Портрет лива в Старой Риге [Гунар Рейнгольдович Приеде] (fb2) читать онлайн
- Портрет лива в Старой Риге (пер. Сергей Яковлевич Цебаковский, ...) 2.66 Мб, 430с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Гунар Рейнгольдович Приеде
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Портрет лива в Старой Риге
ТРИНАДЦАТАЯ{1} Пьеса в трех действиях
Текст песен Мариса Чаклайса. Авторизованный перевод Ил. Граковой.
Пьеса написана для Дины Купле, Аусмы Кантане и Улдиса Пуцитиса. Первой исполнительницей А н и т ы была Велта Скурстене, Б е л л ы — Тамара Соболева, Ц е з а р я исполнял Гунар СтурисГ. П.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
На сцене тахта и стулья — нейтральная, пока еще ни о чем не говорящая мебель. Входит А н и т а, несет торшер, два одеяла, подушку, книгу. Улыбается нам. Произносит: «Добрый вечер!» Анита ставит торшер возле тахты, остальное складывает на стулья. Затем накрывает тахту светло-серым одеялом, кладет на место подушку, второе одеяло, книгу. Окидывает все оценивающим взглядом, что бы еще сделать… Поворачивается к нам. Теперь она очень серьезна. После минутной сосредоточенности произносит:«Ни в чем излишка и ни в чем беды не ведая,
Был я как дом, покинутый, пустой,
Где не живут ни радости, ни беды,
Где ясно все и где царит покой».
Ояр Вациетис{2}».
А н и т а. Да прекратите же! Это невыносимо…
Входит Ц е з а р ь. Останавливается и смотрит на Аниту. Он в белой сорочке с расстегнутым воротничком — поэтому узел галстука ослаблен и съехал в сторону.
Вы знаете, сколько сейчас времени? Ц е з а р ь. Судя по репертуару, двенадцать. Эта песня исполняется в полночь. А н и т а. Уходите. Сию же минуту, слышите? Весь вечер я была вынуждена слушать пьяный галдеж, а теперь еще начнется… (Умолкает.) Ц е з а р ь. Продолжайте, продолжайте… Так что вы от меня хотите? А н и т а. Неужели вам… Ц е з а р ь. Почему вы меня преследуете, а? А н и т а. Послушайте… Ц е з а р ь. «Внимайте моим словам, невзирая на двухэтажный дом в Бабите{5}»… Я слушаю. А н и т а (монотонно, скорее себе самой). Дни — сплошь в бесконечной спешке, столько всяких обязанностей и работы, а когда наконец ты можешь передохнуть в своей собственной комнате… Ц е з а р ь. Какое скромное желание, не так ли? И оно разлетается в пух и прах… А н и т а. Уходите! Ц е з а р ь. Решили сделать вид, будто не узнали меня… А н и т а. Мне незачем делать вид. Ц е з а р ь. Да? Почему же в таком случае вы… не спросили, кто я такой? А н и т а. Не имею ни малейшего интереса. Ц е з а р ь. Да? А у меня он в последнее время появился… дорогая товарищ Анита Сондоре… Когда я услышал, что вы живете здесь за стеной, у меня возникло непреодолимое желание самому, своими собственными глазами взглянуть, что это за кикимора…
Анита сбрасывает одеяло и надевает на ноги туфли.
