Из серии «Зеркала». Книга 2. Основание [Олег Патров] (fb2) читать онлайн

Олег Патров Из серии "Зеркала". Книга 2. Основание

Всмотритесь в три вещи: знай, откуда ты пришел, куда идешь и перед Кем отвечать будешь.

Мартин Бубер «Путь хасида»

Бывает, что лист тонет, а камень плывет.

Японская пословица

Безымянные

Прежде чем уйти и не вернуться,

Ты в последний раз себя проверь.

Лучше все забыть, простить и улыбнуться,

Чем захлопнуть перед счастьем дверь.

А. Блок

Пролог

Мы жили в то время, когда люди еще продолжали мечтать. Они создавали себе цели и намечали жизненные пути: один — план-минимум — до исполнения заветного, цель, которая наверняка не сделает тебя несчастливым и не принесет слишком много горя; другой — после страховочной части — был только для тебя и твоей сокровенной мечты. Может быть, кому-то удавалось воплотить ее в жизнь так, чтобы это было не слишком опасно и сумбурно. Может быть, у многих так ничего и не получилось. Но на худой конец, в случае самой страшной неудачи, люди могли вспоминать ту прекрасную пору жизни, когда все было хорошо и все получалось.

Часть первая. Личное дело

Право… Время славить измены.

Все дозволено. Жизнь коротка.

Рвать не стоит зубами вены

И курок взводить у виска.

Н. Константинов

Ты когда-нибудь смотрел на звезды так, как будто они светят кому угодно, только не тебе?.. Возможно, именно такой свет толкнул двенадцать человек собрать корабль переселенцев и отправиться туда, где, казалось, нет места конкуренции и карьере, а есть только честная, открытая борьба за жизнь и право добиваться благосклонности нового мира.

Впрочем, сразу оговоримся: этот рассказ не об освоении галактики. Просто порою, чтобы описать случившееся с каким-нибудь человеком, приходится начинать с далеких — в пространстве и времени — Других.

— Капитан, ваша вахта, — облегченно вздохнул штурман старенького, но верного себе корабля.

— Тяжелая неделька?

— Нет, просто, когда ты один, все эти звезды начинают действовать на нервы.

— Скоро все закончится.

— Я знаю, но как-то не по себе, знать, что все в прошлом и …

— Не будем об этом. Ты просто устал. Еще одна неделя и мы встретимся на подходе к планете. Там скучать будет некогда.

— Если бы только не звезды и пустота между ними… Но вы правы, капитан, пойду отдыхать. Счастливой вахты.

— Спокойной ночи.

— Удачи.

— Хорошо.

Штурман ушел. Проверив аппаратуру и курс корабля, капитан сел в кресло. Начался долгий день. Это была его третья недельная вахта, и он худо-бедно научился справляться с одиночеством. «Звезды, — подумал он. — Если бы звезды мешали…».

Он открыл тетрадь. Дневник — все, что помогало ему подавить в себе человеческое и заставляло смотреть вперед.

«Сегодня 2 июля, — написал он и подумал: «Третья запись, всего лишь третья запись за столь долгий период. Если бы их было больше, может быть, он сложил бы свою жизнь по-другому».

Из записок Капитана

Запись первая. «Я снова начал вести дневник в надежде или, вернее сказать, с целью закончить работу, так долго стоявшую передо мной. Когда-то, в юности, дневник помог мне взять себя в руки и дисциплинировал мою жизнь. Теперь, когда мои внутренние резервы дрожат и переливаются из одной плоской чаши в другую, измельчая и низводя до судорожных движений все цели, обрести стержень внутри себя — задача самовыживания. Ибо если не так, как надо, то лучше совсем никак.

Мы покинули Землю — грязно и некрасиво, — навсегда оставив многое из того, что дорого нам. Путь к будущему лежит через терпение и труд. Есть ли у меня еще есть время одуматься или надо просто заставить себя продолжить делать то, что должно?

Как горько осознавать, что наша свобода строится на чужом горе».

Запись вторая. «Конец первой недели. Сегодня закончил проверку посадочного курса. Поистине, если судьба хочет наказать нас, то делает слепыми и глухими. Я не верю в Божий промысел, но сейчас близок к тому, чтобы признать существование Высшей воли. Все те мечтания, которые раньше казались мне смешными и заставляли глумиться над человеческой природой, теперь предстают предо мной в новом свете. И хотя любить страстно, отдавая всю душу, доступно немногим, в кое число я не вхожу, смятение и бездействие, нелогичная апатия, пассивность и безумные метания, не поддающиеся никакому внятному осмыслению, понятней мне как никогда.

Что бы не делал я в последние несколько лет и даже в тот день — все имеет ту же природу блужданий в туннеле в поисках света, тогда как выход ясно предстает перед глазами трезвого и уверенного в себе человека и свет горит повсюду. Надо только сделать шаг в нужном направлении и идти этим путем некоторое время, смиряя страсти, чтобы вырваться из плена, расставленного деяниями собственных рук, и вновь обрести самого себя.

Для этого сегодня я взялся за дневник и принимаю на себя обязательство каждый день жизни посвящать работе, к которой призывает меня долг, и чтению, чтобы не погрузиться в мир отчаяния. Ибо нет ничего темнее и ограниченнее науки, когда она начинает диктовать правила выживания для Того, что выходит за ее пределы. С другой стороны, именно в таком ограничении познается истинная сущность жизни, не вмещаемая в рамки умозрительных иллюзий и представлений.

Время не ждет. Сроки и обещания не знают перемен. Сила воли, терпение и труд — вот, что отныне должно стать моим девизом. С этого дня и до окончания работы. Смерть подведет итоги. Время пошло».

Запись третья. «Вторая неделя. Работа, работа и еще раз работа — вот единственное спасение от душевных ран. И никаких мыслей помимо. Прошлую жизнь на земле сгубили ненависть и страх, пресмыкание перед обыденностью и неумение радоваться мелочам, зависть к невинным, неспособность испытывать страсть без суда над природой другого человека.

С одиночеством легче смириться, — оно полезно для работы, — чем с присутствием в твоем мире другого, который никогда не станет Другим. Только рядом с людьми познается горечь и боль истинного одиночества. Одиночества души, а не тела и ума. Но если осознаешь это — не все потеряно. Как говорят: если не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней — или сойди с Земли.

Пусть остальные живут так, как им хочется и насколько позволяет разум. Для него все решено: возврата не будет. Не стоит возвращаться к пепелищу, когда можно выкопать себе могилу в любом другом месте. Черный юмор, но тем не менее. Это решение должно придать мне волю к жизни и увеличить возможность победы. А она нам так нужна, нужна нам всем».

Из последних страниц дневника. «Закончили разгрузку. Сегодня знаменательный день. Положено основание первого купола. Впереди еще много работы, но есть главное: общее понимание для чего и для кого все делается. Завтра прощание с кораблем. Обузданная стихия и труд положат начало новой жизни. Только нельзя оглядываться. Вперед. Только вперед».

Часть вторая. Встреча

Болота. Болото бывает разное. В одном тина стоит годами, и сразу чувствуешь запах стоячей воды и подтопленных в рытвинах идей. В других вода движется… по кругу, захлестывая петлей, иссушая, высасывая энергию бесконечной вереницей важных дел, за которой все тот же смрад пустоты и сырой торфяник, вечно тлеющий, задыхающийся под слоем червонной воды.

По-разному пахнет и голубизна неба, отраженная в снежных порах подтаявших сугробов. Утром откроешь окно, и на тебя дыхнет жизнью, свежестью тепла, рассветом и болью рождения. Проснешься позже — и вот уже прогретая мокрая земля покрыта испарениями старости и пронзительность неба, такая же болезненная для глаз, как и утром, кажется насмешкой над судьбой — беспредельная, идеально гладкая ухмылка вечности, не меняющаяся с течением твоей жизни.

ОН с трудом поднялся с кресла, проковылял к двери, ведущей на веранду. Выходить зимой на поверхность ему было уже тяжело — даже усовершенствованные скафандры N-ой серии были не так уж хороши, — и дети подарили ему пристройку с низкими ступеньками, выходящую окнами прямо на берег озера. Конечно, это было небезопасно: местность была болотистой, и вечером от воды шел едкий туман, но система жизнеобеспечения работала на славу.

«Они многое тогда придумали на славу», — покачал головой ОН, вспоминая всех, с кем столкнула его судьба. У него нашлась замечательной помощницей. Не спрашивая ни о чем, она делала свое дело, хотя знала, что ни она, ни многие другие не доживут до того часа, когда можно будет увидеть результат. ОН никогда не понимал, что заставляло ее молчать: она была одной из немногих, кто знал истинную цену их эксперимента. Но это точно не было страхом. Быть может, она чувствовала удовлетворение от того, что кто-то рядом умирает, как и она, но не знает этого, не может, не имеет возможности оценить всей перспективы? Может быть, это ее успокаивало. Во всяком случае, она не колеблясь согласилась помочь ЕМУ с теми, кто решил отрыть всю правду переселенцам.

Они продумали все до мелочей. Несчастный случай, непредвиденный выброс энергии. Как и подозревал ОН, вскоре после этого к ним зачастили представители Земли. Но что они могли сделать там, где не было никаких улик, но только обоюдная выгода? А потом ему удалось продвинуть на место внешнего консультанта своего человека, и все пошло как по маслу. Им удалось не просто основать колонию, но и добиться ее самообеспечения. А цена?..

ОН ни о чем не жалел. Не жалел он и о том дне, когда, вдоволь обеспечив себя запасами, они выдвинули собственные требования, пригрозив привести в действие биозащиту — странное соединение техники и местных растений, способных к телепатической связи. «Все-таки годы, проведенные в роли испытателя, не прошли зря», — подумал ОН, вдыхая разряженный воздух. Конечно, продолжительность жизни на поверхности оставалась еще не так велика, как под куполами, но теперь люди могли обходиться без кислородных установок и сопутствующих им систем. Была решена и проблема с перепадами температуры. И ОН смог дожить до этого. Смог, потому что однажды взял на себя смелость разрушить чужую жизнь.

ОН знал, что на Земле переселенцев не особенно любили, но это было не важно. Они заблаговременно запаслись всем необходимым и могли позволить себе достаточно длительную изоляцию. ОН вздохнул, вспоминая их первый год независимости. Многие из его товарищей были не согласны с ним, но ОН и не собирался раскрывать все свои планы. Его людям был необходим толчок, чтобы окончательно решиться на окончательный разрыв с правительством Земли.

«Мы сами будем создавать свои законы,» — сказал ОН им. Но готовых рискнуть все же было меньше. И тогда ОН разрушил купол. Маленький, новый, недавно построенный. Рассчитанный в перспективе на четыреста тысяч жителей, вмешавший пока чуть более трех тысяч шестисот. Конечно, все было сделано красиво. «Трагический несчастный случай», «Брак, саботированный на Земле на этапе проектировки» — передавали по новостям.

Возник необходимый импульс, и они смогли перетащить нужных им людей на свою сторону, отобрать перспективных кандидатов для экспериментов по адаптации к жизни на поверхности. Конечно, не все шло гладко, пришлось создать свою полицию и свой Совет. Пришлось немало потрудиться.

ОН с теплотой вспомнил, как помогла ему в это время ОНА и ее отец — один из первых перебравшихся на поверхность обывателей, рискнувший всем, несмотря на возраст, старый практичный малый, помешанный на звездах.

Многие за его спиной говорили, что он сделал неплохую карьеру во власти, но ему было все равно. Кто не тосковал по звездам при безоблачном небе, тот не мог понять его.

Вчера к НЕМУ пришел молодой человек с проектом космической станции. Ее создание позволило бы существенно сократить расходы на обеспечение космических перевозок, и ОН уже предвидел возражения внешних торговцев, давно взявших эту часть жизни под свою монополию. Когда-то ОН, как и многие другие, не смог пробиться в их ряды: родился не там и не тогда. Но они могли распоряжаться небом раньше, когда люди были скованны куполами. Теперь, здесь, на поверхности, были другие хозяева и другие законы.

Правда, и ОН уже не входил в число решавших судьбы их маленького мира, но сохранил некоторое влияние. Возможно, его детям удастся взглянуть на небо с другой стороны, просто так, не ради политики или власти, не ради торговли и дешевого счастья в пару миллионов карлитов, а просто так — потому, что там скрывались новые просторы и пути, по которым еще никто не ходил.

ОН запрокинул голову и посмотрел ввысь.

Звезды, сегодня они были видны и горели ярко-ярко, а он стоял и тосковал, вспоминая те ночи, когда небо было закрыто темной мглой, тосковал не по ушедшей юности и ее бесшабашному риску, не по пройденным дорогам, не по синей пустоте куполов, знакомых с детства; ОН тосковал по тому острому чувству, которое испытываешь, когда долго не видел света звезд и вдруг…снова обрел зрение.

Иным даны

Крылья орлов,

другим —

ангелов.

Их можно

отстреливать

Круглый год.

Что ж

на них не распространяется

период запрета охоты

на уток.

Станислав Ежи Лец

Все мы — братья…

Ты и я задумали застроить наш мир…

Но когда труд был закончен,

Я вошел, захлопнул двери

И оставил тебя за порогом

Агиналдо Фонсека

(Острова Зеленого мыса)

… Жизнь невозможно в руках уместить

Не прикроет она наготы

Эдуард Моник Из кн. «Причуды моря»

Море! Что такое море? Что в нем хорошего? Вода и вода. Море, верно, широкое, да только жизнь на корабле тесная. Одно дело жить на берегу и смотреть на море и совсем другое — жить на море и смотреть на берег. Эх, море, море, когда ты высохнешь.

Из сб. «Потерянные авторы»

Шаг первый

1

Он открыл дверь ногой: его логовище — его право, пусть жена и сын и обустраивали здесь все без него, тайком, тщательно хороня следы. Они не хотели, чтобы он нашел их. ОНА не хотела.

Краур улыбнулся одной половиной лица, другую сводила злая судорога. С этим он разберется позже. А сейчас он поест, выпьет стаканчик га, вытянется на диване.

Два года и семь месяцев в Рабочей Пустоши не прибавили терпения его характеру.

— Привет, сын. Не ждал? Иди сюда, — он поманил Джиа пальцем. — Не заставляй меня повторять дважды. Где мать?

Крауру не понравилось, как резко сын отпрянул назад, весь подобрался.

— Хочешь поднять на меня руку? — вкрадчивым голосом промурлыкал он Джиа.

— Нет, — покрывшись испариной, ответил сын. — Я не тот, кто может справиться с тобой.

— Рад, что ты это понимаешь.

2

И все же без урока не обошлось. За время его отсутствия мальчишка напрочь забыл о хорошем воспитании и не желал уважать старших.

— Приведи домой свою мать, — приказал он Джиа, но сын словно примерз к полу.

— Отец…

— Разве мои желания не должны исполняться молча?.. Ты останешься жив только потому, что ты мой сын. Мне не обязательно убивать тебя.

Шаг за шагом они дошли до предела комнаты, и Джиа почувствовал, как уперся спиной в стенку. Обессиленный, он опустил руки и позволил Крауру обхватить ладонями его голову, холодными пальцами сжать виски, заставить смотреть прямо в глаза.

— Не надо. Пожалуйста! — отчаянно прошептал он.

Накопленный гнев гноем прорвался в его мозг, и Джиа взвыл от боли, вырвался из рук отца и, рухнув на пол, скуля, отполз к окну, прижался горячей спиной к холодной побелке, готовясь к отчаянному прыжку.

— Хочешь прервать наш разговор? — уловил намерение сына Краур.

— Нет, ты в своем праве, — взяв себя в руки, произнес Джиа, хотя его буквально трясло от страха.

— Пожалуйста, не надо… Прости… Прости, что не встретил тебя подобающим образом, — размазывая сопли по лицу, словно в другой реальности, как заведенный, через минуту молил и повторял он на все лады, стараясь выиграть время.

Отец удовлетворенно кивнул — и согласился выполнить просьбу.

Джиа выдохнул, получив мысленный ответ: «Можешь дышать».

— Я думаю, мы поняли друг друга. Встань ровно.

Краур терпеливо дождался, когда весь в поту, с дрожащими коленями сын с четвертой попытки поднялся на ноги. Земля не держала его, и, чтобы обрести равновесие, Джиа пришлось ухватиться рукой за подоконник.

— Мне повторить урок еще раз? — едва сдерживая свои силы, проговорил Краур.

Казалось, клинок льда воткнулся под дых Джиа.

— Нет, — с силой выдохнул он, спасаясь привычным приемом от боли, и отпустил руку: стоять следовало правильно. — Все будет так, как ты хочешь, отец.

— И все же ты не отдаешь мне ее?

Краур нехорошо прищурился.

— С кем гуляет твоя мать?

— Ни с кем.

Краур сильно, с размахом ударил сына, снова повалив того на пол.

— Правильно, так и отвечай. Мать надо защищать.

— Это правда.

Поднявшись, Джиа упрямо выдержал взгляд отца.

— Она работает в магазине. Или ты думаешь, что все это время, пока тебя не было, мы питались воздухом?

— Дерзишь, — широко улыбнулся Краур, и погрозил сыну пальцем. — Хорошо. Умойся. А я пока осмотрюсь. В моем доме…

Резко, стремительно он обошел их маленькую квартирку, осмотрел коридор, выходящий на задний двор, быстро сориентировавшись, прошел на кухню, сел за стол в ожидании горячего га.

— Она на работе. Вернется к семи часам, — стараясь унять дрожь в голосе, упрямо повторил Джиа.

Крауру не было нужды поворачивать голову, чтобы узнать, что сын открыл холодильник, поставил на стол его именной стакан.

— Хорошо. Сходи, предупреди ее, пусть вернется пораньше, я голоден. Сегодня я отдохну, а завтра устроим праздничный ужин.

Сделав большой глоток из любимой кружки, Краур с приятной ленцой откинулся на кресле, пристально посмотрел на сына, стоявшего посреди кухни, бледного, с бумажным пакетом га в руках.

— Подними глаза, — тихо приказал он.

Джиа приподнял голову. Их взгляды встретились.

— Надеюсь, тебе не надо напоминать, как ведут себя хорошие мальчики?

«Хорошие мальчики не прячутся от родного отца, — мысленно ответил Джиа. — Даже если он марсианин. И не…». Усилием воли он остановил бьющуюся в висок мысль.

— Нет, папа, — четко проговорил он вслух, стараясь скрыть прорывавшуюся в голосе горечь.

— Тогда почему ты еще здесь? И позаботься о замке, Джиа. Мы не можем спать с выбитой дверью.

Шаг второй

3

«Я однажды проснулся живой», — застряла дурацкая песенка на губах у Кардона.

— Это интересно, — равнодушно заметил Остену доктор. — Нам приходится пока держать его на успокоительных. Эта фраза — первое, что он произнес с тех пор, как попал сюда. Думаю, он приходит в себя…

4

Бежать было бессмысленно. Документы, деньги — все оставалось в доме. Хорошо хоть, что они буквально на днях переехали в эту квартиру, и Остен еще не бывал у них, а, значит, в доме не было его запаха. Спрятаться? Укрыться у знакомых?

У них не было поблизости знакомых. Это и было целью их переезда. Да и с нюхом отца… Все равно, что дразнить бешеную собаку.

Вот если бы он почувствовал его появление раньше, хотя бы за полквартала…

Задумавшись, Джиа с разбегу налетел на камень, споткнулся, судорожно взмахнул руками — и все же не удержался, упал на колени, вдобавок проехав пару сантиметров ладонями по грязной дороге.

«Поделом».

Он выругался, чтобы не заплакать. Только истерики ему сейчас не хватало.

«Праздничный ужин, как же».

Он ясно прочитал в глазах отца картину этого ужина.

«Мне надо найти выход из всей этой ситуации».

«Ситуации?.. Ты так это называешь?..».

Джиа тряхнул головой, пытаясь сосредоточиться.

«Хороший выход из…, в котором оказался. Так устраивает?».

Оставшуюся часть дороги до магазина, где работала Марри, он прошел медленно, пытаясь свыкнуться с наклюнувшимся у него решением.

«Ты породил эту проблему, ты и должен ее решить».

Шаг третий

5

— Дорогая, — ласково прижал Краур жену к себе, поцеловал ее смешные, торчащие во все стороны волосы. — Я так рад, что снова с вами.

— Мы тоже.

Марри горячо прильнула к мужу, поджав ноги, уютно устроилась под его рукой. Кто бы мог подумать, чувствуя флюиды, исходящие от ее тела, что еще полчаса назад она честно и твердо говорила сыну:

— Спокойно. Мы ожидали этого. Надеялись на лучшее, но ожидали. Во-первых, надо выяснить, законно ли он покинул Рабочую Пустошь и предупредить Остена. Если законно… — она сделала паузу, — Джиа, я люблю твоего отца, но я не согласна с тем, что он делает, и не собираюсь становиться при жизни вдовой, поэтому я и встречалась с Остеном.

— Да, мама, — рассеянно ответил Джиа, думая о своем.

— Но если отец на законных основаниях вернулся к нам, я тоже вернусь к нему, и мы забудем обо всем, что было в его отсутствие. Я прошу тебя, Джиа. Ты меня понял?

К счастью для матери, Сарра была слишком маленькой, чтобы интересоваться ее мнением, тем более о чем-то просить.

— У нас сегодня будет семейный ужин. Будь хорошим мальчиком.

6

— Приготовь нам завтра что-нибудь особенное, — попросил Краур, нежно перебирая волосы Марри.

— Скажи мне честно, ты надолго к нам? — тревожно спросила она мужа. — Сарра так плакала, когда тебя забирали.

Она повернулась к Крауру, подтолкнула одеяло под бок и стала разглаживать хрупкими пальчиками морщинки на его лбу.

— Я не хочу больше терять тебя. Зачем нам эти деньги? Мы можем жить счастливо и без них.

— Я пошел на сделку, выдал им крупную рыбу, и они отпустили меня, — ответил Краур на незаданный Марри вопрос.

— Хорошо, — выдохнула она. — Ты же знаешь, я не осталась бы с тобой, если бы ты… не ушел с Пустоши. Я не смогла бы ждать пятнадцать лет.

— Поэтому я здесь, малышка. Я счастлив, что ты дождалась меня, и наши дети…

— Джиа очень скучал по тебе. И Сарра, конечно, тоже, но она маленькая, еще не все помнит. Я показывала ей твои фотографии, чтобы она не забыла отца.

Слова Марри ядовитой лавой вливались в душу Краура, сметая проснувшуюся было жалость.

Шаг четвертый

7

Джиа не спал всю ночь, вздрагивая от каждого шороха. Он боялся, что отец не выдержит и убьет маму без всякого «праздничного приготовления». Его намерения были ясны, как день. Но Краур следовал красивому плану, родившемуся во время его пребывания в Пустоши:

1. Устроить семейный ужин.

2. Провести сладкую ночь.

3. Виновные должны быть наказаны.

Джиа знал: отец решил, что это мать выдала его, и поэтому был так ласков сегодня с нею. Мать, в свою очередь, боялась, что отец узнает об Остене и тоже вела себя чересчур нежно, поддерживая подозрения мужа, и оба они были слишком горды, чтобы залезть друг другу в головы и проверить свои подозрения, а он, Джиа, тоже ничего не сказал матери. Она до сих пор думала, что его выпустили потому, что отец взял вину на себя, а Джиа почти не сомневался, что Сарра — не его полнокровная сестра, и, если отец узнает об этом… Как все было запутано!..

Но ведь он был умным, ему все говорили, что он умный, а значит, он должен… он может найти выход.

«Из любого положения есть выход, и это не обязательно дверь. Раз ты как-то вляпался сюда, значит проблема существует в пространстве. А в пространстве обычно есть окно, а еще бывает подвал и…»

«Вот мы там и окажемся. Молись только, чтобы не вместе с мамой и Саррой».

В отчаянии Джиа то вскакивал с постели, то падал ничком, зарываясь с головой под одеяло, чтобы не слышать, если…

Со всеми своими способностями он не набирал и пятой мощи отца.

«На худой конец мама может родить ему другого сына,» — к пяти утра, в полусне, в полубреду решил он — и отпустил ситуацию: пусть все идет своим чередом.

«Маленькие люди не выбирают время и способ смерти».

«А большие?»

«Большие и богатые покупают перерождение».

Напряжение, накопившееся за последние сутки, достигло своих пределов, и Джиа рассмеялся, вспомнив последний тест по основам безопасности жизнедеятельности:

«В капсуле, рассчитанной на трех человек, сломалась система жизнеобеспечения. Аварийная камера может вместить только одного. Кого следует спасать: пилота, ребенка или женщину?».

Правильным ответом было: «себя».

Шаг пятый

8

Их взяли внезапно, почти у самого склада. Никто из дозорных не почувствовал приближение опасности: должно быть, патруль использовал защитные экраны, — и все же им удалось увести погоню от основного товара.

— У меня для тебя две новости, малыш, — устало покашливая, обратился к Джиа следователь. — Хорошая — для тебя — мы не нашли вашего груза. Только одну сумку, с который ты, как приманка, бегал от нас, пока твой папаша отчаливал в неизвестность. Плохая: мне пришли результаты твоей экспертизы, у тебя пси-фактор зашкаливает за 160, а это значит, что я имею право судить тебя как марсианина. От 8 до 15 лет в Рабочей Пустоши, учитывая явный умысел и сопротивление при задержании. Как тебе такая картинка? Как говорится, кому много дано, с того многое и спросится.

Джиа грустно усмехнулся — про себя: его следователь был философом.

— Ты уверен, что тебе это надо, сынок? Полукровкам вроде тебя бывает сложно привыкнуть к Пустоши. Не дай бог, — доблестный представитель правопорядка деланно изобразил ужас, — Ты попадешь в бригаду с одними химерами. Поразительно, до чего эти чудаки не переносят браков между людьми и мутантами. Их тошнит… Хуже людей… Не упрямься, малыш: я могу устроить тебе жизнь в обе стороны.

Джиа и не сомневался, но, как учил его отец, разыгрывал из себя простака.

— Люди живут везде, — равнодушно пожал он плечами. — Не думаю, что увижу там что-то такое, чего не видел.

Это была его первая серьезная встреча с законом, и он невольно подстроился под агрессивно-ироничный тон следователя. Не хватило опыта промолчать.

— Люди? Хамишь, малыш? Мне следует тебя испугать?

— Не надо, — на этот раз искренне ответил Джиа, почувствовав давление на барьер, установленный самим отцом. — Я испуган, честно. Пытаюсь не подавать вида… Дело-то дрянь… От 8 до 15… Это целая жизнь.

— Юморист? Так мы сговорились? Или пойдем долгим путем? — проницательно заметил следователь.

— Мне спешить некуда, — тяжело вздохнул Джиа, всем своим видом сетуя на внешние, но непреодолимые для него обстоятельства. — В изоляторе день идет за полтора. И работать не надо, и кормят лучше.

— Значит, не любишь работать? Тогда поиграем. Прими к сведению, малыш: умные люди не тонут в собственном дерьме.

— А суды не принимают доказательств, полученных в результате пси-атак. Только улики.

Джиа взял паузу, почувствовав реальную угрозу. Он не хотел накалять обстановку.

— Тебе нужны улики?.. Что по мне, в мире найдется мало принципов, за которые стоило бы отдавать свою молодую жизнь. Оглянись на реальность: ты не такой, как все. Для большей части живущих на этой планете ты — хуже собаки. Твое существование — вне закона, а жизнь — всего лишь проявление дешевого гуманизма наших руководителей, периодически после обильного ужина мучающихся угрызениями совести. И твой отец это знал, когда посылал тебя на склад. Будешь защищать эту дрянь? Тогда я побуду твоим ментальным тренером. Знаешь, в состоянии стресса людям — и не только — приходят в голову дельные мысли.

