находится там, они могут спрятаться где угодно. Или мне снова щеголять разрезом в платье перед малышом Сэмми?

— Конечно, соображения имеются. Но в свете сегодняшних событий ставлю одну только ближайшую задачу: добраться до Питтсбурга целёхонькими. Даже эта задача оказалась нетривиальной.

х х х

О’Нил и Бженчишчикевич с первого дня в боярском дворце получили по комнате на втором этаже бокового крыла. Не такой, как у слуг и рабочих, но отнюдь не как для почётных гостей. Правда, скорее всего, Монморанси никого из гостей и не принимали, в противном случае подверглись бы риску раскрытия опасных тайн поместья.

Как бы то ни было, в каждой из комнат имелась добротная мебель из массива и умывальник, отдельное отхожее место не предусматривалось. Если нужда в облегчении настигала среди ночи, приходилось набрасывать на себя халат и топать по длинному коридору, потом спускаться на этаж.

В одну из ночей поляк крепко и без сновидений проспал практически до четырёх часов. Предшествующий день был посвящён сведениям, вытащенным ещё в Нью-Йорке. Пьера Монморанси чрезвычайно заинтересовал автомат Калашникова, поколением Бженчишчикевича изученный в мельчайших деталях. Именно этому оружию отводилась исключительная роль в отражении агрессии НАТО, которое Войско Польское должно было отбить вместе с Советским Союзом и другими странами Варшавского Договора. Поэтому мальчишки и девчонки в школе, а потом юноши и девушке в вузе учились стрелять из «Калаша», чистить и смазывать, зубрили устройство ударно-спускового механизма, хоть разбирать сам механизм категорически возбранялось.

Поскольку охрана дворца, вооружённая винтовками и револьверами, представляла собой нечто вроде ЧВК из родного мира пана Бже, военные одобрительно отозвались об идее такой стрелялки. В дворцовых мастерских тамошние умельцы попеняли, что неизвестны сплавы, пущенные на выделку отдельных частей автомата, как и марка пороха в столь небольшом боеприпасе. Размеры всех деталей вычислили по наставлению, глубоко, но прочно запрятанному в памяти поляка. Определили калибр — ровно треть английского дюйма, использовавшегося, пока не победили российские меры длины. В общем, сделать можно. А чтоб подготовить к производству, нужны месяцы. У клана Монморанси имелись и время, и деньги.

— На севере, у Великих Озёр, у нас есть влиятельные друзья и партнёры, — хвастался Пьер, потирая руки. Он даже зажмурился от удовольствия. На обед велел подать какую-то особо деликатесную закуску, слишком острую для выросших в Европе. Пока О’Нил и Бженчишчикевич воевали со своими порциями, боярич продолжал: — Пока русские казаки спят себе в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе, здесь порой происходят нешуточные стычки. Иногда целые войны. Знаете, сколько крови пришлось пролить, когда Монморанси доказывали свою монополию продавать каннабис и амулеты на Средний Запад? Больше тысячи погибло с обеих сторон. Ваш так называемый «Калашников» положит конец этим войнам. У кого автомат — тот и победитель заранее, с ним связываться себе дороже.

— А если противник тоже сумеет скопировать «Калашников»? Хотя бы с трофейного или украденного образца? — бросил шотландец.

— Тогда сделаем новую, ещё более убойную штуку. Наш дорогой польский друг — просто кладезь идей!

И вот ночью пан крался в отхожее место, чтоб стать кладезем… В общем, организм вознамерился отвергнуть деликатес.

В предрассветный час коридоры дворца освещались редкими масляными светильниками. Электричество здесь имелось, но не везде. У поворота к лестнице, ведущей вниз, поляк обнаружил шлёпанец от точно такой же пары, что получил сам в гостевой комнате. Пожав плечами, как можно потерять тапок и не заметить, он свернул за угол… и замер.

Глаза Эсмеральды, а может — кого-то из её многочисленных братьев или сестёр, в свете масляной лампадки казались налитыми багровым огнём. Тварь подняла морду от бесформенной окровавленной туши на полу, пан успел рассмотреть лишь ногу во втором шлёпанце. Шипастый хвост нервно ударил по мозаичной плитке пола, высекая искру.

Говорят, что от страха можно обделаться? Ничего подобного. Задний фасад Гжегожа сжало так, что он не смог бы расслабиться и на фаянсовом сиденье. Прижимаясь спиной к стене, он мелкими шажками принялся пятиться. Достигнув поворота, зачем-то поднял одинокий тапок, словно намереваясь отмахиваться, если адское создание кинется догонять.

Даже запершись у себя в комнате, долго не мог отдышаться. Собственно, деревянная дверь — более чем сомнительная защита, если для надёжности нужны толстые стальные прутья, как в ограде заповедника. Рука по-прежнему сжимала шлёпанец.

До утра он не то что не заснул — даже не прилёг. Стоя у двери, прислушивался к звукам из коридора.

Время точно определить не мог. Часы с эмблемой Сочи-2014, где выступление польской сборной стало самым успешным за её олимпийскую историю, забрал грабитель в поезде, новыми не разжился.

Наконец, когда уже совсем рассвело, по коридору разнеслись голоса, щебечущие по-испански, сначала обычные, потом тревожные. Гремели вёдрами уборщики, раздавались команды старшего над слугами. Наконец, всё стихло.

Пан Бже осторожно вышел из комнаты и двинул в туалет в противоположное крыло. Идти той дорогой, где несколько часов назад лежало кровавое месиво, он не смог себя заставить, хоть там наверняка убрано, а зверь давно спроважен в клетку.

К завтраку О’Нил не появился, что подтвердило худшие подозрения. Зато Пьер Монморанси, сияя улыбкой, затолкал салфетку за ворот и принялся уписывать что-то сытное мясное, соревнуясь аппетитом с ночной тварью.

— Вы бледны с утра, мой друг. Нездоровится?

Тот откровенно рассказал, что видел ночью, как существо из Тартара жрёт человеческую плоть прямо на втором этаже боярского дворца.

— Чепуха! — улыбка боярича на утреннем солнце, заливавшем веранду столовой, не потеряла ни одного градуса тепла. Причём улыбалась нижняя часть лица, чёрные глаза оставались холодными. — Бывает. Один из наших слуг, в чью обязанность включен ночной обход коридоров дворца, взял с собой террора из клетки, а амулет забыл нацепить. Естественно, животное вышло из повиновения и загрызло его. Поделом! Нарушения дисциплины караются строго, пан Ковальски.

— И меня едва не загрыз…

— Полноте! Твари достаточно разумны, чтоб понимать, какой объём пищи способны переварить за один раз. Взрослый мужчина и тот не вошёл в Трезора целиком. Мальчик нервничал, думая, что вы тоже претендуете на его порцию, и успокоился, когда вы ушли.

Оставив меня на следующий раз, вздохнул про себя Бженчишчикевич.

— Кстати, Джил не предупреждал вас? Мы нашли ему партнёра в Лос-Анджелесе. Вместе продолжат опыты по физике пространства-времени. Уехал ночью.

В желудке Трезора?

Старясь выглядеть невозмутимо, поляк лишь посетовал:

— Жаль, что не зашёл попрощаться.

— Такие они, шотландцы.

Вернувшись к себе, учёный обнаружил, что в комнате прибрано. Тапок О’Нила, оставленный на тумбочке, исчез.

Гжегож повалился на кровать в изнеможении, ничуть не отдохнув ночью, и принялся размышлять.

Кем приходится… приходился ему покойный? Во всяком случае, другом не назвать. Абердинский приват-доцент перетащил пана Бже в чужой, странный и довольно опасный альтернативный мир. Втянул в аферу с всепланетным заговором против Российской Империи. Отдал на растерзание садисту профессору Линку. И, наконец, продал в рабство наркоторговцам.

Жалеть его не за что.

Но, тем не менее, его смерть навевала ужас гораздо больший, чем показательная казнь негра, заброшенного за решётку питомника терроров. Даже если произошла случайная ошибка, и зверюга оказалась на коридоре по недосмотру, какая гарантия, что ошибка не повторится?

Он дал себе зарок добыть ночную вазу, чтоб не выходить на коридор по ночам.

Событие не прошло бесследно и для Монморанси-младшего. Покинув спальню, пан Бже видел его после полудня всего лишь раз и мельком. Тот сказал, что на сегодня сеанс мозгокопаний отменён.

На смуглой щеке боярича запечатлелся след пятерни, душевной оплеухи. Во всём свете лишь один человек способен на такое безнаказанно — боярин Монморанси. Очевидно, недоволен фактом ночных прогулок хищных рептилий, за которых отвечает сын.

Поляк впервые пожалел, что русские не перехватили их ещё в Ново-Йорке. Говорят, в имперской России в этом мире до сих пор сохранился дикий обычай — травить пленников медведями под треньканье балалайки и запивать зрелище водкой. То — слухи, почти наверняка преувеличенные, а случившееся в Монтеррее — очевидность. И вообще, из любимого квартета у западных туристов, навещавших Москву после распада СССР, медведь-водка-балалайка-Горбачёв, только водка и бывший генсек были реальными. Балалайки продавались сувенирные, а за медведей выступали ряженые в маскарадных костюмах.

Верить можно только тому, что видишь воочию.

Глава 10

Поезд шёл на запад, оставляя позади версту за верстой и клубы угольного дыма. Хоть железная дорога основана исключительно на технологиях ординаров, электрические или дизельные локомотивы в Америке ещё не появились. Тем более — в других странах мира.

Уединившись с Тышкевичем в купе, Львова попеняла ему:

— Виктор Сергеевич, вы — единственный член группы, отвратительно знающий английский. Прискорбно, что ваши занятия в Киевской военной академии прервались на рубеже «хуйиз ондъюты тудэй», — она намеренно утрировала произношение штабс-ротмистра, тот, обладавший музыкальным слухом, говорил чище. Если, конечно, вспоминал нужное слово.

— В мои планы не входит прямой контакт с туземцами, пока не возникнет нужда. Разведку проведут Сэвидж и Пантелеев, — пытался парировать штабс-ротмистр.

Львову это не убедило. Вообще, с каждым днём она всё меньше напоминала классическую связистку — замкнутую, отстранённую, сосредоточенную на приёме и отправке сообщений. Ни во что не встревающую. Упрямый характер любимой и вздорной великокняжеской дочки пробился через бетон связистской дисциплины.

— Ваше право — строить любые планы. Но вы же понимаете, за нами могут следить. Пусть Хвостицын вряд ли связан с Морганами. Тем не менее, их клан — куда более сложный противник, чем беглый задира-штурмовик. И группа, в которой один говорит как вы, привлекает внимание моментально.

— Анастасия…

— Виктор Сергеевич! Я позволю и далее величать себя по имени, если примете несложные условия. Во-первых, только наедине. Не надо давать нашим двум спутникам почву для пересудов, — факт, что она битый час сидела, запершись вдвоём с офицером в купе, почему-то барышню не смутил. — Во-вторых, вы даёте мне слово подтянуть английский до Питтсбурга. И не смотрите удивлённо. Думаете, у Пантелеева способность к языкам? Полноте! Его единственный талант — к перевоплощению. Но церковь владеет магией, позволяющей общаться с паствой на любом языке. Не знаю, носит ли он какой-то особый амулет либо на монаха наложено особое плетение, Искров бы скорее разобрался, но нечто подобное я чувствую. Уверена — вы тоже, если присмотритесь.

— Какое же третье условие, сударыня Львова?

— Двух достаточно. Поезд замедляется, будет остановка на пополнение тендера. Хочу подышать свежим воздухом, вагон изрядно наскучил, это не яхта с бандой штурмовиков. Составите компанию?

— С превеликим удовольствием.

Он чуть было не добавил «я же обязан вас охранять», но осёкся, вспомнив, кто сказал главное слово в бою с Хвостицыным.

Следствием этого разговора было изменение планов, о которых Тышкевич пока ещё не рассказал подчинённым в деталях. Они сошли в поезде в Гаррисберге и сняли четыре номера в Lochiel Hotel, всего в квартале от набережной реки Саскуэханна. Тышкевич на произношении этого индейского названия споткнулся, натолкнувшись на очередное замечание от связистки: учитесь говорить как местные. Слово «туземцы» вышло у них из употребления.

Здесь задержались. Сэвидж пребывал в восторгеот происходящего, хоть граф срезал ему половину содержания, «пока не приедем в зону боевых действий». В конце концов, жильё и еда оплачены, суточные капают, чего же более желать? Расслабленное дневное времяпровождение, ночной колпак виски на сон грядущий…

Пантелеев хмурился, но терпел. Маскировка под группу американцев хоть и не приближала их к Питтсбургу, но всё же соответствовала задаче. Долгими часами он позволял штабс-ротмистру распутывать нити плетения, наложенного в Санкт-Петербургской митрополии, чтоб тот смог наложить его на себя.

Воистину сложное дело. Выучить чужие наработки, подчинить их своему контролю, напитать Энергией, накопленной Одарённым в кристалле или взятой из Сосуда, способны многие, не менее одной сотой многомиллиардного человечества. Правда, далеко не всем, владеющим даром, подчиняются сложные плетения, особенно сочетающие управление несколькими из четырёх стихий. Причём электричество принято выделять в отдельную, пятую стихию, хоть раньше с ним занимались воздушники. А ещё есть кинетики, способные силой мысли двигать предметами, разгоняя их до убийственной скорости, провидцы, целители и десятки других специализаций.

Мастера-менталисты, особая каста, поднаторели в плетениях, охватывающих всю человеческую голову, воздействуя на разум целиком. Виктор Сергеевич насмотрелся на них ещё в коронных землях, но никогда не думал, что ради очередного задания попробует не только разобрать узор магических нитей, но и наложить этот упорядоченный хаос на себя.

Самый высший уровень познания магии достигается, когда Одарённый сам начинает конструировать плетения. Что называется — с нуля. Или хотя бы подстраивать под себя имеющиеся, если стандартные отчего-то не подошли. Скопировать и «надеть» придуманное в Санкт-Петербурге у Тышкевича не получилось. То ли заготовка церковников индивидуально подстраивалась под каждого нового священнослужителя, то ли недостаточно точно срисовал нити, опутавшие бывшего полицейского, в любом случае, плетение не сработало. И граф принялся переносить его частями, приспосабливая к своей оболочке каждый узел в отдельности, стыкуя, согласовывая, удаляя неудачные фрагменты и заменяя их новыми… Кропотливая работа, вдобавок — не гарантирующая успеха.

Когда голова пухла, а точность действий пропадала, они вчетвером шли гулять по городу, стараясь как можно лучше смешаться с туземц… С местными.

Львова как истая леди предложила начать с гардероба. Поскольку Тышкевич признался, что намерен представить двух разведчиков репортёрами, выискивающими материал для продажи Ново-Йоркским газетам цикла статей о развитии Питтсбурга, в том числе — благодаря технологиям ординаров, стиль для всей группы придумали соответствующий. Правда, Пантелеев настаивал, что будет выглядеть подобающе любой обстановке, даже на рыцарском турнире средневековья, стоит лишь нацепить морок. Но сдался, признав, что возможны амулеты, морок рассеивающие.

Распределили роли. Граф стал кем-то вроде менеджера группы, подбирающей репортёрский материал, который будет продан изданиям. Львова, самая грамотная и бойкая на язык (куда подевалась её прежняя сдержанность?), вызвалась представиться пишущей журналистской. Сэвидж, по прошлой службе поднаторевший в фототехнике, да и на детективном поприще она пригодилась — добывать фото доказательств супружеских измен, вооружился фотокамерой на треноге. Монах удовлетворился ролью прислуги, выведенный в резерв, чтоб в любой миг обернуться кем-то другим и отправиться по особому поручению.

Тышкевич по настоянию княжны выбрал полосатые штаны и зелёный лапсердак. Почему-то именно так, вызывающе броско, одевались сутенёры и дельцы газетной индустрии. Прежние брюки, испорченные прогулкой по вагонной крыше и не отстиравшиеся, отправились в мусор.

Львова купила яркий жакет и здоровенную брошь из самоварного золота, смотревшуюся на ней как дешёвое доказательство неумеренных претензий. Граф взял с неё слово одевать сей аксессуар исключительно «на задании».

Сэвидж более других походил на натурального белого американца, кем и в действительности являлся. Притворяясь фотографом, обогатился разлапистой клетчатой кепкой с большим козырьком, дабы падающий свет не мешал смотреть в окошечко фотокамеры.

Наконец, монах получил очень дешёвый хлопчатобумажный костюм, бывший в употреблении и придававший ему вид оборванца на фоне трёх господ.

«Терпение и смирение, брат мой во Христе», — шепнул ему граф, и Пантелеев не понял, искренен тот или иронизирует.

Осмотрев критически четвёртого и самого непрезентабельного в группе, Виктор Сергеевич вдруг пропал, а через секунд десять объявился перед подчинёнными.

— Здесь я. И никуда не уходил. Ваш отвод глаз, сударыня, расшифровать неизмеримо проще, чем филологические выкрутасы нашего товарища.

— Лучше бы сосредоточились на английском, мистер. Или учили его как барышни в нашем пансионе благородных девиц — со словарём и учебником.

Тышкевич покраснел, а Сэвидж и Пантелеев переглянулись. Если Львова боялась себя скомпрометировать, то сейчас это удалось ей более чем. Она посмела попрекать графа, прямое начальство, назначенное российскими властями, словно женщина своего мужчину. Тот нервно дёрнул себя за ус. Но смолчал.

Высказался вечером, гуляя с ней по набережной реки около Маркет Стрит.

— Вы правы, сударь, и одновременно я ожидала от вас больших успехов. Продвинулись?

Без уродливой безделушки она смотрелась бы превосходно, но всё равно набросила отвод глаз. Сторонний наблюдатель увидел бы, что высокий усатый мужчина разговаривает со спутницей или спутником, но не понять с кем — взгляд упорно уводится в сторону. Более сложное плетение невидимости создаёт иллюзию, что человек беседует с пустотой[1].

— Очевидно — да. Хвастаться не буду, пока не удивлю вас чистым английским Среднего Запада. Произойдёт это завтра или через неделю — обещать не могу.

— Интересуюсь не только я. Вспомните принятую мной депешу из Третьего Отделения. Торжок спрашивает: когда приедем в Питтсбург?

Окончательное выпадение Львовой из образа связистки, при передаче сообщений не более одушевлённой, чем телеграфический аппарат с блестящими кнопками, и вызывало досаду, и одновременно радовало. Умная и инициативная наперсница, умело обработавшая «малыша Сэмми», а затем более чем вовремя рубанувшая штурм-корнета Хвостицина шаровой молнией, была гораздо полезнее. И уж конечно её общество доставляло истинное удовольствие. Увы — удовольствие соседства с запретным плодом.

Граф помнил упражнение в Академии — «не думать о жёлтой обезьяне». Сейчас был вынужден ежедневно упражняться в «не думать о Львовой иначе как о бойце специальной команды». При шестом уровне Одарённости, тем более с активной специализацией на атакующих и защитных плетениях, любые нескромные его мысли в адрес барышни выльются таким всплеском Энергии, что она, находясь близко, почует их, даже не опускаясь в глубокий транс.

— Анастасия! Я ведь приложил немало усилий к овладению английским, могу так обращаться? А теперь разрешите рассказать нечто личное. Откровенность за откровенность. Или вам скучно слушать историю из моей юности?

— Отчего же? Вы мне интересны, граф. К тому же в Гаррисберге не слишком много развлечений.

— Тогда приглашу вас в театр. Он как раз на первом этаже гостиницы.

— Спектакли на английском. Не попрекаю вас лишний раз, всего лишь предупреждаю.

— Попрактикуюсь в понимании. В общем, это главное в жизни. Меня часто не понимали. Например, родители, отдавшие в самый престижный колледж Минской губернии. Я много раз просился — хочу в заведение проще. Объяснял: там потомки Сапег, Радзивиллов, Потоцких. По богатству не ровня графскому семейству средней руки с маёнтком в Логойске и пахотными землями в уезде, каких-то двести десятин. Да, я рос выгодным женихом для какой-то паненки… но только самого уездного разряда.

— Родители не послушали.

Она произнесла эти слова не вопросительно, а утвердительно. Видно, уже много знала подобных историй.

— Конечно. Колледж блистал списком выпускников, одних действительных статских советников — свыше двух дюжин. Женское отделение, это вроде Московского института благородных девиц, оно, правда, находилось в другой части Минска, за Свислочью, готовило великосветских дам. Им прививали изящные манеры, учили танцам, исправляли магией внешность, коль в том нужда. Девицы выходили замуж не менее чем за маркизов, чаще за принцев из бывших королевских семейств Европы, за бояричей, некоторые — вообще за великокняжеских отпрысков. Папа считал, что колледж даёт билет в высший свет и счастливую жизнь.

— А на самом деле?

— Не скажу за все поколения, но при мне он был настоящим гадюшником. Хуже. Змеи не жалят друг дружку. У нас старшие измывались над младшими. Из магнатских семей — над детьми из семейств средней руки как моя. Конфликтам между воспитанниками до какой-то поры не придавали значения. Мол — дети шалят, сами и разберутся. Но когда братья Потоцкие перешли все границы и нанесли нам оскорбление из разряда тех, что пропустить невозможно, мой отец вызвал их отца на дуэль и погиб.

— Стало быть, вы пошли в офицеры, чтоб набраться сил для мести?

Виктор Сергеевич наполовину прикрыл глаза, точно так, как делала Львова в полутрансе, рассматривая тонкий мир и одновременно сохраняя присутствие в привычном. Собственно, на набережной не происходило ничего, требующего внимания. Лишь вдалеке обозначилась группка парней, идущих навстречу, но без видимой вражды.

— Признаюсь как на духу. Всех своих чаяний уже не помню. Скоро десять лет как минуло. Да и мстить некому. Почти все мужчины-Потоцкие отправились к праотцам. Кто случайно оступился, кто на дуэли.

— Подлый почерк Третьего Отделения, — безжалостно выставила диагноз Львова. — С заурядными боярами несложно. С великокняжеской семьёй обломали бы зубы. Но не буду критиковать вашего дядю. Бог ему судья.

— Спасибо за великодушие. На чём я… Вот. Памятник, достойный памяти моего отца, был бы в том, что единственный отпрыск добьётся всего, что дал бы проклятый колледж, и даже более. Чтоб мог сказать на могиле батюшки в фамильном склепе у Логойского дворца: «я памятник тебе воздвиг нерукотворный». Дядя, удостоенный ваших нелестных слов, также заслуживает благодарности. Сыновей у него нет, одни лишь дочки-красавицы, старшая замужем. Племянник был принят им за сына, да и не каждый батюшка даст родному чаду столько. Оттого не могу подвести князя. Теперь понимаете, почему с таким тщанием подхожу к нашему явлению в Питтсбурге?

— Когда садились в поезд, вы не предполагали остановки в Гаррисбурге, — уловила противоречие Львова.

— Вы снова правы, Анастасия. Но все ваши заслуги, бывшие и будущие, принадлежат мне. Я же начальник команды, именно я настоял на вашем участии, когда вице-губернатор соизволил разрешить продолжение дознания.

Точно также ему говорили в Ново-Йорке, что успех Сэвиджа пошёл в графскую копилку.

— Добро! Только не зазнавайтесь сильно, если я совершу подвиг.

О будущих тяжёлых испытаниях в Питтсбурге можно было лишь предполагать, одно мелкое нарисовалось прямо здесь. Группа, нарисовавшаяся в пяти шагах впереди, очевидно состояла из шпаны с заводской окраины, забредшей в центр ради хулиганства, мелкого грабежа и острых ощущений. Боевых амулетов пацаны не носили, а вот заточки, обрывки цепей и обрезки труб имелись в достаточном количестве.

— Гляди, братва! Пижон полосатые штаны нацепил. Ща давай снимай — мухой!

— Тупой? Тупому тыква не нужна. Ща отрихтуем. Сымем тыкву с плеч.

Дюжина молодых да резвых ничуть не обратила внимания на Львову, по-прежнему укрытую отводом глаз.

— О’кей, гайз, — спокойно произнёс Тышкевич. — Я — Одарённый шестого разряда, стихийник. Подите прочь. Если вы тотчас не развернётесь и не скроетесь с глаз, не взыщите.

— Хамишь, фраер? — начал первый хулиган, после чего сработало плетение, достойное романа «Унесённые ветром». Пацанов ударом воздушной стихии свалило на камни набережной и протащило шагов десять.

Заводила с трудом поднялся. Стёртые в кровь колени и локти саднили.

— Валим! Фраер и правда — при делах.

Львова, безучастно переждавшая короткий инцидент, спросила только:

— Сорри. Вы не в обиде, граф, что я не пришла на помощь и не испепелила парочку оборванцев?

— Никаких проблем, леди. Простите и меня. Предложение снять штаны, да ещё и в публичном месте, при даме, меня несколько возмутило… Почему вы хихикнули⁈

— Потому что вы перешли на английский! И даже поняли жаргон шпаны.

— Правда? В самом деле… Значит, в плетении не хватало буквально некой мелочи, а теперь оно активировалось… Я могу говорить по-английски! Кулл! TorzhokeslacapitaldelGranImperioruso!

— Торжок — это столица великой Российской империи, — перевела княжна. — Очень патриотично! Особенно если кричать это по-испански в городе американского Среднего Запада. Извольте научиться контролю, иначе вместо how are you будете приветствовать хозяев Питтсбурга: Was ist das, Herr Morgan?

Она едва не давилась от смеха.

— Постараюсь…

— В награду я сама приглашаю вас в театр, граф. Сегодня дают Шекспира. Надеюсь, Tobeornottobe, thatisthequestionи всякое другое вы уже легко поймёте без моего перевода.

Конечно, он согласился, даже не подумав пригласить за компанию Сэвиджа и Пантелеева.

Овладение магией языков — несомненный успех. Омрачённый лёгким сожалением, что недельный беззаботный отдых в Гаррисберге окончен.

х х х

Говорят, что арабы научились изготавливать АК-47 прямо в своих деревнях, буквально — на коленках, лишь бы нашёлся нарезной ствол подходящего калибра. Пан Гжегож не знал, насколько это правда. В этом мире в условиях дворцовой мастерской местные умельцы, не имея оригинала для копирования, одни лишь эскизы с примерными размерами, справились. Здесь знали неплохую оружейную сталь, винтовки выдерживали тысячи выстрелов… Правда, для возвратной пружины требовался особый сплав, кроме того, винтовка не знала такого нагрева, как автомат, опустошающий магазин за магазином.

Конечно, во дворце Монморанси выпустили далеко не последнюю модификацию, оставили деревянный приклад, а не пластиковый, и металлический магазин.

Испытание образцов Пьер обставил в типичном для него кровавом стиле, пригласив пана Гжегожа в качестве почётного гостя. Дал подержать АК.

— Нахлынули воспоминания о молодости?

— Не слишком приятные, синьор. Я был человеком мирным, предпочитал науку. Стрелять не любил.

— Ладно. Я сам испытаю. Выпускайте!

С автоматом в руках парень чувствовал себя крутым и грозным, с удовольствием демонстрируя превосходство.

Они заняли позицию в длинном загоне, ограниченном высокой металлической сеткой.

— Пан, станьте у меня за спиной. Если ваш чудо-автомат даст осечку, прикрою плетением.

Мороз по коже. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтоб понять, на ком боярич вознамерился опробовать кустарное оружие.

Одолеваемый болезненным любопытством, поляк выглянул из-за спины Монморанси-младшего, когда вдалеке лязгнули задвижки.

Вместо открытия огня боярич пустился в пояснения.

— Некоторые особи никак не желают слушаться команд. Их приходится изымать из стада, чтоб не давали потомства.

Осмотревшись и увидев людей, террор бросился на них с раскрытой от вожделения пастью. Наверно, его специально держали впроголодь для подобной реакции. Сорок шагов, тридцать, двадцать…

Молодой человек поднял автомат и саданул короткой очередью прямо в оскал. Потом добил.

Животное хлопнулось на песок в каких-то пяти шагах, забилось в конвульсиях. Последним дёрнулся хвост рептилии и затих.

— Хороша игрушка! Останавливающее действие пули слабее, но когда их впивается несколько, шансов у зверюги нет, — он любовно погладил цевьё. — И попасть, стреляя как из пулемёта, не в пример легче, чем из винтовки. Браво, пан! Ваши соотечественники изобрели отличную машинку убийства.

Бже не стал уточнять, что автор оружия не из Польши. Для Монморанси-младшего, одного из немногих, кто осведомлён о существовании параллельного мира, все выходцы оттуда — земляки польского попаданца.

— Вы намерены открыть производство автоматов Калашникова прямо здесь — в Монтеррее?

Боярич закинул тёплый от стрельбы образец за спину и распорядился скормить останки террора другим тварям. Затем вернулся к поляку.

— Не Калашникова. Забудьте это слово. Отец распорядился присвоить ему наше имя и, в честь шестнадцатилетия моей кузины, цифру 16. Монморанси-16. Кратко — М16.

Гжегож, не слишком хорошо знавший историю стрелкового оружия СССР и США, тем не менее, представил, что сказал бы старик Калашников, узнай, какое имя присвоено его детищу. Впрочем, поддеть русских — поляку всегда в радость.

— Конечно, массовый выпуск здесь не наладить. Кроме того, придётся уточнить марки сплавов, состав пороха. А ещё отработка технологии, изготовление оснастки. Боюсь, дорогой пан, даже на самом современном заводе сие займёт многие месяцы, хорошо, если не год. Так что один образец М16 отправится на Север Америки к нашим партнёрам, вместе с чертежами.

— Рад за вас.

— Не хмурьтесь! — Пьер улыбался столь же широко, как в прошлый раз, сообщая, что О’Нил якобы срочно уехал. — Ваши интересы учтены. Сегодня, наконец, познакомитесь с моим отцом, боярином Андре Монморанси. Он вам сделает самое щедрое предложение, возможное в этой части континента. Скажу по секрету, один из наших партнёров близок к тому, чтоб запустить сборку автомобиля американской мечты, известного вам как ЗиЛ-131. С его продаж вы тоже получите свой процент.

— Назовёте его М131?

— Сто тридцать один год даже я не собираюсь прожить, — засмеялся Пьер. — Назовём как-то скромнее.

— Вам решать. На сегодня — всё?

— Отчего же? Мы словили птицу удачи за хвост, так давайте выдерем из него ещё несколько перьев. Через полчаса жду вас в кабинете.

— Опять чертежи…

— Пока довольно. Отец приказал добыть социальные сведения о вашем мире.

Спустя тридцать минут боярич проверил, как испытуемый расположился в кресле — удобно и полулёжа. Рядом наготове ассистент, молодой Одарённый выкачивал очередную картинку из памяти поляка и перекидывал её помощнику. Тот переносил на бумагу, сам синьор чурался столь примитивных плетений.

— Пан Гжегож! Начнём с простого. Вспомните последнюю газету, прочтённую перед переносом в Абердин. Я помогу.

Прикосновения к разуму ощущались нежные, почти эротические. Пьер на несколько уровней превосходил Линка по мастерству.

Начали с передовицы в Gazeta Wyborcza. Бженчишчикевич перевёл её, включая выпады против России и восхваление польской внешней политики.