Серьезно. Что вам от меня нужно? А н и т а (становится перед Цезарем). Убирайтесь! Ц е з а р ь. Кидается, словно какая-то… А н и т а. Слушайте, я пойду и… Ц е з а р ь. Идите вы… вообще… знаете…
Это уж слишком. Анита беспомощно опускается на тахту. Цезарь смотрит на нее. В коридоре поднимается веселая кутерьма, там все прощаются. Несколько мужских голосов: «Юлис!» — «Куда ты подевался?» — «Он выполз во двор!» — «Юлис, эй!» — «Пора домой!» Кто-то затягивает песню: «Мы уходим, мы уходим, расставаться нам пора», но его одергивают: «Не ори, еще разбудишь кого из знакомых!» Голос Беллы: «Юлис!» Низкий мужской голос: «Ты прозевала своего Юлиса, девочка!» Голос Беллы: «Отстань, мальчик! Куда он мог уйти, в одной рубашке и без пальто!» Голоса, перебивая друг друга, удаляются, смолкают, хлопает дверь…
Допустим, я сформулировал свой вопрос… в некоторой степени неточно… Тем не менее это не значит, что я… А н и т а. Вы пьяны. Ц е з а р ь. В некоторой степени, скажем… но не более того. А н и т а. Кто вы такой? Ц е з а р ь. Цезарь Калнынь. А н и т а. Почему вы еще вдобавок и лжете? Ц е з а р ь. Я? Лгу? А н и т а. Вы Юлис, я же слышала… Ц е з а р ь. Нет. Я Цезарь. Юлием меня прозвали одноклассники, когда мы начали проходить историю Древнего Рима. А имя Цезарь законно дано мне мамой, поскольку я родился у нее как раз в тот день, когда в Лимбажи{6} выступил… простите, я хотел сказать — именно в тот день меня принес ей аист! А н и т а. А мне показалось, что мы начали хотя бы по-человечески разговаривать. Ц е з а р ь. Мне же показалось… когда я прочитал ваш так называемый отзыв о песнях, первое, что пришло мне в голову — ей-богу, эта женщина все еще всерьез верит, что детей приносят аисты и… А н и т а (начиная догадываться). Значит, это были ваши песни? Ц е з а р ь. В некотором роде. А н и т а. Вы… пишете музыку? Ц е з а р ь. Нет. Я напеваю мелодию. Художественный руководитель двойного квартета товарищ Миервалдис Тралмак ее записывает, обрабатывает и создает песню. Я работаю монтером на телефонной станции и мало что смыслю в нотах, все эти бемоли и… Но слова мои. Даже в вашем, так сказать, отзыве черным по белому сказано — «Местами недопустимо фривольные слова Ц. Калныня!» А н и т а. Калныней в Латвии так много — Берзиней, Озолиней и Калныней, что я… Ц е з а р ь. Цезарь Калнынь один, и от него вам сейчас придется выслушать кое-что такое, чего вам ни один Берзинь или Озолинь еще не… А н и т а (встает, она пришла в себя и обрела привычный деловой тон руководящего административного работника). Как член культкомиссии я должна была… Ц е з а р ь. Тайком проникнуть на наш концерт, чтобы потом… А н и т а. Почему тайком? Ц е з а р ь. Вы меня спрашиваете? А н и т а. Я прослушала концерт во Дворце культуры ВЭФа на вечере судоремонтников и… Ц е з а р ь. И написали отзыв в духе типичной старой девы, звонили в Дом народного творчества, звонили в… вызвали на совещание директора клуба… вероятно, завтра вечером… А н и т а. В шестнадцать тридцать. Я считаю, эти песни… а уж особенно «Первую встречу» и «Колыбельную»… в таком виде нашей молодежи исполнять нельзя. Ц е з а р ь. Да ну! А н и т а. Мы с вами познакомились, товарищ Калнынь, и какое-то время более или менее приятно побеседовали… Ц е з а р ь. Что в таком случае прикажете ей исполнять? А н и т а. Пора прощаться. Ц е з а р ь. Что ж, например, прикажете? Этой молодежи? Что? А н и т а. Все-таки уже заполночь, и… Ц е з а р ь. Может, «Мать сказала Янику»? Там столь желанный для вас «поучительно-воспитательный момент» выражен как нельзя лучше!.. (Поет.) «Мать сказала Янику, мать сказала Янику…» Кто сказал, кому сказал, к тому же дважды, чтобы закрепить в памяти… Что сказал… Очень ясно и просто, без всяких «скрытых подтекстов» и «намеков, которые можно понимать по-разному», как вы писали, сказано, во-первых, — «пусть на дерево не лезет» и, во-вторых, «и штанишки пусть не рвет!» Наша прекрасная молодежь уйдет с концерта с мыслью, что… А н и т а (прерывает его). Я вас вспомнила. Вы стояли справа, баритон. Ц е з а р ь. Точно. А н и т а. Только вы были… по всей вероятности, гладко причесаны… и, уж во всяком случае, аккуратно одеты. Ц е з а р ь (перехватывает ее взгляд, берется за галстук, оглядывается в поисках зеркала, чтобы привести себя в порядок, но тотчас забывает о своем намерении. Поет). «Мама, приду я к тебе в поздний час…»{7} А н и т а. Ступайте же, в конце концов. Ц е з а р ь. И это говорите вы? А н и т а. В который раз… Ц е з а р ь. Пока я не скажу, что о вас думаю, я… А н и т а. Считайте, что уже сказали.
Звонок. Оба прислушиваются. Звонок повторяется.
Ц е з а р ь. Наверно, мы одни в квартире. Хозяева собирались показать гостям кратчайшую дорогу к такси.
Звонок звонит непрерывно. А н и т а идет открывать. Возвращается вместе с Б е л л о й, которая несет пиджак Цезаря.