Джиа понял, что попал в серьезную переделку: его следователь был приличным эмпатом — питался эмоциями — и, похоже, дома его никто не ждал. Это было плохо, очень плохо.

— Тебе повезло, парень. Тебе попался человек, любящий свою работу. Я научу тебя уважать систему и жить в системе, даже если она тебе не нравится, или похороню тебя в ней.

— Хотите сломать меня, как она вас? — не удержавшись, огрызнулся Джиа.

Зря.

«Ничто не обходится нам так дешево и не стоит так дорого, как вежливость».

— Ах ты, мразь…

Пальцы следователя заскользили к кнопке экстренного вызова охраны, но замерли, перехваченные взглядом юного подопечного. Стервятник зажмурил глаза, купаясь в эмоциях.

«Не подавись, — мстительно подумал Джиа. — Точно эмпат. И совершенно не заблокированный. Устраиваются же люди…».

— У тебя непростая семейка, парень, да и сам ты непрост, но пару раз я по-настоящему зацепил тебя, — подвел промежуточный итог их беседе следователь. — Скажем так: 3:2 временно в твою пользу. Скажи спасибо отцу: он поставил тебе отменную защиту. Но в следующий раз я постараюсь наверстать упущенное. Мне жаль, что мы начали с угроз и банальностей, так что попробую приготовить для тебя что-нибудь особенное.

Джиа вздрогнул, когда нос следователя внезапно оказался у самого его уха.

— Ты пахнешь обворожительно, если не разыгрываешь из себя испуганного, хныкающего зверька.

— Я не…

Его более опытный и, без сомнения, властный собеседник сделал резкое, едва уловимое движение рукой.

— Допросы с применением телепатии запрещены, но никто не мешает мне наслаждаться соусом. Запомни, малыш: я не люблю полуфабрикаты, только живые эмоции, поэтому и выбрал эту работу. Не разочаруй меня. Кто будет следить за законом, если он сам и есть закон?

Джиа нервно сглотнул и вытер рукавом разбитый нос.

— Скука и ложь в этих стенах наказуемы, сынок. Как и плохая игра. Увидимся через пару недель. Подумай над тем, как будешь развлекать меня, если не хочешь говорить правду. И я тоже пока поработаю, не возражаешь? Уверен: следующая встреча будет за мной.

«Дотерпеть бы до суда…»

Джиа много бы отдал, чтобы поменять этого следователя на ленивого простофилю.

Отец не мог, а мама — Джиа долго обижался на мать — так ни разу и не пришла к нему. Тупой, упрямый охранник три раза отводил его в пустую комнату для свиданий и через полчаса забирал обратно — так они изводили его, надеясь на горячность и молодость, но Джиа не был наивным мальчиком.

«Есть то, что они не смогут у меня отнять!»

Как он ошибался!..

Ему следовало ДУМАТЬ, больше думать и быть внимательным к тем, кого он любил.

Следователь переиграл его на его собственном поле.

В первую ночь после освобождения Джиа долго-долго плакал навзрыд, не стесняясь, — впрочем, кого было стесняться: мать с Саррой уехали навестить бабушку, и он остался один в пустом и холодном доме.

Он попытался воспринять это позитивно. Ему нужно было побыть одному, одуматься, прийти в себя, потому что завтра жизнь нанесет новый удар, а он должен будет ДЕРЖАТЬСЯ. Таковы правила игры: шаг влево, шаг вправо — и тебя ждет беда.

9

Они снова встретились.

— Надумал?

— Нет. Но приятно посмотреть на живое интеллигентное лицо.

— Спасибо за комплимент.

Следователь дождался, когда охрана покинет помещение и со стуком откинул обложку папки.

— Сегодня мы будем много писать, — с гордостью пояснил он. — В прошлый раз мы забыли составить протокол, но, может, оно и к лучшему. Что бы я написал?.. Что ты разделяешь преступные взгляды отца? Не знаю, как это выглядит в твоих глазах, но по мне, он продает смерть. Нелегальные биостимуляторы… Он очень плохой человек.

— Я не уверен, что он не прав.

— Понятно, — согласно кивнул следователь. — А без этого…. Старая история: Бог умер, но 30 серебряников… Допускаю, что иногда хорошие вещи совершаются плохими людьми и что для пользы общества порой полезно нарушать законы, но ты в самом деле думаешь, что это относится к твоему отцу?..

По накалу страстей Джиа понял: им нужны были не только его показания; им нужен был адрес, где они могли застать отца и желательно сидящим на кипе запрещенного Конвентом товара.

— Ты в самом деле думаешь, что твой отец делает что-то полезное для общества? — повторил свой вопрос следователь.

— Не знаю. Но его люди пристроены, и их семьи. И он никого не заставляет ничего покупать: спрос есть всегда. Не уверен, что вы можете предложить что-то лучшее.

— Ты так смотришь на вещи?

Джиа задумчиво поглядел на грязное пятно, расплывшееся почти во всю стену. Три недели назад его не было.

«Что мы будем делать?»

Вспомнил он другой диалог, из далеких времен, когда отец только начинал свой бизнес и сам лично курировал маршруты поставок; однажды он взял Джиа с собой, чтобы тот помог: у сына была бо́льшая длина мыслей.

«Поедем запасным путем».

«А они?»

«Даже вековое дерево не устоит, если не будет периодически сбрасывать старые листья».

Джиа удивленно взглянул на отца, но промолчал.

«Не волнуйся, сынок, — усмехнулся Краур. — Я знаю: когда-нибудь скинут и меня. Во что я верю? В то, что делаю своими руками. Созидаю я или разрушаю, учу тебя или стараюсь научиться чему-то сам — для вечности нет дела, но для себя важно стремиться быть лучшим. Стремиться быть лучшим в том, что ты делаешь, и получать от работы удовольствие, пока живешь. Каждый раз, когда дышишь…»

Джиа мотнул головой, прогоняя наваждение. Его отец был вовсе не так плох, как считал следователь, просто жил на своей волне, с которой не всем было по пути. И в отличие от большинства взрослых Краур не боялся быть откровенным, говорить о серьезных вещах.

«Я нашел свое место в мире. И ты, пока не найдешь своего, можешь быть просто рядом».

И как после всего этого он мог предать отца?!.

— Значит, в этой части — тупик, — огорченно заключил следователь. — Придётся перейти к чему-то более сногсшибательному. Не обижайся, малыш: я из всех сил пытался отнестись к тебе трепетно и нежно, ведь мы с тобой почти одной крови, но ты не предоставил мне ни тени шанса.

— Делайте, что хотите, — безразлично ответил Джиа. — Если снимите с меня ошейник, я могу показать вам уморительный фильм, прямо в вашей голове, и оставлю за вами авторские права.

Следователь задумчиво постучал ручкой по столу.

— Забавная штука эта телепатия, — наконец, после продолжительной паузы, произнес он. — Интересно, что твой отец сделает, когда узнает, что Сарра не его дочь?

— Отец никогда не прикасался к мыслям матери, — привычно пояснил Джиа — и вздрогнул.

— Что же ты затих, сынок? Ты же такой сообразительный. Умный, независимый, тебе ничего не страшно. «Оставьте все ваши уловки» — ты так выразился? Я вот думаю, не прогуляться ли мне возле вашего дома. Разумеется, после суда, когда дело будет официально закрыто, и твой отец вернется в родную постельку.

Глаза, уши, рот, щеки, живот, прокуренные пальцы — казалось, у следователя не осталось ни частицы тела, которая бы не хохотала над Джиа.

— А ведь я обыграл тебя, парень. Ты — у моих ног.

И все же он не был злым: вышел, дав возможность Джиа наедине с собой составить нужные показания, хотя мог еще немало полакомиться.

— Спасибо.

«Когда-нибудь еще ты скажешь мне спасибо…»

Дверь закрылась за его спиной, и Джиа до крови прокусил руку.

«Мама!»

«Семья — самое дорогое, что у нас есть. Береги ее», — говорила она ему.

Время — вот, что было по-настоящему дорого. И время работало против него. Тик-так, тик-так…

Джиа было больно, но он не хотел плакать.

«Что ты наделала, мама?!. Что наделала…»

Шаг шестой

10

Краур больше не мог доверять сыну. Горькие, но заслуженные слова Джиа принял с молчаливым смирением.

«Можешь уйти в любой момент,

но, если останешься,

живешь по моим правилам».

Безумие. Если бы он хотя бы догадывался, что задумала его мать и насколько она осознавала последствия…

Джиа мучил себя, но из дома не уходил. Отец с ним не разговаривал, мать снова была беременна и вязала носочки — и он не решился ее тревожить.

Пятнадцать лет Рабочей пустоши — таков был приговор — а потом, через два года, семь месяцев и восемь дней отец вернулся, и никто не предупредил Джиа об этом.

Стоило ли верить хоть кому-нибудь в этом мире?..

«Ты забыл, как работает система? Они получают то, что хотят — и едут по твоим костям дальше».

Так учил его отец, рассказывал о негласных правилах, по которым устраиваются люди, — а Джиа — он предал его. Предал самого дорогого для себя человека. Чтобы защитить Предателя.

Краур сильно злился на сына, и Джиа это отлично чувствовал: он буквально увядал под палящим гневом. Не давать ни жить, ни умереть: уничтожать молчанием и дистанцией в мире, где у Джиа не было других друзей, можно было не хуже, чем доброй удавкой за шею.

— Отец, прости, — следовало сказать Джиа в тот злополучный вечер и объяснить все на чистоту. Но он не смог. Он чувствовал себя виноватым, поэтому не защищался от гнева отца. Но и сказать правду он ему не смог, потому что не придумал ничего лучше, чем умолчание, потому что был дураком…

А был ли?..

Джиа не был уверен ни в чем. Отец был ревнив и мстителен. И виновные всегда должны быть наказаны, если это свои люди. Чужим Краур с равнодушной легкостью прощал многие пороки.

«Так не может продолжаться вечно: или я, или он».

«Я должен придумать финал до того, как мы пересечем финишную ленту».

Джиа бессмысленно изматывал себя различными вариациями на тему…

«По крайней мере, у отца с матерью все хорошо. И отец по-прежнему любит Сарру».

«Если останешься в доме, живи по моим правилам».

Джиа и не подозревал: какое это тяжелое наказание — изгнание, особенно когда физически тебя никуда не выгоняли. Напротив, он мог уйти сам, в любой момент. Но как жить, если ты никому не нужен; если люди, которые знают тебя лучше всех, которые понимают тебя, в которых течет такая же, как у тебя кровь, — не просто далеко — они отвернулись от тебя, и ты не можешь ни рассчитывать на них, ни помочь им.

— Только не говори матери, — стоя на коленях, умолял он отца. — Она не простит.

Но Краур был непреклонен.

— Встань. Я не люблю юродствующих.

«Джиа, ты?!.»

Забавно. Они с матерью не разговаривали на ментальном уровне друг с другом с тех пор, как Джиа исполнилось три года.

«Как ты мог…»

«Ты первая начала. Сарра… Остен…»

Они не договорили. Их затянувшееся молчание могло показаться подозрительным Крауру, а рисковать они не могли.

«Не искушай зверя в берлоге его…»

В этом безумном обмене обвинениями не хватало только отца — и получилась бы маленькая атомная бомба.

«Обезьяна с динамитом танцует вокруг рождественского костра», — Джиа не предполагал, что когда-нибудь унизиться до такой роли, но обстоятельства понукали — и ему пришлось забыть о гордости.

«Только бы не сорваться…», — как заклинание, повторял он по ночам, а ночи становились все длиннее и глуше.

«Сама судьба привела меня сегодня домой пораньше».

Джиа очнулся, лишь когда увидел кровь на шеи и груди матери.

11

Отец окончательно взбеленился, когда почувствовал запах чужого мужчины в доме.

Человека?!.

Остен…оказался тупым и упрямым идиотом и притащился к матери, чтобы выяснить, чьего ребенка Она носит под сердцем. Самоубийца!..

С таким же успехом он мог лечь под сопла ракетного двигателя.

«И пусть ни один из вас не читает мысли другого, дабы не распались узы на радость и на горе, от сего мгновения и до конца жизни перед лицом свидетелей, связывающие этого мужчину и эту женщину…»

Неправда, что не было способа освятить узы запретного брака: люди веками обходили запреты. Судя по фотографиям, свадебная церемония Крауров была очень красивой.

«Да будет сказано все, что должно быть узнано…»

«Это мой ребенок или… Мой?!.»

Они с матерью не успели вытолкнуть Остена из дома: отец пришел почти на два часа раньше…

На суде Джиа признал свою вину. Его мать пришла к нему лишь однажды, на второй день ареста.

12

— Сарра — результат насилия?!.

Джиа был уничтожен.

— Ты же знаешь, как некоторые люди относятся к таким, как мы, как я. Я была неосторожна и …

— Почему же ты не рассказала?!.

— Не хотела, чтобы отец искал их.

— Их?!. Мама!.. Он бы убил…

— Я знаю. Как и то, что он никогда бы не смирился с этим. Я не могла потерять его.

— А сейчас? От кого ты беременна сейчас?

— Я не знаю, Джиа.

— Мама!.. Я думал… прости, прости меня, пожалуйста, если можешь.

Он обнял ее колени, но мать отстранилась от него.

— Джиа, я пока не могу.

Он понял. Встал, отвернулся к окну, собираясь с силами.

— Интересно, как узнал следователь? — вот и все, что пришло ему в голову спросить у нее.

— Я не писала заявления, но потом ко мне приходили: прохожие на улице слышала крики и вызвали патруль; это должно было попасть в отчеты. А потом всплыла фамилия…

Она объясняла так буднично, так спокойно, как маленькому. В тот день она была для Джиа и следователем, и прокурором, и палачом…

13

«Учитывая обстоятельства дела, а также личность покойного…»

Адвокату, нанятому Остеном, удалось добиться смягчения приговора.

«На момент первого задержания у моего подзащитного в анамнезе было зафиксировано: перелом руки, два сломанных ребра…»

«Объективные факты вопиют нам об обстановке в этом доме…»

«Фактически, несмотря на потенциальные способности моего подзащитного, это была ссора между ребенком и взрослым намного сильнее его…»

«Что вы делаете, когда смертельно боитесь?..»

«Прошу приобщить к делу показания следователя N…, свидетельствующие, цитирую: «наличие болезненной привязанности обвиняемого к своему отцу, мешавшей ему осознавать общественно опасный и даже преступный характер своих действий». Я подчеркиваю: болезненной…»

«И вот, когда такой человек возвращается в дом, что делать людям, только вступившим на правильный путь, растерянным, сбитым с толку, когда есть реальная угроза…»

Джиа отрешенно наблюдал за тем, как идет судебный процесс. Он жалел, что так и не узнал, за что мать злилась на него больше: за предательство и, в конечном итоге, убийство отца или за то, что ДРУГИЕ — те, которые и без того всю жизнь судили ее — увидели то, что не дОлжно, подкрепив свое право судить…

«Пять лет высылки — и катитесь жить в любой другой купол, — сказали ему Они — несостоявшиеся проповедники, святые, блюстители столпов общества. — И скажи спасибо, что так легко отделался».

«Мы с тобой не одной крови. Не желаю тебя больше знать. Тебе здесь не место, и никогда не будет», — сказала ему на прощание мать, — и выставила из дома.

После возвращения с принудительных работ Джиа некуда было идти, и, если бы не Остен… Бедняга чувствовал себя виноватым.

— Не переживайте, — пробовал успокоить егоДжиа. — У меня все будет хорошо. В случившемся нет вашей вины, иначе мать не была бы с вами. У нее обострённое чувство справедливости, — он грустно пожал плечами. — Это системная ошибка. Просто наша семья попала в водоворот, и не смогла из него выбраться. Передайте, пожалуйста, маме, что я сожалею. За все. Надеюсь, она забудет…

— Джиа, ты пойми, у нее сейчас сложный период. Смерть твоего отца, рождение Кардона, а ведь еще маленькая Сарра. У женщин в такие минуты одни пеленки на уме, и они бывают злы, как фурии; что поделаешь, гормоны.

Джиа дотронулся рукой до плеча Остена.

— Не надо, — и покачал головой. — Ты забываешь: я телепат. Я знаю, что она думает обо мне. Я побуду здесь, неподалеку, пару дней, а потом уеду. Надеюсь, у вас с матерью все сложится.

— Она сожгла твои вещи, — не мог прекратить извиняться Остен.

— Этого следовало ожидать.

Сидя на скамье подсудимых, он заставил себя выучить эту фразу; на большее он не имел права.

— Спасибо, что помог.

— Я позабочусь о твоей маме, Джиа, обещаю, я сдержу слово.

Учитывая обстоятельства, Джиа не постеснялся порыться у Остена в голове. Тем более что он был чужак, для него — чужак…

Шаг седьмой

14

— Повтори-ка, зачем ты свалился мне на голову через… дай подумать… почти 20 лет?

Джиа не был рад появлению Остена.

«Я просил не у тех. Любовь нельзя завоевать усилиями других. Прости, сестра, мне стоило сделать все самому,» — метался в бреду Кардон.

«Ты хочешь знать, что было?».

Кардону хотелось оказаться в аду, но в ад попали другие, а он оказался бессилен…

«Мать говорила: если потерял смысл жизни — стисни зубы и живи, ты молод, у тебя все впереди».

«А что было впереди у тебя, Сарра? И по какому праву я отнял у тебя будущее?»

«Ты был человеком…»

«Но вел себя как свинья…»

— Он твой брат. Нам приходится держать его на успокоительных. Он может начать ходить, если ты сумеешь с ним справиться.

— Я знаю, кто он, ну а я — кто для него?

— Я рассказал ему о тебе.

— Все? С чего бы это, Остен?

— Твоя мать умерла два года назад, и я….

— Приятная новость. И как вовремя… Ты решил сегодня побить все рекорды? — Джиа не на шутку завелся, когда представил, что мать хоронили без него.

— Я не знал, где ты и что с тобой. Мы не могли найти тебя.

— О, да, зато теперь, когда я тебе понадобился…

— Зачем ты так, Джиа?.. Я старый, немощный и беспомощный перед тобой человек; всегда им был, но ты защитил меня и свою мать. Не отворачивайся от брата, ему сейчас очень трудно.

— Это не я его бросаю.

— Дай мне еще одну минуту, — с дрожью в голосе попросил Остен. — Я любил твою мать… и заботился о ней, как и обещал, хотя это было нелегко. Но ее нет, и мне одиноко. Я думаю, ты понимаешь меня, Джиа. После стольких лет я заслужил капельку тепла. Это простая женщина, она тоже немолода, и она смертельно боится Кардона. Таких, как он … и ты.

— Так высели его к чертовой матери. В чем проблема?

— Он нестабилен. Без поручителя ему не дадут жить. Его пси-фактор…

— Догадываюсь, — досадливо махнул рукой Джиа.

— Я понимаю, как это выглядит, ты не думай, — оправдывался Остен. — Но после той аварии… В капсуле засорился двигатель. Джиа, твоя сестра Сарра погибла, она умирала мучительно, и все это время…. У Кардона есть некоторые проблемы со здоровьем, но врачи сказали: они пройдут со временем, если он разрешит себе выздороветь.

— Теперь ты похоронил мою сестру. Надеюсь, запас покойников иссяк?.. В чем дело, Остен? Я читаю твои мысли: Кардон не твой сын. Я знал это, но как узнал ты?

— Это было давно. Он заболел и понадобилось переливание крови. Каково черта, Джиа, — Остен возмущенно потряс перед лицом взрослого пасынка кулаками. — Я имел права знать! И я воспользовался своим правом, — и воспитал его как сына. Почему я должен перед тобой оправдываться?

Джиа холодно уставился на непрошеного гостя.

— Надеялся?.. И сделал экспертизу. Если кровь не имела значения, если он ни в чем не нуждался, зачем ты говоришь мне, что вырастил его как настоящего сына? Почему?!.

Он одернул себя, почувствовав, что повысил голос до крика.

— Это не имело значения, — беспомощно повторил Остен.

— Или имело, до определенного предела?.. Мог бы и промолчать. Нехорошо отбирать надежду у страждущих. Я надеялся, что у вас сложится настоящая семья… Но похоже, даже такие люди, как ты, не могут быть тактичными к таким, как мы. Надеюсь, ты не обижал Сарру.

— Джиа!..

— А ты… ты рассказал Кардону, что это я убил его отца, раз ты ему не отец?!. А теперь предлагаешь ему пожить вместе со мной?.. Не терпится отправить на кладбище остатки нашей семьи? Или лучше наверняка — признать недееспособным — и на утилизацию, вместе с потенциально опасным и неблагонадежным братом?!.

— Джиа, я бы никогда…

— Я гадаю, как выглядел тот разговор?!. Чаепитие в сумасшедшем доме было бы более прилично.

— Джиа!.. Я умираю…

10…9…8…7…

Джиа включил обратный отчет, сдерживая бушующую по крови ярость.

— Остановись!

Они оба разом без сил рухнули на стулья — кто на какой попал. Остен приподнялся, вытаскивая из-под себя смятый плед.

— Извини, я не ждал гостей, — придя в себя, растерянно проговорил Джиа.

— Я не стал вдаваться в подробности. Кардон знает только, что его отец умер.

— А пока была жива Марри?

— Он считал своим отцом меня.

— Как вам это удалось?

Остен ответил.

— Ладно… — помертвевшим голосом протянул через пару минут Джиа. — Сегодня ты почти убил меня… но раз ты умираешь… Я помогу Кардону, и мы квиты. Больше мы друг другу ничего не будем должны.

— У него каша в голове. И он не контролирует…

— Я понял, — резко прервал нежданного вестника Джиа. — Хочешь анекдот? Две сволочи — старая и не очень — как-то встретились друг с другом…

15

«Честные люди — самые опасные негодяи», — любил повторять отец, и, как всегда, оказался прав: Остену все же удалось разыграть свою карту.

— Но-но, ладно, сам-то себя в праведники не записывай, — одернул себя Джиа. — Братишка…

Понимая всю абсурдность положения, Джиа согласился на авантюру. Фразу «прости за то, что лишил тебя детства» он решил приберечь на крайний случай; мальца следовало огорошить, отвлечь от тяжелых мыслей. Злость в деле выздоровления подходила лучше, чем вина или зависть.

«Решил поиграть в Бога?.. Снова?.. Ты серьезно?..»

Пять лет высылки приучили Джиа разговаривать с самим собой. Одиночество в его случае было безопаснее любых контактов.

Шаг восьмой

16

— Ай-ай-ай, такой способный и неприкаянный молодой человек, — хитро прищурившись, заметил его новый инспектор. — Что ж, добро пожаловать на мой участок. По четвергам будешь отвозить мою дочь в казино.

— Но суд установил…

Толстяк резко бросил в Джиа скомканную салфетку — тот поймал на лету.

— И хорошая реакций. А суд?.. Судебные дела теряются, это легче, чем кажется. Если будешь держаться меня, не пропадешь, если нет — ты знаешь сам, как заканчивают парни вроде тебя: хозяин твоему телу всегда найдется. Будешь совсем плох — попадешь на разборку в лабораторию. Послужишь строительным материалом для потомков. Так сказать, вернешь проценты отца с прибытком.

Он гнусно рассмеялся.

Отец предупреждал Джиа, что надо держаться подальше от картелей.

«Будь сам по себе: это беспокойнее, но вернее».

«Эти сволочи ничем не лучше людей: тоже отлавливают и разводят новые мутации. Для них мы — товар».

«Свои продают своих — на этом строится большой бизнес».

«Если не уверен, не стоит входить в этот мир. Организуй свой. Если не будешь жадничать — тебя не сочтут за серьезного конкурента».

Джиа не хотел ни с кем воевать. Но мир вокруг него был немного сложнее, чем черное и белое, свободное и зависимое. И порой приходилось выбирать совсем дрянную сторону, — и защищать ее, потому что она — твоя.

Остен сказал: «У тебя долг перед братом», и отец был прав: эволюция, может быть, и шла вперед, но на ее вершине всегда стояли человекообразные скоты.

Кардон заслуживал права пару лет пожить в хорошем мире.

17

— Сдурел?!. Я же мог разбиться!..

— Ничего не заметил? — ехидно показал Джиа пальцем на землю: Кардон с испугу вскочил на ноги. — Я живу на пятом этаже, без лифта, и на моем полу не будет следов от твоей коляски. Врачи сказали: тебе полезно ходить. Не можешь ходить — ползай.

Кардон был напуган таким бесцеремонным обращением, но Джиа был сильнее его — во всех смыслах.

— Хочешь ответить — стань сильным и ударь, не можешь — мне все равно… что ты будешь думать… — сказал ему брат.

Своими повадками Джиа не походил ни на мать, ни на Остена; впрочем, Остен не был им отцом.

— Ты знаешь? Отлично.

— Тебя не учили стучаться перед тем, как заходить? — вспыхнув, послал Кардон мысленный «привет» брату.

Джиа зевнул и потряс каким-то сомнительным пойлом в грязном стакане.

— Не нравится? — Защищайся. Ты больше не дома. Учись следить за своими мыслями.

— И не записывай меня в порядочные люди, — добавил он легкий ментальный удар по несуществующей защите, окончательно добив Кардона.

Тот сидел в захламленной комнате, отведенной ему братом, тупо пялился на свои вещи и жалел себя: куда он мог пойти?..

Хотелось вернуться в детство, когда мама, подоткнув под него одеяло, шептала на ушко «Спокойной ночи» и сетовала, что он вечно ложиться спать с мокрыми волосами: «Так нельзя. Простудишься. Сколько можно говорить».

Джиа — Кардон понял это сразу — дважды повторять ничего не собирался. Если он был похож на их отца, понятно, почему мать ушла.

18

«Как вам удалось скрыть от него правду?» — спросил Джиа Остена.

«Мэрри давала ему таблетки и Сарре».

«Он обучен?»

«Твоя мать никому не доверяла».

Сидя через стену от брата, Джиа задумчиво откинулся на подушки. Худший вечер в его жизни после кровавой гостиной: мальчишка совсем не умел экранировать мысли; Сарра умирала почти шесть часов, задыхаясь, сгорая заживо. Не удивительно, что Остен бесился. С таким пси-фактором Кардон транслировал свои сны в его голову, как видеофон, а для восстановления нервов, идущих к ногам…

Для человека Остен продержался достаточно долго и поступил порядочно; зря он на него сорвался.

«Ах, мама, мама… — посетовал он себе. — Ты не хотела дважды наступать на одни и те же грабли?.. Хотела полностью контролировать ситуацию? — Согласен: в твоих сыновьях течет дурная кровь. Я сделаю так, как ты бы хотела. Никогда столько не врал и не унижался, как ради тебя, стоит ли бросать?..»

«Дело не в том, перед кем ты встаешь на колени, а в том, ради чего ты готов после этого встать,» — говорила ему Марри после очередной взбучки отца.

«Обидно?.. Ладно, допустим, это был мой выбор, — вычеркивая из памяти факты, внушал себе Джиа. — Были и другие возможности, но я ими не воспользовался. Забудь…»

Он провел ладонью по лицу, и обнаружил, что она стала мокрой.

«Но что же мне все-таки делать с тобой, брат?..»

Шаг девятый

19

— Вот и умница. С таким чудесным папой не надо враждовать.

Он сел на постели и посмотрел матери в глаза.

Тёмный силуэт отделял его комнату от светлого коридора. Он не мог врать ей.

— Прости, мам. Я немного отвык от отца. Надеюсь, все наладится.