— Признаться, я понимаю слова, но совершенно не смыслю в тамошней ситуации. Слышал, другая Россия — маленькая, меньше, чем коронные земли здесь. Что там вообще происходит? — по мере объяснений поляка Пьер мрачнел, от сияющей утренней улыбки не осталось ни следа. — Не скажу, что я такой уж патриот Всемирной Империи и правящего Торжка. Но с большего нас устраивает текущее положение дел. Юг Северной Америки практически выпал из внимания российских властей. Так, изредка суют нос для порядка, чему-то мешают, но в основном это мелочи. Югом правят девять семей, наша — одна из первых в девятке. В случае неприятностей мы сами именем Государя-Императора разберём любую проблему на кирпичики.

— Тогда зачем вам терроры и автоматы?

— Видите ли, дорогой Гжегож, русские не всегда вели себя деликатно. Про резню в Атланте слыхали? Это только самое разрекламированное их неуклюжее вмешательство. К тому же давнее. Если снова вздумают закрутить гайки и продемонстрировать твёрдую руку хозяина, наши терроры вдруг объявятся в их коронной губернии. Или ещё что-нибудь полыхнёт, дабы у казаков прибавилось забот дома, а нас оставили в покое. Но вот такое, чтоб Торжок и Киев были в разных государствах… Пардон, Москва и Киев. Уверен, если об этом узнают в Главной Канцелярии Его Императорского Величества или объявят на заседании Совета Великих Князей, русские придут в ужас.

— Пшепрашам, но какое отношение их дела имеют к этой реальности? Проход между мирами открылся на миг и чисто случайно, пропустив меня одного…

— Ваш внезапно уехавший друг О’Нил наверняка должен был сказать, что существует гипотеза: границы между мирами становятся тоньше. Четыреста лет назад никто не слышал о пробоях и проникновении чудищ, а терроры — далеко не единственная живность из Тартара. Теперь вот вы… Кто знает, вдруг возникнут и стихийные пробои на вашу родину, а не только в результате эксперимента. По глазам вижу: хотите домой. Обождите! Отец предложит вам такие условия, что лишь глупец посмеет показаться.

Или покойник, подумал пан Бже. Потому что другого варианта, если не согласиться на их предложение, не будет.

[1] Или пользуется Bluetooth-гарнитурой.

Глава 11

Легенду придумали заковыристую. Наброшенное на Тышкевича плетение, собранное им больше по наитию, чем по магической науке, порой подбрасывало неожиданности. Если штабс-ротмистр всё же говорил по-английски, его манера речи больше скорее смахивала на классическую, времён того же Шекспира, которому они со Львовой уделили должное внимание.

Когда поезд одолевал последние вёрсты перед вокзалом Питтсбурга, княжна предложила:

— Давайте мы будем уроженцами Лондона, недавно переехавшими в Нью-Йорк. Иначе сложно объяснить витиеватые обороты моего продюсера. Например, прогоняя хулиганов в Гаррисбурге, он, вместо того чтоб послать их словами fuck out, как принято в Америке, умолял: please get out. Хотя тон был правильный — убирайтесь нахрен.

Мужчины улыбнулись, Виктор Сергеевич натянуто. Он старался теперь даже на рабочих совещаниях группы пользоваться исключительно английским, понимал всё отменно, но вот с устной речью возникали казусы.

Сэвидж поддержал:

— Верно, мисс. Вы тоже не вполне американка. Наши молодые леди проще себя ведут. Из ваших уст fuck out не звучит.

Тышкевич принял подчёркнуто безразличное выражение лица, отработанное при подготовке телохранителей. Тем самым скрыл мину торжества. Сэвидж хорошо уел Анастасию.

— Пусть будет так, — согласилась она. — Тогда извольте угостить меня чаем в five o’clock.

— Значит, действуем, — подытожил штабс-ротмистр. — Размещаемся по прибытии. Скупаем газеты, изучаем местную жизнь. Находим, кто в империи Морганов отвечает за рекламу и связи с прессой. Навестим. Farò un’offerta che non può rifiutare.

— Я сделаю предложение, от которого он не сможет отказаться, — перевёл с итальянского монах. — Ваше благородие, вас не затруднит лучше контролировать плетение?

— Иначе нас примут за итальянскую мафию «Коза Ностра», — прибавил Сэвидж. — Проблем не оберёмся.

— У нас в Лондоне принято щеголять знанием разных языков, — выкрутился Тышкевич и продолжил: — Я ограничусь вводными фразами, потом инициативу перехватит княжна. Она как репортёр должна проявить интерес к ординарным технологиям и одновременно показать женскую неосведомлённость в технике, чтоб ей разъясняли всё подробно, включая устройство болта и гайки. Мы ловим каждое слово и пытаемся понять, где применены «изобретения» из П. И. П… Сэвидж, фотографируй самое интересное, плёнки у тебя достаточно.

— Да, сэр!

— Пантелеев, отираешься сзади и прикрываешь тылы. Обрати внимание на пересуды за нашими спинами, звонки в управляющую компанию с докладами о нашем появлении. Возможно, потревожим крупную рыбу, и она сама к нам приплывёт.

— Пусть это будет сам Морган-младший, что отправлял «малыша Сэмми» в Нью-Йорк. Проблема в том, что мой воздыхатель уже вернулся в Питтсбург. Встретив меня, непременно опознает. Буду просить вас его нейтрализовать. Бескровно, конечно, он безвреден. Из тех неудачников, что живут с мамочкой до сорока.

Она выразительно глянула на штабс-ротмистра. Тот догадался: вечернее погружение в тонкий мир принесло что-то ещё.

— Мистер Сэвидж и мистер Понти! Прошу вас оставить меня с молодой леди наедине.

— Слушаюсь, мистер Тауш. Мисс Лайон, моё почтение, — поклонился сыщик, монах удалился молча.

— Прохор Нилович сообщил из Лос-Анджелеса, что нашёл зацепку, — сказала Львова, когда дверь в купе захлопнулась. — Возможно, им тоже стоит это знать, но правило связистов — донести эпистолию только до адресата.

— Разумно, — кивнул граф. — Что он накопал?

— Один из физиков Калифорнийского университета получил пространное приглашение провести серию опытов в дикой глуши на самом юге Североамериканского континента — в посёлке Серро-Вентана к югу от Монтеррея.

— Смутно представляю, где это…

— Гарантировалось щедрое вознаграждение. Приводились ссылки на серьёзные работы, доводы содержали профессиональную терминологию. В общем, учёный поверил, что это — не шутка, и согласился. Дальше — странно. Получил чек на пять тысяч рублей на расходы, хоть билеты до Монтеррея стоят несравнимо меньше, оформил отпуск в университете на первый семестр на случай, коль опыты затянутся. Готов уж был ехать и дорогу оплатил, как пришёл отбой: спасибо, более в ваших услугах не нуждаемся, аванс оставьте себе.

— Кто с ним вёл переговоры?

— Некто сеньор Педро. Имя ни о чём не говорит. Южнее Рио-Гранде — мало ли Педров? И не сосчитаешь. Важно другое. Пользуясь вашей протекцией и сославшись на князя Тышкевича, Искров снёсся с офицерами охранки в Мексико, там получил крайне любопытную информацию о Монтеррее. Не в Серро-Вентана, а западнее города на берегу реки Санта-Катарина расположено огромное поместье местного некоронованного короля юга, боярина Андре Монморанси. Считается, что он контролирует поток наркотиков из Южной Америки в Северную. Грех, конечно, но таков порядок вещей, вице-губернатор предпочитает не вмешиваться.

— Либо имеет свой интерес. Увы, мисс, такую возможность не исключаем.

— Доказательств его мздоимства корнет не привёл. Но выходит, что Монморанси или его приближённые — единственные в Монтеррейской губернии, кто способен швыряться деньгами. Кстати, Искров выяснил, что вице-губернатор там почему-то не назначен уж лет пять или более. То есть русское присутствие отсутствует, пардон за каламбур.

— Наркоторговцы — люди рациональные, на чистую науку не пожертвуют. Стало быть, Анастасия, рассчитывали заполучить собственный переход в параллельный мир. Что не объясняет отказа от приезда калифорнийского профессора.

— Значит, что-то пошло не так. Виктор Сергеевич, мне что-то передать в Лос-Анджелес для Прохора Ниловича?

— Благодарность и приказ ехать в Питтсбург. Когда обустроимся в гостинице, — Тышкевич вдруг вспомнил об одной неприятной детали. — Кстати, с английским у Проши ещё печальнее, чем у меня. Придётся и на него цеплять плетение.

До путешествия в Америку граф даже не подозревал, что не всюду на планете можно обойтись одним только имперским русским языком. В присутствии мистера Джексона, чиновника Морганов, вызвавшегося принять журналистку из Нью-Йорка, старался говорить поменьше, чтоб вдруг не ляпнуть чего-то по-немецки. В общем, изображал чопорного и молчаливого британского джентльмена. Или русского боярича, по уровню спеси они ничем не уступят.

— Превосходно! — журчал Джексон, увлекая «мисс Лайон», «мистера Понти» и их фотографа в демонстрационный зал управляющей компании, где имелись образцы готовой продукции, а также макеты техники, не вмещавшейся в натуральном виде, включая пароходы и речные пароходы. — О нас знают во всей Америке. Однако дополнительная реклама, причём без дополнительных ассигнований от Морганов, никогда не помешает. Прекрасная мисс Лайон! Я могу увидеть образчики ваших прежних публикаций?

Вопрос не был предусмотрен планом Тышкевича. Львова принялась выкручиваться сама.

— Моё имя слишком известно, поэтому предпочту его не называть и пока останусь под псевдонимом «мисс Лайон». Впрочем, вы скоро сами обо всём догадаетесь.

— Тогда… тогда я вынужден поставить некоторые условия. Поверьте, мисс Лайон и мистер Понти, совершенно не обременительные, — клерк смотрел испытующе, не желая отпугнуть так удачно приехавших газетчиков и одновременно не нарушить правила фирмы. Его прилизанные и зачёсанные на затылок редкие чёрные волосики блестели — то ли от масла для укладки, то ли потные из-за волнения при виде нужных компании персон.

— Какие? — спросил граф.

Он уже овладел самым простым контролем: называл про себя слово и старался понять, что готов произнести рот. Но если требовалась длинная фраза…

— Фактически условие одно: вы показываете мне текст заметки до того, как предлагаете её в редакцию.

— Речь идёт о цикле статей, — напомнила «журналистка».

— Конечно! — улыбкой Джексона можно было осветить тоннель подземной железной дороги. — Вы же не напишете их все сразу! И я буду читать по одной. Дабы убедиться, что не причинён ущерб интересам наших компаний.

Русские переглянулись. Одно дело — изображать из себя газетчиков. Совсем иное — взаправду делать репортаж. Джексон раскусит непрофессионализм!

— Вы поступаете неправильно и сужаете мою свободу творчества. Но так и быть. Я покажу предварительные наброски, — пообещала княжна, а граф внутренне схватился за голову, насколько ей удастся составить грамотный текст. Всё же английский для неё — иностранный! — Но мы слишком заострили внимание на мелочах, дорогой мистер Джексон. Читателей Восточного побережья интересуют не только хорошо известные товары. Вы же заглядываете в будущее? Расскажите, что компании Моргана предложат нового в ближайшие год-два? Смогут ли посрамить конкурентов, опирающихся исключительно на магию?

— На магию опираются русские, — улыбка американца приобрела ехидный оттенок. — Заводы Моргана, конечно же, используют Энергию их Источника на производстве. Там, где рационально и необходимо. Зато в готовой продукции, смею уверить вас, нет и духа магии. Соответственно, наши покупатели не вынуждаются к покупке Сосудов для пополнения Энергии в амулетах, как это сплошь и рядом происходит в Европе.

— Но европейцы могут скопировать… Вы защищаете свои ноу-хау патентами?

— Конечно, мисс! Работает целое патентное юридическое бюро мистера Моро.

Тышкевич вспомнил названную Джонсоном фамилию. Сэмюэл-Френсис Моро — это тот самый «малыш Сэмми», охмурённый Львовой. Значит, контакты у них плотные, вероятность встречи велика. Поскольку незадачливого юриста придётся нейтрализовать, граф зачтёт ему пошлые мечтания о близости с княжной!

— А вы сами покупаете патенты?

Отвлёкшись, он чуть не пропустил главный вопрос Анастасии.

— Конечно! — не стал скрывать Джексон, опираясь на здоровенный паровой мотор от гусеничного бульдозера. — Скупили все, что зарегистрировал в Нью-Йорке нашумевший институт П. И. П… Конкуренты тоже хотели, но мы заплатили больше.

А ведь Сэвидж и Пантелеев не обнаружили никаких следов продажи в бумагах Маккенны. Не было их и в брошенном помещении П. И. П. а. Значит, шотландец продал их, минуя институт и счета своей компании, догадался Тышкевич. Выходит, если бы из-за неловкости Искрова не проломил себе голову о дверной косяк, мог бы ещё много интересного рассказать. Правда, Проша искупил часть вины дознанием в Святоангельске.

— Браво, мистер Джексон! — меж тем разливалась Львова. — Я сама писала весной об их открытиях. Но, признаюсь, больше копировала с других заметок, сама плохо понимаю, о чём идёт речь. Что такое, например, транс… транз…

— Транзистор! — пришёл на помощь клерк. — Ну конечно же. Представьте, мисс, что держите рукоятку пожарного крана. Достаточно ничтожного усилия, чтоб её повернуть. Вода хлынет под таким напором, что человеку её не остановить, не заткнуть рукой… Но если повернуть обратно, вода остановится. Точно так же и транзистор.

— То есть это — водопроводная штучка? Я слышала иное.

— Правильно слышали, мисс. Транзистор открывает и перекрывает поток электричества. Например, очень малый электрический ток из трубки телефонического аппарата транзистор усиливает по напряжению в десятки раз. Поэтому провода для телефонической связи можно тянуть далеко, хоть до Нью-Йорка из Питтсбурга. И вы сможете разговаривать с подругой, будто находитесь от неё не в сотне вёрст, а в сотне саженей.

— Это истинное чудо! — расцвела Львова и добавила: — Думала, такой разговор возможет лишь с помощью магии, но совершенно не представляю, как они это делают. Вы — гений, мистер Джексон!

— Вы мне льстите. Я только член огромной команды, что принесёт всем людям счастье лёгкой связи.

— А бедным юношам и девушкам не придётся валяться в трансе по ночам, пытаясь ловить нужные колебания тонкого мира, — прокомментировала княжна, когда они попрощались со словоохотливым человечком и вышли в коридор. — Сама лучше заплачу рубль, чтоб поговорить с кем-то, тем более — ординаром, и не ловить в эфире пошлые мыслишки кавалеров… О, лёгок на помине.

— Я сейчас, — граф сжал кулаки и шагнул вперёд.

На противоположном конце коридора заводоуправления стоял мужчина лет тридцати, подходящий под описание «малыша Сэмми». Он угрюмо читал какой-то документ, не обращая внимания на приближающуюся русскую пару.

— Не надо. Морганы не секретят, что завладели новыми технологиями. Значит, тот, кто нам мешает, тот нам поможет. Положитесь на меня. Есть идея. Уберите Сэвиджа и укройтесь отводом глаз!

— Надеюсь, вы знаете что делаете.

Он мог активировать ещё плетение острого слуха, весьма полезное, когда офицеры из Девятого Отделения К. Г. Б. пытаются узнать, не собираются ли шепчущиеся вдалеке устроить что-то непотребное охраняемой персоне. Но не стал. Подслушивать за барышней низко. Да и сама расскажет.

Сэвидж на его месте точно не мучился бы сомнениями. Подглядывать, подслушивать и вынюхивать давно стало его профессией, снявшей все запреты приличий ради результата.

Львова тем временем настигла Сэмюэла. Тот выронил бумаги, они разлетелись, наклонился подобрать, упал сам на спину…

— Какое счастье, что я вас встретила здесь!

Она помогла встать толстяку и собрать документы.

Дальнейшее было не разобрать. Коварная, она ухватила лапкой в серой перчатке поверенного за локоток и потащила от Тышкевича. Если у «малыша Сэмми» имелись какие-то дела и планы на ближайшие полчаса, лже-репортёрша смыла их, как цунами сносит деревянные прибрежные хижины.

Около Тышкевича остановился заводской клерк в халате кладовщика и с козырьком на тесёмочках.

— Мне сопроводить их? — спросил он голосом Пантелеева.

— Давай. Но не спугни.

Операция начала развиваться, хоть явление поверенного внесло некоторые коррективы в сценарий.

— Я приглашена на ужин, — сообщила Львова, когда часом позже сообщники вчетвером обедали в кафе у небольшого парка в районе Золотого треугольника, близ слияния рек Аллегейни и Мононгахила, чьи названия Тышкевич опасался произносить вслух, дабы случайно не сбиться на язык племени ирокезов. Устойчиво он говорил только на русском.

— Значит, заказываю вам сейчас порцию поменьше, — попытался сострить он. — Выдержите час общения с плюгавчиком?

— По-своему он мил, деликатен и заботлив. А что потлив, лысоват и толстый — не его вина. Девушки в таких влюбляются из жалости. К тому же из хорошей семьи и неплохо зарабатывает. По американским, конечно, меркам, — она внимательно оглядела спутников, не высекла ли у кого-то искру ревности, и перешла к делу. — Действительно, Морганы намерены нестись с места в карьер благодаря немагическим техникам. Сэмми даст мне любую полезную информацию… Но! Они боятся ответных мер из Торжка. Думаю, преувеличивают решимость Великих Князей и охранки к борьбе с ними. Поэтому отправляли Сэма в Нью-Йорк и сами опасаются слишком уж рекламировать новинки.

— На основе патентов П. И. П.? То, что узнали от таинственного поляка?

— Да, граф. Но не только. Я не могу объяснить технических тонкостей. Например, в патенте на транзистор сказано, что это — кристалл с какой-то особенной проводимостью разных частей и так далее. Морганы же владеют рецептом, как изготавливать эти кристаллы массово, о чём в патентных бумагах ни слова. Значит, поляк поведал много больше. Но что важнее всего, Сэм намекнул: Морганы купили некий пакет бесценных сведений. Думаю, куда более весомый, чем все патенты П. И. П… Откуда такой всезнайка свалился, представить не могу. И Сэмми не спрошу, он, скорее всего, ничего про того пана не знает.

— Кто же знает?

— Далее начинаются одни предположения. Джон Морган-младший. Он — правая рука отца. Наверняка осведомлён. Но… Сэм наотрез отказался организовать мне с ним интервью. Джон не женат. Вдруг отобьёт меня? Ведь после принятия приглашения на ужин мистер Моро уверен, что имеет изрядные шансы на мою благосклонность.

Повисла неловкая пауза. Одна Львова уверенно рассекла принесённую официантом рыбу, отправила в рот кусочек и запила белым вином из бокала.

— Не слишком ли мы многого ждём от вас, княжна? — прервал молчание Виктор Сергеевич.

— Да. В тайные агенты не нанималась. Но вы против? Мужчины, как вам не понять… На девушек высшего света наложена бездна ограничений! Блистать на балах приятно, но вскоре становится утомительно и однообразно. А выход замуж набрасывает дополнительные цепи на женскую шею — быть образцовой женой и матерью. Мещанки изменяют мужьям напропалую и вообще творят что хотят… Такие как я связаны обетами во имя чести семьи родителей и семьи мужа, любой поступок, толкующийся двусмысленно, бросает тень на репутацию. В мире, где правит магия, грех не скрыть. Знаете, что городская обывательница всего за двадцать целковых может купить одноразовый амулет, восстанавливающий девственность? Когда выходит замуж княжна или боярышня, сохранность девственной плевы вообще не принимается в расчёт. Мы приносим клятву, что чисты до брачного ложа и после венчания не познаем никого, кроме законного мужа.

— Fucking shit! — воскликнул Сэвидж. — То есть, если невеста солгала о непорочности, упадёт замертво у алтаря?

— Но что вы! Зачем портить праздник? Тихо умрёт через неделю или две от внезапно проявившейся неизлечимой хвори. У нас называют это «невестин насморк». Он неизбежен, даже если новобрачная побывала на ложе с одним только будущим своим избранником. Дорогие мужчины! Хочу, чтоб вы знали. Я не желаю быть распутной emansipe и менять мужчин в своей постели каждую неделю. Если когда-либо выйду замуж, мечтаю подарить свой цветок суженому только после венчания. Но правила высшего света Торжка, Санкт-Петербурга и Москвы невыносимо тесны и скучны. Сейчас, когда я свободна от пересудов — что скажет княгиня Волконская и боярыня Трубецкая — дышу полной грудью… Пусть воздух здесь больше наполнен угольным дымом, чем на Родине.

— Но Родина всё равно нас ждёт. Я осмелюсь, плюнув на мнение княгини Волконской и боярыни Трубецкой, пригласить вас на танец, когда объявят большой императорский бал по случаю Рождества. На него приглашают даже худородных графов вроде меня.

— Мою бальную книжицу всегда заполняла маменька, начиная за месяц до Рождественского бала, — засмеялась княжна. — И если я откажу какому-нибудь Оболенскому или Голицыну ради вас, грянет такой скандал… И многие будут счастливы, потому что обожают скандалы.

— Ещё мне придётся драться на дуэли с обиженным Голицыным, памятуя, что магия воздуха и электричества у них в роду развита сильнее, нежели у кого-то другого в Торжке, а княжич навешает на себя амулетов и Сосудов с Энергией столько, что хватило бы на запуск спутника вокруг Земли. Ничего, разберусь.

— Вы смелый человек, штабс-ротмистр! Но давайте ценить сегодняшний день и эту минуту. Здесь я вправе отплясывать и с Сэвиджем,и с Пантелеевым, и, конечно, с корнетом Искровым, когда доберётся до нас. Великокняжеская корона не потускнеет!

— Тогда поучу вас ирландским танцам, — пообещал Сэвидж. — Вам же час-полтора на Сэмюэла хватит? Пусть проводит вас до гостиницы, а мы присмотрим кабачок, где сможем весело провести остаток вечера. Если позволите пригласить вас на танец, угощаю!

В этом ресторанчике, он был довольно далеко от центра, что важно для конспирации, Львова шептала Тышкевичу, умело ведущему её в медленном вальсе:

— Представьте, бедняга Сэмми зовёт меня знакомиться с матушкой, чтоб сделать предложение! А по делу признал, что где-то здесь, в Питтсбурге, находится некий очень секретный субъект, благодаря которому и посыпались как снег на голову технические изобретения.

— Спасибо, сударыня! И добытые вами сведения невероятно важны. Но… Клянусь, вот именно в эту минуту меньше всего думается о задании.

В глазах Львовой прыгали чертенята, скакали верхом на каверзных вопросах, вроде: а о чём вы думаете, граф, коль не о долге перед Родиной?

Но она только молчала и едва улыбалась одним уголком рта. Может, с долей симпатии. Или, наоборот, давно всё решила окончательно и неблагоприятно для Виктора Сергеевича.

В памяти всплыли ранившие сердца многих минских юношей слова «отшивающей» песни, которую сочинили и с удовольствием распевали барышни-гимназистки:

Говоря отвлечённо, ты совсем не мой герой,

До тебя мне дела, в общем-то нет.

Чем живешь, и о чём мне разговаривать с тобой,

Для меня — нелюбопытный секрет!

Связистки из Восьмого Отделения умеют оставаться скрытными. Анастасия ещё была лучшей из них, предупредив заранее: не мечтай, не надейся, не жди.

х х х

Захват Джона Моргана готовили три дня.

Штабс-ротмистр через Львову испросил санкцию на арест О’Коннора, Линка и О’Нила, а также любого, их укрывающего. Князь Тышкевич признал, что угроза распространения неизвестных технологий, бесконтрольно разбегающихся как тараканы в амбаре, когда включили свет, грозит государственной безопасности Империи. Правда, никакой подмоги не отправил, предложив обойтись собственными силами… и по мере возможности деликатно.

Заговорщики сменили отель, так как прежний был известен «малышу Сэмми», надо полагать, разрывающемуся от отчаяния, что его избранница исчезла.

Тышкевича волновало воплощение замысла, тогда как Сэвидж пришёл в ужас от того, что вместо охоты на приезжих шотландцев и второсортного американца Линка русские наметили целью сына одного из ведущих промышленников Северной Америки. Пусть Морганов не причислили к боярам, но наследуемое дворянское достоинство прежний Император им пожаловал. Здесь титулы и древность рода котировались совсем не так, как в Европе, зато у Морганов были деньги и заводы. А ещё — банки. И того, и другого и третьего много.

Разумеется, Джон передвигался с охраной, его особняк представлял собой небольшую, но основательную крепость. Что-то наверняка имелось и в его рабочем кабинете.

Просто ввалиться, предъявив документ К. Г. Б., и одеть наручники на молодого человека было совершенно невозможно. Во-первых, санкцию следовало подтвердить в полицейском участке, чтоб те сами связались с охранкой в Торжке. Отказать бы не посмели, но сделали бы сие чрезвычайно медленно, а доказательств, что именно Морган укрывает одного из означенной троицы, не предъявить. В любом случае он успеет перепрятать поляка или его пособников, а сам, окружившись толпой адвокатов и бодигардов, насмешливо спросит: ну и кого же я укрываю?

Во-вторых, при попытке приблизиться к Джону охрана запросто может вступить в бой. Потом напишут официальные извинения: не виноватая я, он сам ко мне пришёл, не распознали… В расчёте, что Торжок поступит как обычно и предпочтёт не раздувать историю.

В мастерстве бескровного захвата команда уже проявила себя, когда погиб Маккенна, не сообщивший львиную долю известного ему и полезного для дознания, о чём не забывал Сэвидж.

Он настолько разнылся, что Тышкевич вынужден был прикрикнуть: вздумаешь переметнуться к заводчику, падёшь первой сопутствующей жертвой операции.

В итоге решили брать объект во время передвижения.

Пантелеев, обернувшись грубоватой дамой, купил в магазине магических принадлежностей амулет слежения, более массивный и примитивный, чем использовал Хвостицын, зато мощнее. Затем, уже в обличии рассыпающегося старика, проковылял около лимузина Моргана и, привалившись к нему словно от упадка сил, прилепил амулет за запасным колесом на крышке багажника.

Далее они наняли автомобиль и ездили по городу, отставая от колёсного дредноута Джона на квартал-два. Наконец, Тышкевич распорядился купить авто на имя Сэвиджа, единственного, умевшего им управлять, сам штабс-ротмистр раньше ездил только на экипажах, потребляющих Энергию Источника, те гораздо проще для водителя.

На четвёртый день подготовка завершилась. Возвращаясь домой через Первую Авеню и пересекая реку, автомобиль Моргана должен был свернуть в сторону Аллен-Тауна. Там его намеревались остановить, нейтрализовать охрану и увезти задержанного за город, где устроить интенсивный допрос.

Всё было продумано… в теории.

Тышкевич понимал — у него мало людей. Проша, пусть не обладая собственной атакующей магией, отлично работал номером вторым. Сэвидж остался в «Форде» за оградой и должен был ждать развязки, не глуша мотор.

Пантелеев получил задание вывести поперёк дороги лошадь. На подъезде к Аллен-Тауну перекладывали булыжное покрытие, улица сужалась, водитель Морганов будет вынужден притормозить. Тогда должна была вступить в дело Львова, запустив в лимузин шаровую молнию, аккуратно, чтоб взорвалась под капотом и повредила двигатель.

Как минимум, кто-то выйдет из салона, чтоб поднять капот и посмотреть, что же случилось с мотором. Граф и Пантелеев приблизятся, якобы предлагая помощь. Там придётся импровизировать.

Ну, а дальше как Бог пошлёт.

Глава 12

Блестящий «Континенталь» тёмного цвета до последнего не сбрасывал скорость, водитель нажал на тормоз, только когда удар стал неизбежен. Пантелеев в личине коновода бросился наутёк, прыгнул как пловец в воду в редкий кустарник у обочины.

Хромированной решёткой радиатора авто ударило лошади под брюхо. Несчастное животное издало крик, похожий на человеческий. Водитель резко сдал назад, скрежетнув шестернями коробки передач. Затем двинул в объезд, невзирая на то, что «Континенталь» жутко бросало на ямах, где вывернуто дорожное покрытие, а днище лязгало о камни.

Львова выстрелила. В движущуюся мишень, пусть и не слишком быстро, шаровой молнией попасть трудно. Видно, опасаясь поразить пассажиров, она перестаралась с упреждением. Рвануло прямо на погнутой морде машины, где на торчащей вверх эмблеме «Континенталя» болтался клок, выдернутый из лошадиного брюха.

Лимузин выбрался, наконец, из ям и взревел мотором на полную. Но далеко не уехал, остановившись в полутора сотнях шагов.

Тышкевич недоумевал. Богатенький сынок не самого бедного папаши, де-факто — императора Питтсбурга, попытался удрать с места дорожного происшествия? Сказал водителю «гони» или сам надавил на педальку, если сидел за рулём? Странно… Обычно подобные баре отправляют холопа трясти жертву наезда — пошто поставил лошадь на господском пути, делая конюха виноватым.

Улица оставалась пустынной, не считая Пантелеева, выбравшегося из кустов. Скоро начнёт смеркаться. За забором во дворе заброшенного дома по-прежнему тарахтел «Форд» с Сэвиджем, чтоб отвести задержанного и русских в укромное место. Львова не показывалась.

— Пройдёмся до машины. Посмотрим. Помни, ты — наёмный кучер, чью лошадь сбили насмерть.

Пантелеев кивнул, не выходя из образа.

У «Континенталя» заламывал руки мужчина лет тридцати с самым несчастным выражением лица. Точно не Морган-младший. Капот был поднят, из пробитого радиатора валил пар, из двигателя — дым.

В салоне — никого.

— Надо же! Похоже — лимузин компании Морганов, — заметил Тышкевич просто ради того, чтобы что-то сказать.

— Да, сэр… Мистер Джон послал меня, чтобы отвезти миссис Морган по делам… Я пропал! Даже если проживу десять жизней, не расплачусь за ремонт этого авто…

— Сперва расплатись за лошадь, — сварливо вставил Пантелеев и умолк, повинуясь жесту штабс-ротмистра. Тот разыгрывал экспромт.

— С расчётом за машину не помогу. А вот сообщить мистеру Моргану, что его машина не приедет — вполне.

— Спасибо, сэр! — горе-водитель назвал адрес в районе Золотого треугольника.

— Одна из контор Морганов?

— Что вы, сэр! Конторы все уже закрыты. Там он у…

Он не договорил, но и так понятно — по делам конфиденциальным. Например — у женщины. У врача, пользующего пациентов с позорными болячками. У товарища по азартным играм. Нет, первое предположение самое вероятное.

— Адиос! — попрощался с водителем Тышкевич, хоть собирался сказать «до встречи» по-английски.

Глазами показал Пантелееву — уходим оба.

— Попрощаюсь со своей Джульеттой… Если бедняжка-кобылка ещё жива, — вздохнул тот и поплёлся следом.

Джульетта, только мужского рода — кастрированный жеребец, оказалась (или оказался) живее всех живых. Львова присела над раненым существом и протянула к нему руки. Даже не всматриваясь в тонкий мир, Тышкевич догадался — Энергия целительского плетения хлещет из неё как из фонтана.