Б е л л а. Юлис, как тебе не стыдно! Если б ты знал, как я волновалась, ты бы… Ц е з а р ь. Ну, ну, ну… Б е л л а. Нет, ну в самом деле! Как тебе не стыдно меня пугать! Рядом Даугава, лед идет кружась… А н и т а. Лед идет? Б е л л а. Буквально кружась, знаете, все наши стоят и смотрят… кружась и блестя под луной, такой огромной и круглой, знаете, и… прямо как в кино! (Говоря, она застегивает Цезарю воротничок и приводит в порядок галстук.)
Цезарь не обращает на это ни малейшего внимания.
Надевай пиджак, и пошли. Ц е з а р ь (Аните). На чем мы остановились или приостановились? А н и т а. Вы собирались сказать «до свидания» и… Ц е з а р ь. Исключено. Между прочим, это Белла. А н и т а. Очень приятно. Ц е з а р ь. Что именно? Б е л л а (тихо). Как тебе не стыдно! Ц е з а р ь. Если ты еще раз скажешь «как тебе не стыдно», ты… Б е л л а (Аните). Мужчины, стоит им немного выпить, вы знаете, становятся такими… А н и т а. Спокойной ночи. Б е л л а. Всего хорошего. Извините, пожалуйста. Юлис! Пойдем. Они собираются еще подняться к Берзиням, и мы с тобой обязательно должны быть, потому что без нас с тобой не звучит и… Ц е з а р ь. Без нас с тобой, с нами… Что это у тебя все время «мы с тобой», а? Б е л л а. Юлис! Ц е з а р ь. Нас еще пока никто не венчал, насколько я помню, — или, может, мне память изменяет? Б е л л а. Как тебе не… (Перехватив взгляд Цезаря, умолкает.)
Цезарь садится на тахту, небрежно бросив рядом пиджак, Белла смотрит на него, смотрит на Аниту — и в ней звучит тревожный сигнал: почему Цезарь находится здесь, в этой комнате, и что тут вообще происходит — или произошло?
Ц е з а р ь. С «Колыбельной» ведь началось… У нас на работе одна пара дождалась наконец сына. Чудесные ребята, мы все за них счастливы и рады от души, хотя, ясное дело, и подтруниваем над ними без устали… Когда собирались в гости, я написал слова, вместе с дирижером сварганили музыку… я напеваю, он записывает и обрабатывает… Ясно? Точно так же потом родились «На плоту вниз по Гауе», «Наполеон», «Первая встреча», «Четыре белые рубашки»… Затем появилась «Плотнее, граждане, плотнее!» — о кондукторше троллейбуса… «По эту и по ту сторону»… А н и т а. Песня звучит банально. Б е л л а. «По эту и по ту сторону»? Что вы! Ее же теперь все поют! И мы сегодня вечером пели. А н и т а. Вы пели и «У Янтарного моря». Б е л л а. Вам не понравилось? Ц е з а р ь. Послушайте! После Дворца культуры ВЭФа двойной квартет пригласили принять участие в концерте дружбы с немецкими моряками, который состоится на будущей неделе. Вы можете сообразить, что это для нас значит? Для нас! Абсолютно самодеятельного коллектива и по линии исполнения и по линии репертуара, так сказать… Ребята от радости даже не ноют, что надо зубрить тексты на немецком, — жена одного из наших преподавательница немецкого языка, она перевела нам «Первую встречу» и… А н и т а. «Первую встречу»! Ц е з а р ь. Ну и что? А н и т а. Эту слегка замаскированную порнографию!
Цезарь смотрит на нее.
