Справедливость (СИ) [Семён Афанасьев] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Справедливость
Глава 1
* * *
Какие-то худые руки. Такие же ноги. Абсолютно неспортивное тело, о котором уместно сказать, что мышечный корсет отсутствует. Борода до пупа, хотя по ощущениям вроде бы ещё не стар. Где я? И попутно, кто я? Вдохнуть воздух на две доли, выдохнуть на три. Отключить эмоции. О, что-то ещё помню. Что-то определённо помню: дышать таким образом нужно ещё три минуты. Важно быстро снять стресс: без этого точная оценка обстановки не работает. Потому что в стрессе аналитика отключается, это азбука: все мыслительные процессы забиваются эмоциями. А что за азбука? Не помню. Возвращаемся к вопросу, кто я. А кто я? Снова НЕ ПОМНЮ. Хорошо, оценим обстановку. Комната. За окном — степь и какой-то посёлок. Дом в один этаж. Кажется. Непосредственных угроз не вижу; считаем, что их нет. Ни в доме, ни снаружи также никаких повреждений либо намёка на них. Интересно, а с чего у меня память отключилась? Голову ощупываю прилежно, внимательно и долго. Никаких следов травм. Лично у себя, кроме отсутствия памяти, видимых и осязаемых физических повреждений вообще не нахожу. Это плюс. Даже если что-то есть типа больной печени, на бое- и работоспособность оно в краткосрочной перспективе не повлияет. Хотя… прислушиваюсь к себе. Нет, отклонений не ощущаю. И что это за странное защитное снаряжение на мне? Какая-то логика в его архитектуре присутствует, и цвет логичный, чёрный; но какое-то оно не до конца эргономичное. Это чтоб сказать мягко. Впрочем, приходилось упираться и не в таком… А где приходилось? И в каком — не таком? Снова не помню. Вопросов больше, чем ответов. Зеркало в коридоре. Судя по всему, это часть раздвижной двери и за зеркалом есть какая-то ниша с вещами, но кладовки будем исследовать потом. Всё равно, все закладки всегда делаются так, чтоб при поверхностном осмотре их не обнаружили. Да и не при поверхностном тоже… Ух ты. Достаточно немаленький предмет в форме креста на достаточно толстой цепи. На тумбочке у зеркала. Какой-то ключ? От чего? Руки автоматически тянутся к нему и каким-то странно привычным движением набрасывают цепочку на шею, поправляя крест на груди. Это же не защитное снаряжение! Это ряса! Так я что, святой отец? Уже осознанно снимаю крест и долго его рассматриваю, подойдя к окну. Ни в кресте, ни в цепи, не смотря на их монументальные размеры, никаких закладок не обнаруживаю. Похоже, просто предметы культа. Либо это — система радиомаяков, но тоже как-то неэргономично и нерационально. В голове что-то щёлкает. ОРТОДОКС. БАТЮШКА. Не святой отец. На мне ортодоксальное церковное облачение, в голове всплывает слово «православное». Интересно, а кто же я такой? Подхожу ещё раз к зеркалу, рассматриваю себя и крест. Точно. Не просто священник, а православный батюшка. Пытаюсь включить мышечную память и перекреститься. Получается справа налево, причём на автомате. Точно ортодокс. В итоге манипуляций, ясности не прибавилось, но эмоции на задний план удалось отодвинуть. Это хорошо. Мозги — главное оружие. А почему оружие? Если я священник? С точки зрения оценки обстановки, всё неплохо: непосредственных прямых угроз не обнаружено. Риски пока тоже не ясны, кроме того, что ничего не помню. Это несёт определённую вероятность профнепригодности, но, если ряса действительно моя, страдать от потери такой работы я точно не буду… Если я только не натворил ничего, пребывая в беспамятстве. Хотя, судя по отсутствию травм, следов и просто непорядка в одежде, не должен. Был. Никакого внутреннего позыва работать священником не испытываю категорически. Дом, в котором нахожусь, нормальный и явно мой — просто по подсознательным ощущениям. И живу я в нём один, но это вычисляется уже логически. По одежде, посуде, зубной щётке, предметам быта и гигиены. Которые комфортно и удобно ложатся в руки, поскольку мышечная и механическая память тела работает лучше, чем её сестра у меня в голове.А может быть, ряса — это камуфляж? Интересно, для какой задачи? Снова возвращаемся к вопросу, кто я. Пока без ответа. Воодушевлённый идеей того, что ряса — банальный камуфляж, наскоро обыскиваю весь дом, попутно обнаруживая на кухне лестницу на второй этаж, который помещается под четырёхскатной крышей на манер чердака. На этом втором этаже всё оборудовано гораздо менее аскетично, чем на первом: рабочий стол, персональный компьютер типа лэптоп, тут же — большая двуспальная кровать, натуральное дерево, явно авторский дизайн. На столе — связное устройство. В голове всплывает название «смартфон». На специальной вешалке с, кажется, силиконовыми плечами висит литургическое облачение моего размера. Получается, ряса родная: литургическое облачение для камуфляжа явно перебор, по целому ряду причин. Получается, что-то я всё же помню. Кто же я? Сажусь за компьютер, рядом с которым тут же обнаруживаю модем для входа в сеть. Паролей нет.
Полчаса поисков в сети дают мне представление, где я нахожусь с точки зрения геолокации: чёткий центр континента, пустынная зона, что подтверждается видом из окна: до горизонта видна только какая-то пустынная степь, на горизонте — горы, а сам дом стоит в крайне небольшом населённом пункте. Ни про континент, ни про мир, в котором живу, особо ничего не помню. Да вообще ничего не помню, если говорить откровенно. Читать, однако, могу на двух языках, и оба ощущаю родными. Загадочно… Возможно, и два языка не предел, просто в сети навскидку больше ничего не попалось. По всем признакам, я — обычный православный священник. Хотя и чувствую некую чужеродность в этой ипостаси. Сайт ближайшего Центра Психического Здоровья, который находится в мегаполисе примерно в двухстах милях от меня, чётко указывает как минимум четыре варианта моего сегодняшнего состояния. Вначале возникает мысль поехать проконсультироваться, но потом, проанализировав по открытым данным режим данного учреждения, мысль эту отклоняю: учреждение зарытого типа, с принудительной изоляцией пациентов. Первый вариант моего диагноза, навскидку, в качестве одного из составляющих имеет именно расщепление личности: это когда… В общем, как раз обо мне. Интересно. Пролазив по сети ещё около часа, ловлю себя на том, что стресса не ощущаю категорически. На заднем фоне мышления плещется мысль, что контроль своей психики — это прежде всего подготовка. Личная подготовка. Мысль звучит логично, для священника тоже вполне уместна. Каким бы неразвитым ни было это тело, о своём мозге пока ничего плохого сказать не могу. Особенно с учётом действий в условиях потери памяти. Скорость обработки информации за единицу времени меня сейчас устраивает. К концу часа, сам собой составляется план действий, который к своему удивлению, зачем-то набрасываю на листе бумаги понятными мне символами, не относящимися ни к одному из двух языков, которые я распознаю как родные. Первое. Попытаться от третьего лица выяснить, кто же я всё-таки есть. Не привлекая лишнего внимания психиатров и не рискуя принудительным ограничением свободы. Вторым пунктом плана нужно выяснить, есть ли у меня какие-то действующие обязательства, долги либо незавершенные дела, от которых зависит безопасность других людей либо моя репутация. И третьим, последним пунктом является подтягивание личной компетенции в деле, которым занимаюсь. Что-то мне кажется, одной мышечной памяти будет мало, чтоб не «слететь» с должности батюшки. Впрочем, прислушавшись к себе, замечаю, что ни негатива, ни эйфории в адрес текущего рода занятий не испытываю. Не место красит человека. Возможно, даже на этой ступеньке социальной пирамиды можно принести не меньше пользы, чем иной медцентр в мегаполисе. Всё от Человека зависит.
Во исполнение первого пункта, для начала устраиваю внимательный осмотр письменного стола, за которым сижу. Из самого верхнего ящика извлекаю документы: паспорт, водительские права, акт на участок земли, акт на дом, в котором нахожусь… Изучаю документы пять минут, ясности не появляется. Ну хорошо, пусть я Сергей Сергеевич Орехов, фотография совпадает, и домом с участком владею лично, на всех законных основаниях. Приятно. Но как я попал в священники? Во втором ящике стола нахожу что-то, напоминающее магнитные ключи, но пока не могу вспомнить, откуда они. Там же обнаруживаю свидетельство о смерти, выданное на имя женщины с моей фамилией, имя которой мне ни о чём не говорит. Под свидетельством о смерти, нахожу свидетельство о браке между мной и этой же женщиной. Получается, я вдовец? Свидетельству о смерти около пяти месяцев. Судя по отсутствию каких-либо ещё документов по теме, детей у нас в браке не было. Память опять молчит, но моя память сегодня не аргумент. Впрочем, дети должны оставлять какие-то следы в виде одежды, игрушек, мелочей; таких следов в доме тоже нет. В третьем ящике стола нахожу Указ по епархии о назначении священника Орехова, то есть меня, настоятелем Никольского храма в ауле с названием, которое лично мне ничего не говорит. По геолокации, нахожусь именно в этом ауле.
Некоторое время изучаю и осмысливаю находки, а дальше погружаюсь в сеть и подтягиваю теорию, пытаясь обнаружить любые нестыковки своего статуса (священник) и имеющихся у меня характеристик. Заодно пытаюсь понять, как на законных основаниях избавиться от бороды и длинных волос. Борода оказывается нужной, более того — обязательной. Но мне никто не мешает привести её в более пристойный вид, что и делаю. Аккуратно подстригаю на более модный манер, облегчающий уход за ней и выглядящий более стильно. Теперь, на меня из зеркала смотрит излишне худоватый, но стройный и подвижный мужчина слегка за тридцать. Волосы, как на мой вкус, явно длинноваты, но не выбиваются из образа своеобразной стильной причёски. И если переодеться в мирское, меня вообще будет не отличить от обычного человека. Интересно: почему-то в первое мгновение, мирское чуть не назвал гражданкой. Запомним для последующего анализа, когда информации накопится чуть больше, чем текущий ноль.
Попутно решаю посмотреть телевизор, который и включаю. Попадаю на новости. Сразу настораживает, что они почему-то идут под музыку. А ведь это далеко не так безобидно, как кажется. На самом деле, ещё на заре папства, святая мать наша, католическая церковь, специально вводила орг а н в богослужения именно для того, чтоб снизить критичность восприятия реальности прихожанами. Проводились даже исследования, которые, впрочем, не афишировались. Что мозг делится на разные зоны, тогда уже тоже знали. Опытным путём давно установлено, что раздражение зон из очень определённого списка ведёт к частичной либо полной блокировке других. Я не физиолог (судя по тому, что сейчас наблюдаю в зеркале и вокруг себя), но это тоже азбука. Азбука манипуляции. А сама манипуляция уже много веков выглядит так: когда работают определённые эмоции, отключается критика. Полностью. Можно было бы и подоказывать, но некому. А для меня это и так аксиома. Попутно для анализа отмечаю: почему католическую церковь вспомнил в таких деталях? Если я — православный батюшка? Напрягаюсь ещё с минуту, но ничего не вспоминается. Возвращаюсь к просмотру новостей, сами новости особо не слушая. Меня больше интересует музыка. Фокусируюсь на ней и тщательно отслеживаю, какое именно влияние она оказывает. Через несколько минут просмотра прихожу к выводу, что тот, кто сообщает именно эти новости именно под эту музыку, ставит совсем другие задачи. Нежели информационный обмен, пусть даже и односторонний, в виде трансляции. Эта музыка запускает необъяснимую (с логических позиций, людьми, не сталкивавшимися ранее) тревожность. Видимо, я всё же священник, потому что этот момент чувствую тонко и остро, на уровне физических ощущений. Впрочем, иногда вера — единственное оружие. Вопрос, в чьих оно руках и в каких руках, я сейчас об искренности и профессионализме. Интересно, кому и зачем нужно, чтоб население в результате просмотра новостей испытывало перманентную тревожность? И зачем нужно, чтобы человек автоматически начинал нервничать, когда слышит новости? Это же простейший механизм выработки рефлекса. Ещё физиолог был, давно. Он собак под звонок кормил… не помню деталей… Снова запомним для анализа. Что-то вопросов возникает больше, чем ответов.
* * *
Собрав в сет и всю теорию, до которой навскидку дотянулся, делаю перерыв, чтоб обработать собранную информацию. «Всегда давайте время на исполнение задачи. Всегда давайте мозгу время на обработку информации»; снова всплывают обрывками какие-то слова, которых в интернете не нахожу. Жаль, хотел установить чья цитата. Запомним для анализа…Рассудив логически, понимаю: если я — священник сельского прихода, где-то должен быть и сам приход. Судя по удалённости географии, скорее всего, я — единственный «на тумбочке». Дьякона в дальний приход не пошлют, автоматически формируется мысль. Одна из стен моего дома глухая и без окон, потому захожу за дом и осматриваюсь. На другом конце посёлка издалека обнаруживаю церковь, при виде которой подсознательно ощущаю узнавание. Заодно тут же во дворе, под навесом у глухой стены, обнаруживаю машину, на крышке багажника которой написано LEXUX GS 350. Теперь понятно, зачем в ящике лежали права. Возвращаюсь домой, осматриваю стол по второму разу и во втором ящике забираю электронный ключ от машины, спасибо маркировке, и ещё несколько электронных ключей, правда, уже без маркировки. Бросаю все находки в карман подрясника. Ненадолго задумываюсь. Выходить решаю прямо в рясе, которая сама по себе должна давать определённые иммунитеты в любом социуме. По дороге в церковь, на улицах никого не встречаю. Впрочем, посёлок небольшой. Лето, жара. Наверняка у жителей должны быть какие-то приличествующие времени года занятия. Мне же проще, поскольку роль священника могу убедительно не исполнить.
Церковь оказывается закрытой на электронный замок, ключ от которого в числе прочих был у меня в столе. Войдя внутрь, осматриваюсь и с удивлением обнаруживаю, что внутри ориентируюсь, как у себя дома. Странная штука память. Осмотрев всё наскоро, понимаю, что визит к врачу лично для меня будет далеко не самым худшим вариантом. Как говорится, лучше ужасный конец бытия, чем бесконечный ужас неведения.
* * *
Через проходную Республиканского Центра Психического Здоровья перед самым закрытием проходит молодой священник в рясе. Молча кивнув вахтёрше, пожилой безразличной ко всему женщине, он, пользуясь указателями на территории, проходит к отдельно стоящему серому зданию с вывеской «МУЖСКОЕ КЛИНИЧЕСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ». Железная дверь в отделение закрыта изнутри. Священник звонит в звонок. Через минуту ему открывает дежурная медсестра. — Мир вам. Я к Марине Владимировне, — говорит священник медсестре, — мы созванивались и договаривались о встрече. Медсестра молча кивает на короткий коридор, ведущий к единственной двери, закрывает за вошедшим посетителем дверь изнутри и так же молча исчезает за второй дверью. — Разрешите? — после короткого стука, в дверь кабинета заведующей отделением входит православный батюшка. — Здравствуйте, — удивлённо поднимает на него глаза заведующая отделением, полноватая женщина лет пятидесяти. — Извиняюсь, не знаю, как полагается приветствовать. Это вы мне звонили? Чем могу помочь? — Мир вам, я по мирскому вопросу, — батюшка присаживается на стул для посетителей. — Буду благодарен за помощь. Вы позволите описать ситуацию? — Конечно, — вежливо кивает заведующая и откидывается на спинку кресла. — Если бы во время исповеди, апеллируя к тайне исповеди, прихожанин открыл бы, что полностью потерял память? И посещать медицинские заведения отказался бы, уповая на божью помощь, чисто теоретически… какой совет лично вы, как специалист, могли бы ему дать, чтобы попытаться вспомнить хоть что-то?.. — Опрос с определением типа потери памяти, — пожимает плечами заведующая отделением. — Вообще ничего не помнит, — священник вежливо смотрит в глаза психиатру. —… Начать с ответа на вопрос: а что вообще последнее он помнит?… по всем псих тестам, начиная от навыков письма, заканчивая тестом ай кью… —… конкретные события — никаких. Но навыки, включая очень сложные, в наличии. — Батюшка доброжелательно и пытливо смотрит на доктора. — Боюсь, что заочно об этом говорить бессмысленно, — подводит итог заведующая. — Человек который не помнит имени, но помнит, к кому по какому каналу обратиться, и как водить машину — лично мне очень подозрителен. — Позвольте спросить, чем именно? — батюшка даже немного подаётся вперёд от любопытства. — Тем, что описываемое вами бывает только в двух случаях. И оба лично мне профессионально не нравятся. Конкретно, при расщеплении личности и при симуляции. — Доктор вопросительно смотрит на батюшку. — Симуляция в данном случае, боюсь, смысла не имеет, — смеётся батюшка, весело глядя на врача. — А расщепление личности, это вы о шизофрении? — Об одном из видов, — кивает заведующая, твёрдо глядя на батюшку.* * *
Визит к врачу ничего не объяснил. Скорее, поставил ещё вопросы, но я к этому за сегодня уже начинаю привыкать. Я открыл пару интересных моментов, которых наедине с собой в доме и в церкви обнаружить не мог. Первое: я чувствую, о чём человек думает. Не всё, не всегда чётко, но можно сравнить с разглядыванием дороги сквозь лобовое стекло, когда за окном стена дождя и видимость составляет всего лишь несколько метров (кстати, с миль на метрическую систему переключился мгновенно, стоило лишь захотеть). Если сосредоточиться, то разглядеть можно не так уж мало. И второе я проверю прямо сейчас. Запарковав машину, захожу в сарайчик на краю участка и прикрываю за собой дверь. В углу сарайчика из стопки беру кирпич и ставлю его вертикально на маленькую полочку на уровне своей груди. Сейчас посмотрим, что у нас с расщеплением личности. Возможно, моё место и правда в стационаре?.. Если у меня сейчас ничего не получится. Полное спокойствие. Концентрация. Удар! Кирпич взрывается осколками, один из которых чиркает меня по щеке. Чем решаю пренебречь с целью доведения до конца эксперимента. Не позволяя себе испытывать никаких эмоций, ставлю на ту же полочку два кирпича Концентрация. Удар! И снова град осколков, но уже в два раза больше.После трёх кирпичей, превращающихся в обломки вслед за предыдущими, прекращаю эксперимент. В принципе, обычный человек не разобьёт и одного. Без подготовки. «Разум всегда сильнее». Формулировка всплывает сама собой. Запомним и её, для последующего анализа. Когда хоть что-то прояснится…
* * *
На втором этаже, переделанном из чердака, сидит мужчина лет тридцати пяти в рясе православного священника и задумчиво смотрит в панорамное окно в сторону гор. Чай в чашке на сервировочном столике давно остыл, но он этого не замечает, раз в несколько минут отпивая из чашки.Глава 2
Какое-то время, устроившись поуютнее, предаюсь банальным размышлениям на тему, что делать дальше. Почему-то не покидает ощущение, что такое сибаритство лично мне не то чтобы не приятно, а скорее непривычно. Всё и всегда в жизни имеет свой смысл. В чём смысл моего пребывания здесь? Смыслы бывают как явные, так и скрытые. Как декларируемые, так и реальные (которые порой весьма от декларируемых отличаются). Если мыслить с такой позиции, то моё пребывание православным священником здесь имеет внутренние противоречия: с одной стороны, достаточно захудалый приход. Это я уже успел понять и оценить, и во время визита в церковь, и глядя на дома и быт в посёлке вокруг. С другой стороны, лично моё бытие тут никак не отягощено ни скудностью ресурсов, ни моим собственным воздержанием от чего-либо (судя и по жилищу, и по его содержимому). Как-то сама собой приходит мысль о внедрении, но она же порождает и скептицизм: что такого может быть важного в этом унылом и забытом богом месте, чтоб тратить на моё пребывание здесь такие ресурсы? Видимо, без возврата памяти надеяться на «прорывы» в рассуждениях не приходится. Вместе с тем, лучший способ адаптироваться в любой ситуации — это добросовестно и качественно делать свою работу. Даже такую. Тем более если подумать, и на месте православного священника можно принести пользу. После недолгой череды размышлений прихожу к выводу: если я действительно православный священник, то шёл к этому наверняка долго и упорно (хватило информации из интернета). Видимо, мне было зачем становиться священником. Не стоит сворачивать со стези, на которую положено столько усилий, без веских причин. Если же ряса — это только временные «маска» и камуфляж, то обязанности священника тем более следует выполнять как можно лучше. Хотя бы из инстинкта самосохранения: второго дна из-под «маски» не должно быть видно, залог выживания.* * *
Людмилу Георгиевну уже давно зовут по имени и отчеству. Хотя, соседи в основном местные, то есть плохо и редко говорящие по-русски. Общающиеся исключительно по-своему, говоря уважительное «апай». С одной стороны, не до конца привычный край, родным ставший далеко не во всём. Начиная от языка и заканчивая лицами. С другой стороны, пять с лишним десятков лет за спиной — это срок. Жизнь, считай, прожита. Хоть и не легко, но достойно. Родители умерли рано, оставив восемнадцатилетнюю Людмилу сиротой. Родительский дом на отшибе был очень быстро «освоен» родственниками, так как записан оказался вообще на старшую сестру матери: ещё после смерти бабки с дедом, частному сектору в деревне никто значения не придавал. Мать осталась, тётка подалась в город. В тонкости оформления документов на том этапе никто не вдавался. А вот когда старики умерли, отсутствие своей крыши над головой сразу дало о себе знать (и стеснять родню не хотелось, да и тётка и сама более чем прозрачно намекнула о нежелательности дальнейшего совместного проживания). Затем был переезд в город, работа на одном из заводов, выход замуж. Муж был военным, молодым лейтенантом; и вскоре воспоследовал предсказуемый перевод «на юга», вглубь материка, на границу с самой населённой страной мира. В места, населённые такими же чужими людьми. Следующие несколько лет совместной жизни дали почувствовать все прелести жизни в заштатном гарнизоне, плюс с детьми не заладилось. Первый и единственный ребёнок родился как раз в момент распада большой некогда Империи, мгновенно превратившего Людмилу с мужем на новом месте скорее в гостей, чем в хозяев. Положа руку на сердце, жаловаться было грех: при всём различии менталитетов, для карьерного роста достаточно было всего лишь выучить язык: местные отлично ладили с русскими, и препон в карьере не строили. Правда, на больших должностях — если этот русский сдавал государственный экзамен по языку. Но вначале учиться было смешно, потом лень, а ближе к сорока следовало признать правду: просто не было сильного желания. Муж, став военным уже независимой республики, какое-то время ещё даже продолжал двигаться по карьерной лестнице, пока однажды не попал под трамвай. Возвращаясь заполночь с очередной пьянки в своей части (и откуда только взялся тот трамвай среди ночи…). Сильная волевая женщина, которая никогда ничего не просила, Людмила тогда заплакала первый раз в жизни: здесь всё было чужим, возвращаться на родину, на север, было не к кому и не на что. Служебную же квартиру, записанную на мужа, следовало вскорости освободить. Однако, местное начальство так глупо погибшего капитана, как оказалось, имело свои представления о том, что есть правильно: после похорон (организованных, кстати, сослуживцами, дай им бог здоровья… сама молодая вдова пребывала в прострации несколько дней), к Людмиле подошли пара майоров и подполковник и, перемолвившись парой слов, в выходной большим армейским грузовиком перевезли молодую вдову «на природу»: у одного из местных — бывших сослуживцев мужа, как оказалось, был доставшийся по наследству дом родителей в одном из далёких аулов. На этом этапе жизни самому хозяину дом был уже не нужен, но само жилище ещё не утратило ни своей добротности, ни большого земельного участка вокруг. Людмила поначалу отмахивалась и отнекивалась, но трое местных мужчин смогли её убедить в том, что самая скромная крыша над головой намного лучше, чем её отсутствие. Особенно если она своя собственная. Со временем, кстати, оказалось, что тот майор оформил дом на Людмилу по всем правилам, даже оплатив полагающиеся по случаю какие-то там пошлины. Эти сослуживцы мужа ещё какое-то время проведывали вдову с ребёнком. Но в конце девяностых воинская часть, по какому-то Договору и Приказу, была переведена на юг Таджикистана (Людмила в тонкости не вникала), где все сослуживцы и растворились, потеряв и без того не плотный контакт. Сами документы на дом уже полностью оправившейся Людмиле, кстати, передал на рубеже тысячелетий государственный нотариус, в соответствие с распоряжением, детали которого он отказался раскрывать (ссылаясь на волю дарителя). К тому времени, она и сама уже неплохо стояла на ногах: земля, прилагавшаяся к дому, оказалась на редкость неплохой. И позволяла выращивать с гектара несколько десятков тонн корнеплодов, достаточно востребованных здесь: местные, в отличие от Людмилы, растениеводством не заморачивались, поскольку были исстари скотоводами. А морковь, не считая плова, использовали в основном как вид корма. На сезонные авралы (посадка и уборка), непьющие местные-мусульмане охотно нанимались к уже теряющей молодость вдове, поскольку платила та аккуратно и справедливо. А особой работы в округе всё равно не было. За пару десятков лет, жизнь изменилась мало. Разве что время стали скрашивать более новые телевизоры и другая бытовая техника производства Южного Соседа, да появилась вышка сотовой связи. Дававшая за копейки круглосуточный доступ к интернету, ставшему единственной отдушиной немолодой уже женщины. Своё хозяйство, какие-то отношения с соседями, подросший сын; казалось бы, всё шло неплохо. Но сына, приехавшего на каникулы из института и зачем-то подавшегося на другой край посёлка (почти к трассе), сбил какой-то лихач, не оставивший следов. Несколько недель в реанимации, продажа за бесценок всего, что было под рукой хоть и спасли жизнь единственному ребёнку, но оставили мало места для оптимизма: парализован, нуждается в постоянном уходе, потерял желание общаться и разговаривать. Людмила напрягалась, как могла, чтоб своим отчаянием не делиться с сыном. Но годы неизбежно брали своё. «Жирные» годы для страны закончились, местный производитель всё чаще разорялся под напором продукции гораздо более населённых «соседей». Ближе к пятидесяти, всерьёз стала задумываться о пенсии. Пенсионный возраст, кстати, подняли; и перспективы по ней самые туманные. Работы нет не то что в посёлке, а, похоже, в глобальном смысле, для всего пожилого поколения. Сын — инвалид. Как ни смешно, но пенсия по инвалидности и урожаи со своей земли позволяли сводить концы с концами. До последнего времени. Но сейчас огород отпал. А сама (мало ли напастей⁈) сломала ногу, ходить может только на костылях. В этот сезон, не удалось наторговать даже на уголь, топить зимой. Как жить… пока-то тепло, а что дальше?.. Себе Людмила признавалась без обиняков: если б была одна-сама, то хоть удавиться. Себя уже не жалко; жизнь, считай, прошла. Пятьдесят с лишним — никак не юность. Но сын…никому кроме неё не нужный… Водокачка, на месте которой отстроился новый батюшка, раньше снабжала часть посёлка поливной водой. Включая участок Людмилы. Даже был свой мираб, ответственный за полив! Вечно что-то делающий не так, но исправно дающий воду в сезон всюду, где надо. Но в этом году недавно прибывший священник (и кому он сдался в этой глуши⁈) что-то выяснил с земельными актами, в результате чего оказалось: водокачка стоит на его личном участке. Недолго думая, батюшка в мгновение ока демонтировал и постройку, и оборудование (исчезнувшее затем не известно куда). Местные и в мыслях не имели чему-то учить «русского муллу» — уважая его права на своём участке. Поселковое начальство развело руками: при нарезке участков в своё время действительно были допущены ошибки. Но из песни слова не выкинешь, и новый священник в своём праве: если ему не нужны общественные объекты на своей земле, значит, не нужны. Со временем обещали разобраться и вернуть возможность полива, но пару лет, однозначно, придётся потерпеть: не сильно богаты сейчас бюджеты. В прошлом году, кстати, водокачка уже работала с перебоями. Но в том году, спасибо горам, были дожди. А в этом — сплошная засуха, ничего толком не выросло. Давно знакомые оптовики, закупающие овощи прямо на корню, от урожая этого года только морщились. И говорили, что лучше в соседнем районе закупятся у китайцев. Пусть там и синтетика… Но явно более товарного вида. Дворы, что побогаче, вскладчину брали промышленные насосы для своих нужд. Но Людмиле именно сейчас это было никак не по деньгам. А с соседями, ещё и почти не говорящими по-русски, отношения как-то не сложились. Просить было категорически невозможно. Тем большим было удивление Людмилы, когда явно бесцельно слоняющийся по аулу батюшка, остановившись у её низенького заборчика, зачем-то пристально разглядывал её минуты две. А потом решительно перешагнул этот самый низенький заборчик и уверенно направился к ней со словами: — Мир дому сему. Уныние есть самый страшный грех, раба божья!..* * *
Уже более вдумчивый, ближе к вечеру, поход по аулу показал, что из «моей» потенциальной паствы в наличии только один дом. В нём проживает какая-то отчаявшаяся (судя по мыслям) женщина и её сын-инвалид. Вероятно, мои прочие прихожане просто живут не в этом посёлке. Понаблюдав с минуту за мыслями, бродившими в голове Людмилы, прихожу к выводу, что такого человека оставлять без присмотра нельзя. Тем более, при моей нынешней «должности»: всегда бывают моменты, когда простых человеческих сил недостаточно для того, чтоб справиться с навалившимися проблемами. В такие минуты, тяжелее всего приходится атеистам: они самой сутью своей отрицают «программы», прописанные у них в мозгах изначально. Поскольку сознательно отрицают Автора этих программ… Я пока не до конца разобрался с содержимым даже своей головы, но тут уже на уровне рефлекса очень хорошо знаю, что надо делать. Если кто-то одной ногой навострился с обрыва, а другой — в петлю.А чуть позже, разобравшись-таки с рабой божьей Людмилой и вернувшись к себе, прихожу в ужас: ИЛИ Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЫЖИЛ ИЗ УМА. Перед потерей памяти. Или церковь в данном случае стоит никак не за Бога, пусть она и ортодоксальная, а не католическая… (попутно: а откуда во мне такой пиетет к Святому Престолу? С отсутствующей памятью это точно не ясно. Тем более что я — православный батюшка…) Или, что ещё хуже, имеет место какая-то тонкая игра против гражданских… то есть, против мирян. И я в этой игре уже поучаствовал никак не на богоугодной стороне: водокачка, стоявшая на моём участке и на месте которой частично сейчас стоит мой дом, действительно давала воду и возможность выжить половине посёлка. Той, что от реки отделена холмом. А я, своими руками (вернее, наняв каких-то разбитных людей со стороны; личности установить не удалось — в памяти Людмилы они не сохранились) разобрал эту водокачку и лишил людей воды. РАДИ ЧЕГО? Чего я хотел добиться⁈ Да, почти весь аул — иноверцы. Если точно, мусульмане… но они-то как раз пострадали в результате моих действий все вместе гораздо меньше, чем одна-единственная потенциально православная семья. Зачем мне это было нужно? Не помню… В случайность не верится. Более того: если даже сейчас, утратив память, у меня ушло совсем немного времени и сил, чтоб установить причинно-следственные связи; то уж тогда-то, явно будучи в здравом уме и твёрдой памяти, я никак не мог не просчитать последствия. Ибо я всегда просчитываю последствия сделанного и сказанного. На много ходов вперёд. Осознание последнего заставляет меня снова подняться в мансарду и, налив холодного чая, заново обдумать обнаруженное. Водокачку нужно срочно вернуть на место. И дело даже не в единственной семье, оставшейся без средств к существованию. Слугам Божьим надлежит, если надо, жертвовать самоими собой, в защиту паствы своей. Явной или потенциальной. А я, своими руками, получается, отобрал последнее? По мелькающей на задворках сознания мысли, надо бы связаться со своим Благочинным: начальство, как-никак, должно быть в курсе. Но то если по логике. Если же п о сердцу, ошибки надо исправлять быстро, особенно собственные. Чего бы тебе это ни стоило, не считаясь с последствиями для себя лично. Особенно если вследствие твоих ошибок пострадали неповинные люди. И раз такое дело, подведём-ка анализ имеющихся средств… Запросив попутно смету на обратный монтаж и запуск (порывшись в компьютере, удалось разыскать компанию, проводившую демонтаж, поскольку сохранилась переписка по теме в почте).