Конь поднялся, звонко цокнув копытами о булыжник, и радостно заржал. Пантелеев подхватил его под уздцы, тут же ойкнув. Памятуя, кто его подвёл под автомобиль, жеребец больно цапнул зубами за руку.

— Привяжите его. И все в машину. Есть план! — распорядился граф.

Когда ехали через мост, он поделился соображениями.

— Сориентируюсь на месте. Если я прав, там отдельный дом или апартаменты в доме, где живёт любовница Моргана. Никакой дополнительной охраны быть не должно. Только те же два бугая, что ходили за мистером с утра. Здоровые, но не чета Девятому Отделению. Их беру на себя и сложности не предвижу.

— С женщиной поступите благородно? — озаботилась княжна.

— Само собой. Обычное заклятие недвижимости. И вас попрошу её постеречь, пока мы с Пантелеевым допросим Моргана. А что? Не надо никаких прогулок в лес, как в дешёвом детективном романе про русскую мафию. Пока обнаружат машину с недотёпой-водителем и кого-то пришлют по известному ему адресу… Уверен, в пределах часа временем располагаем. Выше голову, господа и госпожа! Тщательно продуманный план провалился, авось сработает импровизация.

Больше по движению губ Львовой, чем по её шёпоту, Тышкевич уловил: «надежда на авось — наше всё». Тем не менее, решения не переменил.

Это оказался отдельный дом, не особняк, но скорее коттедж, несуразный среди пятиэтажек из серого камня, но довольно милый, с белёными стенами и аккуратным палисадником у фасада. Табличка на двери гласила, что здесь ведёт приём стоматолог Линда Фрост.

— Знаем мы таких стоматологов, — хмыкнул Сэвидж. — Вам, наверно, невдомёк, но в большинстве американских губерний проституция запрещена, хоть и процветает. Объявление женщины-стоматолога как раз говорит, что ротик откроет она сама. Зубы лечат у врачей-мужчин.

— О’кей. Идём втроём. Сэвидж — снаружи.

Тышкевич взялся за дверной молоточек и постучал. Створка открылась, внутри нарисовался мордоворот из сопровождения Моргана.

Граф накинул на себя легчайший отвод глаз, когда собеседник прекрасно тебя видит, но почему-то не может сконцентрироваться на лице и точно не вспомнит его черты, даже во время допроса с мозгопотрошителем вроде профессора Линка. Пантелеев так и остался коноводом.

— Сегодня нет приёма! — телохранитель попытался захлопнуть дверь, но штабс-ротмистр всунул в проём башмак.

— Неотложное сообщение мистеру Моргану! У него случилась неприятность.

Детина миг или два раздумывал, согласиться ли, что его хозяин на сеансе у «стоматолога». Потом заявил:

— Ждите снаружи. Доложу.

Тышкевича это не устроило. Банальный хук, чуть усиленный порцией Энергии, отправил в забытьё, граф успел подхватить тело, чтоб, падая как шкаф с лестницы, тот не устроил грохот на весь дом.

— Пантелеев! Сэвидж! Верёвки, кляп. Я иду наверх.

Он усилил отвод глаз. Теперь второй охранник, спросивший, что стряслось на первом этаже, видел краем глаза поднимающуюся по ступенькам крупную мужскую фигуру, но отчего-то решил не присматриваться к ней.

Он получил обычную боксёрскую двойку — в печень и в челюсть, после чего граф распахнул дверь, из-за которой доносились звуки, что не спутать ни с чем.

Низко подглядывать за соитием… Поэтому он и не стал, прерывая сладкий апофеоз.

— Мистер Джон Морган! С санкции Третьего (охранного) Отделения КГБ объявляю вас арестованным по обвинению в государственной измене Российской Империи.

Надо было говорить по-русски, столь простой текст формулы ареста любой бы понял. Но чёртово плетение, не доведенное до ума, снова само переключилось на испанский. Его Морган-младший, видимо, знал не хуже английского. Во всяком случае, скатился со стоматологини и принялся одеваться. Видимо, решил, что демонстрацией покорности усыпил бдительность вошедшего. В руке Моргана появился револьвер.

Голая женщина, очевидно, та самая Линда Фрост, зажала уши ладонями, затем нырнула под одеяло.

Грохнули три выстрела. Любовничек изумлённо глянул на противника, не в силах разглядеть его лицо, но понимая: тот и не думает падать-умирать. Потом на револьвер, в который врезался огненный комочек, отчего ствол размяк и согнулся, а раскалившуюся рукоять пришлось выпустить из обожжённых пальцев.

Конечно, у семьи Морганов вдосталь денег, чтоб накупить любые амулеты, всех мало-мальски Одарённых обучить плетениям. Но, как убедились русские за время пребывания в Гаррисберге и в Питтсбурге, большинство обывателей в американской глубинке чуралось магии и прибегало к ней только в крайнем случае. Например, к целительской, если обычные пилюли не помогают. Оттого отвод глаз, щит от пуль и расплавивший оружие фаербол произвели должное впечатление.

— Испанский? Я догадался откуда ты, дьявольское отродье, — на том же языке прошипел Морган. — Ты с юга… Ничего, у отца есть друзья, что с вами поквитаются.

Юг. Монтеррей. Сейчас не время было это сопоставлять и анализировать.

Молодой буржуа вёл себя дерзко, нагло, несмотря на расплавленный пистолет. Без малейших признаков страха.

Вошли Львова и Пантелеев.

— Сеньорита! Отбросьте одеяло, под ним найдёте нагую женщину, — распорядился Виктор Сергеевич, не в силах переключиться с испанского. — Накиньте на неё что-нибудь и отведите синьору в соседнюю комнату. Второй охранник стреножен?

— С ним занимаются, — доложил Пантелеев, намекая на Сэвиджа и не называя имён вслух.

— Хорошо. Давайте спеленаем и этого красавца. Потом зададим ему несколько простых вопросов. Ответит правильно, возможно, сохраним ему жизнь.

— Так и знал, что это никакой нахрен не арест! Грёбаные мексиканские бандюки!

Джон натянул штаны. Тышкевич не препятствовал ему одеваться, только глянул — нет ли там амулетов. Чисто.

— Садись на кровать. Можешь даже прилечь — минуту назад тебе было на ней так хорошо, — начал штабс-ротмистр. — Но давай без шуток. Иначе следующий фаербол полетит тебе прямо в el bicho.

Рука американца инстинктивно дёрнулась, прикрывая причинное место. Мужчина опустился на самый краешек постели, не убирая пальцев с промежности.

— Какого дьявола? Что вам нужно?

— У тебя находятся люди из Нью-Йоркского института П. И. П. Выдай мне их всех. И все бумаги с их изобретениями.

Для подтверждения серьёзности намерений граф слепил ещё один небольшой шарик огня, вроде расплавившего револьвер, и тот медленно поплыл в сторону Моргана, распавшись с хлопком в полусажени.

— Ну?

— Хорошо… Отдам. Не всех. В Питтсбурге только один из них.

— Кто?

— О’Коннор. Титулярный советник из Абердина. Поляка у меня нет.

— Где он?

— Точно не знаю…

— Бумаги?

— В конторе. У меня в сейфе.

— Единственные экземпляры?

— Ну какие же единственные… Копии отправлены по предприятиям и лабораториям, где пытаются воплотить… Синьор! Если вы меня собираетесь убить, делайте это прямо сейчас. Но помните, вас найдут.

— Смерть тоже бывает разная, — Тышкевич тоже присел на кровать, на противоположный конец. — Например, тот же шарик огня начнёт путешествовать от развилки к сердцу. Раз за разом буду его останавливать и снимать мучительную боль, а вы, дабы отсрочить очередную порцию мучений, со слезами на глазах выболтаете очередные секреты. Вижу, мужества вам не занимать. Но такое ещё никто не выдержал. Затем шарик дойдёт до сердца, и я с вами попрощаюсь. А вы уже не попрощаетесь ни с кем. Начнём?

Снова возник фаербол, ненавязчиво согрев пальцы Моргана у чувствительного места.

— Другие варианты?

Только судорожно дёргавшийся кадык на худой шее выдавал волнение. Смуглый и жилистый, Джон сам с успехом сошёл бы за латиноамериканца. Или сицилийца из Палермской губернии.

— Варианты есть. По доброте душевной предлагаю тебе самый выгодный. Сначала едем в контору. Открываешь сейф, отдаёшь мне оригиналы документов. Потом к О’Коннору. Его я заберу, тебя — отпущу. Ещё нужно узнать, где польский пан. Небось, в Монтеррее? — по дрогнувшим векам Моргана Тышкевич догадался, что попал в точку. И что мужчина не договаривает — врал же, что не знает местонахождение. — Дополнительное условие: язык себе в задницу, и молчишь о том, что сегодня произошло. Иначе… ну, ты понял.

При всей колоритности русского мата испанские ругательства звучали не хуже.

— О’кей…

— А теперь ма-аленькая предварительная процедура.

Американец вскрикнул, получив укол глубоко внутри задницы.

— Мерда! Что это было?

— Фаербол внутри тебя. Закончим по-хорошему, уберу. Но если ты, эль идиота, вздумаешь нарушить уговор, огонь начнёт гулять вверх до горла и обратно.

Морган разразился таким фонтаном ругательств, что даже полиглотское плетение спасовало. И непонятно было, это злость от ощущения бомбы в заднем проходе или от срыва намерений что-то учудить, когда выйдут из «стоматологии». Он поднялся на ноги с таким видом, будто нехотя поднял флаг капитуляции.

Телохранители остались на полу, оба в сознании, но в верёвках и с кляпами, а ещё с расплывающейся синевой на челюсти.

— Как там сеньора?

— У меня есть плетение на случай, если отвод глаз не спасает барышню от слишком настойчивого кавалера. Будет почивать до утра, — заверила Львова.

Пантелеев, сориентировавшись, принял облик первого громилы, открывшего дверь. Стал выше ростом и куда шире в плечах, глаза приобрели выражение тупости и свирепости. Сэвидж вздрогнул, увидев его садящимся в машину, но быстро догадался — кто это.

Контора оказалась всего в квартале, очень удобно — вблизи стоматологического кабинета, хотя здесь он наверняка не один такой. Обеспеченных озабоченных хватает. Чернокожий вахтёр открыл дверь не сразу и, даже впустив Моргана, принялся задавать ненужные вопросы: что за незнакомый господин с молодым хозяином, почему с ними только Джулиан, где второй охранник, да и машина на улице не та…

— Масса Джон? Прикажете телефонировать вашему отцу?

— Сеньор Морган, ваши слуги всегда суют нос в дела хозяев? — не растерялся Тышкевич. — Дьябло, можно ли с вами иметь дело, доверять обещаниям?

— Заткнись! — рявкнул тот на вахтёра. — Будешь трепать лишнее — уволю.

Уже в кабинете извиняющимся тоном добавил, что старый Джим начал работать здесь ещё лет сорок назад и на особом положении.

— Я ведь могу и ему отправить огонёк в брюхо, — припугнул штабс-ротмистр, искренне надеясь, что ничего подобного не придётся делать.

Джон отрицательно мотнул головой и, распахнув сейф, швырнул толстенную кожаную папку с документами.

Тышкевич позволил себе не более минуты просматривать содержимое. Папка огромная. Наверно, четверть пуда весом. Да, то, что нужно. Настоящая бомба под фундаментом Российской Империи. И если бы не жевали сопли и ударили сразу, пока архив этого П. И. П. не уехал в Питтсбург, можно было бы притормозить… А сейчас эта бомба фактически взорвалась. Только последствия ещё не ощутимы. Но скоро, скоро. Несколько лет — самое большее.

Он перекинул папку в руки Пантелееву.

— Едем к О’Коннору.

Внизу, у конторки вахтёра, Джон взял старого негра за пуговицу сюртука и притянул к себе.

— Не вздумай беспокоить батюшку вечерними звонками. У него и без тебя, дурака, был тяжёлый день.

Если он подал вахтёру некий знак с намёком поступить наперекор приказанию, граф этого не заметил. Прикинул, может и этого связать?

Но чернокожий был настолько дряхлый на вид, что ночь на полу с кляпом в зубах может не пережить. Конечно, это мелочь рядом с безопасностью Великой Империи, но зачем нужны лишние жертвы?

Монах был настроен более кровожадно.

— Я слышал, что лет двести назад русские казаки, воевавшие против турок, поляков или пруссаков, засылали лазутчиков во вражеский тыл. И бывало — увидит их какая-нибудь бабка. Или дед. А вдруг своим сообщат? В общем, казаки не оставляли свидетелей.

Он ехал за заднем сиденье «Форда» слева от Моргана, справа от задержанного сел Тышкевич, Львова устроилась впереди.

Граф почувствовал, как Джона передёрнуло. Пришлось смягчить ситуацию.

— Мы никого не убиваем без крайней нужды. Бог не для того даровал жизнь смертным.

И перекрестился на католический лад, подтверждая латинскую легенду.

О’Коннор, в отличие от Линды Фрост, жил далеко от Золотого треугольника. Совсем стемнело, когда подъехали к его дому.

Попутно Тышкевич обратил внимание на причальную мачту дирижабля и колышущуюся около него объёмистую тушу. Редкая удача! Возможно, опасный вариант бегства на авто не пригодится.

Около бунгало на самой окраине Питтсбурга стояла ещё одна машина. Охранник, куривший на террасе, приветливо осклабился, узнав Моргана.

— Без происшествий, босс! Шотландец отдыхает.

Джон хмуро прошествовал внутрь, не ответив.

О’Коннор, седой высокий мужчина с бритым отёчным лицом, как раз выходил из ванной, обёрнутый в халат. Уселся в кресло. От него ощутимо разило виски.

— Вот она, моя премия за первого пойманного! — шепнул Сэвидж.

— Доброго вечера, господин титулярный советник, — начал Тышкевич по-русски, поклявшись себе, что тот час снесёт капризное плетение, лишь только покинет Америку. — Я представляю Третье Отделение К. Г. Б., а также вице-губернатора Ново-Йорка князя Горчакова. Собирайтесь в Ново-Йорк. Надеюсь, вы понимаете почему?

Он мигом протрезвел. Ясный взгляд шотландца, минуту назад бывший мутным, сфокусировался на Моргане-младшем. Тот пожал плечами: а я что могу сделать?

— Когда?

— Пять минут на сборы. Мой человек присмотрит. И без глупостей. У меня есть санкция на арест всех, имеющих отношение к институту с оскорбительным для русского уха названием. Стало быть, применю оружие и боевые заклятия в случае неповиновения или побега.

На солидного мужчину, видом скорее напоминавшего муниципального чиновника, а не авантюриста, замышляющего заговор, было странно смотреть. Вроде внутри плоть и кровь, а не воздух, но вдруг уменьшился в размерах, словно спускающий мячик.

Пантелеев прошёл за ним в спальню, чтоб проследить за сборами. Тышкевич и Морган остались в гостиной.

— Вы и правда — из охранки? — спросил промышленник на плохом русском.

— То, что мы из мафии южных губерний, было всего лишь вашим предположением. Использование испанского — случайность. Присядем пока, мистер Морган, — говорить по-русски и именно то, что хотел сказать, приносило облегчение. — Я мог бы привлечь вас за содействие О’Коннору, будь вы с ним в сговоре с самого начала. Но поскольку фактически купили готовый продукт, а его самого выдали… будем считать — совершенно добровольно, мне нечего вам предъявить.

— А огонь в жопе? — он по-прежнему предпочитал стоять, словно каждое касание чего-либо задним фасадом грозило взрывом фаербола.

— Я перестал подпитывать плетение Энергией, и оно улетучилось. Возобновить?

— Не стоит. Похоже… мы всё же договоримся.

Морган, наконец, сел.

— А я полагаю — уже договорились. Моя связистка уже передала в Третье Отделение и князю Горчакову о вашем содействии. Ежели вечер закончится без эксцессов, имперская власть претензий к Морганам не имеет. Думаю, это не столь высокая плата за испорченные утехи со «стоматологом»?

Вышел О’Коннор в сопровождении Пантелеева, уже одетый.

— А какие, собственно, были претензии?

Поверив, что перед ним — русский офицер, а не отвязанный южноамериканский бандит, Морган осмелел.

— Цитирую по памяти Уложение о преступлениях и наказаниях, самая страшная статья: измена Российской Империии… Помните, О’Коннор? Вы как чиновник обязаны были это Уложение читать.

Тот хмуро кивнул, не настроенный к долгой беседе.

— Вам известно, что список деяний, считающихся изменническими, там изрядно велик, — продолжил граф. — Но я обращаю ваше внимание на приписку: «и иные злоумышенные действия, влекущие урон Князю-Государю, Святому Православному Престолу и Российской Империи». Мы же с вами прекрасно понимаем последствия, если бы Америка вдруг освоила всё, что содержит ваша кожаная папка, а Европа прошляпила. Имперская власть пошатнётся. Так что… Давайте останемся при своих, мистер Морган. Иначе некто в Главной Канцелярии Его Императорского Величества может иначе оценить ваше участие.

— Угрожаете?

— Напротив. Даю слово офицера и дворянина, что в меру своих сил воспрепятствую неугодному вам развитию событий. И спасибо за Монтеррей.

— Я же ничего не сказал про Монтеррей… — от нахлынувшей было бравады Моргана не осталось и следа. Он явно опасался тамошнего наркобарона, точнее — наркобоярина, куда сильнее, нежели К. Г. Б. и латиносских залётных бандитов вместе взятых.

— Не сказал, — подтвердил Тышкевич. — Зато настолько выразительно промолчал, что слова излишни. И так, едем. Задержанного — в «Форд». Джон, вы хорошо водите авто, как я знаю. Не окажете любезность отвезти меня на станцию дирижаблей?

— Мой «Континенталь» в отъезде, — попробовал сопротивляться тот.

— Огорчу вас, он слегка неисправен. Водитель ударил его в лошадь и повредил радиатор, ничего страшного. Но вы можете взять машину, что стоит возле дома. Поболтаем напоследок.

В автомобиле, столь же скромном как и «Форд», где ехали остальные участники группы вместе с пленником, Морган неожиданно разговорился. Наверно, поверил, что неприятность близится к концу.

— Каково ваше звание в К. Г. Б.?

— Штабс-ротмистр, Джон.

— Имени не спрашиваю. Но вы понимаете, господин штабс-ротмистр, что увозите пустышку? Основные знания поляка, его фамилию сам дьявол не выговорит, что были извлечены из его памяти, находятся в той папке. Шотландец даже не уведомлён, что этот пан Гжегож и второй шотландец, приват-доцент из Абердина, отправлены в Монтеррей. Мы избегали лишнего распространения сведений. Оказалось — тщетно.

— Почему же? Вас совсем не легко было вычислить.

— Каким именно образом? — Морган даже от дороги отвлёкся.

— Благодаря вашему поверенному Моро. Зря прислали его в Ново-Йорк. Сам факт приезда такого субъекта из Питтсбурга насторожил.

— И он проболтался… Ну я ему!

Тышкевич ухмыльнулся. Пусть кто-то назовёт эту месть мелкой или мелочной, но не надо купаться в пошлых грёзах в отношении барышни из русской великокняжеской семьи.

— Не проболтался, — сжалился он над «малышом Сэмми». — Всего лишь не слышал про некоторые магические методики, позволяющие узнать несказанное. Ошибкой было подослать кого-либо к нам.

— Наверно…

Промышленник уверенно управлялся рулём, педалями и коробкой передач. Виктор Сергеевич отметил, что при большой нужде и сам справится с бензиновым авто.

— Джон! Мы подъезжаем, и скажу последнее. Буду весьма разочарован, если, вернувшись со станции дирижаблей, вы кинетесь рассказывать отцу или партнёрам из Монтеррея, что дворцом на реке Санта-Катарина скоро заинтересуется охранка. Их не спасёт, вас… подставит. А мы точно узнаем, что боярин Монморанси получил предупреждение.

— Обещаю не делать глупостей, — просипел сквозь зубы Морган, останавливая автомобиль. Обязательство далось ему нелегко.

— Правильно! И в компенсацию за немного испорченный «Континенталь» оставляю «Форд». Прошу лишь дождаться нашего отлёта, сидя в этой машине.

Сэвидж достал чемоданы из объёмистого багажника «Форда», команда не собиралась возвращаться в гостиницу.

Удача продолжала улыбаться им. Чек крупного банка, с лихвой перекрывающий любые убытки из-за срыва регулярного рейса, позволил нанять двадцатиместный воздушный корабль, уже через час взявший курс на Ново-Йорк.

Почему сразу не на Монтеррей? Или хотя бы в Мехико?

Везение — штука изнашивающаяся. Как говаривал дядюшка-князь, коль часто на него уповать, в лихую годину перетрётся и лопнет.

Племянник решил подготовиться лучше. Там паче не верил, что Морган-младший утаит визит его группы, уж больно много наследили. Не рискнёт не отчитаться перед батюшкой.

Стало быть, в Санта-Катарину полетит или депеша через связистов, или телеграфическое сообщение: ждите гостей. Никакой, даже самый быстрый воздухоплавательный аппарат не обгонит магию и электричество. Внезапности не будет. Так что лучше обождать чуток и выступить во всеоружии.

Глава 13

Противник контратаковал внезапно, когда на борту дирижабля бодрствовала только команда.

Поскольку полтыщи вёрст к востоку, отделявшие Питтсбург от Ново-Йорка, предстояло преодолеть лишь ближе к утру, пассажиры дремали.

Сэвидж по старой полицейской привычке пристегнул руку О’Коннора к своему запястью и составлял ему компанию в походах к хвосту, где располагались отхожее место и курительная комната.

Монах или дремал, или медитировал.

Пока летели, Тышкевич первые пару часов не дал отдыха ни себе, ни связистке. Велел Львовой передать в Третье Отделение и князю Горчакову отчёт о первом этапе дознания. Перед этим пролистал папку Моргана-младшего, испытав изумление — как далеко продвинулись в параллельном мире люди, не знавшие магию. Однозначно хуже у них осталось только врачевание, зато ординарная медицина достаётся в развитых странах всем. Во Всемирной Российской Империи несколько иначе. Целители для богатых и для государевых служащих способны на чудеса, включая восстановление оторванных конечностей и продление жизни в два-три раза по сравнению с доступным для ординаров. Но коль ты не на казённой службе, а также не накопил достаточно рублей для оплаты Одарённому эскулапу, пиши пропало. Уездный лекарь выпишет пилюльки, притирания. Губернский вырежет аппендицит. Остальное в руце Божьей…

Княжна, сидевшая напротив Тышкевича через проход, пребывала в трансе около полутора часов, объём передаваемого был изрядно велик. Некоторые страницы из папки он велел ей запомнить и отправить полностью.

Вынырнув из глубин тонкого мира, Львова посмотрела на штабс-ротмистра несколько затуманенным взором.

— Моя роль сыграна в этой истории, господин штабс-ротмистр?

Поскольку сыщик, монах и арестант запросто могли не спать, а просто сидеть неподвижно и молча, она обращалась официально. Соответственно, имя «Анастасия» не звучало вслух.

Как и не прозвучал, но был совершенно понятен подтекст: мы расстаёмся? Наверно, навсегда?

— Боюсь, что да, сударыня. Нет оснований не верить Искрову. Если крепость в Санта-Монике действительно столь охраняема, не вижу смысла пытаться действовать партизанской командой. Иначе летели бы на юг. А коль выделят казачью сотню или две, там точно будут связисты, приученные к бою. Вас же не хочу подвергать опасности. Даже этот вояж не обошёлся без эксцессов, вспомните Хвостицына.

— То есть я останусь с вице-губернатором. Что же… Надеюсь, светская жизнь с приёмами и балами в Ново-Йорке не будет столь скучна как в Торжке и Москве.

Граф медлил. Настала самая подходящая минута, чтобы вымолвить… ну хотя бы полупризнание, выходящее за рамки служебных отношений. Или дружеских, часто возникающих во время службы.

Даже чистая вежливость предписывала произнести комплимент: мне будет не хватать вас, княжна, ибо мало кто так поддерживал меня в столь трудном и щекотливом деле.

Но выразить симпатию в обтекаемой фразе было немыслимо, потому что искреннюю теплоту не хотелось прятать за казённой благодарностью. Поэтому, так и не придумав подходящих слов, он сложил документы в папку и теперь только теребил завязки.

Его смущение она поняла верно.

— Вижу, вы хотите и не решаетесь сказать, что предпочли бы ещё раз встретить меня, а вас сдерживают непреодолимые сословные границы между великокняжеской дочкой и простым графом из белорусских уездов.

— Как вы правы…

— Если будете столь же нерешительны при штурме Санта-Катарины, не завидую вам. Виктор Сергеевич! Выше нос. Ваше назначение к Горчакову не обязательно закончится с завершением дела о польском пришельце. Я обещаю ждать в Ново-Йорке, и обязательно станцуем круг вальса без риска подставить вас под вызов на дуэль от моих русских поклонников, вдохновлённых происками матушки.

Он перегнулся через проход и прильнул губами к её пальцам. На большее, естественно, не решился.

Львова улыбнулась. Убрав руку, отвернулась и смотрела в окно.

Воздушный пузырь, наполненный гелием, плыл довольно-таки низко — не выше полуверсты над землёй. В иллюминаторе проплывали многочисленные жёлтые огоньки уличных масляных фонарей. Чем ближе к побережью, тем плотнее жили в Америке, городки встречались часто. А также железнодорожные пути и станции. Паровозики, освещавшие себе путь парой сравнительно ярких фонарей, тащили освещенные вагоны и из вышины казались игрушечными. Если папка получит ход, скоро паровики исчезнут, уступив место электрической или дизельной технике… Сколько всего изменится!

Не имея возможности обнять Львову, прижимал к себе бесценные бумаги в оболочке из буйволиной кожи и с целыми тремя парами завязок, будто Джон Морган предполагал, что документам предстоит попасть в переделку.

Сын промышленного магната не ошибся.

Сквозь сон, одолевший через пару часов после вылета, Тышкевич вдруг уловил несколько хлопков. Затем корабль встряхнуло.

Он открыл глаза и увидел: впереди в полу, прямо между сиденьями около Пантнелеева, возникла дыра. Нечто пробило гондолу навылет, продырявив и потолок пассажирского салона.

Шипел уходящий гелий, а воздушный корабль получил дифферент на корму.

— Княжна! Нападение! Немедленно проснитесь и активируйте защиты! Я к пилотам!

По пути он тряхнул Пантелеева, приказав позаботиться о Сэвидже и шотландце. Опоздал с предупреждением — О’Коннор уже получил своё и отчаянно хрипел, пуская красные пузыри.

В пилотской кабине пахло кровью как на скотобойне. В полу зияли пробоины, в одну из них стекала кровь капитана.

Тышкевич, усилив руки толикой Энергии, выдернул тело лётчика из левого кресла и уселся сам. Как только труп перестал давить на ручку управления, дирижабль выровнялся в горизонталь.

Знаний или навыков управления воздушным судном в «девятке» не прививали, но сейчас об этом поздно было сожалеть. Граф тронул плетения перевода и прочитал английские надписи на рукоятках, лихорадочно соображая — что делать.

Перво-наперво — рычажки оборотов обоих двигателей до упора вперёд. Не важно, на Энергии они или на бензине, нужно пришпорить аппарат и выйти из зоны обстрела.

Дирижабль ускорился, но продолжал терять высоту.

Тышкевич глянул в носовое окошко, обращённое вниз. Только рассвело, они плыли над мощёной дорогой, проложенной между лесными массивами. Впереди виднелся большой город, наверно — уже Ново-Йорк. Хуже всего, по дороге катило авто, не удаляясь и не опережая обречённый дирижабль.

Над автомобилем мелькнула вспышка, что-то пронеслось перед гондолой, продырявив переднюю часть баллона.

Не уверенный, что сумеет поразить движущуюся цель с высоты в сотню саженей, граф сосредоточился на другом — увести корабль в сторону от обстрела.

Ручка управления, двинутая в бок, только накренила его. А вот педаль помогла — объёмная туша начала поворачивать влево.

Слишком медленно. Смертельные гостинцы продолжали лететь и лететь…

Вдруг тонкий мир тряхнуло отчётливым всплеском Энергии где-то рядом. Над авто, остающемся справа, мигнуло малиновое зарево. Так бывает, когда защита принимает на себя изрядный по мощности электрический сгусток, с трудом его рассеивая.

Догадываясь, кто мог засадить по преследователям шаровую молнию, Тышкевич мысленно взмолился: не надо! Все наличные запасы Энергии понадобятся при посадке, а она будет совсем не мягкой. И после посадки — лёгкой жизни не жди. Нападавшие вряд ли удовлетворятся уничтожением дирижабля. Слава Богу, лес отнимает преимущество преследования на колёсах.

Корабль снова начал задирать нос. Очевидно, автомобилисты, придя в себя после атаки Львовой, снова открыли пальбу, попадая в хвостовую часть баллона.

Что предпринять?

Нашёлся рычаг «аварийный сброс балласта». Испускающий дух аппарат прыгнул на сколько-то саженей вверх, но скоро потерял их, земля приближалась.

Осталось только благодарить провидение, что не попали в двигатели, они по-прежнему лопотали на полную. Иначе бы не уйти.

Хлопки прекратились.

Виктор Сергеевич надавил рукоять управления от себя до упора, пытаясь выправить диффирент. А когда до верхушек деревьев осталось всего лишь десятка два саженей, потянул рукоятки моторов в противоположную сторону, сбрасывая обороты. Лучше бы выключить зажигание… Но он не знал как.

Наконец, бросился обратно в салон.

Сэвидж отчаянно пытался отстегнуться от трупа О’Коннора, потеряв где-то ключ от наручников. И столь же отчаянно заорал от ожога, когда граф, проходя мимо, расплавил браслет на мёртвой руке шотландца.

— Всем сидеть и держаться! Сейчас будет удар!

Пантелеев и Львова были невредимы.

Понимая, что если княжну сорвёт с кресла и ударит о что-либо, а защита не выдержит… Он не стал проверять это предположение и просто перехватил её правой рукой вокруг талии, пальцами вцепившись в край сиденья под иллюминатором.

Последние секунды…

Дирижабль рухнул на деревья хвостовой частью и, поскольку всё ещё двигался вперёд, потащил гондолу вперёд. Были слышны удары винтов, вращающихся на холостых, о верхушки сосен, потом стихли — двигатели заглохли. Со стороны хвоста потянуло гарью.

— Надо выбираться, ваше благородие. Выпустите меня!

Львова была бледна и сосредоточена. Не сказать, что испугана.

А вот голос её прозвучал с непривычным оттенком. И было странное ощущение, что не хватает кислорода, хоть оба дышали полной грудью. Несложно догадаться, каркас дирижабля,повреждённый от удара, начал складываться и сжиматься, гелий под давлением принялся заполнять гондолу. Скоро здесь будет душегубка!

Подхватив свой саквояж, а также чемодан Львовой, Тышкевич метнулся к входному люку и вышиб его.

— Владеете, граф, левитацией? Нет? Я тоже, — высунув голову из люка, она осмотрелась. — Будьте любезны сбросить мой багаж. Там ничего ценного-бьющегося.

И прыгнула.