— Непременно наладиться, если ты постараешься, — пожурила его Марри. — Ты умный мальчик, Джиа. Я люблю тебя. И не мой больше голову перед сном.

— Хорошо, мама. Я буду с утра.

Она ушла, неплотно прикрыв за собой дверь, оставив ему узкую полоску света сбоку и в самом низу — словно напоминание о данном обещании.

— Кто-нибудь приготовит мне завтрак? О, моя голова…

— Пить надо меньше, — за неделю Кардон попривык к выходкам брата.

— И не забудь пожалеть себя и плюнуть мне в кружку! — в ответ осипшим голосом прокричал тот. — Я единственный в этом доме, кто зарабатывает деньги. Ты мне не указ.

Кардон послал неприличный ответ в спину брата.

— Наконец-то. Ты мне начинаешь нравиться. Вылей эту гадость и принеси мне то, что я пью, — приказал Джиа брату, усевшись за стол.

— Я не буду обслуживать тебя. Я не нянька, а ты — не больной, — в голосе Кардона прозвучали стальные нотки.

— Шучу, — подмигнув и широко улыбнувшись, поднял руки вверх Джиа. — Делай, что хочешь. Мне все равно.

Он намеренно сбивал братишку с толку, не давал сосредоточиться, все время меняя тональность их разговоров, чтобы Кардону было не успеть возразить.

— Я нашел тебе работу. В ближайшее время ты не выспишься, — мимоходом заметил он брату, уходя.

— Какую? — насторожился тот.

У Кардона была еще та самооценочка.

«Ничего, ты у меня будешь и петь, и плясать; я собью с тебя спесь», — нежно подумал Джиа.

20

«Познакомишься с братом. Сойдетесь», — соблазнял Кардона на переезд Остен. — Вы же одной крови. Он тоже твоя семья».

«Как же».

Впрочем, за уроки актерского мастерства и экранирования мыслей Кардон брату был благодарен. Еще никто не учил его так эффективно и честно, ничего не скрывая.

«Официально ты человек, спасибо матери, — сказал ему на второе утро брат. — Оставайся как можно дольше на этой стороне. Это мой тебе совет. Серьезный».

Впервые с Кардоном кто-то говорил на подобные темы и давал ему выбор: мать никогда не рассказывала им с Саррой, что…

Если бы не случай…

Но Джиа не хотел привязывать брата к себе.

— Не привыкай к хорошему. Скоро мы разойдемся. В моем возрасте мне не к лицу жить с мальчишкой. Да и тебе надо налаживать семейную жизнь.

Оставаясь холостяком, Джиа придерживался крайне традиционных взглядов. Порой Кардона просто воротило от дремучести брата, но он еще недостаточно созрел для независимости (всего-то четверть человеческой жизни! Телепаты живут дольше — «Лови свой плюс, — заметил ему брат, когда Кардон хотел поделиться с ним своими тревогами, — И слышать не хочу») или, наоборот, таким глотком захлебнул свободы за один раз, что чуть было не подавился.

Сарра…

Но естественные желания постепенно просыпались в нем. Кардон чувствовал: смерть нехотя вынимает из него свои когти.

Шаг десятый

21

Остен не хотел приходить к Джиа, но по-другому не мог.

— Загоняешь себя, как лошадь? Классная идея, — много лет назад предостерег его друг. — Не связывайся с этой семьей. Ты хоть понимаешь, какие они?!.

— Нет, но она делает мою жизнь наполненной.

Когда они съехались, Остену было очень тяжело ужиться с Мэрри. Он старался быть обходительным — и не мог отделаться от мысли, что жена презирала его. Но он дал обещание…

Однажды один из педагогов, взбешенный упрямством Остена, в сердцах высказал ему:

— Ваше упорство граничит с тупостью. Сын таких родителей!.. На вашем месте я выбрал бы карьеру и жизненные планы попроще.

Отец Остена был заместителем директора центральной гимназии и педагогом от бога, как говорили коллеги. Родителям Остен о том разговоре ничего не сказал: он не был ябедой и привык сам разрешать свои проблемы.

— Как он умудряется появляться так… вовремя? — пенял он маленькому Кардону, когда тот с плачем врывался в их с Мэрри спальню.

Тогда зародились и первые его подозрения. Мэрри стала давать сыну таблетки, и ночные приходы прекратились.

— Он забудет. Дети забывают то, что умели раньше, — успокаивала его жена. — Если не акцентировать внимание и не тренировать…

Их совместные близнецы были обычными людьми. Они выросли, обзавелись семьями. Конечно, иногда на досуге Остен лениво мечтал о том, какие деньги он мог бы сделать на мальчике. Но в тот полдень, когда Джиа…

Наверное, нужно было какое-то такое, большое, потрясение, чтобы он увидел картинку целиком: Остену говорили — но он ничего не хотел понимать.

22

— Значит, твой отец тебя любит, поэтому выгнал из дома? Сбагрил с рук, когда ты стал неудобен. Остен всегда любил комфорт…

Побрызгав предварительно на рубашку спиртным, спрятанным в ванной, Джиа, как кот, нагло развалился на диване, небрежно скинув записи брата.

— Моя работа! — заверещал тот. — Осторожнее! Все перепутаешь!

— Слушай, без обид, но какого черта ты торчишь здесь со мной по вечерам? Я, конечно, успел к тебе привязаться, братец, и все такое, но если пару раз на неделе ты куда-нибудь слинял бы вечерком и не приходил бы подольше…

Кардон отвернулся: он не мог видеть грязную, самодовольную улыбку брата: она не шла ему; в сущности, если бы не отдельные выходки, Джиа был неплохим человеком.

— Спасибо за комплимент.

— Какой ты все-таки … мерзкий тип, — взвился Кардон, восстанавливая защиту.

— Ну-ну… Кстати, если вздумаешь взять очередной двадцатилетний перерыв в общении со мной, я возражать не буду! — крикнул Джиа вдогонку.

Лучше так, чем болезненная меланхолия, периодически находившая на Кардона.

«Все вокруг стали такими чувствительными», — недавно заявил он, разочаровавшись в людях. Который раз за последний месяц?..

Джиа порядком устал от этой семейки.

23

«Ты разрушил нашу семью…»

«Ты рад, что отец вернулся? Мне бы очень хотелось, чтобы вы поладили. Помирись с ним, Джиа».

Гордыня не дала ему признаться, как нужен был ему…

Краур так и не услышал от сына настоящего «прости», и сейчас видеть копию отца в своем доме — лицом, какими-то неуловимыми повадками Кардон был весь в него — для Джиа становилось невыносимым.

— Ничего, мама, мы справимся, — подбодрил он себя. — Не возражаешь, если я пошалю в его снах? Исключительно ради пользы дела.

Он погрозил себе пальцем. Пора избавить братишку от излишней стыдливости. Кардон, конечно, возненавидит его потом, если узнает… Так далеко доброе сердце Джиа себя не распространяло…

Шаг одиннадцатый

24

— Ты лучше меня знаешь его тип женщин, — обратился он за помощью к Остену. — Только не говори, что она должна быть похожа на Сарру.

— Нет, Кардон никогда не был особенно близок с сестрой, — покачал головой старик. — Как и с матерью.

Он сильно сдал в последнее время, но бодрился, собираясь с новой женой в свадебное путешествие.

— Оно тебя доконает, — озабоченно заметил Джиа.

— Умирать — так с музыкой.

Остен испортил ему жизнь, но много ли возьмешь с умирающего? У Джиа не было привычки добивать лежащих; он не умел упиваться властью, как отец, все честолюбие которого, по-видимому, досталось Кардону.

— Так как тебе идея? Найдем ему хорошую девушку-эмпатку. Расходы я беру на себя.

— Почему он не может остаться с тобой?

В делах телепатии Остен был сущим невеждой.

— Однажды он пробьет защиту, — терпеливо пояснил ему Джиа. — Как когда-то я с отцом. Для нас, — он сделал паузу, подбирая слов, — это неминуемая часть взросления, как размять мышцы перед стартом.

— Скорее уж крылья.

Остен приятно поразил его.

— Представляй, как хочешь. Но к тому времени у нас должен быть запасной вариант.

— Почему просто не сказать ему правду? — упрямо стоял на своем старик.

— Пошевели мозгами, — не выдержал линии вежливости Джиа. — Сарра транслировала ему свою жизнь шесть часов — и посмотри, что с ним стало. Он думает, что это кошмар. Ты хочешь вновь вызвать в его голове образ агонии? Скажем правду — и он будет копать, и вернется к тому, с чего мы начали. Единственный источник к его прошлому — это я, ты и Сарра, но сестра мертва, меня он не получит, а тебе — не доверяет.

— Он сможет прокручивать ее воспоминания, как пленку? — наконец догадался Остен.

«О, боги!..»

— Да, только воспоминания неживые, а пленка — засвечена и пахнет огнем и смертью. Тебе легко быть на ее пороге?

Остен болезненно поежился.

— И все же я не думаю, что будет правильно…

— Правильно было не давать ему таблетки, а учить его. Но вас с матерью все устраивало.

Раздался хлопок: Остен отвесил Джиа тяжелую оплеуху.

— Не смей так говорить о Мэрри.

Джиа потер щеку.

— Договорились. Но ты больше не будешь бить меня. В следующий раз я отвечу, — холодно предупредил он Остена.

Их взгляды встретились, и старик первым отвел глаза: по десятибалльной шкале его доля вины во всем случившимся была выше; как бы не были талантливы дети, у них нет опыта и прав распоряжаться жизнью взрослых…

— Вернемся к нашим делам, — скрестил руки на груди Джиа. — Не волнуйся: двуличие у меня в крови, но в реальности, помимо генов, нужно еще шевелить задницей.

Они расстались, так ни до чего не договорившись. Но Остен улетал и обещал некоторое время не вмешиваться и не встречаться с Кардоном.

25

— Что ты сказал? — опешил брат, когда Джиа предложил ему вместе проветриться.

— У меня будет девушка, она захватит кой-кого и для тебя.

Шаг двенадцатый

26

Когда-то давно он мечтал, чтобы мама снова появилась в его снах, но она ясно озвучила свое требование — и Джиа смирился: чем быстрее он забудет прежнюю жизнь, тем будет лучше. Не можешь развязать узел — разруби.

Остен попросил его поставить Кардона на ноги — и он поставил, с остальным пусть брат разбирается сам.

И все же он был таким … маленьким… и безответственным!..

— Что ты сделал?!. Ты тупой?!. Не знаешь, как достаются и тратятся деньги?!. Твой выигрыш придется вернуть. Если узнают…

Для полного счастья Джиа не хватало только разборок с картелем. Он итак в последнее время задолжал конторе, а взносы таким людям стоило платить исправно.

— И чтобы духу твоего больше не было у казино!

— Это было так просто…

Джиа повернулся и изо всех сил запустил стаканом над ухом брата.

— А так нравится?

Он добавил ударной волны.

— А так?

Кардон, не умея защищаться, лежал на полу, схватившись за голову.

— Ты — не обучен, и даже если будешь все время тренироваться, не сумеешь выжить в этом мире. Ты жил как человек. Ты прожил как человек свое детство и юность. Смирись с этим!.. Ты проиграешь, если задержишься на чужом поле.

Джиа не испытывал жалости к брату. Кардон размечтался — и позавидовал его способностям. Нарисовал себе легкую, красивую жизнь!

— Я хотел быть, как ты! — обиженно воскликнул брат, поднимаясь. — Почему я не могу?!. Мы с тобой одной крови!..

— У тебя не получится, — отрезал Джиа. — Ты не трехлетний ребенок. Хватит мечтать о том, что могло бы быть! Строй свою жизнь. Хватит жить на готовом, занимать, тратить чужое время, силы, достижения, мои деньги. Я не виноват, что мать и Остен избаловали тебя: видимо, слишком любили.

— Да что ты знаешь о моей жизни?!.

Джиа отпрянул, почувствовав боль брата.

— Ты знаешь, сколько раз я говорил себе: не сметь! Не сметь вспоминать, не сметь думать. Таблетки не помогали, хотя некоторые воспоминания мне удалось спрятать далеко, так далеко, что даже ты…

Джиа опустился на корточки, обхватив голову руками.

Малыш уже был в ее чреве, когда…

— Сарра была слабее меня, но ее мучили воспоминания, и в тот день мы летели к тебе, чтобы узнать правду.

Взяв себя в руки, Джиа вернул на место лицо, выпрямился.

— Да, я убил. Что дальше?..

— Я хочу знать всю правду.

Бледный, еще не пришедший в себя от удара, Кардон стоял перед ним весь нараспашку, открытый — как книга — и ждал того же от брата. Нет, не зря Джиа просчитывал подобные варианты: он не растерялся; ему было куда отступать.

— Ждешь от меня признаний? Ладно. Я убил отца, нашего отца — ты тогда еще был в утробе матери — на ее глазах и глазах Сарры и получил за это пять лет высылки, поэтому мать не хотела меня видеть. Мы соревновались с ним, как сейчас с тобой, в силе, и я ударил первым, смертельно. Доволен? Я нарисовал для тебя достаточно красивый мир, чтобы ты вытащил голову из песка и начал делать что-то сам? Честно. Я не хочу, чтобы мой брат стал телепатом и вором.

Джиа вышел из комнаты, из дома, где они снимали квартиру, прошел не менее трех кварталов, прежде чем позволил себе сменить картинку. Длина мысли у него была выше, чем у Кардона — тот действительно весь пошел в отца.

27

— Лора? Добро пожаловать домой. Меня зовут Кардон. Я буду охранять вас и ваших детей.

Джиа пролистал позиции брата по девушкам и выбрал нужную форму.

Если парень не хочет заниматься терапией в зале, пусть дергает лапками, пока спит. Так даже проще. А потом он забудется и сам вскочит с коляски. Врачи сказали Остену, что нервы восстановились, но надо подтянуть физику и рефлексы. Джиа не был спецом по медчасти, но на подобные внушения сил его хватало.

Впервые она увидела принца на коне уже по ту сторону Перехода, и это было удивительно. До этого она думала, что оборотни не могут ездить на лошадях. Во всяком случае все лошади ее дяди боялись Валерна, ее нового мужа, как огня, но тот конь, черный, статный, с широкой грудью, украшенный богатой попоной, как и полагается коню принца, стоял смирно, как вкопанный.

Парень обладал потрясающим воображением. Стоило лишь иногда заходить в его сны и подталкивать сюжетную линию. Джиа только не нравилось пристрастие брата к именам. Но он не стал давить. Сон должен был течь легко и естественно.

— Я и мои воины приветствуем вас, миледи, и рады служить чести и славе Нашего короля и Вашего мужа.

«Любишь древние баллады, братишка? — причмокнул Джиа. — Отлично. Ты у меня будешь и петь, и плясать, и скакать на коне. Специальный стульчик. Ослабим немного центр контроля движений во сне. Але-оп, — он прищёлкнул в воздухе пальцем. — Мама, твой средний малыш немного лунатик».

Он тихо, чтобы не разбудить брата, рассмеялся.

«В ближайшее время ты не выспишься, парень, — заметил он уже сам себе, разглядывая осунувшуюся физиономию в зеркале. — Ну, молоденькой девушки у тебя нет. А для Кардона твой внешний вид сойдет, я думаю».

Неспешно, с каким-то особенным внутренним благородством и чувством ритма, принц представил новую королеву своим воинам, дал ей и детям как следует рассмотреть себя и своих людей, опомниться после трудного перехода.

— Не беспокойтесь ни о чем, Миледи, — прошептал он под конец затянувшейся церемонии. — Вы и Ваши дети под надежной охраной.

— Спасибо. Вы можете называть меня Лорой, — ответила она на любезность. — Разумеется, когда нас никто не слышит.

— Трогай, — раздался снаружи грубый окрик переднего воина, сопровождавшего карету. — Принц велел поспешить.

Краур вскочил в седло и бросил взгляд в сторону леса.

— Никаких несчастных случаев, — предупредил он своего капитана. — Я дал слово привести ее в город целой и невредимой, и я собираюсь сдержать его. Ты понял?

Капитан понимающе кивнул.

— Ваш отец не поверит в несчастный случай.

— И не надо произносить вслух все, что ты думаешь.

Джиа не слишком следил за сюжетом снов брата. Он лишь позаботился о том, чтобы путешествие принца через лес было долгим, напряженным и утомительным. И чтобы в следующую ночь Кардону тоже было чем занять свое тело. А еще он очень аккуратно заменял опасное для них обоих имя на красивый титул. Если правильно работать с бессознательным, даже инстинкты поддаются на лесть…

— Миледи, Лора, с Вашего разрешения, в этой земле порядок держится на крови.

Следуя приказу отца, он водил Лору по городу, знакомил с местными обычаями, даже танцевал.

Джиа пришлось обратиться к специалисту, чтобы создать нужные варианты рисунков танца — от простых к сложным, с движениями с минимальным включением сознания. Он хотел сформировать пару-тройку рефлексов у брата.

Теперь, вспоминая об этом фокусе, Джиа радовался, что Кардон в момент своего первого успешного ментального удара был так сосредоточен на прошлом. Он пока не был готов раскрыть перед младшим братом все карты. Следовало подготовить поле для второй битвы.

«Не дай мне повода усомниться в тебе, сын…»

Шаг тринацатый

28

Картель, разумеется, назначил ему выкуп за Кардона, но у Джиа были скоплены кое-какие средства, что-то одолжили друзья, ему даже не пришлось беспокоить Остена.

— Тебе надо уехать, — безапелляционно заявил он присмиревшему брату.

— Ты не хотел бы узнать что-нибудь о матери… или сестре? Как мы жили? — накануне отъезда робко спросил его Кардон.

— Я двадцать лет прекрасно обходился без этих знаний.

Но парню хотелось выговориться.

— В доме всем заправляла мать.

— О-о-о, — нейтрально протянул Джиа. — Это она умела, насколько я помню, а помню, я, правда, плохо.

— Почему мы не общались? Ты мог бы тайком приезжать.

«И этот туда же…»

Джиа зажмурился и мысленно представил себе метлу. Топ-топ, прочь-прочь…. Выметай сор из головы. Самое ценное — в чемодан, под замок и подальше в угол. Пусть полежит там.

И никаких крепостей, никаких замков. Если отец почувствует, что он что-то скрывает, возводит стену, весь сегодняшний день будет прожит напрасно. Поэтому никаких стен, башен, контрольно-пропускных пунктов. Если хочет, пусть придет и смотрит. Открытость — вот лучшая его защита. Никому в голову не придет стучать в ворота, которых нет. Нет даже калитки для ворот. Ровное поле. Луг. Лес вдалеке.

Джиа почувствовал, что засыпает, радовался, что сон пришел так легко. Сквозь накатывающуюся дрему он слышал, как шептались между собой родители.

— Будь с ним терпимее, — умоляла мужа Марри. — Он очень помог мне, пока мы были одни. Возможно, приобрел пару дурных привычек. Курение…. Но я уверена, что это несерьезно. Просто такой возраст, и я не могла уделять ему достаточно внимания.

— Поговорим об этом завтра, — буркнул в ответ Краур. Он еще не решил, стоит ли говорить жене…

…

«Джиа, ты… Как ты мог?!.»

…

«Остен. Ты разрушил нашу семью…»

Он открыл глаза и зло уставился на брата.

— Я хотел поскорее забыть все, разве непонятно? Я был подростком, и я любил отца. Временами он был деспотом, под началом которого жить было трудно, но и без него мне тоже трудно было жить… Я был плоть от его плоти, и он понимал меня, как не могла понять мать. Она была всего лишь человек.

Подбирая слова для Кардона, Джиа лихорадочно думал о том, как ему сбить брата с семейной темы, заставит заинтересоваться собой, а не семьей, которой никогда и не было.

«Движение должно приносить пользу».

«Если убиваешь — убивай всех».

«В этом мире у тебя нет друзей, кроме тебя самого…»

«Верность важнее закона, важнее любви, важнее жизни…»

Он приподнял завесу перед лицом брата.

— Прости, но мы все в прошлом наломали немало дров, и это не то место, куда хотелось возвращаться: ни мне, ни нашей матери. Отрицать очевидное бессмысленно.

Кто мог подумать, что Остен переживет Марри.

«У тебя были на него большие планы, мама? Как мне понять, что ты хотела?»

29

Джиа внимательно присматривал за братом. Возможно, следовало ускориться в реализации задуманного: Кардон слишком быстро становился сильнее. Джиа не хотел, чтобы брат пережил комплекс Бога.

30

Его единственным желанием в последние дни было выспаться. Ему снились кошмары. И в этих кошмарах он раз за разом решал цену молчания.

— Вы думаете, правосудие восторжествует?

— Правосудие? Убийство не может быть правосудием.

Во сне он каждый раз снова и снова был мальчиком и опять стоял в том злополучном суде и искал взглядом Марри. Но матери там не было.

— Мальчик получил шанс на нормальную жизнь. Мне этого достаточно, — успел он уловить конец фразы своего бывшего следователя.

— Господин судья, это не имеет отношения к делу, — автоматически возразил прокурор.

— Принято.

Зря он не выпил на ночь. После тяжелой работы только га помогало ему бороться с видениями. С самого детства он терпеть не мог своих снов. Они говорили ему то, что он хотел избежать.

31

Провокация. Они устроили своим врагам провокацию, и те, поддавшись на искушение легким движением избавиться и от новоиспеченной королевы, и от ее детей, напали первыми, развязав королю руки.

— Сегодня я вырезал целый род для тебя, отец.

Позыв рвоты встряхнул Джиа с постели. Он надеялся, что эта часть сна принадлежала только ему. Он выкрал ненужное воспоминание из головы Кардона.

— Спи спокойно, брат, — поправил он меньшо́му одеяло. — Все, что случилось до твоего рождения, тебя не касается. Не суй свой нос в чужое прошлое, малыш.

Он легонько ударил брата по носу, тот заворчал во сне и отвернул голову.

«Как Сарра», — вспомнилось Джиа. Когда у матери были ночные смены в магазине, он оставался сидеть с сестрой, укладывал ее спать.

«Ох уж мне эти телепаты», — подумал он, огорченно, бросив взгляд на брата. Если правда, что дар просыпается еще в утробе матери, а тогда Марри не давала сыну таблеток…

Джиа вышел на кухню, открыл шкафчик, достал из него полученный накануне пакет. Привет от Остена. Задумчиво покрутил в руках пузырек с таблетками.

Имеет ли он право продолжать то, что делала мать? Нужны ли Кардону способности, с которыми тот не умел жить?

Кровь. Кровь была всюду.

«Нельзя победить, не потеряв ни одного солдата», — успокоил сына король.

Но разве он печалился по солдатам?

32

Кардон долго ворочался, не мог заснуть. Ему чудилось: в их квартире водопад. В конце концов, он не выдержал и решил проверить.

Когда он зашел в ванную…

— Что с тобой, Джиа?

— Иди спать. Со мной все в порядке. Просто пошла носом кровь, никак не могу остановить. Принеси мне льда, пожалуйста, и налей стаканчик га.

— Ты уверен?

— И оставь бутылку рядом.

Он сказал это тоном, не терпящим возражений. А наутро все пошло по-старому. Кардон было противно видеть брата таким…

33

— Тебя за смертью посылать?!. Не видишь, мне плохо.

— Ты перепил, — сурово выговорил Кардон брату, убедившись, что тот приходит в себя.

— Да ты что?!.

Кардон вдруг вспомнил, как они познакомились. Насмешливый прищур в толпе. Джиа был единственным, кто не жалел его, сидящего в коляске.

— Сейчас ты очень похож на отца, наверное. Вот этот уничтожающий взгляд.

— Слушай, Кардон, без обид. Но сегодня я хочу обойтись без биологических братьев под моей крышей.

Джиа тяжело потер лоб ладонью.

— Ты горишь, — обеспокоенно заметил Кардон, — И шатаешься.

— Это усталость и га, — отмахнулся брат.

— Зачем ты так? — обиделся Кардон. — Я понимаю, что причиняю тебе неудобства, но ты… Ты намеренно унижаешь меня. Раз за разом.

Джиа хотел ответить на выпад брата что-нибудь остроумное, но не смог.

— Пожалуйста, уйди, — прохрипел он, хватаясь рукой за косяк. — Мне начинает изменять мое чувство юмора. А это плохо.

Утро у Джиа было на редкость паршивым.

Не стоило ему вчера столько пить.

Шаг четырнадцатый

34

— Зачем мне шутить с теми, кто может убить меня, леди? Я говорю откровенно. Вы — люди — счастливцы… Ты многое отнимаешь у своих детей. Знаешь, в каком мире мы живем? Плотоядные, обремененные человеческой моралью. Спроси своего мужа, он знает.

Лора побледнела, осознав, что все слухи о том, как Валерна стал верховным королем, правда, но быстро взяла себя в руки.

— Ради рода…

— Бросьте, — гневно перебил мачеху Краур. — У Альфы нет рода. Род начинается с него. Он может стереть любого из тех, кто вышел из его лона в любой момент, и начать заново. 50 оттенков белого, 50 оттенков черного — это для людей. Игра во всемогущество убивает таких, как ты и твой сын. В моем мире нет другого цвета, кроме серого. Все возможно.

— Ты идеализируешь нас, людей, — возразила принцу Лора. — МЫ тоже не безгрешны.

— Положим. Но вы можете жить, не взяв противника за горло, а мы — нет. Мы купаемся в крови и пьем кровь, по-другому у нас не может быть, по-другому для нас всего лишь игра, временное перемирие, заканчивающееся большой жаждой и кровью, а у вас — может. Вы — люди, и ваш дар — выбирать между светом и тьмой. Вы можете жить на свету, не убивая. А у нас нет такого выбора. То, что вы видите — дворцы, правила приличия, ритуалы — это всего лишь ширма. Мы стараемся таким образом защититься от правды, продлить себе жизнь, не проводить слишком много времени во тьме. Тьма — это тяжело. «Резвиться» — ты даже не представляешь, что такое резвиться…

Лора оставила без внимания бесцеремонный переход Краура на ты.

— Когда мы резвимся, мы теряем сознание и убиваем, пока не убьют нас. Этого ты хочешь для своего сына? Такой силы?

— И последнее, — добавил Краур, оборачиваясь уже в дверях. — Когда будите принимать решение, вспомните: мой отец ненавидит людей. Он не даст им право выбора, кем быть. Так что решать тебе.

Джиа позволил себе еще раз залезть в голову брата. Ему нужно было посеять в сознании Кардона одну мысль.

35

— Как он мог?!. Он купил ЕЕ для меня, словно я какое-то животное, которое следовало приручить!..

Джиа надеялся, что возмущение Кардона не помешает тому успеть на свой рейс: уходя, брат оставил все вещи и деньги, но захватил билет с собой. Кое-чему он все же успел научиться самостоятельно.

36

— Иногда мне кажется, что я прожил тринадцать жизней…

Незнакомая девушка слушала его пьяный лепет днем в баре, и Кардон вдруг захотел произвести на нее впечатление.

— Я не намерен тратить свою жизнь впустую. Не знаю, с чего он так решил. Я молод — и готов работать. Семья — это важно, но я не хочу откладывать свою жизнь на потом.

Незнакомка кивала, и Кардон чувствовал, как по телу разливается одобрение: она понимала его.

— Это слишком мелко, даже примитивно. Нет, хуже. Возможно, я в самом деле не знаю, как хочу жить, но я знаю, что не хочу закончить, как мои родители, как брат. Осесть… Успокоиться… Спиться… Ты понимаешь…

Она согласно кивнула.

— Я тоже не совсем такая, как все, но считаю, что судьбы можно избежать.