Глава 3
В процессе разбирательства, погружаюсь в документы. Оказывается, земельный акт у меня на руках один и общий на всё, но при этом в нём упомянуты оба участка: и тот, на котором стоит церковь; и тот, где стоит мой дом, и где сейчас нахожусь я сам. Странно. По логике, это должно быть два разных акта… Разве такое оформление — не нарушение? Впрочем, с моими мозгами, в их текущем состоянии, возможно, на интуицию в вопросах юриспруденции полагаться и не стоит. «Есть две вещи, в которых абсолютно все люди полагают себя компетентными только потому, что у них есть здравый смысл: воспитание детей и юриспруденция. И если с воспитанием детей ещё куда ни шло, то в юриспруденции правило здравого смысла категорически не работает: нужно профессионально знать, что и как регламентирует тот или иной закон. Чтобы получать точно ожидаемый эффект», — сама собой всплывает чья-то цитата. На втором языке, который я помню. В общем, судя по документам, в ауле была общая скважина и водонапорная башня. Они стояли с небольшим разносом (в силу рельефа), потому на этот участок был один акт. Оказывается, эта вода раньше использовалась для полива… М-да уж. Впрочем, уныние — не наш метод. Не говоря о деталях психологии, оно ещё и осуждается абсолютно всеми без исключения конфессиями. Всех без исключения религий.* * *
Ринат, хозяин и директор средней руки монтажно-строительной компании, был крайне удивлён звонку одного из своих самых необычных клиентов. Он хорошо помнил этого странного русского священника в двух с лишним сотнях километров от города, в забытом ауле за кегеньским перевалом. Которому несколько месяцев назад зачем-то срочно понадобилось разобрать водокачку. Доставшуюся, видимо, попу по наследству вместе с земельным участком. При составлении сметы, Рината ещё тогда неприятно царапнуло осознание того факта, что целый посёлок останется без поливной воды. Но у каждого должны быть свои компетенции, и не стоит совать свой нос в дела людей, которые платят тебе деньги совсем за другое… Демонтаж водонапорной башни был ещё той задачей: сделанная ещё при старой Империи, она представляла собой капитальное каменное здание и, одновременно, набор достаточно неудобного для демонтажа оборудования. Но Ринат был хорошим специалистом, всех «основных» на рынке своей отрасли знал и, быстро организовав субподрядчиков, с задачей справился в срок. Получив оплату по верхнему, оговоренному в договоре, тарифу, причём почему-то со счёта небольшой аульной церквушки (кто бы мог подумать, что у христиан такие доходы, ещё и на периферии⁈ Интересно, откуда⁈ Ринату приходилось делать кое-что и для мечетей, причём по всему югу страны, а это пара тысяч километров в разбросе… вот он по опыту знал, что даже в посёлках с населением втрое больше, у мечетей таких бюджетов нет. А тут захудалая церковь, полтора прихожанина, а поди ж ты…). Кстати, на демонтированное оборудование поп вообще махнул рукой, сказав, что оно его не интересует и что Ринат может делать с ним всё, что хочет. Оборудование, между прочим, удалось неплохо пристроить по ту сторону южной границы. В долине, где летом жара под пятьдесят, а для полива обширных территорий арычного орошения регулярно не хватает. — Добрый день, — раздался в телефоне голос того самого попа, которого сам Ринат предусмотрительно не стал удалять из списка контактов. — Вы делали у меня демонтаж… — Помню, да, — перебил Ринат, экономя время. — Я узнал вас. Вы — тот священник из аула дальше за Кызылжар. Чем можем помочь? — Я ошибся. Разобранная водокачка, как оказалось, лишней в посёлке не была… — Мы не сможем вернуть всё, как было; оборудование уже реализовано, — чуть напрягается Ринат. — Вы же сами дали разрешение на его продажу, помните? — Я без претензий, — собеседник явно чуть торопится снять напряжение в разговоре. — Суть вопроса в том, что нам нужно вернуть саму функцию. Полив территорий. А как мы это сделаем, уже не важно. К вам обратился потому, что уже работал с вами и мне понравились и скорость, и качество вашей работы. — Ну, мы обычно трезво оцениваем свои силы и всегда берёмся только за то, что нам по плечу, — чуть оттаивая, автоматически отвечает Ринат. — Мы не подписываемся на жирный тендер только затем, чтоб урвать финансирование. А субподряд потом начинать разыскивать по факту… — Я ничего не понимаю в вашем деле, — теперь уже священник прерывает Рината. — И у меня два дилетантских вопроса. Первый: во сколько нам обойдётся вернуть этот полив? Включая монтаж установки, какую-то техническую постройку и разводку воды по сельхоз землям вокруг? И второй вопрос: как долго это займёт? — Вы сейчас знаете, о чём спросили? — веселится Ринат в ответ, явно расслабляясь. — Вы сейчас спросили, сколько будет стоить купить машину. Вот в ответ я затяну нудную руладу: машины бывают разные… —…И сроки поставки от типа машины тоже зависят, — моментально схватывает суть собеседник. — Как и цена. Логично… — Но выбор машины — это даже не первый этап, — продолжает с явным удовольствием посвящать собеседника Ринат. — Машина — это уже выбор решения. Перед этим, нужно понять сам проект. А для этого — определить все задачи: сколько воды, по какой разводке, на какой площади, с какими углами, под каким давлением… —… понятно. — Озадаченно отвечает священник через пять минут. — Но у нас нет особого выбора. Я могу попросить вас начать со мной вместе с самого начала, с прикидок проекта? — Попросить можете. Но это не бесплатно. — Чётко отвечает Ринат. — Чтобы только ответить на все упомянутые вопросы, лично мне понадобится отвлекать троих человек на пару дней и самому провести у вас до недели. — В какую сумму вы оцениваете этот этап? — берёт быка за рога священник. — Примерно две-три тысячи, не в нашей валюте, — пожимает плечами Ринат и, поддаваясь какому-то необъяснимому порыву, добавляет. — Разрешите задать вопрос? Он не относится напрямую к нашей теме, но от него может очень здорово зависеть конечная цена… В вашем ауле ведь почти нет ваших, одни мусульмане. Зачем это всё вам? — Собеседник пытается что-то вставить, но Ринат торопливо продолжает, чуть повышая тон. — Я спрашиваю потому, что у меня свои отношения в муфтияте. Я делал подобные разводки на югах, включая соседнюю страну, и знаю, сколько это стоит. В некоторых случаях, местные мечети тоже участвовали в проектах, кстати. Пусть нечасто, но… Я предполагаю итоговую смету; сейчас вспомнил вашу территорию… У вашей церкви просто не будет таких денег. Мне бы не хотелось, чтобы вы напрасно выкидывали завтра даже пару тысяч на проект, который потом просто не сможете профинансировать. Ничего не обещаю, но если поговорить о вашем намерении и в муфтияте… — Благодарю за участие, — внимательно и доброжелательно прерывает Рината собеседник. — Я не смогу ответить на ваш вопрос полностью: это внутренний вопрос нашей Церкви, прошу отнестись с пониманием. Но могу сказать вот что:в моём лице, некоторыми Слугами Церкви была допущена ошибка. Эту ошибку необходимо исправить. Это первое. Второе: с Божьей помощью, мы справимся и сами. Я не считаю возможным отвлекать кого-либо в муфтияте, по столь незначительному частному вопросу. Без объяснения подоплёки. — Воля ваша, — чуть удивлённо пожимает плечами Ринат. — Но речь однозначно идёт о десятках тысяч. Возможно, даже на сотни: я не знаю, сколько будет стоить новый комплект оборудования. Оборудование придётся прорабатывать отдельно, и сразу говорю: буду поручать другой компании. Поскольку мы — чистые строители, в этом не понимаем, а протокол оценки поставщика должен делать кто-то из машиностроителей… Прикинув кое-что, Ринат в доли секунды решает играть в открытую (впрочем, как всегда). Соблазны соблазнами, но во всех сложных случаях с заказчиком всегда надо быть максимально откровенным. Как ни банально, но честность — действительно лучшая политика. Возможно, именно поэтому вот уже почти два десятка лет компания Рината никогда не имела проблем по итогам своей работы. Как показывает опыт, если сделать лишь одну работу хорошо (а от четырёх сомнительных отказаться), это будет всё равно в итоге выгоднее, чем сделать все пять, но чуть хуже. — Я буду максимально благодарен вам за совестную работу, — после паузы говорит собеседник. — Когда могу ждать вас для первого этапа, оценки составляющих всего проекта?..* * *
Не откладывая дела в долгий ящик, тут же созваниваюсь с той компанией, которая уже делала мне демонтаж этой водокачки (судя по переписке). Директор, он же хозяин, чуть огорошивает меня: предварительная стоимость проекта, вероятно, зашкалит за стоимость двух килограмм золота, и по срокам займёт явно больше месяца. На удивление, мой собеседник быстро включается в беседу и, не смотря на нерабочее время, за пятнадцать минут обрисовывает как контуры проекта, так и его стоимость, плюс возможные проблемы. Попутно задавая несколько неудобных вопросов… Но не буду же я ему объяснять, что подключение его единоверцев к финансовой части вопроса однозначно повредит самому дорогому — Имени Церкви? Которая пострадает из-за неразумности одного из слуг своих… Меня, в данном случае. К счастью, мой собеседник — всего лишь бизнесмен, и видит события только с точки зрения денежной эффективности. Не интересуясь особо ничем, кроме материальной стороны вопроса. Что меня вполне устраивает. Завтра они должны приехать с кем-то, прикинуть необходимые слагаемые новой системы полива и её стоимость. На оплату первого этапа, у меня есть средства. В зависимости от того, что они скажут об итоговой сумме, будут зависеть мои дальнейшие действия. Тем более что идеи у меня есть, особенно после некоторых находок как у себя дома, так и в самой церкви…* * *
Жители аула был чуть удивлены: вопреки своим обычным привычкам, русский мулла сегодня, поговорив с соседкой (из своего народа), долго ходил по своей земле (и рядом с домом, и рядом с церковью). Что-то явно пытаясь на этой самой земле высмотреть. Затем он не менее долго с кем-то разговаривал по телефону через спутник, присев на лавочке прямо на улице (иначе в этих местах никак — сотовая связь чаще не тянет, чем тянет). Интересно, он что-то задумал? А потом он сел в свою машину и куда-то укатил на ночь глядя.* * *
Поскольку я личность культовая и где-то публичная, забота об окружающих, по идее, часть моего имиджа. И жизни. В голове крутятся дурацкие примеры (смутно), что несоответствие имиджа может очень пагубно сказаться на самой жизни. Да и вода в этих краях — действительно ценность. До сих пор интересно, из каких соображений целый посёлок был её лишён моей рукой? Хорошо, что это поправимо. Раз могу, значит, исправлю. Правда, для этого придётся здорово напрягаться, но у меня сейчас и статус такой, что обязывает.* * *
В круглосуточный ломбард, работающий в спайке с обменным пунктом и стоящий впритык к Центральному Рынку, слегка заполночь входит православный священник. С любопытством оглядывается по сторонам, скользит взглядом по витринам и проходит сразу к менеджеру с именем «Маулет» на нагрудном бедже, сидящему перед монитором и что-то изучающему: — Мир вам. Я вот по какому вопросу, — Священник извлекает откуда-то из-под рясы и двигает по прилавку в сторону менеджера небольшой слиток, по виду золотой, грамм на пятьдесят — шестьдесят. — Мне нужно будет в ближайшее время продать штук тридцать — сорок таких. Ваша сеть с золотом работает, нам это известно. С кем из ваших нужно разговаривать обо всей партии? — М-м-м, чем вас не устраиваю лично я? — осторожно интересуется менеджер, встав со стула и лихорадочно прокручивая в голове возможные варианты. — У меня нет претензий лично к вам, — абсолютно спокойно поясняет священник. — Но вы явно линейный сотрудник. Который не определяет политики своей компании, а лишь транслирует то, что предписано сверху. У меня же вопрос достаточно крупный, как по объёму, так и по индивидуальности условий. Я не уверен, что ваших лично полномочий хватит, чтоб прийти со мной к общему знаменателю. Этот чёртов поп как будто читает мысли. В полсекунды разметав в стороны мгновенно возникший было у Маулета план: закупиться по объявленной на табло цене, ещё и чуть сбив её (придравшись к пробе, что несложно). А «сдаться» своим по более выгодной, оптовой цене, не раскрывая хозяевам всех деталей сделки: видеонаблюдение идёт без записи звука, таких ломбардов по городу более сотни, а вычислительный центр в Компании один. Да и, как известно, никто не копается в деталях успешных сделок, если от тех в адрес Компании идёт только прибыль. Если менеджер сумел принеси прибыль, и при этом заработать что-то лично — молодец. Объектом для работы Службы Безопасности Компании он не является. Такая вот политика Компании. Которой управляет пожилой отец одного из видных чиновников Кабмина, явно живущий ещё по старым принципам: живи сам и давай жить другим. Кстати, все уже не первый год удивляются: по идее, отец такого сына должен кататься, как сыр в масле, и уж явно не интересоваться купюрами менее чем пять тысяч в национальной валюте. Но «Старик» (как зовут его за глаза), в память о какой-то мифической молодости, не брезгует даже пятисотенными купюрами. Впрочем, как уже сказано, если компания в прибыли — в детали сделок никто не лезет. Есть у Старика и свои плюсы… — Ваш слиток не клеймён, — чуть хмурит брови Маулет, лихорадочно пытаясь что-то придумать, чтоб не выпускать процесс из рук. И не выпустить из рук такую хорошую возможность: если даже удастся поднять по одному доллару на грамме, это уже интересно. А уж в пересчёте на два кило…или около… — И как это меняет содержание в нём золота? — улыбается поп уголком рта. — Бывает брендированный слиток, а бывает Доре. Вы не в курсе? Вы сейчас держите в руках второй вариант. Я именно потому и прошу кого-то из старших, что нужно согласовать как процедуру анализа, так и цену: вы же не рассчитываете закупить две единицы металла с дисконтом почти в двадцать процентов от биржи? Маулет неприятно удивлён словами священника, выдающими в том явно или металлурга по банковским металлам, или даже вообще барыгу (кстати, «единицами» килограммы по-русски обычно называют именно они). Из тех, что, селясь поближе к добыче, скупали раньше у старателей-«дикарей» почти весь металл на корню. Чтоб затем, официально «отмыв» металл через аффинаж, положить в карман до тридцати процентов маржи. Ничем не рискуя. И не напрягаясь на добыче. Сами эти барыги, в отличие от старателей-«дикарей», регистрировались официально, с юридическими лицами; оформляли как положено лицензию на добычу, но к самой добыче даже не приближались. Вместо этого, они имели свои отношения на аффинажных заводах (а потом, разбогатев, некоторые стали делать даже свой аффинаж. Видимо, под Китай, скупающий сейчас всю левую добычу за наличные). Впрочем, пару бульдозеров, для виду, на застолблённых участках они периодически ставили, для отвода глаз… — А как вы себе видите процедуру анализа? — бегающие глаза Маулета явно выдают, что он просто тянет время. — Тут же нельзя ошибиться… Интересы Компании… — Самый точный анализ — муфельный. — Продолжает снисходительно улыбаться проклятый поп. — Если что, его применяют даже к ювелирным изделиям, обычно пара штук на партию, если у Пробирной Палаты возникают сомнения и спектра недостаточно. Но это не у нас, это у Северных Соседей… У нас на это вообще смотрят… Как именно смотрят, поп не договаривает, но Маулет и сам его отлично понимает. Благо, не первый день на работе. С огорчением приходится признаться самому себе, что поп однозначно или был связан с добычей, или вообще бывший металлург. Хотя, почему бывший? Мало ли что у них там и как в церкви происходит? Кто их знает, этих неверных. Похоже, провести на мякине не получится… Впрочем, побороться всё равно нужно. — Я не возражаю, если вы отберёте до пятнадцати процентов всего металла, под муфельный анализ, — продолжает улыбаться, словно издеваться, русский поп. — Меня устроит точность до трёх десятых процента. От биржи скидку обсуждаем, но никак не двадцать процентов. Впрочем, боюсь, это всё же не к вам… А с другой стороны, если подумать, мне форма не важна. — Что-то решает для себя священник после небольшой паузы. — Можем через муфель прогнать вообще всё. Но тогда давайте обсуждать процент потерь при анализе. — У нас нет оборудования для муфельного анализа, — бросает пробный шар Маулет, явно не желая приближаться к точности измерений и, как следствие, к биржевой цене. — Потому, зазор в несколько процентов может быть. — У вас есть оборудование для муфельного анализа, — мягко улыбается священник, глядя в глаза Маулету. — Только не при ломбарде. А при вашей структуре, имеющей банковскую лицензию. Эта информация есть на сайте вашего головной компании. Как и телефон пробирного отдела, с указанием его начальника. И предложением обращаться всем, кто готов сдать более двухсот грамм металла. Я только потому к вам и обратился. — А почему сразу не позвонили туда? — меняется в лице Маулет, чуть бледнея. Проклятый поп, похоже, вообще подсадная утка от Хозяина, отца Старика. Иначе зачем было затевать весь этот цирк? — Необходимость в финансах возникла у меня срочно и недавно, — безэмоционально поясняет священник. — Ваш пробирный отдел откроется только утром, в десять. А я хотел к тому времени уже кое-что представлять о своих финансах. Я считал, что все подразделения вашей Компании — единое целое. И что механику анализа, порядок расчётов я могу обсудить с любым компетентным сотрудником. Вот же сволочь, проносится в голове у Маулета. Если ты такой грамотный, с-сука, нахрена ты среди ночи шёл ко мне⁈ Эта точка — специально для лошья, которое додумывается сдавать что-то ценное возле Базара! Не для серьёзных людей. Впрочем, кто его знает, что за срочность могла возникнуть в полночь в церкви этих нечестивцев… Маулет, незаметно для себя, начинает искренне испытывать всю гамму чувств, которая более присуща воинам джихада. Защищающим самоё Знамя Ислама от полчищ неверных варваров. Впрочем, Маулет при этом великодушно прощает себе и регулярные ночные клубы, и любимую текилу, и роман с танцовщицей из ЭСПЕРАНЗЫ, которая так хороша в приватных танцах (упаси Аллах, кстати, чтоб жене не донесли)… А вообще, бедная девчонка-танцовщица: если б не бросивший с ребёнком муж, не больные родители — в стриптиз-клубе её б, конечно, никогда не увидели. Но нужда — штука такая. Ломает и не таких. Особенно когда от тебя зависят родные… — В общем, что предлагаете вы? — с трудом выныривает из сонма неожиданных размышлений и ассоциаций Маулет. — Уважаемый Маулет, я бы не хотел напрягать столь занятого и достойного человека, заставляя его выполнять роль почтового ящика. — Иронично склоняет голову к плечу проклятый поп. Как будто читающий мысли. — Давайте вы скажете, что вы на вашем уровне можете предложить, исходя из политики Компании и ваших лично полномочий? А затем я, услышав, приму решение: хватает ли мне вашего уровня или придётся терять время и ждать десяти утра…Глава 4
Нехороший человек Маулет (так и тянет выругаться) за короткое время три раза вызывал у меня желание закатить ему оплеуху, что абсолютно недопустимо. Прости, Господи: слаб духом, грешен… По большому счёту, не надо даже иметь никаких особых талантов, чтоб увидеть его бегающие глаза. И понять все варианты, которые он ускоренно прорабатывает мысленно, собираясь заработать лично. Не то чтобы я сильно возражал против его заработков, но в данном случае меня это почему-то здорово вывело из себя. Мало того, что может понадобиться каждая копейка (это я уже после разговора со строительной компанией понял); но я ещё и имел неосторожность поглядеть, что он думает. После второго раза, когда он начал мямлить и тянуть кота за хвост. Явно прикидывая что-то со своим личным участием. Ощущения после этого, как говна поел. До чего мерзкий человек. Прости, Господи, ещё раз… Не буду сквернословить даже мысленно. Ничего не то что светлого или богоугодного в душ е. Ничего даже просто чего-то нейтрального — только похоть и стяжательство. Для того, чтобы, в свою очередь, снова тешить похоть… Интересно. Это именно его личная особенность? Или вообще их веры? Ловлю себя на том, что не очень помню что-то внятное об Исламе. Знаю только, что жён у них можно несколько, как бы не полдесятка. Имущество ещё по женской линии не наследуется. Кажется. Более ничего не помню. Кстати, раз так, надо прямо сейчас, пользуясь моментом, подтянуться в теории и почитать всё, до чего дотянусь: время позволяет. А мусульмане, как ни крути, самая первая по численности и единственная в наличии категория людей, подлежащих обращению в Веру — других вокруг всё равно нет. А плана по новообращённым с меня наверняка никто не снимет, проносится на задворках сознания мысль. Хотя лично мне уже ясно, что с самим Маулетом ничего решать нельзя, для очистки совести всё же договорился, что зайду к нему ещё через час: он за это время сформулирует свой точный мне ответ. С одной стороны, пустая трата времени; у меня почти нет сомнений. С другой стороны, всё всегда надо отрабатывать до конца: мало ли… Да и ехать сейчас домой смысла нет: туда и обратно почитай займёт четыре часа. С утра снова надо быть тут, чтоб общаться с пробирным отделом (надеюсь, там люди адекватнее). К обеду снова надо быть у себя: прибудут строители. Их надо принять, обиходить, показать что-где и дать доступ к их непосредственной работе. Получается, всё равно лучше до утра остаться в городе.* * *
— Салам, занят? — После некоторых раздумий, Маулет всё же набирает своего двоюродного брата, лейтенантствующего в уголовном розыске района. — Плохо слышно… Габит, ты можешь говорить? — Переключается с русского на свой язык Маулет. — Сейчас, в коридор выйду… теперь могу. Салам, говори. — После полуминутной паузы, раздаётся в трубке голос брата. — А ты что, на работе ещё? — удивляется Маулет. — Я тебя разбудить боялся! А ты что, ещё не дома? — Какой дома, брат⁈ — Смеётся в ответ родственник. — Покой нам только снится! Конец периода, палки надо рубить, у нас тут свои затыки. Проверку ждём, документы готовим… Ну и начальство ещё на месте. Раньше начальства не уйдёшь. — Простецки завершает пояснение Габит. — Так а ты чего хотел среди ночи-то? — Слушай, тут один орыспай приходил. Вот буквально только сейчас. Он хочет под два кило металла сдать, понимаешь о чём я?.. Я его на час отправил проветриться, сказал, что мне подумать надо. — Да, конечно. — Оживляется брат, не смотря на позднее время. — Понимаю. Хех, я помню, где ты работаешь! А что с ним не так, с этим орыспаем, брат? Ворюга? Наркет? Алкаш? Что не в порядке-то? Документов же на это никаких не надо, закон же ваш металл вообще ценностью не считает и оборот никак не регулирует. До тех пор, пока его не украли откуда-нибудь. — Повторяет азбучные истины родственнику полицейский. — Да всё в порядке, — с досадой цыкает Маулет. — Но два кило, явно в самопальной отливке!.. В металлургии тип явно волочёт, а сам металл с Оськемена, с окрестностей, дальше в лес. Понимаешь?.. — Да, — снова перебивает брата Габит. — Но пока не понимаю, что от меня нужно? — Ну неужели нет никаких вариантов…* * *
Четвёртый этаж Управления полиции Же---йского района города А… Третий слева кабинет, выходящий окнами на улице О-н Батыра. — Так, братва, тихо, срочно мозговой штурм, — Хлопает по столу ладонями майор Касымбетов, привлекая внимание ещё троих присутствующих. — Тут молодому, — кивок на лейтенанта Габита, — родственник сообщил, что уже через чуть больше получаса в ломбарде, на Шёлковом Пути, будет человек…—… беспредела не получится? — чуть хмурит брови первый присутствующий, Есимов. Уже давно перехаживающий в капитанах, но, по ряду субъективных моментов, к вершинам совсем не стремящийся. — Основания придумать можно, но как бы не икнулось. Вряд ли это что-то по нашему профилю… Если клиент чистый, а скорее всего так, как бы в анналы не попасть: люди с такими «объёмами» не сироты. Как правило. — Да ты вечно всего боишься, Ер! — моментально отзывается Рома, единственный русский в кабинете. Тоже капитан, но гораздо болеем молодой. Учившийся, в отличие от прочих, на русском языке и в одной из соседних стран по обмену, на Севере. Закончивший, правда, военное училище (а не профильное) и на третьем курсе бывший на практике в одной Южной автономии Северной Страны. Откуда вернулся немного безбашенным, плющим на авторитеты и мало с кем считающийся. Первое время, Рома на Родине командовал взводом в каспийской флотилии, строго в соответствии с выданным в ДВОКУ дипломом. Но зарплаты в сто десять тысяч национальной валютой не хватало ни на что. Молодая жена (кстати, своя, адай по роду) на удивление стойко переносила вместе с Ромой все тяготы и невзгоды, но в отпуск однажды потащила того в Южную Столицу, к своей родне. Где Рому на третий день, через родственников, представили Касымбетову (против желания самого Ромы, но какой орыспай устоит против желаний жены-адай? три ха-ха. А в Южную Столицу его жене хотелось более чем сильно) Справедливости ради, отмороженность русского касалась только чужих. Ради тех, с кем он вместе работал, Рома был и надёжным тылом, и мощным тараном, смотря что требовалось в нужный момент. Касымбетов поначалу не хотел брать русского, ещё и армейца по образованию, к себе. Но, пойдя на поводу у знакомых и пообщавшись с флотским взводным буквально пару минут, сменил первое эмоциональное решение на сто восемьдесят градусов: в глазах Ромы плескалась незамутнённая искренность настоящего камикадзе. Такие люди «на земле», откровенно говоря, были редкостью. Поскольку в полицию уже не один десяток лет шли только те, кто понимает и готов соблюдать «правила игры»… Но «повернуться спиной» Касымбетов мог далеко не к каждому из своих сотрудников, пусть и говорящих на одном языке, и формально уважающих его возраст и опыт. А этот ещё достаточно молодой русский пацан не просто вселял уверенность. Он был ею. Касымбетову не нужно было расспрашивать того долго, опыт есть опыт. И опыт в розыске тоже чего-то стоит, если речь о том, кто как разбирается в людях. — Я никогда не говорю этого никому, — неожиданно для себя сказал тогда Касымбетов на улице, уведя Рому подальше от курилки. Где, как известно, всерьёз говорить категорически нельзя. — Я много общаюсь с теми, кто сидел или сидит. Или скоро сядет. В том году у меня самого были неприятности, когда…кое-кому понадобилась моя должность… Вот тебе сейчас скажу. Ты или очень скоро свернёшь себе шею. Или должен прибиться к какой-то очень правильной команде, где будешь чувствовать себя комфортно. Иначе закончишь как большинство из тех, с кем я очень часто имею дело. — Не место красит человека, а человек место, — спокойно пожал тогда плечами Рома. — Сам работы не ищу, но от неё и не бегаю. Если возьмёшь к себе — отблагодарю по-взрослому. Если нет, мне есть куда вернуться… — В общем, тогда Рома и Габит, — выныривает из воспоминаний с окончанием обмена мнениями между присутствующими Касымбетов. — Едьте вы. Поглядите, что можно придумать. И можно ли. И нужно ли. Если что, я на месте, вдруг что-то срочно оформлять понадобится. — На сутки можно вообще определить в допросной, чтоб ни с кем не контактировал в обезьяннике. — Легкомысленно отмахивается Рома, на которого его пребывание в Северной Стране явно оказало не самое благотворное влияние. — Основание — опознание свидетелем ограбления… Либо, находим у него «траву», передаём коллегам по борьбе с «дурью». Те его с сутки на анау-манау-анализы помаринуют, а я за спиной постою. У меня там есть к кому постучаться, — Рома многозначительно ведёт бровями, глядя на Касымбетова. — Не вздумай, — коротко роняет майор, уже жалея о своём решении. Которое, однако, отменять будет некстати. По целому ряду причин. — Всё строго по закону. Тут тебе не там… — майор не заканчивает фразу, но все хорошо понимают, что именно он имеет ввиду. — Никакой твоей самодеятельности, Рома. Особенно без процессуальных решений! Ты меня слышишь⁈ — Так точно, — деревянно кивает Рома, пожимая плечами и глядя сквозь начальника. — Как скажете. Хотя, чего сложности плодить… Ну или давайте я с ним тут у нас тупо переночую? Хоть и в комнате приёма граждан? Завтра, если что, пусть с утра на стуле возле кабинета сидит: всё равно от нас через тамбурную дверь никуда не выйдет без нас… А за это время вы что-то придумаете? — Рома вопросительно смотрит на начальника. — Давайте разделим функционал? С Габита — понять там на месте, везём ли этого деятеля к себе. С меня — придержать, привезти сюда и снова придержать, уже тут. А уж дальше — подключайтесь? — Рома вопросительно переводит взгляд с одного присутствующего на другого. — Ром, ты не понимаешь? Если он хоть где-то в курсе, хоть примерно представляет сроки и основания задержания… — начинает явно не в первый раз что-то объяснять Есимов. — И ещё и готов идти писать что-то и потом отстаивать… — Всё, как скажете. — Рома примирительно поднимает руки. — Тогда Габит там решает. Да или нет. Если «да», я обеспечу доставку. Вы тут окончательно решите, что к чему. Лады?.. Братва, вот верите, раньше никогда не заикался, но сейчас деньги очень актуальны…
* * *
Русский священник в оговоренное время возвращается в ломбард. Чуть с удивлением скользит взглядом по двум достаточно молодым парням (один из которых русский), сидящим среди ночи на диванчике для посетителей. Некоторое время задерживает на русском взгляд, чуть хмурится, после чего подходит к Маулету.Глава 5
— Внимательно вас слушаю, — говорит священник, чуть насмешливо глядя на Маулета. — Не смогу предложить другой цены, — Маулет кивает на электронное табло с закупочными ценами. — Кроме этой. Либо обращайтесь завтра, куда хотели. В пробирный отдел. — После этих слов, менеджер ломбарда демонстративно теряет интерес к посетителю и опускает глаза. — Ожидаемо, — хмурится священник. — Ну да Бог вам судья. Габит лихорадочно соображает, как быть. Майор явно ошибся, послав сюда его вместе с русским Ромой. Нет, так-то Рома — парень нормальный. Но в некоторых случаях он слишком буквально воспринимает и приказы, и договорённости, и планы. Совершенно упрямо и негибко… Что в их работе запросто может не просто повредить, а вообще… Тут всё же не армия. Подводных камней намного больше. И эти камни поопаснее: в армии максимум уволят. А тут, в свете очередной борьбы за порядок и с коррупцией… Если даже полковников КНБ садят через одного (даже миллионеров, как та пара комитетчиков с Хоргоса. Которые даже откупиться не смогли — судья отказался брать. Намекнув, что команда пришла не с того уровня, чтоб с ней спорить либо её игнорировать). То что говорить о паре простых офицеров полиции, ещё и обычного райотдела? Русский оказался христианским муллой. Которого трогать нельзя категорически, прежде всего по неафишируемым политическим причинам. И вот тут начинается проблема, даже две: что именно этого русского трогать нельзя, хорошо понимает сам Габит. Поскольку, в отличие от Ромы, общается чуть с другими людьми (в том числе, в силу того, что Рома не говорит на государственном языке — только по-русски). И, как всякий нормальный опер (вернее, мечтающий им стать), Габит в курсе того, что майор называет «оперативной обстановкой в подковёрных играх». Опять-таки, в отличие от Ромы. Который сейчас будет реализовывать план буквально, то есть, паковать русского муллу и тащить его в отдел. Что-то объяснить русскому именно у Габита не выйдет: русский Рома вообще достаточно пренебрежительно относится почти ко всем офицерам полиции (считая полицию недоразвитой армией, хотя и старается этого не показывать). А Габит ещё и младше и по возрасту, и по званию. Ещё в отделе, у Габита мелькнула мысль, что декларируемое Ромой намерение чётко послушаться Габита (в вопросе, задерживать клиента или нет) только декларацией и останется: Рома периодически «слетает с нарезки», особенно с младшими в иерархии. Переубедить сейчас русского, возможно, смог бы Есимов. Либо Роме мог бы приказать сам майор. Но если Габиту сейчас начать звонить своим, и на своём языке быстро объяснить подоплёку; затем, предположим, майор сам перезванивает Роме… Нет, никуда не годится, поскольку будет выглядеть крайне некрасиво: получается, Габит не смог разобраться с товарищем сам и побежал за поддержкой, как ребёнок. Не по понятиям. А репутация — штука тонкая. Нарабатывается годами, но теряется одним неловким движением. И ведь никому потом не докажешь ничего и не объяснишь всех деталей. Габит с досадой гоняет по кругу уже несколько секунд одну и ту же мысль, в то время как Рома начинает подниматься с дивана. — Ром, погоди. Муллу трогать нельзя, — придерживает Рому за рукав Габит, пытаясь усадить товарища обратно на диван и стараясь говорить как можно тише. Ещё как назло вылетело из головы, как «мулла» будет по-русски… — Какого муллу? Ты чего? — непонимающе хмурит брови Рома, высвобождая руку и в два шага оказываясь возле русского священника. Со скрытым удовольствием обращаясь уже к тому. — Уголовный розыск, капитан Горбач… Габит от напряжения краснеет, поскольку весь неплохой (как казалось поначалу) план катится в пропасть, а сделать ничего нельзя. По крайней мере, сделать так, чтоб не пострадать потом лично. Рома явно нацелился на иллюзорный финансовый результат общения с клиентом и закусил удила. Сейчас его свернуть с курса можно только трактором… — Неге айтпадын сенын орысын молда екенын? — обращается в сердцах Габит к Маулету, скорее от безысходности, чем в реальной попытке что-то изменить. (Почему не сказал, что твой русский — мулла? (священник) )… — Предъявите документы, — сверлит в это время священника взглядом Рома, по которому прозрачно читаются все его намерения. В ответ русский мулла задумчиво достаёт из-под рясы и протягивает Роме по очереди два платиковых прямоугольника: — Удостоверение личности, мирское. А это наше. В чём дело, раб божий? — Орехов Сергей Сергеевич… — делает вид, что задумывается, Рома. — Настоятель Никольского храма… Вам придётся проехать с нами. — Внимательно слушаю, с какой целью, — вежливо отвечает русский мулла, с любопытством глядя на Рому. — Вы похожи по ориентировке. — Явно пытается отбояриться Рома, не предавая вопросу священника никакого значения. И прихватывая того под руку. — Мне нет дела до них, раб божий, — русский мулла кивком указывает на Габита и Маулета, о чём-то вполголоса ожесточённо спорящих у дивана. — И если бы не ты, тут и сейчас, то прямо сейчас всё было бы иначе. — Решил поугрожать офицеру? — ухмыляется Рома. — Боже упаси. — качает головой священник. — Всё с точностью до наоборот. Это ты решил, что, состоя в мирской страже, ты сильнее Слуги Божьего. Сам атеист? — А тебе зачем? — сбивается с шага и с мысли Рома, на полсекунды широко открывая от удивления глаза. — Это ответ на твой вопрос. Что на самом деле тебе угрожает. «Не гневайтесь на врагов своих, чада мои, но дайте волю гневу Господнему». — С едва заметной грустью чуть качает головой священник. — Мне не нужно даже пытаться уязвить тебя. Ты сам роешь себе могилу заживо. Вот уже много лет. Чтобы что-то сделать с тобой, мне не надо шевелить и пальцем. Достаточно просто отойти в сторону. Промолчать. И молча смотреть, что будет. Священник ловит взгляд Ромы и всматривается тому в глаза. — Так, не шеруди… На месте побеседуем, кто из нас кто… — отмахивается Рома через долю секунды. — Ты сейчас делаешь очень большую ошибку, раб божий. — Спокойно и где-то даже неожиданно доброжелательно продолжает какую-то только ему понятную мысль русский мулла, продолжая пристально глядеть в глаза Роме. — Вернее, свои ошибки ты делаешь давно. Если твоим разумением говорить, стратегические ошибки. И твой путь ведёт не в никуда, а гораздо хуже. Но именно сейчас, в добавление к ошибкам стратегическим, ты делаешь ещё и тактическую. Опять же, это если твоими понятиями. Что-то такое в словах священника, видимо, всё же цепляет обычно непробиваемого Рому. По крайней мере, Габит явно замечает несвойственную товарищу быструю смену эмоций у того на лице. Как интересно… русский мулла что, гипнотизёр? Хорошо, что Габит — правоверный мусульманин, и на него эти штучки не действуют… Габит молча отталкивает от себя шепчущего что-то на ухо Маулета и с интересом подходит к обоим русским вплотную. — Ты не понимаешь, что слишком погряз? — светлые глаза русского муллы с искренним любопытством сверлят Рому, который тоже не отводит взгляда. — И что дальше, с каждым разом, будет только хуже? И путь, которым ты движешься, никак не в райские кущи направлен? — «Где мы — там победа!», не дрейфь, — ухмыляется уголком рта Рома через полсекунды, явно что-то молниеносно прокрутив в голове. — Не бойся обо мне. Я себе сам ладу дам. — И снова ошибка. — Спокойно отвечает священник. — Unicuique secundum opera eius. Впрочем, хорошо. Давай проедем, как ты говоришь. — Что вы сейчас сказали? — быстро вставляет Габит, стремящийся не упустить ни малейшей детали непонятного ему (пока) разговора. — Не по-нашему? — «Да воздастся каждому по делам его», — бросает русский мулла Габиту, не глядя, впрочем, на того. — У вас говорят чуть иначе: «Инна амаль бил ният». «Все дела оцениваются по намерению». — Это у арабов так говорят, а не у нас; у нас другой язык, — бормочет уязвлённый Габит, толкая Рому в бок локтем и ловя себя на том, что дискутировать с русским муллой в ломбарде — далеко не лучшая затея. — Поехали, короче… Русский мулла спокойно проходит к машине оперов и располагается на заднем сидении. Рядом с ним, с другой стороны, плюхается Габит.* * *