Широкая юбка дорожного костюма раскрылась как зонтик. Стоявший внизу запечатлел бы в памяти изумительной пикатности картину. Но таких счастливцев не оказалось.

Княжна уцепилась за ветку, к которой прицелилась из люка. Быстро спустилась к самой земле.

Лиственные деревья были невелики. Гондола висела не больше, чем на высоте в три человеческих роста.

Спустились мужчины. Все собрали вещи. Драгоценную папку штабс-ротмистр пристроил за пазуху впереди, отчего его грудь и живот могли не бояться револьверной пули — не пробьёт стопку бумаги в три или четыре пальца.

— Что-нибудь чувствуете?

Львова замерла с полуприкрытыми глазами. Её отрешённое выражение лица было хорошо знакомо. Погружение в тонкий мир, но не глубокое. Не транс, требующий долгого выхода и выматывающий.

— Да! — она открыла глаза. — Простите за самодеятельность, я послала сигнал тревоги в казачий полк Ново-Йорка и в резиденцию губернатора. Потому что со стороны дороги к нам идут.

— Кто?

— Двое, Виктор Сергеевич. Один частично закрыт, но не полностью, использует плетения поиска. У нас трое Одарённых, у Сэвиджа амулеты. Мы светимся в тонком мире словно луна на ясном ночном небе. Можем пробовать отойти от дирижабля, вдруг ориентируются именно на него.

— Второй?

— У того одни амулеты. Ординар.

Офицер принял решение мгновенно.

— Вещи оставить, уходим налегке. Не известно, сколько с ними ординаров с оружием, но без амулетов. Ищем место, где принять бой.

Естественно, бесконечно бегать вчетвером от пары преследователей Тышкевич не намеревался. Но, не зная силу боевых плетений Одарённого и его уровень, решил подстраховаться. У прогалины, например, удобно укрыться за стволами деревьев и высматривать приближающегося противника.

— Сучьи дети! — ругался Сэвидж. — Пассажирский дирижабль сбить… Никогда такого не было. Мерзавцы!

Что-то похожее на поляну попалось где-то через четверть часа.

— Мы с княжной держим фронт, — распорядился граф. — Пантелеев! Сэвидж! Дуйте левее. Вам поручается не допустить прорыв ординаров во фланг, справа всё равно — болото. Анастасия, сколько до них?

— Триста шагов… Не больше.

Барышня предельно сосредоточилась, протянув вперёд обе руки.

Магические поединки принято начинать с обмена любезностями, что самой собой разумеется. Воюющие стороны в той или иной степени способны предположить исход. Стихийник шестого уровня — гарантированный труп, если кинется на восьмой уровень, не обвешавшись амулетами, компенсирующими разницу. Но и фаворит не поспешит начать, если противник что-то предлагает — проще забрать отдаваемое добром, чем тратить массу Энергии, а она не бесплатная.

Львова готовилась к «переговорам», запустив в пространство десятки шаровых молний. Небольших, с два кулака. Они срывались с её пальцев и отлетали на десятки саженей, но не рассасывались и не взрывались, а шипели в траве, откуда курился пар и дым. В предрассветном сумраке огненные мины смотрелись даже живописно.

Схватка получилась быстрой и совершенно не зрелищной. Стоило Одарённому возникнуть между деревьями, княжна атаковала.

Кокон защиты, обнявший его, доходил до верхушек деревьев, слишком расточительно сжигавший Энергию, и дёргался от перераспределения плотности — шаровые молнии взмывали из травы, влетая в него одновременно с нескольких направлений. Свои аргументы в переговорах запустил и граф, непрерывно обстреливая гада воздушными стрелами, чередуя их с фаерболами.

Меньше чем через минуту защитная сфера исчезла.

— Спёкся?

— Сейчас проверю… Нет, отступает. А второй, что был с амулетами — нет. Не двигается. Рядом с ним Одарённый… Похоже, наш Пантелеев.

Вернувшись минут через пять, монах отрапортовал, что неизвестный мёртв.

— Вдруг это был всего-навсего лесничий, решившийся проверить — кто переломал его растительность дирижаблем, — попытался разрядить обстановку Виктор Сергеевич. — Возвращаемся к обломкам корабля. Там наш багаж. Да и казакам проще нас найти.

Львову он вёл за руку. Та, наблюдая за тонким миром, в обычном «толстом» запросто напоролась бы глазом на сучок.

С расстояния в две сотни шагов дирижабль, частью скрытый листвой, выглядел странно. Некоторую форму сохранила нижняя часть из ферменных конструкций, частью погнутых и сложившихся. Мягкая оболочка выпустила газ и опала. Когда приблизились — увидели, что гондола опустилась почти до земли.

Что особенно неприятно, багаж валялся разбросанный, вещи устилали траву, по ним ползали насекомые.

— Знала бы — заготовила вдвое больше шаровых молний, — возмущённо заявила княжна, увидев рассыпанные интимные части её туалета, на одной из ночных сорочек отпечатался след мужского сапога.

— Предполагаю, Одарённый нас просто отвлёк ради этого обыска, — пожал плечами Тышкевич. Он впервые видел барышню столь рассерженной. — Помочь собрать ваши вещи?

— Лучше отвернитесь. Некоторые из них вам не престало видеть.

Пожитки трёх мужчин тоже подверглись бесцеремонному досмотру, их, правда, это не столь смутило. Главное, что драгоценная папка не досталась злоумышленникам.

Следы их пребывания нашлись и в гондоле. Тело шотландца исчезло. Видно, боялись его потрошения некромантией.

Наконец, Львова застегнула ремешки чемодана.

— Прошу простить великодушно, сударыня, что велел отступить, не взяв багаж.

Та не стала вспоминать и виниться, что именно от неё исходила идея удалиться от дирижабля. Мужчина принял на себя — и хорошо.

— Прощаю, граф. А час назад думала — заканчиваются наши с вами приключения. Не ожидала такого драматического раунда.

— Где мы вдвоём отразили атаку. Как в поезде. Романтично, не правда ли?

— Предпочла бы романтике кофий и душ.

За мало что значащей болтовнёй они дождались казаков. Вопреки мнению, что те передвигаются исключительно в седле, эти приехали на трёх бронированных машинах с большими колёсами.

— Есаул Виниченко! — отрекомендовался старший. — Вас мы должны доставить в Ново-Йорк?

— Так точно. Я — штабс-ротмистр К. Г. Б. Тышкевич, со мной дама и двое мужчин. Есаул! Вы же организуете охрану места крушения? В гондоле — трупы экипажа, им меньше нашего повезло.

Видимо, это не входило в приоритет. Есаул оставил на месте катастрофы всего лишь двоих, причём — ординаров.

Под бронёй командирского вездехода, где пахло бензином, смазкой, кожей и немного — выхлопом, находились и другие казаки. Пока ехали, те не проронили ни слова, внимательно разглядывая окружающие пейзажи через бойницы. Никакого пустопорожнего трёпа, дисциплина — не сравнить со штурмовиками.

Приехали на Манхэттен в начале десятого. Горчаков сразу затребовал штабс-ротмистра, связистку и «офицера охранки» к себе. Пантелеев не внял приглашению и незаметно растворился, видимо, в очередной раз накинув личину. Например — казака. Надежда Львовой быстрее забраться в душ разбилась о любопытство вице-губернатора.

Тышкевич кратко пересказал случившееся.

— Что в своё оправдание лепечет О’Коннор?

— Ничего, ваше сиятельство. Виноват, отложил его допрос до Ново-Йорка. Тот погиб во время обстрела дирижабля с земли. Я пытался узнать только, куда они спрятали пришельца, шотландец клялся — не осведомлён.

— Это ваш единственный прокол, штабс-ротмистр. Единственный, но серьёзный. До нападения на корабль у вас столько часов имелось в распоряжении!

— У меня нет оправданий. Прошу ознакомиться с папкой, ваше сиятельство. Многое переворачивает наши представления об окружающем. Физика, химия… В том мире науки ушли далеко вперёд!

— Плохо, что мы до сих пор не знаем, где пребывает человек из того мира. А кто знает?

— Морган-старший. Уверен, именно он стоит за нападением на дирижабль. Только он успел бы, услышав рассказ сыночка о задержании О’Коннора, связаться с кем-то в Ново-Йорке и нанять для атаки. Наверно, боярин Монморанси тоже знает.

— Чёрт подери… — князь подошёл вплотную к графу. — Виктор Сергеевич, хоть ты понимаешь, какой мешок проблем развязал? Больше заметать мусор под ковёр не удастся никому. Сбитый дирижабль — из ряда вон выходящее событие. Тут не только казаки, и полиция подключится. И охранное отделение. И судебные следователи.

— Правильно, ваше сиятельство. Стало быть, допросят Моргана. С амулетом правды.

— Допросят? Ты до сих пор не желаешь понять. Губернская и уездная власть в Северной Америке всегда озадачивалась главным: чтоб всё оставалось тихо. Ты же поступил наоборот, обеспечив изрядный и крайне прискорбный шум. Считай, сгубил мою карьеру. Ступай. Все свободны.

Львова не проронила ни слова.

Чтобы решить проблему, нужно обнажить эту проблему. Что и сделано, думал про себя Тышкевич, попрощавшись с Анастасией и Сэвиджем. Только теперь начнётся оздоровление ситуации в Северной Америке. Если, конечно, и вправду начнётся.

Глава 14

Великокняжеский Совет двенадцати возник в конце XVIII-го века, когда возвысились княжеские дома, взрастившие самых сильных Одарённых. Каждое уничтожение тварей после прорыва награждалось щедро. И возмещались утраты. Особые подати взимались, чтоб затем отдавать семьям погибших в бою. Оттого шла злая молва: Великие Князья с умыслом гонят на убой ординаров да родню с малым Даром — от бесполезных избавиться и золото получить.

Когда пресёкся род Рюриков, на трон взошёл Великий Князь Леонид I Романов, поддержанный большинством. С тех пор императоры величались Князь-Государь, чтоб не забывалось: монарх выбран князьями как один из них и перед ними ответственный. Минус Рюрики, так несчастливое число Великих Домов сократилось до счастливого двенадцати и осталось таковым до начала XXI века.

Никто не ведал монопольно чем-то особенным — заводами, шахтами, торговлей, сельхозугодьями, каждая семья владела всем понемногу. Или помногу. Хотя, конечно, интересы были различные и порой вызывали ссоры, кои разрешал лично Князь-Государь. Случались и целые войны между Великими Домами, но редко: договариваться прибыльнее, нежели воевать.

Собирались все вместе без какой-либо заранее оговоренной очерёдности, бывало, что и полгода не возникало нужды. В сентябре слетелись в Торжок по «делу Моргана», когда все поняли: вопрос серьёзный.

В отличие от заседаний Боярской Думы, неизменно помпезных, с исполнением гимна, занесением стяга Всемирной Империи и императорского штандарта, Великие Князья (или представлявшие их сыновья) собирались делово и без лишнего шума. Прямо-таки домашние посиделки.

— Павел Ильич! Докладывайте, — кивнул Шереметьеву Князь-Государь, когда все заняли свои кресла и получили по папке бумаг, копии конфискованных у Моргана-младшего.

Семья Шереметьевых больше других стремилась наладить дела вдали от коронных земель, оттого живее остальных интересовалась делом П. И. П., а теперь — делом Морганов.

— Поздно мы взялись, — начал Великий Князь. — Но лепей поздно, нежели никогда. Третье Отделение добыло крайне любопытные бумаги, вы можете с ними ознакомиться, а что не разберёте — дайте знающим. Скажу кратко. В марте произошёл пробой в Шотландии, но не из Тартара, а ещё одного мира, чрезвычайного похожего на наш. Необычного тем, что лишённого магии, зато изрядно развившего ординарную науку и технологии. К нам проник один человек, ординар, уроженец Речи Посполитой.

— То есть из коронных земель? — спросил Голицын.

— Нет, господа. Российская Империя именуется там Российской Федерацией, Польша, Украина и даже, стыдно сказать, крохотное Княжество Финляндское вышли из-под её длани. В Азии откололись кыргызы, образовав свой Кыргызстан, Казахстан и прочие туземные царства.

Над столом прошелестело недоумение — как такое вообще случиться могло? Разве можно представить мир, подобный нашему, где столица мира — не Торжок?

Князь Оболенский сложил один плюс один:

— Коль то мироздание отлично от нашего, в первый черёд, науками и техниками ординаров, что, как вы заверили, отбросило человечество к семнадцатому веку общей раздробленности, стало быть, мы всемерно обязаны пресечь распространение здесь зловредных знаний. Запретим — и сбережём Святую Русь, с ней — Всемирную Империю.

— Увы, Великий Князь, — мягко возразил Шереметьев. — Знания растеклись, и мы сами тому виной. Слишком привыкли гладить наших заокеанских подданных исключительно по шерсти, но не против. Долиберальничались. Американские менталисты потрошат мозги попавшего к ним из тамошней Польши, спрятав его так, что и охранка не обнаружила.

— Найти! — грохнул кулаком по столу Оболенский.

— Приблизительно оно известно, ваше сиятельство. Усадьба Санта-Катарина близ Монтеррея, на юге Северной Америки. Недалече Мексиканский залив. Это — целая крепость, принадлежащая боярину Монморанси. Согласятся ли присутствующие здесь отправить казачий полк против заморского думского боярина?

Все прикусили язык. Даже Оболенский, что бы славен нетерпимостью и непримиримостью.

Князь-Государь обратил внимание на Львова. Тот, один самых молодых Великих, и семидесяти не стукнуло, о чём-то соображал, терзая листики из стопки. Явно нечто знал или надумал, но не пожелал сообщать другим.

Отчасти на общее настроение повлияли иные дурные вести — крушение дирижабля и возмущение американских туземцев, что некто из-за летевших русских убил местных, в заокеанских губерниях рождённых. Прискорбно было, что в Торжке мир делят на коронные земли и всё остальное, так и янки, оказывается, смеют считать североамериканские губернии Руси своими, русских — чужаками… Срам!

В сложном положении опрометчивость противопоказана. Оттого Великие Князья никакого решения не приняли, кроме: наблюдать и обдумывать.

Тише едешь — дальше будешь. Зачастую — от места, куда стремился.

х х х

Повеление срочно прибыть в Ново-Йорк доставил не пристав, а лично уездный урядник, глава Питтсбургской полиции. Долго ждал в приёмной, входил бочком, сняв форменный картуз с блестящим козырьком и прижав к выпуклому брюшку, долго извинялся: мол, не по своей воле, начальство наказало…

Лишь спустя неделю после крушения дирижабля, вылетевшего из Питтсбурга в Ново-Йорк, тамошние власти и охранка решились, наконец, потревожить Джона Моргана-старшего. Причём — самым деликатным образом, а не прислав наряд казаков в управление Морган Групп.

— Я только посыльный, сэр! Мне, право, жаль… — лебезил полицейский, прекрасно понимая, кто перед ним.

— В стародавние времена султан велел бы казнить гонца, принесшего дурную весть. Радуйтесь, мистер, что живём в просвещённом XXI веке. Можете быть свободны.

Внешне заводчик более походил на персонажа из XIX века, даже не прошлого. Пышные усы перетекали в подусники, обнимали челюсть и соединялись с бакенбардами. Пухловатый и какой-то сдобный, он ничем не напоминал человека, способного править целой промышленной империей, порой — жёстко. Тем более — поручать кому-то уничтожить дирижабль с пассажирами на подлёте к Нью-Йорку.

Выпроводив полицейского, Морган некоторое время пребывал в задумчивости. Затем, отдав несколько необычных распоряжений, вызвал сына.

Тот, прочитав текст повестки, побледнел.

— Они всё же вызывают… Будто ответчика в суд! Неслыханно!

— Боюсь, с просьбой встретить русских у Нью-Йорка, гм, соответствующе… я несколько погорячился.

— Отец, не думаешь ли ты, что они начнут тебя допрашивать с ментальными Одарёнными? Ты же — не ординар какой-то, не уголовник. Столп общества! И сам по себе вызов аккуратный, вроде приглашения. Урядник же не получил приказа везти тебя в наручниках.

— Даже если получил бы, — хохотнул Морган-старший. — Кишка тонка. Знает — могу с лестницы спустить рылом вниз и сказать потом: пардон, у господина полицейского ноги заплелись. Вот только сын, это здесь я всевластен. Сообщили бы мне вовремя, что под личиной газетчиков орудуют молодчики из охранки, троица бы моментом исчезла, никто бы их косточек не нашёл. Но против всего Третьего Отделения с казаками кишка тонка как раз у нас. Торжок и русских не любят многие, но мало кто готов идти на них войной.

Джуниор присел в кресло.

— Конечно, ты не полетишь, папа.

— Естественно. Однако от нас не отстанут. Да, заварил ты кашу, сообщивши о дирижабле…

— Но, отец, ты бы не простил, промедли я до утра.

— Тоже верно. Что мы имеем. Я получил известие, не скажу от кого, что в Нью-Йорке ждут срочно вылетевшего князя Тышкевича, он глава охранки. С ним — целая свита сыщиков. Делу о дирижабле русские намерены придать размах. Стало быть, Морган Групп надо вывести из-под удара. Даже если захотят меня изловить и выпотрошить у менталистов. А я знаю, где спрятан чёртов поляк. Кому заказал сбить дирижабль. Где налаживается выделка оружия, что рано или поздно начнёт стрелять по русским. Много чего знаю. Ты — меньше. Главное, отрицай, что слышал мой приказ сбить летунов.

— Так я и не слышал…

— Именно! А ещё не знаешь, что я задумал предпринять.

— Исчезнуть на время?

— Ты не знаешь, что я намерен предпринять, — повторил старший. — А коль не ведаешь, то и охранке не скажешь. В общем, ты молод слишком и слабо подготовлен, но кроме тебя у меня сына нет.

Морган поднялся и указал ему на своё кресло. Мол — пересаживайся. Пусть твоя задница привыкает к начальственному насесту.

— Что же ответить русским? — спросил сын, тоже вставая.

— Сам отвечу. Выезжаю. Но поездом и не торопясь. Не люблю эти летающие штучки. Вдруг упадёт? Как тот — под Нью-Йорком.

Русские догадываются, где находится пан Бже, он же пан Ковальски, подумал Джон-младший. Сейчас напоминать отцу о поляке не стоит. Как говорили дикари, ранее населявшие губернию, Морган-старший вышел на тропу войны. Лишних жертв ему подкидывать не нужно. Конечно, отец связался и с Монморанси, проигнорировав предупреждение русского Одарённого: сидеть и не высовываться.

х х х

— Хвалить или ругать вас, штабс-ротмистр?

Глава Третьего Отделения обращался сугубо официально, ибо в кабинете полковника, старшего офицера охранки Ново-Йоркской губернии, кроме хозяина, сидели по углам ещё двое, включая одного знакомого — Антона Петровича, глядевшего укоризненно: предупреждал же об американской специфике.

— Заслугу свою, что добыл папку с показаниями объекта, знаю. Прошу не щадить и указать на промахи. Без жалости.

— Жалеть не буду. Хоть вы и не мой подчинённый, а только разово привлечённый к делу. Два трупа подозреваемых, первый едва допрошен, второй и вообще никак. Причём О’Коннора убил наш офицер, из «Девятки». Ваш прямой подчинённый.

— Так точно, ваше превосходительство. Готов понести наказание. Однако хочу заметить, что князь Горчаков на другое пеняет — излишнюю поспешность да нарушение общественного спокойствия.

Князь-генерал, небрежно сидевший в кресле Ново-Йоркского резидента под портретом Князя-Государя, презрительно скривился.

— Ох уж эти карьеристы-политиканы! Как им доверить дело государственной важности, когда больше думают, чтоб всё оставалось тихо-гладко? Вот и дотихарились. Вызревает гнойник. Его вскроем всенепременно, пути назад нет. Чем позже — тем больше будет шума и криков «долой русских», посему надо поспешать. Но — разумно.

— Генерал-губернатор также изволят беспокоиться, — ввернул полковник. — Третьего дня прислал депешу в нашу губернскую управу. Пишет: в истории с дирижаблем надо докопаться до истины, кто напал на корабль… И кто создал положение, отчего по кораблю стреляли.

— То есть вы тоже считаете, что штабс-ротмистру стоило ждать в Питтсбурге да ограничиваться докладами, пока по всей Америке расползаются чертежи с оружием, что предназначено против русских? — тон Тышкевича-старшего не предвещал ничего доброго. — Дьявол задери эту Америку! Она и русских офицеров превращает чёрт знает во что! В кисель, не способный на решительность!

Сейчас могли прозвучать слова об отстранении полковника и замещении кем-то из прибывших с его сиятельством, но Мирослав Стефанович не стал спешить. Видно, тоже начал проникаться американщиной.

— Господа офицеры! Оставьте нас наедине с штабс-ротмистром, — когда закрылась дверь за последним, изрядно смягчил тон: — Садись, Виктор, поближе. Искренне рад, что ты сумел выпутаться. Надо же… Ради вас целый воздушный корабль изничтожили.

Граф не опустился на стул у начальственного стола, а обошёл его и обнял дядюшку. Только потом занял указанное место.

— Страшно было, не скрою. Ледяные иглы и воздушные ножи били наугад. Мне не досталось, да и защита спасла бы. А вот шотландцу в самое причинное место угодило и через живот — навылет.

— Уверен, что он мёртв?

— Коль находился бы с нами целитель не ниже уровня пятого, да с амулетами, был бы шанс. А так — отлетела душа.

— Если только душу его не успели поймать за хвост ваши обидчики. Пусть он не главная фигура в игре, что ведут Морганы, Монморанси и кто-то с ними в компании, задал бы ему пару вопросов. Эх, поздно жалеть. Расскажи про церковного святошу.

— Да какой он святоша… Жулик. В заводоуправлении Морганов у бухгалтера ручку спёр с золотым пером. Позже каялся дома. Грешен, мол. Вернусь в Торжок, свечку поставлю. Но в бухгалтерию ручку не вернул. Не того митрополит пригрел. Пусть и полезный он, и хитрый, но горбатого могила исправит. Сбежал, едва в Ново-Йорк вернулись.

— Львова? Видная барышня, видел её мельком с вице-губернатором.

— Скажу как на духу. Не была бы великокняжеской дочерью да связисткой… Быть может, просил бы вашего, дядя, благословения свататься к ней.

— Ого! Насчёт великокняжества — ясен перец. Не для нашего брата девица. Но связистки чем не угодили?

— Значит, мало пришлось вам с их братом, точнее — с их сестрой общаться. Служба ломает. Заставляет отвлечься от мира, уйти в тонкий, а там наслушаются мерзостей, коих молодой барышне не престало знать. Становятся замкнутыми и циничными. Анастасия сама предупредила: хуже супруги, нежели связистка, придумать сложно.

— По имени её зовёшь?

— Наедине — да. Боевой товарищ. Шаровые молнии мечет — хоть сразу в «Девятку» приглашай. Умная, упрямая. Дерзкая на язык. Чёрт в юбке.

— Стало быть, тебе не пара. Укатают сивку крутые горки. Подбирай спокойнее. И чтоб по родителям — тебе ровня.

— Да, Мирослав Стефанович. Но скажите мне, что дальше с «паном Бже»?

— Будь одна только моя воля, из Мехико в Монтеррей немедля отправил бы казаков. По тому же ордеру, что и на прорыв из Тартара. В Санта-Катарине настоящий дворец-крепость, как рапортуют из Мехико. Если «пан Бже» пребывает в Санта-Катарине, на обыск всего поместья нужны сотни две человек, не меньше. С Одарёнными, владеющими плетениями поиска, я прихватил пару с собой в Америку, и с собаками. Вот только не получил я дозвола на подобную акцию. Против Морганов — куда ни шло, вроде как подозреваемые в злоумышленном сбитии дирижабля. А что противозаконного совершил пришелец-поляк? И в чём виновны его укрывающие? Что его знания во вред России повернут — это ещё когда будет, да и как доказать?

— Стало быть, сидеть сиднем в Ново-Йорке и ждать, пока светлейшие не решаться отдать команду «фас». То есть когда будет поздно чего-то исправлять.

— Именно так, племянник. А что остаётся?

— Если открутить события назад, словно плёнку в синематографическом проекторе, дней эдак на восемь, я приказал бы капитану дирижабля лететь не на запад, а на юг.

— Штурмовать Санта-Катарину вчетвером? Да ещё с девицей в компании? Был лучшего мнения о твоём благоразумии, Виктор.

— А кто просит штурмовать? Проникнуть. Разнюхать. Коли выйдет — выкрасть этого Бже. Но только живым. В виде исключения, — усмехнулся в усы штабс-ротмистр. — Я бы ещё того профессора Линка объявил в розыск. В его памяти умещается выкаченное из поляка. Думаю, надо выжать из американца всё до капли. Он — невеликого полёта, не Морган и не Монморанси. Можно не миндальничать.

— По поводу Монтеррея одобрить не могу. И не проси. Что касательно Линка, буду докладывать. Пора кончать с неприкосновенностью Америки. Коль Америка — часть России, пусть и живёт по российским законам. Неча тут!

Доложит. Доклад рассмотрят. Будут думу думать. А время идёт. И время играет против русских, взволнованно проговаривал про себя Виктор Сергеевич, возвращаясь в губернаторскую резиденцию после прощания с дядюшкой.

Папку добыл — отличился. Но… прямых последствий не видать. Вернулся из вояжа к Великим Озёрам, вкусив солёный вкус опасности. А ныне снова будет тихо протирать штаны в свите вице-губернатора. На пару с Искровым, приехавшим из Питтсбурга. Служба — раз в трое суток охранять особу, на которую никто и не думает напасть. После прежнего задания — скукотища…

Но Девятое Отделение готовят именно к этому — нести долгую скучную службу. Не расслабляясь, пусть даже ничего не происходит. Потому что некий злодей вдруг нагрянет в любой миг, а стража спит, ватная от бездействия.

У комнат, где расположились офицеры «Девятки», дневальный протянул конверт. Он тонко и призывно тянул женскими духами, штабс-ротмистр едва удержался, чтоб не вскрыть печать прямо в коридоре. Вытерпел и сломал сургуч, лишь заперевшись в личных апартаментах.

Прочитав, не смог унять стук сердца. Совершенно отчётливо, будто княжна вошла в его комнату, представил сочинившую послание, причём — с огоньком в руке, от которого зачиналась очередная шаровая молния, а глаза печалились заранее о судьбе того, в которого эта молния попадёт.

Анастасия писала: надеется, что не слишком утомила своим обществом в путешествии, ибо осмеливается предложить ещё одно. Поскольку в Торжке медлят с организацией экспедиции в Монтеррей, Великий Князь Львов, её отец, намерен объявить личную войну боярину Монморанси. Не соблаговолит ли штабс-ротмистр испросить отпуск у вице-губернатора Горчакова и поступить на службу в великокняжескую гвардию к Львовым?

Да! Да! Да! И ещё сто раз — да.

Кто бы сомневался?

Хоть контракт с Великим Князем — это кабала хуже плена. Вряд ли он ограничится временем отпуска. Как в песне поётся:

Все так непросто, мой граф, не знаю, будешь ли прав,

Огромный мир променяв на плен без срока.

Но… Семь бед — один ответ: лучше сделать, нежели всю жизнь жалеть о несделанном.

Глава 15

Губернский город Деревянск, носивший до воссоединения губернии Бойсе, от французского слова bois, давно утратил значение как место торговли лесом, сплавляемым сюда по реке Бойсе. Она, кстати, сохранила прежнее название, что неудивительно: «Бойсовская» губерния звучало бы диковато и для русского уха, и для англосаксов. Деревянская — куда ни шло. А имя реки перекручивать не нужно.

Теперь, обычно в первых числах октября, на берегу Бойсе неделю шёл торг — открывалась знаменитая Деревянская ярмарка. Сюда свозились зерновые и отлично росший картофель сорта Рассет Бербанк, а также всё, что давала щедрая земля американского Запада. Разумеется, тысячи пудов пшеницы и картошки не загромождали набережную, только образцы, горделиво выставляемые фермерами. Здесь, прямо у мешков с картошкой, заключались сделки, после которых баржи со съедобным грузом уходили вниз по течению.

— Во сколько обойдётся отправка пятисот пудов в Святоангельск?

Покупатель, высокий усатый мужчина моложе тридцати, покрутил в руках картофелину и зачем-то обнюхал её, одобрительно кивнув. Обтёр клубень платком и даже надкусил его.

Опытный купец, решил владелец картофельного капитала и принялся лихорадочно высчитывать издержки: и прогадать боязно, и спугнуть чересчур высокой ценой нельзя.

— Ну же… Во сколько получалось в прошлом году? Цены не выросли.

— Так-то оно так, мистер, — засуетился продавец. — Только я недавно ферму купил, с уже засеянным картофелем. Так далеко возить — опыта нет.

— Чем же вы занимались ранее, позвольте полюбопытствовать? Выговор у вас Ново-Йоркский.

Мужчина тоже говорил с акцентом. Возможно — русским. Ничего, в Лос-Анджелесе много русских, не все же они связаны с охранкой…

— Преподавал, знаете ли. В калледже. Но учебный год закончился, решил — вот, ближе к земле. Накопленного хватило.

Обросший неопрятной чёрной бородёнкой, в фартуке и мятой широкополой шляпе, продавец совершенно не походил на интеллигента, работавшего в системе образования и общественного призрения.

Не сдержав приступ подозрительности, он осторожно коснулся сознания русского — правда ли, что тот просто перекупщик картошки. Ментальный щуп словно упёрся в бетонную стену. Одарённый!

— Сдаётся мне, что преподавали вы не в калледже, а в университете, профессор Линк. Проша, взять его!

Двое львовских гвардейцев, один из них — Искров, вывернули руки Линка и нацепили наручники с блокиратором магии. Прохор поднёс амулет ко лбу арестанта и утвердительно кивнул: регистрация совпала. Каким-то образом хитроумный менталист провернул покупку фермы под Деревянском в регистрационной палате. Та не отметила мистера Линка, объявленного в частный розыск по иску Великого князя Львова, но непонятный след остался. И когда Ново-Йоркский губернский суд, принявший иск, разослал запросы о подобных казусах, приобретение фермы спустя две недели после бегства Линка из Питтсбурга привлекло внимание.

Урядник, фланировавший неподалёку, сделал стойку охотничьего пса и призывно махнул паре городовых. Но при виде офицерского мандата К. Г. Б. облегчённо выдохнул — не его дело. В любом из миров полиция больше всего не любит лишней работы.

Вопросы остались лишь у приказчика, брошенного без инструкций среди фермерского картофельного развала.

Не доверяя более ни дирижаблю, ни железной дороге, Тышкевич усадил Линка в авто и прямиком направился в губернскую управу к вице-губернатору. Тот, всего лишь титулярный советник, в такую глушь кого-то в высоком чине не назначали, выставил вперёд руки в защитном жесте и взмолился:

— Помилуйте, ваше сиятельство! Губернская управа — казённое государево учреждение. Коль вы по частному делу, пусть Великокняжескому, я не вправе…

Пришлось прибегнуть к средству, кое дядюшка не одобрил бы, просивший без нужды не приплетать К. Г. Б. и, тем более, охранку. А именно — махнуть перед носом советника тем же мандатом, что и перед носом урядника, не давая прочесть. Кристалл чиновника, невесть какой величины, не отсвечивал синим цветом менталлиста, стало быть, Дарование не позволит отличить ложь, к тому же преподносимую с чистым взором и с уверенным напором.