Преподавательница! Ц е з а р ь. Не так ли? И учит детей, в советской школе… Я вам на всякий случай подскажу — как бы чего не вышло, не так ли? — подскажу, как позвонить в ту школу, в учебную часть, двадцать два — тридцать пять… или нет, чего там в учебную часть, лучше уж прямо в Министерство просвещения — двадцать два — девяносто семь — тридцать пять! Телефон работает как зверь, сам его недавно исправил, так что… Повторяю: двадцать два — девяносто семь… А н и т а. Бог мой, будет ли этому конец… Ц е з а р ь. Преподавательницу зовут Дайна Бобровская, отметьте себе… Она прекрасный человек и давно уж не верит в аистов… как некоторые… (Копирует Аниту.) «Бог мой, будет ли этому конец!» А н и т а (Белле). Ваше имя… простите… Б е л л а. Белла. А н и т а. Как, по-вашему, Белла, который сейчас может быть час? Б е л л а (смотрит на часы и кивает). Юлис! Слышишь, что тебе говорят? Сейчас… Ц е з а р ь (перебивает ее). Я должен добиться ясности, Белла. Б е л л а. Ты совершенно прав, я разве что говорю, но сейчас ночь, пойми, и… Ц е з а р ь. И лед идет, я понимаю… На Даугаве лед идет… Кружась, так сказать… Белла! Я тебе рассказывал, что я работаю монтером на телефонной станции? Б е л л а. Рассказывал, но сейчас надо попрощаться, потому что скоро утро, как ты не можешь этого понять, и нельзя здесь оставаться, потому что… Юлис! Ц е з а р ь. Одни в свободное время увлекаются спортом, другие мастерят что-нибудь… Янис, например, переделывает старый «Москвич» в моторку… Б е л л а. Я знаю, но… Ц е з а р ь. Я техникой занимаюсь на работе, да фактически и спортом тоже… вверх-вниз по лестницам шестиэтажных домов в центре города, не знаю сколько раз в день… Б е л л а. Ты рассказывал… Ц е з а р ь. Наверно, потому я и начал интересоваться… Б е л л а. Ты и это мне рассказывал, что ты начал интересоваться песнями и собираешься изучить репертуар Эдит Пиаф и Пита Сигера, потому что они действительно поют от души и… Ц е з а р ь. Верно, Белла! (Поет.) «На рассвете покину я Кларксдейл, чтобы больше сюда не вернуться…» Б е л л а. Ну видишь, как хорошо!
Оба идут к двери.
Ц е з а р ь (останавливается). Нас пригласили выступить на концерте вместе с немецкими моряками, это большая честь. Песни прослушал художественный совет клуба, никому они не показались ни банальными, ни фривольными, ни… не знаю уж, какими еще… порнографическими, о господи! Никому, ясно? И тут является она. Анита Сондоре. Тонкий ценитель, знаток и… и эстет — не думайте, что мы не знаем иностранных слов… знаем, и не такие еще… Что вы искали во Дворце культуры, эстет? Сидели бы себе спокойно со своей любимой камерной музыкой опус номер такой-то и продолжали бы вязать крючком. А? А н и т а. Белла… Б е л л а (кивает). Юлис… Ц е з а р ь. Вязать крючком, ясно? Крючком! Или на спицах! А н и т а. Я буду вынуждена позвонить в милицию. Б е л л а. Юлий, ты слышишь? Ц е з а р ь. Слышу… Звонить — это она умеет, да еще как! Еще как! Когда она досыта назвонится куда только можно, ей, должно быть, становится легче… Чего только не насмотришься, бывая в разных квартирах! На улице Аудею{8}, например, живет одна бывшая монашка, которая по ночам звонит по чужим телефонам и, если слышит мужской голос…
Анита идет к двери.
Б е л л а. Она и правда возьмет да позвонит… Ц е з а р ь. Интересно, как? По прямому проводу через электрический утюг? Б е л л а. Юлий! Ц е з а р ь. Успокойся. Телефонов в этом районе еще нет. Б е л л а (Аните, которая остановилась на полдороге). Ну что с ним делать? А н и т а. Хотя бы увести в другую комнату. Б е л л а. Идем. Ц е з а р ь. Ей не по вкусу наши песни… Б е л л а. Ну и что такого? (Постепенно начиная терять терпение.) Мне тоже иной раз не нравится то, что нравится всем, и наоборот! Как можно требовать, чтобы одно и то же всем нравилось в равной степени? Такого никогда не было и не будет. Ты просто… (Аните.) Не так ли? Вам не нравится, хорошо, и что такого? А в нашем доме, наоборот, все в полном восторге. Тетя Кристина, например, после нескольких эстрадных концертов заявила, что теперь ее на аркане не затащишь — конечно, потом она забывает и снова идет, — но когда мы тащились из Дворца культуры ВЭФа в свой Гризинькалн{9}, она всю дорогу радовалась и повторяла, что давно ее так не захватывало и… Ц е з а р ь. Тебе она сказала! Кому еще? Б е л л а. Кому? Всем! Ц е з а р ь. Всем, как же… В молочной Гризинькална… Директору