Четвёртый этаж Управления полиции Же---йского района города А… Третий слева кабинет, выходящий окнами на улице О-н Батыра. — Почему ты нарушил договорённость? — Касымбетов тяжело смотрит на Рому. — Мы как договаривались? — Виноват. — С досадой кивает Рома. — Как бес попутал… Договаривались, что Габит решает, берём или не берём. — Что решил Габит? — майор явно не собирается щадить чувств подчинённого, демонстративно расставляя все точки над ' i ' в ситуации. — Говорил, что попа брать нельзя. — Всё так же с досадой отвечает Рома. — Да понял я уже… Виноват. Я почему-то этого попа как увидел, так словно пелена в голове встала. Вернее, кисель… Но на три часа же в любом случае имеем право дёрнуть? — Рома, посмотри мне в глаза. — Безэмоционально просит Касымбетов. — Ты в курсе, что в этой самой епархии, чьё удостоверение он тебе предъявил вместе с ОУЛ, есть «Отдел социального служения»? — Откуда? — широко открывает глаза Рома. — Я к ним каким боком? И что с этого? Церковь сто лет как отделена от Государства, ещё до того, как… — Тогда слушай меня. Этот отдел координирует и оказывает содействие в работе церковных социальных начинаний на всех приходах епархии, разрабатывает и внедряет методики помощи нуждающимся, организует обмен опытом. Помимо всего прочего. — Касымбетов пристально смотрит на Рому. — Пока не понял, — чуть хмурится тот, вопросительно глядя на майора. — В чём подвох? — Направления работы этого отдела: помощь детям-сиротам, многодетным и неполным семьям; помощь престарелым и инвалидам; помощь наркоманам и алкашам… Рома чуть меняется в лице, но Касымбетов завершает: — И на закуску — информационное обеспечение их социального служения. — Шабаныч, ничего себе, ты грамотный… — абсолютно неформально присвистывает Рома. — Теперь понял… Они, получается, с «самим» напрямую работают? — Рома показывает большим пальцем в направлении потолка. — Это всё равно как против ветра гадить, получается… Шабаныч, а откуда ты это всё знаешь? — Потому что я два десятка лет опер, Рома. На земле. — Безэмоционально отвечает Касымбетов. — А не переводом из армии. — Я не из армии, — дёргается Рома. — Я с флота… —… и всегда выполняю то, о чём мы договариваемся. — Продолжает Касымбетов, прерывая сентенции подчинённого. — В отличие от тебя. Теперь ты понимаешь, куда нас втравил? Вернее, не нас, — быстро поправляется майор. — Себя. Мне шум не нужен. Если твой поп пойдёт звонить на всю епархию, я тебя первый сдам. Это понятно? — Так точно, — не меняя позы, взмахивает рукой Рома, что-то явно решивший для себя. — Согласен. Сам виноват… Шабаныч, меня как бес попутал. Я как у него крест на пупе увидел, да ещё про слитки как подумал… Виноват… — Рома, это был наш с тобой последний разговор на эту тему. Больше предупреждений не будет. — Касымбетов расфокусировано смотрит сквозь русского. — Не умеешь себя контролировать, работай в другом месте. Всех подставлять не надо. Ты же сам говоришь, как там?.. «Тонешь сам — не топи товарища»? — «Тонешь сам — отдай бэка и хавчик товарищу. Ему может пригодиться». — Автоматически поправляет майора Рома. — Да понял я… Не со зла. По тупости… Что дальше делать теперь? — Пошли пообщаемся. — Пожимает плечами майор. — Всё равно извиняться. Вы его хоть не в допросную?.. — Нет. В комнате для посетителей. С Габитом. — Тогда договариваемся вот как…* * *
— Майор Касымбетов. — Представляется один из вошедших полицейских православному священнику. — С капитаном Горбачем вы уже знакомы? — Да. — Аккуратно кивает священник, глядя на майора. — Слушаю вас внимательно. В чём причина моего пребывания тут? Касымбетов, глянув на священника, интуитивно решает «рубить в лоб». То есть, быть максимально откровенным, насколько это возможно в данной ситуации: — Поступил сигнал о наличии у вас значительного количества предположительно драгоценного металла, относящегося к банковской группе. — Это так. Но как это связано с моим задержанием? — Вопросительно поднимает бровь священник, глядя на майора. Касымбетов, неожиданно для подчинённых, садится напротив священника и, что ещё более неожиданно, начинает говорит максимально возможную в данном случае правду: — Было принято решение отработать данный сигнал на возможную криминальность происхождения вашего металла. Мы ошиблись. Собственно, я пришёл как раз затем, чтобы извиниться. — Вы лукавите, господин майор. — Священник спокойно возвращает пристальный взгляд майора. — Каким образом, физически задерживая гражданина, вы собирались устанавливать происхождение его личной собственности? Либо, в моём случае, возможной епархиальной? — У каждого своя работа. Мы знаем, как делать свою. — Уклончиво отвечает майор, продолжая смотреть на священника. У присутствующего при этом Габита возникает ощущение, что идёт какая-то непонятная и невидимая глазу борьба. — Хорошо. Тогда составляем протокол задержания, — предлагает священник. — Вы согласны, что это соответствует данной ситуации? — Мы не задерживаем вас, — отрицательно качает головой майор. — Потому такой протокол составляться не будет. — Хорошо. Тогда протокол доставления меня сюда. — Составь протокол доставления, — кивает майор Габиту, едва глядя, впрочем, на того. — Что-то ещё? — Поворачивается затем майор к священнику. — Да. Но вначале подождём протокола доставления, — священник указывает глазами вслед быстро выходящему из кабинета Габиту. Рома ловит себя на том, что ему уже почему-то безразлично, что будет дальше. Жаль, конечно, что не вышло с деньгами… Касымбетов прикидывает, как далеко собирается зайти в своих претензиях священник и кого можно будет подключить. Если придётся отстаивать уже и свою должность. Мало ли что вытащит на свет грядущая проверка, в свете так некстати поднимаемого попом шума. Накануне этой самой проверки. Габит возвращается через несколько минут (в течение которых в комнате стоит полная тишина): — Вот, — лейтенант поспешно кладёт перед майором заполненный бланк протокола доставления. Касымбетов, не читая, подвигает протокол священнику. Тот пробегает по бумаге глазами и, найдя графу «…у доставленного жалобы имеются/не имеются», принимается лежащей на столе ручкой аккуратно вносить целый пакет жалоб на то, что необоснованно задержан…—… Что дальше? — сдержанно спрашивает майор по окончании канцелярской волокиты. Уже всерьёз прикидывая, сколько и чего придётся отдать в Департамент Внутренней Безопасности. — Теперь требую пригласить дежурного прокурора, — кивает священник глазами на свой экземпляр документа. — Вы же не думаете, что я это писал сам себе на память?..
Касымбетов в который раз спрашивает себя, не зря ли он сдался сразу, не попытавшись даже побарахтаться. Но, каждый раз подымая взгляд на священника, одёргивает сам себя: всё правильно. Лучше пожертвовать меньшим, чтоб сохранить большее. Это военный Рома, по прозвищу «Солдат», может себе позволить не знать политических реалий места, где живёт. А должность Касымбетова к этому уже просто обязывает. Православная Церковь сама по себе является неприкосновенным институтом в стране, по целому ряду политических моментов. Не в последнюю очередь потому, что её патриарх (или как там он у них называется) — лучший друг своего президента, у Северного Соседа. А президента Северного Соседа собственный президент старается максимально не злить. Кстати, масса преференций именно Православной Церкви в узких кругах давно раздражает некоторых ортодоксальных мусульман: дескать, как так? Почему у себя дома религия соседей имеет статус чуть ли не неприкосновенности, когда своих трамбуют в хвост и в гриву? Но эти вопросы проходят по разряду риторических, политика всё равно определяется даже не на уровне Министра. А повыше… Наконец, через сорок минут прибывает дежурный прокурор и русский священник вручает ему своё заявление. Дежурный прокурор бросает нечитаемый взгляд на сотрудников полиции, расписывается на копии заявления священника и молча убывает. — Всего доброго, — русский мулла наконец, поднимается со своего стула. — Меня кто-то проводит?.. — Пойдёмте, — суетливо открывает двери перед русским Габит. — Вас так не выпустят, я провожу… —… видимо, разбор полётов с прокурорскими будет после паузы. — Абсолютно спокойно говорит Касымбетов Роме, когда они остаются одни. — Что-то наверняка прилетит с той стороны, как питьдать. У прокурорских свои палки в конце периода. — Хорошо, не увольнение, — апатично соглашается Рома. — Хорошо, месить его не стал… Как пошептало что… — Это было бы некстати, — сдержанно соглашается Касымбетов. — Рукоприкладство в перечне жалоб ситуацию явно бы не улучшило. Касымбетов не говорит вслух того, что чувствует, но не может сформулировать: только Роме могло прийти в голову поднять руку на русского церковника. Видимо, этим опытный и талантливый сотрудник и отличается от новичка или посредственности. Майор не может сказать, что было бы. Но однозначно, начни они прессовать попа, выговором в итоге бы не отделались. Касымбетов это чувствует всеми фибрами души, но не может ни доказать, ни объяснить природу ощущения. Рома — материалист. Предчувствия для него не аргумент. Потому Касымбетов через несколько минут выбрасывает из головы текущую неприятность и переключается на «горящие» задачи. Тем более что в жалобах священника фигурировал, преимущественно, только Рома. Никак не сам Касымбетов. В крайнем случае, «Солдата» можно будет и уволить. Если не получится спустить на тормозах.
Глава 6
Из полиции обратно к Центральному Рынку (около которого оставил машину) возвращаюсь пешком: можно было, конечно, напрячь полицию, чтоб они доставили меня на то место, откуда выдернули. Но спешить некуда, а подумать есть о чём. Да и идти тут, навскидку, около получаса (дорогу я запомнил). Ещё в ломбарде, по мыслям полицейских, было вполне понятно, чего ожидать: их мысли были почему-то как на ладони. Кстати, визит в полицию не стал пустой тратой времени. Во-первых, в его результате я обогатился наблюдением: чем больше кто-то злоумышляет что-то против Слуги Божьего (в данном случае, лично против меня), тем яснее я вижу эти намерения. И сопутствующие им мысли, включая тайные страхи того, кто злоумышляет. Для сравнения, мысли заведующей отделением в медцентре читались с гораздо б о льшим трудом. Может ли быть, что это какая-то защита именно Слуг Господа? В несовершенном миру? Во-вторых, я собственноручно убедился, что даже имени Церкви может быть достаточно, чтоб призвать к порядку зарвавшихся мирских. И тут будет необходимо ещё разбираться: с одной стороны, самый старший из полицейских (иноверец-майор) почему-то панически опасался самого имени Церкви, в его мыслях это читалось. С другой стороны, единственный православный из всех, ещё и носящий крест, имел в мой адрес самый крамольный умысел. И как раз был единственным, кто ничего не опасался. Странно. Не понятно с точки зрения причинно-следственных связей. Должно было быть наоборот. Впрочем, мне явно не хватает информации, так что, отложим выводы до накопления критической массы наблюдений. Тем более что само общение в полиции закончилось вполне предсказуемо: не важно, что видится людям, если Он стоит на страже паствы своей. Как ни пыталась пыжиться местная «мирская стража» — полиция (хотя, скорее, пародия на оную), итог их противостояния со Слугой Божьим был вполне предсказуем. Мне даже уповать на Его помощь не пришлось: всё необходимое в данной ситуации я вытащил из мыслей майора и, в меньшей степени, у остальных присутствующих. Мысли их, кстати, были ещё те… Как и сами «стражи закона»… Чего там только не было. И в душах, и за душой… И стяжательство. И полноценные грехи неправедных решений (и поступков!) на службе. И не только это. Все те, кому надлежало бы быть стражами закона, в помыслах, как один, были весьма далеки не то что от праведности, а даже от тени почитания своего собственного мирского Закона. Пока не понимаю, как такое возможно. И зачем нужна такая мирская стража. «Охрана правопорядка», как говорят тут в миру. И сам этот «правопорядок» — что он есть, как не отъявленное беззаконие? Судя по мыслям стражей его. Если «охраняют» его те, на ком клейма ставить негде. Из всех присутствовавших в полиции, только на самом молодом иноверце (кажется, Габит) пока не было прямого греха; да и то, похоже, только пока и только по молодости. В мыслях-то давно согрешил. Среди таких людей, похоже, мне будет не до новообращённых. Как минимум какое-то время… Тут своих единоверцев бы спасти (хотя б д у ши). Я, кстати, только из-за единственного своего и поехал в эту полицию, чтоб получше разобраться и с самой ситуацией, и с вызвавшими её причинами (в условиях отсутствия собственной памяти). Итогом моего визита в полицию, неожиданно для меня самого, стали мои собственные яркие и кристально чистые помыслы об инквизиции. Как о самом последнем рубеже, состоящем из Слуг Его, и стоящем между мирянами и Ересью. Коль скоро сами миряне оказались настолько нестойкими к посулам и козням неправедным. Не находя возможным вынырнуть из сонма мыслей, на ходу захожу с телефона в сеть: восполнять-то пробелы в памяти всё равно надо. И с удивлением обнаруживаю, что инквизиция — это всего лишь карательный орган Католической Церкви, почивший в бозе веков и более не существующий. В Православной Церкви (иначе говоря, в ортодоксальной), инквизиция, считается, вообще отсутствует. На первый взгляд. Копаю чуть глубже. На поверку оказывается, что функции инквизиции у Православной Церкви всё же были; и исполнялись они чуть не до конца XIX века. Только, в отличие от инквизиции католической, у моих собратьев по вере не было такого разветвлённого собственного аппарата. И почти вся работа выполнялась руками светских властей. Жившими в основном с Православной Церковью в полном согласии. К немалому своему удивлению, после некоторого знакомства с открытыми источниками, прихожу к выводу: существовала лишь вывеска, но не функция. Во всяком случае, в моём понимании этой функции. Инквизиция (и её аналоги в Православии), оказывается, была лишь пугалом и цензором. Фильтром идей, вредных различным правящим режимам и Святому Престолу. Но никак не являлась рубежом защиты Паствы от происков Врага Создателя. Странно. Очень странно. А что тогда является последним рубежом между ересью и мирянами? Смотрим дальше… Хм. Существующее определение ереси повергает меня в ещё большее изумление, такое, что впору начать молиться прямо на ходу: ересью вообще считается «…сознательное отклонение от считающегося кем-либо верным религиозного учения, предлагающее иной подход к религиозному учению…». Чудны дела твои, Господи! Ведь таким образом, представители двух разных течений даже одного религиозного учения могут взаимно обвинять друг друга в ереси! Что, кстати, регулярно и имеет место до сих пор, судя по информации из сети. Вместо того, чтоб с настоящей ересью бороться. Как же так? А как тогда называется сознательное принятие стороны, противоположной Стороне Создателя? Если ересь — всего лишь иная теологическая школа? Или, проще говоря; если считается, что ересь — всего лишь чуть другая система ценностей (зачастую порождаемая лишь чуть иным стилем мышления), то кто или что тогда защищает мирян от настоящей ереси? Очень странно. Ощущаю себя… м-м-м… чужеродным. Вот правильное слово. Не смотря на информацию в сети, лично у себя обнаруживаю необъяснимую уверенность в том, что инквизиция — это последний рубеж между мирянами и Его Врагами в те моменты, когда собственных сил мирян может быть недостаточно. А ересь — это никак не другой способ мышления (ибо за чуть отличающиеся мысли карать нельзя). Ересь — это прямые намерения Врагов Его в адрес Паствы Его. Злокозненные намерения, душегубительные и небогоугодные. Такое впечатление, что имеют место не просто различия в терминологии, а вообще два разных языка. Странно. Вразуми, Отче Небесный; сжалься над грешными и дай сил исправиться и стать действительно детьми Твоими!… Дай сил в борьбе с тьмой, пожирающей всё светлое в этих людях. Если таковы здесь стражи закона, каковы же тогда тут преступники… Видимо, потеря памяти лично у меня стала следствием ещё и какого-то перекоса моей «базы данных», суммы знаний в голове. Судя по явным разночтениям моих ожиданий и реальной действительности. Ладно, будем просто жить и изучать мир вокруг себя эмпирически. С другой стороны, кто я такой, чтоб раздумывать о своём пути, предначертанном Им Самим? Видимо, сейчас нужно просто шагать дальше. Попутно: а может ли быть, что то, что вижу чужие мысли, это не дар? А испытание? Ведь, наверное, гораздо легче было бы жить в неведении помыслов других? Ибо сейчас мне гораздо сложнее верить в свет, когда вокруг такая тьма. И в помыслах, и в деяниях. И ещё интересно, почему я на всё это так остро реагирую? Поскольку провалы в памяти сами заполняться не хотят, провожу по пути сам себе простенькие тесты на коленке. Что меня больше всего беспокоит? Ответ: тьма в чужих душах. Раз. Количество неправедного вокруг, два. Отсутствие праведного в осязаемости и перспективе, с такими-то намерениями паствы, три. Что меня радует? Ответ: пока особо ничего. М-м-м, впрочем, если прислушаться к себе, есть какое-то детское предвкушение от строительства водовода. Хорошо, считается… С другой стороны, я ж ничего не помню. С этой стороны, сложно ждать полного объективного результата по этому пункту… Какое, одним словом, моё отношение к материальным ценностям? Ответ: утилитарное. Ну, тут слава Богу, что не культовое… В поисках информации, пролистываю обряды христианства и сравниваю их с точки зрения разных конфессий. Ловлю себя на том, что с миро вообще приходит очень странная на первый взгляд аналогия. Если считать, что человек — био конструкция, то миро имеет смысл исключительно как колония ремонтных нано-роботов. Вернее, содержи миро их, это бы объясняло процесс с материалистической точки зрения… А что у нас с нематериальным? Читаем дальше… В науке безраздельно властвует гипотеза о бесконечности вселенной. Вселенная де была всегда, будет всегда. В научной теории о возникновении человека — господство теории Чарльза Дарвина. Хм. Странно. Даже простая математическая модель с четырьмя уровнями интеллекта (самое простое, что вижу лично я и прямо сейчас), построенная «на коленке» на основании этой самой гипотезы на коленке, уже опровергает эту самую гипотезу. Ибо если взять за основу ИХ ЖЕ гипотезу о бесконечности Вселенной, то и уровней интеллекта должно быть бесконечное множество? И с чего тогда они взяли, что видимый людям четвёртый уровень интеллекта — высший и последний? Для удобства, мысленно прогоняю тест ещё раз. Под «интеллектом» в данном контексте берём исключительно способность изменять мир вокруг себя. Самый первый, простой уровень — это нулевое влияние. Минерал, камень, любая неорганика. Второй уровень: простая органика, допустим, растение. Не имеющее мышления, но тот же подсолнух вполне разворачивается вслед за Солнцем и никогда не ошибается. Третий уровень: да хоть и коза, этот самый подсолнух объедающая. Она уже здорово способна влиять на первый и второй уровни, но дано ли подсолнуху постигнуть её помыслы? Четвёртый уровень: человек. Собственно, на этом «состоятельность» гипотезы о бесконечности вселенной и заканчивается. Если Вселенная бесконечна, то с чего число уровней интеллекта в ней будет ограничиваться четвёркой? Да и непознаваем каждый следующий уровень предыдущему, видно же даже ребёнку… Видимо, кому-то очень выгодно оболванивать массы людей и держать их под контролем таким вот незамысловатым способом. Впрочем, лучше работают как раз самые простые системы… Не всматривался дома в телевизор, но припоминаю, что местное телевидение сознательно удерживает население на уровне плинтуса. Причём лично мне сходу понятно, как. И именно это надо ещё многократно перепроверить…* * *
Почитав на ходу ещё кое-что в сети, попутно обнаруживаю: почти все без исключения Церкви погрязли в диспутах о нюансах сотворения и тонкостях толкования. Забыв основное назначение Церкви: война с Врагом Его. А за схоластическими диспутами, такое впечатление, что форма доминирует над содержанием. И никого не интересует, что война эта ведётся за души и умы. Но не за кошели и злато. В погоне за формой, утратили содержание. Задумался. Не смотря на лёгкий внутренний шок, начинать с революций в Евхаристии, видимо, всё же не стоит. Не могу же я быть единственным пекущимся о глубине разверзающейся бездны. Хочется верить, что чего-то пока просто не вижу, а память подводит.* * *
Примечание 1. https://thequestion.ru/questions/285769/byli_li_analogi_inkvizitsii_v_istorii_f7664873 Примечание 2. К сожалению, не смог найти эту видеолекцию про уровни интеллекта во Вселенной. Буду благодарен за ссылку.* * *
За некоторое время до этого. Юсуф с опаской брал мужчин: ездить приходилось на BMW представительского класса, в которую по глупости вложился, перебравшись в эту страну. Изначально казавшаяся верной мысль (на более дорогой машине получится заработать больше), тут оказалась ошибкой: средств на эксплуатацию уходило больше, но стоимость чека в среднем в городе от вида машины не менялась. И получалось, что зарабатываешь как остальные таксисты, а тратить должен больше. Поначалу, спасибо землякам, после переезда в эту страну удалось устроиться начальником одного отдела крупной строительной компании (спасибо и в своё время полученному образованию, и знанию нескольких ключевых языков Центральной Азии, и опыту у себя дома). Но, чтоб удержаться на должности здесь, мало было хорошо делать свою работу. Юсуф категорически отказывался «идти навстречу» боссу в тех рабочих вопросах, против которых восставала и его совесть правоверного, и честь профессионала. В итоге, сейчас пришлось таксовать. Но забота о других — всегда невовремя, а тут младшая сестра, которой так хорошо учится в местной школе. После всего, что пришлось пережить дома и по пути сюда (эта страна была уже третьей), местный статус беженца давал возможность хотя бы бесплатно выучить сестру. В учебных заведениях, уровень которых дома, кстати, вполне уважаем. Особенно если это медицина, мостостроение, капитальное городское строительство и подобные дисциплины… Но именно в этом городе (а все таксующие внимательно следят за новостями), пять убийств водителей частных такси буквально за две недели. И это только то, что стало известно от местной полиции, сайт которой ведётся на нескольких языках (слава Аллаху). То есть, вполне возможно, что указано далеко не точное число. Но на улице под проливным дождём ловил машину хоть и мужчина, но вместе с девочкой лет девяти, вероятно, с дочерью. Плюс вечерело и шёл дождь. Юсуф чуть поколебался, но быстро сдался: потом себя корить будешь, что не подвёз. Опять же, ребёнок… Мужчина тем более сел рядом с ним, а на заднем сидении разместилась вообще эта девочка. Девочка с, видимо, отцом спокойно обсуждали на местном языке какие-то соревнования по танцам, и Юсуф расслабился, внимательно следя за дорогой: к указанному клиентами пункту в пригороде, дорога шла ужасная, постоянные ямы. В затылок Юсуфу острая спица сзади вонзается настолько быстро, что он даже не успевает понять, что умирает. А мужчина, сидящий рядом, ловко перехватывает руль из уже мёртвых рук.Глава 7
Когда, погружённый в размышления, дохожу до места, где оставил в машину, рядом с машиной обнаруживаю: жолполовцы (дорожные полицейские) собираются цеплять мою машину эвакуатором. — Мир вам. Я хозяин машины. Что случилось? — поспешно подхожу к ним, пока они разматывают трос лебёдки. — Здесь запрещено оставлять машины дольше, чем на пять минут, — кивает на стоящий рядом знак один из них, — а ваша сто и т намного дольше. Мы вообще работаем только по сигналам стационарных камер. — Не могу отрицать, что задержался дольше положенного, — добросовестно киваю. — Но задержался не по своей вине. Пожалуйста, гляньте. Показываю протокол доставления меня в полицию: — Вон там время есть, смотрите. Был лишён возможности вернуться вовремя вашими же коллегами. — Стараюсь вложить в голос как можно больше спокойствия. — Иначе говоря, машина задержалась сверх разрешённого исключительно по вине самой полиции. Вот же протокол. До чего предусмотрительно я им запасся. — Не повезло вам, ибо «мент гаишнику не кент», — весело гогочет второй сотрудник (водитель самого эвакуатора), как будто сказал что-то донельзя остроумное, и смотрит на меня вопросительно. Кротость в его взгляде весьма диссонирует с мыслями. Вместо ответа, протягиваю подписанную дежурным прокурором собственноручно написанную жалобу: — Ну так тогда это не вся история. Господа, вот внизу есть телефон дежурного прокурора. Который прямо сейчас дежурит, вот в этот момент. На ваших коллег, которые, как вы говорите, вам не кенты, я сегодня уже ему жаловался. Сейчас ещё раз ему позвоню. И давайте откровенно: моя машина нарушила лимит по времени исключительно по вине полиции, в частности, розыска. Для меня вы все — одна организация. Я сейчас буду поднимать шум и жаловаться, и в итоге со стороны прокурора всё упрётся опять в ваших коллег. Которым напомнят про все тяжкие второй раз за один час. Как вы думаете, после этого ваши «не кенты» из розыска этой вашей подставе очень обрадуются?.. А ведь они узнают. И это подстава чистейшей воды с вашей стороны, потому что все обстоятельства вам теперь известны…* * *
Через полторы минуты, расписавшись прямо в планшете экипажа эвакуатора под предупреждением (оказывается, есть и такая опция, на первый раз), покидаю аварийную парковку возле ломбарда с диким чувством голода и крайне удручённый своими мыслями. Такое ощущение, что я один здесь — как не от мира сего. Оно, конечно, лучше в одиночку идти за истиной, чем заблуждаться в толпе. Но, во-первых, так и до гордыни недалеко. Во-вторых, не есть это путь Слуги Божьего. И провалы в памяти явно некстати. Впрочем, что-то я сегодня зациклился на мирском… Сейчас надо где-то поесть, а потом идти в местный ближайший храм из тех, в которых есть служба ночью: в таком мегаполисе, не может не быть такого места. А мне сейчас это очень нужно…* * *
Сетевой ресторан быстрого питания под известным турецким брендом, что на перекрестке улиц Ауэ**ова и Аб*я, благодаря супервайзеру всегда работал, как часы: никто из сотрудников никогда не опаздывал, не уходил раньше, не пил на работе и (что главное!) не был старше двадцати пяти лет. Супервайзер этой, и ещё десятка других, точек в этом районе, в свою смену не сидел в одном месте, а (как положено) ездил по кругу по всем подведомственным объектам сутки подряд. Причём в рваном ритме, постоянно меняя маршрут: сотрудники никогда не могли быть уверены, зайдёт он через секунду или не появится до утра. Потому всегда были «в тонусе». За грязь на полу, неубранную долее трёх минут грязную посуду со столов, отсутствие дежурного кассира (кассовый аппарат и систему оплаты банковскими картами в смене мог обслуживать только один, специально допущенный человек) и прочие подобные «хитрости» (которые персонал каждой точки пробует на начальнике с неизменным постоянством) он штрафовал сразу всю смену. Причём, только на первый раз. На второй раз, виновные бестрепетно увольнялись. С одной стороны, работа в сети, конечно, была не сахар. С другой, оплачивалась она тоже весьма неплохо, потому что платили по турецкому стандарту зарплат (что для этой страны было ощутимо выше среднего по рынку). Плюс, рекомендации этой сети на городском рынке труда котировались. Так что, студенты старших курсов и выпускники колледжей, с одной стороны, всё же имели возможность зарабатывать весьма неплохо для своего возраста, опыта и социального уровня. С другой стороны, они нарабатывали репутацию, которая однозначно поднимала их личный кадровый рейтинг в будущем, в том числе, в иностранных компаниях. Сегодня супервайзер, вопреки привычке, решил поужинать именно в этой точке: обычно он ехал на край города, на трассу, где на летнике и воздух чище (в отличие от центра города), и вид на горы и реку приятнее. Но сегодня почему-то решил, помимо прочего, проверить скорость работы нового повара, заступившего на этой неделе в эту точку. С заказом всё было в порядке и по скорости и по качеству, и супервайзер с явным удовольствием погрузился одновременно и в обед, и в собственные мысли. Под явное облегчение персонала точки. Вначале он собирался занять единственный в зале стол с двумя мягкими диванами (прочие столы комплектовались исключительно стульями), но затем всё же решил самое лучшее место в зале не занимать. Как оказалось, не напрасно. Сразу после того, как расторопные официанты подали ему чайник турецкого чая, в зал, оглядываясь по сторонам, вошёл русский священник. Окинув зал быстрым взглядом, он уверенно направился к столу с мягкими диванами и с наслаждением буквально упал спиной на один из них. Что-то говоря по-русски (сам супервайзер, этнический турок, в русском был не силён, и мог говорить только на государственном языке, родственном турецкому и очень напоминающем древнетюркский). Священник сделал заказ молниеносно подошедшему официанту, тут же оплатил его достаточно крупной купюрой и одновременно отказался от сдачи: — Возьмите, пожалуйста, сразу: мне может понадобиться срочно уйти, чтоб я вам не был должен… Нет, сдачи не надо… На здоровье… Супервайзер со скрытым удовлетворением наблюдал, как новый повар исполнил достаточно сложный заказ почти на добрые сорок процентов времени быстрее, чем требовалось по нормативу: достаточно сложный фасолевый суп из полутора десятков компонентов, кебаб в лаваше с овощной нарезкой, и самый тяжёлый из салатов: нарез а ть правильно именно этот салат долго, а заранее на ре зать про запас нельзя — эта смесь овощей и трав быстро теряет вкус. Но повар оказался на высоте, официанты не зевали, и супервайзер мысленно отметил: если в эту точку в течение часа (который он собирался провести тут) войдёт ещё хотя бы один такой же обеспеченный клиент (оставляющий чаевыми, как священник, ровно сто процентов стоимости самого заказа), то меню в точке надо расширять: персонал сюда ставили новый, и в полном меню лично он поначалу не был уверен. Но сегодняшний визит, так кстати совпавший со сложным заказом клиента, убедил супервайзера: не смотря на молодость и отсутствие опыта, персонал именно этой точки не особо-то и уступает остальным. Значит, меню надо доводить до полной версии: как известно, десертная группа и собственная выпечка добавляют примерно двадцать пять процентов к среднесуточной кассе. Хотя и отнимают больше времени и ресурсов на приготовление. Проходит минут пять, и русскому священнику начинают сервировать стол, подавая тарелки и приборы. Он, не отвлекаясь от своего смартфона, автоматически кивает официанту в знак благодарности. В этот момент в зал входит мулла. Явно из местного этноса, судя по разрезу глаз; тоже окидывает взглядом зал и направляется к столу, за которым сидит русский священник. Супервайзер от неожиданности чуть не давится: интересно, что это за парад священнослужителей среди ночи в этой точке? Или у них в этой стране это в порядке вещей? В Турции, понятно, христиан особо не притесняют (да вообще никак не притесняют), но вот такой совместный выбор одного стола муллой и священником был бы явно редкостью. Какая интересная страна… Против своей воли, супервайзер заинтересовывается разговором священнослужителей и старается прислушаться. К его великому сожалению, мулла обращается к русскому по-русски, непонятно для супервайзера. Но турок не теряется и жестом зовёт официанта: — Өтінемін, айтқан сөздерiн маған көшiрш? (пожалуйста, переведи мне?) — супервайзер незаметно кивает на стол с мягкими диванами.— Ассалому алейкум, — говорит мулла, подходя к столу. — Мир вам, — чуть удивлённо поднимает на него глаза священник. — Хотел попросить об одолжении, — чуть стесняясь говорит мулла. — Я всегда ем за этим столом, некоторые деликатные проблемы со здоровьем. Могу сидеть только на одном из этих диванов… Вы позволите?.. Я вам не помешаю? — Да бога ради, — ещё более удивлённо поднимает брови священник. — Садитесь, конечно… Супервайзер кивком благодарит официанта и незаметным движением кисти отпускает его принимать заказ уже у муллы. А про себя отмечает: видимо, эта центральная точка была лично им раньше недооценена: если тут среди самой рядовой ночи питаются явно не стеснённые в финансах (видно по аксессуарам и заказу) священнослужители различных конфессий, значит, меню явно можно сделать пошире и подороже… И кстати, видеть за одним столом священника и муллу раньше не приходилось. Собственно говоря, даже в Османской Империи (не смотря на все ужасы, рассказываемые в Европе), в средние века, всем покорённым народам Султан благородно предоставлял выбор: они были должны либо принять веру победителей, сиречь ислам. Либо — язык, турецкий. Так, некоторые народы южнее Кавказа приняли ислам. А понтийские греки, например, перешли на турецкий язык, и христианством не поступились. Но видеть муллу за одним столом с христианским ортодоксальным священником — это всё равно необычно, даже для светской и терпимой к религиям Турции… Видимо, к этой стране придётся ещё долго приноравливаться. Хотя здесь и тоже тюрки, но, видимо, ещё многое тут предстоит понять.