— Вот именно! — ухватился за подсказку Кардон. — Я сказал ему тоже, почти теми же словами! Мы сами строим свою судьбу! А он засел среди подушек на пыльном диване и погряз в прошлом. А я не хочу… Я не буду жить так. Пока молод, я намерен попробовать все.

— Действительно все? — забеспокоилась Она.

— Хочу жить интересно. Потом это проходит…

— У многих, — поддержала Она его.

Кардон расслабился.

— Не хочу дожить до этого. Откладывать жизнь на потом.

Она улыбнулась.

— Этого можно избежать.

«Ты ненастоящий! Все это!» — бросил он обвинения в лицо брату, когда тот показал ему…

… что пил слегка подкрашенную спиртным воду

… что без спроса лазил по ег сноам…

что…

«Наигранно, — невозмутимо ответил Джиа. — Я не принимаю на кассе фальшивых чувств. Мои привычки стоят дорого».

Кардон не сразу понял.

«Ты играл у меня на нервах, чтобы питаться?!.»

«Пару тысяч кредитов — и ген эмпатии у тебя в руках. Полезная штука для профессионального игрока. К тому же за меня заплатили…»

Кардону показалось или в тоне Джиа мелькнула насмешка?..

«Ты крепко спал, сладко ел, имел я право немного воспользоваться сложившимися обстоятельствами? Почему только ты должен получать все?»

Зависть и злость. Кардон не узнавал старшего брата. Оказывается, все это время Джиа ненавидел его.

«Ты мог бы попросить барышню задержаться подольше и сделать нам завтрак. Надоели полуфабрикаты. За цену, которую я заплатил за нее…»

«Прекрати!..»

Незнакомка осторожно пододвинулась ближе и положила свою руку ему на локоть.

— Не надо. В каждой семье не без урода.

— Он обвинил меня в отсутствии чувства юмора, — всхлипнул Кардон. — Причем здесь чувство юмора?!.

Кошмары Джиа. Не одному Кардону снились кошмары, которые он плохо экранировал.

Кровь. Кровь была всюду.

«Нельзя победить, не потеряв ни одного солдата», — успокоил сына Краур.

Но разве он печалился по солдатам?

За ночь он вырезал целый род.

— Не надо, — повторила ему незнакомка. — Ты знаешь…

Она испуганно замерла, словно решаясь: выдать ли сокровенное?..

— Я думаю, такие, как он — все они — с какого-то момента перестают что-либо чувствовать по-настоящему. Я прошла через это. Моя мать…

Она судорожно вздохнула.

— Я где-то читала, что, если постоянно использовать свою силу, чувства притупляются, как старые инструменты, и становятся непригодными для тебя. И ты начинаешь приносить вред тем, кто был дорог. Я не хочу такой жизни.

— Но я такой же, как он, — растерянно посмотрел на нее Кардон. — И…

— А я — как моя мать. Но ты сам сказал: мы можем не повторять чужую судьбу. Я не знаю, возможно, это прозвучит глупо, но я записалась на операцию… Я хочу выключить ее гены.

Шаг пятнадцатый

37

— Я пришел забрать свои вещи. Не хочу, чтобы что-то оставалось от меня здесь.

Джиа насмешливо прищурился.

— Ты ведешь себя как мультяшный герой. На твоем месте я бы попытался набить обманщику морду.

— Зачем? Мы же взрослые люди, — Кардон решил, что ни за что на свете больше не поддастся на провокации брата.

— Я опаздываю. Меня ждут.

— Хорошо, что не придется выкидывать твой хлам из дома.

— Не беспокойся. Я сумею превратить благодарность за временный приют во что-то более конкретное и оплачу все счета. Когда заработаю.

38

— Читай, читай. Ну что, нравится?

Джиа поймал брата за чтением своего дневника.

— Но он же чуть живьем тебя не закопал…

— Перед таким и отвечать не стыдно…

Краур не понимал, почему Джиа защищает их родного отца.

39

— Близнецы. Двое мальчишек.

— Это точно? — спросил король.

Главный жрец негодующе развел руками: разве он позволял себе усомниться в могуществе короля. Каждому свое. Матери были его епархией.

— Надеюсь, ты понимаешь, что это значит.

Валерна повернулся к старшему сыну. Кардон с тоской посмотрел на отца.

— Только не храм, — просяще произнес он. — Эти безумные жрицы сведут меня с ума.

Король слегка приподнял кончики губ. Он давно подозревал, что его сын не соблюдает запрета на внебрачные связи.

— Предпочитаешь заточение или ссылку?

— Это так необходимо, отец?

Король вопросительно повернулся в сторону главного жрица, снимая с себя ответственность за происходящее.

— Учитывая обстоятельства, — многозначно произнес тот. — И в самые лучшие времена старшие сыновья удалялись из замка на время беременности и родов королевы-матери.

— Ты слышал? — развел руками Варга. — Мои щенятастоят дорого. Я не могу рисковать.

— Я больше не твой сын?

40

«Знаешь, папа, ты выиграл. Не надо так больше. Мне следовало выбрать семью. Прости, что ошибся в первый раз».

Джиа наклонился и положил цветок на камень.

«Я знаю, второго шанса у меня не будет…»

Джиа молча смотрел, как брат собирал последние вещи, как, следуя старой традиции, присел на краешек дивана.

«Вежливый сукин сын…»

Уткнувшись в грязный ковер, Кардон вспомнил, как на вторые или третьи сутки после его приезда у Джиа пошла носом кровь; и она никак не останавливалась: брат выглядел таким беспомощным…

— Это тоже была ложь?

— Не стоит вешать на меня всех собак, — покачал головой Джиа. — Справедливость восторжествует, и правый суд после моей смерти… — Он споткнулся и снова покачал головой. — Ты же понимаешь, что я не могу во все это верить, брат?

Кардон понимал.

— Я старался не делать ничего плохого. Просто тренировался — и тренировал тебя. Как мог. Я не умею жить по-другому… Я не знаю, как можно жить по-другому таким, как мы. Прости…

— Ладно. Ты заботился обо мне, как умел. Как биологический брат ты ничего, но мы с тобой разные люди.

— Согласен, — стиснув зубы, протянул брату руку Джиа. — Мир?

Кардон на мгновение замешкался, но все же подал свою в ответ.

— Ты вырос, когда убил отца, я — когда умерла мать… и Сарра.

Он коснулся груди, показывая, что ему до сих пор больно было вспоминать об этом.

— В общем-то ты прав, семья не определяет, как будет жить человек. Родители, генетика, воспитание…. С определенного возраста сейчас можно изменить все. Но если я останусь с тобой, я боюсь… Извини…

Джиа молча согласился.

— Сейчас ты очень похож на отца. У него был тот же свободолюбивый нрав.

— Я не стану похожим ни на него, ни на тебя!

— Удачи.

Они снова пожали руки. На этот раз на прощание.

41

Лиа — так звали его спасительницу — посоветовала Кардону простить брата.

— Он не чужой тебе человек. Просто по-другому он не умеет…

— Не защищай его, — вначале обиженно насупился Кардон. — Он и не пробует.

— Просто жизнь его кончена, разве ты не видишь?

Она отстранилась от него и удивленно развела руками, потом снова загрустила.

— Некоторые люди умирают раньше своей физической смерти. Некоторые — мертвые — становятся опасными для живых. Твой брат всего лишь остановился в своем развитии.

— Представляешь, он убивал, — зачем-то сказал он ей.

— Порой мне трудно угнаться за твоим настроением, но мне кажется, что твой брат не отличает одну реальность от другой. Он создает их — и жонглирует ими от скуки, чтобы почувствовать, что еще жив. Ваша мать не зря не пускала его на порог.

— Ты эмпат, почему ты хочешь избавиться от всего этого? — внезапно почувствовав что-то холодное, спросил Кардон и в упор посмотрел на Лиа: у нее не было шанса скрыть от него мысли.

— Я знаю: второго шанса у меня не будет… быть человеком, — спокойно ответила она. — Не хочу, чтобы кто-то — даже ты — высказывал свое мнение о МОЕМ решении.

Сказала, как отрезала. Кардон поверил в ее искренность.

Ярость и страх, и страстное желание начать новую жизнь, — и молодость — что еще нужно было потерявшимся в жизни людям, чтобы найти друг друга?..

Кардон перенес свой вылет на пару дней, купил ей билет; но решил, что все равно не будет больше жить с братом.

— Ты можешь переехать ко мне. Если хочешь, — немного смущаясь, предложила она.

Неужели ему нужно было пройти через смерть родителей, гибель Сарры, преследования брата, чтобы обрести свое счастье?..

Шаг шестнадцатый

42

«Умойся. Приведи себя в порядок. Скоро придут мои друзья. Мы должны встретить их, как полагается».

Джиа так и не смог понять, что удерживало их вместе: мать и отца; они были из разных реальностей, из разных биологических видов, и когда Краура посадили, мать быстро нашла ему замену. А может, она встречалась с Остеном и раньше? Или не с ним? И рассказ о насилии был всего лишь историей?..

Разве мало историй он рассказал своему родному брату, не дрогнув и мускулом?..

Почему он встал на сторону матери и Сарры?..

Вечер прощания с Кардоном логично завершился муками совести. Паршивый день…

Его решение не принесло никому счастья. Обвинения… Брат тыкал его мордой в отражение, а на зеркало нечего пенять…

Джиа встал, прошел на кухню и налил себе стакан настоящего га.

— Не пойдет, брат, — погрозил они себе пальцем. — Совесть совестью, но чтобы такой молокосос выбил тебя из колеи… Ты любишь жизнь и будешь жить своей жизнью, а остальные пусть катятся ко всем чертям.

43

«Тебя за смертью посылать?!. Не видишь, мне плохо».

«Ты перепил».

Кардон с удовольствием смотрел, как одевается Лея. Она не спешила. Жить с ней было, определенно, намного приятнее, чем с братом.

— Ты не передумал? — спросила она его.

— Знаешь, у меня мало опыта, чтобы принимать серьезные решения, но мне кажется, я уверен, что поступаю правильно.

— Шутник.

Она щелкнула его по носу.

— Одевайся, опоздаем.

44

Остен часто спорил с Мэрри. Например, она пришла к сыну лишь однажды, когда ей понадобилось снять деньги с его личного счета.

— Похороны стоят дорого. Это его отец…

И то — передала документы через охранника: разве может это считаться свиданием?

Они выбрали Крауру хорошее место, вдалеке от людей: даже после смерти разные классы сторонились друг друга.

Отправляясь в свадебное путешествие, он передал завещание и договор о захоронении Джиа, а тот сунул документы в рюкзак Кардона, когда брат уходил.

45

— Двойная подстраховка? Ты — псих.

— Отец был очень силен, я не хочу, чтобы Кардон о чем-то догадался. Ты уверена, что Лея не подведет?

— Успокойся. Натурализоваться за чужой счет — это встанет тебе в копеечку. А что можно выключить, то можно и включить. На этот раз без учета у федералов.

— Не думаю, что он захочет.

Для конспирации они встретились на могиле отца: Джиа все равно нужно было платить по счетам, а Кардон при всем желании не мог заявиться сюда.

«Посторонним вход воспрещен.

Вход только для мертвых

и установленных родственников.

Срок консервации могилы — 75 лет*».

* если иное не предусмотрено федеральным законом или договором о захоронении

Большое поле раскинулось на километры вокруг. Через искусственный лесок — еще одно.

На мгновение Джиа подумал, что это странно — жить в мире, где у тебя могут отобрать землю даже после смерти, а потом кремировать.

Абсурдная мысль.

Мертвым все равно. И вообще, это общее правило Вселенной — освобождать место для живых.

Шаг семнадцатый

46

— А если тебя поймают?

— Убьют. Выродок, покинувший место преступления, заведомо виновен.

Кровь была на его руках.

— Мы все дождемся полиции, и ты будешь осторожен, и не дашь им оружие против себя. Я знаю, тебе будет трудно.

Кровь — он и не думал, что в теле ее так много.

— Мама, умой, пожалуйста, Сарру.

— Я уведу ее, — предложил Остен.

— Правильно, тебя здесь никто не видел и тебя здесь не было, — поймав за хвост какую-то мысль, прищелкнула пальцами Марри.

Остен сам бы убил этого гада: ревность Краура обнажила в нем худшие пороки — мужчины так не должны себя вести, даже при таких обстоятельствах — но у него не было шансов.

Никто из них не должен был выйти из дома живым — Джиа почувствовал это первым — и неожиданно, со спины, нанес удар отцу.

Заходя в прихожую, Остен еще долго видел вокруг себя кровь: им не сразу удалось поменять дом, пока шел суд, пока устанавливали отношения Мэрри с покойным, пока продавали, подтвердив ее право собственности…

К своим родным Остен ее вести не решился, тем более с двумя чужими детьми, как оказалось потом, с тремя — а он надеялся… Но Мэрри подарила ему близнецов. Больше она не скрывала от него ничего: они жили трудно, но дружно, пусть и не особенно ладили из-за разницы в характерах.

Их дети тоже часто дрались друг с другом.

«Когда-нибудь, когда у тебя будет своя семья…»

Остен не мог поверить, что его угораздило давать советы Джиа, и когда — накануне суда!..

Все они были немного безумны в тот год.

Но когда Джиа позвонил, Остен оставил красавицу-жену и стремительно выбежал из номера.

47

— Нужно жить честно и ценить то, что имеешь, — упрямо вдалбливал он своим детям, а те закатывали глаза, но, вырастая, слушались папу.

— Возможно, я не самый лучший родитель, но вы мне дороги…

«Ты как следует понянчишь своих внуков, Остен».

Джиа не мог пустить дело на самотек: он позаботился и о Леи — еще одну потерю Кардон переживет; привел в порядок свои дела.

«Мои щенята стоят дорого. Я не могу рисковать», — однажды к его отцу тоже приходили из картеля — и он им отказал.

«Не будь игрушкой в руках судьбы. Сам диктуй ей свои игры. Будь уверен в себе», — учил он Джиа.

48

Краур подозревал, что Марри лишь позволяла ему быть рядом с собой, снисходительно закрывая глаза на отдельные недостатки мужа — и принимал это как должное: мужчины обычно любят сильнее женщин — но измену он не простил.

«С кем ему будет лучше, как не с тобой?» — сказал Остен Джиа.

«Вы серьезно?»

Остен понимал: этот парень скорее умрет, чем признается в том, что намеренно делает доброе дело, — и включился в игру.

— Поговорим откровенно. Сколько стоит твое спокойствие?

49

Сердце с болью металось в груди Остена, но транспорт — единственное, что не менялось со временем (даже личный), — его приходилось ждать.

«Вы можете по-своему распорядиться деньгами Кардона, — сказал ему Джиа. — В конце концов, это ваши деньги. Я перевел их в наличность. Они в сейфе. Найдете, — и через паузу. — «Некоторые битвы не стоит выигрывать» — это код. Сделайте то, что посчитаете нужным».

Джиа набрал воздуху в грудь — и толкнул дверь: утилизатор работал 24 часа в стуки. Свое тело сдать было не проблема, с Леей пришлось повозиться, но он не зря столько лет состоял в картеле — грязный мир, в котором некоторые волшебные слова открывали тебе недостающие возможности. Если ты их знал…

Ни Остену, ни его жене не придется умирать — что за глупость: двум хорошим, но смертельно больным людям отправляться в свадебное путешествие, чтобы свести счеты с жизнью раньше положенного времени. Такие проблемы решались проще, были бы деньги; у Остена они были — и Джиа не понимал.

— Налей мне… воды. На прощание. Как брат брату, — попросил он Кардона перед уходом, — и тот не решился ему отказать.

Холодный стакан громко звякнул о стол.

— Ладно, сойдет. Спасибо, — непривычно тихо прошептал Джиа, стараясь запомнить брата.

«Какой он стал…»

Остен тоже не сможет отказать ему. Два тела на два. Угрызения совести, зря потраченная жизнь, внуки, которых Остен любил, и которые были еще такими маленькими, чтобы любить его, — время деда придет позже — куда склонятся чаши весов?..

Джиа верил: невыполненное обещание перевесит все. Остен дал слово, что позаботится о маме и Сарре — а они обе были мертвы, хотя могли еще долго жить. Не была ли его болезнь наказанием? Карой небес?

Джиа не знал, какой религии придерживается его несостоявшийся отчим, но искушение жить — при полной оправдательной подложке случившегося — это было выше моральных сил этого человека; тем более всю грязную работу сделают другие — и уйдут… в небытие.

50

— Ты меня не понял! Я просто не подумал! В этом не было никакой игры, — крик Остена провалился в гудок: на том конце положили трубку.

51

— Представляешь: он читал мои мысли! И ни слова не сказал, — немного перебрав, Кардон все еще соскальзывал на старую тему: обида и злость на брата пока не ушли.

— То есть он понимал тебя без слов? Круто.

Его случайный попутчик в баре явно не отличался интеллектом.

— Извини, я, конечно, понимаю, что без спроса и все такое, личная жизнь…Но… знаешь, я бы хотел, чтобы кто-то понимал меня так… Не знаю… Ну, может быть не брат, лучше, — застеснялся собеседник. — А это у вас двустороннее? В смысле, ты тоже чувствуешь, о чем он думает?

— Нет, — обескураженно ответил Кардон.

— Тогда, кончено, несправедливо…

Шаг восемнадцатый

52

Остену было стыдно перед сыном, но он все же связался с ним.

— Ты не мог бы приехать? Да, это срочно.

— Пап… Сейчас… немного не вовремя, у меня дела и …

— Ты бываешь несносным, ты знаешь это?

Кардон всерьез забеспокоился: Остен начинал ругаться, только когда сильно нервничал.

— Папа, что-то случилось?

— Приедешь — поговорим.

53

Остен сидел в комнате Джиа и придумывал подходящую легенду.

«Не бойтесь. Он стал человеком — временно или нет, не знаю, решать ему, — но сейчас вы можете рассказывать ему любые истории. Извините, что не помогаю: я смертельно устал. Уничтожьте записку».

В этом был весь Джиа. При их последней встрече они поспорили.

— Разрезанное нельзя сшить. Мы даже не росли рядом, нам не ужиться.

— Не думаю, что кто-то вас разрезал. Вы же не сиамские близнецы.

— Наверное, это здорово вот так: понимать некоторые вещи буквально. А можно на старом фундаменте построить новый дом?

«И какой дом ты построишь?..»

54

— Я скучаю, когда ты уходишь, и мне тревожно.

— Это привычка. Ты потерял слишком много близких подряд. Со мной ничего не случится. И вообще, чувство вины разрушает жизнь. Та авария была случайной. Технический сбой. Ты ничего не мог поделать. Иногда мы не можем помочь, даже если человек рядом…

— Ну вот, а ты уходишь… — снова жалобно протянул он.

— Кардон, не теряй ориентиры, — поворачиваясь к нему полубоком, соблазнительно улыбнулась она и погрозила пальчиком. — Я люблю оптимистов.

— Я буду таким, как ты хочешь, — легко согласился он и шутливо насупился. — Но измены — не прощу.

— Ой, как страшно!..

Она рассмеялась — и он услышал ее смех: не предсказал, не почувствовал за секунду до — просто услышал.

55

Авария одна на миллион. И почему ему так везло?..

Умирая, Сарра наводнила его сознание воспоминаниями…

Брызги крови на ее лице. Кровь на руках брата. Тело без головы. Плачущая мать в углу. Длинное тело. Папа!.. Руки Остена, закрывающие ей глаза, уводящие прочь: бесполезная предосторожность — но что он мог понимать… Человек… Они всегда были такими жалкими перед отцом, люди… Мать заставила ее принять того, кто незваным пришел в их дом, кому не были рады. Почему? И кто действительно приходится Кардону братом?.. Люди…

Он такой глупый: всегда лезет, куда не нужно, ломает все — а потом бежит к маме жаловаться. Он сам — источник большей части своих неприятностей, но он младше ее, и она теперь не самая маленькая, и ее старшего брата нет — его забрали чужие … Люди…

— Воспоминание — это не урок истории, — учил Кардона Джиа. — Много сил уходит на то, чтобы переломить субъективное. Нам кажется: все так и было, мы знаем… Но проходит пару лет — и воспоминания меняются. Ты просто застал фазу, когда Сарре было очень больно и страшно, и одиноко. Настоящее наслоилось на прошлое — и все смешалось. Она была доброй девочкой, и она любила тебя.

— А ты часто вспоминаешь, как умер наш отец?

Джиа добродушно усмехнулся: он ждал этого вопроса так долго, что тот потерял всякую власть над ним.

— Я помню об этом всегда. И я сожалею. Извини, что у тебя не было возможности познакомиться с ним. Я обрек тебя на Остена. Пойми правильно: он, конечно, хороший, но он…

— Человек?

— Да, и он не мог дать тебе то, что нужно. И мать не могла. Я сожалею, что психанул и бросил тебя с Саррой. Сожалею, что разочаровал тебя сейчас, когда мы встретились в таком солидном возрасте. Я сожалею о многом… Полегчало?.. Ты это хотел услышать или мне продолжить?.. Я могу продолжать в таком духе вечно.

Кардон непонимающе уставился на брата: как мог тот шутить подобными чувствами?!. Или это защитная маска?

— Мы чужие друг другу люди, Кардон, — ответил на немой вопрос брата Джиа. — И ты сейчас стоишь на ногах, у тебя есть работа, а в кармане — карточка с приличной суммой денег. И да, я спас тебя от утилизации или психушки, как тебе нравится, — Остен бы не выдержал: он был на пределе, когда пришел ко мне. Думаю, я сделал достаточно, чтобы оплатить родственные чувства.

— Ты меряешь все деньгами?

— Или властью, — пожал плечами Джиа. — Я не могу вернуть тебе жизнь, которую ты не прожил, но я обещаю не вставать у тебя на пути. Мир, брат?..

«Мама… Видимо, ты родила меня, чтобы я мог разрушать твои планы…».

Шаг девятнадцатый

56

Джиа верил: Кардон вернется; помыкается среди людей — и включит голову, найдет себе подходящую пару, верно сконструирует своих детей.

«Деточка, не стоит думать, что в твоем возрасте ты заведешь семью. Уродец. Вторых шансов не бывает».

Джиа привычно протянул руку за зажигалкой, чиркнул за километр от сигареты: имитация курения — и никакого дыма в доме.

Кардон поставил ему в вину даже эту маленькую привычку.

— Вода. Последние несколько месяцев я пил только воду. Остальное… Лишь плод твоего воображения…»

— Ты мне врал!..

— Чтоб тебя…

Он неудачно переместился в кресле, и ногу свела судорога.

— А жизнь идет, брат, и ей плевать на твои ориентиры. Интересно, кто это там застрял в утилизаторе, неужели так трудно нажать на кнопку. Слушай, давай договоримся, что ты не будешь больше…

Есть люди, предназначенные и не предназначенные для лжи. Кардон был из первых. Иначе он не мог принять правильное решение.

«А какое решение ты считаешь правильным? И у кого из вас двоих комплекс бога?»

Джиа вздохнул. Остен с матерью воспитали из Кардона мечтателя, а мечтателей надо защищать, чтобы они могли творить. А еще мечтателям не стоит жить рядом с циниками. Иначе кто же будет воплощать эти прекрасные мечты в реальность.

Джиа хотел бы хоть пару лет пожить в таком прекрасном, дивном мире…

Шаг двадцатый

57

(он вернулся). Кардон хотел бы написать, что он вернулся.

— Я знаю, что тебе было трудно.

— Это было ужасно… Иногда близкие — это то, что разбивает сердце…

«Интересно, что знали двойняшки о его настоящем отце?».

Кардон всегда боялся спросить. Ему было тяжело с ними, хотя в глубине души он понимал, что у них общая мать.

«Сделай то, что нужно».

Когда он был жив и они разговаривали, Джиа признался ему:

— Я игрок, братишка. Профессиональный игрок. Немного телекинеза, немного чтения мыслей, немного будущего. Удача. Ничего выдающегося. И еще я пью. И не люблю людей. Но я всегда ладил с ними. Почти со всеми. Для игры достаточно….

Кардон опешил.

— Почему ты не рассказывал?

— Это грязный мир. Ты уверен, что расслышал меня до конца?

— Значит, я никогда не мог тебя обмануть? — внезапно понял Кардон.

«Игра… Немного чтения мыслей».

— Да, я всегда знал, о чем ты думаешь. И сейчас.

— Ты доволен?

— Мы разговариваем.

Джиа послушно согласился с невысказанным вслух оскорблением и затянулся холостой сигаретой.

— Пошел ты.

58

Кардон бесился, глядя как невозмутимо Джиа курит — нет, в очередной раз ДЕЛАЕТ ВИД, что курит! А сам ведет здоровый образ жизни — медстраховка так дорога в наше время! — Расчетливый ублюдок.

Джиа молча наблюдал за тем, как Кардон складывает свои вещи.

— Я видел это с самого начала, — сказал он на прощание брату. — Но не знал, страх это или будущее. Я ведь не прорицатель. А теперь знаю.

Кардон стоял лицом к шкафу, спиной к брату и не видел, как Джиа тяжело опустил плечи.

— Все собрал? Ничего не оставил? Так вали отсюда. Иди на все четыре стороны.

— Налей мне… воды. На прощание. Как брат брату, — окликнул Джиа его на прощание.

Кардон не решился отказать. Холодный стакан громко звякнул о стол.

— Ладно, — непривычно тихо попрощался брат. — Спасибо. Извини, если что-то было не так…

59

— Я скучаю, — признался как-то Кардон Остену. — Я должен был догадаться. Перед уходом он сказал мне, что потерял чувство жизни… Настоящего… Он хотел, чтобы я ушел.

— Но ведь ты и ушел…

— Знаешь, я думаю, что поспешил с генами. И Лея куда-то запропастилась. Может быть, если бы я постарался, я бы услышал…

— Всем не поможешь, сынок…

Остен тактично не показывал Кардону свою новую жену. А еще перед тем, как позвать сына, он заказал генеральную уборку в номере Джиа. «Меланхолия может быть заразна», — говорил ему его несостоявшийся пасынок. Во многом он уже оказался прав, и Остен решил, что рисковать не стоит. Пусть все идет своим чередом. Кардон в полной мере испытал на себе оба мира — и теперь имел полное право выбирать сам, КЕМ жить. Таков был план Джиа. Возможно, если он не будет мешать, ему все же удастся выполнить обещание…

60

Расчет Джиа был прост: ни у Кардона, ни у Остена не хватит проницательности догадаться, что он выбрал сторону отца. Пусть верят в свою свободу. Но брата людям он не отдаст. Больше никакого из родных. Пусть молодой, пусть не совсем настоящий — в смысле природный, естественный — но его род тоже имел право на продолжение. В конце концов, а судьи кто?..

Лицо подставлял ветру,

По долгому пути моей надежды

Иду… Мой шаг повторяя,

Бьется горячее сердце.

Иду с пустыми руками, иду с губами сухими

По долгому пути моей надежды,

Всё потеряв, что было, все собирая, что будет.

Дни, месяцы и годы я разбросал, не жалея,

По долгому пути моей надежды.

Многие смотрят с усмешкой:

— Куда ты идешь, несчастный?

Чему улыбаешься вечно?

Какая такая тайна тебя вдалеке ожидает?

Падают, падают листья…

Дикие ветры воют

На просторах пустынных…

Но я все иду, все иду…

Стучит, и стучит, и стучит

Мое горячее сердце

По долгому пути моей надежды!

Агиналдо Фонсека

(Острова Зеленого мыса, Кобо-Верде)

Семь поводов для крыс

Что отдал — то твое.

Шота Руставели

— Что это?

— Мыши.

— Мыши? Я думал крысы.