— К. Г. Б. патронирует означенное дело. Намерены связаться с моим начальством? Не смею препятствовать. Но как дворянин дворянина обязан предупредить, первый же вопрос, что услышите в ответ, будет: по какой причине не оказали графу Тышкевичу помощь немедленно.

— Что же… Великие князья — это и есть имперская власть, — уговорил сам себя вице-губернатор. — Чем могу служить?

— Нам нужно помещение. Минимум на месяц, — краем глаза штабс-ротмистр заметил, как дёрнулся Линк. — Абсолютно недоступное другим. Обеспечите питанием, водой, постельным бельём. Конечно же — спальни задержанному, мне, четырём гвардейцам и обязательно отдельная офицеру связи, она — женского пола. А также кабинет, этот или лучше.

— Но это мой кабинет… — попробовал возмутиться чиновник.

— Сударь, позвольте, я не буду прибегать к принуждению, обращаться в Ново-Йорк или, тем более, в Торжок. От имени Львовых готов сделать вам щедрое предложение. Не взятку, а лишь компенсацию за неудобства. Сумму назовите сами. Любую в пределах разумного.

Растерянность и опасливость в глазах вице-губернатора дополнились третьей подругой — алчностью.

— Десять тысяч…

— Пять. Мы же условились — в пределах разумного.

Разворотливый штабс-ротмистр превратил в резиденцию великокняжеского отряда практически весь этаж, отведённый вице-губернатору, тот распустил свой персонал и занял каморку помощника около приёмной, не более чем пять на восемь шагов… Но что не сделаешь на благо Родины и К. Г. Б. За пять тысяч рублей при обычном месячном довольствии в несколько сотен.

К первой беседе с задержанным Тышкевич приступил немедля, пока его помощники ещё только приступили к обустройству их временного убежища, используя пока вице-губернаторский кабинет.

— Профессор, есть два пути. Первый — болезненный для вас и долгий для нас. С очень неприятными последствиями. Второй — мы договариваемся сразу и обо всём, завершая дело к всеобщему удовлетворению. Сделаете выбор сразу? Или нужны детали?

Линк сидел в кресле для посетителей, положив скованные руки перед собой. Штабс-ротмистр, естественно, занял вице-губернаторово место под портретом Князя-Государя.

— Второй лучше, на первый взгляд. Но чем?

— Разумный подход. Позвольте тогда всё же просветить о последствиях неправильного выбора. О том, от чего я намерен вас оградить. Вы упорствуете, и Львовы присылают самого сильного менталиста из тех, кого можно найти за деньги. Необязательно — деликатного. Мозголом вполне подойдёт. Мы выкачиваем из вас всё до последней запятой из полученного от польского пришельца. Затем, если сохраните к тому моменту остатки здоровья и сознания, получите десять-двенадцать лет каторги. Есть очень подходящая статья в Уложении о преступлениях и наказаниях — за иные деяния супротив Российской Империи. Не важно — сколько именно лет, вы и трёх не протяните. Каторжанам поголовно удаляют кристалл.

— Только не это! — лицо Линка даже не побледнело. — Я не сомневался, что Америкой из России правят изверги!

— А вы негров линчуете. Точнее, линчевали, пока сюда не пришли казаки, для острастки повесив несколько десятков самых рьяных линчевателей. Русский мир суров, но это — русский мир. Он куда лучше войн и массовых убийств. Не нравится? Гостеприимные просторы Сибири распахнут объятия. Это вам не какая-нибудь местная тюрьма в Техасской губернии.

— Альтернатива: я даю выкачать всё, что сохранила моя память из воспоминаний Гжегожа Бженчишчикевича, и, тем не менее, после еду в Сибирь?

— Только если захотите прикупить поместье и пушную ферму где-нибудь под Тобольском вместо вашей убогой картофельной делянки, — рассмеялся Тышкевич. — Имею полномочия подписать с вами контракт от имени великокняжеского дома Львовых. Установим таксу: рубль за оттиснутый на бумаге листик. Ведь то, что хранилось в папке у Моргана-младшего, это, как любят называть американцы, всего лишь дайджест узнанного у пришельца?

— Именно дайджест. Полные оригиналы были у братьев О’Конноров. Морган-джуниор малообразован, чтобы понять всё. Для него я собрал самое важное.

— Поставившее в тупик крупнейших учёных-естествоиспытателей Российской Империи, часть из которых тотчас завопило: это мошенничество и профанация.

— Слишком революционно для них? — желчно заметил Линк, чей шок от перспективы каторги и извлечения кристалла понемногу рассосался. — Понимаю. Сам был… впечатлён. Но могу подтвердить, так как видел многое из воспоминаний Бженчишчикевича, что техника, созданная той наукой, вполне себе работает. Небо бороздят не дирижабли, а куда более совершенные и быстроходные аппараты тяжелее воздуха. Ей богу, трудно поверить, что они летают над облаками, не расходуя ни единого корца магической Энергии.

Увидев, что менталист дозревает, Виктор Сергеевич поспешил расставить все точки над i:

— И так. Условия. Первое и главное с нашей стороны. По окончании нашего общения дом Львовых отзывает иск и снимает с вас любые обвинения, имевшие место до сего момента. И так, за лист с текстом либо пояснительными диаграммами…

— Десять рублей, — торопливо бросил несостоявшийся картофельный магнат.

— Полноте. Дайджест — добрые страниц четыреста или пятьсот, не помню точно. От вас Львовы ждут раз в десять больше откровений. Пятьдесят тысяч? Ей Богу, выгоднее вызвать мозголома и потрать на месяц больше.

— Пять?

— Рубль! Вы — не вице-губернатор, с вами я не намерен торговаться. Сосуды с Энергией получите без ограничений. С ними вы, не слишком усердствуя, изготовите и сорок, и шестьдесят листов в день. Шестьдесят рублей в рабочий день… Сравните, сколько вы получали на кафедре в Ново-Йорке?

— Признаюсь, меньше.

Тышкевич достал из саквояжа листки бумаги и принялся их заполнять.

— Сейчас скрепим наш договор. Он — в ваших интересах. Как только вручу вам первый чек, задумаетесь: чем больше бумаг, тем больше денег. Пусть мы, русские, для вас «страшные», но зато держим слово и не отличаемся скаредностью.

— Питание…

— А также услуги прачечной — за счёт Львовых. Если угодно, пропишу отдельной строкой.

— Извольте… — Линк вздохнул. — Возможно, оно к лучшему. Скрываться под фермерской личиной в забытой Богом глуши — не слишком радостное занятие.

— Как вы назвали поляка?

— Гжегож Бженчишчикевич.

— Называйте по буквам… — Тышкевич старательно скрипел пером. — Память у вас и вправду отменная. Я бы под страхом отлучения от церкви не запомнил бы и не произнёс этот ужас.

Через неделю в Деревянск прилетели ещё четверо гвардейцев из княжеской армии, в их числе — менталист-дознаватель. С той поры штабс-ротмистр с Искровым вернулись к привычному ремеслу телохранителей.

Анастасия, чьему присутствию в этой сравнительно безопасной миссии граф был несказанно рад, с ним практически не общалась. Когда Линк создавал пяток-другой очередных страничек, она запиралась с ними в своей комнате, выпадая из жизни на добрый час. Как объясняла, ей нужно время, чтоб запечатлеть их с фотографической точностью. Затем войти в самый глубокий транс, чтоб передать изображения в родительский дом в Торжок. Потом — выход из транса.

Пребывая в таком режиме и отводя всего лишь часов шесть на нормальный сон, княжна исхудала. Казалось, на лице сохранились только огромные глаза и по-прежнему пухлые губы. Почему отец не прислал ей в помощь другого связиста, Тышкевич терялся в догадках.

Однажды, когда начали работу над учебником математики для четвёртого класса, и Линк вручил титульную страничку с единственной фразой по-польски — Podręcznik do matematyki dla klasy czwartej, граф не удержался и спросил её:

— Нужно ли так работать на износ? Вы совсем осунулись взаперти. Когда выходите из транса…

— То всё равно остаюсь наполовину в тонком мире, — она поправила распущенные дурно причёсанные тёмные волосы, со вздохом глянув на секущиеся кончики. — Себя запустила. Выгляжу точно ведьма. Предупреждала: связистки — плохие наперстницы и подруги.

Даже мылась она в тазике. Лицо неделями не знало косметики.

— Вы — очаровательная…

— Ведьма?

— Если не употреблять это слово в бранном значении — да. Творимая вами магия обычной девушке неподвластна.

— Значит, магия вернёт меня в нормальную форму. Потом. Когда придёт время станцевать с вами обещанный танец. Сейчас я снова удалюсь к себе и запрусь. Отец более не доверяет никому. Даже военным связистам, скованным плетением хранения тайны.

Они беседовали в кабинетевице-губернатора, превращённом в некий общий зал и столовую. Периодически Искров, как оказавшийся наиболее хозяйственным, шёл к рыночной площади у реки, где поймали Линка, закупался продуктами и нёс в небольшой ресторанчик неподалёку, где повара под его неусыпным оком готовили. ТакТышкевич свёл к минимуму угрозу отравления.

Как только Львова ушла, в беседу вступил менталист Порфирий Михайлович, отставной статский советник, на пенсионе вступивший под великокняжеский штандарт.

— Хорошая девочка. Ей бы на балах блистать, порхать в своё удовольствие да мужа присматривать. Нет же, торчит в американской глухомани как одержимая, — не услышав возражений Тышкевича, что именно от прелестей светской жизни княжна сбежала на казённую службу, он продолжил: — Только вот замечу, Виктор Сергеевич, в нашем подвижническом труде есть огромный изъян. И Львова — часть его.

— Потрудитесь объяснить!

— О, какой горячий молодой человек! — затряс седыми бакенбардами Порфирий Михайлович, удерживая смех. — Неравнодушны, поди… Ладно, слушайте. Польский ваш пан Гжегож видел страницы учебников… полвека назад, верно? Линк извлёк их из памяти пана, с давно забытыми подробностями. Искренне скажу: виртуозно исполнил. Однако же память человеческая — не фотографическая пластинка с серебром. Что-то поляк мог не так записать себе в голове, и Линк не святой. Теперь он достаёт полученное от пана уже из своей головы. Сам, с моей помощью и, надеюсь, с Божьей.

— Он — тоже не фотографическая пластинка, — уловил суть Тышкевич. — Как и Львова.

— Которая трудится аки бурлак на Волге, совсем себя уморила. А она запоминает страницу как картинку, ибо польский не понимает. Раз. Передаёт в тонкий мир. Два. Некто в Торжке принимает, это четыре. И переносит на бумагу — пять. Вы не ослышались. После Линка — пять превращений. Не считая того, что с польского надо ещё перевести на русский, даже в польских губерниях этот язык всё меньше звучит, ныне там больше русского. Шесть.

— А ошибка в одном слове или даже в одной цифре…

— Закравшаяся в расчёт междупланетного корабля, вроде несчастной нашей «Луны-3», сделает крушение неизбежным. Конечно же, сударь, никто в здравом уме не начнёт тотчас преподавать математику, физику и химию на одних только польских учебниках пана Гжегожа. Самые видные российские учёные, нанятые Львовым, принялись изучать ваши бумаги, что вы доставили в Ново-Йорк. Но я бы поспешил передать им бумаги Линка — оригиналы.

— Тогда труды нашей связистки — насмарку?

— Помилуйте! Она — наша безопасность. Вдруг с Линком что-то стрясётся, здание губернской управы охватит пожар, его бумаги сгорят? А так — сведения уже в Торжке, какой смысл нас жечь?

Тышкевич мысленно ударил себя кулаком в лоб. Как он не подумал об очевидном, уповая на одну лишь охрану этажа? Достаточно злоумышленнику поджечь первый этаж, и они все как один сбегут вниз, дабы не задохнуться в дыму. Бери Линка и компанию тёпленькими! Он поставил себе задачу на вторую половину дня — метнуться в полицию и дать на лапу её губернскому начальству, чтоб охрану управы на время удвоили. Нет — утроили.

Пока же осуществили задумку Порфирия Михайловича. Львова, отвлёкшись от однообразных до тошноты занятий, занялась саквояжем гонца и наложила на него коварное плетение из арсенала фельдъегерской связи: если не пустить в ход тайное контрплетение, при попытке открытия внутри возникнет огненный шар, сжигающий содержимое.

— Князь чрезвычайно озабочен, чтоб знания польского пана не расползлись по всему миру, — пояснил менталист. — Думаю, из того, что разошлось от Моргана, его люди частью уже перехватили. Но вот полностью то, что сам поляк именовал странными словами «база данных», находится исключительно при нём самом.

— В Монтеррее?

— Не могу сказать вам, молодой человек. Да, по всей вероятности, поляк туда и поехал. Но где он теперь — одному Богу ведому.

— И Моргану-старшему.

— Вы не слышали? — от удивления Порфирий Михайлович даже бровь приподнял. — Странно, газеты писали. Был вызван к судебному следователю в окружной суд Ново-Йорка по делу о вашем дирижабле, подтвердил телеграфическим сообщением, что явится добровольно. Потом вроде бы устроил акт самосожжения. Как Одаренный огненный стихийник воспламенил сам себя, один пепел остался — не разобрать чей.

— То есть мог спалить чужой труп, выдав за собственные останки. Что сын? Тот произвёл на меня впечатление остерегающегося неприятностей с властью.

— А ничего! — развёл руками хорошо информированный экс-статский советник. — Не знает он. С амулетами правды допрашивали, точно не знает. Видно, его отец, предвидя подобный наш ход, сыну ничего не сказал. Вывел из-под удара его и Морган Групп.

— Но великокняжеский дом вправе заявить иск Морганам и даже объявить войну?

— Каким чином? Наивный вы человек! — Порфирий Михайлович уже откровенно смеялся. — Концы спрятаны. Коль Императорская регистрационная палата вычеркнула Джона Моргана-старшего из списка живых, того уж ни в розыск не заявить, ни иск ему выставить. А с младшего, теперь уже просто Джона Моргана без приставки «джуниор», взятки гладки. Он точно не подряжал никого бить по дирижаблю. К отцу же остались одни подозрения и предположения.

Тышкевич повесил голову. Потом заключил:

— Помните, сударь, как Фемиду изображали в античности? Как полуголую тётку с повязкой на глазах и весами в руках. Мол — беспристрастная. А что ни на какую одежонку не накопила, кроме тряпочки вокруг пояса и груди, так потому, что взяток не берёт. Не скажу за взятки, а только сдаётся мне, что российская Фемида в Америке должна изображаться с открытым ртом и беззубо-щербатая. Ни до кого не достанет, а достанет — нечем укусить.

— Именно поэтому, дорогой штабс-ротмистр, и служат личные гвардии Великих Князей. Благодаря им есть кому решать щекотливые вопросы, что не по щербатым зубам К. Г. Б. Простите великодушно, если задел ваши патриотические чувства к Главной Канцелярии. Сам там служил четверть века и могу засвидетельствовать: она не всемогуща. Да и имеющиеся у неё силы использует… Скажу деликатно — слишком уж экономно. Раньше как было? Империя — превыше всего!

— А ныне: спокойствие выше всего, — согласился Виктор Сергеевич.

И ведь уже были примеры в этом мире, не только в том, откуда свалился им на голову пан Гжегож. То же татарское иго. Пока были воинственны, никто не мог с ними сравниться, все покорялись и платили дань. Но прошли столетия, и ханы успокоились. Отдали местное управление туземным губернаторам, то есть русским князьям. Ни во что старались не вмешиваться, пока исправно капало золото… Итог? Монголия, Крым, Поволжский Татарстан и прочие их вотчины, так сказать — коронные земли, теперь стали губерниями Российской Империи. И Монголия платит дань, называемую более цивилизованно — налоговые подати.

Пока власти Торжка лишь изображают видимость, что управляют Америкой, здесь найдутся свои Рюрики. Потом и в других частях света.

Конечно, Князь-Государь пошлёт войска для усмирения. С боевыми Одарёнными в их рядах. Но тогда власть Торжка будет держаться не на добровольном вхождении в Российскую Империю и уж, конечно, не на верности всероссийскому самодержцу, а на штыках и фаерболах. Такая власть не будет прочна. Да и армию придётся содержать в десять, а то и в двадцать раз больше теперешней, содержание войск переложить на туземцев, что их никак не обрадует.

Замкнутый круг.

А ещё хуже, коль у туземцев появится оружие ординаров, позволяющее дать отпор и чудищам из Тартара, и русским полкам.

Не имея никаких возможностей влиять на имперскую политику в целом, граф Тышкевич делал самое разумное — старался на своём месте. В результате уже в октябре завершили работу, Линк гораздо быстрее извлекал изображения печатных листов из своей памяти, нежели из глубин сознания пана Бже. К сожалению, он выкачал из пришельца лишь среднюю школу и несколько учебников из университета. Диссертация самого учёного и читанные им монографии по физике в Ново-Йорке не успели вытащить, ибо так называемый институт заговорщикам пришлось сворачивать из-за скорого прибытия русского десанта по их души.

Сцена расставания с профессором получилась запоминающейся. Для него — особенно.

Он сидел в кресле посреди вице-губернаторского кабинета, опасливо зыркая по сторонам. Нечасто все члены русской команды собирались вместе. Сегодня — точно ради него.

Штабс-ротмистр опёрся седалищем о край вице-губернаторского стола.

— Вы же понимаете, профессор, никто не позволит вам ещё раз заработать на воспоминаниях польского бедолаги. Не волнуйтесь! — успокоил он, увидев, как взвился Линк. — Я не собираюсь отрывать вам голову, хоть это наименее затратный способ. Поступим гуманнее. Сейчас моя помощница сударыня Львова наложит на вас плетение. Ещё раз: не волнуйтесь. Оно опробовано на сотнях её коллег-связистов, будет дремать в вашем черепке, не требуя подпитки Энергией и ничуть не причиняя беспокойства, пока вы не попробуете вспомнить хоть одну страничку на польском языке, что достали из головы пана Бже. Но стоит вам обратиться к тем знаниям, плетение сначала предупредит острой болью. Не остановитесь — ваш разум рассыплется на куски.

— А браслет, блокирующий магию? — голос Линка звучал приглушённо и сипловато.

— Да, может помочь. Но и ваша магия не сработает. Вы же, не обращаясь к кристаллу, хоть что-то вспомните из польской галиматьи? Вряд ли. Но лучше — не рискуйте. Настройки у плетения весьма тонки.

Линк откинулся в кресле, крайне обеспокоенный происходящим.

— В случае отказа…

— Возвращаемся к неприятному варианту отделения головы от тела. Чтоб уж никакая целительская магия… Но не вынуждайте меня, господин профессор. Мы чудно сотрудничали, не хочу завершать наше знакомство на столь неприятной для вас ноте.

Линк развёл руками. Когда тебе предлагают выбор — нечто неприятное либо смерть, выбора на самом деле то и нет.

Тышкевич кивнул Львовой — начинайте. Сам погрузился в тонкий мир как купальщик — до половины маски, когда видна и подводная, и надводная часть.

От амулета в руках княжны потянулась тонкая красная нить с синими прожилками. Вот она коснулась лба профессора и проколола его, проникнув внутрь. За ней потянулся целый ворох нитей, принявшихся оплетать большие полушария мозга, сделав их видимыми. Структура была столь сложна, что граф ни при каких условиях не взялся бы повторить плетение, он даже толком не разобрался в нём.

Профессор сидел с мученическим лицом, не пытаясь сопротивляться. Понимал, что русские, не получив своего, примутся ломать не мозг, а тело.

— Готово, — отчиталась Львова, спрятав опустевший шарик оникса в сумку. — Только не пытайтесь снять плетение. Сие не удавалось даже его авторам. Наказание всегда одно: мозг превращается в желе. Не волнуйтесь вы так! Во мне сидит такое же, я ведь связистка. Жива и здорова, как видите.

— Только исхудали за месяц, — желчно заметил Линк, принимая от Тышкевича последний чек. Как бы то ни было, он стал намного богаче за последние полгода, не сравнить с существованием обычного ново-йоркского профессора.

— Вы свободны! — взмахнул рукой Тышкевич, и профессор немедленно удалился, прихватив сумку с именными банковскими чеками да уродливую широкополую шляпу торговца картофелем.

Пока собирались с вещами покинуть апартаменты вице-губернатора да наводили порядок напоследок, с улицы раздался истошный визг тормозов авто, затем звук удара.

Штабс-ротмистр бросился к окну. Тёмно-бордовый «Форд», коих в Деревянске множество, сдал назад и умчался. Сбитое им тело осталось на мостовой. Бежевая шляпа укатилась, под головой расплылось тёмное пятно.

Распахнулся саквояж, наполненный чеками, совершенно бесполезными. Мистер Линк, на которого они выписаны, никогда не предъявит их ни в какой банк.

— Этот поляк Гжегож проклят, наверное, — поёжилась Львова, устроившись у окна рядом с Тышкевичем. — Начиная с мистера Маккенны, все связанные с ним умирают.

— Надеюсь, это проклятие не коснётся вас или меня, — попробовал успокоить её граф, не договорив главное.

Ведь в устранении Линка заинтересованы, пожалуй, только Львовы. Эта смерть сэкономила им десятки тысяч рублей. А ещё дала гарантию, что никакие сведения от несчастного американца не попадут в ненадлежащие руки.

Вот так действуют великокняжеские дома. В отличие от щербатой Фемиды, клыки у них длинные.

Глава 16

В Ново-Йорке Виктора Сергеевича ожидало письмо дядюшки, переданное через связиста охранки. Почему не прислал через Львову, осталось загадкой.

Князь предупреждал: дальше в Америке пребывать не советует, ибо опасно. Монморанси ждут нападения и, возможно, ударят загодя. В Третьем Отделении предполагают, что Морган-старший жив и связывается с южанами. Графа Тышкевича американцы сочли изрядной угрозой и попытаются устранить. Как устранили Линка, чтоб знания пана Бже остались на этом континенте лишь у Морганов и у Монморанси.

Виктор Сергеевич по-прежнему занимал покои в казённых комнатах губернской управы, место охранника при вице-губернаторе за ним сохранялось. Сообщить Львовым, что намерен воротиться на государёву службу в К. Г. Б. по разряду Девятого Отделения, имеет право, хоть и вызовет неудовольствие у Великого Князя.

Заверения родственника, что Львовы в убийстве профессора не замешаны, граф принял к сведению, но не на веру. Всё может быть и так, и эдак, и по неведомому третьему варианту.

С княжной распрощались. Барышня отправилась в резиденцию на Длинный Остров, снятую Львовыми, чтоб накопить сил перед кампанией в Монтеррее.

Доложился Горчакову. Не утаил предостережение охранки. Князь задал тот же вопрос: что намерен предпринять. Сказал, что разумнее, ежели оставаться в Девятом, испросить перевод в Европу или в Азию. Не настолько Виктор Сергеевич страшен американцам, что будут ловить его хоть на краю света. Граф обещал подумать и дать ответ в ближайшее время.

Удивительно, подсказка пришла из самой обычной книжки на русском языке, отпечатанной в Ново-Йорке местными оборотистыми издателями. Несколько штук подбросили в губернскую управу, очевидно, заверяя в благонадёжности: не забываем и книги на имперском.

Не слишком склонный к чтению стихов, тем более — женских, обычно о всяких «чуйствиях» и прочих розовых соплях, он был поражен, насколько энергически звучала каждая строка. А каждая вторая была написана словно специально для него — графа Виктора Тышкевича.

Вот, самая потаённая мысль… Думает ли о нём Львова? Его мечты о её чувствах и о том, как он ответил бы на них, удивительно точно передала незнакомая поэтесса, спрятавшаяся под псевдонимом «Канцлер»:

Ты спишь и видишь меня во сне,

Я для тебя — лишь тень на стене.

Я прячусь в воздухе и в луне,

Лечу как тонкий листок.

И мне нисколько тебя не жаль,

В моей крови закипает сталь.

Я для тебя — лишь тень на стене.

Настало время выйти вовне,

Так выходи на порог!

Я никогда не любил ворожить,

Я никогда не любил воскресать,

Я никогда не любил убивать,

Я никогда не любил, но иначе не мог…

Со временем нужно разобраться в своих страстях и желаниях, не терзаться зря.

А как мощно звучали воинственные стихи — о крестовых походах и наёмниках, доблестных рыцарях и разбойниках. Кто не мечтал стать похожим на них? Юный Виктор — тоже, втайне от родителей вытаскивая из ножен дедову кавалерийскую саблю и принимая «страшные» позы перед зеркалом…

Наконец, в самую душу упали строки:

В час, когда я бываю разбит,

Недозволенно слаб, быть может.

И, когда несчастье глядит,

Ухмыляясь, кривою рожей.

И угрозы шипит мне вслед,

Со злорадством беззубых бабок.

Мне все беды не в счёт,

Ведь на гребне скалы меня ждёт

Невзятый мой замок…

Граф вскочил с дивана, на котором валялся с книжицей в руках, кинув её на покрывало.

Каков его невзятый замок⁈

Ну, например… Аккуратнейше дослужиться до полковника К. Г. Б. и уйти на заслуженный пенсион, скоротав остатки лет в провинции, в тихом Логойском уезде Минской губернии, где вскорости тихо помереть от старческого пьянства, когда уже бессильны и пилюли, и целительские плетения, под всхлипывания вдовы, детишек и внуков, незаметно радующихся небольшому, но всё же наследству?

Наверно, дядюшка, да и покойные родители на небесах тоже, такому выбору рукоплескали бы. Особенно, если в жёны взять помещичью дочь хороших кровей, чьи душевные добродетели измерялись бы, в первую очередь, десятинами пахотной земли в приданном. Приключения в Америке, опасным из которых был, пожалуй, только полёт на дирижабле и его падение, служили бы только пищей для баек детям, а потом внукам. Со временем обросли небылицами, раздувающими «героический» образ отца и деда до неприличных величин.

Печальные глаза княжны, возникавшие перед внутренним взором, стоит смежить веки перед отходом ко сну… Такие разные, обычно тёмные, карие, вдруг внезапно светлеющие, когда Анастасия даёт волю чувствам или выпускает Энергию… Они забудутся, изгнанные из сознания под напором непреложного факта: она — из другого мира, для него закрытого, а её каприз со службой в К. Г. Б., странной службой — в ипостаси связистки, неизбежно закончится. Уже, пожалуй, закончился, поскольку она с княжеской гвардией, а не у вице-губернатора. Как прервутся и другие её контакты с простыми людьми, вроде обычного графа с белорусско-польской окраины коронных земель, не считая разве что прислуги.

Что — всё? Совсем всё? И гори огнём, невзятый замок на высокой горе? Неужели в четверть века, не старый ещё, уже не хочется в бой и в поход, отдаваясь на милость осмотрительности, вбитой в рефлексы службой телохранителя? А ведь не слаб, не разбит, как в том стихотворении, угроза пока ещё смутная, да и в княжеской гвардии он — не одиночка, вокруг очень умелые воины…

Выдохнув, словно собираясь опорожнить стакан водки одним глотком, сорвал трубку внутреннего телефона и попросил авто — ехать на Длинный Остров. Дежурный ответил, что может помочь лишь вызовом таксомотора. И хоть ехать в ночь далеко, оттого обойдётся недёшево, Тышкевич велел: вызывай.

Уже через полчаса машина вырулила на дорогу в осенних сумерках, перед выездом на мост фары выхватили указатель с надписью Long Island.

Когда приехали на самый восток острова, стемнело. Отдал двадцадку чернокожему водителю, хныкавшему: не накинете ли сверху, мистар?

Забрав чемодан, граф решительным шагом направился к воротам поместья, оборудованным по армейскому образцу с часовым у ворот. Шёл быстро, понимая, что есть в нём мещанская часть натуры, увещевающая — заслуги твои в Америке достаточны, чтоб претендовать на милости начальства по возвращении в Торжок и просить повышения. То есть перевести стрелки на колею, ведущую к пенсиону в Логойске.

Иными словами — состариться душой в двадцать пять.

Преодолев соблазн, словно кинулся головой в омут:

— Доложите по команде: штабс-ротмистр Тышкевич для дальнейшего прохождения службы в гвардии прибыл.

Пока солдат накручивал телефонный диск, за коваными решётчатыми воротами показалось улыбчивое лицо Искрова, совершавшего променад на сон грядущий.

— Виктор Сергеевич! Уж сомневался, приедешь ли. После того, как Линка машина раскатала, ты как опущенный был.

— А ты? — он стразу перешёл на свойский тон, обычно принимаемый, когда рядом не было посторонних, например — солдата в будке.

— Я уж рапорт написал. На перевод из Девятки в гвардию. А что? Служба только называется — частная. А всё одно — то же самое. Чин сохранили. Только денежное довольствие выше. И Великие Князья Государю служат, ведь так? Словно в Десятое Отделение перевёлся.

На самом деле, Главная Канцелярия насчитывала всего девять отделений.

Вышел офицер в гвардейской форме Львовых, но едва тот перебросился парой фраз с новоприбывшим, как зазвучал пронзительный горн.

Его звучание ни с чем другим не спутает никто, кто готовился держать оружие на государевой или частной службе.

Сигнал пробоя.

— Штабс-ротмистр! Коль вы с нами, бегом в третью роту — получите оружие. Доложитесь ротному, какой может быть прок от вас в бою. Одарённый?

— Шестой уровень, воздух, вода и огонь, каждого понемногу. Защита.

— Присоединяйтесь. И да хранит нас Господь.

х х х

Пробой, как оказалось, рванул на юге, ближе к центру Америки, где Тихий и Атлантический океаны шлют волны навстречу друг другу, не в силах одолеть полосу суши шириной в двести вёрст у залива Кампече. Поэтому тревога, прозвучавшая в Ново-Йорке, не привела ни к каким поспешным мерам. До места событий гвардейцев Львова и казаков Князя-Государя отделяли тысячи вёрст. Ни в ночь, ни наутро частная армия Великого Князя так и не сдвинулась с места вопреки высочайшему указу — немедля в подобных случаях призвать весь наличный воздухоплавательный и железнодорожный транспорт, поспешая к месту пробоя.

Виктор Сергеевич, зачисленный в третью роту и получивший форму гвардии штабс-капитана, растянулся во весь рост на сборной койке, оправдывая извечную армейскую мудрость: солдат спит — служба идёт.

Полковник Митин, Одарённый не ниже седьмого уровня, вызвал Тышкевича после рассвета. Его кабинет более напоминал походный штаб — с разложенными картами Центральной Америки и планами железнодорожных путей.

— Штабс-ротмистр! Вы влились в группу обеспечения?

— Так точно, ваше высокоблагородие. В третью роту, в качестве огневой поддержки стрелков.

Полковник носил чёрный берет, память о службе в штурмовиках. Но в его гвардии даже самый дотошный наблюдатель не увидел бы и доли той расхлябанности, что потрясла офицеров «Девятки» в команде Буранова и Хвостицына по пути в Ново-Йорк.

— Слушайте приказ. Внизу под охраной часовых находится непонятный субъект. Утверждает, что знает вас. И будет полезен в акции с пробоем. Выяснить и доложить.