* * *
Примечание. Знакомый турок-таксист (служил 1978 — 1980), из-под Алматы родом, в армии, при СССР, в часть попал один, без земляков. И кроме родного турецкого, тогда никакого языка не знал (сам был из турецкого посёлка родом). В бане на помывке с удивлением услышал чуть изменённый, но всё же родной и узнаваемый турецкий язык. Кинулся к тем двум парням старшего призыва, говорившим по-турецки, с вопросами. Два парня, к его удивлению, оказались с христианскими крестами на груди. На его вопрос ответили, что они — этнические греки (не помню, из какой части СССР). По вероисповеданию как раз христиане, и веру старательно хранят, даже в Советской Армии (!) были с крестами. НО — говорят по-турецки, поскольку это их родной язык. Ибо когда ещё Османская Империя что-то там завоёвывала (не буду врать, не помню, какой район), всем завоёванным было предложение на выбор: или сменить веру, или язык. Что-то одно, если хотят жить дальше. Конкретно та греческая община выбрала язык, сохранив веру.Глава 8
Сижу, ем, попутно заполняя информационные пробелы чтением в смартфоне. Через какое-то время, в зал входит мой «коллега» — мулла, который явно местный. Я не в курсе их регламентов, но интересно: а что тут делать ещё и ему, да в такое время? Ладно, у меня так сложились обстоятельства… вкупе с проснувшимся голодом. А он-то чего тут среди ночи? Чуть напрягаюсь, когда он направляется ко мне со словами «Ассалам’алейкум». И затем спрашивает разрешения присесть рядом за стол, на диване, напротив. На всякий случай, присмотревшись, вижу: у него, кажется, какая-то разновидность деликатной проблемы кишечника (думает он не по-русски, потому считыват ь могу только образы и его ощущения). И сидеть ему действительно нужно только на этом самом мягком диване, чтобы… скажем так, чтоб не страдать сверх меры. Киваю на диван напротив и снова погружаюсь в чтение. Какое-то время он ест; я читаю; а какой-то из менеджеров ресторана (иностранец), поначалу прислушивавшийся к нашей беседе, утрачивает к нам интерес. Мой «коллега», поев, также достаёт смартфон и, подобно мне, погружается в чтение. Ещё через какое-то время к нам подходит официант и, извиняясь поклоном, спрашивает (переводя взгляд с меня на муллу и обратно): — У вас всё в порядке, уважаемые? — Ия, — коротко кивает мулла, видимо, на государственном своём языке. — Да, — синхронно дублирую его по-русски. — Мы рады, что вы выбрали сегодня нас, — говорит парень-официант далее, затем переходит на государственный язык и обращается к мулле.Кажется, прося или предлагая что-то принять от заведения… Далее на сцене появляются две девочки-официантки. Одна из них тащит огромный кованый медный чайник, явно ещё кипящий внутри. Вторая несёт какие-то сладости на подносе поменьше. — Рахмет, — кивает им мой «коллега», сопровождая кивок в сторону официанта ритуальным жестом. Затем говорит что-то ещё официанту, но я понимаю только общий укоризненный тон и слово «гостеприимство»(поскольку беседа ведётся не по-русски). Беседа между ними длится ещё пару минут, за которые парень споро расставляет с подносов девушек на стол всё принесённое. Мой коллега разражается чем-то типа благословения, по-прежнему на незнакомом мне языке; парень и девушки уважительно выслушивают его, чуть склонив головы. Чувствую себя несколько неловко, потому возвращаюсь к чтению, полностью фиксируя внимание на тексте в смартфоне. Затем девушки вкупе с парнем, рассыпаясь в любезностях к мулле на своём языке, удаляются. — Пожалуйста, присоединяйтесь, — мулла указывает обеими руками на стол, после чего беззвучно шепчет несколько слов, прикрыв глаза и продолжая держать ладони перед собой. — Благодарю, — отвечаю односложно и по-светски, поскольку паства тут сейчас явно не моя. — Если не секрет, чем обязан? Вернее, чем мы обязаны такому вниманию со стороны заведения?.. судя по всему. — У них только что был начальник с проверкой, это часть их регулярной процедуры, — охотно поясняет мулла, видимо, передавая мне содержание его разговора с официантами. За которым я не следил. — Им повысили какой-то внутренний рейтинг, вот только что. Это повышение в зарплате всем… Плюс, начальник сказал подать это на наш стол за счёт заведения; кажется, этот их начальник чему-то обрадовался. Но им он не объяснил, чему именно, — простецки завершает мулла. — А они подумали, что это от заведения, — кивок на пиалы на столе, — предназначено только мне. По мулле вижу, что он говорит правду. — Возможно, ни их начальник, ни они не имели ввиду «вражеских» конфессий, — тихонько посмеиваюсь, — когда речь шла об угощении. Впрочем, дай бог здоровья такому их начальнику. Благодарю. — Возвращаюсь обратно к смартфону, поскольку есть уже не хочется. — И всё же, повторно прошу, — доносится через какое-то время с противоположной стороны стола от «коллеги», — пожалуйста, присоединяйтесь. Подняв глаза, вижу, что мулла уже разлил чай по прозрачным стеклянным чашкам и разложил примерно на равные доли финики, инжир и бог знает ещё какие сладости (коим я даже не знаю названия, поскольку раньше не встречал и не пробовал). — Спасибо, но я не голоден, — как могу вежливее, отвечаю «коллеге». — Не хотел отказываться сразу, чтоб никого не обидеть. Но есть больше не хочу. Собираюсь вернуться к чтению, но мой сосед смеётся: — Э-э-э, вот как раз и обидите. Если не попробуете. — Обижу вас или их? — погружённый в чтение, не сразу улавливаю его мысль. — Скорее хозяев, не меня, — нейтральным тоном отвечает мулла. — Как раз я готов принять ваш отказ, какие бы ни были его причины. Особенно в свете ваших слов насчёт «вражеских конфессий», абсолютно напрасных, кстати. Насчёт «вражеских конфессий» вы зря… — Да бог с вами. Нет у меня никаких демонстративных причин отказываться, кроме собственной сытости, — пресекаю все возможные инсинуации. — У Церкви нет врагов среди людей в этом мире, если я правильно понял ваш намёк. — Тогда хоть чашку чая выпейте? — деликатно просит мулла. — Вам же несложно? Вон ребята наблюдают. Поверьте, будет совсем неправильно проигнорировать. Хотя, заставить вас следовать нашим обычаям я не хочу и не могу. Особенно против вашей воли. — Да без проблем… — продолжая удивляться, присоединяюсь к чаепитию, попутно забрасывая в рот курагу и что там ещё дальше идёт по списку на столе. Не знаю названий. — Вы недавно здесь? — нейтральным тоном интересуется мулла через полминуты, когда мы с ним воздаём должное первой порции чая. — Если не секрет, вы не с Севера? — Не совсем. — Прикидываю, что именно можно сказать, но по здравому размышлению решаю не перестраховываться. Мулла кто угодно, но не враг. Да и круги общения у нас с ним настолько разные, насколько только могут не совпадать. — Сам местный. Но недавно попал в аварию. Потерял память. Помню далеко не всё. Наверное, в этом смысле я тут недавно. «Коллега» всплёскивает руками, говоря какую-то фразу по-арабски (я понимаю только слово « Allah»). — Не могу не предположить, — переходит он затем на русский, — что в случившемся с вами однозначно есть Его замысел и промысел. Тем более, вы ведь тоже не отрицаете Его роль во всём происходящем. — Кто бы спорил, — соглашаюсь, и не думая возражать. — Но нам, увы, не дано постичь все помыслы Его. Даже в той части, что касается лишь нас лично… — Ну-у-у, это, возможно, потому, что вы вообще зачастую приписываете ему несуществующих соратников. Вернее, склонны приписывать, — с какой-то неожиданной энергией вспыхивает на ровном мулла. — Я имею в виду не вас лично, — он взглядом указывает на крест на моей груди. — Я скорее о христианстве вообще. — Не до конца понял о соратниках, — склоняю голову к плечу. — Вы о чём? — Вы же не признаёте единобожия, — пожимает плечами «коллега». — По крайней мере, в нашем его понимании не признаёте. — Да ну? — отодвигаю в сторону свой смартфон, придвигая к себе чай и финики. — И что заставляет вас так считать? — Умом понимаю, что религиозный спор двух священнослужителей разных религий априори не имеет смысла, но не ответить почему-то опять не могу. — У нас как раз проповедуется концепция Единого Бога Творца, причём мы к ней обратились на полтысячи с лишним лет раньше вас. Вы уверены, что знаете о нас всё? — Многие многобожники признавали, что Аллах является Творцом, Дарующим средства для существования, Воскрешающим, Умертвляющим и Управляющим Вселенной. — Мой собеседник явно устраивается поудобнее, подбирая оптимальное положение тела на диване. — Признавали, что их божества, которым они поклонялись, ничего не создают, не наделают уделом и ничем не управляют. Однако они брали их как заступников и посредников, по их утверждению, между ними и Аллахом! — Да ну? — только и улыбаюсь в ответ. — И при чём тут мы? Это какие у нас ещё есть божества, кроме Него? — Конкретно к вам относится следующее из того, что сообщил Всевышний: «Они поклоняются наряду с Аллахом тому, что не причиняет им вреда и не приносит им пользы. Они говорят: 'Они — наши заступники перед Аллахом» (1). — А подробнее можно? — решаю не сдерживаться. — Пока не понял своего, вернее, нашего, — теперь я указываю глазами на крест на своей груди, — места в вашем логическом построении. — Это будет долго и неинтересно, — неожиданно спохватывается мулла. — Простите… У нас сейчас были некоторые свои дискуссии, в свете того, что в нашем государстве наша религия хоть и объявлена официально главенствующей, но по факту притесняется ощутимо больше вас… — Я никуда не тороплюсь, — улыбаюсь в ответ. — И вы ничем не злоупотребляете. Но согласитесь, что любая дискуссия между нами с вами — это априори диалог двух истовых последователей разной Веры? В котором не следует ждать того, что кто-либо из нас чем-либо поступится? — Согласен, — кивает мулла. — Что не исключает, однако, возможности самого диалога. Как обмена мнениями. — У вас это не будет сочтено за ересь? — смеюсь. — Сам факт общения со мной? Ещё и на такую тему? — У нас нет никаких ограничений насчёт того, среди кого надлежит либо не надлежит проповедовать, — улыбается в ответ мулла. — И я вполне могу пытаться… — он не договаривает, поскольку контекст и так понятен. — Так что там насчёт нашего многобожия? — напоминаю. — Заинтриговали. — Всевышний также сказал: « А те, которые взяли себе вместо Него других покровителей и помощников, говорят: 'Мы поклоняемся им только для того, чтобы они приблизили нас к Аллаху как можно ближе». (2). Шейх Фаузан, да хранит его Аллах, — продолжает мулла, — относительного этих аятов сказал: ' Они брали посредников из числа праведников, которые, по их утверждению, приближают их к Аллаху как можно ближе или будут заступаться за них перед Аллахом. После этого они начали поклоняться им помимо Аллаха и посвящать поклонение творениям ради того, чтобы те были посредниками перед Аллахом. Подобное проявление многобожия имело место у ранних многобожников и проявляется у людей нынешнего времени тем, что они берут посредников и ходатаев из числа усопших и отсутствующих между собой и Аллахом. Они посвящают им различные обряды поклонения и приближения. Как же приукрасили для них эту ложь шайтаны из числа людей и джиннов! Таковы их средства приближения к Аллаху, а что касается средств приближения, узаконенных в Коране и Сунне, то их сутью является повиновение и поклонение, но не избрание какой-либо личности в качестве посредника, однако это — подчинение и поклонение Всемогущему и Великому Аллаху. Всевышний Аллах близок и Он — Отвечающий на зов молящегося, и Он знает обо всем. Он не нуждается в том, чтобы ты ставил между собой и Ним посредников. Напротив, обращайся со своими нуждами к Нему сам и непосредственно!' — При всём уважении, не до конца понимаю, где наше место во всей этой концепции. — Смотрю на собеседника как могу доброжелательнее. — Вы сейчас, чуть иными словами, ничуть не противоречите нашим собственным догматам. Которые хоть и звучат иначе, но весьма перекликаются с тем, что сказано вами. — Да ну? — склоняет голову к плечу мулла, явно копируя мой жест. — Я сейчас даже не буду касаться вашего института вознесения молитв неподобающим сущностям типа ангелов и святых… Хотя-я-я, «… Аллах не нуждается в том, чтобы ты брал между собой и Ним посредников, таких как пророков, праведников и ангелов, напротив, взывай к Нему непосредственно и приближайся к Нему непосредственно!» (3)… - мой собеседник снова продолжает попытки устроиться поудобнее, потому на несколько секунд прерывается. —… но? Завершите вашу мысль? — у меня, не смотря на периодически появляющиеся в сознании догматы, до смешного крепнет ощущение: в семинарии лекции по теологическому противостоянию исламу я, вероятно, банально пропустил мимо себя. Хотя, с поправкой на мою память, ни в чём нельзя быть уверенным до конца. — Да всё просто, — нейтрально отвечает собеседник, видимо, найдя-таки нужное положение тела. — В Торе, Евангелии и Коране действительно провозглашено поклонение одному лишь Единому Богу. Но с Прямого Пути сошло и отклонилось большинство жителей Земли. — Давайте об иудеях сейчас не будем? — предлагаю таким же нейтральным тоном. — В отсутствие за этим столом стороны, способной ответить на наши с вами эскапады в адрес иудеев, их упоминание не будет иметь большого смысла. А иудеев рядом нет. Вы согласны? Так а что там насчёт нас, христиан? — Насчёт иудеев согласен… — кивает мулла. — Не будем о них. И да, Христиане также отклонились от Прямого Пути, проявляя чрезмерность в религии и искажая ее. Христиане отвернулись от единобожия, то есть поклонения Единому Богу и больше никому наряду с Ним. Они презрели единобожие, которое приказывает Аллах в Святом Писании, говоря: «Я — Господь и нет иного, нет бога, кроме Меня». Исайя, сорок пять — пять, — мулла пристально смотрит на меня. Киваю, подтверждая, что помню. — Христиане считают, что Мессия Иисус, мир ему, сам господь, сын Аллаха и бог. Они считают, что Святой Дух, мир ему, также господь, и утверждают, что Аллах, который является создателем всего сущего, Великим Богом, подобного которому нет — лишь один из трех богов. Как далек Аллах от того, что Христиане приписывают Ему в сотоварищи! — Мулла, кажется, не собирается дальше продолжать речь, потому что в этом месте делает паузу. — Начну с конца. Мне кажется вы не до конца понимаете наш Догмат о Святой Троице, — аккуратно подбираю слова, пытаясь формулировать поточнее и попроще одновременно. — Вот лично моё мнение, хоть и с поправкой на мою неполную память. — Хорошо, что упомянул об этом сразу. Спасибо, Господи, что сподвиг. — С точки зрения концепции Единого Бога Творца, Таухид никак не противоречит Догмату о Святой Троице. Мне кажется, тут разночтения скорее в характере трактовок, нежели в самих феноменах. Насколько могу судить с ваших слов, Ислам чётко разделяет на сущности проявления Троицы. В Христианстве же, сущность одна, но как бы разными владеет инструментами. И кстати, в христианстве чётко разделяется сам Дух и те же ангелы, либо хоть и архангелГавриил. — А зачем обращать молитвы к второстепенным сущностям, типа почивших святых и разных ангелов? — с любопытством вгрызается в тему мой собеседник. — С нашей точки зрения, это приравнивается к сомнению в Его могуществе. Что недопустимо и, вашим языком, прямая ересь. — А мы не ставим под сомнение Его приоритет, — размышляю вслух. — И наше обращение к сущностям ниже Него в иерархии никак не является следствием нашего сомнения в Нём. Просто мы мыслим чуть иначе, чем вы. Мы не сомневаемся в его могуществе… Просто, поскольку мы тварные существа и склонны к низменным «хотелкам» — обращение к Высшему будет для нас чрезмерным. Это как если мотылек сразу полетит к Солнцу, понимаете? Грубо говоря — сгорим от его внимания. Поэтому, по своим мелочным «хотелкам» обращаемся к светочам послабее… там, где свет для нас будет не на столько ярок и яростен… Знаете, у нас вообще говорят: не упоминайте имя Господа всуе. Обычно эта фраза используется в чуть иных случаях, но и к нашему с вами примеру наших различий она вполне применима. Удерживаюсь от ремарок на тему того, что трактовки конкретно моего собеседника на тему Троицы вполне могут сойти за риторику конкурентного противостояния. — Мы действительно мыслим по-разному, — без пауз говорит мулла. — У нас вообще в ходу формула: «люди обижаются на тебя, когда ты слишком часто обращаешься к ним за помощью. Аллах обижается на тебя, когда ты перестаёшь обращаться к нему за помощью». — Знаете, не сочтите за проповедь, но по мне, разница в трактовках феномена. А не в разнице феноменов, которые и вы, и мы обожествляем, — говорю, аккуратно формулируя мысль. — Кстати, пользуясь случаем… — деликатно перевожу разговор на другую тему. — Не восполните ли у меня один пробел в знаниях? Такой вопрос. В православной церкви есть чёткая иерархия. Священнослужителей рукополагает более высокий иерархический чин. А у вас как предоставляется подобное право? Всегда было интересно, но не у кого было спросить напрямую. — У мусульман исторически не было иерархии. — Охотно отвечает мулла. — Считается, любой обладающий знаниями может совершать ритуалы. Хотя, конечно, сейчас вот есть духовные управления. Там есть система, аналогичная сертификации и аттестации. — Почему-то на ровном месте огорчается он. — Не знал, — удивлённо качаю головой. — А это всё возникло вследствие эволюции ислама? Или это что-то иное? Вот все эти духовные управления — они точно по Шариату? Если я правильно вас понял. — Скорее навязанная мирскими властями иерархия, чтобы было легче управлять. — Недовольно хмурит брови мой собеседник, опуская взгляд на столешницу. — Это всё навязано государством в целях контроля. Ну, они как бы прямо не запрещены, но они и не нужны. В Исламе нет касты священников и монахов. Любой мужчина в своей семье священник. Самый знающий в группе мужчин — главный. Все просто. Кстати, в своё время потому и распространялся Ислам так стремительно. Силой оружия это было бы нереально. — Мулла поглядывает на меня, явно размышляя, проводить или нет дальнейшие аналогии.Примечание. Касательно ТАУХИД. В речи муллы, прямо использованы: отрывок из книги «Важность единобожия и его положение в Исламе» шейха Солиха ибн Фаузана аль-Фаузана (в переводе Абу Сумая Казахстани). «ПОСЛАНИЕ МОЕМУ СОСЕДУ ХРИСТИАНИНУ о провозглашаемом в Торе, Евангелии и Коране поклонении одному лишь Единому Богу» , Автор: Абдульмалик аль-Куляйб. Перевод с арабского: А. Абу Йяхья
1) сура «Йунус», 18-аят. 2) сура «аз-Зумар», 3-аят. 3) («И’анатуль-Мустафид», 1\167–169)
Отдельное спасибо Тронычу https://author.today/u/andreytroyan — за разъяснение теории и догматов Православия, и за прямую помощь в написании.