клуба она сказала? В Дом народного творчества позвонила? В редакцию «Падомью Яунатне»{10} написала? Тетя Анита Сондоре наоборот… Понятна разница? Одобрение сотен людей нигде не зафиксировано, а не понравилось одной старой деве — на весь мир слыхать… гремит как дырявый чайник, привязанный мальчишками к кошачьему хвосту… Б е л л а (Аните). Извините, пожалуйста. Юлий, я тебя вполне серьезно и убедительно прошу, возьми пиджак и пойдем. Нельзя же так. Потом тебе самому будет неловко вспомнить, поверь мне, а зачем тебе это нужно? Ц е з а р ь. Не так ли? Б е л л а. Идем. Ц е з а р ь. Не так ли? Б е л л а. Юлис! Ц е з а р ь. Иду, иду… (Встает.) Иду! (Поет.) «Чтобы больше сюда не вернуться!» Б е л л а. Ну видишь, как хорошо. Ц е з а р ь. Только обожди немного, договорились? Я чувствую, что сейчас мне необходим, знаешь, душ или что-то в этом роде. (Берет пиджак и уходит.) Б е л л а. Мужчины, стоит им выпить — скажу я вам, одно недоразумение. Какой-то кошмар. А н и т а. Вы давно знакомы? Б е л л а. С Цезарем? Две недели. А н и т а. Две? Недели? Б е л л а. Ну да. Я пришла в клуб в качестве аккордеонистки, начала аккомпанировать двойному квартету, и мы познакомились. Почему вас это так удивляет? А н и т а. Две недели, вы сказали… Непостижимо. Б е л л а. Почему? А н и т а. Когда вы ему застегивали крахмальный воротничок и приводили в порядок галстук, вы делали это так… и он позволял вам… будто это происходило уже тысячу раз и не один год… Б е л л а. Просто его мысли были где-то далеко. Бывает же так… Мне, например, на агитпункте надо было аккомпанировать солисту, который пел «Подмосковные вечера», а я начала вступление к песне «Я шагаю по Москве», кошмар, а все потому, что мои мысли были заняты «Я шагаю по Москве», которая мне нравится гораздо больше… Кошмар! А н и т а. Между вами и Цезарем в тот момент была такая идеальная гармония, словно… Б е л л а. Вы все еще об этом! А н и т а. Я бы никогда не смогла так поправить кому-то галстук или смахнуть с плеча пылинку… легко и спокойно, как бы между прочим… Никогда. Никому. Даже самому близкому человеку. Когда мне хотелось это сделать, я сейчас же думала, как он это воспримет и правильно ли поймет, а тогда бывает уже слишком поздно, потому что возникает натянутость и… (Умолкает, сообразив вдруг, что зашла в разговоре слишком далеко.) Б е л л а. И вам уже не хотелось… А н и т а. Не знаю, почему я об этом заговорила… Может, потому, что вы сказали — «на Даугаве идет лед»… Б е л л а. Кружась! Куски льда при лунном свете блестят и мерцают как не знаю что, просто серебро, скажу вам, а вода в реке черная-черная… Захватывающе. Как в кино. А н и т а. Есть два времени года, когда меня охватывает тревога, и одно из них — ледоход на Даугаве. Б е л л а. А… А н и т а. Второе?
Белла кивает.
Когда лебеди из Эстонии, — а может, из Финляндии, не знаю, — когда северные лебеди летят осенней ночью через залив.
Молчание.
Б е л л а. Вам правда не понравилось «У Янтарного моря»?
Анита отрицательно качает головой.
Я и от других слышала, что это банально и избито. Возможно, но для такого коллективного пения, — как сегодня вечером, не на эстраде и не на концерте! — она, по-моему, все-таки чем-то очень подходит. Такая складная, плавная… Иной раз я даже думаю, почему она не надоедает, тогда как другие, в свое время довольно популярные песни давно опротивели, правда, — хотя бы «Мама, милая мама», бррррр… И интересно, почему никогда не надоедают народные песни, которые каждый с детства знает наизусть. «Вей, ветерок», «Ты куда летишь, мой ястреб»… Вы же меня не слушаете.
Анита, оторвавшись от своих мыслей, вопросительно смотрит на Беллу.
Где вы были? А н и т а. На палубе яхты… Б е л л а. И… летели лебеди? А н и т а. Яхта стояла между островом Рухну{11} и берегом, потому что ветер стих и паруса обвисли. Наступила ночь, появились звезды… одна за другой, блестящие осенние звезды… и над нашими головами летели красивые птицы, как во сне. Б е л л а. На палубе вы были вдвоем? Извините. А н и т а. Вдвоем, но…
Возвращается Ц е з а р ь — причесанный, в распахнутом пальто, неся аккордеон и футляр к нему.
Ц е з а р ь. Белла, одевайся.
Б е л л а уходит.
(Садится в кресло и открывает футляр, чтобы уложить туда аккордеон, но, взглянув на Аниту, забывает о своем намерении.) Я, вероятно, сказал… сказал что-то, чего можно было и не говорить.
Молчание.