— Есть!

Граф развернулся и отправился к выходу из особняка, где, вероятно, и расположено упомянутое «внизу». По пути встретил Искрова, тот задержал спешащего товарища:

— Виктор, слышал новость? О ней во всех утренних газетах.

— Не имел удовольствия их пролистать.

— Наши тянут с отправкой войск к экватору! Даже полк, расквартированный в Мехико.

— Почему?

Тышкевич остановился на коридоре, хоть намеревался дальше перейти на бег — столь обязательно-срочным прозвучал приказ полковника.

— Ходят слухи, что наше начальство желает проучить американцев. Не цените нашу помощь? Так сами посмотрите, что будет, ежели она запоздает.

Не желая верить услышанному от Прохора, штабс-ротмистр продолжил путь, чтоб увидеть у лестницы двух часовых, растерянно оглядывающихся по сторонам.

— Велели сторожить до вас, ваше благородие, — доложил унтер. — Так что сидел он на скамье, и нет его… Виноват, ваше благородие.

Прикинув, что только один человек мог втихую выведать о его отъезде на Лонг Айленд, а потом спрятаться от часовых, граф вгляделся в тонкий мир, затем приказал унтеру:

— Присядь-ка, браток, на ту скамью.

— Чай — устал, — поддел его напарник-ефрейтор без всякого уважения к старшему.

Едва гвардеец опустил пятую точку, как сразу вскочил, на что-то наткнувшись, а на скамье заворочался Пётр Пантелеев. Из озорства принял личину гвардейского фельдфебеля, только затем скинул морок.

— Обман ближнего своего есмь грех. Тебе не объяснил твой духовник?

— В Америке всё — сплошь греховно, ваше сиятельство.

— Что за грех намерен предпринять сегодня?

— Проситься в ваш батальон и лететь с вами в Центральную Америку. Ничего не грех, совершенно богоугодное дело.

Виктор Сергеевич даже руками развёл.

— Там прикидываться скамейкой и тем самым вводить в замешательство тварей Тартара⁈

— Что вы, господин штабс-ротмистр. Оттуда ведь ближе до Монтеррея.

Нагнувшись над сидевшим монахом, граф цепко ухватил его за лацкан сюртука.

— Что ты знаешь про Монтеррей, пройдоха?

— Что Львовы намереваются объявить частную войну боярину Монморанси, да вот не соберутся никак.

— Откуда?

— В коридорах губернской управы не обращают внимания на водопроводчиков и электриков, ваше благородие. Даже не пытаются говорить тише. Не буду удивлён, если слух докатился и до Монтеррея. Любой боярин обрастает связями, знакомствами. Особенно когда имеет деньги и готов с ними расстаться ради пользы дела. А поскольку у Монморанси делишки пахнут не слишком чисто, ему нужна информация о любых угрозах. Готов побиться об заклад: если вы наведаетесь к ним, вас вряд ли встретят хлебом-солью.

Это слишком точно совпало с предостережением дядюшки, чтоб игнорировать…

— Повторяю вопрос. Что я должен сказать полковнику Митину, убеждая его отдать дефицитное место на воздушном корабле совершенно непонятному господину? — поскольку монах замялся, штабс-ротмистр отчеканил: — А давай-ка ты, мил человек, езжай тихо поездом в тот Монтеррей, поживи недельки две-три, нас поджидая. Разнюхай, что в городе судачат про Монморанси. Из непопадающего в газеты. А как львовские гвардейцы начнут собираться, найду тебя, скажем… в губернском кафедральном соборе, должен же там быть такой? Сейчас, мистер Пётр Пантелеев, дневальный проводит тебя за ворота. И прошу без шуточек, не пытайся спрятаться в личине мусорки у караулки. Сам лично затушу о тебя папиросу, хоть не курю.

Сказанное наверняка расходилось с планами агента Святой Церкви, тот согласился нехотя.

Полковнику доложил правду: в отряд стремился проходимец, естественно — изгнанный, а следующая встреча для Виктора Сергеевича стала куда более приятной. Во дворик усадьбы вышла княжна. Взглянув на неё, тотчас понял: барышне пришлось трудиться всю ночь до утра и начало дня. Хуже, нежели в Деревянске.

— Анастасия… Знаю, что не имеете права сказать. Но по вас вижу — всё складывается плохо.

Она устало поправила непокорную тёмную прядь, убирая её со лба — та точно сегодня не встречалась с гребнем.

— Нет уж большого секрета. Через час или два будет в газетах. А батальону полковник Митин сообщит.

Граф шагнул ближе.

— Обещайте хотя бы, что не летите с нами.

— Какое там! Отец уже направляется к пробою. Собрал дюжину сильных Одарённых — из вассалов семьи, троих нанял. Я нужна, потому что не доверяет больше никому.

— Коль там тяжело и опасно — будут потери. Стало быть, к бою с Монморанси ослабнем? Здесь только что ошивался Пантелеев, даже он в курсе, что твой отец готовит войну в Монтеррее. Монах уверен, что боярин тоже осведомлён.

— Пробой заставит изменить планы, но подробностей я не знаю, — княжна слабо улыбнулась. — Всё в руце Божьей. И, надеюсь, к нам он будет лучше благоволить, чем к антихристу Монморанси. Что касательно опасности, то рядом с вами и с отцом мне не слишком боязно.

Это было приятно слышать… И в то же время сердце ёкнуло от неприятного предчувствия.

х х х

Нет, наверно, на Земле более мерзкого зрелища, чем спаривание рептилий из Тартара, сладострастный танец скользких огромных ящериц с рогами, клыками, раздвоенным языком и капающей из пасти ядовитой слюной.

Пьер, заставивший профессора Ковальского смотреть на любовный танец своих фаворитов, похоже, сам испытывал возбуждение и намеревался срочно искать девушку, чтоб утолить свою похоть.

Пан Бженчишчикевич из последних сил старался не отводить взор от творящегося за толстыми прутьями ограждения и не закрывать глаза. К тому же знал: самка чудовища отложит несколько десятков яиц, четверть или треть из которых превратится со временем во взрослых особей, столь же отвратительных, как и предки.

— У Эсмеральды и её друзей есть несомненное преимущество, — сообщил Пьер Монморанси. — Они исключительно сухопутны, глубокой воды избегают. Даже ручей по щиколотку для них — преграда.

— Хорошо, что вы не ограничили их территорию одними только ручьями, — поблагодарил поляк.

— Эти — да… Но должен сказать, наш связист на дежурстве уловил паническое сообщение коллеги, плывшего на парусно-паровом судне в Мексиканском заливе, четыре или пять сотен вёрст отсюда. Безадресное, всем-всем-всем. Представляете? На палубу парохода, прямо через борт, полезли животные, уж слишком похожие на красавцев из Тартара. На Земле, в том числе на море, ничего подобного не встречали.

— Может всё же…

— Нет! — отчеканил Пьер. — Вы же читали в утренних газетах об очередном пробое, у побережья Мексиканского залива? Недалеко от губернского города Веракрус. Никто не знает географию Тартара. Науки даже нет такой — тартарографии. Но высказывалось предположение, что она подобна нашей, так же как Земля, где вы родились. И если раньше пробои случались умеренных широтах, где наши зверушки не могли размножаться и вымирали в первую же зиму, этот — первый близ экватора. Возможно, часть его пришлась на морской простор. Стало быть, тамошние ящерицы невозбранно перебираются в тёплые воды залива и ищут пропитание.

— А также распространяются дальше. Киты, крупные рыбы и неосторожно попавшие в воду люди…

— Пополнят их рацион. Да, дорогой Гжегож. Ситуация печальная. И одновременно обнадёживающая. В наших противоречиях с русскими семье Монморанси выпал новый козырь. Их маги не справятся с поиском и истреблением морских демонов. А вот техника ординаров из вашего мира — вполне. Рептилии не будут нырять глубоко, им требуется температура среды не ниже двадцати градусов. Если мы сумеем построить подводные аппараты, какие описаны в читанных вами книгах, установить на них сонары и вооружение, способное стрелять на глубине хотя бы в двадцать саженей, мы справимся. Без русских! Значит, сможем диктовать им условия.

— Они согласятся? Опыт моего мира гласит: нет более несговорчивого народа, — вздохнул поляк. — Они отступаются, только ослабленные внутренними раздорами. Как после развала Советского Союза в 1991 году.

— Вот и поможем с раздорами! Я же говорил: чем больше им потребуется внимания к внутренним проблемам, тем меньше будут совать нос в наши дела, — боярич помедлил, прикидывая, как сказать следующее. — Должен сообщить две неприятных новости.

— Три! Об инопланетных морских крокодилах была тоже не слишком радостная.

— Вот он, истинный учёный, не пропускает ни одной детали, — Монморанси легонько хлопнул поляка по плечу. — Вторая нехорошая новость о том, что некоторые партнёры отца слишком радужно восприняли известие о скором выпуске автомата М16. Разговоры, что вскоре распространится мощное ординарное оружие, и мы при желании задавим русских хотя бы численным превосходством, завладевает умами.

— Поскольку у Торжка много союзников, это — мировая война! Выходит, я её принёс из своего мира. Как смертельную заразу…

— Не расстраивайтесь так. С гегемонией России рано или поздно пришлось бы решать. Но мы с отцом беседовали — он не желает большой войны, потому что при большой войне будет плохой бизнес. Я уже говорил: мы должны поставить русских на место. Прогонять их насовсем — не вижу смысла.

Утешение не подействовало. У пана Гжегожа затряслись губы. Он чувствовал себя ещё более потерянным, чем в первые дни нахождения в Шотландии. В какой-то мере его понимал О’Нил, такой же учёный-затворник. Но приват-доцентом поужинала тартарская тварь. Пьер Монморанси не вызывал симпатии. По иронии судьбы поляк позволял ковыряться в своей памяти человеку, которому не доверял!

— Третья плохая новость?

— Эту новость зовут Виктор Сергеевич Тышкевич, штабс-капитан К. Г. Б. Точнее — штабс-ротмистр в их системе чинов. Это его группа убила Маккенну О’Конора, преследовала профессора Линка и Вильяма О’Коннора. Линка насмерть сбила машина, Вильям погиб на борту дирижабля при странных обстоятельствах, когда летел вместе с русским. Именно они пытались выследить вас с О’Нилом. Вы оторвались, но пронырливый агент вычислил ваше местонахождение здесь. И если бы не пробой у Веракруса, я уверен, их солдаты уже окружали бы Санта-Катарину.

— Матка Боска! Я пропал…

Словно ожил ужас детства. Убежав из мира, где КГБ СССР распущен, а спецслужбы России не достигли прежнего могущества, он попал в новый мир, в котором агент К. Г. Б. развязал на пана Бже персональную охоту.

— Не надо паниковать. Санта-Крус — настоящая крепость. Да и нет у русских формального повода нападать. Вынуждены будут кружить как коршуны. Или их Государь отдаст дело на откуп кому-то из Великих Князей.

— Они всегда найдут повод… — прошептал поляк.

— Хотите, вывезем вас отсюда. Например, отец как боярин с чувством долга отправляет часть нашей гвардии к Веракрусу. Если не воевать с тварями, то хотя бы узнать — кто к нам пожаловал. Присоединяйтесь к ним.

В этот момент самец за решёткой добился-таки желаемого, оседлав самку. Из глотки раздался торжествующий рёв.

Представив таких же очаровашек, но только на вольном воздухе и не отделённых решётками, Бженчишчикевич ощутимо вздрогнул, будто зашёл в морозильную камеру.

— Здесь мне будет безопаснее, мистер Пьер.

Тот удовлетворённо кивнул, не ожидая иного ответа.

Глава 17

Человек-насос.

Именно так ощущал себя Виктор Тышкевич на третий день под Веракрусом. Никаких филигранных приёмов магического боя, хитрой тактики и дальновидной стратегии. Только зачерпнуть Энергии из Сосудов, безостановочно подносимых денщиком, и перекачать её в сторону тварей, наступающих со стороны города.

Бой на одних только плетениях огня уравнивает Одарённого шестого и четвёртого уровня, разница лишь в количестве Энергии, которую тот способен превратить за час в море сплошного пламени.

Твари движутся быстро. Их можно, конечно, рассечь воздушными стрелами, но тогда придётся долго выцеливать каждую с риском, что остальные окружат Одарённого и оцепивший его пехотный взвод, тогда всем крышка.

Граф не видел свой кристалл. Но готов был поклясться, рано или поздно, скорее — рано, он просто треснет от перегрузки, превратив небрежного владельца в ординара.

Пробой превзошёл все, ранее случавшиеся. Часть города просто сгинула в никуда, провал, постепенно расширяющийся, достиг залива, и там вода буквально кипела, а из неё всё выпрыгивали существа, отличающиеся от ранее известных и изученных.

Пересказанные Искровым слухи о задержке русских войск оказались полной чушью. Совет Великих Князей мобилизовал более сотни воздушных кораблей со всей планеты для перевозки в Центральную Америку казаков и княжьих гвардейцев. Но даже самый ходкий дирижабль, сжигающий прорву Энергии в полёте, тратит на дорогу от Торжка трое суток. Гелиевые да на бензине — до шести-семи.

В Веракрусе наверняка не осталось ничего живого — земного происхождения. Сожрав всё съестное вокруг пробоя, твари принялись расползаться. И остановить их не хватало сил. Батальон гвардии Львова занял самое горячее направление — на запад от зоны катастрофы. Словно чувствуя, что ближе всего Мехико, город с восхитительным количеством человеческого мяса, твари пёрли напролом и в самом большом количестве. Гибель первых никак не отпугивала вторых. Более того, каждая последующая волна начинала с пожирания обгоревших и напичканных пулями останков прежней, чтоб броситься вперёд с новыми силами.

Винтовочные пули, возможно, ослабляли монстров, пуская им кровь. Но не останавливали. И, скорее всего, распаляли в них новую ярость. Поэтому Одарённые из задуманной силы поддержки стрелков превратились в главных истребителей пришельцев, ординаров рептилии смели бы и съели.

Трое суток в режиме: два часа боя — два часа отдыха.

Одарённых не хватало, на и не все они способны воевать. Тот же Искров владеет защитой, но не атакующими плетениями, оттого на передовой был практически бесполезен. Поэтому в первой линии цепью лежали на земле и стояли на колене казаки, выпуская обойму за обойму из винтовок. Прорвётся чудовище ближе — ухватит кого-то из них, отвлечётся на трапезу, дав Одарённому время метнуть очередной фаербол или воздушное копьё.

Тышкевич не потерял ещё никого. А справа и слева казаки гибли. Сменялись через час. Перед каждым Одарённым занимало позицию двадцать человек, уходило пятнадцать-семнадцать. Никто из уцелевших не воспротивился снова идти в бой, хоть не дураки, понимали — с каждым разом шанс попасться на корм всё выше и выше.

Стреляли. И гибли. Выжившие снова падали на колено и стреляли, стреляли…

К исходу четвёртых суток Тышкевич потерял сознание, в тыл отнесли на руках. Когда сумел-таки раскрыть глаза, увидел лица склонившихся над ним Митина и Искрова.

— Кристалл едва виден, ваше высокоблагородие, — доложил корнет. — Слабей, чем у иного ординара.

Полковник выругался, потеряв одного из самых сильных истребителей нечисти, а пополнение прибывало в недостаточном количестве.

— К целителю и в тыл! Чтоб через сутки вернулся на передовую.

Граф снова провалился в забытьё.

Сколько пролежал в крайнем истощении, он не знал. Очнулся под пологом из серо-белой ткани, в походной палатке.

Пахло дезинфекцией. От входа, закрытого сеткой от насекомых, тянуло ароматом тропических растений и теплом. Здесь в ноябре куда жарче, нежели в средней полосе России летом.

Вглядевшись в тонкий мир, обнаружил затейливую вязь тонких целительских плетений, обвивших тело как кокон. Они смотрелись зелёными и оранжевыми нитями, сплетёнными затейливым образом. Судя по всему — ничего страшного, заставляющего, например, восстановиться утраченному органу. Когда получил в грудь ледяное копьё на Ярославском полигоне, нити были в полпальца толщиной и пульсировали.

Кристалл не треснул, конечно, хоть Энергии в нём не шибко много. Силы восстанавливаются?

По матерчатому потолку поползла муха, крупная, как большинство виденных им тропических инсектов. Посидела, потёрла лапки, а потом спикировала прямо на лицо.

Виктор Сергеевич отмахнулся. Назойливое насекомое не улетело, а снова устроилось на ткани, выбирая момент для новой экскурсии ко лбу.

Чем бы её прихлопнуть… Физических сил ещё меньше, чем магических. Пустить фаербол? Но даже самый мелкий прожжёт дырищу в палатке.

Рассматривая крылатого неприятеля, граф вдруг вспомнил фокус с согреванием воды в самоваре и в чашке. Зря, конечно, не отшлифовал потом. Это первый раз сложно — правильно запустить каждую нить, соединить их в нужных местах и под правильным углом, чтоб пущенная по ним энергия дала желаемое действие. Но когда пускаешь в ход отработанное плетение либо уже заключённое в амулете создавшим его Одарённым, хватит доли секунды. Сначала не выйдет, чтоб по щелчку пальцев — и готово.

Так как дядюшка делал, пуская тысячи нитей от ладоней к самовару, и как сам Виктор Сергеевич вскипятил мозги сообщникам Хвостицина, не выйдет, если в кармане не лежит Сосуд. Нужно тоньше, экономнее.

Граф протянул внутрь насекомого серую нитку каркаса. Муха, словно почуяв неладное, поползла в бок. Нить чуть натянулась, но не выпала, упорно следуя за жертвой. Добавил красную нить, по ней потечёт Энергия, та вошла под крыло. Для верности ещё одну, под другоекрыло. Наконец, синяя нить — управления и контроля, через неё чувствовал остальные, пронзившие фюзеляж вредного существа.

Приготовиться…

Огненные плетения — самые простые. Энергия Святого Источника превращается в тепловую. Просто, но затратно и не особо точно. К тому же огненный шар плывёт к цели недостаточно быстро. Даже ординар, если внимателен, имеет шанс уклониться.

Виктор Сергеевич зарядил плетение очень малой долей Энергии, задав зону кипячения примерно в четыре спичечных головки.

Пли!

Брызги из остатков мухи попали на лицо и испачкали ткань палатки. Едва заметные пятнышки, вряд ли сестра милосердия будет пенять.

Она не заставила себя ждать и защебетала из-за стены палатки, предупреждённая, видно, целительским плетением:

— Ваш пациент пришёл в себя, госпожа связист!

Львова откинула сетку и просочилась внутрь.

— Общаясь с вами, ваше благородие, я окончательно потеряла стыд и без спросу врываюсь в опочивальню симпатичных молодых офицеров.

— Не смею роптать на судьбу…

— Зря! Я здесь не из бесстыдных побуждений, а по велению батюшки. Пока вы не в строю, задумал с вами пообщаться накоротке.

— Ну… зовите.

— Какой вы прыткий! — она присела на корточки у походной койки и положила ладонь ему на лоб, таким жестом проверяют температуру. — Жара нет, стало быть, способны рассуждать трезво и понимать, что Великий Князь не снизойдёт до графа. Он на дирижабле. Ожидаю, что снизится через час. Сумеете подняться на борт?

— С Божьей… А лучше — с вашей помощью.

Она, наконец, улыбнулась. В форменной рубашке, расстёгнутой на горле и обнажавшей ключицы да с распущенными волосами, княжна смотрелась совершенно не по-военному.

— Отставить, штабс-ротмистр. Не хватало мне разговоров! Зову санитаров, — склонившись, добавила вполголоса: — Я тоже рада тебя видеть. Несъеденного.

Упорхнула. Граф снова остался один.

Справившись с волнением, всколыхнувшим душу её кратким визитом, он вернулся к прерванному занятию. А ведь дядюшка был прав — это незаурядное боевое плетение. Надо лишь проверить «дальнобойность» и отточить скорость выброса нитей. Если взорвать мозги тартарскому монстру хотя бы в десятке шагов перед собой, это куда экономнее, чем прожигать его фаерболом или резать воздушным мечом. На мухах тренироваться сложно, а вот на стакане воды…

Размышления прервал дюжий чернокожий в салатовой форме медика-ординара.

— Встать сможета, синьор офицера?

Не слушая ни согласия, ни возражений, он просунул лапищу под спину графа, заставив принять сидячее положение, а потом вздёрнул вверх, поставив на ноги. Придержал, чтоб пациент не повалился.

— Идёмта, синьор офицера.

Вне палатки навалилась жара. К телу возвращалась чувствительность. Первым делом она напомнила о необходимости облегчиться, о чём поведал негру.

Снаружи ярчайшее солнце било в глаза. Прямо по курсу возник ствол пальмы.

— Здеса дуйте, синьор офицера. Синьорита отвернулася.

Краснея, наверно, до самых ягодиц, Виктор Сергеевич всё же справил нужду. Затем, едва передвигая ноги, направил шаги к связистке, всей душой надеясь, что не слышала журчания. Конечно, благородные барышни порой волонтёрствуют сёстрами милосердия и подносят утку больным. Но скорее бы дотерпел до её ухода, чем позволил Львовой поднести сосуд к его чреслам.

— Сколько я пролежал без сознания?

— Самое малое — сутки. У вас воистину героический сон, штабс-ротмистр.

Она не сказала: «ты спишь и видишь меня во сне», как в томике стихов, оставленном в Ново-Йорке из-за экономии веса на дирижаблях, но была вполне приветлива, даже чуть подначивала.

— Утомился малость. А вы вполне свежи. Не то, что в Деревянске.

— Главные переговоры отец провёл. Текучкой занимаются связисты гвардии. Я воюю с Тартаром со всеми удобствами, ничуть не уставая. О, вот он и приближается! — она указала на точку в небе, быстро увеличивающуюся в размерах. — Кораблей много, но чувствую — он. Хватит сил подняться по верёвочной лестнице?

— На одну ступеньку — всенепременно, — заверил Виктор Сергеевич, всё ещё цепляясь за санитара как за живой костыль. — Не могу же при даме признаваться в слабости.

— Ясно… Тогда поднимусь первой и распоряжусь спустить лебёдку.

Это был очень большой аппарат. Опустившись на высоту трёх-четырёх десятков саженей, он закрыл баллоном всё небо, отбрасывая приятную тень.

В салоне Тышкевич увидел мужчин и нескольких женщин. Часть знал по газетным фото, удивившись присутствию княгини Львовой. Конечно, Великий Князь наверняка взял в боевой поход десяток наиболее сильных своих сыновей, как глава Великого Дома он обладал правом взойти на ложе других женщин, исключительно из числа Одарённых, ради зачатия отпрысков, что не считалось изменой княгине. Но наряду с дочерью везти на войну и жену…

Не пытаясь понять причины поступков Светлейшего, граф повиновался приглашению и на ватных ногах прошествовал в нос гондолы, где поднялся на второй этаж — в салон Великого Князя.

— Ваша светлость…

Анастасия сделала предупреждающий жест: тихо!

Надо было ждать, пока тот сам обратиться к новоприбывшему.

Львов сидел в широком кожаном кресле, уставившись в пространство невидящим взглядом. Медитировал или просто плыл по волнам тонкого мира.

Виктор Сергеевич посмел подсмотреть и едва сдержался, чтоб не охнуть. Вокруг Его Светлости змеями перекручивались серые нити чрезвычайно странного плетения, граф даже не разобрал, к чему относящегося.

Пока Великий Князь оставался в отрешении, раздались шаги на лесенке. В салон вошла… или, точнее, вплыла княгиня Екатерина. Она не просто ступала — несла себя.

Обоим супругам много лет, вспоминал Тышкевич. Великому Князю — что-то около семидесяти, жена у него первая и единственная, вряд ли сильно моложе. Дочь родила в весьма не юном возрасте. А выглядят на сорок. Ну — сорок пять. Хорошо, когда магию можно тратить на себя в количествах, соизмеримым с ракетным запуском. Россия — щедрая страна. Правда, для избранных.

— Анастасия! Это и есть тот штабс-ротмистр из новых?

Голос княгини был очень низкий, обволакивающий. Граф осмелился бросить взгляд на тонкий мир рядом с Екатериной и едва не отшатнулся. Там полыхал пожар! Мастер огня, она, видимо, совершенно недавно пользовалась своей силой на полную, и возмущения в эфире не улеглись.

— Да, мама.

— Истощён. Как наши. Не пускай его к Сосудам. Пусть придёт в себя.

— Я нужен на передовой, ваша светлость.

— Чтоб просто погибнуть, словно казак-ординар? Полноте, офицер. Восстановитесь.

Слова высокорождённой неприятно резанули слух. О казаках, жертвующих жизнью, та обронила с небрежностью, словно речь шла о расходном материале, а не православных воинах. У американцев даже слово специальное есть — картридж, легкосменяемый материал. Или винтовочный патрон. Выстрелил, дёрнул затвор, дослал новый в ствол, кто будет сокрушаться об использованном?

Я для них — такой же картридж, только чуть более ценный по сравнению с казачьим подхорунжем, с раздражением подумал граф.

— И так едва не погиб. А у нас нет лишних. Особенно Одарённых, — вступил Великий Князь, не размениваясь на приветствие. — Штабс-ротмистр! Записывающие амулеты зачли вам более тысячи тварей. Рекорд для кампании и неплохая прибыль в казну, нам платят за каждого. Кроме того, у вас не погиб ни единый казак, пока вы не вышли из строя.

— А когда вышел… Виноват, ваша светлость.

— Лёг практически весь взвод, спасая вас от чудовищ, — ответила за него княгиня. — Митин — бездарь, если так распоряжается Одарёнными. Дорогой! Я бы советовала подумать о его замене.

— После кампании, — отмахнулся Львов. — Напомни. А вас я хотел спросить, офицер. Вы — не сторонник тонких методов, прёте напролом… Правильно ли, с вашей точки зрения, построена наша оборона в направлении Мехико?

— Правильно, ваша светлость. Но изменения я бы внёс. Сутки спал, во сне приходят в голову разные мысли.

От медитативно-бесстрастного выражения на лице Великого Князя не осталось и следа.

— В самом деле? Мои дрыхнут без задних ног.

Он указал глазами на пол, в сторону нижнего салона.

— Соображений всего два, ваша светлость. Первое. В папке Бженчишчикевича, что я конфисковал у Моргана, я видел рисунок — о Первой или Второй мировой войне. Там в обороне ставили козлы, обтянутые колючей проволокой. Всё думал — какой толк? Они воевали танками, вес каждого, небось, — тыща пудов и более, порвут проволоку что твою паутинку. Только здесь, у Веракруса, понял: будь у нас такое, сдержать тварей получилось бы куда легче. Им тоже нужно время, чтоб проволоку перегрызть или перелезть. А казаки их свинцом, а я их фаерболами да воздушным мечом… Пока чудища не додумались до танков.

— Они умнее, чем вам кажутся, штабс-ротмистр, — не поддержал шутку Львов. — Ценная мысль. За пять минут вёрсты проволоки не сделать, но даже не знаю, насколько мы здесь. Сегодня же распоряжусь. Хотя бы на самых тяжких участках.

— Вы обещали второе соображение, — напомнила княгиня.

— Охотно. Могу я попросить воды в стакане, на самом дне? Возникла идея, пока до конца не осмысленная.

Львов щёлкнул пальцами. Каким образом он передал распоряжение — не понять, но через миг из бокового лючка возник лакей, несущий тот самый стакан на подносе.

Несколько робея в присутствии персон, всего лишь на ладонь ниже Государя Императора в иерархии Государства Российского, граф продолжил:

— Если я попросил Вашу Светлость вскипятить эту воду, вам, полагаю, проще одновременно и стакан расплавить?

— А также спалить всё убранство каюты, — неожиданно развеселился Великий Князь. Очевидно, нечто припомнил. — Продолжайте.

— Час назад оставшимися крохами магии в кристалле я вскипятил назойливую муху на потолке. Плетение сырое пока, не выстрелю им быстро…

— А вы не торопитесь! — заинтересовался Львов. — Спокойно. Чтоб мы видели.

Виктор Сергеевич повторил пройденное в палатке. Каркасная нить. Энергетические. Контрольная. Огонь!

Вода забурлила, пар рванул вверх.

— Потрачена малая доля Энергии. Я сейчас даже корец не наскребу. Истощён.

Княгиня была обескуражена не менее супруга. Тот, поддевший её напоминанием о сожжённой обстановке, трижды медленно хлопнул в ладони.

— Вот что значит — не следовать слепо устоям. А ещё уметь довольствоваться малым. Как русские волхвы древности, не имевшие Святого Православного Источника. Наши огневики к чему стремились? К мощи и скорости полёта огненного шара. А куда он попадёт? Куда Бог пошлёт! Так, Катерина Ивановна?

Супруга нехотя кивнула.

— Экономия Энергии — Бог с ней, — продолжал вельможа. — Тут два ещё соображения. Каркасная нить привязана к цели. Стало быть, цель сместилась, а прицел не сбился! И ещё… Граф! Вы готовы к наложению плетения сохранения тайны?

— Конечно, ваша светлость. Если графского слова недостаточно.

— Под пытками и мозголомными плетениями точно не хватит, — нетерпеливо возразил Львов. — Боюсь, вы до конца не осознаёте все последствия, граф. От столь тонкого проникновения закроет только очень плотная защита. Класс восьмой, не ниже. Вы можете вскипятить сердце! Нити испарятся немедля. Никаких следов. Вы — лучший наёмный убийца в мире, коль изберёте подобную стезю.

— А если моё изобретение… лежавшее, на самом деле, на поверхности, никто лишь не задумался о подобном, станет известно…

— То будет весьма популярным, — подвела черту молчавшая ранее Анастасия. — С прискорбной частотой уничтожая государевых подданных.

Повисла тишина.

— Предпочёл бы кипятить монстров Тартара, — вздохнул Тышкевич. — Коль на каждого тратить как на эту воду — сущую мелочь, не вышел бы из строя за четыре дня. Не растаял как кисейная барышня.

— Судя по тусклому цвету кристалла, вы всё равно не боец. Минимум сутки, — Великий Князь, наконец, покинул кресло и подошёл к графу, возвышающемуся над ним на полголовы. — Так что присоединяйтесь пока к моим учёным мужам. Про это плетение — не звука, ясно? От Митина отзываю.

— Так точно.

— Ждите внизу. Анастасия передаст указания.

Щёлкнув каблуками, граф отправился к лестнице, жалея, что не может бросить в салоне Львова подслушивающий амулет. Его, скорее всего, тотчас бы обнаружили, поставив точку не только на карьере, но, возможно, и на самой жизни наглеца. Вдобавок, этого устройства с собой не имелось.

Виктор Сергеевич, понимая, что больше никак не повлияет на решения, готовящиеся на втором этаже, двинул в хвост, к стеллажам с Сосудами Энергии. Пусть магическая составляющая его натуры по-прежнему слаба, чуть-чуть подпитать кристалл не помешает.

Там его и застала Львова-младшая, тут же накинувшая полог тишины. На нарушение графом отцовского приказа не прикасаться к запасам Энергии внимания не обратила, княжну волновало иное.

— Хочется ругаться как казачий есаул. Папа решил, что ты считаешь нас парой!