Глава 9
Вообще, исмаилиты в провинции Баглан жили всегда. Не с начала времён, конечно; но уже больше половины тысячелетия. На заре веков, вооружённые противостояния между различными религиозными группами порой вынуждали всех подряд искать убежища в труднодоступных местах от всех подряд же. Пули-Хумри в этом смысле подходил если и не идеально, то, во всяком случае, достаточно для того, чтоб некоторые из исмаилитов, пришедшие сюда лет шестьсот назад, нашли свой дом на новом месте, после падения Фатимидского халифата и Аламута (последнего — в результате похода монголов). История — вещь малополезная, хоть и интересная. Как и вся эта религиозная софистика вокруг веры, которая была для Шукри чем-то весьма далёким и смутным. Хотя, взрослые говорили, что пара десятилетий войны (которая началась ещё задолго до рождения самой Шукри) ощутимо не поколебали ни саму Веру (течений у которой, кстати, было множество), ни готовность убивать за неё других. И уже в новом времени, современном родителям Шукри, война опять вернулась в эти горы. Чуть позже, когда за несколько лет до рождения самой Шукри в Пули-Хумри пришли талибы, они перво-наперво взялись за азара (хазарейцев). Аллах знает, чем молодым бородачам не угодили именно азара. С одной стороны, конечно, отношения между суннитами и шиитами всегда были далеки от идеала. Да и очень часто под религиозным покровом маскировали обычный грабёж, занятие лучших земель, отъём скота, и просто насилие над женщинами… С другой стороны, исмаилитов считают сектантами даже многие шииты. В этой связи, вдвойне было не понятно, почему из всех исмаилитов в округе вырезали вначале именно азара. Что значит «сектант», Шукри до конца не понимала. Откровенно говоря, лично ей личность почившего более тысячи лет назад седьмого имама не казалась чем-то настолько весомым, чтоб на рубеже третьего тысячелетия из-за этого убивать друг друга. Но пришедшие бородачи, по рассказам родни, думали иначе. Подробностей Шукри не рассказывали, но хазарейской общины именно в их кишлаке, после прихода талибов, не стало ровно за день. И смерть убитых азара, по рассказам старших, была страшной… Сама Шукри происходила из таджикской семьи, изначально из Бадахшана (но не из той части, что на территории Таджикистана, а из своей провинции). Что-то такое происходило в конце восьмидесятых в Бадахшане, настолько сложное, что родители (тогда ещё молодые) перебрались в Баглан, где и осели возле Пули-Хумри. Брат говорил, остановились тут именно что из-за единоверцев (ибо исмаилитами были и все предки Шукри). Но сама Шукри в этом сильно сомневалась: когда, по их же рассказам, пришедшие на два года бородачи резали единоверцев-азара, что-то никто из исмаилитов-таджиков не вступился с оружием в руках за единоверцев. Хотя оружие уже давно было в каждом доме. О братьях и сёстрах родителей в семье почему-то никогда не говорили. В детстве Шукри пыталась расспрашивать, есть ли у неё тёти и дяди, но каждый раз натыкалась на перевод беседы на другую тему. Позже, когда повзрослела, поняла: за молчанием родителей о родне (как и за переездом на границе восьмидесятых и девяностых семьи из Бадахшана в Баглан) стояла какая-то тайна. Для её ушей не предназначенная. Всего у родителей было шестеро детей (Шукри — младшая), но до её рождения, по разным причинам, дожил только старший брат (один из). Когда похоронили болевших родителей (Шукри тогда было восемь, а стареют в тех местах рано), брат ещё какое-то время пытался удержаться на плаву в Пули-Хумри (попутно стараясь справиться руками Шукри с хозяйством в кишлаке, находившемся в окрестностях). Но получалось плохо. Слава Аллаху, брат, будучи почти на полтора десятка лет старше, ещё при жизни родителей успел выучиться в кабульском университете (на техническом факультете). Помимо техники, кстати, там же худо-бедно освоил ещё и язык соседей: кундузские узбеки, жившие в кампусе университета тесной общиной, почему-то оказались более близки с братом, чем «свои». Подробностей брат не объяснял, но спасибо его трудолюбию: когда стало ясно, что именно им в Баглане не прожить, благодаря друзьям и связям удалось перебраться в соседнюю страну, в место поспокойнее (конкретно — в Термез). Если совсем честно, в узбекский Термез очень срочно пришлось перебираться после того, как земляки (но не единоверцы, хоть и говорившие на одном языке — потому что сунниты), под покровом ночи, разгорячённые не понятно чем (тогда Шукри по молодости ещё ничего не знала о наркотиках), воспользовались отсутствием брата и, силой войдя в дом… Далее Шукри не хотелось ни вспоминать, ни рассказывать. В первое время после случившегося, на этом свете удержалась только потому, что самоубийство харам. Только что и сидела у стены дома два дня, тупо глядя в горизонт и ни на что не реагируя. И не решаясь зайти обратно в дом, в котором всё (включая разбросанные по полу и частично растоптанные ночными посетителями вещи) напоминало о случившемся. Вернувшийся на третий день откуда-то с заработков брат (которому, кажется, кто-то наверняка позвонил и рассказал — в маленьком кишлаке никакие тайны не хранятся долго) откопал какой-то ствол (хранившийся ещё у отца со времён войны), долго ковырялся с ним, что-то к нему прикрепляя (всё же инженер), затем исчез на полночи. Когда брат вернулся под утро, уже Шукри его успокаивала: из резаной раны на плече брата небольшими толчками выплёскивалась кровь, вторая рука была сломана, на лбу кровоточила глубокая царапина, но сам брат имел вид возбуждённый. «Только один ушёл!», — сказал тогда он. — «Собирайся. Нам тут больше не жить. Да и ты здесь замуж выйти не сможешь…» О замужестве, правда, Шукри тогда думала меньше всего. У опозоренной девушки мысли в эту сторону по понятным причинам не поворачивались. Какое-то время, пока лечили брата, они вдвоём перекантовались в Кундузе у его друзей по университету (спасибо накоплениям, кои в рачительных семьях есть всегда, не смотря ни на какие войны. Хотя, часть денег, если честно, осталась ещё от старших братьев Шукри, которых она сама почти не застала. Но которые старательно копили на обзаведение семьями; жаль, не дожили…) Параллельно с лечением, через друзей-узбеков, брат наладил контакт с «роднёй» друзей в самом Узбекистане и в гораздо более спокойный Термез перебраться удалось относительно без проблем. Проблемы начались, когда Юсуф (брат) начал оформлять гражданство новой страны. Неожиданно оказалось, что действовавшие в Кундузе связи не помогают. Более того, знакомые, достаточно немало представлявшие из себя в Кундузе, тут вообще лишены какого-либо влияния. Суммы, озвученные местными чиновниками за смену гражданства, поражали не только воображение, но и слух: на такие деньги, дома можно было вообще купить новый дом. С участком и хозяйством. В том же Бадахшане. Возможно, даже и не один дом. Однако, Шукри тогда по инерции не волновалась, пребывая в каком-то подобии транса: она тогда считала, что её опозоренная и обесчещенная жизнь уже закончена. И просто плыла по течению. Тягу к жизни в ней, как ни странно, пробудил брат. Он, в отличие от неё, не опускал рук; брался за любую работу; а с его квалификацией (всё же инженером он был хорошим), умениями как тянуть оросительные системы, так и взрывать скальный грунт (под фундаменты и опоры), плюс реальные практические знания, давали очень неплохой заработок на новом месте. Узбекистан переживал подобие строительного бума, и аккуратный, работящий и непьющий инженер работу мог найти всегда. Кстати, и на религиозные различия в Термезе смотрели проще. Дома, делясь вечерами с сестрой рабочими вопросами (надо же о чём-то говорить за ужином), Юсуф объяснял: строиться на скалах можно. Но надо знать, как. А у него этого опыта, в силу происхождения, было побольше, чем у местных. Например, если не промыть щебень (кажется, закладываемый в фундамент) — через три-пять лет обязательно следовало ожидать саморазрушение здания. Юсуф, кстати, никогда не ленился, и часто делал это и своими руками, не полагаясь полностью на низкоквалифицированных поденных рабочих (нанимаемых хозяевам строящихся объектов на дневной основе). Или при неверно залитом фундаменте, возможно ещё и сползание здания по склону, особенно после осадков. Брат что-то говорил о «более слабом основании и более прочной заливке, что неверно», но Шукри не вникала в такие детали: в марках цемента и бетона она не понимала, да и вообще мало представляла, чем одно отличается от другого. Не смотря на сложности с оформлением местного гражданства, брат не унывал: сердобольные знакомые подсказали, что, в отличие от Узбекистана, северный сосед (тоже мусульманская страна), ещё спокойнее относится к вопросам веры: войны там вообще не было и нет, язык похож на узбекский (который Юсуф уже вполне освоил), а программа для беженцев из Афганистана работает чуть ли не последние двадцать лет. Не афишируется (видимо, потому, что сам северный сосед Узбекистана не желал притока эмигрантов к себе). Но существует, и Юсуф с Шукри под неё вполне могут попасть. Только надо съездить в посольство в Ташкент и обратиться лично. Как ни странно, это сработало. В тонкости с документами Шукри не вникала (она, если честно, плохо понимала узбекский, в отличие от брата; а читать странную азбуку северного соседа Узбекистана вообще не могла. Слава Аллаху, в новых документах была часть, прописанная латиницей, а сам язык на узбекский был похож, поскольку тоже тюркский). Перебравшись ещё севернее, Шукри с братом столкнулась и с холодными зимами (конечно, и дома бывало прохладно, но не минус тридцать же). И со странными продуктами (почти вся колбаса в магазинах, например, содержала свинину. А та, что имела надпись «халал», всё равно часто фигурировала в отчётах местной прокуратуры, как содержащая свинину — это ей переводил из новостей брат). И с много чем ещё, но с этим как-то можно было мириться. Кстати, исмаилитов тут не было. Но сама Шукри не сильно-то и скучала по единоверцам… Юсуф сходу устроился в крупную строительную компанию, супервайзером по строительству: сдав какие-то экзамены при поступлении, он получил рейтинг чуть ли не лучше, чем местные инженеры. Причины этого стали понятны, когда Юсуф приступил к реальной работе. И в технологии, и в подборе материалов (которые банально крали со стройки все, кому не лень) местные допускали такие нарушения, что Юсуф просто отказывался подписывать то, что надо подписывать; и на всех совещания откровенно рубил правду. Которая никому была не нужна (включая начальство). В итоге, строптивый таджик из Баглана оказался уволен, но (справедливости ради) с таким выходным пособием (видимо, за будущее молчание), что его хватило на новую машину (к выходному пособию, правда, пришлось приплюсовать кое-какие старые накопления). Как ни парадоксально, но эта смена работы, огорчившая Юсуфа, вдохнула тягу к жизни в саму Шукри: таксуя, Юсуф общался с большим количеством народу, и от каждого собеседника узнавал что-то новое и часто полезное. Один раз он, ужасно краснея и стесняясь, отводя взгляд, сообщил всё же Шукри: в этой стране, даже в этом городе (причём, в нескольких клиниках), возможна несложная операция. Которая начисто уничтожит все последствия её бесчестия. Случившегося не по её вине, в результате насилия. А ещё через пару дней он, как ведро воды, вывалил на голову Шукри новость: в этой стране, образование было бесплатным. Просто до этого момента было как-то не до того, да и кому надо узнавать насчёт обучения восемнадцатилетней иностранки, почти не говорящей ни на одном из двух местных языков? Но разговорившись с одним из пассажиров, Юсуф с удивлением узнал: не только школа была бесплатной. Оказывается, можно было выучиться даже в любом институте. Даже в медицинском. Со своими сложностями при поступлении; не совсем бесплатно (в том смысле, что придётся потратиться на репетиторов и кое-что ещё, но всё же!). Медицинское образование и Узбекистана, и его соседей по бывшей большой Империи, дома весьма ценилось. И женщина-врач, кстати, могла рассчитывать на совсем другую судьбу. Что бы у неё ни было за плечами в прошлом. Не то чтобы Шукри с братом собирались возвращаться, нет. Но ВРАЧ — это просто другая эпоха в жизни. Другим, не росшим в окрестностях Пули-Хумри, этого не понять… И пусть придётся потратить полтора десятка лет (или даже меньше, всего десяток, сказал Юсуф, что-то прикинув). Но всё равно: это была мечта. И мечта того стоила; по крайней мере, её воплощение зависело исключительно от самой Шукри. Две таких новости за одну неделю оказали на Шукри действие, сравнимое с опьянением: во-первых она снова могла стать нормальной девушкой; полноценной, а не поруганной… Во-вторых, в новой стране даже она могла выучиться на врача. Причём в весьма уважаемом на Родине (и в регионе) учебном заведении. И на религию тут, если честно, никто не смотрит. По крайней мере, когда женится или выходит замуж: в Городе Яблок, если просто даже ходить по улицам, очень много и смешанных браков, и смешанных пар. Местные девушки-азиатки, будучи в основном мусульманками ханафитского масхаба, вовсю встречались с парнями-европейцами (орыс), выходили замуж, создавали семьи… В общем, всё перенесённое стоило того, чтоб сюда добраться. Если подумать, такие шансы начать жизнь заново Аллах даёт не всегда и не всем.Всё оказалось разрушено буквально за один день. Юсуф не приехал с работы. Поначалу Шукри не волновалась: мало ли что, такое бывало. Потом перестал отвечать его телефон, что уже было невозможно. Когда Юсуф не вернулся на третий день, Шукри поняла, что случилось что-то ужасное. Но обратиться в новой стране было не к кому: они снимали в пригороде небольшой дом, аренда которого стоила дёшево потому, что воду надо было носить из колодца. А печь топить дровами или углём. Но не выросших в кишлаке за Пули-Хумри пугать дровами или колодцем… В общем, нормальный был дом, особенно для начала. Юсуф, кстати, говорил, что скоро они переедут в квартиру в одном большом доме: он уже отложил достаточно, чтоб сделать первый платёж в банк и, используя какую-то сложную систему банковского займа, въехать в самую настоящую свою квартиру (сути этой кредитной системы Шукри не поняла, но этого и не требовалось: главное, что это всё понимал брат). Как назло, документы и деньги Юсуф взял тогда с собой. Документы — продлить статус беженцев (Шукри не вникала, как он это делал без её присутствия), и что-то насчёт местной школы узнать (кажется, тут была школа даже с преподаванием по-таджикски!), и насчёт подготовительных курсов в медицинский университет выяснить (а может даже записать её туда, просто не хотел говорить, чтоб раньше времени не обнадёживать). Деньги — чтоб сложить всё в банк. Брат тогда сказал, что наличие солидного депозита заменяет кредитную историю и служит какой-то там гарантией, но Шукри не вникала… Когда стало окончательно понятно, что Юсуф исчез, Шукри первым делом обратилась за помощью к хозяину дома (жившему рядом, в точно таком же доме с женой и детьми). Хозяин не говорил на дари и вряд ли Шукри понял. Но попытался втолкнуть её в дом, имея явно небогоугодные намерения (к сожалению, это Шукри уже в своей жизни однажды видела… за что так караешь, о Всевышний…). Вырвавшись из рук хозяина, в чуть надорванной одежде, она бежала сломя голову до самой трассы. Где поняла, что ей некуда идти. О возвращении в дом, после случившегося, не могло быть и речи. Садиться в проезжавшие мимо машины она также не собиралась. Пешком дошла до большого города, сама не знала зачем. Спасибо тёплой погоде, заночевать вышло просто на лавочке в центре города. Пока утром её не разбудил местный полицейский патруль, оказавшийся порядочнее хозяина дома: пара совсем молодых парней, возраста примерно самой Шукри, что-то долго говорили ей. Но увидели, что она их не понимает и махнули рукой, видимо, не сомневаясь в её безобидности.
Бродя бесцельно по улицам, полным людей, она всерьёз задумывалась, не прыгнуть ли с одного из мостов вниз головой на камни. Поскольку за ещё один день, проведённый в большом городе, чувство голода и тоски заглушили полностью вспыхивавшую недавно надежду. Ночевать вторую ночь было негде. Второй раз пользоваться лавочками было нельзя: не всегда же будет так везти с полицией. А одинокая, молодая, привлекательная девушка, ночующая на лавочке одна, словно приманка для пьющих здесь хмельное мужчин… Нет, лучше сразу с моста. Внимание внезапно привлекла песня на родном языке (различия диалектов уже не важны): из какого-то ресторанчика фоном, тихо звучали такие родные, потому что знакомые, слова. Которые Шукри, остановившись, стала вполголоса подпевать. Роняя слёзы. Украдкой оглядываясь по сторонам и следя за тем, чтоб прохожие не обращали на неё внимания и дальше. '…Qadi bastatba muram Jashmi mastatba muram …'
Взгляд Шукри поневоле упал на зал ресторанчика, в котором, видимо, ужинал местный мулла с каким-то муллой европейской внешности (судя по странной одежде, которой Шукри раньше никогда не видела). Повинуясь необъяснимому порыву, она толкнула дверь ресторанчика и, подойдя к мужчинам первой (впрочем, её извиняет их явно духовный сан), обратилась к местному мулле, едва сдерживая слёзы и чуть заикаясь: — Bismillah' r' Rakhman' r' Rakhim…
* * *
Наш во всех смыслах познавательный разговор с коллегой прерывает какая-то совсем молодая девчонка, одетая в какую-то национальную одежду. Чуть разорванную и стыдливо ею прикрываемую. Она обращается к моему «коллеге», они беседуют пару минут (не понимаю о чём), в результате чего её эмоции окрашиваются вообще в замогильные тона, а мулла поворачивается от неё в мою сторону. Сама девчонка, уронив голову, медленно переставляет ноги в направлении к двери. — Если не секрет, что это было? — уточняю у коллеги, поскольку не все его мысли могу понять быстро. — Исмаилиты, — чуть морщится он. — Не стоит вашего внимания. — А что хотела? Если не секрет. — Просила помощи, — чуть удивлённо отвечает мулла. — Но об этом не может быть и речи. Различия между нами слишком велики. — Вы сейчас твёрдо уверены в своём решении? — уточняю, провожая взглядом подходившую, которая только с третьей попытки справляется с тяжёлой входной дверью. — Это точно согласуется с… — не договариваю, поскольку мулла начинает отвечать, перебивая меня. — Вы просто не в курсе, — с непонятной мне досадой говорит собеседник. — Исмаилиты очень богатая организация. Очень влиятельная. Но! Помогают только своим. Почему мы должны вести себя иначе? Они шииты. Мы их не любим, и это более чем взаимно. Кроме того, они трактуют Коран и Сунну весьма своеобразно. Например, считают что продавать наркотики куффарам — это вид джихада. Кстати, те самые ассассины имели прямое отношение к исмаилитам… — Интересно… — пока решаю, признаваться ли в том, что я абсолютно не в курсе, каких именно ассассинов он имеет ввиду, девчонка выходит из ресторана. — Разумеется, и самоубийство во имя джихада тоже благо, — продолжает мулла. — Ассассины практически шли на самоубийство во время терактов и заказных убийств… — Прошу прощения, я не могу этого оставить так, — быстро поднимаюсь из-за стола. — Мне досадно прерывать беседу с вами на такой ноте, но прошу извинить: с моей точки зрения, ситуация не терпит отлагательств.* * *
Шукри бесцельно бредёт от ресторана, в котором суннитский мулла вежливо, но непреклонно попросил её удалиться. Кстати, даже объясниться с ним была та ещё проблема: местный язык хоть и похож на узбекский, но узбекского-то Шукри хорошо не знает. Впрочем, это всё уже не важно… Внезапно её догоняет второй мулла — европеец, сидевший за столом. И неожиданно обращается к ней по-английски. Английский она, как и многие, чуть понимает. Слава Аллаху и спасибо брату, который заставлял заниматься.* * *
Примечание. https://m. youtube.com/watch?v=dreAyerezc8Глава 10
Догоняю девочку метрах в двадцати от кафе. По-русски она не говорит, а местных языков не знаю я. Добросовестно перебирая все имеющиеся варианты, обнаруживаю, что более-менее она понимает по-английски, даже может отвечать. Особенно с использованием онлайн переводчика в моём телефоне. То, что в помощи она нуждается немедленно и остро, для меня очевидно. Но из-за языкового барьера не могу в деталях понять, почему. Хотя её разорванная местами одежда и намекает на определённые обстоятельства, но всё же есть и иные непонятные моменты (оказывается, я гораздо хуже вижу мысли тех, с кем не говорю на общем языке и на ком нет греха, в нашем его понимании). Через какое-то время, коряво пообщавшись на улице, спохватываюсь: её надо покормить (это раз). Плюс обильное питьё, потому что видны уже признаки обезвоживания. После ещё пяти минут объяснений и препирательств, затаскиваю её обратно в тот же турецкий ресторан, в котором сидел до этого (всё равно в округе ничего подходящего ближе нет). Мулла, увидев меня в дверях, чуть морщится, глядя на мою спутницу, но машет рукой, указывая на оставленное мной место за нашим с ним общим столом. — Вижу, вы всё же решили вмешаться? — нейтрально спрашивает он, когда мы усаживаемся напротив него. — У нас нет таких претензий к исмаилитам, которые бы лишали нас возможности помочь им в случае острой необходимости, — говорю правду. — Для нас, они ничем не отличаются от прочих мусульман, говоря методологически. А её случай можно вообще считать по разряду заблудшей не по своей воле души, так что… Девочка, после моего троекратного жеста, наливает себе стакан воды и робко протягивает руку к финикам. Мулла что-то с досадой неразборчиво крякает по-своему и добавляет пару фраз ей, после чего она принимается за еду. Официант, по моей просьбе, быстро подаёт ей всё то же, что ел я и какое-то время мы все сидим молча: девочка ест, мулла скептически переводит взгляд с меня на неё, а я пытаюсь понять, что ещё беспокоит её очень сильно вот прямо сейчас. На уровне физиологии. Через пару минут до меня доходит: у девчонки на подходе одна регулярная деликатная женская проблема, о которой они ни сказать не может, ни меры принять (нет с собой денег на элементарные средства гигиены). Не помню в деталях, какие ограничения налагает на женщину в этот период Ислам (помню только, что они есть); но я и не мусульманин. Положив на всякий случай рядом с девочкой банкноту в десять тысяч, поясняю ей по-английски, что вернусь через пять минут, чтоб она не нервничала. Она пытается понять меня максимально точно; перестаёт есть, поворачиваясь ко мне. Мулла, видя наши потуги, хмыкает ещё раз, уточняет у меня по-русски, что хочу сказать, и медленно дублирует мои слова на каком-то другом языке. Девочка сосредоточенно кивает и возвращается к еде, а я направляюсь в здание через дорогу, где сверкает вывеской крестик круглосуточной Евроаптеки.* * *
Круглосуточная аптека на Аб—я между Ман-са и Ау—ова. Колокольчик на двери звонит пару раз, оповещая о входе ещё одного человека. Худощавый мужчина лет тридцати пяти в рясе православного священника входит, осматривается и проходит к окошку первого отдела, возле которого уже стоит небольшая очередь из трёх человек. Священник становится в конец очереди и, не смотря на свой сан, явственно демонстрирует признаки нетерпения. Старушка, стоящая в очереди первой, о чём-то долго и придирчиво расспрашивает провизора на государственном языке; ещё дольше перебирает предложенные упаковки с лекарствами, пока, наконец, не останавливает свой выбор на чём-то конкретном. После этого, из каждой отобранной упаковки, провизор со старушкой отбирают по одному-два блистера, считают сумму, которую женщина достаточно долго отсчитывает из матерчатого кошелька металлическими монетами. Стоящие следующими в очереди парень с девушкой пришли вместе. Они покупают тест на беременность, переглядываются и молча направляются к выходу. В то время, когда провизор обслуживала пару (стоящую перед священником), в аптеку вошли ещё несколько человек. Часть которых встала сзади священника, один подошёл лицом к очереди. Когда парень с девушкой отходят и священник делает шаг к окошку провизора, стоящий лицом парень уже наклоняется к окошку и что-то говорит на своём языке. Провизор, игнорируя священника, что-то отвечает. Парень, хмурясь, морщит лоб, устраивается поудобнее над прилавком и явно собирается подробно расспрашивать дальше. — Сейчас моя очередь, — говорит священник, переводя взгляд с подошедшего без очереди на провизора. Провизор на секунду бросает на него встревоженный взгляд, но затем поворачивается обратно и, не отвечая русскому, продолжает разговор с парнем на государственном языке. Священник задумчиво смотрит на провизора, переводит взгляд на парня, затем делает шаг вперёд (вытесняя парня от окошка корпусом) и обращается к провизору: — Вы же видите, что он без очереди. Видите, что я к вам обращаюсь. Вы игнорируете меня, а его обслуживаете без очереди только потому, что я русский? В аптеке виснет неловкая пауза; священник набирает воздуха, чтоб сказать что-то ещё. Оттеснённый им от окошка парень вспыхивает, широко открывает глаза и делает шаг вперёд. Явно пытаясь оттеснить священника обратно. Русский, пользуясь преимуществом в росте, без слов кладёт ладонь на лоб и лицо парня, удерживая того в оторопевшем состоянии вытянутой рукой. Парень, как ошпаренный отскакивает назад и багровеет ещё больше. — Ответьте на вопрос, — русский, не мигая, смотрит в глаза провизору, явно разворачиваясь так, чтоб боковым зрением не терять из виду и своего оппонента. — Мою очередь можно игнорировать потому что я — второй сорт? У меня проблемы из-за языка? Из-за цвета кожи? Или из-за чего? В этот момент из-за спины русского к окошку делает шаг местный мужчина, примерно одного возраста с русским, и показывает багровеющему и явно собирающемуся действовать местному парню какой-то пластиковый прямоугольник: — Кезектын соңына тұр!.. (встань в конец очереди!) Парень за секунду бледнеет и, что-то бормоча, занимает место в конце очереди. Русский священник переводит взгляд на нового участника «разговора» и чуть удивлённо благодарит: — Спасибо. Обязан вам. — Вы мне ничем не обязаны, просто лучше бы выучили язык страны, где живёте, уважаемый. — С абсолютно спокойным лицом поясняет собеседник. — Вы сейчас расставляете акценты конъюнктурно, а не по совести. И тем самым чуть грешите против истины, святой отец. Русский чуть улыбается при обращении к нему, как к католику, но спрашивает об ином: — В любом случае, благодарю, но в чём именно я против истины согрешил? — Вы вплетаете национальный момент туда, где имеет место обычное бескультурье, — судя по виду, охотно поясняет местный. — Вы старше. Плюс вы священник, то есть, изначально уважаемый человек. Пацан, — кивок на парня в конце очереди, — явно из аула. Что такое очередь, красный сигнал светофора, правила движения — просто не знает. Или может не знать. Либо не иметь навыка соблюдения… Но уважение старших — рефлекс. Он вас просто не понял. Скажи вы ему то же самое на его языке, не пришлось бы размахивать руками. — Собеседник зачем-то оглядывается по сторонам, затем вновь обращается к священнику. — Национальным вопрос — одна из тем моей работы. Можно сказать… Поверьте на слово: им тут и не пахнет. Обычное бескультурье. С одной стороны. И неумение говорить на языке паствы, если вашим языком, с другой… — Спасибо, учту, — обескураженно двигает бровями русский. — Хотя о языке паствы я бы поспорил. А почему тогда провизор меня игнорировала? — Материнский инстинкт, — поясняет подошедший. — На говорящего на своём языке именно в такой ситуации, как аптека или больница, психика реагирует в несколько раз острее, чем на чужака. Не знаю, как быстро объяснить… — Вы брать будете что-либо⁈ — доносится недовольный голос со стороны провизора, перекрывая всех присутствующих.* * *
После неожиданно информативной покупки деликатного предмета женской гигиены, озадаченный возвращаюсь в ресторан. — Она не волновалась? — киваю на девочку (продолжающую есть) мулле. — Чуть задержался, мои извинения. — Нет, вас же было всё время видно, — развеивает мои тревоги мулла. — Вы же через дорогу в аптеку вошли, всё же через стекло видно. — Точно, — хлопаю себя по лбу, глядя себе за спину. Где сквозь стеклянную стену отлично видна противоположная сторона улицы. — Уважаемый, — вырывает меня из своих мыслей голос муллы. — Вот моя визитка, буду рад встретиться как-нибудь ещё. Если пожелаете. Пока вы были в аптеке, я немного попытался расспросить её, что у неё случилось. — Сказал бы вам, да воздастся вам за труды ваши, но хочу просто выразить свою искреннюю признательность, что всё-таки помогаете преодолеть барьер…- начинаю. — Исключительно ради вас, — перебивает меня мулла. — Я понял далеко не всё, что она хотела сказать, тут нужен кто-то говорящий на дари… но мне уже пора идти, а потому слушайте, что лично мне удалось понять на её ломаном узбекском…Через две минуты мулла откланивается и убывает. У меня хватает ума на несложную комбинацию: передаю купленные в аптеке прокладки девушке-официантке (специально для этого иду за стойку и разговариваю с ней шёпотом). После чего она отзывает «мою» девочку куда-то в сторону служебных помещений и туалетов, они отсутствуют минут пять, и обратно Шукри возвращается уже в гораздо более бодром настроении. Кстати, девочку звать Шукри. Кажется, от слова «спасибо» по-арабски? Слава тебе, Господи. Теперь можно и подумать, что делать дальше: всё равно до начала работы пробирного отдела почти восемь часов. Примечание. Наблюдение автора. В Казахстане, не смотря на… разные деликатные моменты, есть простой и более чем реально работающий механизм вертикальной ротации на государственной службе, конкретно для христианской части населения (вообще-то, на практике — для русской, но пусть будет так). Способ быстро расти, проще говоря. Суть механизма: просто выучи государственный язык, если ты этнический русский . И тогда, при прочих равных условиях, тебя будут двигать «наверх» даже впереди всех тех, у кого родственники о-го-го. Не говоря уже о тех, кого ты реально превосходишь. Даже в Шымкенте, даже в акимате (знающий поймёт). В силовых структурах этот способ тоже работает аналогично. Пример, рассказанный в магазине, правда. Просто выучи язык. Кстати, недавно одна знакомая получала гражданство Нидерландов. Сдавала экзамен по языку, является условием для гражданства. Не сдав экзамен, не можешь рассчитывать на гражданство и, как следствие, на какие-то права. Насколько знаю, в Японии то же самое. И т. д. Ничего не утверждаю, ни к чему не призываю. Просто как акын, «что вижу — то пою».
Глава 11
Департамент Комитета Национальной Безопасности по городу А*****. Центральное здание по улице Б-ва. К центральному входу (сбоку от которого висит табличка, извещающая о круглосуточном приёме граждан) подходит мужчина лет тридцати пяти, европейской внешности, в рясе православного священника. Чуть сзади него следует девушка в национальной одежде одной из стран, находящихся южнее. Характерная персидская внешность девушки, в сочетании с её мимикой, соответствуют её национальной одежде. Мужчина открывает тяжёлую массивную дверь, жестом показывает девушке проходить, пропускает её вперёд и подходит к дежурному прапорщику, русскому, сидящему у входа. — Мир вам. У меня дело к одному из ваших офицеров. Он скорее всего сейчас здесь, в здании. — Говорит священник прапорщику. — Кто именно вам нужен? — не выражая внешне ни тени эмоций, прапорщик мажет взглядом по девушке-афганке, после чего переводит взгляд на священника. Прапорщик держит руки недалеко от оружия, скрытого от посетителей крышкой стола. Пару лет назад имело место нападение на аналогичный пост городского департамента в Ш*****те, после чего особое внимание уделяется абсолютно всем посетителям с любой ярко выраженной религиозной атрибутикой. Ряса священника, конечно, никаким образом на вводные не похожа, но прапорщик исполняет все инструкции буквально. — Я отец Сергий, иерей Никольского прихода, ***ого благочиния. — говорит священник, глядя на прапорщика. — Этой мирянке, следующей со мной, нужна помощь по линии вашей организации. Офицера, которого я ищу, зовут Ермеком. Он моего возраста, в звании майора, и он сейчас точно здесь. Прапорщик поднимает трубку стационарного аппарата, набирает несколько цифр и говорит в трубку почти без паузы: — Ерёма, к тебе пришли. Пожалуйста, спустись. —… — Да… — Прапорщик понимает глаза на посетителей. — Сейчас, две минуты. Через две минуты по лестнице спускается мужчина, разговаривавший со священником в аптеке. — Неожиданно, — удивляется майор, глядя на священника. — Не здороваюсь, виделись только что…Чем обязан? Прапорщик демонстративно не обращает внимания ни на разговор, ни на присутствующих. — Дело, вероятно, по линии вашей организации, — отвечает священник. — Касается вот этой девушки. Вы могли бы уделить нам пять минут где-нибудь, где можно присесть? И, если можно, где есть стакан воды. Майор молча качает головой, подняв бровь, и кивает прапорщику: — Мы в нулёвку. Прапорщик продолжает вопросительно смотреть на майора; тот добавляет: — Позже распишусь.— Внимательно вас слушаю, — говорит майор священнику через две минуты, проведя посетителей по первому этажу в комнату для приёма различных «инициативных» граждан, как того требует инструкция. Священник со снисходительной улыбкой осматривается в помещении, задерживая взгляд на некоторых элементах спецоборудования; затем садится на стул возле стола (место за столом занимает сам майор) и указывает сопровождающей его девушке глазами на диван у стены. Та делает пару нетвёрдых шагов и очень аккуратно и медленно садится на диван. Майор с интересом наблюдает за их действиями. — Мы с вами только что виделись в аптеке, даже пообщались мельком, — начинает священник. — А буквально через пятнадцать минут выяснилось, что необходима помощь кого-либо из вашей организации. Я, к сожалению, никого не знаю. Но тут же вспомнил о вас. Потому позволил себе обратиться за советом напрямую. — Не помню, чтоб представлялся вам, — вопросительно поднимает бровь майор. — Как и говорил, где меня искать. Не поясните?.. — Вы же показывали своё удостоверение тому парню в аптеке? — вопросительно улыбается священник. — Что если я быстро читаю? — Вы не могли видеть написанного, так как стояли лицом к тыльной части удостоверения. Это раз. — Майор возвращает насмешливый взгляд. — И я прикрыл текст рукой, когда показывал, это два. Не сочтите за труд ответить правду, если действительно рассчитываете на какую-либо помощь в этом месте. — М-м-м… сколько лет вашей организации? — отвечает вопросом на вопрос священник, разом оставляя шутливый тон. — Около тридцати, если считать при независимости, — чуть удивлённо отвечает собеседник, — но непрерывной традиции в этом здании около сотни лет. И я сейчас не о самом здании, а об организации. Жду ответа. — Майор всем видом даёт понять, что общаться «правильно» от тоже умеет. — Я бы поспорил насчёт непрерывности традиций, — уголком рта обозначает улыбку священник, — Но это и был мой ответ. Откровенный. Давайте в цифрах, для наглядности. Вашейорганизации, пусть, ну сто лет. И вы считаете, что чем-то в этом миру управляете. Моей организации, — священник указывает взглядом на крест на своей груди, — две тысячи лет, и очень большой период из этих двух тысячелетий церковь воевала, так или иначе. Неужели вы думаете, что Слуги Господа не имеют своих возможностей, принадлежа к организации, которая старше вашей в двадцать с лишним раз? И которая, в отличие от вашей, требует полного самоотречения от своих иерархов? Если даже ваша столетняя мирская организация претендует чуть ли не на всеведение… — Священник делает паузу, после которой продолжает. — Если откровенно. Лично мне было очевидно, сотрудником какой организации вы являетесь. Ближайшее к аптеке здание — это, оно есть во всех картах. Вы явно выглядели как человек, который после аптеки опять пойдёт на работу. Плюс, у нас есть свои информационные возможности. Прошу понять правильно… — Священник не договаривает, вежливо глядя на майора. Офицер несколько секунд молча размышляет. Разумеется, ссылки на божественный промысел явно не выдерживают никакой критики, если речь о профессионалах. С другой стороны, есть что-то в этом священнике, что позволяет утверждать уверенно: он не лжёт. Или, скажем, искренне считает, что говорит правду. Майор по имени Ермек привык доверять своей интуиции, так как считает, что абсолютно все функции мозга «прокачиваются». И в работе своей интуиции он уверен на все сто. С одной стороны, только сумасшедших тут и не хватало… С другой стороны, заявление священника несколько неожиданно, но очень хорошо ложится в канву завуалированных и негласных запретов на любые оперативные действия в адрес православной церкви, высшее руководство которой находится в столице самого большого в мире государства. Плюс, майору приходит в голову, что Северный Сосед, в отличие от Родины, имеет закон о двойном гражданстве. И Аллах его знает, есть ли это самое второе гражданство у всех священников их церкви в других странах. В принципе, может и быть. И сами священники, если подумать, могут состоять более чем в одной организации в стране на Севере (по аналогии, в Иране же подобным никого не удивишь). С одной стороны, конечно, похоже на конспирологический бред. И ничего раньше в пользу такого объяснения не говорило, хотя всё случается в мире в первый раз… Опять же, с другой стороны, сама Церковь в том государстве, скажем честно, де-факто явно часть этого самого Государства. Может ли быть такое, что там они все ближе друг к другу, чем кажется снаружи?.. И священники тут действительно могут иметь какие-то данные о сотрудниках КНБ, к которым надлежит обращаться в случае чего?.. Другое дело, все эти размышления проходят по линии чуть другой службы. Что не отменяет обязанностей самого майора… Священник, кстати, действительно чем-то здорово озабочен в связи с девушкой-афганкой, пришедшей у него в кильватере. Это майору Ермеку хорошо видно с высоты его и опыта, и образования. Так и не придя ни к какому решению относительно необычной информированности русского священника, Ермек решает после всего расспросить прапорщика на входе: возможно, всё имеет какие-то более простые и рациональные объяснения. — Что заставляет вас принимать участие в судьбе вашей спутницы? Она, кстати, явно не ваша прихожанка. И что, собственно говоря, случилось? — Ермек поднимает глаза на священника через несколько секунд, встряхиваясь. — У меня это профессиональный вопрос в ваш адрес. Не риторический. — Вы не в курсе, — снова улыбается священник. — Вы не в курсе нашей идеологии. Ибо как сказано в послании апостола Павла к Римлянам: «Итак, неизвинителен ты, всякий человек, судящий другого, ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя другого, делаешь то же…» — священник прерывается, с сомнением смотрит на скептическое выражение лица майора, и продолжает. — Хорошо, буду краток. Помощь, любому нуждающемуся в помощи, вполне в рамках наших ценностей. Норма. А случилось, насколько мне удалось понять, вот что… —… —…в сухом остатке. Значительная сумма денег; — загибает пальцы священник, — документы, дающие легальное право пребывания на территории страны; достаточно дорогая машина; отсутствие крова над головой и средств к существованию. Последнее, видимо, не по вашей части… — Однозначно, — кивает Ермек. — С кровом и пропитанием вы явно не по адресу. Что касается остального… Что заставляет вас думать, что это в нашей компетенции? А не обычная полицейская задача? — Две причины, — священник сейчас ничуть не похож на того, каким он был при входе. На секунду Ермеку кажется, что он видит кого-то очень похожего на самого себя перед собой. — Во-первых, не далее чем сегодня я имел личный контакт с полицией нашего города. Как раз с уголовным розыском. — Священник извлекает откуда-то из-под рясы какой-то документ и кладёт его перед майором. — Пожалуйста, ознакомьтесь. — Хм… Весело, — хмыкает майор через минуту. — Даже неудобно теперь за свой вопрос. Продолжайте. — У меня есть все основания сомневаться и в компетенции, и в добросовестности упомянутой вами полиции, уже на основании своего личного знакомства с оной. Во-вторых, насколько мне известно, в случае с лицами, имеющими статус беженцев, любые оперативные мероприятия на территории нашей страны ведь всё равно требуют согласования с вашей организацией? — священник пытливо смотрит на офицера. — Вы на редкость неплохо информированы, — кивает Ермек. — Не совсем именно так, но близко… Удивляюсь не первый раз за время нашего разговора. Только не заводите шарманку сейчас снова, что ваша церковь в двадцать раз старше Комитета! — прерывает майор набирающего воздух священника. — Не смешно… — Как скажете, — покладисто соглашается батюшка, складывая руки на коленях и демонстрируя видом кротость, которой явно не испытывает. — С некоторой натяжкой, дело действительно в нашей подведомственности. — Чуть хмуро говорит офицер. — Можете успокоить свою спутницу сразу: как я понимаю, именно ей главное — документы. Остальное, кажется, ей критично в меньшей степени. Документы вполне восстанавливаются, это обычная и заурядная процедура. Она, видимо, просто за братом была, как за каменной стеной. У них это обычное дело… И давайте я расспрошу её подробнее, мне важны вот какие детали… — Успокоить не выйдет. Как и расспросить с моей помощью, — перебивает офицера священник. — Я не говорю на её языке. А она не говорит по-русски. — Ну вы даёте!.. — вырывается у майора. — А как вы тогда это всё?.. — Ермек делает неопределённое движение рукой в воздухе. — Очень сложно на корявом английском, через онлайн-переводчик, — священник показывает зажатый в ладони смартфон. — Плюс, за столом в ресторане познакомился с муллой, он смог с ней чуть объясниться по-узбекски. — Ладно, всё равно её опрашивать, — смиряется с какими-то своими мыслями майор. — Нужен переводчик с дари. — Майор снимает трубку с аппарата, стоящего на столе. — Добрый… кто сегодня на мониторинге?.. а с дари есть кто-нибудь?.. только он? а из женщин никого нет?.. Отлично, у неё же таджикский? Годится… Она может отвлечься на полчаса?.. Я в нулёвке, нужно опросить кое-кого… — Ермек вешает трубку и поднимает глаза на священника. — Повезло, есть нужный человек в дежурной смене. Сейчас подойдёт наша сотрудница, говорящая по-таджикски. Это всё равно, что дари. Минут десять подождём, это идти из другого здания.