Ваш отзыв попал ко мне в руки только сегодня, после обеда. Читаю, а перед глазами всплывает зал Дворца культуры ВЭФа, набитый до отказа, помните, моряки и девушки даже стояли… Мы, конечно, дрожали, да, но было как-то… тепло, публика уже со второй песни была с нами на дружеской ноге, аплодировала, смеялась, просила повторить… Вы, сочиняющая отзыв, сидели там же. В том же самом зале. В тот же самый вечер. Странно, думаю я, читая. Странно. А н и т а. Ничего странного, товарищ Калнынь. Дешевые аплодисменты льстят самолюбию, тогда как серьезная критическая оценка раздражает. Это известно. Ц е з а р ь. Да? А н и т а. Разве я и в самом деле должна объяснять вам, как сегодня следует относиться к критике? Ц е з а р ь. А если и в самом деле? А н и т а. К критике прежде всего нужно внимательно прислушиваться. Даже если она несправедлива, что иной раз возможно, тем не менее… Ц е з а р ь. Ага! «Дышите глубже»… Так ведь опыта не хватает, товарищ Сондоре. Профессионалы, о которых пишут в газетах, наверняка дышат глубже и проглатывают, не моргнув, так сказать, глазом… со всеми потрохами… А н и т а. Товарищ Калнынь! Ц е з а р ь. Со мной ведь это случилось впервые, а вы представляете, что это за ощущение? Бывают такие типы, лишенные чувства юмора… Ты рассказываешь ему анекдот. Он смотрит на тебя во все глаза и спрашивает: «Что вы этим хотели сказать?» Ты совершенно смущен и краснеешь, потому что другие, кому ты рассказывал, смеялись до упаду… Ты чувствуешь себя страшно неловко, готов сквозь землю со стыда провалиться… «Что вы этим анекдотом хотели сказать нашей молодежи?» А н и т а. Чувство меры, товарищ Калнынь, не рекомендуется терять даже при дерзостях. Ц е з а р ь. Вы думаете? А н и т а. Вашу недавнюю грубость хоть в какой-то мере извиняет опьянение. Ц е з а р ь. Да? А н и т а. Допустим, я осталась слепа и глуха к скрытым достоинствам ваших песен. Допустим. Но не оцениваете ли вы сами их слишком высоко? И вдобавок себя как поэта? Мания величия, должно быть, унаследована вами от родителей — я еще не слыхала, чтобы кто-нибудь давал своему сыну имя Цезарь, по крайней мере в Латвии… сомневаюсь, что это имя вообще можно найти в календаре… За кого вы, в конце концов, себя принимаете? За новоявленного пророка? Пять-шесть заурядных эстрадных песенок, написанных с чужой помощью… Вы окончили одиннадцать классов{12}, отслужили в армии и приобрели специальность монтера, — прекрасно, но разве сегодня этого достаточно, чтобы стать поэтом? Композитором? Ваша речь вульгарна, ваше поведение несносно, вы пьете, дружите с… (Осекается, потому что возвращается Белла, в пальто, с косынкой в руках.) Ц е з а р ь. Продолжайте, продолжайте… Ну? С кем? А н и т а. С… Спокойной ночи. Б е л л а. Спокойной ночи. Извините, пожалуйста. (Берет у Цезаря аккордеон и хочет положить его в футляр.) Ц е з а р ь. Обожди, Белла… (Встает и предлагает ей сесть.) Садись. Б е л л а. Юлис! А н и т а. Вот вы хотите быть Цезарем, о, и как еще хотите, но вы Юлис! Юлис, да, и я очень и очень сомневаюсь, удастся ли вам вообще когда-нибудь стать хотя бы Юлием, не говоря уж о… Ц е з а р ь. Белла!
Белла недоумевающе пожимает плечами, садится и берется за ремень аккордеона.
А н и т а. Отсталый вкус устраивает вам овацию, прекрасно, и вам этого достаточно, чтобы потерять голову и вообразить себя… Ц е з а р ь. Начинай, Белла. Прошу.
Его спокойный, но весьма решительный тон заставляет умолкнуть Аниту и исключить возможные возражения со стороны Беллы.
Б е л л а. Какую? А н и т а. Совершенно безразлично, потому что теперь меня уже ничем не удивишь. Ц е з а р ь. Никто и не собирается вас чем-то удивлять… Белла! Начинай. Б е л л а. Хорошо, но какую? Ц е з а р ь. Последнюю. Об испорченном телефоне.
Белла наигрывает мелодию.
Эту самую. «Я ее слышу, она меня нет».
Песня. За парня поет Цезарь. Девушка — ее роль исполняет Белла — только говорит прозаический текст.
«Эти шутки жизнь шутить умеет,
И шутила с нами их не раз.
— Слушаю!
— Алло!
Когда девушка уйдет, то с нею
Таинство отступится от нас.
— Ну говорите же!