— Его Светлость прав. Хотел бы с ним согласиться. Но ты не бросаешься мне на шею.

Они без предисловий перешли на «ты».

— Не смейся! Он — чуткий. И увидел, как нити, свободно истекающие из твоего и моего кристалла, образуют гармонию.

— А должны драться?

— Ещё раз прошу: не смейся! — она стукнула его кулачком по груди. — Знаю, что в любой миг можешь вскипятить мне мозги, но всё равно — едва удерживаюсь, чтоб не засадить шаровую молнию тебе прямо в глотку.

— Не вскипячу. Валяй!

Он широко открыл рот, демонстрируя гланды и готовность глотать молнии, коль барышня возжелает.

— Несносный… А ещё твоё умопомрачительное открытие… В общем, мёртвым героем ты ему удобнее, чем живым нахалом.

«Предупреждал же дядюшка… Но не написал, что главная опасность будет исходить от Его Светлости».

Прогнав дурные мысли, он снова попробовал перевести разговор в шутку.

— Меня тотчас выбросят из люка?

— Хуже. Знаешь, чем занимаются так называемые «учёные мужи»? Готовят полёт в Тартар!

— Неужели?

— Да! У отца есть очень маленький цепеллин, всего шагов сорок в длину. А пробой достиг версты. Этот корабль зависал над пробоем. Внизу ничего не видно, всё покрыто туманом. Туда спустили на длинном тросе клетку с собакой, потом вытащили. Собака жива, только запугана до полусмерти, непрерывно скулит и воет. Амулеты с записью тоже уцелели, но показывают нечто невнятное. Фотоаппарат никто не додумался отправить, у нас же сплошь магия… Вот… Ты — член экспедиции. Если не струсишь.

— Не струшу. Полечу. Но с одним условием: тебя не отправят с нами.

— Естественно. Шанс вернуться невелик. Одно дело на тросе, другое — так… Виктор! Ты должен знать. На юге, у Трес-Вальеса, убили тварь, излучавшую волны страха. Она поедала всех вблизи, пока один из штурмовиков не влепил ей из винтовки заряженную Энергией пулю в башку. Вскрыли череп, там кристалл, похожий на человеческий. Но чуть больше. Понимаешь? Если они владеют магией, там запросто встретится и разум. Враждебный!

Она круто развернулась и пошла в нос.

Вот и объяснение… В романах оно происходит под луной на скамейке, в гребной лодке на озере, при прочих романтических обстоятельствах. А тут произошла сухая констатация факта: эфирные нити, испускаемые аурой обоих, сплетаются и дружат. Значит, на уровне тонкого мира они нашли друг друга.

Вот только толстый мир решительно против.

Глава 18

Облачённый в армейский комбинезон и высокие сапоги, Роман Эдуардович совершенно не стал выглядеть военным человеком. Ещё за сутки до вылета в неизвестность жаловался Тышкевичу:

— Известно ли вам, молодой человек, что ни армия, ни К. Г. Б. ничуть не интересовались физикой пространства-времени. И вдруг вот: три часа на сборы! Лететь в Центральную Америку.

— Все мы государёвы слуги, — пожал плечами граф, не слишком вслушиваясь в пустопорожнюю трепотню учёного. Правда, дальнейшее заставило навострить уши.

— Был, правда, один офицер. В начале лета. Пришёл, принёс отношение от Третьего Отделения, расспрашивал о пробоях между мирами. Хотел я ещё посмотреть, какой стол охранки вдруг озаботился теоретической физикой. Да секретарша наша, дурища мещанская, откуда берут таких, потеряла отношение. Вот, говорит, офицер его на стол положил, ушёл, а нету бумаги! Уж и под столом искала…

Виктор Сергеевич даже губу прикусил, чтоб не разулыбаться. Почерк Пантелеева, кто же ещё мог так беспардонно развести университетских!

— Не могу знать, что за чин вас навещал, господин профессор.

По правде говоря, учёный в экипаже нужен как пятое колесо в телеге. Что он сможет исследовать? Максимум — силу тяготения да температуру воздуха. Но поскольку вынырнувшие из пробоя тварюги вольготно себя чувствуют на Земле, в Тартаре должны быть примерно схожие условия. Тем более, аэронавты не намерены совершать посадку. Прыжок туда — и скорее назад. Потом, быть может, в пробой полетит целая экспедиция, с риском куда большим — вдруг проход между мирами схлопнется, и остаток жизни выпадет провести среди рептилий. Очень недолгий остаток.

Последние часы на Земле тянулись в ожидании прилёта дирижабля. Самого скоростного, покрывающего расстояние от Торжка до Центральной Америки менее чем за трое суток. Наконец, его вытянутый силуэт, смехотворно маленький по сравнению с громадой корабля Львова, завис над лагерем.

Стараясь не думать, что Львов пожелает видеть его и во втором экипаже, коль первый вернётся с победой, Тышкевич отправился в свою палатку — собираться. Собственно, кроме оберегов и атакующих амулетов да Сосудов с Энергией вряд ли что понадобится. Какие-то запасы для выживания на чужом берегу точно не нужны — не выживешь ни с запасами, ни налегке.

Утешало сообщение Львовой о кристалле в черепушке убитого монстра. Стало быть, магия в Тартаре работает, это не другая Земля, откуда прибыл поляк. С амулетами и плетениями штабс-ротмистр не беззащитен. Какое-то время.

Что ещё? Мощный морской бинокль. Револьвер с заряженными Энергией пулями. Нательный крестик всегда при себе. И медальон.

Она дала свой портрет. Крохотный, как раз для плоской коробочки, умещающейся в карман.

Часы с компасом. Перевязочный пакет — в дополнение к целительским амулетам. И хватит, гондола дирижабля мала, кроме того, завалена Сосудами доверху. По русскому образцу, баллон накачан магическим газом, а не гелием. И лопасти крутит магический движок. Даже просто зависнув в воздухе, тратит энергию. Расточительно до невозможности, лишь российские способны себе подобное позволить.

По верёвочной лесенке за Романом Эдуардовичем поднялись двое — Тышкевич и боевой маг десятого уровня из личной охраны Великого Князя — капитан Воронин, чрезвычайно замкнутая личность. Хоть времени было достаточно, тот никак не захотел о чём-либо договариваться. Бросил только: я — главный, выполняй мои приказы. Точка. Высокомерием напоминал штурмовика Буранова. Видно, счёл графа с его посредственным шестым уровнем слишком слабым, чтоб рассчитывать на него.

В кабине ждал пилот — единственный. Второго ссадили, чтоб освободить место. Положив руки на рычаги, он закрыл глаза и принялся шептать, как только граф втянул лесенку в кабину.

— Пресвятая Богородица! Заступница и спасительница! Сохрани и не дай погибнуть…

На этом летательном аппарате всё было не так, как на рейсовом, сбитом у Ново-Йорка. Управление совершенно другое. Пилотская кабина, не отделённая от пассажирских мест, была щедро уставлена иконами. Вспоминая тот погибший экипаж, Виктор Сергеевич готов был поспорить, что американцы не молились перед отправлением. Может, оттого и поплатились.

Наконец, лебёдка накрутила на барабан отпущенный у земли причальный трос. Под равномерный шум пропеллера, сам двигатель, в отличие от бензинового, работал бесшумно, дирижабль поплыл к провалу. Капитан гвардии занял кресло второго пилота, штабс-ротмистр и профессор расположились во втором ряду.

Шли невысоко — не более полусотни саженей, и буквально через четверть часа пересекли «линию фронта», то есть рубеж, охраняемый казаками или бойцами из великокняжеских армий. Солнце поднялось высоко, длинная тень отчётливо скользила за дирижаблем.

Сейчас как раз была передышка. Солдаты махали воздушному кораблю. Искренне? Или завидовали парящим в вышине, вне досягаемости монстров Тартара? Тышкевич не знал.

— Собираются перед нападением, — прервал царящее в кабине молчание боевой маг. — По правому борту.

Двигал ли рептилиями стадный инстинкт или у них образовалась иерархия, но твари действительно сбились в кучу. Сотни! Они не пересекали невидимую линию, за которой мордой к ним выстроились трое — самых крупных и рогатых. Один неспешно повернул рыло к дирижаблю. Несмотря на расстояние, графу показалось, что он встретился взглядом с чудовищем…

Посмотрел на него в бинокль. Глаза дьявольского существа не выражали ровно ничего. А может — и не должны были, физиогномика пришельцев совсем не обязательно соответствует привычной обитателям Земли.

Попробовал достать серой нитью, чтоб построить плетение. Протянул и бросил дурное дело. На таком расстоянии бесполезно. Львова наверняка бы швырнула цепную молнию в скопление громадных ящериц, на толпу она куда действеннее, чем столь ей любимая шаровая.

Граф непроизвольно прикоснулся к френчу, во внутреннем кармане которого жил портрет княжны.

— Подлетаем! — через некоторое время сообщил пилот. — От провала дует встречный ветер.

— Наверно, там давление выше, нежели в нашем мире, — откликнулся Роман Эдуардович. — Стало быть, и подъёмная сила от магического газа в баллоне будет сильнее.

Гондолу начало основательно трясти. Ветер, летевший теперь не спереди, а снизу, громко гудел за бортом.

Аппарат завис ровно над центром провала, затянутого маревом, клубы которого выносило вверх неровными лохмотьями.

— Капитан! Ныряем?

— Спаси и сохрани… Да! Штабс-капитан и профессор! Приготовьте фотокамеры.

Каким образом происходит управление судном, Виктор Сергеевич в точности не знал. Вряд ли газ выпускается из баллона. Скорее всего, пилот уменьшает приток Энергии, плетения слабнут, газ становится тяжелее, и аппарат опускается…

Во всяком случае, он пошёл вниз. Стенки провала поднялись на уровень иллюминаторов кабины, затем всё заволокла мгла.

Слышен был только рёв воздуха.

— Какая высота? — перекрикивая его спросил Воронин.

— Не могу знать, ваше благородие. Приборы сходят с ума. Я убрал тягу пропеллера. Надеюсь, мы остались в центре дыры, — пилот напрягал голосовые связки как мог. — Если ударимся носом или кормой о стену, катастрофы не будет, оболочка на оконечностях мягкая. Но коль баллон зацепится и прорвёт секцию, то газ из неё выйдет. Три секции — и недостаточно для удержания на лету, начнём выбрасывать груз.

— Не паникуйте, пока пора не пришла, — оборвал его капитан. — Продолжайте спускаться. И ждём.

Трудно было понять, движется ли воздушное судно или нет. Ускорения не чувствовалась. Только тряска, вой ветра и серая мгла за стеклом.

Дышалось легко, но температура в кабине ощутимо поднялась.

Вдруг желудок подступил к горлу. На какие-то секунды Тышкевич потерял ориентацию — где верх, а где низ. Он вцепился одной рукой за поручень сиденья, второй держал фотографическую камеру. Бинокль больно ударил по лицу, потом спокойно упал на грудь, удерживаемый ремешком.

За иллюминаторами начало светлеть.

— Господа, боюсь поспешить с выводами… Но, похоже, мы в Тартаре! — торжественно произнёс профессор. — Мы прошли точку нулевого тяготения!

Казалось, очевидная опасность путешествия в другой мир совершенно его не пугает. Все чувства вытеснены одним — жутким любопытством.

— Включай подъём, — распорядился Воронин.

Буквально через минуту в иллюминаторы хлынул свет, показавшийся ярчайшим после мглы пробоя. На самом деле, местное светило мало отличалось от солнца.

Воздушное судно поднималось над чашей провала, очень похожей на виденную у Веракруса — её кусок захватывал море. И оттуда низвергалась вода, очевидно, попадающая в земной океан. Вместе с морской фауной и флорой.

— Как только возможно вверх, ваше благородие?

— Насколько позволит аппарат.

Тышкевич и профессор щелкали затворами фотокамер, изводя десятки кадров. Здесь на побережье не наблюдалось никакого города, джунгли начинались от самого уреза воды и уходили вглубь материка.

— Как у нас. На восток — вода. На запад — суша, — подметил Виктор Сергеевич, глянув на компас.

— И очертания береговой линии поразительно напоминают нашу Центральную Америку. Милостивые государи! Я поздравляю всех нас с первым открытием: вернее всего, Тартар географически близок к Земле!

Профессор снова ухватился за свой бинокль, пытаясь рассмотреть новые детали расстилающегося внизу мира.

Капитана интересовали более практические вещи.

— Штабс-ротмистр! Впереди на тринадцать часов. Что-то движется в воздухе.

Тышкевич повернул бинокль к переднему стеклу кабины. Увиденное ничуть не обрадовало.

Прямо на них клином шли птицеподобные существа, медленно взмахивающие огромными крыльями.

— Вижу. Наверно, собираются нас атаковать.

— Согласен! Пилот! Уходим.

Тому не пришлось повторять команду. Пропеллер залопотал на полных оборотах, высота продолжила расти. Дирижабль устремился на запад, вглубь материка.

— Надеюсь, мы найдём дорогу к пробою, — промолвил учёный. Только сейчас в его голосе прозвучала тревога. — Вернёмся на восток и пройдём вдоль побережья…

— Они отстают, — перебил его граф. — Летят медленнее и ниже нас. Лучше скажите, профессор, твари способны преодолеть пробой? Появление их над Мехико, тем более — над Торжком, крайне нежелательная штука.

— Не могу сказать точно. Этим животным нужен стимул нырнуть в провал. В воздухе преодолеть зону нулевого тяготения. Не скажу точно. Вряд ли. Главное — нам успеть, пока пробой не затянется.

Когда это случится, никто предсказать не в состоянии. Старания магов, уверяющих, что они способны затормозить разрастание дыры, а потом и вовсе схлопнуться, доверия не вызывают. Очевидно, переход образуется и исчезает по каким-то другим причинам, людям неведомым.

Впереди показалась горная гряда. Пилот указал на самую высокую, чуть левее курса.

— На Земле здесь должна быть Орисаба, высота больше пяти вёрст.

— Хорошо. Снижайтесь. И поворачивайте на север, — приказал Воронин.

Дирижабль поменял курс. Солнце теперь светило в корму.

Внизу раскинулась пустынная местность. Изредка попадались мясистые растения, напоминавшие кактусы.

— Господа! Вас не удивляет, что мы не видели пока ни единого существа из тех, кто пытается пробраться в наш мир? — спросил Тышкевич.

Они летели уже достаточно низко, чтоб разглядеть любую рептилию размером с игуану. Ничего подобного не попадалось.

— Считаю, на первый раз достаточно, — распорядился капитан. — Курс — строго на восток. На побережье поворот к югу и возвращаемся к провалу. Высота сто саженей.

Из того, что Ташкевич усвоил, читая бумаги Бженчишчикевича, в его реальности учёные непременно захотели бы взять пробы земли, воды, воздуха, растений. Но капитан прав — не стоит тут задерживаться.

Как только дирижабль опустился до указанной сотни, на смену прохладе, царившей на высоте, в гондолу хлынул зной.

А вскоре они увидели рогатых ящериц.

Большое стадо, наверно — не менее полутысячи особей, неслось тем же курсом — на юг, к пробою. Но что самое замечательное, их преследовали какие-то странные предметы, в сотни раз меньше дирижабля, тем не менее, свободно двигавшиеся по воздуху.

Пилот убрал тягу, позволив кораблю зависнуть. Рептилии заполонили пространство под гондолой — сплошная масса бешено несущихся гибких тел.

А на аэронавтов вдруг накатил страх. Затем — жуткий первобытный ужас, хуже, чем испытал Тышкевич на Ярославском полигоне, когда в него разрядили амулет, насылающий панику. Профессор заорал как резаный, лётчик ударился головой о борт кабины, капитан зажал уши ладонями и наклонился вперёд — к самому стеклу…

Так же быстро всё закончилось, только в ушах звенел вопль учёного, хоть Роман Эдуардович уже замолчал.

— Что это было? — просипел обычно неразговорчивый пилот.

— Амулет страха, — ответил Тышкевич.

— Или инфразвук, — возразил учёный, обтирая вспотевшее лицо.

— Не важно — что. Важно, что оно загоняет тварей к провалу, — подвёл черту Воронин. — Значит, в Тартаре есть кто-то, действующий против нас. И эти сведения необходимо срочно доставить Великому Князю. Летим в пробой!

Не жалея Энергии, пилот погнал дирижабль к точке входа. Когда обгоняли монстров и их пастухов, предусмотрительно поднял судно вверх, повторно испытывать пережитый ужас никто не желал.

Наконец, снова нырнули в мглу.

— А ведь пробыли в Тартаре едва часа три, — заметил Роман Эдуардович. — Правда, впечатлений и жути хлебнул — больше, чем за предыдущую жизнь.

Видно, он решил, что их приключение закончилось. Поспешил с выводами, потому что минул ещё один час, а дирижабль так и не прошёл «точку тошноты». То есть точку без тяготения, где притяжение Тартара и Земли уравновешиваются.

Пилот снова включил подъём. Их опять вынесло к побережью с джунглями у воды, а в воронку провала прыгали отталкивающего вида рептилии. Видно, загонщики привели к пробою очередную партию быстро бегающих крокодилов.

Вниз — зависли. Вверх — опять Тартар.

Солнце начало клониться к горизонту. Не то Солнце, что у Земли. Чужое, инородное.

— Абсурд! — заныл профессор. — Коль в Тартаре давление выше, и ветер дует отсюда к Земле, он обязан способствовать цепеллину нести нас домой!

— Вернёмся, подадите жалобу, — оборвал его граф. — Ваше благородие, какие у вас соображения?

— На дирижабле хода нет. Но коль здешние твари легко проникают в наш мир, пройдём как они.

Лица у пилота и учёного вытянулись. Оба ординары, они представить себе не могли, что придётся покинуть безопасную гондолу и добровольно отправиться в компанию хищных, голодных, а ещё напуганных и обозлённых людоедов. Тышкевич, если и трусил, старался не показывать, чтоб не сеять панику у двух гражданских.

— Так точно, ваше благородие. Позвольте лишь уточнить: пойдём пешим строем или нырнём в поток?

— Водный путь опаснее. Слышали уже, что рептилоиды из-под воды напали на пароход неподалёку от Веракрус?

— Конечно… К тому же придётся держать воздушный пузырь, иначе ординары задохнутся.

— Именно. Штабс-ротмистр, вам придётся вести и защищать одного из них. Я — второго. Одна пара обязана дойти.

— Нет! Простите, господа, я не пойду, — заупрямился пилот. — Государёв устав запрещает нам кидать воздушное судно, исправное и способное лететь. Энергии хватит на несколько дней, пища и вода имеются. Богородица не оставит меня!

Капитан не стал ввязываться в богословский спор: распространяется ли покровительство Девы Марии на сей адский мир, здесь скорее правит бал дьявол. Задал вопрос:

— Что вы намерены предпринять?

Видно было, что аэронавт об этом ещё не подумал и соображал на ходу.

— Рискну включить тягу. Снижусь в пробой, насколько возможно. Опущу нос. И дам полные обороты. Ширины должно хватить… Надеюсь.

— На полном ходу вмажетесь в противоположную стенку? — Тышкевич, обладая пусть самым незначительным опытом рулить дирижаблем, сразу въехал — дело гиблое.

— Есть более разумный путь! — зачастил профессор. — Мы оба остаёмся у пробоя. Как только вы вернётесь к Великому Князю, просите прислать на выручку большой и малый корабль. Пусть малый летит в Тартар, связавшись тросом с большим, нас зацепит — и домой! Сколько длина каната, на котором опускали в провал собаку?

— Верста. Или чуть больше, — вспомнил капитан. Идея Романа Эдуардовича его ничуть не вдохновила.

— Вот! А собака была испуганной. Стало быть, попала под амулет страха этих загонщиков. Поверхность наших планет близка! Думаю, угольные шахты поболее роют.

Для всех было ясно, что профессор, как и пилот, отчаянно страшится пешего променада среди ящериц. Даже под защитой Одарённого.

Командир принял решение.

— Штабс-ротмистр, плетением ночного видения владеете?

— Так точно. Стандартный набор Девятого Отделения.

— Значит, идём как стемнеет. Твари — холоднокровные существа, им тепло и солнце надобно, ночью должны тихо себя вести или спать. Я забираю фотографическую плёнку у Романа Эдуардовича.

Они выждали, когда очередная партия ящеров ухнула вниз, в сгущающихся сумерках. «Загонщики» исчезли, у подножия тропических деревьев никого не было.

Дирижабль снизился, к земле устремилась верёвочная лестница.

Тышкевич простился с остающимися. Встретит ли их ещё? Предвидение молчало. Как обычно — фифти-фифти, увидит или нет.

Спустился вниз, следом легко соскользнул капитан. Оба уставились в темнеющий провал. Вдали, на противоположной стороне, просматривался водопад.

— В «Девятке» учили работать группой?

— Чаще парой.

— Тогда — простите, штабс-ротмистр. Я привык в одиночку. Можем друг дружке помешать. Надеюсь, вы — способный кинетик. С Богом!

Никаких трогательных сантиментов вроде «если ты дойдёшь, а я нет, передай моей дочке…», ничего подобного не просили ни рискнувшие спуститься, ни оставшиеся в дирижабле, немедленно набравшем высоту.

Воронин разбежался и прыгнул в пробой.

Конечно, Тышкевич владел некоторыми плетениями, помогающими заскочить на высокую стену или не поломать ноги, выскочив из окна второго этажа. Большего не требовались для защиты особо важных персон. Да и эти умения редко кому пришлось применить на деле.

Безо всякой лихости, доступной магу десятого уровня, граф начал спускаться следом, но аккуратно — как альпинист после восхождения. Правда, без снаряжения.

Метров через пятнадцать наткнулся на первый труп, довольно свежий. На остром скальном выступе лежал монстрик, размозживший башку о валун. Не съеденный товарищами, улетевшими дальше вниз.

Значит, предполагавшаяся лёгкость преодоления прохода между мирами оказалась сильно преувеличенной.

Ниже попадались рваные куски мяса, сапоги скользили по сине-бордовой крови.

Развороченные внутренности, издающие непередаваемый запах.

Обглоданные черепа. Благодаренье Богу — ни одного человеческого. Такого, что при жизни мог принадлежать Воронину.

Стемнело до черноты. Подсвеченные в тонком мире плетениями, ошмётки плоти смотрелись особо омерзительно.

Часть тварей погибла не сегодня — раньше. Разложилась. Удивительно, что когда пролетали на дирижабле, и работала вентиляция, смрад не затянуло внутрь кабины.

Тышкевич не мог определить, как далеко он спустился. Только время. Второй час. Третий… Рассуждения о тросе верстовой длины казались уже несерьёзными, провал был бесконечен.

Наконец, начал клубиться туман, памятный по полёту. Видимость упала, даже с помощью плетения.

Короткий отдых — и снова вниз. Нога нащупывает выступ, пальцы цепляются за камни, скользкие от крови и слизи. Несколько раз срывался и едва не разбился, спасаясь кинетическим плетением, прижимавшим к стене, которая немилосердно обдирала руки, лицо и колени. Форма изодралась в десятке мест.

Понятно, что идея командира тащить с собой ординаров не имела шансов на успех, потому что даже для офицера К. Г. Б. и Одарённого капитана гвардии путь был труден неимоверно.

Самую главную опасность он едва не прохлопал — от усталости. Сверху донёсся шум, приглушённый туманом. Виктор Сергеевич как только мог вжался в щель, когда мимо него промчались длинные гибкие тела. Наверно, не успели притормозить, чтоб перекусить.

Выходит, умозаключение капитана о том, что твари ночью не опасны, не стоит выеденного яйца.

Наконец, пропали верх и низ. Только течение воздуха помогло удержать верный путь на Землю.

Он сломался, когда в голову пришла очевидная мысль: если столь выматывающим получился спуск, как же он одолеет подъём? Полоса препятствий под Ярославлем — детский лепет, несмотря на град пуль, ледяных стрел и воздушных лезвий.

К счастью, нашлась небольшая пещерка. Пол жёсткий, неровный. Но оказался слаще перины.

Забившись внутрь, достал флягу и хлеб с мясом, штабс-ротмистр перекусил. Посмотрел на часы: заполночь. А потом провалился в сон, прерванный самым бесцеремонным образом. Кто-то, вцепившись острыми зубами в сапог и прокусив его, потащил графа из пещерки наружу.

В тумане и в тишине звучало хрипловатое дыхание хищной рептилии.

Глава 19

Боль от острых зубов пронзила стопу.

Тышкевич рефлекторно ударил фаерболом, стараясь не задеть собственную ногу, и добился странного результата: изумлённо моргнув, чудище отпрянуло и утащило в пасти сапог. Огненный шар, способный сжечь верхнюю часть уродливого черепа, перекатился через него между рогами и упал, воспламенив какой-то мусор.

А ещё обереги почему-то не предупредили о приближении зверя. Целительский амулет немедля начал латать рваную рану на ступне, остановив кровь.

Нужно ещё было остановить хищника.

Выпустив основательно порванный сапог, монстр уставился на графа, примериваясь для следующей атаки. И что делать? Удар воздушным мечом по шее, и голова продолжит мечтать о человечинке, валяясь отдельно от тела. Вот только фаербол не причинил вреда. Поможет ли меч? Не говоря о том, что для удара нужно приблизиться, а прыткость рептилии с человеческой не сравнить. Оттого, а ещё в отместку за испорченную обувь, отчего обречён карабкаться по камням босой ногой, граф склонился к жестокому решению — вскипятить гада изнутри.

Для начала протиснулся к задней стенке пещерки, преследуемый раздвоенным красным языком. Похоже, тартарская тварь пыталась выудить пищу хотя бы таким образом, ничуть не страшась огня.

Отпихивая язык второй ногой, Виктор Сергеевич приступил к плетению.

Каркасная нить, пара энергетических, управление — после нескольких тренировок их запуск занял не более доли секунды, плетение закрепилось где-то в центре головы… Получи!

Животное оказалось крепким. Не упало замертво, а истошно взревело, мотая головой. И больше не изготавливалось к прыжку.

Тышкевич вылез и опустился на камень.

На маленьком пятаке, всего с десяток шагов в поперечнике, друг напротив друга сидели два настолько непохожих существа, насколько это вообще возможно.

Рептилия, как нетрудно догадаться, прекрасно видела во мраке, чуть рассеянном догорающим фаерболом, граф, благодаря несложному плетению, тоже. На первый взгляд, покушавшийся на него динозавр весил не менее тридцати-сорока пудов, из которых львиная доля приходилась на чудовищной силы мышцы лап, хвоста и шеи. Приплюснутая голова с двумя парами очень острых и тонких рогов, чудо, что не обломались. Частокол зубов в приоткрытой пасти. Целый бутон шипов на кончике нервного хвоста. Мощные когти. Шипастый спинной гребень. И как вишенкана тортике — абсолютно убийственная вонь из пасти.

— Назову тебя — Красотка.

Больше всего поражало не изобилие инструментов убийства, а ощущение кристалла за лобной костью тварюги. Конечно, Тышкевич не обладал чувствительностью Искрова, в ментальной магии не упражнялся, да и конструктор из него так себе, но почему бы и нет?

Для начала он восстановил плетение кипячения, только усилил энергетические нити, чтоб не испарялись, пропустив Энергию. Так можно наносить удары один за одним, наказывая зверушку, если снова вздумает сожрать человека.

Потом — самое сложное. Нить в кристалл.

Очень рискованно. Даже с человеком непросто, а тут — магический контакт с существом из другой вселенной!

Сразу нахлынул поток эмоций. Чуждых, но вполне понятных. Злость. Воспоминание о только что пережитой сильной боли, усиливающее эту злость. Страх повторения боли. Голод, причём — неутолимый, сколько не сожрал бы, насыщение только отодвигает голод, но не отменяет его.

Желание совокупляться… Самка! Хорошо хоть, её похотливые мысли не распространяются на человеческую особь.

Мысли? Красотка, конечно, далека от того, чтоб приравнять её к разумному созданию. Но собаке или кошке не уступает. Значит, есть шанс договориться.

Для начала Виктор Сергеевич вытащил остатки пайка, хлеб отложил в сторону, а мясо протянул навстречу отвратительной морде. Бросил, челюсти щёлкнули, поймав угощение на лету.

Новый всплеск эмоций — чо так мало. Как мог, мысленно объяснил: остальное наверху.

Подобрал сапог, валявшийся в опасной близости от клыков, надел. Пальцы в носках вылезли наружу.

— Ну, коль ты меня лишила возможности идти, вези!

Наверно, никогда бы не поверил, что будет путешествовать между мирами верхом на монстре-убийце!

Сидеть на нём было неудобно до крайности. Чуть отвлечёшься или ослабишь защиту, при очередном прыжке подбросит, и один из шипов пробьёт промежность насквозь. Да и расстояние между шипами маленькое… Давят на причинное место.

Красотка двигалась рывками. Когти алмазной твёрдости буквально вспарывали камень, высекая искры. Несколько раз едва не теряла равновесие из-за непривычного груза на спине, оборачивалась и недовольно рыкала, не пытаясь, правда, в отместку укусить.

В общем, на спуск граф потратил около шести часов, выбрался наверх за полтора, и это с остановкой, чтоб «скакун» передохнул.

На Земле только занимался рассвет, тропические звёзды горели в великолепии чёрного неба. Шумела вдали вода, вытекающая из пробоя в залив. Каким образом она поднимается вверх, против силы тяжести, он не знал и даже не задумывался, эти парадоксы пусть распутывает Роман Эдуардович. Если выживет.

На окраине Веракруса обнаружился грузовик с открытой кабиной, на сиденье — засохшая кровь. Гигантская ящерица запрыгнула в кузов, жалобно скрипнули рессоры.

Водивший только машины, работавшие на Энергии Источника, Тышкевич довольно долго возился, пока удалось завести мотор и тронуться — с грохотом и скрежетом внутри коробки передач от неправильного их переключения.

Красотка терпеливо ехала сзади. Хоть более не пыталась отгрызть ногу вместе с сапогом, штабс-капитан не ослаблял хватку ни на миг, что сильно отвлекало от управления. Но не критично — другие машины здесь не ездили, город вымер. В буквальном смысле слова.

Другие рептилии встретились вёрст через десять, и их было много. Граф с сожалением подумал, что первой придётся кончать пассажирку — нельзя оставлять голодного хищника за спиной. Но Красотка вдруг встала передними лапами на передок кузова и что-то прорычала. Исходившую от неё эмоцию можно было интерпретировать по-русски только очень неприличными словами. Вроде «валите нахрен».

Ящеры мотнули рогатыми головами и расступились.

— О! Так ты у меня ещё и красноречивая. Хорошая девочка.

Из буксировочного троса он соорудил нечто вроде поводка, бесполезного совершенно, но дающего внешнюю видимость управления. Так и подъехал к первой линии обороны, озадаченный, что не догнал Воронина, дорога от Веракруса на запад-то одна. Хотя и капитан мог приватизировать авто.

Сказать, что гвардейцы едва не подхватили ступор, когда Красотка зашипела на них из кузова, а Тышкевич вернул её на место, хлопнув по шее, значит не сказать ничего. Ошарашенных парней можно было брать голыми руками.

— Я был по ту сторону пробоя. В Тартаре. Мне самым срочным образом нужен связист для доклада Светлейшему, — заявил он прапорщику, старшему на позиции, и тот побежал искать связиста, пятясь от грузовичка, потому что не хотел повернуться к Красотке спиной.