Глава 12
Через секунду после того, как майор кладёт трубку, телефон на столе звонит. Майор снимает трубку: — Да… Нет, это моя личная крайне вежливая просьба, ситуация так сложилась… Да, буду благодарен… Да, лично: за мной не ржавеет. Вы же знаете… Спасибо! Не смотря на многочисленность подразделений в организации, вопросы афганской беженки, по странному стечению обстоятельств, находятся действительно в подведомственности отделения Ермека. Вернее, могут быть отнесены, при определённых обстоятельствах. Бывают же совпадения. Обстоятельства, кстати, тоже в наличии: пока священник рассказывал своё видение ситуации с беженкой и её пропавшим братом, Ермеку припомнились полицейские сводки о достаточно многочисленных исчезновениях водителей (в том числе такси), при сходных и аналогичных обстоятельствах (насколько можно судить поверхностно, до опроса девочки с нормальным переводчиком). Некоторых из пропавших позже нашли убитыми; ещё больше числится пропавшими без вести. Включая машины. Работа полиции, кстати, давно не выдерживает никакой критики, и это проблема не только этого города. Это проблема системного кризиса всего министерства внутренних дел, которое считается самым коррумпированным государственным органом (причём не только в самопальных онлайн рейтингах, а и согласно реальному положению вещей, известному майору по роду занятий). Как следствие, качество оперативно-розыскной работы полиции равно нолю. И водители действительно и дальше будут пропадать, пока кто-то не пресечёт причину их исчезновения. Сама причина, кстати, очевидна: рынок есть рынок. Дешёвых машин в списке пропавших почти не значилось. В этом смысле, сегодняшняя эскапада священника (зачем-то задержанного полицейским розыском и оперативно подавшего жалобу дежурному прокурору по горячим следам, сразу из околотка) — очень характерный эпизод. Менты наверняка что-то хотели поиметь с «батюшки», но, судя по итогам, явно не на того нарвались. И обломались. Похоже, их (соратников священника) действительно в их учебных заведениях на Севере как-то готовят взаимодействовать с мирской властью. Судя по тому, как он держится и ориентируется. Возможно, что тех из них, кого рукополагают на заграничные приходы (ещё и в мусульманских странах) чему-то реально учат дополнительно. Впрочем, это не важно. Важно то, что, судя по «грамотности» священника, заявление тот всё равно напишет (вернее, позаботится о том, чтоб написала эта его подопечная афганка). И с него станется зарегистрировать заяву лично, у начальника секретариата, судя по его дотошности. Размышляя в процессе разговора, Ермек приходит к выводу, что от работы в этом случае не уйти. И не только потому, что он по внутреннему настрою никак не походил на презираемых им же самим ментов; просто у хорошего офицера всегда есть резерв. Резерв по времени, резерв по ресурсам, резерв по незадействованным возможностям. И, как на зло, выходит так, что именно сейчас время майора на ближайшие полтора квартала было расписано если и не поминутно, то близко к тому. И «глубокое погружение» в вопрос этой афганки в планы явно не вписывалось. С другой стороны, долга тоже никто не отменял. Тут тот случай, когда (как говорит кое-кто из друзей-соратников) судьба сама за тебя решила: во-первых, Ермек уже несколько месяцев числится и. о. начальника отделения. А тут вполне себе нормальный шанс от приставки из двух букв перед названием должности избавиться, плюс очередное звание (два в одном, так сказать). Если на нестандартной и реальной (а не высосанной из пальца) задаче показать «пилотаж». Во-вторых, священник внушал. Не то чтоб Ерёма сходу поверил во всю эту мистическую лабуду. Но люди делятся на тех, которые плывут по течению (балласт и планктон); и на тех, кто это течение может изменить. Русский священник явно был из второго типа. По работе, кстати, майору приходилось сталкиваться с тем типом людей, которые предпочитают скорее гнуть обстоятельства под себя, нежели гнуться под них. Преимущественно, это были не самые законопослушные люди. И уж напрасно было бы от них ждать «разумного, доброго, вечного». В отличие от этого самого священника. Который, как ни смешно, искренне пытался соответствовать своему сану (чуть не подумал — должности, поправил мысленно Ерёма сам себя). И по течению явно не плыл. Да и, как ни крути, дело-то богоугодное. Ермек, как ни парадоксально, был верующим. Не самым агрессивным, не навязчивым в своих убеждениях; но в существовании Творца не сомневался. И на помощь и промысел Его иногда полагался (в том числе и по работе). Когда больше рассчитывать было не на что… Кстати! А ведь ни разу не пожалел, и без везения не остался! — с удивлением приходит в голову. — Ведь действительно помогало что-то не раз! Вот и смейся над попами и молитвами после этого… Впрочем, смакованию рабочих удач можно будет предаться в более подходящий момент. Прекрасно понимая всю подоплёку отказа помогать афганке-исмаилитке со стороны муллы (мулла наверняка был ханафитского масхаба; а русский в таких тонкостях, естественно, не понимал); в практическом вопросе Ермек был, скорее, на стороне этого русского священника. Ну чем, скажите, была виновата лично перед ним эта девчонка, если разобраться? Тем только, что верит в этого своего седьмого имама? Да и х** с ним, хоть бы и все подряд в него верили, лишь бы вели себя нормально… А то, что за ней никаких грехов не числится, Ермеку, как сотруднику, было с первого взгляда очевидно. То, что менты не разберутся и никого (ничего) не найдут, майору тоже было более чем понятно: не те сейчас люди у ментов в розыске. Начнём с того, что искать никто не будет. И это бы ещё полдела. Главное: пользуясь забитостью девчонки, наверняка попытаются наехать за отсутствие документов: вдруг что получится поиметь? Исмаилиты, кстати, община не из бедных… Вдруг что и обломится? А с миграционной полицией (по линии которой, кстати, и проходила регистрация девочки), опера из полицейского розыска не то что договорятся моментально, а вообще едят из одной миски… Твари. Последним же аргументом вмешаться, как ни смешно, была именно что честь мундира. Если мыслить не со шкурных позиций, а с государственных (как ни убого это прозвучит, скажи кто вслух), то получается грустно: страна дала убежище паре людей. Взяла на себя ответственность. После чего одного из них убила (не будем обольщаться на тему того, что брат девочки жив). Вторую оставила сиротой, ткнись которая в ту же полицию (ну а куда ещё⁈), тут же пожалеет, что на свет родилась. Некрасиво. Чтоб сказать очень мягко. Вслух майор бы никому в этом не признался (а скажи кто — первым бы высмеял). Но то, что будут думать о его земле и стране, ему было не безразлично. Даже если это будет думать один лишь неведомый Всевышний, которого никто никогда не видел. Всё в этом мире возвращается. И если так поступить с сиротами, это тоже вернётся. Всей земле вернёт ся. Ермек откуда-то это знал наверняка. Хотя и отдавал себе отчёт, что никогда вслух об этом не упомянет. Майор давно оставил мечты переделать мир (как и оставить руки чистыми, сердце горячим, и так далее по тексту). Но если он мог сделать что-то правильное здесь и сейчас, он делал. А тут, тем более, ни в какую политику лезть не надо. «Скользких» команд, отдаваемых устно и без свидетелей, тоже исполнять не надо. Надо просто чуть отложить учёбу на заочном в одной Академии Северного Соседа, чуть ужаться по времени и действительно растрясти-таки этот клубок. Который из вопроса уголовного (и из обычной полицейской задачи) давно уже стал вопросом безопасности. И Безопасности. Потому что там, где Страна не держит слова (пусть и данного всего лишь двум сиротам без свидетелей, в виде статуса беженцев и права проживания и трудоустройства), это уже не вопрос полиции. Хотя, инициатива всегда потом имеет инициатора, тоскливо подумал Ермек напоследок. Перед тем, как выдохнуть, бросить взгляд на часы и поднять глаза на священника: — Минут через три-пять будет переводчик. Я так понимаю, вы будете её патронировать дальше? — Пока не найдётся кто-либо, в чьи руки её судьбу можно вручить, — твёрдо отвечает отец Сергий. Кстати, какой к чёрту «отец Сергий». Возраст-то один… — Вы позволите обращаться к вам по имени? — неожиданно спрашивает Ермек. — Мы одного возраста. Обращаться к вам «батюшка», сообразно вашему сану, я не могу, поскольку это не разрешено моей религией. — Только наедине, — кивает священник. — Если пожелаете. При людях, этикет прошу соблюдать. — Именно… Я — Ермек… Итак… — Офицер усилием воли выбрасывает из сознания не относящиеся к моменту абстрактные размышления. — Заявление мы у вас примем и зарегистрируем. Что писать, решим окончательно вместе, после того, как все обстоятельства выясним с помощью переводчика. Это первое. Второе: документы можно восстановить через нас. Есть такая возможность… — Никольский приход в моём лице будет благодарен безмерно, — врезается батюшка, кивая. — Отставить, — хлопает ладонью по столу Ермек. — Ни о какой благодарности не может быть и речи; Вы не в полиции! В этом здании есть ещё те, кто помнит о долге… Третье: если её брат внёс депозит, и если деньги лежат в банке, то оформление их на неё — вопрос времени и хождения по инстанциям. Это муторно, но деньги ей однозначно вернут. И четвёртое: она имеет представление, в каком банке брат оформлял ипотеку? — Мне кажется, она не оперирует такими понятиями, — косится священник на девушку. — По крайней мере, у меня не вышло даже обсудить этот момент. «КРЕДИТ» она упоминала, а «БАНК» или «ИПОТЕКА» нет. — Ну, если вы общались через третий язык. Который оба знаете посредственно… — предполагает вслух майор. — Английский знаю, как русский, — отрицательно качает головой священник. — В некоторых тематиках даже получше. Интересно, какие это темы они в семинарии изучают по-английски? Если он русской терминологией не владеет, с любопытством отмечает про себя Ермек. — Но она далека от знания языка, тут вы правы. — Продолжает священник. В этот момент дверь кабинета без стука открывается и входит женщина лет сорока, с полностью скрытыми платком волосами, в длинном платье, закрывающем щиколотки, с рукавами, закрывающими запястья. — О, привет, — поворачивается в её сторону майор. — Спасибо, что быстро. Тут такое дело… —… ты не против, если я с ней просто поболтаю для начала? — спрашивает женщина Ермека, выслушав все вводные. — Ни о чём, просто наладить контакт. А то она вон зажатая какая-то, ещё и в одной комнате с незнакомыми мужиками… С вами, то есть. Если тебе нужны её здравые соображения, придумай нам чаю. С печеньками. Минут на пятнадцать. — А ничего, что тебя задержу? — майор с сомнением смотрит на женщину. Та наклоняет голову к плечу и насмешливо смотрит на майора, ничего не отвечая. — Понял, пошёл, — спохватывается Ермек и бросает священнику. — Это Сахибджамал, наша сотрудница, говорящая по-таджикски. — Сохибджомол, — недовольно поправляет его женщина. — О, не А. Сколько можно говорить. — Затем она поворачивается к Шукри (явно воспрявшей духом при появлении ещё одной женщины) и что-то непрерывно говорит той в течение минуты. Показывая за спиной ладонью Ермеку в сторону двери. — Отец Сергий, пойдёмте пока за чаем сходим? — сводит брови вместе Ермек, вставая, открывая дверь и пропуская священника вперёд.* * *
По здравому размышлению, решаю, что каждый должен заниматься своим делом. И в случае Шукри, разбираться должен профессионал, имеющий не только необходимые знания и опыт, а ещё и возможности. То есть, реально обличённый полномочиями мирской власти в теме. Иначе как промыслом Божьим не объяснить того, что именно с этим человеком я только что разговаривал в аптеке. Работает он, кстати, тут неподалёку — пешком семь минут. Работает по профилю, в организации, которая стоит на уровень выше местной полиции. Насколько я понял в их иерархии. Ещё одним аргументом в пользу такого решения стало отсутствие сколь-нибудь серьёзных грехов у этого Ермека за спиной (опять-таки, в отличие от полиции). Ну и вообще, он не просто казался не равнодушным — он им и был. Как ни странно (после полиции), но в его системе ценностей деньги действительно стояли не в первой тройке приоритетов. Чудны дела твои, Господи… Находим мы его быстро, именно в том здании, которое я вытащил из его размышлений. Надо отдать ему должное: что-то такое он начинает подозревать в мой адрес, но, надеюсь, мои пояснения выглядели достаточно убедительными (на тему того, как мы его нашли). А у сидевшего на входе охранника (погоны с двумя звёздочками без просветов) он, надеюсь, подробностей спрашивать не будет. Ермек отводит нас в специальную комнату для таких, как мы (для случайных посетителей), где достаточно быстро принимает решение за дело взяться. Интересно при этом наблюдать за ходом его мыслей. В отличие от того же муллы (которому, кстати, по должности полагается обратное. Впрочем, что я понимаю в Исламе), ситуацию с сиротой Ермек принял гораздо ближе к сердцу. Хотя внешне старался этого и не показывать.Глава 13
На каком-то этапе отчаяние оказалось настолько сильным, что Шукри не имела сил ни сопротивляться событиям, ни куда-либо от них бежать. Ничем иным нельзя было объяснить того факта, что она, во-первых, дала себя увлечь куда-то незнакомому мужчине (ещё и совсем иной веры; правда, чуть позже она вспомнила, кто такие христиане: на родине ими и не пахло, но более образованный брат кое-что рассказывал). Когда чужой мулла привёл её в здание какой-то местной государственной службы, к ним тут же присоединился ещё один мужчина (!). Этот второй мужчина повёл их в отдельную комнату, где они с чужим муллой (гася все опасения Шукри) усадили её на диван у стены, а сами принялись что-то серьёзно обсуждать друг с другом. Вероятно, касающееся именно её. Воистину, на всё Воля Аллаха. Хотя сама ситуация формально была никак не из разряда допустимых (двое чужих и незнакомых мужчин, отдельная комната, закрытые двери), но самой Шукри уже было явно нечего терять. Да и зла именно в этих мужчинах она не чувствовала. А ещё через некоторое время, после пары телефонных звонков, в ту же комнату вошла женщина. Своя. И у Шукри сразу и резко отлегло от сердца, поскольку вошедшая женщина, о чём-то переговорив с одним из мужчин, сразу же разразилась в адрес Шукри длинной тирадой, поясняющей все пропуски и недопонятости в беседе, имевшие место до этого момента (из-за незнания местными языка Шукри; а ею — языков местных). — Совсем же ребёнок ещё, — окидывая взглядом Шукри, сказала тогда вошедшая. — Хорошо, что меня позвали. — Затем вошедшая чуть более внимательно просканировала взглядом местами разорванную одежду Шукри, явно подмечая все детали. — Я здесь работаю, так что, пожалуйста, не нервничай, — продолжила единственная правильно одетая женщина из всех, встреченных сегодня в этом городе. Которая ещё и говорила на родном языке, как на собственном. Явно бывшем родным и для неё. — Первое. Тебе ничего не угрожает. Ты среди своих, и в обиду тебя больше никто не даст: что бы с тобой ни произошло раньше, это всё уже позади. Не предлагаю прямо всё взять и забыть, но нервничать больше точно нет оснований. Второе. Чтоб понять, что именно с тобой случилось и как это можно поправить, нам необходимо будет тебя долго расспрашивать. Это важно, если ты хочешь исправить своё текущее положение. Если совсем точно, те мужчины, которые будут заниматься твоими вопросами, будут тебя расспрашивать. Но они не говорят на нашем с тобой языке, потому помогать тебе общаться с ними буду я. Прошу отнестись с пониманием, если лично ты планируешь как-то исправлять текущую ситуацию, — в этом месте Шукри, внимательно ловящая каждое слово, только и смогла что кивнуть. — Третье. Сейчас нам через некоторое время принесут чаю, и мы с тобой, для начала, просто посидим по-женски, немного побеседуем. А начнём прямо сейчас, мужчины уже уходят за чаем…* * *
Ермек ведёт меня по запутанному коридору, чтоб в конце пути финишировать у открытых дверей какого-то помещения, где несколько человек молча занимаются своими делами: кто-то со скоростью пулемёта что-то набирает в ноутбуке; кто-то очень тихо через гарнитуру общается по телефону голосом, кто-то что-то набирает прямо в телефоне. Интересно, что это у них за помещение такое и почему тут среди ночи полно народу? Но спрашивать Ермека будет явно неуместным. — Народ, я ненадолго одолжусь, очень надо. Чтоб к себе по этажам не лезть, — с порога говорит Ермек, ни к кому конкретно не обращаясь, и прямо со стола, стоящего у стены, забирает электрочайник и стоящую рядом пачку с чаем. Которые засовывает мне в руки вместе с заварным чайником со словами: — Святой отец, помогите пожалуйста. Люди, находящиеся в помещении, уделяют ему не более половины секунды внимания: отвлекаясь от своих дел, смотрят на него и тут же, молча, не говоря ни слова, возвращаются к своим делам. Принимаю чайник и чай, не вступаю с ним в полемику и не бросаюсь объяснять разницу между «святым отцом» и «батюшкой». Тем более чем именно ему я вовсе не «батюшка». Сам Ермек далее извлекает откуда-то из недр всё того же стола поднос, ставит на него стоящие в уголке пиалы, сахарницу, подхватывает со стола пакет с пряниками и ведёт меня обратно, удерживая поднос перед собой. Когда мы возвращаемся в комнату для посетителей, Шукри вполне нормально беседует с женщиной, назвавшейся непроизносимым для меня именем Сохибджомол (спасибо, Господи, что сподобил запомнить с первого раз а). — Ерёма, пока не забыла, — поворачивается сотрудница организации на звук открывающейся двери, поднимая раскрытую ладонь в сторону Шукри. — Девочку нельзя оставлять одну с мужиками лишний раз, если этого не требует что-то фундаментально важное. ПОКА ЧТО, по крайней мере. — Она многозначително смотрит на Ермека. — Если тебе нужен результат, да и вообще по-человечески… лично тебе лучше общаться с ней через меня. Это понятно? Или?… — Да понятно, без вопросов, — чуть досадует Ермек, споро расставляя с подноса пиалы, сахарницу, пряники и принимая у меня чайник и открытую пачку чая. — Оно всё так быстро завертелось, что было не до этикета… — Ну вот давай исправляться. — Нейтрально говорит женщина. — Ты же бывал… — Она не уточняет, где именно бывал майор Ермек. — Должен понимать… — Да где я там бывал, — отмахивается Ермек. — Да и выветрилось всё давно из головы. Ещё и среди ночи… Женщина снова поворачиваясь у Шукри и о чём-то спрашивает ту. Шукри осторожно отвечает, а Сохибджомол переводит нам: — Она соглашается только с тем, что может находиться с русским муллой. — Кивок в мою сторону. — И я бы не напрягала её лишний раз, она на грани. Не хочу вдаваться в подробности, просто послушай сейчас меня. — Сохибджомол зачем-то снова делает акцент на последних словах и снова многозначительно глядит на Ермека. — Да я категорически не возражаю! — поднимает в воздух руки майор, поднимая вверх брови вслед за руками. — Но тогда мне тебя придётся к себе запросить в распоряжение на непонятное время! Говорю сразу и в лоб, чтоб не было недоговорок и обид. Потом. — Делай, — кивает Сохибджомол. — С моей стороны, без обид. Я же не знала, что у тебя такое… — Без тебя там справятся? — вопросительно поднимает бровь Ермек. - Даже если не полностью, там не важнее чем тут, — таджичка указывает взглядом на девочку. — Сейчас, во всяком случае. Давайте присоединяйтесь, мы чуть пообщались, можешь подключаться. Женщина, одетая явно в соответствии с канонами Ислама, быстро заваривает чай в заварном чайнике и разливает его по пиалам, не разбавляя водой. — Девочка голодна? — спрашивает она, переводя взгляд с меня на Ермека. — Мы очень плотно поели около получаса тому, — отвечаю ей я, поскольку Ермек не в курсе. — Извините, как мне к вам обращаться? Мне сложно выговаривать ваше имя, прошу понять правильно. Не уверен, что я его даже разобрал точно. Я, можно сказать, неместный, ещё раз прошу извинить… — Мою фамилию вы тем более не выговорите, — хмыкает женщина. — Так что только имя. В этот момент звонит стационарный телефон на столе. — Это тебе насчёт меня, — кивает Сохибджомол Ермеку. — Бери трубу, объясняйся… — Да… Да… Она здесь рядом, в связи со служебной необходимостью… Я доложусь сразу по окончании опроса… Дать ей трубку?.. Есть… — Ермек кладёт трубку и поднимает глаза на Сохибджомол. — Уйгур звонил. Зачем-то зашёл к вам, тебя не увидел. Выяснял. — С него станется, — отчего-то весело вскидывается Сохибджомол. — Ладно, потом обсудим…* * *
Когда мужчины вышли (как впоследствии оказалось, за чаем, чайником и пиалами), вошедшая женщина садится на диван рядом с Шукри и спрашивает: — Ты откуда? — Из Баглана, — с любопытством поднимает глаза на собеседницу девочка. — А в Баглане откуда? — неожиданно заинтересовалась собеседница. — Шамарк, вот рядом с ним. Пули-Хумри знаете? — Шукри наконец расслабляется и, неожиданно для себя, начинает плакать. Не в силах справиться с потоком слёз. Вошедшая кивает, подвигается ближе и прижимает голову Шукри к своему плечу, второй рукой гладя девочку по спине: — Не переживай. Всё уже позади, и всё в порядке… —… Не рассчитывала уже найти помощь, — говорит Шукри через пару минут, успокоившись и отсморкавшись в заботливо предложенную бумажную салфетку. И ответив на десяток быстро заданных на родном языке вопросов. — Тем более, встретить кого-то из своих… — Ну, теперь давай знакомиться, — улыбается женщина. — Меня зовут Сохибджомол Имроншоева, запоминай именно в таком виде, здесь это важно. — Вы же суннитка? — спрашивает Шукри. — Почему вы помогаете мне? — Я в первую очередь сотрудник Комитета Национальной Безопасности, — улыбается женщина. — КНБ защищает всех граждан, вне зависимости от вероисповедания. В этой стране, какого ты народа или веры, не влияет на твои права. И на наши обязанности тебя защищать. — Я же не гражданка вашей страны, — робко напоминает Шукри. — Спасибо, конечно… — Ты даже лучше. Ты беженка. — Смеётся женщина. — Которой все необходимые права на территории страны предоставлены. Ты от нас отличаешься сейчас только тем, что не можешь голосовать на выборах и не можешь работать судьёй, прокурором, министром и депутатом парламента. Всё остальное, в том числе права на защиту, у тебя есть. — А разве перед беженцами есть какие-то обязательства? — непосредственно спрашивает девочка. — М-м-м, давай посекретничаем по-женски… — принимает какое-то решение про себя женщина. — Люди не идеальны, мы в том числе. Но в каждой стране есть определённый набор правил, которые граждане этой страны договаривается соблюдать. В разных странах, правда, соблюдаются эти правила по-разному… Вот в этой стране тебе бояться нечего. Уж не знаю, что с тобой случилось, кстати, сейчас расскажешь в подробностях… После того, как мужчины придут… но считай, что ты дома. Давай, кстати, пока музыку включим. С этими словами Сохибджомол поднимется, раздвигает панели на стене, за которыми обнаруживается мини-кинотеатр. Женщина последовательно нажимает несколько кнопок на пульте, и с экрана начинает звучать ' Laili — jon «, которую поют два парня с одинаковым именем 'Далер». В окружении какой-то группы, частично одетой в праздничную знакомую национальную одежду. Когда начинает звучать песня, Шукри не удерживается и повторно начинает навзрыд плакать, окончательно выплёскивая всё накопившееся напряжение. Не сводя, вместе с тем, глаз с экрана, на котором время от времени мелькают силуэты минаретов и узнаваемые виды Самарканда. Примечание https://www.youtube.com/watch?v=aN01vLIF950Глава 14
— Ты заставляешь меня думать, что ставить тебе нашу музыку было не самой лучшей идеей, — смеётся женщина, продолжая обнимать Шукри одной рукой. — Хотела, чтоб ты наоборот расслабилась. А получается наоборот. — Нет, аппа, что вы, пусть играет, — качает головой Шукри, чуть всхлипывая по инерции. — Всё в порядке, тут же не в музыке дело… — Пожалуй, — кивает таджичка, глядя на девочку. — Впрочем, лучше действительно выплесни всё сейчас и тут, но потом будешь мыслить здраво и успокоишься. — Точно… скажите, а на каком языке вы говорили с этим муллой и вторым вашим сотрудником? — успокоившись, непосредственно спрашивает Шукри через некоторое время. — Это был русский язык, — чуть удивляется женщина. — В этой стране, русский — язык межнационального общения. Народов-то много. А что? — Странно… да хотела кое-что спросить. А какие тут народы живут? Если удобно сейчас об этом расспрашивать. А то мы с братом как-то об этом не говорили раньше. А сейчас, когда надо осваиваться, — девочка не заканчивает фразу, но слово «одной» подразумевается, — я почти ничего не знаю. — Так. Спокойно, не плачь… Живёт более ста народов. Более половины населения — казахи, их же язык и является в этой стране государственным. На втором месте идут русские. Соответственно, русский язык — язык межнационального общения, на нём говорят все. Ну, почти все, — поправляется таджичка. — Хотя, вместе с русскими по-русски говорят и украинцы, и немцы, и многие другие народы, но ты о них вряд ли слышала в Афганистане. Тебе сейчас проще их всех считать русскими. По крайней мере, в поведении и в их религии они между собой почти не отличаются. Если только рецептами колбасы и блюд из свинины, — неожиданно вспоминает что-то женщина и улыбается своим мыслям. — Но тебе это явно не пригодится. — Да… А как может быть то, что я видела? Казахи очень часто говорят по-русски, особенно с русскими, русский язык отличается от казахского на слух даже для меня. А русских, говорящих по-казахски, я не видела? Это что, получается, что хозяева в этой стране говорят на языке гостей? Почему так, если должно быть наоборот? — Ты поднимаешь вопрос, над которым уже много лет бьётся целое министерство образования и науки, девочка, — искренне веселится женщина. — Сразу оговорюсь: никакой проблемы в этом нет. Так исторически сложилось со времён Империи, сейчас просто многое идёт по накатанной, по инерции. Но ситуация исправляется! Вообще-то, если честно, на бытовом уровне нет большой разницы, на каком языке говорить. Просто русский язык именно в этой стране поймут в б о льшем количестве мест, б о льшее количество людей. А казахский язык — уважение к хозяевам; если говорить по-казахски, тебе будет проще двигаться по государственной службе. Если на ней окажешься. — Женщина снова чему-то улыбается (видимо, своим мыслям) и продолжает. — Ещё одна деталь. Единственное ограничение. Чтоб стать президентом, в этой стране казахский язык знать обязательно: без теста по государственному языку, тебя не зарегистрируют кандидатом в президенты перед выборами. — В этом месте Сохибджомол с Шукри смеются вместе, потом женщина продолжает. — Кстати, а как ты отличаешь казахский от русского на слух? Если не знаешь ни одного из них? — Казахский же тюркский язык, — чуть пожимает плечами девочка. — От узбекского хоть и отличается, но родство речи же слышно. Тюркская основа узнаваема. Узбекский я немного знаю после Термеза. А русский язык вообще иной. И сами русские от казахов на вид здорово отличаются. — Ещё бы! — кивает Имроншоева. — Что есть, то есть… — Хотела ещё спросить. Я не поняла вашего разговора, но услышала, что вы говорили о фарси, таджики… Если не секрет, о чём была речь? — Ты не в курсе местных реалий, — отмахивается Имроншоева. — По инерции, со времён Империи, на всей её бывшей территории таджикский, фарси и дари считаются тремя разными языками. Соответственно, считается, что в Иране, Таджикистане и Афганистане, говорим о Севере Афганистана, живут три разных народа. Хоть и родственных, но разных. Ну, как русские, украинцы и беларусы, если тебе что-то говорят эти названия. — «Русские» — говорит, остальные нет, — задумчиво кивает девочка. — Но ведь о нас — это же неправда? Мы же все один народ. Только разделённый границами. — Именно, — кивает Имроншоева. — Но тут дело в том, что в своё время, во времена Империи, специалистов по страноведению нашего региона в столице Империи было немного. Помимо того, выходцев из нашего народа, как бы это поделикатнее… В общем, пробиться в руководители представителю нашего народа было труднее, чем русскому. — Обтекаемо и дипломатично закругляет какую-то недосказанную мысль Имроншоева. — Плюс, в Таджикистане, в двадцатых годах, сто лет назад, перешли на русский алфавит. А между Афганистаном и Ираном была политическая граница: правители разные. Вот русские, не понимая языка, и считали, что мы — три разных народа. Ну и, до кучи, местные тюркские племена порой тоже ориентировались на религию: в Иране же шииты. С ханафитским масхабом суннитов, доминирующим тут, граница довольно чёткая. У вас и у нас, в Таджикистане, в Бадахшане, вообще много исмаилитов. Вот всё и перепуталось из-за религии и политических границ. Русский мулла в тонкостях фарси не понимает, ни в языке, ни в народах. А наш сотрудник не стал терять время, ему что-то объяснять. Имроншоева деликатно не упоминает, что и сам Ермек, будучи казахом, не очень хорошо ориентируется в культуре и диалектах фарси, не имеющих общей границы с государством Ермека (поскольку между странами лежат Узбекистан и Кыргызстан). — А кем вы тут работаете? — непосредственно спрашивает Шукри, после чего, взглянув на собеседницу, поправляется. — Ну, если это не секрет? — Оперативный переводчик, — отвечает Имроншоева, не задумываясь. Не вдаваясь, однако, в детали и не сообщая девочке, что на самом деле является Старшим оперативным переводчиком Управления, плюс специалистом с более чем четвертьвековым стажем и, по сути, «серым кардиналом» этого здания: не являясь оперативным работником лично, сама Имроншоева, в силу пола, опыта и авторитета, имеет влияние почти на всех начальников секторов, в том числе, на «миллионеров». Но эта информация девочке явно лишняя, да и объяснять что-то человеку, не знакомому со службой изнутри, будет долго и муторно. Вообще, внешность и стиль общения Имроншоевой позволяют ей занимать достаточно привилегированное положение: чёткая исламская атрибутика в одежде создаёт нужные барьеры с «ненужными» лицами мужского пола, включая некоторых «скользких» руководителей из Центрального Аппарата. Проявлявших на разных этапах совсем неслужебный интерес, далеко выходящий за рамки дозволенного. Особенно в первые несколько лет службы. В адрес приятной внешне, улыбчивой и весьма неглупой женщины. Реальный возраст таджички (сорок восемь лет) на двадцать процентов больше, чем внешний: Сохибджомол хорошо знает, что выглядит максимум на сорок, спасибо здоровому образу жизни, отсутствию алкоголя и никотина в рационе плюс регулярному спорту. Всё это в сумме компенсирует достаточно нездоровый график работы (трёхсменный, если совсем точно) и кое-что из служебного прошлого, о чём Имроншоева категорически не любит говорить вслух ни при ком. Не являясь в настоящее время оперативным работником лично, женщина, вместе с тем, имеет весьма солидный опыт и опросов, и допросов (пусть в основном и в качестве переводчика), где-то даже побольше Ермека (который моложе почти на полтора десятка лет и опыт службы имеет только в тепличных современных условиях, так как не застал командировок в Таджикистан в конце девяностых и в начале нулевых). Когда возвращаются мужчины, приносящие всё для чая, Шукри уже спокойна и настроена общаться конструктивно. Её немного удивляет, что за чаем здесь ходят мужчины, но когда Сохибджомол начинает лично заваривать чай, Шукри догадывается, что имеют место какие-то особенности ситуации.* * *
Насколько я вижу (наблюдая мир вокруг себя), этот мир для большинства окружающих меня людей является постоянным превозмоганием. Если записать списком в порядке убывания наиболее часто встречающиеся эмоции и ощущения людей, это будет выглядеть примерно так (за редкими исключениями): Досада. Концентрация для превозмогания. Уныние, порой вплоть до депрессии. Жалость (преимущественно к самомусебе, к сожалению). Очень часто — предвкушение опьянения; это, конечно, положительно по эмоциональному тону, но какова суть! Ермек и приглашённая им переводчица приятно отличаются от большинства окружающих и системой ценностей, и внутренним настроем. Пока ходим за чаем, принимаю решения не терять времени и использовать оное для допустимых расспросов: — Вы позволите спросить, что всё же сподвигло вас вмешаться? Если позволите, было бы интересно узнать ваши мотивы, — как можно дружелюбнее задаю вопрос. — Поначалу, кажется, вы не были расположены вникать и подключаться лично. — А вы всегда чувствуете желания людей? — чуть удивляется в ответ Ермек, не отвечая на вопрос вслух. — Как и все люди церкви, более или менее. Особенно при определённых условиях. Кои можно создать и усилить собственноручно, — развожу руками. — Я уверен, что и ваши священнослужители, истово преданные канонам вашей религии, способны разбираться в людях аналогичным образом и ничуть не хуже. — Мне кажется, в данной теме могут совпасть и общие интересы, — достаточно откровенно отвечает Ермек после небольшой паузы. — И зоны ответственности моей организации.После того, как мы с Ермеком возвращаемся со всеми чайными принадлежностями, переводчица протягивает Ермеку лист бумаги, испещрённый затейливой вязью. — О, это что и по-каковски? — спрашивает женщину майор. — Дари же, — отвечает та, удивлённо пожимая плечами. — Её заявление, с указанием обстоятельств. Сейчас к себе приду, тебе всё переведу и зашлю. — Это не долго? — с надеждой в голосе говорит майор. — Сам перевод? — Семь минут, — уверенно кивает собеседница. — Язык один. Просто у них алфавит арабский в основе. А что тебя так испугало? — Вот этот алфавит и испугал. Где тут вообще буквы… и как их разобрать… — Тебе и не надо разбирать. Переведу же, — кивает таджичка. — Сейчас можешь зачитать, что тут?.. — Конечно. Слушай… — женщина берёт листок в руки и бегло читает содержание уже по-русски. После этого Ермек вместе с Сохибджомол проводят быстрый, но достаточно информативный опрос девочки (замаскированный, правда, под чаепитие). Насколько я вижу по Ермеку, ответы девочки работы ему нисколько не убавили, а только добавили: например, она не смогла вспомнить даже номера машины брата.