— Нет. Крысы снаружи, мыши внутри.

— Да, но если мышь выйдет наружу, то она станет крысой?

«Хроники Пребытия», часть 1.

ПРЕДКАЛЕНДАРНОЕ

Деревья и небо были для него церковью, а кедровые заросли — исповедальной. В лесу ему хорошо думалось. Замысловатые узоры веток, жизнь, спиральной лестницей, поднимавшаяся от самых глубин земли к небу, помогала ему вспомнить важное, систематизировать текущее и отпустить то, что следовало отпустить.

Особенно любил он хвойные места. И хотя в лесу были они всегда темнее и холоднее березовых полянок, одевался теплее и бродил, бродил по несколько часов там, куда редко, разве что вскользь забегали другие люди.

Когда он узнал, что местная администрация выдала разрешение на строительство очередного полумертвого коттеджного поселка, ему стало грустно, и он пришел попрощаться с деревьями и сохранить на память небо и землю, которые здесь уже никогда не увидит.

Он не был бойцом и по духу своему не верил и не надеялся на пикеты, протесты и прочую общественную активность.

Место было хорошее, прибыльное. Был даже вполне приличный шанс, что здесь поселятся люди, а самые окраины новых домов по проекту будут опять на границе зеленой зоны. Кому-то из новых жильцов на несколько лет повезет, как и ему, а потом горизонты снова раздвинутся, предприимчивые люди посчитают упускаемую прибыль — и все повториться снова. Как это было много-много раз…

На его веку изменился лик города, и, хотя местные власти исправно высаживали между кучкующимися домами саженцы, некоторые из которых даже приживались, это не могло изменить главного: свобода терялась в переулках новых окраин.

Он устал переезжать и, избегая ненужных формальностей, давно продал свою квартиру, перебираясь из одного съемного жилья в другое в поисках глотка свежего воздуха, пахнувшего для него детством и людьми, которые давным-давно ушли из его жизни и которых он безвозвратно потерял.

Привязанный своей болезнью к городу, он не мог переехать туда, где была его душа, не приняв для себя судьбоносного решения.

Но он очень любил жизнь. И еще не был готов ее отпустить.

Ему хотелось чуть больше насмотреться на вершины деревьев, отпечатанные в голубом или сине-сиреневом небе, на листья и шишки под ногами, на ветки кустарников, подернутые инеем.

Люди больше не занимали его. На своем опыте он убедился, что всякая уникальность имеет свои повторения, и не столь важно, насколько точно сбывались его прогноза о других, чувствовал, что все эти Другие, окружающие его, действительно одной с ним крови. Но почему-то понимание это не приносило ему радости.

Когда на лес опустился туман, он вышел побродить под его покровом и подумать о будущем. Ему хотелось раствориться без следа, не оставив ничего в этом мире, но это было невозможно и стоило смириться с тем, что, хоть и на некоторое время, его следы и вещи пройдут через руки других людей.

Приземление аварийной капсулы с космонавтом на несколько часов всколыхнуло его сознание. Он даже мысленно сконструировал бомбу, которую мог бы сделать из свалившихся с неба материалов: столь велико было накопленное им раздражение. Но потом, представив себе глаза этих Других людей, он понял, что они мало чем отличаются от несчастных животных, лишенных естественной жизни и ради прихоти и развлечения хозяев запертых в тесных и душных квартирах, на которых большинству только и хватало имеющихся средств.

Животные были невиноваты в своем несчастье и в том, что с завидной периодичностью оставляли после себя разнообразные следы деятельности. Такие казусы могли быть легко исправлены людьми, но то ли руки их были слишком белы для этого, то ли просто они были плохо воспитаны… Впрочем, здесь многим из них могло найтись оправдание. И хотя фраза о том, что человек делает себя сам все еще была актуальна среди молодежи и вошедших в силу зрелых представителей человеческого рода, другое утверждение о бытие, определяющем сознание, оставалось не менее верным. И какое, в конце концов, дело до того, как живут другие… Он вполне находил в себе силы привести уголок дома, в котором жил, в более или менее сносный порядок. Так чего же было злиться…

И все же…

Разочарование болью вонзалось в его сердце. История не учит никого на своих ошибках… Из планеты в планету вместе с нехитрым скрабом люди переносили свои победы и горечи, радости и неудачи, неминуемо меняя среду под себя, и та растворялась, и прекрасное уходило куда-то далеко за горизонт, и снова звало за собой новых искателей (он сам когда-то был одним из них), — и все повторялось вновь и вновь.

Но эта планета запала ему в душу. Здесь, в укромном месте, тайком в дали от чужих глаз он по старому обычаю похоронил человека, давшего ему больше, чем жизнь, во многом сделавшего его таким, каким он был, со всеми его упертостями, стремлениями и поломанными сучьями. И он не хотел уходить с этой планеты.

Но лес был мал, и вдохновение к жизни все чаще покидало его, возвращаясь лишь тогда, когда под теплой ладонью шершавым древесным запахом стояла хвоя, такая, как на заре его юности, играющая разными красками и такая же беззащитная, как та, что была срублена у него на глазах у старого дома.

На следующий же день он уехал из родных мест и, не имея сил остановиться, сделал путешествие сквозь космос своей работой, пока досадный несчастный случай не прервал его суматошный бег.

Теперь у него было время подумать. И поскольку один он был бессилен против веками сложившейся системы, он решил заложить под его фундаментом росток новой жизни, который далеко-далеко в будущем прорвется сквозь грани и сломает своих создателей. Для осуществления своего замысла в качестве наиболее подходящих кандидатов он выбрал крыс.

Первое

Что было, то прошло. Иногда стоит закрыть глаза и, не оглядываясь, бежать в темноту, иногда в смерть — свою или чужую… Такова жизнь.

Дело за номером 6327 началось недалеко от космопорта в кабинете доктора Тома Рандера, местной психиатрической знаменитости, обитавшей на задворках заштатного портового города. Город этот был так мал, что за три с лишним часа Рэй сумел исходить его пешком вдоль и поперек. Впрочем, планета тоже была мала сама по себе, а пригодной для жизни людей территории хватало ровно настолько, чтобы везде, где бы ты ни был, видеть нос кораблей или, на худой конец, пакгаузы для космического мусора. Было, правда, еще одно место вдалеке от звезд, но туда не пускали чужаков. Оно и правильно. Лишь мельком заглянув туда, Рэй поверил в проницательность местных жителей. Древними пещерами владели крысы, и умные люди не хотели понапрасну беспокоить их. Дурная примета. На этой планете вообще как-то по-особенному, ревностно верили в них, а хозяин местной гостиницы, как заклинание, повторял правило о том, что маленькие выживают, когда чутко реагируют на страх.

«Берегитесь здесь всего, сэр. Никогда не знаешь, с кем имеешь дело. В этой проклятой дыре каждый может оказаться не тем, кем представляется,» — загадочно предупредил он нового жильца, то ли пугая, то ли напрашиваясь в платные сопровождающие. Впрочем, Рэй мог позволить себе обойтись без таковых: он умел постоять за себя, да и страховка, возобновленная Отделом ОТК покрывала все расходы, включая смерть.

«Но ведь ты не собираешься умирать, да?».

Местные копы услужливо предложили Рэю закрытое видео для служебного пользования.

— Я думал, снимать в медкабинетах запрещено? — аккуратно прозондировал почву Рэй.

— Так мы и не снимали. Док сам увлекается. Видимо, готовит мемуары. Наши ребята просто воспользовались его хранилищем.

— А-а-а, тогда другое дело. Что ж, посмотрим…

— Как хотите, — равнодушно пожал плечами утомленный жизнью коллега. — Как надоест, выключите монитор, остальное можете оставить. Ребята освободили этот кабинет под вас. Располагайтесь.

«Как мило, — подумал Рэй. — Давно его не встречали с таким радушием». Начало работы не предвещало ничего хорошего.

«Но ведь ты хотел всего лишь подзаработать, а не вернуться «со щитом или на щите». Какая тебе разница, как будет продвигаться дело, плата идет по часам».

«То-то и оно».

Рэй слишком долго прожил на свете и слишком многое повидал, чтобы верить в благотворительность боссов. Как же, как же… Оставьте эти сказки для выборных избирателей. Если Отдел решил раскошелиться на выделенного агента под таким уровнем прикрытия значит кому-то наверху сильно прищемили хвост или подпирают под любимое кресло, а отдавать власть не хочется, вот и началась новая возня. Подели переделенное. Рэй грустно усмехнулся. Крысы… Деньги и страх правили его миром, а то, что на этой планете власть принимала форму крыс, было делом случая. Философским вопросом, если хотите.

Второе

— А это мой мальчик, — представил Атон своего племянника. — Помогает мне вести дела. Познакомься, Гарди, наш новый логист Рэй. Талантливый малый с хорошими рекомендациями и оперативным опытом. Надеюсь, вы сработаетесь.

Внедрение в банду Атона заняло у Рэя полтора года.

«Надеюсь, они разоряться», — недобрым словом помянул он своих настоящих хозяев. За это время полностью сменился местный состав полиции.

«А, может, оно и к лучшему?».

Для него — определенно да. Чем меньше людей на стороне знало о нем, тем лучше. Но ребят было жалко.

Третье

«Мне было семь лет, когда… Нет, не хочу говорить… Ладно, раз уж вы начали задавать вопросы. Все равно ситуация уже стоит перед глазами, и пара-тройка дней безнадежно испорчены…»

Том Рандер остановил кассету и с удовольствием потянулся в кресле. В три часа ночи его тело жаждало или движения, или покоя, но никак не хотело мириться с рабочим положением «сидя, уткнувшись в монитор», к тому же завтра надо было рано вставать, но что-то лихорадочное там, на грани сознания, не давало успокоиться, отпустить прошедший день восвояси. Словно вторя этому голосу за окном взревели дюзы коспоморта. Еще один корабль, нет, пожалуй, целая станция уходила в небеса.

«С одной стороны, я, конечно, понимаю родителей. Все-таки такой шанс… С другой… До сих пор вижу Крысу, пересчитывающую пачку денег, принесенную отцом. Если бы не болезнь матери… Это, наверное, единственное, что позволило мне не ожесточиться и принять судьбу. Хотя я и ушел с пути, предназначенного для меня родителями. Мать умерла. Позже, много позже. Мне кажется, я все равно не смог бы помочь ей. Не тот дар. Я, знаете, уже сбивался в сторону, когда… В общем, все закончилось не так уж плохо, потому что к тому времени я уже понял, что мне надо бежать с этой дорожки, иначе попаду в утиль. Не хватало толчка. Вы не поверите, какая мелочь меня остановила…».

«А что остановило тебя, Том?».

Доктор недовольно поморщился, вспоминая неугодное.

«В первый раз ничего», — вынужден был признать он.

«А во второй?».

«Тоже».

«А будет ли третий?».

Тому Рандеру хотелось бы верить, что нет. Слишком это было мерзко и жестоко, слишком не вязалось с его представлением, нет не о природе человека и о себе самом — в этом отношении он не испытывал никаких иллюзий: ему уготован ад и вовсе не символический, и совсем не на том свете, а тут, в самом настоящем, на земле, — но увязать произошедшее, нет, не так, совершенное с последующей своей жизнью не получалось — и он пошел в психотерапевты, бросившись зарабатывать деньги на оказании услуг, в пользу которых сам не верил ни на грош. Все эти доморощенные научные приемы помогают? Конечно, помогают. Ровно, как и любое действие, которое хоть немного изменяет настоящее. Стоят ли они запрашиваемых им с клиентов денег? Том рассмеялся бы в лицо коллеге, который бы рискнул честно ответить на этот вопрос. Продавцы, они с самого начала были продавцами столь актуального в неспокойное время товара и не стоило прикрывать этот бизнес красивыми словами о гуманизме и спасении. Суть их деятельности заключалась в профессионализме при выборе и применении процедур облегчения страдания, приведения человека в равновесие с требованиями социального мира, процедур, открытых задолго до рождения науки, отработанных тысячелетней историей народов и благополучно экспроприированных отдельной кучкой людей, представляющих правящий класс или непосредственно обслуживающих его интересы. Вот и все. И никакой демагогии о доброте и призвании. Каждый делает свое дело, и не его беда, что его руками одни люди ловят в сети других людей. Все, что он может — это дать возможность некоторым выбраться из сетей, установленных не для них. Уже немало. Ему лично пока это горькое лекарство не помогло.

«Я жил с бабушкой… Долго… Она забрала меня к себе почти сразу после моего рождения, как только мать перестала кормить меня грудью. Родители всячески ходили вокруг да около, но…»

Пока ничего нового. Хорошо знакомая история. Проведя пару лет в своей первой чертовой дыре, куда его на отработку обязательных лет практики послало правительство, Том отучился пожимать плечами, точно так же, как и делать круглые глаза и восклицать: «Сожалею» или «Не может быть» или еще что-то в этом же роде. Такое поведение было непрофессиональным, а он сурово держался мнения, что делать дело надо качественно. Даже которое не любишь. Хотя бы то, что умеешь. Техническую сторону. Тем более, что за его личные чувства клиенты ему не платили, только за результат, а аренда в городе стоила недешево. Вот и приходилось ютиться у космодрома. Спасало одно — хорошая звукоизоляция, устроенная хозяином квартиры, конечно, если не открывать окна, но клиенты Тома открытые окна не любили.

«Родители объединились против нее».

Так бывает. Это Том тоже знал хорошо.

«Чернили, провоцировали. Пожилого человека легко поставить в трудную или нелепую ситуацию. Да любого человека. Тогда я этого не понимал. Не сразу понял. Теперь знаю».

Уже интересней. Профессиональная интуиция подсказывала доку, что такой длительный переход к сути должен скрывать за собой какой-то насыщенный эмоциями эпизод. Будет, о чем подумать на досуге. Томясь от скуки, Том, как на наркотик, подсел на интересные истории своих клиентов. Коллекционировал их.

«В общем, они спровоцировали у нее приступ».

«В каком смысле? Что вы имеете в виду», — переспросил он тогда Гарди.

«В прямом, — ответил тот. — Угостили любимым компотом из ягод и варенья, когда пришли в гости. Несколько раз, а потом они усилили дозу и спровоцировали психоз, вызвали помощь. Меня забрали в приют, где я провел две недели, пока бабушку лишали прав, а потом я вернулся в семью. Снова целую. Объединились-таки против. Бабушка через некоторое время тоже пришла к ним на поклон».

Чего Том не ожидал, так это то, что этот человек придет за помощью к нему как к специалисту, а не просто разовому консультанту, формально обязанному провести вступительные встречи с участниками программы подготовки полугодового экипажа очередной микро? — макро? — станции.

«У меня сильный инстинкт жизни, док».

Том нажал на паузу и покачал головой, коря себя за невнимательность и нарушение стандартных процедур. Давно следовало спросить Гарди, зачем он пришел, что хочет сам, а не увлекаться собственными интерпретациями. Неохотно, но приходилось признавать, что этот клиент поймал его в ловушку собственных проблем. А ведь так молодо выглядел. Почти инфантильно. Как ребенок.

«Требуется время, другие события, преодоление однозначной связи «если а, то б» между прошлым и будущим. Надо, чтобы произошло много всякого и жизнь оторвалась от жестко детерминирующего настоящее и будущее прошлого, чтобы не было такой однозначной связи».

«Между чем и чем?».

«Вы же специалист, вы знаете».

Том недовольно покачал головой. Здесь он допустил еще одну ошибку и окончательно сбился с пути, испугавшись, что Гарди слишком отчетливо «прочел» его, догадался о том, чего не следовало знать никому, поэтому в отместку задал вопрос в лоб.

«Вам легче?».

«Нет. Но жить буду».

Консультация, как и следовало ожидать, прервалась, как и последующая работа с Гарди, как тоже следовало ожидать. Но мысли об этом клиенте не выходили из головы Тома.

«Я подойду к вам позже, док. На следующей неделе. Сейчас много дел. Или увидимся на ваших лекциях по стрессоустойчивости временного экипажа».

Избегание? Уход? Защита? Или естественная реакция человека на безразличие и непрофессионализм? Трудно было сказать. Тома волновало другое: почему его так зацепила эта история, ведь в своей жизни он никогда не был жертвой. «Агрессором?», — услужливо подсказало ему подсознание. — «И да, и нет. Скорее борцом».

Разговор внутреннего голоса с самим собой в кабинете психотерапевта выглядел весьма курьезно.

«Что ты делаешь, Том? Что ты делаешь со своей судьбой?».

Голос матери из далекого прошлого.

«Не теперь».

Она не имела к этому делу никакого отношения.

«Надо будет убедить Гарди продолжить работу, — решил для себя Том. — Полезно потренироваться в области сопротивления и переноса. К тому же Джон, если что, может подстраховать меня. Позвонить, сообщить о трудном случае».

Вот так он и вляпался в историю. Потому что, попавшись на примитивную приманку, не смог вовремя поставить точку, которая разъединила бы два конца.

Четвертое

Они встретились через пару дней после импровизированного семинара Тома с самим собой. Он как будто случайно наткнулся на Гарди в баре космопорта.

— Док, не хотите подзаработать? — предложил ему тот после четвертой кружки. — Кое-кому как раз нужен такой человек, как вы, умеющий разговорить любого.

Том неохотно отделался односложным ответом. Он избегал подобных предложений. Ничем хорошим такие подработки не заканчивались: нарушался сеттинг, трудно было угодить и клиенту, и заказчику, и советчику, и себе самому, тем более что, как правило, все это были разные, непростые люди.

— Не ломайтесь, док. Я знаю, вас зацепила моя история. Здесь вы найдете кое-что интереснее, проверите себя, — не слишком прикрытый маневр поймать его на грубую лесть сработал или были какие-то другие причины? Тогда Том не знал о них, не мог объяснить свое поведение и сейчас.

«Гордость».

«Возможно, месье», — ни к кому не обращаясь, кивнул он своим мыслям.

— Согласитесь, дело не каждому по плечу. Не каждый день вам предлагают ловить крыс.

— Но что с ними будет дальше?

— Вас это и вправду волнует? Человека с такой судьбой?

Было грустно, что в этом крошечном мире ты не мог спрятать своих секретов, но поделать с этим Том ничего не мог. И согласился. Тем более, что в случае отказа они могли угрожать и его семье.

«Брось, ты сделал это не из страха».

«Ни на йоту».

С совестью не поспоришь: его охватил азарт.

«Тебе не было никого жалко. Не их. Не себя».

«Они все сделали свой выбор сами. Они были слишком взрослыми детками, чтобы не знать, куда идти».

Убийство и смерть сопровождали его всю жизнь. С самого начала. Убийство и смерть, смерть и убийство — разница между ними для Тома стала понятна лет в двенадцать, когда он неожиданно резко для себя начал задумываться о том, что было бы, если бы при родах его брат оказался шустрее. Кто бы из них выжил? И выжил бы он?

Смерть часто посещала этот мир, и в этом не было ничего удивительного. В свое время ушел из жизни брат отца, потом одна из бабушек, потом еще кто-то и еще. Это было горько, но естественно, задним числом предсказуемо и потому всегда немного отстраненно, ведь это не касалось лично его. А вот ощущение потери и невозможность забыть, задушить голос совести — это было отличие убийства. И дело было не в том, что Том чувствовал раскаяние; такого не было долго, очень долго. Была обида, и злость, и невероятная тяжесть, и непонимание, почему, зачем ему все это рассказали?!. Зачем было вываливать на ребенка, пусть подростка, свое прошлое, почему ОНИ не могли скрывать все от него и дальше?!.

«Ты знал всегда».

Догадывался, точно. Одно время думал, что такое бывает у всех детей — воображаемый брат, потом, когда подрос — испугался, что сходит с ума, а потом случилось ЭТО. Как в истории с Гарди.

Один взрослый ушел из семьи к другому взрослому, и там родился еще один сын, потом дочь. Но отец никогда небросал семью, не мог физически: слишком больно ему было вспоминать, как ребята по соседству звали его последышем, последней надеждой отчаявшейся женщина.

«Твоя мать ни от кого родить-то не могла, не то что замуж».

«Да уж, не повезло тебе с матерью. Как уж тебя такого уродила».

«А ты ничего. А я думал…»

Когда Тому было лет восемь, он нашел на чердаке бабушкиного дома забытые всеми школьные тетрадки, фотоаппарат и дневник отца. Не школьный. Другой. Хотя был и школьный. Туда Том заглянул первым делом и убедился, что насчет оценок папа его был весьма умеренным вруном. Почти не солгал.

«Разве ты о том думаешь?».

«Не мешай, — хотелось ему крикнуть неизвестному в ответ. — Не мешай мне жить!».

«Так ЖИВИ».

Но КАК? И в отместку за вырванную с боем жизнь, он принялся убивать.

«Сначала-то ты думал, что помогаешь другим, делаешь свою работу».

«Да, но недолго. Я быстро перестал обманывать себя».

Дядя Гарди, один из столпов местного сообщества, господин Атон, предложил ему контракт: искать среди его людей тех, кто работает на два лагеря. Так и сказал: «У вас, говорят, док, невероятное чутье на людей», — и Том согласился, потому что Атон был прав: этого у него было не отнять — чутья диагноста. Он видел людей насквозь. Тем более таких. Чувствовал ложь носом, всем телом, ибо сам был мастер лгать.

«Уходите. Через час я сообщу по инстанции, что вы не тот, за кого себя выдаете».

«Не стоит и пытаться. Вас раскрыли».

Некоторых — совсем невинных — он предупреждал заранее.

«А этого я сдам».

«Ты сдашь?».

«Не правда ли, забавно? Чего не сделаешь для поддержания репутации. Шутка. Но в каждой шутке есть доля истины. Хе-хе».

Удобно говорить с собой, когда голос на противоположной стороне бесправен. Университеты пошли ему на пользу. Если чему и научила Тома его профессия, так это изолировать реальность от совести.

«Совесть от реальности, ты хочешь сказать?».

«Нет, именно реальность от совести. Потому как жить я мастак. Не правда ли?..»

«Страшно умирать?».

«Страшно. Но дело не в этом. Просто жутко хочется жить, считая себя порядочным человеком. Жутко. До боли в сердце и звоне в ушах».

«Это тебе-то? И где вся твоя философия?..»

Пятое

Память Рэя была уже не та. С выпивкой надо было завязывать, восстанавливаться. Впереди предстояла тяжелая работа под прикрытием на чужой территории, планете, обычаи которой он знал плохо, а для этого нужны были крепкие нервы и цепкость, которую не давал алкоголь. Когда бывший шеф позвонил ему с предложением о работе, Рэй в сотый раз пересматривал старый фильм из своей коллекции — единственное, что он оставил от прошлой жизни, которую почти забыл, плотно перечеркнув раз за разом всплывающие сцены: вот он в детстве идет по проселочной дороге с мальчишками, сосет клевер, валяется на траве; вот позже стоит, сцепившись с одним товарищем из соседнего двора — парнишкой вдвое выше него самого, но неплотным и худощавым, а главное — не ожидавшим отпора от такого малыша, как он; вот школа — одна, вторая, десятая — отец не любил сидеть на месте, говорил: «Будь бдителен, парень. В жизни надо все время находится в движении, чтобы тебя никто не нашел. Застрянешь надолго, и они уже знают о тебе все». Кто эти «они» понять было трудно, но догадаться можно, в общих чертах, как и то, почему мать ушла из семьи, даже не попрощавшись. Рэй не винил ее. Но знал, что никогда не простит того, что она оставила родного сына там, в черной башне из пепла и пыли, пропитанной страхом и бредом, башне, чтобы покинуть которую, ему пришлось распрощаться с мечтой о высшем образовании и пойти служить в рядовые, в самый низ, на любую работу, лишь бы вырваться от того, что душило и сжигало отца изнутри.

Рэй отчетливо помнил первые два года службы, потом последовало предложение от тех, кого всегда опасался отец: «Ваш характер нам подходит, и навыки, и жизненный опыт, и акцент». Он и вправду с легкостью вливался в любую компанию, быстро перенимал чужие правила, но никогда не подстраивался под них, скорее вел свою игру по чужим законам. «Бороться с ними нужно их же оружием, они никогда не ожидают, что кто-то окажется таким же умным и применит те же средства. Бери их внезапностью, будь предсказуем, но неуловим. И никогда не задерживайся на одном месте. Не позволяй им считать тебя», — парадоксально, но слова больного отца подходили к жизни гораздо больше всех красивых книжек и фраз, которые им пытались всучить на курсах подготовки агентов ОТК — первых и последних у Рэя. Ибо если ты не усвоил урок сразу, ответ следовал незамедлительно. Двойная жизнь легко принимала крутой оборот, стоило только зазеваться.

«Да, то-то ты на этом диване явно умираешь от перенапряжения».

«Но все же я им понадобился».

«Ага. После того, как они потеряли трех человек. Наверное, ты тот, кого им точно не жалко. Гарантированное исчезновение ставшего ненужным агента и никаких рисков».

«Пошел ты».

Он окрысился и замолчал, но долго злиться на самого себя не получалось.

«Что, не хватает компании? Скучаешь?».

«Сука».

Не он, разумеется, и не жизнь. С ней так обращаться не следовало: могла обидеться. Это было так, общее восклицание.

«Земля притягивает? Ничего, скоро все там будем».

Он со стуком поставил кружку на стол. Кроме шуток, надо было приводить себя в порядок. За последние пару лет он так и не приобрел ничего, кроме работы, и уж терять ее не собирался, тем более что здесь речь шла о его репутации.

— Говорите, новый метод дознания? А может, все проще — утечка у нас?

— Вероятно, и это тоже. Но нам надо знать наверняка. И нам нужен доступ к оперативной информации.

— Подняться высоко и быстро? Это, наверняка, вызовет подозрения.

— Ты там долго не задержишься. Сделай дело, и мы тебя вытащим.

— Вы-то? Да-а-а. В гробу.

Последовала пауза, взгляд исподтишка, похлопывание по плечу.

— Ну ты как? Что-то ты плохо выглядишь. Если не можешь, скажи, мы найдем тебе замену.

— Ну уж дудки.

Облапошили дурака. Провели, как малого ребенка. Но профессиональная гордость была единственным, что еще оставалось из теплого и живого в нем, и отдавать ее так просто Рэй не собирался.

— Ладно, посмотрим, что у вас там за вундеркинды. Поглядим, кто кого.

— Таким ты мне нравишься больше, — одобрительно похлопал Рэя по плечу его старинный приятель и по совместительству ведущий специалист шестого сектора ОТК.

— Пошел ты.

— Вот умеешь все испортить. Комплименты надо принимать с улыбкой. Мягче с людьми надо быть. Хитрее.

— А я не на работе.

Рэй все же не смог скрыть обиду, терзавшую его с последней операции. Ребята из его же отдела обошлись с ним, как со слепым котенком. В интересах дела, разумеется. В целях конспирации…

Слили они просто его, слили за ненадобностью и дороговизной спасательной операции, а он взял и выжил.

«Выжил, а в строй не вернулся? Так, может они были правы?».

Рэй нещадно отогнал эту мысль прочь от себя. Рассуждать в таком духе значило живым ложиться в гроб, а он до такого еще не дошел. Пока не дошел…

«Поживем-увидим, да?».

Шестое

— Отпусти меня. Купи себе другого. Полноценного. Ты же можешь.

— Сдурел?

Атон взял племянника за подбородок.

— Куда ты пойдешь?

Он больно впился ногтями в лицо Гарди, и у того невольно выступили слезы.

— Понял?.. Ненавидишь?.. Подвести меня хочешь?..

Гарди вырвался и отвел глаза.

— Как я могу? Ты меня спас.