Пока ждали, она нашла припасы роты и оприходовала. Почему-то никто не возразил.

Уже через пару часов Тышкевич предстал перед Великим Князем, не погнушавшимся немедля прилететь на передовую. За ним по верёвочной лестнице спустились княжна и княгиня.

— Прошу простить великодушно, Ваша Светлость, за неподобающий внешний вид. Поистрепался.

Князь перевёл взгляд с лохмотьев, оставшихся от мундира, и рваного сапога, на Красотку, сидевшую на поводке как исполинская собака, а её раздвоенный язык ронял капли слюны.

— Не стоит извинений. Где дирижабль?

— Остался в Тартаре. Не получилось перелететь обратно. Воронин велел добираться пешком и поодиночке. Профессор ждёт в дирижабле вместе с пилотом. По пути удалось приручить это… существо.

Анастасия одними глазами показала: ты в своём уме, связавшись с ней?

— Капитан Воронин выходил к вашей заставе? — спросил Львов.

— Никак нет, Ваша Светлость! Никто не выходил более, — отчеканил прапорщик.

— У меня с собой фотоплёнка с пейзажами Тартара, — продолжил Тышкевич и рассказал кратко о путешествии.

Княгиня выступила вперёд.

— Вы говорите о загонщиках, штабс-ротмистр?

— Словно некто пытается очистить Тартар от подобных моей Красотке, госпожа. Очевидно, именно потому пробои возникают в разных местах — где нужно отправить к нам очередную партию мигрантов. Наши удобства их не волнуют.

— Если так, то я не прочь взгреть этих так называемых загонщиков, — нахмурился Великий Князь. — Ещё раз объясните, как московский профессор надумал вытащить их дирижабль.

Конечно, он распорядился организовать спасательную экспедицию. И, естественно, отправил с ней Тышкевича, благополучно пристроившего свою дракониху в крепкий сарай и договорившегося о питании. Виктор Сергеевич доходчиво объяснил московской профессуре, сбежавшейся смотреть на ящера, что разделывать её нельзя ни в коем случае, только изучать поведение. Существо обладает зачатками разума и, вдобавок, склонностью к магии. Иначе не объяснить, как она подобралась к пещере на границе миров, не потревожив охранные плетения.

Когда на следующий день группа дирижаблей, оснащённых канатами сказочной длины, каждый укрепили плетением, прибыла к Веракрусу, на месте пробоя расстилался пустырь, покрытый обычным песком и камнями, на который накатывались волны залива. Воздушный корабль с двумя людьми остался по ту сторону.

И капитан Воронин не объявился. Боевой маг, Одарённый десятого уровня! Видно, не судьба.

х х х

В декабре в Веракрус начала возвращаться жизнь. Казаки, гвардейцы и штурмовики частым гребнем прочесали сотни квадратных вёрст, изничтожив последних хвостатых пришельцев. Если какая тварь и прорвалась в глубь континента, то продолжит убийства, но рано или поздно ей придёт конец.

В обезлюдевший город приезжали родственники погибших и просто желающие приобрести жильё за бесценок: генерал-губернатор Мексиканских губерний распорядился выдать пособие переселенцам.

Как раз стояла умеренная погода, привыкшие к российской средней полосе отдыхали от летне-осенней жары Центральной Америки.

Гвардия Великого Князя Львова ожидала вывода на север. Или другого задания.

Окончание компании отмечали всем офицерским составом батальона. Княжна удостоила их присутствием. Всё же — связист, можно сказать, боевой товарищ, а не просто высокородная барышня.

Заседали в открытом кафе. Бегала прислуга — едва нанятая новым хозяином и плохо обученная.

За исключением этих мелочей, город казался совершенно обычным и мирным. Не пришлось даже убирать тела прежних жителей: рептилии приходовали их подчистую, а сами потом убрались на север и на запад, когда закончилось человеческое мясо.

— За капитана Тышкевича! — провозгласил тост полковник. — Вы не ослышались, Виктор Сергеевич. За особые заслуги Его Светлость дарует вам следующий чин, не ожидая должной выслуги. Коль надумаете нас оставить и вернуться на казённую службу, он зачтётся. В Девятом Отделении будете ротмистром.

— Не буду! — граф встал и поднял свой бокал с терпким южным вином. — Охранять их превосходительств, а также их супружниц, дочек и маменек — дело почётное. Но изрядно скучное.

Гвардейцы хохотнули.

— И менее прибыльное, чем у нас, — продолжил командир, назвав сумму премии, выходившей за истребление монстров, разведку в Тартаре и отлов ящерицы.

Прибавив эту круглую сумму к премии за Питтсбург и Деревянск, Тышкевич не смог скрыть самодовольства. За текущий год со дня отплытия из Риги он скопил полтораста тысяч рублей! Впору прикупить ещё имение к Логойскому, тем самым заложив маркизат. А коль дела и далее пойдут успешно, просить дядюшку ходатайствовать перед Государём, чтоб даровал этой ветке Тышкевичей княжеское достоинство. Конечно, без боярства, тут уж вряд ли.

Мещанская сторона натуры, страшившаяся службы у Львова, довольно мурлыкала как кот, объевшийся сметаны.

Хотелось бы только уединиться с «боевым товарищем» и поговорить с ней, закрепляя обращение на «ты». О чём угодно, лишь бы с Анастасией. После возвращения из Тартара виделись редко и мельком. Лишь однажды, когда Львов очередной раз посетил палаточный лагерь гвардейского батальона, успела сообщить: отец больше не строит мрачных планов на его счёт. Решил, коль Господь дважды уберёг графа, командированного в преисподнюю, то и человеку не следует противиться Божьей воле.

Она застала Виктора Сергеевича за чисткой револьвера. Он бы подумал, как ненароком коснуться её пальцев, но его руки были в оружейной смазке, и офицер только неловко тёр их тряпицей.

— Признайся, хоть немного переживала за меня?

— Нет. Но ночь провела в трансе. Ты же знаешь, отчаянный призыв Одарённого почуяла бы. Узнала бы, что ты в беде.

— Боюсь показаться излишне откровенным… Ты рассказывала, что молодые люди врываются к тебе в голову, только когда теребят свой причиндал и Энергия бурлит от похоти. Поверь, даже при смертельной опасности я бы не расстегнул штаны ради прощального привета.

— Похоть — не единственная сильная страсть, — засмеялась Львова и, шутливо хлопнув его по погону, убежала. Наверно, знала, что там скоро появится капитанская звезда.

На празднестве княжна села не рядом, а напротив. Не хотела подчёркивать, что между ними существуют некие отношения помимо уставных. Зато смотреть на неё было удобно, чем граф занимался в своё удовольствие.

Анастасия, как и в тот первый вечер на яхте в компании штурмовиков, надела армейскую форменную рубаху с незастёгнутым воротом, чтоб взору открылась восхитительная ложбинка между ключиц. Во взоре её, обычно с грустинкой, читались какие-то новые нотки.

Вечерело. Терраса кафе осветилась десятками масляных лампадок. После третьего или четвёртого тоста зазвучала музыка: оркестранты наяривали на скрипке, банджо, контрабасе и духовых. Сначала залихватскую латину. Потом — совершенно европейский вальс. Полковник первый привстал и, одёрнув гимнастёрку, учтиво пригласил Львову. Она танцевала и с другими офицерами, пока очередь не дошла до Тышкевича.

— Вот я и сдержала обещание о круге вальса.

Он вёл её, касаясь через тонкую ткань рубахи девичьей талии, изумительно стройной безо всякого корсета.

— Признателен и весьма. Однако рассчитывал на что-то исключительное. Ты и с другими офицерами кружилась.

— Ревнуешь? Тогда лучше посмотри на тех латиносов, дальний столик веранды. Самый высокий не сводит с меня глаз. Я уж отвод включала — не действует. Одарённый. Родовитый. Наверняка решится на штурм.

— Ну… пусть рискнёт.

Он и правда решился — тотчас после танца с Тышкевичем. Не дождался даже, чтоб тот проводил барышню к столу.

— Боярич Луи Монморанси, капитан гвардии боярина Монморанси. Имею честь пригласить вас, сударыня, на следующий танец.

Он поклонился и щёлкнул каблуками, прижимая правую руку к сердцу. Был галантен до невозможности.

— Боюсь, сударь, она не намерена принять ваше приглашение.

Монморанси перевёл глаза на графа, словно увидел его впервые.

— Возможно, барышня сама способна решить?

— Вы бесконечно правы, ваше благородие. О нежелании танцевать и общаться с вами она мне сообщила ещё во время вальса.

Львова молчала. Вряд ли радовалась, что молодые офицеры вот-вот передерутся из-за неё, такое не впервой. И могла сама закрыть беседу, просто выпростав ладошку с зажжённой на ней шаровой молнией. Но деликатно молчала, предоставив выпутываться спутнику, иначе поставила бы его в неудобное положение.

— К сеньорите вопросов не имею. Но вам должен попенять — вы неуважительно разговариваете с бояричем. И для вас я — не «благородие», а «ваше сиятельство».

Вообще то, в военных отрядах принято обращаться по званию, а не по титулу. Звание видно по погонам, а о дворянском статусе надо ещё узнать. Тышкевич догадался, что выскочка стремится принизить его перед Львовой, напирая на своё «блаародное» происхождение в пику ординарному офицеру.

Граф и не думал отступать.

— Вы оскорбили меня, считая положение какого-то боярича выше моего, графа из коронных российских земель.

— Хотите изобразить себя пострадавшим? Тем самым выбрать оружие для дуэли?

— О, коль произнесено слово «дуэль»… Где и когда?

— Здесь и сейчас, — заявил латинос. — Секунданты — мои друзья.

— Мой — корнет Искров. Что касательно оружия… Оно будет необычным. У вас же есть, Монморанси, какой-то домашний любимец? Пёс-волкодав, например. Предлагаю взять наших питомцев и сойтись, больше никакого оружия.

— Кто же ваш любимец, граф?

— Красотка. Ящерка такая из Тартара. Если мерить с хвостом, саженей шесть в длину.

— Тогда я тоже… — подхватился Монморанси, но тут же остыл. — Нет. Дуэль — это наш поединок, а не боевых животных. Имейте честь, граф. Магия, револьвер, шпага, сабля.

— Сабля.

— Хороший выбор, — нехорошо улыбнулся боярский сын. — Достаточно смертельный.

— Добавлю, — вмешалась Львова. — Считаю низким ваш поступок — вызывать на смертный бой человека, спасшего многих и защищая их от тварей Тартара. И только для того, чтоб произвести впечатление на девушку, которой вы безразличны. Поскольку дуэли между мужчинами и женщинами не приняты, я просто убью вас как собаку, если этого не сделает мой товарищ. А если ваши сообщники вздумают вмешаться — положу и их.

Такого оборота боярич явно не ожидал. Нервно сглотнул, отчего дёрнулся кадык. От дуэли, тем не менее, не отказался.

Расчистили круг, отодвинув столы. Полковник заверил хозяина заведения, что гвардия Львовых возместит ущерб, коль в первый же вечер после открытия от кафе мало что останется.

Соперники нацепили блокираторы магии, но не те, как на палубе яхты, а полностью выключающие кристалл. Даже целительские плетения.

— Ты владеешь саблей? — поинтересовалась Анастасия с плохо скрытой тревогой.

— Отчасти. Я из шляхты по матери. Мы с детства учились. Правда, сейчас сабля — лишь часть парадной формы.

Кто-то из ординарцев, метнувшись в лагерь, принёс саблю Тышкевича. Монморанси уже разминался, выделывая клинком сложные вращения.

— Дорогая! Он обучен куда лучше меня. Поэтому вспомню один очень странный приём из арсенала Девятого Отделения. Поганец его не ждёт. Только, ради Бога, не волнуйся, когда увидишь мою кровь.

— При виде крови не бледнею. Удачи!

Если бы сражались два спортсмена, бой выглядел бы эффектно — с множеством приёмов и контрприёмов, выпадов и отражений ударов, выверенных перемещений в поиске лучшего места для атаки… Желающие видеть подобное точно бы разочаровались.

Монморанси ухватился за длинную рукоять обеими руками и поднял клинок над правым плечом, чтоб рубануть наискось, при удаче развалив врага от шеи до поясницы. Но, скорее всего, вынуждая того подставить свою саблю, что даст возможность выполнить финт, а обещанный сверху — всего лишь обманный.

Тышкевич взял саблю в левую руку и прикрыл левую часть корпуса от нападения сверху, после чего пропустил выпад соперника, даже шагнул вперёд, глубже нанизываясь на клинок, пробивший тело насквозь и точащий из правой лопатки.

Длилось это какие-то доли секунды. Прямо со сталью в теле, граф одним рубящим движением снёс голову Луи Монморанси, затем вытащил из себя его саблю и только после этого позволил себе рухнуть на доски пола, уже в падении срывая блокиратор магии.

Пришёл он в себя довольно быстро — уже минуты через три. Открыл глаза и, лёжа на спине, обвёл глазами окруживших его.

— Ты — сумасшедший! — её голос источал такую злость, что, казалось, обещанная шаровая молния полетит не в друзей покойного задиры, а в самого Виктора Сергеевича.

— Я — в раю? Если здесь сударыня Анастасия, я точно в раю. Ан нет, то же самое кафе. Господа! Не поможете ли мне подняться?

Он ещё успел насладиться выносом тела противника. Товарищи усопшего положили того на ковровую дорожку и подняли. От их неловкого движения голова, пристроенная возле тела, выпала и покатилась к ногам графа, едва удержавшегося, чтоб не пнуть её ногой.

— Капитан! Нет слов… — начал командир отряда и запнулся, в самом деле не представляя, как обозвать сумасбродную выходку своего офицера.

— Полноте, ваше высокоблагородие. Я служил в охране, где до самых печёнок вбито: защищай доверенную тебе персону даже ценой жизни, принимай на грудь назначенный для неё удар. Мы принимали несмертельные раны, врачуемые амулетом, и ещё успевать нанести удар в ответ. Сабля этого негодяя за миг застряла в моих рёбрах, и ему было нечем прикрыть шею. Просто совсем вышло, будто отобрал леденец у ребёнка. Правда, боль изрядная, когда тебя протыкают насквозь, — он широко улыбнулся и предложил: — Желающих могу научить приёму!

Таковых не нашлось.

х х х

Выслушав доклад Великого Князя Шереметьева, Князь-Государь уточнил:

— Цифры жертв окончательные?

— К сожалению — нет, Ваше Императорское Величество, — Шереметьев был патриархом Совета Великих Князей, его возраст приближался к двум сотням и тому пределу, когда жизнь и бодрость магия всё ещё способна сохранить. Облик имел старческий, не скрывая года. — Отдельные адские твари могут ещё бродить. До дюжины. И что прискорбно, некая их часть проникла по воде в залив, оттуда могла и в Карибское море. Туш для разделки нет, не знаем, будут ли морские гады размножаться. Те, что на суше, Бог миловал, не приносят потомства.

— Позвольте? — Львов встал. — У Его Светлости устаревшие сведенья. Размножаются.

Он только прилетел из Америки.

— Вот как? Откуда такая уверенность? — усомнился император.

— Мой гвардеец сумел добыть и запереть в клетку живую тварь. Она отложила шесть яиц. Зачатье, положим, произошло в Тартаре. Но, как известно уважаемым Великим Князьям, членам Совета, я отправлял разведку в Тартар. Температура и давление в том мире выше. Но на экваторе и у нас достаточно жарко. Московская профессура утверждает: различья незначительны. За пробоем — двойник нашей Земли. Так что в наших тропиках, стало быть, и в тропических морях — вполне даже возможно.

— Учтём. На будущее. Всё же, смею надеяться, кампанию сочтём законченной и успешной, господа. Особо отмечу гвардию Великого Князя Львова, отразившую самый страшный натиск — на Мехико. А также гвардию Оболенского, север, и Орлова, южный рубеж. Их командиров, а также казаков и штурмовиков, велю поощрить высочайшим указом. Кстати, князь, кто же тот смельчак, что решился заарканить живого монстра? И велика ли добыча?

— Капитан Тышкевич, Ваше Императорское Величество. Племянник начальника охранки. Безумной храбрости офицер. Он единственный, кто вышел из разведки в Тартар живым, пленил рептилию, сковав её магией, и привёл ко мне на верёвке. Шагов семь или восемь в длину!

Он извлёк из папки картинку, фотопортрет Красотки, и протянул Государю. Фото самого графа в папке не нашлось.

При виде дракона с раскрытой пастью и вздыбленными шипами на спине император изумлённо поднял брови.

— Хорош! Офицер ваш ордена имеет?

— Только Святого Павла III степени, несколько медалей, — вспомнил Львов не без труда, его офицер не любил висюлек и ходил только с орденской планкой.

— Жалую Владимиром III степени и десятью тысячами целковых, — расщедрился Государь. — А зверя такого негоже держать. Пусть учёные режут да потрошат, из шкуры чучело набьют — в Императорский музей Торжка. То же и с яйцами. И с выродками, коль вылупились.

Львов с готовностью кивнул, памятуя свою оторопь, когда ящер вышел из-за спины Тышкевича и впился плотоядным взором в княжеское семейство. Великий Князь едва сдержался, чтоб не перерубить гада пополам, не хотел тем самым выдать испуг.

Дальше обсуждение протекало обычным образом. Орлов, ревностно подглядывавший за Львовым, старая вражда из-за Анастасии давала о себе знать, доложил о настроениях в Америке. Вроде бы и рады туземцы, что пришли русские и спасли их. Одновременно и ропщут: отчего поздно пришли, столько погибло… Сотни тысяч! Хоть на самом деле — свыше миллиона.

Львов напомнил о Монморанси.

— Как же не вовремя, княже! Вынужден просить вас отложить войну с ним, — бросил Государь.

— Никак невозможно, Ваше Императорские Величество, и резонов несколько. Во-первых щенок Луи Монморанси посмел навязываться моей дочери, офицеру связи моей гвардии, а получив отпор, ударил саблей того самого графа Тышкевича.

— Я наградил покойника⁈

— Никак нет. Тышкевич, получив рану, достойно ответил и отрубил голову стервецу, сам выжил. Но это не случайность. Монморанси знает о моей неприязни к их дому. Наверняка решился действовать первым, нацелившись на мою дочь и лучшего офицера. Не остановится. Если и другой резон. Известно почти наверняка, что в его дворце Санта-Катарина держится в плену тот самый польский учёный, от которого получена масса ценного о науке другой Земли.

— Допустим, — не сдавался император. — А ежели я сам попрошу выдать поляка? И помирю вас с Монморанси? Ваши люди живы, его сын лишился головы… Самое время заключить мировую. Конечно, что для Великого Князя какой-то провинциальный боярин? Но спокойствие на целом континенте важней. Может, позже подерётесь.

— Третий резон. Ходит упорный слух, что в Санта-Катарине разводят тартарских тварей, вывезенных из Европы в прошлом веке. Луи Монморанси косвенно это подтвердил. Но мысль не развил — умер.

— Господи… Зачем они ему?

— Не могу знать, Ваше Императорское Величество. Предполагаю — как оружие. Та же Красотка порвёт любого, если Тышкевич позволит. Убить тварь сложно, мелкие раны на них заживают быстро. К тому же сбособна отваживать фаерболы, мимо летят.

На это император не нашёлся что ответить.

— Предлагаю дать уважаемому Великому Князю свободу действий, но с напутствием — меньше шуметь, — предложил Оболенский. — Кто-то рубит топором, а лучше деликатно — ножичком.

На том согласились.

На коридоре, покинув императорские палаты, он догнал Львова.

— Вашей Светлости хотел бы напомнить, что моя супруга и Её Светлость Великая Княгиня Екатерина уговаривались свести нашего Алексея с Анастасией. Конечно, мы люди современные, детей идти против их воли не заставим… Но кто нам мешает попробовать?

Мешает один кавалер Святого Владимира III степени, подумал Львов, но для виду согласился. Тем более, после скандала с Орловыми княжичи к дочке не сватались, а Оболенский только что поддержал перед Государём и Советом, неудобно отказать.

Глава 20

Эпилог

С первого взгляда задача казалась трудноразрешимой. Со второго — неразрешимой вообще.

Объезжая окрестности Санта-Катарины на лошади, словно здесь лучшие места для зимних верховых прогулок, граф Тышкевич осматривал крепость в бинокль. Чтоб его неуемное любопытство не вызвало тревогу охраны, каждый раз слезал с коня и наводил стёклышки на укрепления, спрятавшись за лошадиным телом.

Сам дворец — не фортеция. Огромный дом на скальном холме с всякими крыльями, портиками, колоннадами. Окна низко, гвардейская рота, преодолев охрану периметра, запросто проникнет на первый этаж и пойдёт гулять, зачищая всё и вся.

Проблема именно в периметре. Высокий забор из колючей проволоки — ровно такую просил у Львова для защиты пехоты от тварей Тартара. Монморанси уже её использовали во всю. Не дали ни проволоки, ни людей, жалкий взвод их гвардии отирался в тылу, изображая «второй рубеж обороны» во главе с Луи Монморанси, горячих угольков ему в аду да побольше.

Между рядами заграждения расхаживали пешие патрули. Часто. Большинство с винтовками, но были и с укороченным оружием. Вроде автоматов, описанных Бженчишчикевичем. Хуже того, в глубине около патрульных иногда проступали движущиеся силуэты, напоминающие формой… Красотку!

В задней части усадьбы рос настоящий тропический лес, приближающийся вплотную к ограждению. И из его глубины доносились рычащие звуки, до боли знакомые по Веракрусу. Не доверяя своим ощущениям, Виктор Сергеевич однажды взял грузовик и отвёз ящерицу к этому лесу ночью. Тем более, не выходили из головы предсмертные слова боярича на предложение выйти на бой с домашними питомцами из Тартара, когда тот, узнав про намерение графа вывести Красотку, начал «я тоже…», но осёкся.

Разрешившаяся от бремени кладкой яиц, она, выпрыгнув из кузова, первым делом осмотрела чернокожего водителя, а тот едва не обделался от ужаса при её приближении. Затем потрусила к забору и остановилась буквально в трёх шагах. Из её глотки донёсся низкий протяжный стон.

Из глубины чащи ответили. А затем в темноте показались парные огоньки светящихся в темноте глаз.

Для зверушки, наверно, лучшим бы было перемахнуть через ограду и присоединиться к своим. Но поскольку те не сумели перебраться, вряд ли удалось бы и Красотке.

И так. Внутри боярская гвардия, не менее полутораста бойцов. Забор из колючей проволоки, охраняемый рептилиями плюс резерв этих хищников в заповедной зоне. Все члены клана Монморанси — Одарённые, а у Тышкевича руки связаны требованием провернуть дело без лишнего шума и малыми силами.

Связистка, передав это требование, сообщила, что из-за волнений по поводу массовой гибели людей в Веракрусе папа строго-настрого запретил устраивать бойню в Санта-Катарине. Ничего личного не приписала, она — в Торжке, под крылом отца и Великой Княгини Екатерины, та явно настроена против Виктора Сергеевича, он — всего лишь «походный друг», никак не пара для дочери.

Без Анастасии мучило одиночество. Пантелеев, с примерным терпением дождавшийся появления группы Тышкевича, никак это одиночество не развеял.

— Надо идти самим! — убеждал он, призывая, в первую очередь, вытащить польского учёного, а уж потом чинить расправу над боярским кланом. Например, используя Красотку как пропуск. Мол, у меня проблема с домашним животным, не поможете ли?

С ней не получилось. Вернувшись с объезда в дом на окраине Монтеррея, снятый для отряда гвардейцев Львова, Виктор Сергеевич услышал всполошенные крики. Предчувствуя очередные неприятности, помчался в хозяйственную пристройку, в подвале которого томилась инопланетная пленница.

Тышкевич спускался к ней часто. Не потому что проникся симпатией. Ужасное пресмыкающееся вызывало не больше тёплых чувств, чем в ночь знакомства, когда стащило сапог, едва не отхватив ступню. Дело в другом. Каждый перерыв в свиданиях с самкой ослаблял контакт.

Она, запертая в поземной клетке, никогда не виляла хвостом как собака, а в гамме её эмоций не проскочило ни малейшей искры привязанности. Но возбуждалась при появлении графа, он — единственный, с кем тварь могла общаться. Хотя бы передачей чувственных образов.

Как заумно сказал один из двух московских учёных, вынужденных задержаться в Америке из-за Красотки, у животного возникает «когнитивный дефицит на фоне дефицита коммуникаций».

И вот, судя по горестным стенаниям из подвала, тварь смогла нечто необычное предпринять.

В тонком мире её кристалл не светился. Но, быть может, самка умела утаивать его, чтоб скрытно подбираться?

Граф активировал воздушный меч, куда смертоноснее, чем обычная сабля. Если рептилия на свободе, а плетение через кристалл её не контролирует, запросто нападёт на хозяина и сожрёт. Поэтому придётся нашинковать её на куски.

Не пришлось.

Охранник, оставленный для надзора за Красоткой, сидел на полу около пустой клетки и выл в голос, пытаясь остановить кровь из глубоких борозд на груди и плече. Очевидно, получил удар наотмашь хвостом. Фельдфебель пытался закрыть его раны содержимым перевязочного пакета, но не преуспел.

Виктор Сергеевич прикоснулся к целительскому амулету, влив Энергии в израненное тело. Кровь перестала хлестать.

— Неси его в дом. Оклемается. И, фельдфебель, где Красотка?

На полу клетки валялись объедки и пучки соломы, это всё. Дверь была распахнута настежь, навесной замок валялся на полу.

— Федот, дурья голова, выпустил!

— Какого дьявола⁈

Тот, ослабев, даже ответить не мог. За него говорил старший.

— Тварь страху напустила. Федот обделался даже. Порты — мокрые! Потом внушила: выпустишь — страх пройдёт.

— Так чего он просто не убежал наверх?

— Говорит: ноги отнялись, — объяснил фельдфебель, и бедолага горестно кивнул, подтверждая. — Открыл. Страх и правда исчез. Она как прыгнула — хвост мотнулся, изрубил Федота шипами. Чуть Богу душу не отдал.

— Да…а… Барин… Виноватый я… Прости-и-и…

Что самое удивительное, во дворе дома никто Красотку не заметил. Видно, скакнула через забор и была такова. А ещё страньше — никого не тронула, сытая утренним мясом. Что Федота задела — случайность.

И где её искать? Катался весь день, пока не стемнело. Так много ездил верхом только в юности, в Логойске, давно уже не садился седло, натёр себе на неприличном месте.

Пантелеев, услышав про беглянку, ничуть не расстроился.

— Зарежет кого, люди решат, что у Монморанси тварь сбежала, про нашу не слышал никто, — рассуждал монах.

Оба учёных обрадовались даже больше, чем когда получили приказ из Торжка — умертвить Красотку, освежевать и сдать шкуру на чучело. Ни у одного не было револьвера. Чем отравить зверя, у которого желудок переваривает лошадиные копыта, они не знали. Повторить участь Романа Эдуардовича Колокольского, сгинувшего в Тартаре, профессора не спешили.

Отужинав последний раз с гвардейцами, учёные мужи принялись собираться, чтоб успеть на последний поезд до Атланты.

Пантелеев вышел на крыльцо и зажёг папиросу, пуская клубы дыма в зимнее небо. Тышкевич привалился к перилам рядом, хоть и не курил.

— Всё в руце Божьей, монах? Так куда ведёт его десница?

— У Божьих тварей есмь свобода воли — нести добро или грешить. У нас с вами, ваше благородие, дело богоугодное, но невозможное — проникнуть вдвоём в настоящую крепость.

— Да. И Красотку в качестве козыря мы упустили.

— Остались другие козыри: немного магии и очень много нахальства. Вы из Тартара выбрались, ваше сиятельство, так из человеческого адского места — тем более сложится. Оттого я с вами. Обмозгуем детали и завтра же идём. Чего ждать?

Оранжевый кончик его папиросы тлел в темноте как единственная звезда в эту пасмурную ночь.

Тышкевич согласно кивнул. В сознании исподволь всплыли роковые строки, почему-то способные толкнуть на самый безумный и решительный поступок:

Мне все беды не в счёт,

Ведь на гребне скалы меня ждёт

Невзятый мой замок…

х х х

Шикарную дурь продают парни дона Хименаса, подумал Диего, с наслаждением затягиваясь. Рядом сосал самокрутку верный товарищ Хосе, жизнь наладилась, тревоги ушли куда-то вдаль…

Плевать на увещевания мамы, что из Монтеррея должно уезжать, как и из Мексики вообще, лучше — в США, где в штате Флорида прекрасно устроились родственники и зашибают не меньше двенадцати долларов в час. И здесь всё ОК. Плевать на копов, точащих зуб на уличные банды, в одной из которых обретались Диего и Хосе. И пошёл бы в задницу местный священник, внушающий, что их жизнь греховна.

Она — не греховна, а смешна. Такие забавные последние прохожие, убегающие от начавшегося дождя. Хосе тоже смешон и весел, покачиваясь на скамье и не обращая внимания на капли ливня, стекающие по щекам.

Просто — хорошо! Мир прекрасен, и жизнь — тоже.

А до чего смешная ящерица, похожая на игуану, выбравшаяся из реки! Шикарный приход. Наверно, сейчас прибегут розовые слоны.

Диего даже штурхнул товарища локтем. Жаль, тот не видит глюки Диего, посмеялись бы вместе. На всякий случай сказал:

— Прикинь, я огромную ящерицу вижу!

Началась гроза.

В свете её молний рептилия выглядела особенно эффектно. Быстро перебирая мускулистыми когтистыми лапами, она неумолимо приближалась. Уже видны были свисающий раздвоенный язык, две пары тонких острых рогов, шипастый гребень вдоль хребта. Существо выглядело крупным — гораздо больше аллигатора.

Диего смотрел на неё с восхищением. Настоящий динозавр, круто! «Парк Юрского периода» отдыхает.

Хосе повернул голову и оторвался от собственных видений.

— Твою ма-ать… В натуре ящерица. Смешная!

Вытащил смартфон и мокрыми пальцами попытался включить камеру.

О том, что невозможны синхронные галюны сразу у двоих, и происходящее — реальность, оба торчка не задумались. Испугались, только когда тварь подошла вплотную и распахнула пасть, которой позавидовала бы и акула.

Диего вскочил, намереваясь бежать… И хлопнулся обратно на скамью, внезапно парализованный волной всепоглощающего ужаса. Рядом безвольно растёкся Хосе, уронивший мобильник.

Накурившийся, он даже не почувствовал боли, лишившись ноги. Затем и всего остального.

Во вторую очередь хищник занялся Хосе. Крупное тело вместило обоих парней целиком, вместе с обувью и одеждой. А дождь смыл кровавые следы. В том числе — следы когтистых лап, ведущие от скамьи к реке.

Конец первой книги

От автора.

Вторая часть задумана, но не знаю, когда задумка реализуется. Во многом зависит от того, как читатели встретят первую часть.

Пока что продолжу другую серию.

Последние комментарии

Впечатления

Штабс-ротмистр (СИ) [Анатолий Евгеньевич Матвиенко] (fb2) читать онлайн