* * *
Не смотря на очень грамотную и профессиональную работу Имроншоевой, являющейся, без натяжек, лучшим оперативным переводчиком Управления (а может и всей Службы — учитывая её возраст и послужной список; по крайней мере, по своим языкам, особенно если принять во внимание психологию подобного рода бесед), результаты разговора Ермека не радуют. Сплошной ворох работы, без гарантий результата и без каких-либо «просветов» в виде информационных подарков от самой девочки. Единственная подвижка (да и то, больше для самой девочки) появляется только после того, как Шукри, по вопросу майора, рисует логотип банка, в котором, по её словам, брат собирался размещать деньги. А сам логотип молодая афганка видела на каких-то банковских бумагах, не вдаваясь в их детали. — ФОРТЕ же, — уверенно говорит Имроншоева, глядя на рисунок девочки. — ФОРТЕ БАНК, она алфавита нашего не знает, но рисунок же узнаваем. — Ага. С утра проверю, — кивает Ермек. — Можешь перевести ей, чтоб молилась. Если брат с деньгами всё же успел в банк… но проверить получится только с утра. — Затем майор поворачивается к священнику. — Заявление о попытке изнасилования на хозяина их съёмного дома можно тоже написать. Но толку будет мало. Компетентно говорю, как владеющий обстановкой. Сил потратите много, самого дебила не посадят. Надо знать тенденции в судах… — Я поеду с ней туда лично, где они жили; заберу, либо помогу ей самой забрать, их вещи. Тогда и посмотрю всё на месте, — отвечает русский. — Знаете, господин майор… У нас есть правило. «Не гневайтесь на врагов своих, чада мои, но дайте волю Гневу Господнему. Ибо страшнее вашего будет он в тысячи раз». Если короче, Бог покарает, — уверенно заканчивает священник. — Если не секрет, а как искать будете?.. — Вам весь план ОЭрЭм рассказать? — весело вскидывается майор, который уже явно что-то прикидывает. Самого майора в этот момент посещают одновременно две параллельные мысли: во-первых, кажется, русский явно собирается лично поучаствовать в разговоре с хозяином съёмного дома и, наверняка, лично приложит руку (или что придётся) в качестве упомянутой им только что божьей кары в адрес проштрафившегося хозяина. Но ни вмешиваться, ни мешать русскому майор, разумеется, и в мыслях не имеет. Второе: о плане мероприятий русский священник явно спросил так, как будто что-то в этом понимал. Хотя и не в той терминологии. Потому что тут же переспросил: — Что-что? Не могли бы расшифровать? — Оперативно-розыскные мероприятия, — поясняет Имроншоева со своего места до того, как Ермек открывает рот. — А это возможно? — простодушно вопрошает батюшка. — Вчерне обозначить ваши планы мне и девочке? — кивок в сторону переводчицы. — В принципе, важность можно не напускать. — Решает после небольшой паузы вслух не ломать комедий майор. — Пока только следующее. Система СЕРГЕК — это видеофиксация по всему городу… — Она разве запущена? — непосредственно врезается таджичка, явно нарушая кое-какие неписанные правила. — Съём данных уже идёт в пилотном режиме. — Удивлённо поворачивается к ней майор. — Вам тоже должны были дать допуски, теребите айтишников. Так вот… Первое — нужно понять, где, когда и во сколько последний раз засветилась эта машина. И кто был за рулём. Если получится. Имроншоева, явно извиняясь, вопросительно посмотрев на майора и получив от того кивок, аккуратно переводит его слова девочке-афганке. — Вы же не раскрываете нам сейчас секретов, от которых потом сами можете пострадать? — наивно спрашивает афганка, выслушав перевод. — Нет, — уверенно отвечает майор. — Наличие системы СЕРГЕК не то что не секрет, а наоборот, доводится до всех слоёв населения. Это часть текущей политики профилактики правонарушений. Задача как раз оповестить, как можно скорее, как можно большее количество людей о запуске системы. Использование уличных видеофиксаторов в ОРМ — никак не секрет. Скажу больше: на освещение этой темы в СМИ вообще специально выделен бюджет, и об этом объявлено официально. Вы, видимо, просто не в курсе новостных программ, — деликатно поясняет майор. — Есть у нас и секреты, но их я вам не говорю. И секреты — никак не СЕРГЕК… Кое-что ещё будем делать, но больше подробностей сказать не могу. — Негласный аппарат? — вопросительно поднимает бровь священник, но не ждёт ответа. Майор смотрит на русского пару секунд чуть задумчивым взглядом. Видимо, их действительно чему-то учат; не ясно только, в рамках каких программ, проносится в голове у Ермека. Впрочем, ничего удивительного. Ладно ещё в этой стране. А вот как им приходится изворачиваться в том же СиньЦзяне? В странах Залива, или южнее Таджикистана? Там ведь не только с ругательствами к ним в церковь прийти могут… — А девочка может получить какой-либо документ, удостоверяющий личность? Либо его аналог? — продолжает спрашивать русский. Майор переглядывается с Имроншоевой. — Свожу на сканнер, — говорит та. — Ты пока у себя бумажку выпиши. — На этапе оформления статуса беженца, сканируются отпечатки пальцев и, в некоторых случаях, сетчатка глаза для базы, — поясняет священнику майор. — Так что с идентификацией никаких проблем. Женщины сейчас сходят на проверку, я поднимусь к себе. По отмашке, — кивок в сторону Сохибджомол, — выдам документ. У нашей организации есть кое-какие возможности. Вы пока подождёте тут?.. Проверка личности не занимает много времени, и через десять минут все снова собираются в комнате, в которой ждёт священник. — Вот справка от нас об утере документов, включая подтверждение личности, — майор что-то протягивает Шукри под перевод Имроншоевой. — Оригиналы утерянных документов, вернее, дубликаты можно будет получить в миграционной полиции. Внизу пишу свой телефон. Если что, пусть полиция, либо кто там вам по пути встретится, набирают меня, а я уже растолкую… За последние несколько секунд, требующиеся Ермеку, чтоб закончить пояснения, Шукри почему-то краснеет, её начинает бить крупная дрожь, и в итоге она медленно заваливается назад на диван, тяжело дыша. — Это что такое? — недоумевает майор. Русский священник, нахмурив брови, тоже пребывает в ступоре. — Ало, медпункт? Срочно в приёмную дежурного врача… — Имроншоева, сориентировавшись первой, уже отдаёт какие-то команды в стоящий на столе телефон.—… Просто аллергическая реакция. — Сорокалетний мужчина в белом халате вытирает руки влажной салфеткой. — Долго не ела, стресс, вот на еду. Видимо, ещё и накормили чем-то для неё непривычным. — Это опасно? — интересуется священник. — Нет. — Качает головой врач. — Сон и питьё, в её случае это строго вода. К утру должно пройти. — Она вся горит, температура же тридцать девять, — задумчиво смотрит на лежащую на диване девушку Ермек. — Это норма. Вернее, имеет чёткую причину, и в её случае пройдёт к утру, — уверенно отвечает врач. — Просто острая аллергическая реакция. Не волнуйтесь. Такое бывает…
* * *
П римечание 1. Армянская христианская община имеет 2 места в парламенте Ирана. Закреплено на законодательном уровне.Примечание 2. После полного голодания длиной в сутки и больше, при активной физической нагрузке (например, бежал сутки без перерыва), либо при стрессе, либо комбинация первого и второго; острая аллергическая реакция на пищу с повышением температуры тела до сорока — чистая правда (как один из возможных вариантов). Личный опыт. Температура под сорок, и ощущение тела и суставов, как при ужасной простуде. Это летом-то, в августе, в тридцатиградусную жару, в морском климате ( = бактериологическая и вирусная обстановка считай стерильная). Проходит после 8 — 9 часов крепкого сна в удобной постели. Само. Утром как огурец (по крайней мере, в возрасте Шукри).
Глава 15
— Это — мой номер, — Имроншоева пишет десяток цифр на стикере и протягивает его Шукри, дублируя эту же фразу на родном языке. — Ты можешь звонить мне в любое время, — продолжает женщина на дари, не заботясь о том, что кроме Шукри её в комнате больше никто не понимает. — У меня пока нет номера. И телефона, — стеснительно опускает взгляд афганка. — Как раздобуду… — девочка не заканчивает фразу. — Точно, — хлопает себя по лбу Имроншоева. — Давай тогда так. Я не всегда беру трубку, когда звонят с незнакомых номеров. Поэтому, как купишь номер, отправь мне его сообщением с телефона русского муллы. Его-то я в список контактов уже внесла… Потом можешь звонить либо писать с твоего номера. Я буду брать трубку либо перезванивать сразу, как только смогу. — Ну, кажется, всё обговорили, — Ермек расфокусировано смотрит на афганку и русского священника. — Наши телефоны у вас есть, ваши у нас тоже… Если что-то будет проясняться, будем держать вас в курсе. На самом деле, скорее, если понадобится что-то уточнить у девочки, но Ермек этот момент деликатно умалчивает. Равно как умалчивает и о том, что, скорее всего, придётся её дёргать на опознание тела брата. В чём майор практически не сомневается. Казалось бы, и ничего предосудительного; но почему-то свербит лёгкое ощущение того, что это не совсем правильно: и недоговорки, и уверенность в будущей необходимости опознания. Хотя-я-я-я, пальцы старшего брата Шукри точно должны быть в базе — их всегда сканируют при оформлении беженцев. Могли даже отсканировать и сетчатку, но это надо подключаться к базе миграционной полиции. Что долго, и что будет делаться силами оперов сектора Ермека: не зря же он бастық. Другое дело, что не понятно, в каком состоянии это тело будет найдено. Ермек, как профессионал, не исключает того варианта, что опознание может и не помочь… Как и отпечатки пальцев снять не получится, ввиду возможного отсутствия таковых. На этот случай, хорошо что девочка — родная сестра. Да здравствует двадцать первый век и генетический анализ. Тьфу три раза, конечно, но тут уже на всё воля Аллаха. Своим операм, кстати, задач сейчас насыплется порядком: в семидесяти процентах таких вот случаев, для убедительного успеха бывает достаточно всего лишь тщательно и скрупулёзно отрабатывать обязательные и стандартные программы. Давным-давно методически выверенные, многократно отработанные и дающие не менее семидесяти процентов этого самого результата. Например, найти в записях системы видеомониторинга СЕРГЕК эту машину в городе: когда она была замечена в последний раз, и где? Какая улица, в каком направлении ехала? Кто ехал за её рулём, кто был пассажиром? (Некоторое камеры в некоторых ключевых для города местах позволяют и это). Конечно, далеко не факт, что всё решится буквально с полпинка и «по щучьему велению». Но говорить о сложностях в конкретном случае можно только тогда, когда тобой лично и добросовестно отработаны все стандартные мероприятия. До отработки «стандарта», нужно не ныть (как менты). А любыми способами этот самый «стандарт» отрабатывать. Пусть даже спать придётся по три часа в сутки, нагружая и себя, и весь сектор объёмами задач чуть ли не «военного времени». А когда ты не просто забил на службу, а ещё и (забив) прямо набиваешь карман… Понятно, что качество работы такого розыска будет стремиться к нолю. В исполнении полиции, оно именно так в девяноста процентах случаев и происходит. Уже не говоря о том, что полиция (переименованная, но не переставшая быть ментами по своей сути) часто берёт деньги за то, чтобы многие реальные фигуранты ушли от ответственности. И ладно бы, это были какие-то административные правонарушения… Но ведь часто покрывается вообще откровенный криминал. Взять хоть и тот случай с убитым из-за автомобильного зеркала чемпионом мира, который был греющей душу звездой не только для своей семьи, а и для всей страны. Радовавшейся успеху простого парня искренне и словно собственному. Примечание: https://ru.m. wikipedia.org/wiki/%D0%A2%D0%B5%D0%BD,_%D0%94%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%81_%D0%AE%D1%80%D1%8C%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87 Казахстанцы в курсе той ситуации, когда розыск Алматы (полиция) в течение двух суток вскрыл и арестовал: * Убийц, они же автоворы; * (кажется, вообще только силами одного лишь ауэзовского района) чуть не две сотни человек, причастных к систематическим хищениям зеркал и прочих дорогих запчастей с элитных машин в Алмате. В печати было о систематичности и регулярности. Впоследствии, из пресс сводок профильного министерства информация о дальнейшей «судьбе» многочисленных задержанных и самого «бизнеса» исчезла. На закуску, вот даже с самого высокого уровня диагноз: https://www.caravan.kz/news/nursultan-nazarbaev-zayavil-chto-ubijjstvo-figurista-denisa-tena-usililo-nakopivshiesya-v-obshhestve-pretenzii-k-policii-508572/В казахстанском сегменте фейсбука есть масса рассказов, все, как под копирку, по одной схеме: 1. С дорогой машины неустановленные лица снимают зеркала, порой на охраняемых парковках с видео наблюдением и в центре города. 2. Хозяин пишет заяву, но результатов розыска нет. Судя по мнению хозяина — и не предвидится (его личные впечатления от общения с операми). 3. На Кар Сити (центральный авторынок Алматы), либо рядом — в рядах б\у — хозяин сам находит свои зеркала. Часто гравированные им лично, с номерами его машины. Поскольку знает, что и где искать, и кровно заинтересован в результате. 4. Хозяин приводит полицию к месту продажи и передаёт кейс лично в руки полицейским. 5. Дальше многоточие. Всё грустно. Если кратко, справедливость торжествует далеко не всегда. Максимум в десяти (10) процентах случаев. 6. Домыслами о причастности самих же полицейских, крышующих этот бизнес и имеющих с него долю, заниматься не будем: все без исключения профильные полицейские, без сомнения, достойные и честные люди. Искрящиеся от порядочности. А имеющие место недоработки (в более чем половине случаев) имеют место исключительно по объективным причинам. (хе-хе) А фейсбук, разумеется, лжёт. Стройными рядами.
* * *
По подведомственной оперативной информации, Ермек и раньше знал, что менты оседлали многие криминальные моменты (та же индустрия по перепродаже краденных зеркал дорогих авто — лишь частный случай. Общей системы, о которой налогоплательщикам, по недомыслию считающим себя избирателями и '… Единственным источником власти в стране…'¹, лучше и не слыхать). Соответственно, не нужно иметь семи пядей во лбу, звания майора и должности начальника сектора, чтоб сообразить: если все знают всё, то такая терпимость Власти (именно с большой буквы) в адрес полиции (читай — в адрес конкретного министра внутренних дел) является уже политикой. А без команды, КНБ в политику не лезет. Да оно и по команде чревато: вспомнить хоть и отбывающего наказание бывшего Председателя Комитета… ¹¹ Не понятно только, почему достаточно здравый (в этих вопросах) Глава Всего команды приструнить откровенный криминал не даёт. Он же обычно старается достаточно ответственно относиться к народу. ¹ пятая статья Конституции. ¹¹ https://ru.m. wikipedia.org/wiki/%D0%94%D1%83%D1%82%D0%B1%D0%B0%D0%B5%D0%B2,_%D0%9D%D0%B0%D1%80%D1%82%D0%B0%D0%B9_%D0%9D%D1%83%D1%80%D1%82%D0%B0%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87Впрочем, как раз Ермеку-то изнутри понятно. Причин, собственно, две. Первая: чем народу страшнее живётся, тем с б о льшим пиететом этот народ можно заставить относиться к власти. Вторая: да, как и всё, банальна; просто проблемы индейцев шерифа не е*ут. Зачем напрягаться ради быдла, если можно не напрягаться⁈ С тем же результатом⁈ А твоё личное положение ведь от этого не ухудшится… Сказки пятой статьи Конституции — они сказки и есть. «Читка для лохов», как говорил самый первый начальник Ермека. Впрочем, последнее уже крамола, — одёргивает себя Ермек, — и, по большому счёту, Глава в подобном отношении замечен не был. Видимо, восемьдесят лет — это действительно возраст в восемьдесят лет. У Ермека мать — ровесница, ей тоже исполнится восемьдесят в следующем месяце. Иногда, ради смеха, майор представлял, как в этом почтенном возрасте его мать выполняет хотя бы какие-то функции Главы. Получалось смешно: маме бы до калитки дойти без проблем. Да до врача сразу дозвониться… куда уж Страной управлять. Когда тебе восемьдесят, и последние тридцать с лишним лет ты был публичной личностью (и работал достаточно тяжело, чего уж; что правда — то правда), то многое тебе уже сложно делать чисто технически. Это как раз понятно… Как и то, что неограниченную власть из рук даже в восемьдесят выпускать не охота. Не отдавать же, в самом деле, тому «народу» из Конституции… Ермек уже не был наивным идеалистом, и многое видел изнутри. Но был именно у него в душ е и противовес: как человек верующий, на своём месте он был не против отработать то, что отработать можно. Не в последнюю очередь для того, чтобы и две его дочери ходили по улицам спокойно. Не понятно только, почему сами менты не понимают этих очевидных и простых моментов.
Глава 16
Проводив посетителей и Имроншоеву, убрав за собой в приёмной, Ермек прикидывает все возможные сложности будущего дела: если браться всерьёз, то о защите от «палок в колёса» лучше позаботиться загодя. Идеализм ни коим образом не исключает тщательного планирования — эту формулу майор вывел для себя давным-давно. Один из его учителей так и вообще любил повторять: — У нас здесь теплица. Все расслаблены и по сторонам не смотрят. На два шага вперёд никто не считает. А вот если в реальной (имелось в виду, в боевой) обстановке, то запомни: сухих педантов, выверяющих всё многократно от и до, привозят мёртвыми значительно реже. Чем ура-залихватских рубак, — непосредственный руководитель явно имел в виду тогдашнего Начальника Службы. Имевшего прозвище «Македонский» отнюдь не из-за полководческих или иных стратегических талантов. А исключительно из-за пристрастия к примитивным силовым решениям, не продуманным даже на два шага вперёд. Кстати, задержался в должности тот начальник службы ровно год… — У сапёров вообще лучше иллюстрация, — продолжал тогдашний шеф. — Говорю банальности, но ты ещё молодой и не в курсе. У сапёров, из сухих педантов подрывается максимум один из ста. И то, при объективном стечении форс-мажорных обстоятельств. А вот среди восторженных идиотов… Текущая работа Ермека на задачи сапёров технически походила мало. Но методически, к правильной тактике прислушиваться стоило всегда. Отнеся обратно чай и посуду, ещё раз поблагодарив коллег, Ермек в итоге решается на исключительные меры: задействовать административный ресурс. По-хорошему, докладывать куратору (начальнику главного отдела) — и так прямая обязанность. Предусмотренная штатными процедурами. Но Ермек решает начать кое-что предпринимать прямо сейчас, поэтому заручиться поддержкой следует безотлагательно. Тот случай, когда везение (помощь Всевышнего?) сбрасывать со счетов не стоит: куратор Ермека, именно что по случайному совпадению, застал в Службе ещё деда Ермека. Самое смешное, что дед майора и текущий куратор между собой здорово не ладили: дед представлял собой старую гвардию, прошедшую чуть не горнило Большой Войны и на следующее поколения работников смотрел свысока (порой заслуженно). Куратор же, напротив, был на поколение моложе и очень хорошо образован. В отличие от большинства своих сверстников, карьеру свою куратор начинал (вернее, продолжал, но в первые *****ть лет службы) в управлении С, занимавшемся нелегальной разведкой. И работал от самой главной тогдашней Столицы. И был самим что ни на есть реальным нелегалом, именно что по ту сторону границы. Ещё и в тот самый период, когда все сети (и основные, и дублирующие) на той стороне работали в полную силу: чего ожидать от Китая, было не ясно. А ядерное преимущество — не тот козырь, который политическое руководство тогда ещё Империи стремилось задействовать в первую очередь (как-никак, соцстраны, что ни говори). Пикантности в ситуацию добавляло то, что дед был представителем титульного этноса Республики, а куратор — уйгуром (кстати, у него и сейчас была кличка Уйгур). Москва в детали не вникала, но в «разборах полётов» между дедом Ермека и строптивым уйгуром (считавшим, что и он кое-что в жизни видел, хотя войну и не застал) национальный вопрос тоже играл свою пикантную партию. В моменты жёстких споров, оба сотрудника, не сговариваясь, переходили на свои языки, под удивление не понимавших подоплёки конфликта русских. Коих тогда было большинство. Вернулся окончательно, кстати, Уйгур с той стороны только в тысяча девятьсот девяносто втором году, через всё ту же Москву. В Москве оставаться почему-то не пожелал. И именно после этого пару лет жёстко конфликтовал с дедом в «родном» управлении. А его отношения с дедом изменились на сто восемьдесят градусов в тот день, когда дед вышел на пенсию. Уйгур тогда сам пришёл к ним домой; они с дедом оккупировали мансарду на всю ночь и вышли из помещения только под утро, поддерживая друг друга и в дымину пьяные. Чего за обоими ранее не водилось. На последующие осторожные вопросы Ермека, дед сперва отшучивался и отмахивался (видимо, соблюдая до упора «правила игры» касательно того, что о некоторых конкретных управлениях ничего рассказывать нельзя, даже своим). А потом дед и вовсе умер от инсульта, и расспрашивать стало некого. Уйгур же, принимая Ермека на работу лично, долго молча смотрел на него, беззвучно шевеля губами. Потом встал из-за стола, хлопнул Ермека по плечу и пробормотал: «Сработаемся… Вылитая копия». По слухам, Уйгуру не раз предлагали должность и в Центральном Аппарате (тогда это ещё было в том же городе, до переноса столицы), и даже в родном управлении (только тс-с-с-с! Потому что какая должность выше зама?.. Только одна, сам понимаешь…), но сам Уйгур был личностью загадочной и многие решения его объяснить не мог никто. Он регулярно отказывался и от повышений, и от переводов в столицу. Сам, кстати, славится вниманием к мелочам и педантичностью в отношении чести мундира. Не пил никогда (кроме того вечера с дедом — иначе слухи бы донесли быстро), всегда соблюдает все намазы. Не обращая внимания на снисходительность начальства в этом плане. Семьёй, кстати, Уйгур так и не обзавёлся: видимо, вначале было нереально (на той-то стороне). Потом — не до того; распад Империи, возрождение функций в новой должности, в новом управлении и с новым функционалом. А потом, видимо, из-за возраста стало неактуально. Кстати, всем было интересно: а как он продляется на должности каждый год??? Ведь пенсионный возраст давно позади, и такими (!) должностями пенсионеров не балуют. Даже если те — родственники Самого. Видимо, у Уйгура были какие-то свои, не декларируемые, рычаги, причём даже не в руководстве Комитета, а повыше… Ермеку, знавшему куратора лично, это было очевидно: после выделения разведки в отдельную службу, Уйгуру, по логике, была прямая дорога именно туда. Но он остался. Все, кто мог реально помочь Уйгуру остаться служить уже в глубоком послепенсионном возрасте, давно ушли в столицу вместе с отделившейся разведкой. Да и не работали «старые связи», если откровенно, в новое время… Особенно на эту тему. Когда своя рубашка всегда ближе к телу. Значит, что? Значит, «друг» и вероятный покровитель Уйгура по должности чуть выше, чем Центральный Аппарат и самого Комитета, и отделившегося Сырбара. Впрочем, вдаваться в детали личной жизни начальства Ермеку было недосуг, а вот плюс имелся: Уйгур достаточно регулярно ночевал в Управлении, в комнате отдыха при своём кабинете. И спал, как говорили, буквально по два-три часа в сутки, сетуя на старческую бессонницу. Прикинув все детали ещё раз, Ермек поднялся на нужный этаж, прошёл по коридору и, постучав, вошёл в дверь после окрика «Входи!..», донесшегося из кабинет с той стороны двери…* * *
—… Точно потянешь? — спрашивает замначальника управления из глубокого кресла, спокойно выслушав от Ермека все детали, как будто и не была сейчас глубокая ночь. — А есть варианты? — пожимает плечами Ермек. — «Должен, значит, можешь». — Хорошие слова. Вариантов действительно нет, — качает головой уйгур. — А кто это сказал? — Да где-то прочёл, вроде, христиане так говорили. Католики, — добавляет Ермек, стесняясь признаться, что фразу вычитал в одной фантастической книжке. Потому что тогда пришлось бы признаваться в том, что он читает фантастику. А въедливому Уйгуру было достаточно упомянуть лишь имя автора (которое Ермек, естественно, отлично помнил — потому что очень любил эту серию, о своём вымышленном коллеге, но чуть в другой форме). И тот сам бы через несколько дней процитировал Ермеку и книгу, и автора, и жанр. А признаваться в чтении такой литературы почему-то было неудобно. Ну да, была своя слабость и у Ермека… — Дело действительно государственное. Правильно, что взялся… — продолжил между тем Уйгур, делая вид, что не заметил секундного замешательства Ермека. — Многие сейчас многое позабыли, в том числе из наших. Но есть вещи, которые забывать нельзя. Если что будет нужно, обращайся. И в рамках этой темы, и вообще… — Пока план стандартный; далее по результатам, — кивает в ответ майор. — Если только менты начнут буксовать… а они начнут… — Объяви им под гриф задачу в режиме двух часов, — спокойно говорит замначальника. — Они на девяносто девять процентов тебя продинамят, даже не важно, по какой причине. Их ответ будет точно в срок, но время будет упущено, и по ответу будет ясно, что реально подключаться они не собираются… — Так это я и сам вижу, — не сдержавшись, с досадой кивает Ермек, перебивая шефа. — Потому же и пришёл к вам. С одной стороны, раньше мы могли на ментов надавить. А теперь даже исполнения прямого функционала добиться не получится. Вы же знаете обстановку… — Увы, — всё так же спокойно кивает Уйгур из кресла. — Но у тебя есть и свои возможности. Если ты считаешь, что это дело перспективно, подключай своих людей. — Уйгур пожимает плечами, как о самом собой разумеющемся. Оставляя невысказанным тот момент, что он и сам окажется втянутым во все возможные перипетии дела. — После этого, с чистой совестью бери наших, едь к ним, сажай на их ВЦ наших людей, изымай всё, что надо. А я поддержу. — Начальник устало и спокойно смотрит на Ермека, как будто обсуждается совсем простой рабочий вопрос. — Али Фархатович, — снова сбивается на неформальный тон майор. — Так а их министр хай-вай не поднимет⁈ Вы же знаете… Там же как будет: мы начнём махать шашкой, а начальник управления ментов, оберегая свои «урожайные поля» и доходные зоны, кинется к их министру. Даже не вдаваясь в детали, что правомочно, что нет, кто прав, кто козлы… — Ты будешь свою работу делать? Или пытаться не нажить врагов в ходе работы? — в лоб спрашивает Уйгур. — Начальник управы ментов и их министр — это не твой уровень. Ты что, боишься, что я могу прийти к тебе и сказать бросить дело? — Первое. Буду делать свою работу. Второе. Врагов нажить не боюсь. Третье. Боюсь. Вернее, не могу не спросить вас до того, как вас в это втяну. — Чётко отвечает Ермек, почему-то заставляя себя смотреть начальнику в глаза. — Ну вот и не парься, — пожимает плечами шеф. — Ты спросил, я ответил. Ты услышал. Молодец что зашёл, конечно… по «правилам», это правильно… А дед твой что, обо мне ничего не рассказывал? — Ни полслова. Вообще ничего ни о том периоде, ни людях. Только о том упоминал, что вы с ним очень не ладили. Чуть не до стрельбы в кабинете… — неожиданно для самого себя говорит правду полностью майор. Уйгур какое-то время смеётся, закрыв глаза. Затем, сквозь смех, отвечает: — У нас были рабочие трения. Один из нас был сторонником независимости, второй — противником распада Империи. В рамках политических разногласий и ссорились… Но того времени давно нет. Как и тех людей, включая твоего деда… Иманды болсын… Но наши споры никак не влияли на нашу работу. Закона о КНБ никто не отменял, мальчик. Если нам надо, они, имею в виду ментов, должны выдавать те результаты, которые оговорены. Если этого не происходит, да ещё и в рамках нашей компетенции, мы работаем сами. Что не так? — Ну вы же в курсе, как последнее время себя ведёт министр внутренних дел, — нейтрально замечает майор, успокаиваясь. — И что он друг Самого… — Это ничего не меняет. Ты чекист, а не институтка. — Безэмоционально говорит Уйгур, откидываясь в кресле назад. — А насчёт того, кто из всех нас влиятельнее… Как ты думаешь, Самому что будет дороже? Точно работающее Государство? Или личный карман отдельного министра, пусть и друга? — Первое? — поднимает бровь Ермек. — Я не знал, что вы на этом уровне общаетесь… Да и не хотел в свои инициативы никого из начальства впутывать. У нас же этого не любят, когда… — А это не твои инициативы, — перебивает Уйгур майора. — Это действия в соответствие с данной тобой присягой и нашей ведомственной компетенцией. Жаль, что у нас это воспринимается как отход от стандарта, а не наоборот. Должно же быть наоборот, да оно и было наоборот, ещё при твоём деде, — старик с досадой крякает что-то неразборчивое на каком-то чужом языке. — Но со мной это не пройдёт. Я своё отбоялся, и тебе бояться не советую. Поверь старому человеку. Есть время, когда нужно махать шашкой. Тем более менты сейчас… — замначальника делает неопределённый жест рукой, пренебрежительно кривя лицо. — В общем, делай свою работу. Если что, на меня рассчитывай. Ты себе не представляешь, сколько лично я наверх заношу. Чтоб за должность не опасаться. В мои годы. Или ты думаешь, что заслуги сейчас чего-то стоят? — не дождавшись ответа старик продолжает. — Жаль, твой дед не дожил, вот с ним бы я поговорил… Вы-то мне все не по возрасту. — Я думал, заслуги чего-то стоят. — Чуть обескураженно роняет Ермек. — И что вы на должности именно благодаря заслугам. — Наполовину, — смеётся старик. — Всё чуть тоньше. Если не буду заносить, мне всё равно, конечно, никто ничего не сделает. Ну, пока я жив, и пока мы с Китаем граничим, ничего не сделает, — поправляется Уйгур. — Но держись я только результатами работы, половина неудовлетворённости у начальства бы всё равно осталась. А зачем нам в работе напряжёнка? Потому, хотя профессионализма никто и не отменял, но заносить всё равно приходится. Чтоб не плодить ненужную напряжённость в отношениях, ха-ха-ха, с теми, кто считает себя нашим начальством, ха-ха-ха… — Вы никогда ничего не просили снизу, — ровно и откровенно говорит Ермек, дожидаясь, пока собеседник отсмеётся. — Я не вчера родился, и знаю, как работает система. Логически, вы это должны были бы собирать с нас. — М-да. Я не думал, что твой дед вырастил тебя настолько изолированным, — по новой смеётся старик. — Мне есть что отдать, ещё с той поры, как оттуда вернулся, — Уйгур делает неопределённый жест в сторону скрытых темнотой гор за окном. — Просто Союз же развалился, Москве отчитываться стало не актуально…. В общем, у меня есть свои возможности, мальчик. Не на кого только их тратить, да… — старик замолкает, погружаясь в свои мысли, затем резко выныривает из размышлений. — Работай спокойно. Делай, что надо. Именно в этой ситуации, ни на кого не оглядывайся.Глава 17
После какой-то таблетки, выданной девочке в Управлении тамошним доктором (примчавшимся откуда-то из санчасти, судя по его памяти, через пару кварталов — спасибо рабу божьему за скорость), Шукри приходит в себя буквально на глазах. Пока идём к выходу, провожаемые майором Ермеком, у неё даже температура проходит. Девочка вопросительно смотрит на меня, видимо, ожидая команд, что делать дальше. На улице, чуть подумав, достаю телефон и копирую с визитки муллы его номер в контакты. После чего, заглядываю в ватсапп. Судя по появившейся отметке, «коллега» не спит и сейчас на связи. — Здравствуйте. Мы с вами недавно разговаривали на углу в ресторане, вы мне оставили свою визитку. Извините за позднее вторжение. — Набираю, поскольку звонить будет не совсем корректно. — Помню! Я не сплю. Чем могу помочь? - почти сразу же отвечает мулла, видимо, узнавая меня по фото на аватаре. Примериваюсь, набирая текст своего вопроса, когда мулла звонит мне сам: — Ассалам алейкум! — звучит в трубке его голос. — Ещё не сплю, давайте голосом. Что случилось? Чем могу помочь? — Всё в порядке, мы только что вышли от правоохранителей. Извините за позднее беспокойство, мне нужен ваш совет. Насколько я понял из беседы с переводчицей, которая вашей веры, девочке нежелательно оставаться с кем-то из мужчин наедине. Насколько это так? — формулирую вопрос, как могу чётче. — Я готов взять её на попечение, но очень смутно представляю себе положенные ритуалы и ваш этикет. Не просветите в двух словах? Чтобы я мог избежать грубых нарушений. — Конкретно в этом случае, именно ей эти опасения не столь актуальны, — чуть сварливо отвечает мулла. Однако тут же поправляется и переходит на нормальный тон. — Если не вдаваться в детали, то да. Вообще, знаете, в данном конкретном случае я бы посоветовал ориентироваться на светский этикет и на её личные ощущения; извините, в детали не вдаюсь… — Видимо, я его всё же потревожил, время-то позднее. — Как минимум, комната у неё должна быть собственная. Всего доброго. — Благодарю.По тону «коллеги» слышу, что многое осталось за кадром. Ладно, есть и другие варианты. Кажется, мои планы чуть корректируются. В ближайший храм, с ночной службой, я, похоже, не попадаю. Возвращаемся всё в тот же ресторан, где официант, улыбаясь, как старым знакомым, быстро подаёт чай и какие-то сухофрукты (изюм?). Кроме нас в зале никого нет. Шукри, чуть наморщив лоб, внимательно вглядывается в телевизор, кажется, прислушиваясь к звучащим оттуда песням. И даже что-то из них понимая. В отличие от меня. А я решаю обратиться за дополнительной помощью к цивилизации, благо, аккаунт в нужной социальной сети у меня есть.