Дядя с видом знатока поднял палец вверх.

— Вот и помни. Ведь я тебя мог вернуть в пещеры, а пожалел. Довольствуюсь полуфабрикатом.

Гарди покраснел, но упрямо возразил дяде.

— Пещеры могут быть разными.

Атон недоуменно приподнял брови.

— Хочешь вернуться? — с хищной улыбкой предъявил он свой ультиматум, и, не дождавшись ответа Гарди, добавил. — Сделаешь дело, дам две недели отпуска, без людей. Делай, что хочешь.

— Спасибо.

— Мы верим слову друг друга. Как свободные, взрослые люди, да?..

Гарди кивнул: ему слишком дорого далась свобода, чтобы разменивать ее в бессмысленных спорах. Дорого, очень дорого, а приобретение в итоге вышло-то никудышное. Конечно, руки дяде он при встрече не целовал, домашним животным по двору, как некоторые из его выпуска, не ползал, считался за человека. Да и разобраться — сам в свое время пошел работать на Атона, испугался, что пропадет один, что поймают и снова отправят в крысиную школу, что… Да мало ли чего он тогда боялся, пацан. Теперь за страх приходилось платить, а в рассрочку любой товар обходится дороже. Не стоило и спорить. Дорого, дорого обошлась ему детская трусость. А что мешало уехать? Что удержало на планете, где в живых не осталось ни одного близкого человека? Не могилы же…

«Здесь ты знаешь всё».

И то верно. Даже крысы могут быть очень ничего, если это твои крысы.

Больше крыс Гарди ненавидел только людей. Особенно честных. Честные люди в отличие от подлецов сильно осложняли ему жизнь, не давали спокойно работать, будили никому не нужную совесть; поэтому, когда дядя поручил ему вычислить двойника, он с радостью нашел человека, на которого можно было бы переложить часть ответственности, — и не ошибся. Он вообще редко ошибался в людях, верил своей интуиции и ненавидел себя за безошибочность диагноза. С того самого дня, когда увидел ответ в глазах родителей.

«Зачем вы меня родили? Чтобы продать?».

«Ты станешь особенным», — с гордостью и удовлетворением сообщили они ему о своем решении.

«Да».

Что было, то было. Не стоило ворошить прошлое. Гарди понимал: дядя так просто не отпустит его из бизнеса, но и прокладывать всю оставшуюся жизнь дороги для его туповатых водителей он не собирался. В общем хорошие парни, но с очень узким взглядом на жизнь: поесть, поспать, откатать маршрут без последствий; никаких прихотей. Гарди так жить не хотел. Страх его перед негарантированной, незастрахованной деньгами и связями жизнью притупился, а адреналин от ощущения независимости и свободы после пещер, воодушевление от того, что можешь нечто такое, что другим неподвластно, тоже сошли на нет.

Но как вырваться? Не в характере Атона было упускать хоть копейку… Стоило придумать план. Какой? Особенный. Многоходовочку. И вовлечь в него побольше умных людей. Пусть отвлекут внимания друг друга, поперетягивают канаты…

«Как пауки в банке».

«Сам себя не сожри».

«Не бойся».

Седьмое

Атон, его наниматель, оказался весьма продвинутым и образованным человеком. В общей эрудированности главы серо-черной транспортной компании сомневаться не приходилось: не задерживались глупые люди в таком деле, но вот интеллигентность и умение грамотно оценить свои силы, меткость, Том даже сказал бы, «прицельность» работы с кадрами, включая привлечение не совсем традиционных методов, заслуживали уважения.

«Доктор» — как с легкой руки Гарди прозвали его местные — непринужденно вошел в сложившуюся и проверенную годами организацию, благо люди всегда остаются людьми, тем более в экстремальных условиях — в чем в чем, а в этом Том разбирался. Но по-настоящему признание пришло к нему после второго разоблачения шпиона из конкурирующей фирмы. Первое — с полицейским — сочли за везение, второе — за попадание, после третьего раза, когда он вывел на чистую воду совсем уж неожиданного персонажа, с ним стали здороваться первым и держать дистанцию.

Страх и недоверие — вот что Том читал на их лицах, хотя они вместе делали общее дело. Но «мудрый доктор» забывался в своих поисках. Витая в облаках, он не учитывал главного: каждый из тех, кто теперь находился под его присмотром, хоть раз подумывал о том, чтобы выйти из игры, оставив в дураках остальных товарищей; каждый по-своему спасал свою шкуру и отвоевывал место под солнцем, часто за счет напарника, каждый терпел другого, и все они, замкнутые по роду деятельности друг на друге, порядком притерлись и побились о свои собственные характеры, прониклись общей «любовью» и недоверием, успели с лишком друг другу надоесть.

— У каждого из нас общая жизнь, что поделаешь док, — как-то проговорился на этот счет Гарди. — Но вы молодцы, адаптировались. Даже прижились, как влитой. Не ожидал.

— Думали, сломаюсь после первого раза? — в лоб спросил бывшего клиента Том.

Он давно раскусил этого довольно хитрого молодого человека, ведущего свою игру и притворяющегося глупее, чем он есть на самом деле. Еще один манипулятор, среди его клиентов таких было немало.

В ответ собеседник наигранно пожал плечами.

— Злитесь?.. Почувствовали ниточку?.. А все-таки вы большая крыса, док, потому, видно, и чуете других. Не зря мне никогда не нравились моральные интеллигенты. Есть в этом что-то неестественное. Дай вам только прийти к власти.

— Я делаю свою работу.

— Точно. И как вам спится по ночам? Совесть не мучает?

Том пожал плечами.

— Здесь никого не убивают.

— На ваших глазах нет, док. Но вы ведь знаете, чем все закончится. Моему дяде нужен тот, кто спрятался наверху. Тот, кого отпускать живым будет нельзя. Вы не можете не понимать, каким будет конец.

— Тогда зачем Вы говорите мне об этом?

Он выделил «Вы» особым ударением. Давным-давно, еще на заре своей карьеры, Том решил, что никогда не будет переходить на «ты» с клиентами. Держался он этого правила и теперь. Простой профессионализм, но иногда это доставляло ему дополнительное удовольствие. Как сейчас.

— А вы ведь презираете людей, док.

Сделав паузу в разговоре, Гарди затянулся сигаретой и, выдохнув с силой дым вверх, чуть наискосок от Тома, цинично продолжил:

— Не могу не организовать себе маленького развлечения, доктор. У нас здесь с этим напряжёнка. Вам ли не знать… Все время одно и то же. А с тех пор, как вы раскрутили меня на ту историю, прямо руки чешутся сделать вам какую-то гадость.

Это Том понимал. Откровенность за откровенность. Он решил протянуть руку мира бывшему клиенту.

— Вы уже порядком насолили мне, втянув в это дело, — уже более миролюбиво протянул он.

— Бросьте, док, — отмахнулся Гарди. — Вы мечтали о чем-то этаком, не так ли? Вы и сейчас наслаждаетесь жизнью, как никогда. Чужие истории — лучший способ забыть свою?

Парнишка не унимался. Что-то все-таки подтачивало его изнутри. В Томе опять проснулся врач.

— Хотите поговорить об этом?

— Нет, спасибо, — вежливо отказался Гарди. — Теперь мы по разную сторону баррикад. Кто знает, доктор, может быть, однажды вы укажите на меня, а я на вас. Интересно, что будет тогда?

— Чья-то жизнь кончится, — спокойно ответил Том на неудавшийся выпад. Подобные слова не могли задеть его.

— Точно, — с горькой иронией в голосе согласился Гарди и после очередной паузы добавил. — Я бы дорого отдал, доктор, за то, чтобы узнать, кого вы убили первым. Это, наверняка, была потрясающая жертва. Нечто особенное, не так ли?

Том едва удержался, чтобы не ударить наглеца.

— Я не маньяк.

— А я и не говорю такое. Безусловно, у вас была веская причина. Мы ведь не так уж различаемся с вами, доктор. Разве что вам хочется крови, только не своими руками…

Продолжать дальше провокационный разговор было бессмысленно, и Том вышел из комнаты. За окном с ревом взмыл очередной грузовой корабль.

Восьмое

По бумагам фирма Атона занималась внешним экспортом и не вмешивалась во внутренние дела.

— Подойдет, — рапортовал через час Атону Гарди. — Дельный малый с нужным пунктиком во взоре. Такой будет работать не на страх, а на совесть. Его зацепило. Можно переходить на вторую часть.

— Тогда введи его в курс дела. Организуем параллельный маршрут. У нас мало времени. Кто-то вскрывает нашу информацию, и я хочу знать, кто и как.

— Подозреваемые?

— Все те же. И не забудь приплюсовать к списку себя.

Двойной смешок и полушутливый ответ Гарди.

— Да как вы могли подумать?

И не менее серьезный ответ.

— Ты знаешь, как. Думай, Гарди, думай. В твоих интересах вычислить крысу раньше доктора. Мне нужна информация. Приди и принеси мне ее, как полагается. Как делал раньше всегда. Иначе я начну сомневаться. Или мне нужно тебя простимулировать?

— В этом нет необходимости.

— Хорошо.

«Крыса, — подумал Гарди, выходя из кабинета. — Еще одна крыса, сидящая на сумке с деньгами. Но эта хоть не скрывается». От речей местных чиновников и служителей закона он порядком устал еще в детстве, поэтому и выбрал такую жизнь. И случай здесь был не причем. Да и не было такого случая, который он описал Тому. Была лишь уловка, уловка для самовлюбленного, но чертовски проницательного типажа, которого нужно было заманить на грязную с моральной точки зрения работу. На прямые предложения люди, подобные доктору, не откликались или бежали в полицию, а вот интересом зацепить их было можно. Интересом и коктейлем из любви, ненависти и сожаления. «Вам бы пройти свою терапию, доктор, — мысленно посочувствовал Тому Гарди. — Видно, что-то неладно в вашем королевстве, если вам нужны такие развлечения».

Впрочем, сколько знал Гарди, все профессионалы были немного не на своей волне. Нужно было только найти подходящую историю, чтобы дать им проявить себя во всей красе, а врать Гарди умел. Как и находить нужных людей. За это Атон ему и платил, хотя окончательное решение принимал всегда сам. Тем легче. Никакой ответственности, и только бесконечная усталость и тоска от однотипности и похожести человеческих душ друг на друга.

«Крысы и хомячки — вот и вся разница, — подумал Гарди, и завел аэрокар. — Уехать бы к чертям собачим туда, где нет людей. На полюс. Разве что холодно. А может, вправду, махнуть на годик на станцию? Без особых удобств, зато никаких крыс».

«Они доберутся и туда. Приедут с тобой», — подал голос разум, а чувства твердили: «Бросай».

«Потерплю еще немного, а там посмотрим, может, придется самим свернуться или нас свернут. К этому и идет, — решил Гарди, не вступая в противоречие с самим собой. — В конце концов, судьба у тебя нагадана или не судьба. Через пару лет ты должен оказаться в месте, о котором мечтал».

«Слушай больше гороскопы», — опять взялся за свое разум.

«Окажешься… в раю, на том свете», — это уже сердце, а желудок выразился проще: «Атон-то злится. Это плохо. Если он потеряет контроль над ситуацией, попадет всем, и тебе в первую очередь, если не успеешь спрыгнуть. И никакого чувства юмора у человека…».

Девятое

Рэй с самого детства не любил лезть в чужую жизнь: у каждого она своя, надо иметь уважение, но профессию выбрал подходящую — ровно наоборот.

«Это чтобы охранять других».

«Ага. В том числе и от себя?».

Впрочем, любезничать и кланяться он не любил больше: не терпел, когда другие пытались держать его за дурака.

«Лучше уж мы их».

«А чем ты лучше?».

«Ничем. Просто я прав».

Благодаря отлаженному механизму со слухами и подменами в центральный офис интересующей Отдел фирмы он попал быстро, дальше немного техники — и его заметили нужные люди, пригласили в более близкий круг, но на этом все и застопорилось. На разовых поручениях вслепую.

Безопасность у Атона была поставлена на должном уровне. Две изолированные системы плюс общее недоверие друг к другу. Уже при первой встрече с Гарди Рэй понял, что здесь надо держать ухо востро. Том опасения не вызывал, хотя остальные явно побаивались дока.

— Будь с ним осторожен, шеф верит каждому его слову, — предупредил его один из старожилов. — На твоем месте был тут один. Недолго задержался. Дрянное это кресло, парень, дрянное. Чуть что — все сразу валят на тебя, так что драпай при первой возможности.

«И как они так долго продержались с таким настроем?» — удивился про себя Рэй. Впрочем, вероятнее всего, это была проверка, которую он, по-видимому, прошел. Его перевели в новый офис, располагавшийся в самом доме шефа.

«Придется пока обойтись без записей, — недовольно прищурился он, взвешивая на руке микроэкран. — Да и зачем пишу?».

«Потому что по-другому не можешь вспомнить дни».

«Точно. Все забывается».

«Не работа. Здесь я всегда в ударе».

«Но ты ведь и не работу пытаешься сохранить, Рэй, а?».

Через пару дней его жертва была вознаграждена.

— Проходи, шеф ждет тебя, — Гарди махнул Рэю рукой.

— А ты?

— Пока без меня. Договоры — не мой профиль. Понимаешь? Вот и славно. И да, мы с тобой незнакомы. Дядя не любит протекцию.

Гарди сделал большой глоток из стакана с водой. Выпивку он не терпел и не позволял себя напиваться без дела. Выпивка была работой, а сейчас он отдыхал.

«У дяди в доме?»

Грустная усмешка. Если что и было правда в той истории, которую он с таким упоением рассказал Тому, так это дом. Последнее место, куда Гарди хотел бы вернуться, и первое, где точно хотел умереть.

«Ты же не серьезно?»

«Конечно, нет. Теперь нет. О чем еще говорить…».

Он бросил дело искренности после того, как ушел из дома, предоставив отцу с матерью делить оставшееся после бабушки имущество.

«Отец очень расстроен, что ты бросил учиться».

Еще один глоток воды. Действительно, его отец был умным человеком. Послал уговаривать к нему мать: удобный человек для неудобного разговора.

«Но что бы ты посоветовал мне сделать сейчас, отец? Что сделал бы сам?».

Вопрос повис в воздухе.

«Нам скоро не о чем будет с тобой разговаривать», — это он уже на похоронах матери.

«Ты и раньше не отличался многословием».

«Я не о том, папа. Как ты собираешься жить дальше?».

«Как все».

«А выплата кредита?».

«Половина оформлена на тебя. Не забывай. Она была и твоей матерью».

Но его одиночество крылось не в этом. В конце концов, у кого были нормальные отношения с родителями? Среди парней, окружавших его, Гарди знал таких на пересчет пальцев одной руки, да и стар он был для такого расточительного слюнтяйства на тему, кто виноват и что с этим делать. Жить. Вот и весь разговор. Жить. Беда крылась в том, что в последнее время жить ему хотелось все меньше и меньше. Были дни — не хотелось вообще.

Десятое

Первая встреча Тома с Рэем или Рэя с Томом? — как посмотреть — прошла на удивление гладко. Поздоровались. Обменялись приветствиями в кругу еще трех-четырех человек, расселились по местам. Гарди, введший доктора в курс дела за час до собрания, по-английски удалился, обменявшись взглядами с Атоном. Потом, спустя некоторое время, он вернулся, что-то прошептал боссу, тот махнул рукой, и они опять разошлись. В третий раз Рэй увидел этого парня уже после общей встречи, когда пошли разговоры один на один. Не обращая на себя внимания, тот сидел в углу кабинета, куда Рэя пригласил Атон, и чего-то ждал.

— Познакомьтесь, это Гарди, ему ты будешь говорить о нужных тебе маршрутах. Это Рэй, наш новый компаньон на северо-западе. Он будет отвечать за сопровождение.

— Люди его или наши? — деловито спросил сидящий в кресле достаточно молодой еще человек.

— Пока наши, потом посмотрим. Возможно, откроем третий офис. Если все получится.

— Хорошо. Нам нужно изменить двадцать пятый маршрут, он на пределе.

— Обсудите дела потом. Сегодня мы решим общие вопросы. Рэй, по всем проблемам с маршрутами ты должен обращаться ко мне или Гарди лично, без свидетелей. Это наше правило. Для безопасности. Двое итак слишком много, как говорится: знает один, знает второй, знает… — Атон нехорошо усмехнулся. — Но я, конечно, не имею в виду никого лично. Тем более тебя. Тебе мы доверяем, иначе бы не ввели в наше дело. Не подведи нас, Рэй.

«Милые люди, добрые самаритяне и очень вежливые сволочи», — подумал Рэй, выходя в тот вечер из чужого дома.

Но за улыбками вставала стена.

— Зачем вам внутренний рынок? — через некоторое время спросил он Атона.

— За ним будущее. Тот, кто владеет внутренним рынком, имеет власть. Космосом владеть, к сожалению, нельзя. Он слишком велик. Нет подходящего размера. Зато людьми можно. А с ними можно делать все.

Последовал легкий намек на известный всем жест, и Рэй вежливо засмеялся в ответ на скабрезную шутку. Вчера, как сообщил шеф, они потеряли еще двоих агентов, одного пустякового, но второго — очень обидного, пролезшего далеко и приложившего руку к быстрой карьере Рэя.

«Будь осторожен, — предупредил его шеф. — Присмотрись, помолчи. Я не могу приказать тебе не писать кое-чего в отчетах в центр, но на твоем месте я бы потянул время».

Еще один добрый самаритянин, искренне болевший за свое дело. Рэй незаметно сплюнул в сторону газона.

«В конце концов, не его вина, что в Отделе такой бардак, а их далекие командиры тратят больше времени на выяснение личных отношений и создание видимости работы из макулатуры отчетов и их анализов, чем…».

«Макулатуры? Умные люди многое могут узнать из этого мусора», — внутренний голос снова был прав.

Рэй бы не поручился, что новый уникальный метод Атона не состоял в том, что он не нанял уборщика или какого-нибудь архивиста читать такие вот залежи из бумаг местного сектора ОТК. А что, вполне могло быть. Невзрачные отчеты с цифрами, за которыми не стояло ни толики правды все же давали знающему человеку главное — потоки денег, людей, имена, даты. Но Рэя волновал другой вопрос: Гарди.

«Ему ты будешь говорить о нужных тебе маршрутах…».

Зачем? Рэй не мог этого понять, пока спустя пару дней один из его коллег по цеху не сжалился и не раскрыл ему суть дела.

— Мучаешься? Босс любит напускать туман. Не волнуйся. Это не проверка. Просто у парня невероятное чутье на опасность. Сам увидишь. Он чует маршрут, как собака. Может даже предсказать почти до часа, сколько тот будет существовать. Представляешь? Мне бы такого племянника, я бы не так развернулся.

— Племянника?

Но собеседник не пожелал продолжать разговор. ОНИ, непосредственные помощники и компаньоны Атона, по-другому Рэй их не называл, хотя никто и не обольщался насчет равенства прав, — все люди неглупые, в своем роде одаренные и точно смекалистые и удивительно тонко чувствующие атмосферу, собранные вместе под одним властным крылом, вообще не отличались разговорчивостью, хотя иные из них шутили и сыпали прибаутками не останавливаясь. На одно мгновение Рэй даже позавидовал, что у него нет таких коллег.

— Нравиться у нас? Наслаждайся, пока можешь, — заметил его энтузиазм Гарди. — Но будь осторожен. Здесь везде вежливость змей. Милые и добродушные, потому что из банки нельзя выбраться, но стоит открыть крышку для одного — и я бы не поручился за исход.

— Что с маршрутами? — удержался от ответного комментария Рэй.

— 73-й можете использовать еще пару раз, хотя я бы не рисковал по-крупному. Сейчас я приглядываю обходной путь, но там надо продумать еще пару мелочей, еще есть двое новых полицейских. Лучше будет их обойти, но Атон посмотрит. В остальном пока все по-прежнему.

— Как ты это делаешь? Имею в виду маршрут? — как бы невзначай поинтересовался Рэй. И получил бешено пристальный взгляд в ответ.

— А ты?

— Что именно? — опешил Рэй. — Не понял?

Он не на шутку испугался, хребтом почувствовав опасность.

— Расслабься. Я ничего такого не имел в виду.

А ведь он чуть было не попался. Рэй корил себя за то, что без предварительной подготовки полез к этому парню. Возраст того, как оказалось, по меркам этого мира был нешуточный. По слухам, Гарди даже успел уйти из бизнеса дяди и зачем-то вернуться.

— Чего так? — как-то на перекуре между маршрутами спросил его Рэй.

— Родственные связи потянули, — невесело пошутил Гарди и развел руками. — Просто я ничего не умею другого. Надо же как-то зарабатывать. А так хотя бы минимальный вред, даже какая-то польза парням. Они, знаешь, неплохие люди. Им тоже надо кормить семьи, у них есть дети, жизнь, вообще все как-то так, просто.

Это был его единственный откровенный разговор с Гарди за все время их совместной работы.

— Значит так, обо мне много будут болтать, так что я скажу сам, — так начал этот паренек, и тем самым сразу понравился Рэю. Ему даже пришлось заставлять себя прислушиваться к тексту, так гладко лилась речь. Лишь позже, оставшись один на один с минувшим днем и своими мыслями, Рэй понял, что Гарди предупреждал его, но вот о чем? О том, что относительно него есть подозрения? Тогда зачем было предлагать ему курировать маршрут? Проверка? Или это общий принцип работы с новичками? Обычно так и бывает. Кто-то один вводит в курс дела новенького, но выбранный способ был уж больно оригинален.

— Вот так-то. Так что я единственный уцелевший родственник. Не считая моей матери, но ее дядя всегда любил, да и далеко она теперь, вне его досягаемости.

— Умерла?

— Нет. В сумасшедшем доме. Как раз. Мы же здесь все немного того. Но ты запомни главное: он никого не жалеет. Для него «деловые» принципы — это святое, тем и продержался так долго. Жестокий черт, но последовательный. Что-что, а уважения ему не занимать.

«Как в сказке или дешевом фильме», — подумал тогда Рэй, и ошибся. Сюжеты выдуманных историй в его профессии часто выглядели лишь как слепое подобие реальность.

«Опять врешь? — поймал себя на мысли Гарди. — Сумасшедший дом? Зачем?»

«Привычка. Но ведь сработало».

«Поживем-увидим».

«Чего там смотреть, нужное настроение я ему создал. Теперь покатится по рельсам, как по маслу. Некуда ему сворачивать. Все стороны — наши».

Он с силой сжал кулаки, подавив жесткий смех. Праздновать он будет, когда все будет сделано.

Одиннадцатое

— Будем знакомы, меня зовут Том. Я вижу, вы тоже ждете? Не хотите выпить? В этом доме потрясающий подбор напитков.

Что бы кто ни говорил, Тому нравилась новая жизнь. Власть над людьми и их судьбами при внешней отстраненности и полном неучастии в чем-то более конкретном, чем слова, обольщала. Все, что от него требовалось, — внимательно слушать людей, иногда выводить их на разговоры, и делать вероятностные предположения, дискуссионные по своему характеру, а потому ни к чему его лично не обязывающие. Так сказать, выносить экспертное мнение. Это он умел делать отлично, почти автоматически, находя в такой осведомленности о чужой жизни приятный осадок: чужие страдания лучше всего помогали отвлечься от своих, забыть то, что не стоило вспоминать, — безотказное средство, оно срабатывало. Более того, работа у Атона нравилась Тому даже больше, чем его собственная профессиональная деятельность. Ведь здесь был драйв, и необходимость угадывать черты характера, привычки, дающие возможность прогнозировать поведение, и никого не интересовало, как складывались эти непростые мозаики судеб, какие методы он использовал, как выносил заключение; никто не вспоминал о прошлом, не копался в причинах, а значит и его собственный голос совести молчал. Нечего было ему комментировать. Не на что отзываться.

«Безотказное средство? — усмехнулся Том, позволив себе долю иронии и самокритики. — Что же ты молчишь теперь, когда дело дошло до логического финала? Ведь от тебя по-прежнему ничего не зависит. Просто скажи».

«Это будет третья жизнь, которую ты погубишь, Том», — вот он, страшный голос матери. Она никогда не произносила этих слов. Она не знала всего. Знала только о самом первом проступке, с которого все началось и который увлек его в самую тьму, где не было света, но было упоение от отчаяния.

«Не делай этого с Гарди. Он так молод, и ему не везло в жизни».

«Но кто пожалел его?».

История Тома началось с невинной шалости — детского воровства, которое его родители быстро вывели на чистую воду. Тогда на первом и последнем в его жизни семейном совете разговора не получилось.

«Зачем ты это сделал?» — спросил его отец.

«Не знаю».

Тогда он объяснить не мог, слишком больно и стыдно было признаться, что оказался неуспешен там, где до этого так было легко. После переезда ему так и не удалось завести новых друзей. Но родителей интересовало только, сколько и у кого он взял.

«И как не стыдно? И зачем? Разве мы тебе не давали денег?».

Давали. Он брал их, и еще другие, и покупал подарки — новым друзьям, родителям, соседке.

«Это же глупо».

Он понимал. Но продолжал молчать. Из того разговора Том помнил мало. Классический вариант защиты и нападения — вот и все, что осталось в памяти. Помнил только отца, и как тот смотрел в окно весь разговор, а потом просто молча вышел из комнаты.

«Ты понимаешь, что мы тебе больше не сможем доверять никогда?».

«Ну и пусть. Проживу как-нибудь».

Это было позже. Через неделю после совета, после которого он продолжал молчать. А был ли смысл говорить? Он не был готов к этому. В общем, первый разговор закончился ничем, как и второй, на улице. На этот раз с матерью.

«Что с тобой происходит?».

«Ничего».

«Ладно».

С тех пор о случившемся больше в семье Тома не вспоминали. Ему повезло: у него была интеллигентная и очень правильная семья, никогда не наказывающая за проступок дважды, не поминавшая прошлые обиды. Только вот он помнил всегда…

Пару раз впоследствии, спустя несколько лет он хотел поговорить о случившемся, но побоялся то ли укоров, то ли обвинений, то ли чего такого, более страшного.

«Не попадаешь в круг их ожиданий?».

Ехидный голос изнутри. Веселый в детстве, он незаметно сменил тональность, превратив юмор в черную пародию на логику жизни.

«Не попал в струю с математикой, музыкой, спортом. Даже учился с репетитором. Мастак!».

Том никогда не хотел быть тем, кем стал, но после окончания школы отчетливо понял, что не может делать что-то посредственно, только лучше, а лучше всего он умел читать и судить людей.

«Строить предположения и создавать для других возможности, ты хотел сказать? Разве не этому тебя учили все эти годы. Быть объективным зрителем, но не возвышаться над другими».

«Разумеется».

Он отмахнулся от назойливого речитатива морали. Красивые речи о равенстве и благородстве стоило приберечь для профессиональных корпоративов, проходящих под пристальным оком телевизионных камер. За ширмой профессионалам его класса можно было не скрывать высокомерия и своей исключительности.

«Когда бы…»

«Если бы правительство прислушалось…»

Пустые разговоры высокопарных стариков и честолюбивых идиотов, умеющих давать советы и тщательно выбирать клиентов, которые справятся с бедой, несмотря на всю оказанную им помощь. Иллюзия жизни. Иллюзия власти. Он прошел это дважды, и более не собирался обманывать себя.

«Решаешь, кому жить, кому нет?».

«Нет, я лишь ворота для подлинной силы других людей. Я даю им возможность проявить себя, открываю путь».

«На тот свет?»

Ха. Вся шутка заключалась в том, что это была правда, только вот правда тоже не всегда права.

Порой с такой правдой просто нечего делать.