— Нажмите кнопку!
Девушка уходит не прощаясь,
— Что?
— Опять!
Оставляя зов лукавых глаз.
Он все время что-то обещает,
То он топит, то спасает нас…
— Говорите громче!
— Что вы сказали?
Только станет почему-то скучно,
Если все скажу я до конца.
Разве говорить об этом нужно?
— Слушаю!
— Алло!
— Да говорите же наконец!
И в ладонях приносить сердца!»[1]
Когда песня кончается, Цезарь берет у Беллы аккордеон, кладет его в футляр и идет к выходу. Белла следует за Цезарем. У дверей она останавливается, чтобы проститься с Анитой, но Цезарь не дает ей этого сделать. Белла только взглядывает на Аниту, как бы говоря: «Мужчины, стоит им выпить… какой-то кошмар…» Оба уходят.
А н и т а (оставшись одна, вдруг рассмеялась). Кружась… (Тотчас снова становится серьезной.) На Даугаве идет лед… В море — кружась…
Затем она быстро идет к двери, на улицу. На полпути останавливается. Возвращается. Берет одеяла, подушку, книгу, торшер. Смотрит на нас, произносит: «Антракт», — и уходит.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Входит Ц е з а р ь, в пальто, нагруженный вещами. Он несет три стула, столик, телефонный аппарат, графин. Кладет все это на пол. Расстегивает пальто. Смотрит, что бы сделать, и начинает создавать комнату. Тахту разворачивает параллельно стене. Дальше вдоль той же стены ставит стулья. Столик с телефоном и традиционным графином находит свое место в углу. Рядом с графином появляется неотъемлемый стакан, который Цезарь достает из кармана пальто. Мы в помещении, которое можно назвать — КЛУБНОЙ КОМНАТОЙ. Цезарь снимает пальто. Бросает его вместе с шапкой и шарфом на тахту. Смотрит на нас, произносит:«Я картофель в цвету,
Что ж ты ждешь от меня
Аромата гвоздики и розы?
Почему ожидаешь,
Чтобы был я не тем, что я есть?
Имант Зиедонис»{13}.
Ц е з а р ь. Ну? Б е л л а. Ну… Весь клуб обошла, чтоб тебя найти. Ц е з а р ь. Кто тебя просил?
Белла снимает пальто и садится возле футляра аккордеона, чтобы передохнуть.
Ц е з а р ь. Кто тебя заставлял таскаться вместе с футляром? Спокойно могла бы оставить его внизу у ребят. Б е л л а. В буфете? Ц е з а р ь. Почему в буфете? Б е л л а. «У ребят» — в данный момент, к твоему сведению, означает в буфете, где двойной квартет пьет пиво. Ц е з а р ь. Разве в нашем буфете есть… Б е л л а. Александр сбегал и принес — не только пиво, по-моему… Мне они тоже предлагали, еле-еле отвязалась. Они будут там сидеть и пить, пока директор не вернется с совещания. Ц е з а р ь. Все полетело к чертям. Б е л л а. Кто виноват? Ц е з а р ь. Я, конечно. Б е л л а. Конечно. Ц е з а р ь. Нужно было… Б е л л а. Нужно было спокойно репетировать. А потом уж, когда вернулся бы директор и рассказал, что и как, ты… Ц е з а р ь. Я не мог не сказать ребятам, что, возможно, мы репетируем уже впустую. Б е л л а. Юлий, почему ты преувеличиваешь? И разучить песню никогда не впустую, никогда. Или так, как теперь, лучше? Ц е з а р ь. Где Миервалдис? Б е л л а. Какой Миервалдис? Ц е з а р ь. Тралмак. Дирижер. Б е л л а. Ушел домой. Сказал, чтоб позвонили. Юлий! Знаешь, что было хуже всего? Что ты начал на них кричать… Ц е з а р ь. Я? Б е л л а. И убежать можно было, не хлопая дверью. Как мальчишка. Ц е з а р ь. Почему они демонстративно не желают понимать всей серьезности положения? Сами как мальчишки… Если на совещании одержат победу вкусы Аниты Сондоре, концерт в Клубе моряков не состоится, надо же соображать… Белла, в наших песнях нет ничего плохого, это видят и знают все, но эта женщина со своими жалобами уже и сейчас успела всем надоесть, а через какое-то время вконец осточертеет… как серая муха, понимаешь, которая жужжит и жужжит одно и то же… Чтобы от нее отвязаться, и только, первым уступит директор, это я сегодня почувствовал по его тону, когда он со мной говорил… Б е л л а (после паузы). Анита Сондоре, насколько я вчера успела заметить, женщина серьезная, и требовать, чтобы она приходила в восторг от… Ц е з а р ь. Я не требую, чтоб она приходила в восторг. Ясно? Я только хочу, чтоб она оставила нас в покое.