* * *
«Дуа за братьев и сестёр» Статус: Общедоступная группа Umaraskhab Malla добавил 7 новых фото в альбом «Пятница». Ассаляму аляйкум уа рохматуЛлаhи уа барокятуh, братья и сёстры! #Пятница — читаем суру #аль_Кяhф (#пещера)! Готовимся к #Джума! Не забываем дуа за притеснённых мусульман по всему миру! Особенно в последний час 'асра! Да укрепит нас Аллаh на истине, амин! О Аллаh, освободи наших учёных из плена! О Аллаh, облегчи положение наших страждущих! О Аллаh, укрепи стопы наших защитников! О Аллаh, накажи наших притеснителей, разрушь их козни, унизь их… и воздай им по их деяниям сполна! … Амин! Амин! Амин! #дуазамусульман #последнийчасасра* * *
Пробегаю глазами закреплённое в самом верху группы приветствие, и после его последних строк не могу не поморщиться: некоторые формулировки лично меня чуть коробят… У нас в ходу чуть иная формула: «Прости им грехи их, ибо не ведают, что творят». Впрочем, выбирать не приходится. А мне очень сильно кажется, что мулла проецирует на Шукри какой-то весьма личный момент в адрес исмаилитов. И может быть отчасти необъективен именно из-за этого. Впрочем, не мне его судить. На дворе — глубокая ночь, но в сети есть масса групп, жизнь в которых не спит никогда. В одну и решаю обратиться.* * *
«Дуа за братьев и сестёр» Статус: Общедоступная группа Сосед-христианин: Приветствую всех. Мне нужна ваша помощь. Мау Тур: Добрый вечер. Внимательно. Baurzhan : Салам. Что случилось? Сосед-христианин: Такой вопрос. Девочке 17–19 лет. Мусульманка. Допустим, в зоне стихийного бедствия ей даёт приют православный священник (например, отдаленный приход). Как выглядит правильный, с вашей точки зрения, ритуал нахождения вместе по необходимости либо совместного проживания? Он не должен с ней находиться наедине вообще под одной крышей? Или достаточно, если ей выделить одну комнату? Извиняюсь за беспокойство. Больше спросить некого. Мау Тур: Наедине вообще никак. Ни священник, ни мусульманин. Лучше тогда уж отдельно стоящий домик или типа того что то. … Baurzhan : Это хорошо, если есть возможность. Дома же может и не быть? Ещё и отдельного… достаточно комнаты. … Злобный салафит: Он не должен с ней находиться наедине. Комнаты достаточно. …* * *
Если проанализировать в сумме полученные рекомендации, нам с Шукри нельзя находиться вместе наедине. Гхм, как бы это ещё устроить. Через некоторое время, порывшись ещё в интернете, принимаю решение. Допиваем чай и шагаем в ближайшую гостиницу, в которой снимаю два номера, причём Шукри селю по своим документам (её справку от Ермека во внимание приняли, но номер почему-то оформили на меня). К моему счастью, одна из девочек на ресепшн говорит то ли по-таджикски, то ли ещё не знаю на каком языке; но главное — Шукри, услышав приветствие от неё, в мгновение ока расцветает, опирается на стойку и пускается в какой-то разговор.С этой самой девушкой. Под моё несказанное удивление. Чудны дела твои, Господи. Они так и болтают (ещё и смеются!), пока я заполняю анкету, пока вторая менеджер сканирует мои документы и что-то там оформляет, включая оплату. По завершении всех формальностей, считаю возможным обратиться к собеседнице Шукри: — Извините за неурочное беспокойство. Она, — киваю на афганку, — на какое-то время оказалась на моём попечении. Невольно, по независящим от нас обоих причинам. Но я, мало что мужчина, ещё и не понимаю её языка. А она не говорит на тех языках, что знаю я. Вы бы не могли оказать любезность, помочь нам объясниться? Дабы устранить возможные неудобства на ближайшие пару суток? Девушка с, кажется, сотней мелких косичек на голове, уложенных в затейливую причёску, и с миндалевидными глазами, окидывает меня нечитаемым взглядом, продолжая что-то бойко говорить в сторону Шукри. Потом поворачивается ко мне, выходя из-за стойки: — Конечно. Пойдёмте, заодно вас в номер провожу… Не заходя ни в один из номеров, сотрудница отеля, с причёской из множества косичек, садится на диван в холле, из которого лучами расходятся номера: — Давайте поговорим тут, чтоб не вторгаться ни в чьё жилище, — нейтрально говорит она. — Что бы вы хотели ей сказать?…* * *
Спасибо, Господи. «Сотня косичек» оказывается наполовину таджичкой, из Худжанда, причём таджичкой по отцу. В местных реалиях это означает, что язык отца для неё — родной. Я не понял всех деталей, но какой-то афганский язык, который родной для Шукри, с таджикским либо пересекается, либо имеет одну основу; в общем, разговаривать девочки могут свободно. У них только письменность не совпадает, но этого и не требуется: слава Богу, в ватсаппе есть функция голосовых сообщений. Нигина («Сотню косичек» зовут именно так) помогает согласовать список общих задач: купить Шукри телефон с утра, раз. Привести в порядок одежду, два (как вариант — докупить новую). Есть и ещё одна тема, её я увидел по девочкам, но сами они мне об том не говорят: что-то связанное с медициной. Нигина согласилась сопроводить Шукри по каким-то медицинским вопросам, но подробностей мне не сообщают. А я не считаю тактичным настаивать. В момент обсуждения финансовой части, я рефлекторно достал бумажник, обращаясь к Нигине: — Помогите, пожалуйста, сориентироваться: сколько завтра потребуется на телефон и одежду. — Уберите деньги, — возмутилась та в ответ, что-то при этом говоря Шукри. Оказалось, они процедуру уже согласовали: утром Нигина сменяется в девять. После этого, делится какой-то своей одеждой с Шукри (я и не знал, что женщины так могут, ты смотри). И они идут глядеть телефон. Стоимость телефона Нигина мне на согласование вышлет в виде электронного чека из магазина. Оплатить можно через онлайн из любой точки. Затем они зашьют одежду Шукри (крякаю от удивления и тут, но не возражаю: рачительность суть достоинство юных дев). Потом едут на барахолку, в афганский ряд: набор одежды, требующейся в ближайшее время, именно там стоит копейки. — И именно то, что ей нужно, я с ней это уже обсудила, — непосредственно сообщает Нигина. — А копейки — это сколько? — уточняю на всякий случай. — До десяти тысяч до осенних холодов, — отвечает «Сотня косичек». Порядка тридцати долларов. Действительно недорого. Или женщина тем экономичнее, чем из более отдалённого поселения она происходит? — Сколько я должен вам за потраченные усилия? — спрашиваю Нигину и с досадой вижу, что очень её обидел. — Извините. Вижу, что сказал глупость. Прошу понять правильно: очень не хотел быть вам в тягость. — Вы неместный, — сухо отвечает «Сотня косичек». — И не наш. Неуклюжесть в общении вам простительна. О деньгах не может быть и речи. — Ещё раз приношу извинения… Дайте, пожалуйста, совет: на завтра вы с Шукри распланировали практически весь день. Девочки синхронно кивают после перевода Нигины. — Я бы очень не хотел, чтобы возникли какие-то проблемы или неловкость из-за отсутствия карманных денег у Шукри. — Продолжаю. — Но навязывать что-либо тоже не считаю возможным. Как правильно поступить? На всякий случай: это никого ни к чему не обязывает…В итоге, приходим к компромиссу: у меня никто ничего авансом не берёт, а какие-то деньги есть у Нигины. Они со мной согласовывают расходы через ватсапп в режиме реального времени (буде таковые воспоследуют), я Нигине компенсирую всё вечером. Про себя держу мысль, что утром Ермек обещал разобраться с банком брата Шукри, кажется, ФОРТЕ. Возможно, проблема с карманным деньгами афганки к вечеру решится сама собой.
— Спасибо огромное за помощь и участие, — говорю напоследок Нигине, искренне осеняя себя ритуальным жестом. — Без проблем, — оттаивая, бормочет она. — Всё в норме. Когда я закрываю изнутри дверь своего номера, чувствую затылком пристальный взгляд «Сотни косичек». Внимательно наблюдающей за тем, как каждый из нас идёт в свою комнату.
* * *
Придорожное кафе на два десятка столиков, имеющее громкую вывеску «МЕЙРАМХАНА». Хотя, если по справедливости, статусу ресторана не соответствует скорее интерьер, чем меню: пластиковые столы и стулья, через раз одноразовая посуда (хозяева на многом экономят; а тут, на трассе, более половины клиентов — разовые, проезжающие мимо дальнобойщики, снующие по Шёлковому Пути в Китай и обратно, дальше по Европе и Центральной Азии). Азамату ещё повезло сюда устроиться: не смотря на то, что ни пил, ни курил, желающих взять человека с «половиной» судимости не хотел никто. Судимость ещё эта… с приставкой «недо…». Сейчас, многое обдумав в известном месте (сидеть пришлось полгода), он и сам думает, что где-то погорячился. К сожалению, опыт — такая вещь, которая приходит только своим ходом. И если бы заранее быть умнее… Эх-х-х-х-х. Азамат был старшим ребёнком из трёх детей в семье, жившей в районе Балхаша. Если совсем точно, посёлок Шыганак. Отец, как явствует из отчества самого Азамата (Нурисланович), был «почти» чистым казахом. Мать была наполовину чеченкой, наполовину русской. Женились родители ещё при Империи, когда смешанных браков было множество (взять хоть и родителей матери в качестве примера), а религия вообще ничего не значила. С распадом Империи, у отца всё пошло наперекосяк: колхоз распался, отец запил, а мать из принципа решила от него в этом вопросе не отставать. Сам Азамат родившийся как раз на рубеже эпохи (вскоре после распада Империи), из детства помнил только регулярный голод, пьяные скандалы родителей и отсутствие занавесок на окнах (последнее почему-то волновало его больше всего). В небольшом посёлке, сплошь состоящем из одноэтажных домиков, утаить что-то от соседей невозможно. Да родители и не старались скрыть свои «увлечения», тем более что магазин на всю округу был один, а водку в нём отец регулярно брал в долг. Ко времени, когда Азамату пора было идти в школу, у него уже были младший на три года брат Ербол, Мадина — сестрёнка на год младше Ербола, регулярно закладывающие за воротник родители (перебивающиеся иногда случайными заработками). И отара из пятидесяти баранов. По сто долларов каждый. Собственная. Плюс — место «на сиже» на ближайшей реке. Дававшее около полутора килограмм рыбы в сутки. Хотя, стоит отметить, что в школу, в силу «специфики» родителей, Азамат пошёл в девять лет… В первый класс. Во времена запоев родителей (и как только они Ербола с Мадиной нормальными родили? Не иначе, бог помогал…), есть в доме хронически было нечего. Азамат, лет с шести пользуясь неограниченной свободой (а какие могут быть ограничения свободы, если мать с отцом валяются сутками?), летом пристрастился ходить на речку. Где и плавать выучился, и рыбачить начал (спасибо соседям, посмеявшимся и снабдившим снастями). Вот тут, что называется, попёрло. Семилетний пацан, не известно как, но чувствовал: когда надо ловить. Где именно на реке ловить. На что ловить. И наоборот — когда на реку можно даже не выходить, всё равно лова не будет. Смеявшиеся по началу (над пропадающим на берегу пацаном) соседи и другие рыбаки буквально через несколько месяцев стали относиться к Азамату с уважением, тем более, что все видели: улов он вялит сам, потом возле пивной на трассе продаёт желающим. Когда семи-восьмилетний пацан, с кулаками мелочи, вечером забегал в магазин, односельчане с грустью наблюдали, как он покупает молоко, творог, кефиры, явно младшим брату и сестре. Украдкой при этом оглядываясь по сторонам и прямо в магазине съедая сдобную булку. Часть денег у него потом дома регулярно отбирали пьяные родители (известно на что), но тут сельчане могли только развести руками: чужая семья есть чужая семья. Не вмешаешься. До дикого капитализма в этом забытом цивилизацией углу было ещё далеко, потому народ был по большей части правильный (родители самого Азамата не в счёт). Пацана (и его брата с сестрой) поддерживали, как могли. Негласно. От прямых подарков Азамат всегда отказывался (хмуря брови и молча отрицательно качая головой в стиле деда-чеченца), но когда в том же магазине ему продавали домашнее молоко по цене вполовину от рыночной, он и знать не мог, что в Шыганаке как минимум несколько семей тщательно следит за ассортиментом магазина. Включая саму продавщицу, отпускавшую парню еду даже в долг (хоть и молодой акуле капитализма, но материнское Зауре было не чуждо. Да и сиротам помочь — святое. Хоть и сиротами эти дети были при живых родителях). Попросивший Азамата однажды летом присмотреть в течение двух недель за малой отарой баранов отец Зауре, если честно, даже и не ожидал самого присмотра от парня: просто хотел подбросить пацану денег. А ребёнок, не смотря на возраст, уже имел волчий исподлобья взгляд плюс репутацию не берущего «за так» ни копейки. Отъезд хозяина малой отары к родне затянулся вместо двух недель до полутора месяцев. К удивлению отца Зауре, к его запоздавшему приезду, с баранами всё было даже лучше, чем если бы он их поручил поселковому малши (*1): парень, негласно опекаемый в магазине его дочери, оказался на редкость ответственным. И действительно, организовав сверстников, Азамат выполнил весь оговоренный объём работы. Не смотра на то, что этого от него никто и не ждал. Честно говоря, эта отара семье самой Зауре и её отцу уже не сильно была и нужна: работы с баранами море, а кормила весьма неплохо коммерция. И тратить время на баранов было жаль (в грамм добыча — в год труды). Но инерция, земля предков и наследство (баранами) — вещь такая. Пусть, как говорится, будут и гуляют… Когда двое родственников пригнали во двор Азамата причитающийся за работу пяток баранов (суммарной стоимостью под три сотни долларов в те времена), плюс отсчитали прилюдно какие-то деньги национальной валютой, отец Азамата долго и задумчиво смотрел на сына. После чего с утра исчез, прихватив часть денег сына и оставив записку, что переезжает к родне. А семью теперь прокормит и сын. Мать исчезновения отца, по понятным причинам, даже не заметила, поскольку несколько дней пребывала именно в том самом «определённом» состоянии. А Азамат наконец вздохнул спокойно: кормить семью он и сам уже мог, а вот аппетиты отца (и в еде, и в выпивке) наносили семейному бюджету ущерб гораздо больше, чем даже периодические визиты участкового (с которым отец уединялся в пристройке под звон стаканов и звуки песен. Уничтожая запасы консервов, делавшиеся Азаматом на зиму). Мать, конечно, тоже была не доходной, а расходной статьёй; но она ела и пила не в пример меньше отца. Да и трезвые периоды у неё случались намного чаще. То, что репутация — всё в жизни, Азамат понял тогда, когда владелец пивной на трассе всерьёз предложил пацану всамделишний контракт на поставку вяленой рыбы. Устно, под рукопожатие. Который Азамат принял, здраво прикинув: жрать семье зимой надо. Эфемерная школа, куда требовалось ходить с десяток кэмэ (только туда, потом столько же обратно), никуда не убежит. А вот если он, самый старший мужчина, вместо походов на заработки, будет ходить в школу —… то уже через месяц на зиму не на что будет купить угля. Подобный опыт в семье Азамата был, и повторения не хотелось. К тому же, как и большинство детей, Азамат ещё хорошо помнил сказку про Буратино: смешной деревянный человечек вместо школы, продав азбуку, вообще отправился развлекаться (в театр). Даже не на заработки. А в конце книги стал, ни много ни мало, владельцем собственного кукольного театра! С высоты своего возраста, пример казался Азамату исчерпывающим и идеально описывающим ситуацию: те дети, что по тупости пошли в школу, своими театрами к концу книги, судя по отсутствию информации о них, не обзавелись. Выбор в пользу «рыбного» контракта с пивной был очевиден. Азамат снова организовал мальчишек, распределил места на берегу, составил график смен ловли (да-да, ловили именно сменами: в отличие от него, другие пацаны в школу ходили, и ловить целый день не могли). Взрослые односельчане только посмеивались над «тимуровской командой», но ровно до тех пор, пока в октябре Азамат не купил машину угля на свой двор сам. За полтора месяца работы. Плюс — питание младших тоже было на нём. И одежда. И мать регулярно брала водку в магазине за деньги, а не в долг, как водилось при отце. Опуская детали, в школу пацана спровадили в первый класс только в девять лет — настолько неплох был его мелкий бизнес. И то, уговаривали всем посёлком: сход соседей Азамат нехотя послушал (а скорее возымели действие угрозы старух сообщить участковому — а там и до детдома недалеко). В школе учиться, как ни странно, понравилось. Бизнес хотя и пострадал, но на еду хватало. А восемь классов пролетели, как весенняя ласточка. К сожалению, рыбный промысел со временем свернулся: страна отстраивалась, и пивной на трасе не стало. Её хозяин перебрался ближе городу. На баранах что-то иметь удавалось, плюс рядом на трассе открылась автозаправка. Куда Азамата взяли работать сразу: репутация у парня была своеобразная, но никак не отрицательная. После девятого класса, из-за работы на заправке, о школе пришлось забыть, но сам Азамат не сильно страдал по этому поводу: регулярный доход (немаленький, по местным меркам), стабильное рабочее место круглый год и (!) девушки, иногда заправляющие машины… Интереснее были только машины. На которые Азамат любил смотреть и мог смотреть часами (видно, сказывалась генетическая любовь к коням, хех). Как снег на голову, свалилась повестка в армию, но Ербол к тому времени был уже не ребёнком. И баранов, заботливо выращиваемых Азаматом в собственном гурте, семье на срок его службы должно было хватить. С армией получилось смешно. Два каких-то офицера долго спорили между собой, стоит или не стоит отправлять его в какую-то непонятную часть на самый край государства (Каспий). Один тыкал пальцев в неполное среднее образование Азамата, а второй после паузы спросил: — Плавать умеешь? — Я же с реки, — пожал плечами Азамат. — С мая но ноябрь в воде. Получше вас и плаваю, и ныряю… Офицеры переглянулись. — А ещё что умеешь? — спросил второй офицер. — Охота, рыбалка, баранов пасти могу, — честно сообщил Азамат, не видя причин недоговаривать старшим и уважаемым людям. — Повадки рыб и раков знаю, на реке если. Два года на заправке и на СТО при ней работал, по карбюраторным двигателям кое-что могу. В итоге, Азамат-таки попал на Каспий, в эту самую странную часть. Относившуюся к пехоте, но имевшую якоря в петлицах. А пехота почему-то называлась морской. Сама служба была никак не сложнее детства, особенно в свете грамотно сделанного в одном из первых увольнений запаса в четыреста долларов (прости, Аллах, за прегрешение. Но видит бог, эта пьяная свинья сама виновата. Нельзя, будучи офицером, так вести себя с незнакомыми матросами в городе. Не помня, что говоришь и делаешь, и таская в кармане такие суммы). «Запас» был предусмотрительно спрятан Азаматом в дупле одного из деревьев, росших вокруг части. А как пользоваться материальным ресурсом для укрепления авторитета, сам Азамат знал ещё со времён специнтерната (называвшегося ещё детской колонией). Куда угодил в четырнадцать лет на несколько месяцев из-за драки с городскими на реке (разбираться, кто прав, менты и суд почему-то не стали. Видимо, родители, что-то шепчущие на ухо правоохранителям, чего-то стоят, мелькнуло тогда у самого Азамата. Но взять таких же точно родителей именно ему было негде). После армии оказалось, что отару благополучно пропили мать с отцом (который почему-то решил вернуться спустя десяток с лишним лет). Ербол учился в колледже в северной столице, получал стипендию. Мадина жила с ним: Ербол как-то устроил сестру в школу там же, а документы помогла перевезти мать, в один из редких периодов трезвого просветления. В северную столицу Азамат не хотел, потому, плюнув под ноги отцу, забрал в своей комнате только книжку про Буратино и, не снимая рюкзака, отправился в город. К одному из сослуживцев своего призыва. Армейский опыт и знакомства помогли в городе устроиться в охрану казино, где Азамат потом успешно работал несколько лет. До того момента, как один из пьяных посетителей не начал лапать официантку (с которой Азамат к тому времени жил уже месяц вместе). Получивший, не отходя от кассы, по морде клиент неожиданно оказался сотрудником прокуратуры. Азамата задержали, и почти полгода в ожидании суда пришлось провести в известном заведении… Не сказать, что было очень весело, но братва в камере попалась нормальная (подогревали по мере возможности, в том числе за то, что лично отоварил прокурора). Ну а теснота помещения и своеобразный режим дня не сильно смущали того, кто в течение двух лет, выполняя упражнения по групповому ориентированию, привык подолгу в темноте «висеть на ориентире», на глубине нескольких метров, и ожидать сбора группы для выполнения дальнейшей задачи. А само ориентирование, естественно, было подводным. И, в отличие от наземного, отрабатывалось в трёхмерной системе координат (вода и глубина, как известно, в отличие от суши, имеют и третью координату — по вертикали). Зато судья оказалась на удивление порядочной. Разобралась со скоростью звука, толково, и Азамата отпустили прямо в зале суда. Оправдав по всем статьям. Не извинившись за отнятые полгода. В итоге, за спиной остались только потерянные месяцы и сложности с работой: в казино обратно не брали, не смотря на отсутствие претензий со стороны государства. Официантка к тому времени вышла замуж, а новая работа никак не хотела находиться: в двадцать первом веке остро сказывались девять классов образования. Везде требовалась анкета поинтереснее. Плюс эти злосчастные полгода в СИЗО… Повстречав на базаре постаревшего, но не изменившегося хозяина бывшей пивной, Азамат, как старому знакомому, в ближайшей лагманной вывалил всё без утайки. И получил предложение администрировать один из сетевых ресторанчиков на трассе (хозяин пивной окреп и стал «магнатом» — сеть кафетериев и ресторанов по нескольким трассам юга девятой по величине страны мира). Выбирать было не из чего, и Азамат в тот же день заселился в комнату для персонала на втором этаже. Оказалось, что заведение работает круглосуточно, смен было две. Бармен, он же администратор, он же охранник, плюс официант(ка), плюс повар. Работа тяжёлая, но было одно «но»: персонал получал пятьдесят процентов кассы. Честно, без обмана. С кем-то другим Азамат ещё подумал бы, соглашаться ли. Но Раимжана он знал с детства, и в результате не сомневался. Уже первые две недели показали, что Азамат не прогадал. Вроде бы и чек с посетителя небольшой, но посетитель пёр, как окунь на нерест. Повар и официантка в смене Азамата тоже были в порядке, потому зарабатывать получалось. Вторая смена была так себе, но Азамат, как старый знакомый хозяина, жил прямо на втором этаже. С тем условием, что он — старший, и будет присматривать и за второй сменой (заодно, контролировать выручку). Жизнь периодически давала крен, но Азамат всегда знал, что надо просто не унывать. Не унывать и работать. И всё само образуется. Да и возраст — ещё нет тридцати. Да, жизнь чуть побила, но всё впереди. Наверное. Убеждать себя в этом со временем приходилось всё чаще. Сегодня была не его смена, но он привычно сидел в зале (а куда ещё идти? Да и десять процентов кассы с нерабочей смены он всё равно получал — хозяин оценил его не изменившуюся аккуратность и честность в финансовых вопросах). Официантка, как назло, была русская, с ней не поболтаешь (общаться нормально у Азамата получалось почему-то только со своими девушками. Не смотра на то, что русский в армии выучил в совершенстве). Трое мужиков с бородами, выгрузившиеся из двух припарковавшихся фур, Азамату сразу не понравились. Что с ними было не так, он понял буквально через секунду: наглухо укуренные. Причём, явно чем-то не местным… Говорили, кстати, не по-русски и не на тюркском языке (казахский Азамату был родным, а родственные языки соседних стран он понимал автоматически). Плотно и быстро отобедав, трое мужиков вначале бросали многозначительные взгляды на русскую официантку Таню и о чём-то гоготали по-своему. Потом отпустили откровенное предложение в адрес Тани; и, получив отказ, банально решили воспользоваться силой. Бармен, которому в данной смене надлежало выполнять роль охранника, куда-то мгновенно испарился. Вот же с-сука ссыкливая, мелькает у Азамата. Как же так?.. Вдвоём шансов было бы не просто больше, а раскатали бы вообще в блин. А так… Бородатые «гости» в это время уже тянули вырывающуюся официантку к своим машинам. Вот так оно всегда и случается, неожиданно, когда всё только наладится, — отстранённо думает Азамат, споро поднимаясь из-за стола и оглядываясь по сторонам. Как на зло, в качестве подручного «инструмента» в зале ничего не было. Кстати, специально так и задумывалось… Разве что вот песню включить через динамики, чтоб и на улицу шла трансляция. Единственная поддержка в этой ситуации, пусть и моральная. И заодно хронометраж, песня длится ровно минуту сорок пять секунд. Хронометраж в бою — это всё, это Азамат знал ещё из армии. Пробой бедренной артерии — меньше минуты в запасе. Сонной — двадцать секунд. Рука — тут есть варианты. А что биться предстоит, уже было более чем понятно. Как и то, что трое «гостей» были явно «не пустыми» в плане «инструмента», в отличие от Азамата. Но хозяин с самого начала обозначил: учитывая «боевое прошлое» Азамата, из оружия — только мобил. С телефоном ближайшего околотка. Всё. Позвонить, кстати, некогда. Дай Аллах, кто-то из проезжающих, увидев замес у трассы, полицию таки вызовет. Хотя, по опыту, самому Азамату это точно не поможет: как «разбираются» менты, он знает не понаслышке.* * *
Тройка бородатых мужчин, каждому около сорока, тащит вырывающуюся девушку от придорожного ресторанчика в сторону стоящих у дороги машин. Водители проезжающих мимо автомобилей внимания на происходящее демонстративно не обращают. Из самого ресторана стремительно выходит парень лет двадцати семи и быстро нагоняет бородачей, тянущих всхлипывающую девушку. — Ало, братва, а ну стоять, равняйсь! — Громко говорит он вслед уходящим. Из динамиков ресторана в этот момент начинает звучать песня с несложной мелодией:— От портов средь полярных зарниц До портов в средиземных широтах Рубежи наших водных границ Охраняет морская пехота…
Прибывшие на фурах удивлённо оборачиваются. Догоняющий их парень чуть ниже среднего роста, лет двадцати семи, и на вид явно физически слабее каждого из троих, даже по отдельности. — Defol! — бросает один из приезжих, предполагая в парне метиса из местных (внешность парня, с одинаковым успехом, даёт возможность причислить его как к коренному этносу, говорящему на одном из тюркских языков, так и к русским) — По-русски, мужик! — бросает Азамат, сплёвывая под ноги и ускоряя шаг. После того ролика о двух женщинах, https://www.youtube.com/watch?v=B717_8chops Азамат неожиданно для себя решает в данной ситуации говорить только по-русски. В конце концов, он и сам частично русский. На целую четверть. Да и правильнее сейчас именно так, что ли…
— Если где-то возник инцидент И впадает в амбиции кто-то, Вот на этот-то сложный момент И сгодится морская пехота…
Парень настигает удалявшуюся группу и без разговоров бьёт в бицепс удерживающего русскую девчонку мужика. От неожиданности, бородачи делают шаг назад. Выпуская русскую. Которую Азамат зло отшвыривает себе за спину со словами: — Исчезни!..
— Если с суши принять кораблей Не даёт орудийная рвота, По воде, как по грешной земле, Прошагает морская пехота…
Последние комментарии
18 часов 36 минут назад
20 часов 53 минут назад
1 день 11 часов назад
1 день 11 часов назад
1 день 16 часов назад
1 день 20 часов назад