«Ты виноват. И сам знаешь. А теперь ищешь, на кого бы возложить вину. На Гарди? Он подойдет. Формально он втравил тебя в это».

«Формально да».

Ответить себе было нечего. Лучше было промолчать. Как тогда, с родителями. А как рассказать?

Как попросить прощения, не обидев, если продолжаешь разочаровывать в другом?..

Том не знал ответа на этот вопрос тогда, не решался поставить этот ответ и сейчас. С того забытого, давно прошедшего детства пролетело время и к страху примешались гордость и разрыв, уничтожение отношений с близкими. Зеркалу не полагалось быть субъективным. Мир стоило отражать одинаково, ровно, без изъянов. Он должен был преуспеть хотя бы в одном из того, что ценил его отец.

Потом появилась она. Девочка его возраста, но с меньшим жизненным опытом. Философичная, остроумная, но неприкаянная в своем эрудированном одиночестве. В меру симпатичная, но тоже властолюбивая, странноватая, подающая надежды, и, несмотря на талант, вечно вторая — как Том. И возникла мысль, что можно открыть ее, подтолкнуть к новым горизонтам, дать проявить себя, предоставить слушателя, готового отзываться на чужие идеи и следовать за ними без оплаты проезда. Бросить подопытного кролика под поезд…

Мог ли он спасти Лилу? Том не знал. Тогда он был уверен в том, что мог бы во всяком случае задержать страшное. Но для этого нужно было переломить себя, выключить сознание, потому как ее талант и вправду оказался всего лишь одаренностью, и то преходящей с возрастом. Вот так. Такой она Тому не подходила. И он отпустил ее. Отпустил, потому что был разочарован в самом себе, потому что знал, что в будущем ничего из ее желаний не исполнится, начнется простая обычная жизнь, как у него, как у всех. Однотипность…Скука…Тоска…. Однообразие…. Предсказуемость….

Такого он для нее не хотел…

И вот, когда малышка, выше его в полтора раза ростом, пришла к нему в гости без предупреждения — чего не было никогда — и сказала, ЧТО собирается сделать, Том промолчал…

«Это твое право. Подумай, но я поддержу тебя в любом решении».

Полуправда. Вот и все, что он позволил себе сказать живому человеку, как он считал другу, на прощание, перед тем как она ушла, чтобы совершить то, что совершила.

«Не играй словами».

Он не обманывал себя, он просто был вежлив и толерантен, избегая ненужной неловкости. Суть вещей была неприглядна: он воспользовался ситуацией, чтобы решить свои проблемы, убил другого вместо того, чтобы умереть самому, и посмотрел, как все выглядит со стороны.

Полезный, но некрасивый опыт.

Зато с тех пор он пошел в гору, решив жить и жить удобно. И для этого убил второй раз — предвидел, но промолчал, когда уходил отец. Тому, правда, не удалось довершить начатое до конца, но это были детали. Случайность. Счастливый исход не имел значения, потому как мотив был непригляден. К тому времени Том просто не мог выносить тех, кто знал его с детства, поэтому счастливо и спокойно похоронил мать, тетку; скрывая за грустью облегчение, по программе устройства молодых специалистов сменил планету. В конце концов, ему удалось пристроить и отца.

«У меня нет сил больше жить».

«Наверное, ты прав, папа. У каждого есть свой предел».

«Я хочу прогуляться напоследок на той горе, помнишь, где мы с матерью и тобой всегда отмечали начало твоих каникул».

«Хорошо».

«Как думаешь, пузырька будет довольно?».

И потом через три дня звонок и непритязательный рассказ, как будто ничего не случилось.

«Меня нашли ребята. Гуляли там. Выпивали. Отвели в больницу. Глупо как-то. Промыли желудок. Сам не понимаю, что на меня нашло».

Отец выжил снова, и начал новую жизнь. Том запомнил этот день. Он воспринял его как урок. Хороший урок о том, что на самом деле мы ничего не решаем. Урок, отучающий от высокомерия. И хотя он прошел его дважды, оплатив и победу, и поражение, — и все же снова попался. И как?!.

«Видимо, ты очень любишь наступать на одни и те же грабли».

«Непередаваемое удовольствие».

«Кроме шуток, видимо, да».

Двенадцатое

Рэй с удовольствием бы закурил, но в этой комнате было нельзя. Атон тщательно берег свое здоровье.

— Как наши дела?

— Все в порядке.

По лицу пожилого мужчины нельзя было понять, удовлетворен ли он ответом или нет. Эмоции не читались, только тяжелый взгляд и возраст, даже не возраст, а какое-то императорское высокомерие.

Гарди с улыбкой присел за столик рядом.

— Ждешь? Не стоит тебе видеть, как он сердиться. Уходи. Пока можешь. Ты понимаешь меня? Второго раза я не попрошу. Даю тебе три часа.

— Я не могу.

— Уйти не значит предать или забыть. Но для начала надо выжить.

И все это с потрясающей улыбкой, искрящимися глазами, жестами, как будто рассказывающими анекдот. Великолепный актер. Было, чему поучиться.

— Гарди? Можно тебя на минутку?

«Светило», о котором они так мило беседовали, сошло с небес на землю.

— Уходи, — долгая пауза и тяжелый, проникновенный взгляд, адресованный Рэю напоследок. — Я не собираюсь умирать за тебя, и я не буду молчать.

Тринадцатое

Крысы. Кругом были крысы, и он сам был одной из них. Двуличной тварью с двумя ногами и холодной головой.

«Ты понимаешь, что ты делаешь?».

Он помнил, как Атон в первый раз спросил его: «Могу ли я тебе доверять?». И Гарди ответил: «Да». Что привело его к дяде? Что заставляло выдумывать эти истории о семье, своих приключениях, безумии и смерти близких? Вера в свою исключительность? Дешевый треп? Когда-то было и такое. Но было и еще кое-что, о чем он никогда не мог сказать, как ни пытался, что пересказывал на все лады, иносказательно, но, если приглядеться, достаточно однотипно во всех историях. Поэтому он и не смог уйти.

А ведь он почти вырвался из этого мира, сбежал, воспользовавшись проблемами Атона с конкурентами, и все же не потратил ни копейки из дядиных денег, пока тот решал свои дела в тюрьме. Страх? Нет. Он наплевал на страх. Ему просто ничего не было нужно.

Свобода на голодный желудок — несвобода? Так, кажется, говорят все. Но тогда, впервые оказавшись по-настоящему на свободе, Гарди вдруг отчетливо понял, что больше ничего не хотел. У него не было желаний, не было цели устраивать свою жизнь. Да и к чему? Все равно все так или иначе рано или поздно должно было кончиться. Именно поэтому он не удивился, когда Атон через пару лет нашел его и снова взял к себе. Дядя отлично чувствовал людей, к тому же знал его историю.

Крысы. Самые умные из них знают все. Они обмениваются памятью на генетическом уровне. Пожалуй, только со своим пасынком — сыном второй жены, недолговечной, но красивой и обаятельной женщины с душой, как у ангела, — Атон промахнулся раз и навсегда. Не рассчитал силы свое влияния, и убил мальчика. Убил на глазах у Гарди, когда тот почти вытащил парня из выгребной ямы.

«Мама, что же ты наделала?».

Но это была его вина. В последние годы перед смертью мать провела в больнице. Гарди ездил туда каждую неделю, как на службу. Он так привык к этим посещениям, что даже теперь, спустя пару лет после ее смерти, ему казалось, что он снова стоит в той самой палате и ведет разговор в одну сторону. Он так думал. А оказалось, в две, да не те.

«Я думаю спрятать его у нас. Все знают, что мы не ладим. Никто не будет искать его там».

«Он его сын».

«Пасынок».

«Все равно. Так нельзя. Они должны поговорить. Они же родственники».

«Ты в своем уме?»

Она заплакала.

«Только и можешь меня оскорблять. Давай! Вот умру я, тогда пожалеешь. Я столько для тебя сделала, а ты даже не уважаешь мнениеродной матери. Ты никогда ни во что не ставил нас с отцом».

Привычный скандал. Но все же он недооценил ее. Не подумал, что она способна предупредить Атона об их побеге.

«Спасибо, мама».

«Я хотела, как лучше».

«Лучше? Посмотри сюда. Еще немного, и мне бы было совсем хорошо».

Он безжалостно рванул на себе рубашку. Обнажил перебинтованный бок.

«Если бы не та канава и речка, и то, что твой милый брат боится холодной воды, мне бы был конец».

«Ты преувеличиваешь. Он добрый человек. И это он привез меня к тебе в больницу».

«Да? А ты не задумывалась зачем? Чтобы я молчал!».

«Если он так плох, ему проще было бы…», — тут она споткнулась.

«Убить меня? — настал его черед атаковать. — Не выйдет. Тем вечером перед тем, как наглотаться собственной крови, я принял меры предосторожности. У меня была маленькая, но гарантия».

«Ты шантажировал родного дядю, моего брата?» — она была в ужасе.

«О чем ты? Я просто украл у него деньги».

«Сын! Разве мы с отцом этому учили тебя? Это большой грех».

«Не больший, чем то, чем я занимаюсь всю жизнь».

Она замолчала, сдавшись, опустив голову на руки, словно не желая видеть мира вокруг.

«Ты знаешь, что я прав, поэтому тебе больно».

«Зачем ты делаешь это, сынок?».

«Боль — это хорошо. Она говорит, что ты живешь, — он подошел ближе, буквально навис у нее перед лицом. — Открой глаза. Боль — это замечательно. Так что бросай пить свои транквилизаторы, и живи, как я. Посмотри, я же живу».

«Отпусти меня, мне больно».

Гарди было стыдно вспоминать эту сцену. Он не должен был позволять себе так срываться. В конце концов, не ее вина, что мать была слабым человеком. Нельзя требовать от людей большего, чем они могут.

«Не ее? Тогда чья же?».

Бессмысленный спор. Прошлое, которое следовало забыть, и которое раз за разом приводило его к ощущению тупика.

«Тебе еще можно доверять? — спросил его на днях Атон. — Ты еще с нами?».

«Конечно. Вы же видите. Куда мне идти?».

А на самом деле он уже все решил. Он вспомнил, как в тот злополучный вечер пришел домой и снял кольцо, подаренное ему матерью на день рождения.

«Его носил твой дед, и прадед. Теперь будешь носить ты».

Интересно, сколько еще вещей передавалось у них в семье по наследству. Честно говоря, он устал от этих семейных историй. И все же пошел к ней, разыграл эту сцену «несчастной жертвы с племянником», зная, почти наверняка концовку, просчитывая результат. Зачем? Закончить игру. Получить выигрыш.

В тот день он в который раз увидел разочарование в глазах матери. Разочарование и страх, и огорчение, что он не понимает то, что следовало понять. Принять, как неизбежное. Этого ему было довольно. Он словно наслаждался тем, что раз за разом вступал с ней в противоречие, выигрывал битву по моральным очкам и терпел сокрушительное поражение в самой глубине сердца, там, куда не решался заглядывать, не ощетинясь как следует, не накопив злости, не вооружившись лицемерным превосходством над воображаемым противником, потому что с настоящим бороться не было сил…

Даже сейчас, когда он вырос, и стал совсем другим человеком, он не мог победить ее. Выгребная яма — такой была вся его жизнь. В такую вот кучу мусора он превратил ее сам, не имея мужества посмотреть правде в глаза. Крыса. Он был всего лишь одной из крыс. Не самой сильной, но достаточно шустрой, чтобы выжить.

Он закурил, и задумчиво посмотрел вслед Рэю.

«С этого парня станет попробовать совершить какое-то геройство напоследок», — прошептал внутренний голос.

«Его проблемы».

Если Рэй не уйдет сразу, он уже ничем не сможет помочь ему. Но и совершать лишних подлостей, если он собирался выбираться из дерьма, в котором жил, Гарди был не намерен. Если у него не получится, пусть выберется кто-нибудь другой. Достаточно того, что он утащил на дно доктора — тот с воодушевлением увяз в липкой паутине по самые уши, — пусть выберется хоть один. Приходилось выбирать. Тогда-то Гарди и решил предупредить Рэя.

Четырнадцатое

«Как ты это делаешь?».

«Чудо. Расскажи мне что-нибудь интересненькое».

«Что?».

«Неважно. Я хочу послушать чужой голос. Знаешь, когда одни и те же люди вокруг, одни и те же разговоры… Надоедает».

«Какой же ты все-таки ребенок».

«Не без этого».

(пауза)

«Зачем дядя так рано привел тебя в бизнес?»

«Ты думаешь рано?»

«Жаль, когда воруют детство».

«Ты тоже не похож на человека, который чувствует себя в своей тарелке».

«Не думал, что в твоем возрасте так хорошо работает анализ».

«В моем возрасте? А сколько, ты думаешь, мне лет?».

«…»

«Удивлен? Крысы знают, как ломать природу человека».

«…»

«Я произвожу впечатление слабого?..»

«Теперь ты обиделся, мы квиты».

«…»

«От жалости до ненависти один шаг. Не жалей. Ты богат. Я богат. Мы все здесь богачи. Делаем, что хотим».

«Тебя не жалею».

«А ты сюда какими судьбами? Несчастная любовь, разочарование в профессии, кризис самоутверждения?»

«Устами младенца…»

«У тебя большое будущее, если уцелеешь».

«Это мне скорее стоило говорить подобное тебе».

«Не для меня. У таких, как я, нет будущего. Приехали. До скорого».

«Увидимся».

«Кому как повезет».

Интуиция гнала Рэя вперед, ему уже было наплевать на долг. Конечно, хотелось уйти с музыкой, громко хлопнуть дверью, выкинуть что-то такое, от чего шеф пришел бы в восторг, но он прочел кое-что в глазах Гарди, что заставило его сомневаться в успехе любого прощального мероприятия. Этот парень поразил его еще тогда, когда они впервые вместе поехали проверять проблемный маршрут.

«Сейчас надо свернуть,» — сказал тогда Гарди, а они еще не доехали до места.

«Еще рано. Следующий поворот».

«Поедем в обход».

И что бы вы думали? На прежней дороге их ждала засада. Они увидели ее краешек за деревьями.

«Как ты узнал?»

«Просто».

«Наверное, в детстве тебе все завидовали. Мог предсказать результат контрольных и все такое?».

Парень как-то странно посмотрел на него, помолчал, потом все же удосужился ответить.

«Это начинает работать поздно и вступает в полную силу при соблюдении определенных условий».

«Что за условия?».

«А тебе никто не говорил? Даже не намекали? Люди стали более скрытными. Раньше ребята шептались обо мне. Я понимаю, что ты неместный, но все же ты должен был кое-что слышать. Ты никогда не читал о местных Крысах? Это гордость нашей планеты. Они пошли отсюда, здесь их родина, старая добрая родина».

Рэй уставился на парня, словно тот вылез из тьмы.

«Ты был одержимым?».

«Семь лет. Родители очень хотели знать кое-что».

«Что можно так хотеть знать, чтобы отдать собственного ребенка на переделку?».

«Например, лотерею… или средство от смертельной болезни. И кстати, — Гарди явно попытался тогда смягчить ненужное откровение. — Там было не так уж плохо, почти как в обычной школе, плюс музыка, танцы и обряды».

«Семь лет? Я думал до полного посвящения нужен десяток. Почему ты ушел раньше? Смог бы предсказывать людям будущее».

Гарди протянул руку и резко повернул руль направо.

«Нам сюда. Притормози. Сейчас проедет патруль. Мы опаздываем на пять минут. Ребят надо будет предупредить, чтобы придерживались графика. Местный шеф ОТК пунктуален, как черт».

«Ты не ответил».

«Ты дурак?».

Впервые Гарди позволил себе оскорбительное выражение в его адрес. Безобидное относительно некоторых слов, должно быть употреблявшихся в его компании, но очень злое по интонации.

«Те, кто остаются до полного посвящения, исчезают как личности, а мне хотелось… наслаждаться жизнью».

«Я думал, они никого не отпускают раньше времени».

«Они и не отпускают… А почему ты думаешь, я держусь Атона? Я сбежал, а дядя выплатил за меня отступные. В какой-то мере я его собственность. Он так считает».

Рэй покачал головой. Он давно подозревал, что успех дела Атона не может строиться только на профессионализме и везении.

«Сумасшедший дом».

«Думаешь? Знаешь, зачем я рассказываю тебе это? Я сам не знаю. У меня просто интуиция, что тебе надо это услышать, а я обучен верить своей интуиции. А теперь забудь все, и займемся маршрутом. В нужный момент ты вспомнишь сам».

Далекий разговор, и страшная картинка. Рэй однажды попал в разоренное логовище Крыс — длинный ряд келий, оборудованных минимумом удобств, и следы крови кругом — на стенах, полу, скамейках.

«Вы не думайте, они их не пытают, — поймал тогда его взгляд один из экспертов. — Ребята часто сами наносят себе увечья».

«И вы это допускаете?».

«Если есть разрешение родителей, все законно».

«Но зачем?».

«Не понимаете? Большинство из них сходит с ума, но те, кто выживают, — почти как Боги. Родители платят бешеные деньги, чтобы отдать детей сюда. Так сказать, обеспечит себе безбедную старость».

«Вот и шли бы сами».

Эксперт шутливо причмокнул.

«Они бы и шли, да возраст не позволяет. Система эффективна только применительно к детской психике. Взрослые слишком ригидны. Зациклены на своем. Потом особенности нервной системы и все такое. Законы эволюции никто не отменял. Если бы закон разрешал, они бы подвергали обучению младенцев. Из них выходят настоящие гении — один выживший на пару-тройку десятков, но все равно чаще, чем один на миллион».

«И вы смеетесь?».

«Молодой человек, лучше откройте глаза и как следует оглянитесь вокруг. Запоминайте, может быть пригодиться в вашей жизни, если надумаете завести детей. По закону мы не можем вмешиваться в процесс воспитания. Мы здесь только потому, что местное отделение взялось обучать младенцев. А это уже запрещено. В обучение к Крысам дозволено отдавать человеческие существа не раньше 6 лет. Иначе нужны особые обстоятельства, особые бумаги, особые люди».

«Сумасшествие», — подумал Рэй тогда. «Сумасшедшие,» — буркнул он Гарди в машине. «Я сошел с ума, если думаю задержаться здесь, — прошептал он себе на выходе, буквально впрыгивая в аэрокар. — Давно следовало свалить отсюда. Еще с первого намека Гарди. Интересно, как давно он знал про меня? И сколько у Атона таких мальчиков? Наверняка, не он один. Хотя нет. Это штучный товар, а у тебя паранойя».

«Паранойя? — возразил внутренний голос. — Ты просто защищаешь парня. Хочешь думать о нем что-то хорошее, потому как, если посмотреть объективно, кто как не он сдал Атону твоих коллег? С его даром это ему ничего не стоило».

«Он недостаточно хорошо читает людей. Он сам говорил. Он больше специализируется на дорогах, совпадениях и случайностях», — возразил себе Рэй.

«Недостаточно? Тебе и этого довольно — как ты улепетываешь».

Против такого довода поспорить было сложно. Но все равно, даже не имея доказательств, Рэй почему-то был уверен, что прав: парень не был способен на предательство, тем более убийство. Он был жертвой обстоятельств.

«Останься, погляди, как эта жертва обстоятельств будет спускать на тебя всех собак», — последовало резонное предложение.

«Ну уж нет. Спасибо. Нельзя требовать от человека больше, чем он может дать. К тому же парень и без того рискнул головой, а жить хочется всем. Я тоже поживу. И дам жить другим», — и в ответ, почти следом, с небольшой паузой, словно доставая камень из-за пазухи, вопрос: «А ты сдашь его? Шефу будет интересно знать, как они разоблачают агентов. Почему только они не подумали об этом раньше?».

Долгое промедление и неохотный ответ: «Слишком невероятно и редко. И слишком дорого для Атона. Ребята типа Гарди, только полностью обученные, работают на миллиардеров, не меньше, или на транспланетные компании. Да и получившие аттестат слишком видны всей системе, чтобы заниматься нелегальным бизнесом».

«Получившие аттестат?».

Рэй отогнал от себя нехорошую мысль. А все ли его получали, и что делали остальные? Если судить по Гарди, у парня не было инстинктов преступника, он просто хотел прожить свою жизнь, а не ту, что отвели ему чокнутые родственники.

«И что же ему помешало?».

И снова реплика с той стороны, коварное замечание не в бровь, а в глаз. И на волне успеха логическое продолжение композиции: «Все еще думаешь, что он жертва? А может, ему просто нравится орудовать чужими руками? Они ведь все немного чокнутые, не так ли? Их специально доводят до ручки. Иначе дар не разбудишь. Ты видел сам».

Пятнадцатое

Разочарование во взгляде.

«Родители просто хотели, чтобы я был исключительным, не таким как все. Это тоже у нас наследственное. Желание выделиться. Ты видишь, передалось и мне, — Гарди мысленно продолжал этот разговор. — Они хотели, как лучше».

Но черт возьми, как же это было больно, когда близкие люди дают разрешение на то, чтобы пичкать тебя препаратами, чтобы ты стал исключительным, чтобы пробудить твои способности. И к чему? К чему эти способности? Чтобы быть богатым? Дар предвидения позволял ему заглянуть в будущее и увидеть то, ЧЕМ кончается богатство.

Дар предвидения убивал в нем всякую жизнь.

Делал все предсказуемым.

Многие ребята не выдерживали и кончали жизнь самоубийством, поэтому их поили одурманивающими смесями, чтобы они чувствовали себя хорошо, били, держали на холоде, чтобы они помнили, что такое тело и боль, чтобы хотели жить.

Кому-то это помогало. Ему точно. Настолько, что однажды во время перевозки их из зимней в весеннюю пещеру он смог выплеснуть бурду, которой их поили, за борт, вплавь добраться до острова — хорошо, что отец научил его плавать — и позвонить дяде. Он знал, что из всех родственников, только Атон мог помочь ему. Он сам был согласен на любую цену.

«А мы-то думали, что ты пойдешь дальше. Учителя так тебя хвалили. У тебя были отличные успехи».

В первый год второй жизни — он так называл «это» — он чуть не придушил родителей, во снах, разумеется, раз пятьдесят. В реальности он просто держался от них подальше до тех пор, пока не утихла боль.

«Ты должен навестить свою мать. Она скучает по тебе».

Они с Атоном условились, что некоторые слова не обсуждаются, как приказы.

«Я, конечно, не твой отец. Но я беру на себя ответственность и сильно рискую».

«Спасибо».

Но спасибо он не отделался.

«Ты был у матери? Не лги мне. Ты обязан ей жизнью. Ты понял меня?».

«Маршруты должны работать. Брони после неудачи не будет».

Вот так они и сошлись вместе. Гарди стал работать на дядю, используя свой не до конца развитый, но все же вполне приличный для целей местного преступного синдиката дар. И все было хорошо. Даже очень. Он долгое время уважал Атона, принимал за силу его умение держать слово, распоряжаться судьбами людей. Потом прошло и это…

Прошло, как черный дым, рванувшийся в открытую форточку — тягуче, яростно, бесследно, оставляя после себя лишь легкий запах копоти.

Прошло и выветрилось, как потом выветриться чувство свободы, когда спустя пару лет после смерти сводного племянника, похоронив мать, он снова сбежит из крепости, построенной на этот раз своим руками. Сбежит, но куда?..

«От себя не убежишь», — он плевал и смеялся, слыша эту пословицу. Разумеется, от себя не убежишь. Но что делать, если оставаться с самими собой — хуже не придумаешь?.. Пить? Гулять? Разрушать чужие жизни, как когда-то разрушили его? Он был слишком гордым для этого. Пусть и был крысой. Ну и что, что он всю жизнь СЛУЖИЛ — не работал — на людей, которых презирал, чьи ценности не ставил ни во что, хотя и не мог не признавать их выдающихся способностей, умения управлять другими и добиваться успеха. Но что ему был этот успех? Ничто. Там, в прошлом, забыв о котором, он стер из памяти себя, свои надежды, свои мечты, осталось что-то такое, что терзало и звало назад, но никак не желало показывать свое лицо.

«Я схожу с ума. Определенно, — к такому выводу пришел он на днях, но тут же опроверг его. — Сумасшедшие не задаются таким вопросом. Они верят себе».

«Тогда что?» — вопрос, адресованный самому себе, вернулся бумерангом: «Ты знаешь сам».

Для разрешения ситуации следовало уладить одну маленькую проблему. Следовало разобраться с доктором Томом Рандером, потому что тот наверняка догадается обо всем. У дока было потрясающее чутье на чужую подлость. Наверное, немало натворил в своей жизни сам.

«Мы все такие вот, одаренные, видим друг друга насквозь», — сомнительная похвала или порицание совести? Гарди было на это наплевать. Сейчас следовало защитить тылы.

Шестнадцатое

«Каждый из них думал, что они — Боги и могут влиять на судьбы других. Но на самом деле они не распоряжались даже собственной судьбой», — странная записка от анонима второй день беспокоила Тома. Он крутил ее в руках так и этак, пытался расшифровать. «Они думали, что они — Боги,» — первое предложение было понятно, как и второе, замысловато скрывавшее угрозу. «Ты думаешь, что ты Бог? Берегись» — вот как стоило читать это послание, но, доступное по частям, в целом оно не укладывалось в картину происходящего.

Кто-то грозил ему? Зачем? С какой целью? Возможно, источником, пославшим эту записку, был тот самый крот, которого он искал, но тогда зачем кому-то было выдавать себя? Ладно, почерк можно было замаскировать набором печатного текста, но легко опознать стиль печатавшего его, особенности полиграфии, бумаги, конверта. Том не понимал такого безрассудства, и не был уверен, что дело здесь в недостатке ума или логики. Глупый человек не будет писать такое. Он выразится яснее: «Пошел вон!!!» Или «Убирайся, покуда цел». Нет, записка явно содержала в себе какое-то другое, более сложное намерение. «Вывести тебя из себя, заставить понервничать», — услужливо подсказало подсознание. Возможно. Он был склонен согласиться с этим. Так или иначе, удар достиг цели, и теперь, ради восстановления очков, следовало предпринять ответные действия.

«Или подождать и дать возможность проявить себя противнику, а потом нанести удар?».

План уже начал формироваться в голове Тома. Что ж, если раньше он только подозревал Гарди, то теперь был в этом уверен. Никто из ближайшего окружения Атона не мог бы придумать нечто такое.

«Чудный тип, он стал бы хорошим клиентом».

«Выдашь его?»

«Сначала надо узнать подробности. Уверен, что он действует не один. Уверен даже, что несамостоятельно. Его скорее всего завербовали и недавно, иначе бы он не работал так успешно».

«Но в последнее время».

«Вот именно. В последнее время между ним и Атоном возникло напряжение».

«И тогда Гарди позвал тебя».

«Да, так».

Плавный, красивый внутренний диалог сбился и был скомкан и разорван в лохмотья.

«Зачем?».

«Зачем он втянул тебя в это, если намеревался сдать Атона? Ведь он не мог не понимать, что ты…».

Ответ был неочевиден, но напрашивался сам. Тогда парень еще не решил, что делать, сомневался и продолжал честно трудиться на того, кто спас ему жизнь. Или так, изощренно, решался его внутренний конфликт, и через Тома парень наказывал сам себя за предательство?

«Я вытащил его из Ничто, даже хуже, док. А теперь он смеет ставить мне ультиматум, — пожаловался недавно Атон на своего племянника. — Когда найдете крысу, я хочу, чтобы вы занялись им. Гарди надо вставить мозги на место. Меня он уже не воспринимает. Жаль терять такие кадры».

«Тебе ли жалеть?» — чуть не сказал Том тогда, но привычка молчать с клиентами сделала свое дело. Профессионалы его уровня не должны выдавать своих чувств. И навязывать свою мораль клиентам, которые им платят.

Семнадцатое

«Что же ты делаешь, малыш? Что же ты делаешь?».

Этот вопрос повис в воздухе, не найдя адресата. Сколько поводов для жизни, сколько причин взять себя в руки и сказать жизни: «Да!». Он должен держать их в голове и никогда не сдаваться. Никогда. Ведь на этот раз на кону стояла ЕГО смерть.

Некоторое время назад, находясь в вынужденном отпуске, Рэй застрял на одном сериале. Примитивном до безобразия, но бьющем местами в цель, в самую точку.

«Можно начать жизнь заново».

Эта фраза преследовала его, как наваждение, не давала дышать.

«Я рад, что у тебя все получилось».

Еще одна.

«Не доводи до беды».

«Ты знаешь, каково это — принимать решение по необходимости, когда тебе не остается ничего другого, кроме как соглашаться с уговорами других?», «Ты знаешь, каково это — когда принимают решения за тебя?», «Потом на душе так… погано», — лирика…

Рэя преследовала лирика, которую он никогда не принимал в расчет, которой не верил, тем более не уважал. Чувства хороши там, где нас нет, а в жизни приходилось решать конкретные задачи и ему в его работе нужна была холодна голова.

«Брось, ты делал это не из расчета», — возразило нутро и оставалось только махнуть рукой на свою же собственную проницательность.

«Нет, но раньше все было как-то по-другому. Азарт что ли. А теперь ушло».

«Или ушел ты сам?».

В этом тоже была доля правды.

После смерти жены, к которой Рэй, кстати сказать, при ее жизни не так чтобы был уж привязан, он стремительно начал терять дни. Забывать то, что происходило в холодном угаре выпивки до, после и во время работы, пока не сорвался. «Отдохни», — сказал ему шеф месяц назад. «Возвращайся, ты нам нужен, — повторил через месяц. — Ты лучший». Но он больше не хотел быть лучшим, быть исключительным, он хотел быть, КАК ВСЕ.

«Когда заканчивается человечность, дальше жить не зачем», — написала ему на прощание жена перед тем, как досрочно шагнуть в бессмертие.

«Болезнь. Что делать, такая болезнь подтачивает силы. Сожалею, сэр», — сказали врачи.

Но он-то знал правду.

«Тот самый? Скажи, он умный или нет?» — спросил кого-то герой очередной телепередачи под выпитый залпом стакан га.

«А ты держался, пока работал, — сонно отметило подсознание. — Тебе надо работать. Гарди сыграл с тобой злую шутку. Тебе следовало остаться там».

«И умереть?» — продолжилась ленивая дискуссия.

«Почему? Может быть, ты и выжил бы».

«Прекрати, ты знаешь сам, что меня беспокоит. Я не могу вспомнить вчерашнего дня, какой к черту шпионаж».

«Неправда, дела ты помнишь. Все самое важное, до мелочей».

«Да, но не жизнь!».

«А есть ли она у тебя?».

Мысленная ухмылка самому себе была просто оскорбительна.

«Шучу, но согласись, этот риск, эта грань окрыляет. Дает такой кайф! Ты давно так не наслаждался жизнью».

«Да, и не оставляет после себя ничего. Надо завязывать, а иначе ты не сможешь работать, а это единственное, что тебя еще держит».

Рэй сорвал пробку бутылки и вылил содержимое в раковину. Завтра-послезавтра он будет жалеть об этом. Но кто бы мог подумать, что можно подсесть на чувства, как на иглу.

«На сильные чувства, ты хочешь сказать?».

«Комментарии излишни».

«Мне так не хватает тебя, — сказала она за день до смерти. — Я соскучилась».

«Вот я, рядом», — осторожно сжал он ее хрупкую руку.

«Твоя рука. Если бы можно было так легко дотронуться до твоей души. Мы совсем чужие, Рэй? Совсем чужие?» — мольба в ее голосе заставила его солгать.

«ТЫ не человек, ты монстр, — обиженно отвернулась она. — Не надо меня утешать».

«А я и не утешаю».

Последний спор с женщиной, с которой прожил без малого семнадцать лет, тихо, спокойно, большей частью в разлуке по причине непростой работы, и вот ее образ снова и снова встает перед ним, как наваждение. «Отстань», — он запустил бы в стену стакан, но жаль было посуды, да и не хотелось потом убираться.

«Я забываю все, почти забыл свое детство, забуду и тебя». — «У тебя хватит сил?» — «О чем ты? Это болезнь. Твоя болезнь, которая передалась мне, но которую успели вовремя заметить благодаря твоей смерти». — «Лжешь». — «Посмотри сама. Вот бумаги». — «Бумаги тоже лгут, как и слова. Если ты все забыл, зачем пить?».

Она поймала-таки его на слове, стерва. Он почти ненавидел ее сейчас за проницательность, в смысле ненавидел себя, но по отношению к себе самому испытывать подобное чувство было глупо, потому ненавидел ее, а она преследовала его и вела непрекращающийся поток мыслей о совести и вине.

«Так легко все списать на мертвых. Это ведь тоже часть твоей профессии, не так ли?..».

Он рассказывал ей многое, почти все, зная, что все секреты надежно хранят стены санатория, за пределы которого она не выходила последние два года. И никогда не выйдет.

«Интересно, вы все выбираете себе таких жен, как я, или травите их нарочно?».

Он чуть было не задохнулся от этой невинной шутки.

«Не смешно».

«Что ты. Очень смешно. Видел бы ты сейчас свое лицо».

Восемнадцатое

«Бежать», — металось, лихорадочно билось слово в стройных донельзя мыслях Тома. — Бежать». «От судьбы не уйдешь», — возразил он себе сам. А потом, он никогда не уходил от проблем. В этом он был похож на своего отца. Тот тоже не оставил семью, даже когда мать узнала о любовнице и двух детях. Не оставил семью, когда младший сын, подсевший на наркотики, и дочь, сводные брат и сестра Тома, перестали поднимать трубку, вел себя правильно, достойно, поддерживал отношения со всеми. Впрочем, мать тоже была хитра. Она не давила, но незаметно ласкала, прикармливала к себе, не давала забыть о сыне, чуть-чуть, слегка, чтобы не пережать напоминала о судьбе деда. Тот тоже жил вот так на две семьи, только в тот раз брошенным оказался отец Тома.

«Ты не можешь так поступить с нашим мальчиком, — однажды напрямую заявила она, не стесняясь присутствия сына. — Он твой первенец, и вырос у тебя на руках. Ты его любишь, а того ты и видел-то пару раз в пеленках, да после в штанишках. Это несправедливо отнимать отца у того, кто знает, каково это, а твой второй сын, — здесь она сделала паузу. — И не знает тебя. Ему нужно время, чтобы привыкнуть. Воспользуйся пока этим временем. Чтобы не потерять нашего мальчика. Он итак совсем отбился от рук».

Вот так Том стал орудием в чужих руках. Второй раз. Первый — в руках судьбы, когда оказался проворнее своего брата и тот, выйдя на свет вторым, умер через семь дней, второй — в руках близких. Том до сих пор не знал, что было хуже. Он пробовал проигрывать эти сцены на себе, пробовал распоряжаться чужой жизнью, чтобы понять, что чувствовала Она, когда говорила ему: «Твой брат» или «твой отец», но так и не смог. Единственное, в чем он убедился — так это в своей способности манипулировать другими людьми, способности чуть выше средней, но не исключительной, свойственной всем людям.

— Все мы крысы, док? Крысы в вашей маленькой лаборатории? — подшутил как-то над ним Гарди, ткнув, как стволом пистолета, пальцем в висок. — Готов биться о заклад, вы тоже иногда им завидуете.

— Кому? — Том не понял намека.

— Вашим лабораторным крысам, — как ни в чем не бывало объяснил Гарди. — А что? Лежат себе, спят, ничего не делают. Ну пару раз в день бегают по лабиринту или тонут в бассейне с водой. Но ведь ради такого дела можно ведь и потерпеть, не правда ли?..

— В этом отношении мы все крысы, Гарди.

— А я что говорю.

Вырванное нехотя согласие оставило у Тома неприятное ощущение. Он не хотел соглашаться, не хотел ставить вопрос так, безапелляционно. «Я не знаю, в чем смысл заключен бытия?» — такой ответ ему подходил более, но Гарди сумел испортить и эту строчку: «Но я знаю другое: И воздушная в небе струя бывает в неволе…».

Для Тома было настоящим шоком услышать стихи от такого парня. Он никогда не думал, что Гарди способен на такое. Нет, не читать — цитировать по памяти.

— Свободный перефраз, док. Не ожидали? Я вообще неплохо рифмую. Я, знаете, большой мастер рифмовать.

— Это же был ты.

— О чем вы?

Они отлично поняли друг друга. Автор письма и источник утечки. И этого парня он должен был выдать Атону. Интересно, что тот будет делать.

— Убьет, вот и все. Не такой уж я незаменимый. У него теперь есть вы.

— А? Что?

— Спокойнее, док. Ваши мысли читаются у вас на лице. Спокойнее. Делайте, что должны и ни о чем не беспокойтесь, я РАЗРЕШАЮ.

Поганец выделил последнее слово голосом. И потом перед самым концом, перед тем, как Тому надо было идти на доклад к шефу, вслед, словно удар исподтишка, добавил последнюю каплю яда: «Знаешь, в чем заключается правда, док? Тебе никого из нас не надо было спасать. Только себя».

Девятнадцатое

«Рэй — Гарди — он», — Том привычно прокрутил мишень, расставляя по местам людей. Почему он попал в этот треугольник? С Рэем было все понятно — алкоголик на фоне остаточной органической патологии и смерти жены. Гарди? Самоубийца. Трудное детство. Но ты сам? «Твое детство было не легче», — подкинуло версию подсознание. Но не так и не в том. И он в отличие от тех двоих понимал, ЧТО делает, сознательно шел на преступление, хотя мог уклониться, хотел и стремился довести дело до конца.

«Все еще надеешься на прощение, доктор?».

«Нет».

«Точно. Ведь твой отец почти ушел к твоему брату. Еще бы чуть-чуть. Если бы не эта лишняя доза, то все. Зов крови и романтика брошенного ребенка сыграли бы свое дело».

«Но я уладил вопрос».

«Это точно. То-то ты так замечательно общаешься со своей семьей».

«Моя мать мертва».

Он вздрогнул, очнувшись от пронзительного звонка в дверь.

— Том Рандер? Вам срочное сообщение.

Конверт. «Многоуважаемый сэр, с прискорбием сообщаем вам о смерти мистера Томаса-старшего, вашего отца. В связи с обстоятельствами его смерти, просим срочно принять решение о характере его похорон».

— И все-таки ты сделал это, — невольно прошептал он вслух.

— Извините, сэр. Вы что-то сказали?

— Ничего. Спасибо.

Он закрыл дверь, тщательно проверил замки.

«Но не из-за тебя», — бился о выстроенную стену самообороны внутренний голос.

«Тем больнее. Так можно было бы сказать, что хоть что-то контролируешь».

«Ну извини, малыш. Не в это раз. В этот раз все обойдется без тебя. Пьеса закончена. Аплодисменты. Занавес. Послепремьерная афиша».

И вдруг Том понял с совершенной ясностью и острым привкусом нахлынувшей горечи, что отныне вспоминать будет он один.

Он рванул воротничок халата. Гарди, ему нужно было предупредить Гарди или даже принять удар на себя. Подскочив к столу, он схватил бумагу, сел писать письмо, но бросил на полстрочки. Поздно, никто не поверит ему. Убедительные доказательства. ОН САМ привел неопровержимые доказательства виновности парня Атону, наглядно показал, как племянник подставлял под подозрение Рэя, как пытался замести следы.

«Еще один. Этого ты, по крайней мере, проконтролировал до конца».

Резким замахом руки Том сбросил со стола все бумаги, мешавшие ему думать. Сегодня он хотел отвечать перед самим собой. Хотел. Ключевое слово. Как краешек письма, вспоротый бритвой, оно прорезалось сквозь забвение и боль, желание помнить и желание забыть, подавить то, что не должно было прорастать в жизнь.

«Ты уж определись, док, в какую сторону плыть, а то прибьет не к тому берегу».

«Хочу».

«Точно?»

«Да».

Несмотря на страх и сомнения, он хотел первым озвучить ответ на поставленный вопрос.

Двадцатое

Выстрел. Еще один. Еще. Гарди любил стрелять по неподвижным мишеням, таким, каким сейчас был он сам.

— Привет, Рэй. Давно не виделись.

— Ты?

— Удивлен, что я выпутался? Скажи спасибо доку. Его смерть была крайне вовремя. Приятно, что на настоящих специалистов всегда можно положиться.

— Это ты довел его до ручки? — нахмурился Рэй.

— Я? Что ты. Он сумел справиться с этим сам. Я, может быть, чуть подтолкнул процесс. Знаешь, письмо сюда, письмо туда. Люди так легко верят написанному.

— Мерзавец.

— Тебя-то я спас. Не забывай.

— И явился, чтобы требовать долг?

Гарди отрицательно покачал головой.

— Явился сказать, что Атон умер. Сердечный приступ, представляешь? Такие вот дела. Что творит современная медицина! А еще ругают бесплатное образование. Нет, государственная подготовка психотерапевтов на высоте!.. Можешь спать спокойно. Мертвые не мстят.

Он сменил патроны, еще пару раз навскидку выстрелил по мишеням.

— Знаешь, Рэй, как я хочу жить?!. До боли в груди. И не могу, — Гарди говорил, не поднимая глаз, словно выискивая упавшую гильзу. — Борюсь — и не могу. Последние пару лет были совсем никакими. Но со мной все понятно. Я человек конченый, но ты-то что?

— Оставь меня в покое.

— Это пожалуйста, это как скажешь.

Через пару часов они оставили пустую бутылку в сторону. Гарди встал.

— Мне пора. Ты же служишь людям, и ты умен, ты должен понимать.

— Как ты меня нашел?

Несмотря на приятную встречу, Рэя мучил лишь этот вопрос.

— Никак не успокоишься? Расслабься. Ты обронил визитку больницы Святого Лукаса, когда мы с тобой проверяли маршрут. Я позвонил туда, — это, кстати, стоило денег, они здорово берут за межпланетные переговоры, ты не знал? — поплакался в жилетку милой барышне и узнал твое настоящее имя и адрес. Все просто. В это мире вообще все просто. Все завязано на таких простых вещах и отношениях, даже паршиво.

— Что?

— Все. Жизнь в целом. Но это, конечно, не у тебя. Тебе надо жить и получать удовольствие, браток. Судьба подарила нам второй шанс. Почему ты просто не вернулся домой?

«Обронил визитку? Выкрал Гарди ее, наверняка, вот как было на самом деле, а может просто воспользовался своим даром предвидения. Что дальше? Проникновение в дом, в его квартиру? Что еще Гарди знал о нем? О его семье?» — Рэй боялся своего бывшего компаньона.

— А ты сейчас… что…? Как…?

— Боишься? Не бойся. Я не участвую в делах. Нашлись люди, подхватили готовый бизнес. Всегда находятся… Иногда мне жаль, что он умер, думая, что это я предал его. Знаешь, как-то тошненько. Вот я и пришел посмотреть на тебя, убедиться, что дело того стоило.

— Что?

— Подлости. Оно, конечно, не оправдание, но все же.

Странный все-таки был этот парень, Гарди, немного сдвинутый, но что с такого взять. Крысиный выкормыш, полууродец, почти не человек.

Двадцать первое

«Никогда не возвращайся в прошлое, брат. Никогда не возвращайся», — написал ему Том на прощание перед тем, как выстрелить себе в висок. Впрочем, его смерть и невнятная записка в стиле «я во всем виноват» не сильно бы помогла, если бы дядя вовремя не испустил дух, благодаря легкому вмешательству доктора. Все-таки тот был прирожденным убийцей. Не туда пошел. Ошибка профориентации,» — Гарди грустно усмехнулся, осторожно прикрывая за собой дверь бара. Не стоило испытывать судьбу. Люди не любят, когда кто-то неуважительно относится к их собственности, тем более что ему так повезло. Ему вообще по жизни везло со смертью. «Тот, кто всегда приходит вовремя», — он знал еще один ответ на эту загадку, но перед вторым вариантом надо было отвечать. Отвечать. На этот раз точка была здесь. Настоящий голос совести трудно было заглушить одиночеством. Настоящий голос совести прорезается в тишине, но боится людей, поэтому он и пришел к Рэю.

«Никогда не возвращайся, парень. Просто не возвращайся».

Последние слова Гарди сказал себе, а услышал их тот, другой.

«Что же, это прибавит ему мнительности», — усмехнулся кто? Ирония?

«Тебе его не жалко?».

«Ничуть».

«Губит такую жизнь».

Гарди было обидно, но сделать он ничего не мог. Ни для Рэя, ни для себя.

«Никогда не возвращайся в прошлое».

Том не понимал, да и Гарди сам не понимал до последнего, не хотел верить…

Одним из первых блоков, который ставили малышам крысы, был блок послушания.

«Мы не можем жить по своей воли. Мы — оружие исполнения желаний других. Мы — их уши. Мы — их глаза. Мы — их руки. Они — наше сердце».

Он так и не смог вырваться из этого капкана, сколько ни пытался, как ни бунтовал.

— А кто из нас не крыса? — пошутил как-то Атон, желая отвлечь племянника от мрачных мыслей. — Поверь мне, в этом смысле большая часть человечества не знает, чего хочет.

В каком-то отношении дядя был добр к нему. Не навязывал своих желаний, лишь отдавал приказ. Иногда высказывал предложение.

— Разве крысы не могут вести себя прилично?

— Я попробую.

Двадцать второе

«Извини, я не хотел».

Рэй снова начал разговаривать сам с собой, потому что больше не с кем было вспоминать тот день, в который он поседел от страха и переживаний.

«Что мне делать? Они вычислили меня. Они идут за мной попятам. Спрячь, я прошу».

Он и спрятал. Никто не откажется помочь напарнику в трудную минуту. Когда-то тот выручит тебя. Взаимный принцип, важный в их работе. Никто не смог бы заподозрить в его помощи ничего другого.

— Я убил человека, своего НАПАРНИКА, ради брата, а он все равно умер от передозировки, — тяжелый, надрывный плач в комнате и ласковые руки жены.

— Он обнаружил, что мой брат увяз по уши, и собирался предложить ему сделку, но тогда бы его жизнь была кончена. И моя карьера. А он все равно умер.

Она молчала.

— Никто никого не может спасти против его воли, ведь так?..

Но пил Рэй не из-за этого. И вовсе не после смерти жены — эту чушь он оставит для слюнявых работников по кадрам, пусть жалеют его, ветерана своего дела, специалиста по двойным стандартам. Нет, он начал пить еще при ЕЕ жизни. По чуть-чуть. Каждый день, потому что не мог смотреть ей в глаза. Он был рад, что она наконец-то умерла.

«Помнишь?»

Смешно. Что он мог помнить с такой работой? Ни одного правдивого дня и сплошь фальшивые биографии. Их он помнил досконально.

«Помнишь? Ты был хорошим человеком».

Он так и не понял, как она узнала, что он продал душу, как догадалась. Наверное, интуитивно. У женщин, говорят, развита, интуиция.

«Вернись. Ты можешь. Люди могут все».

Точно. Губить и поднимать свою жизнь, грешить и отпускать себе грехи. В его случае суть вопроса заключалась в том, что он с самого начала знал, ЧЕМ кончится дело. Он убил своего напарника даже не ради карьеры — что карьера? — для него это слово было пшик, да и некуда им было его отстранять — дальше дерьма не пошлют, а он был в самой его середине…

— Работа на правительство или компанию? Какая разница, в конце концов. Все они одним миром мазаны, — обронил он когда-то своему коллеге, а тот передал дальше. Мелочь, почти не причинившая ему неприятностей, но тоже сыгравшая свою роль.

«Если бы на его месте был другой человек…Гражданский…»

Рэй покачал головой. Он не хотел обманывать себя и говорить, что поступил бы не так.

«Так в чем дело?»

Все было проще. Никто не догадался, даже его непосредственное начальство. Кроме жены.

«Я прожила хорошую жизнь, и это того стоило».

«Это того стоило, Рэй?» — голос издалека, забытый за кружечкой пива, задушенный в зародыше. Не стоило открывать ему доступ воздуха. Что хорошего было в том, чтобы признать, что он просто струсил и спасал свою жизнь. Напарник мог бы быть умнее и не искушать его так.

«И почему мы должны пойти вам на уступки? В чем наша выгода?».

Рэй объяснил. Он выменял свое разоблачение на жизнь брата. В сумме на две жизни.

«Да, но на тебя вышли частично по его вине. Если бы он был внимательнее…Если бы не притащил за собой хвоста…».

Детали. Новые оправдания. Он сделал так, как сделал, и он был виноват. Причина? Стара, как мир. Он очень боялся умирать тогда, очень боялся. Настолько, что готов был продать кого угодно, включая себя.

— Разве это плохо, что я любил жизнь, любил свою мать? Я не хотел, чтобы она плакала, чтобы расстраивался отец!!! Хоронить обоих детей разом!!! — кричал он снова и снова во сне.

Конечно, неплохо. Угождай себе и близким и придумывай красивые оправдания.

Дальше смерти пасть нельзя.

А он пал так низко, что теперь можно было и приподняться, даже попробовать встать.

Рэй провел ладонью по лицу. Посмотрел мутным взглядом на дверь, за которой скрылся Гарди.

Он начнет с эпитафии. Он наконец-то напишет посвящение своей горячо любимой жене. Исполнит этот печальный долг. У него даже был неплохой образец для надгробия и памятного слова. Его писал еще дед. На смерть своей жены. Чуть-чуть переделать — и будет хорошо. Первый шаг.

Трясущимися руками Рэй вытащил из кармана 40 карлитов. Этого должно было хватить на маленькую заметку. Где их семейный альбом?

Такие разные

(посвящение любви)

Здравствуйте, все те, кто были с нами все эти годы, все те, кто любил и просто знал мою Жаннетт. Меня попросили, да я и должен сказать о ней несколько слов. О том, какой она была и какой останется в нашей памяти. А я хочу рассказать вам о том, как мы вместе жили. Нет, в отличие от известных историй, нашей любви никогда ничто не мешало. Между нами не стояли ни моря, ни космические пространства, нам с не приходилось бороться с нуждой, у нас родились и выросли замечательные дети. Мы просто не сумели сохранить наш брак. Мы были из разного времени и пространства. Не подумайте, не фактически, просто когда я говорил «помнишь Алису?» — она представляла себе нашу соседскую девочку, со смешными бантиками, которая учила нас, взрослых, заплетать косички нашему первенцу, красавице Аэлите, она сейчас тоже с нами, прощается со своей матерью. Но я отвлекся. Долгое время я думал, что Жаннетт представляет ту смешную девочку, — ей так нравились ее веснушки и улыбка, — а я всегда вспоминал нашу встречу, хотя она не была первой. Мы были уже женаты, я вернулся из командировки, зашел в дом, а там, как в волшебном сундучке, отовсюду звучала музыка и голос Алисы: «Я страшно скучаю…». Почему-то для меня особенными прозвучали тогда эти слова, я ворвался в комнатку, где мы тогда жили, прямо в рабочем комбинезоне, обнял жену, подхватил ее к потолку, а она смеялась и показывала пальцем на маленькую дочь. Та прыгала вокруг меня и, дергая за край куртки, просила: «А меня! Меня тоже покатай!». Жаннетт никогда не вспоминала это.

Я так думал. Я так долго думал. А вчера, вы знаете, приготовления к похоронам, я решил немного отвлечься, собраться с мыслями что ли. Стал разбирать ее письменный стол и случайно наткнулся на клочок бумажки, оторванный от газетной программы. Мы давно уже не жили вместе, но эта ее привычка осталась до последнего. Она всегда делала самодельные закладки для книг, которые читала. Я смотрел на этот листок и видел ее руку, а на нем было написано: «Помнишь? Алиса и танец под потолком?». К чему она вспомнила это и что это было? Что это значило длянее? Что мы были не такими уж разными или что любовь превозмогает все? Я не знаю. Знаю одно: она подарила мне мгновение счастья тогда, когда я меньше всего ждал этого. Она это умела. Я не знаю, как…

Вечерами я внимательно вглядываюсь в лица внуков, читаю им сказки. Может быть, я уверен, среди них снова мелькнет ее улыбка, мои глаза, наши мысли. Она такой была, неунывающей, и поэтому навсегда останется со мной, с нами.

Рэй тоже хотел остаться в чьей-то памяти, вот так, как его дед, бабка. По-человечески. А не так, как у него… Но день прошел неудачно. В редакции ему сказали, что частные объявления не должны превышать семи строк.

За окном в который раз на дню взревели двигатели. Все-таки поселиться рядом с космопортом была не самая удачная его затея. Но их шум сейчас был очень необходим Рэю, насущен, как волна, которую ждешь в детстве, стоя босиком на пляже, чтобы убежать от нее прочь. Впрочем, на его родной планете не было волн, не было океана. Море было лишь отблеском, легким бризом редких семейных каникул, сменяемых буднями ровных, как степь, и серых, как холодный туман, городских улиц. Стоило ли удивляться тому, что у него сложилась такая жизнь?..

Рэй вздохнул и решился-таки сесть за отчет. Не возвращать же в самом деле потраченные им за эти два года деньги отделу ОТК.

Из отчета агента *** по делу № 6327

«…По второму дополнительному вопросу имею сказать следующее:

Несмотря на отказ Крыс сотрудничать с любыми правительственными структурами, нелегальное использование полуфабрикатов представляется возможным, хотя и рискованным предприятием в связи с нестабильностью последних. Привязка подопечных осуществляется к хозяину на последних стадиях подготовки, что дает возможность заменить намеченное лицо на необходимое в интересах Службы. Следует учитывать потенциальную агрессивность материала к хозяину в связи с незавершенным процессом формообразования. Наличие блока на исполнение желаний за пределами микрогруппы до 7 года обучения включая не зафиксировано…»

РЕЗОЛЮЦИЯ: принять к сведению.

Не хулил меня, не славил,

Как друзья и как враги.

Только душу мне оставил

И сказал: побереги.

И одно меня тревожит:

Если он теперь умрет,

Ведь ко мне Архангел Божий

За душой его придет.

Как тогда ее я спрячу,

Как от Бога утаю?

Та, что так поет и плачет,

Быть должна в Его раю.

Анна Ахматова

Оглавление

Безымянные

Пролог

Часть первая. Личное дело

Часть вторая. Встреча

Все мы — братья…

Шаг первый

Шаг второй

Шаг третий

Шаг четвертый

Шаг пятый

Шаг шестой

Шаг седьмой

Шаг восьмой

Шаг девятый

Шаг десятый

Шаг одиннадцатый

Шаг двенадцатый

Шаг тринацатый

Шаг четырнадцатый

Шаг пятнадцатый

Шаг шестнадцатый

Шаг семнадцатый

Шаг восемнадцатый

Шаг девятнадцатый

Шаг двадцатый

Семь поводов для крыс

ПРЕДКАЛЕНДАРНОЕ

Первое

Второе

Третье

Четвертое

Пятое

Шестое

Седьмое

Восьмое

Девятое

Десятое

Одиннадцатое

Двенадцатое

Тринадцатое

Четырнадцатое

Пятнадцатое

Шестнадцатое

Семнадцатое

Восемнадцатое

Девятнадцатое

Двадцатое

Двадцать первое

Двадцать второе