Кто-то стучит. Цезарь и Белла переглядываются.
Б е л л а. Пожалуйста! Г о л о с А н и т ы. Простите, где я могу найти художественного руководителя двойного квартета товарища…
Входит А н и т а. Всматривается в людей, к которым обращается, и узнает их. Минутная неловкая пауза.
Б е л л а. Добрый день. А н и т а. Это вы… Извините. Добрый день. Б е л л а. Разве совещание уже закончилось? А н и т а. Обсуждение работы вашего клуба перенесено. Ц е з а р ь. Перенесено? А н и т а. Да. Ц е з а р ь. Почему? А н и т а. Не по всем кружкам были готовы материалы. Ц е з а р ь. Великолепно. Ну уж это, скажу вам… Б е л л а (перебивает его). Когда следующее заседание? А н и т а. Через неделю. Ц е з а р ь. Через неделю? А н и т а. Что поделаешь… Но у меня появилась мысль поговорить с товарищем Тралмаком. Вот я и пришла сюда. Ц е з а р ь. Его нет. А н и т а. Когда… Ц е з а р ь. Нет и не будет. Б е л л а. Но ему можно позвонить. Ц е з а р ь. Кто тебя… (Обрывает.) В самом деле. Товарищ права. (Берет телефонную трубку, делает вид, что набирает номер.) Товарищ Тралмак? Говорит Анита Сондоре. Да, да, та самая, — эстет! Ну что вы, просто я слегка охрипла, так сказать… Слушайте, ваш двойной квартет уже дисквалифицировали и расформировали, как было мною указано в моем отзыве от двадцать четвертого марта сего года? Нет? И не будет? Спасибо. Я немедля позвоню… куда бы мне еще позвонить, надо подумать… Все, кому я рассказывала о ваших песнях, возмущены до предела! Одна известная писательница, когда я ей рассказала, сначала густо покраснела, потом произнесла «фу», да, а под конец грохнулась в обморок, бах! Вас интересует, какая? Пожалуйста! Молодая, талантливая писательница для детей младшего возраста Аугуста Гуськова-Гусыня! А н и т а. Вы кончили? Ц е з а р ь. Я кончил. (Вешает трубку.) Благодарю за внимание. А н и т а (медленно идет к двери. Останавливается). Может быть… раз товарища Тралмака нет… может, я могу поговорить с вами? Ц е з а р ь. О чем? А н и т а. О текстах песен. Ц е з а р ь. Со мной? А н и т а. Разве не вы их автор? Ц е з а р ь. Я вроде бы. А н и т а. Ну вот. Ц е з а р ь. Пожалуйста. Говорите. Б е л л а. Снимите пальто. А н и т а. Спасибо. (Снимает и вешает на спинку стула пальто. Вынимает из сумки какие-то листки с текстами песен. Перелистывает их.) Нужны вовсе не такие уж большие поправки. Посмотрите, пожалуйста. В «Колыбельной» надо снять только первую строфу, которая в самом деле лишняя, — а в четвертой вот эти две строчки заменить другими. Ц е з а р ь. Какие? А н и т а. Вот эти. Ц е з а р ь. Почему? А н и т а. Гораздо уместнее пожелание счастливой жизни новорожденному, чем это фривольное замечание в адрес его родителей. Ц е з а р ь. Что лиха беда начало? А н и т а. Не хочу даже повторять. Ц е з а р ь. Дальше. А н и т а. «Журавль в палаточном городке», тут только нужно убрать жаргонные слова, остальное можно спокойно оставить… Спокойно… «Плотнее, граждане, плотнее!» хорошая песня с ясной мыслью, разве что припев «Не наступайте на ноги другим, все мы друзья и братья» повторяется слишком назойливо, к тому же без особой на то надобности, хотя, если подумать… Ц е з а р ь. Дальше. «Первое свидание». А н и т а. От него, разумеется, придется отказаться. К сожалению. Парень и девушка встречаются впервые, парень даже имени ее не знает, однако концовка не оставляет сомнений в том, что они уходят, чтобы быть вместе. Ц е з а р ь. Не оставляет сомнений. А н и т а. Вот видите, вы и сами… Ц е з а р ь (перебивает ее). Как долго они, в таком случае, должны быть знакомы? А н и т а. Что вы имеете в виду? Ц е з а р ь. Мы с Беллой, например, знакомы две недели, а как ее зовут, я тоже не знаю… Белла-Белла миа, это в самом деле твое имя? Как твоя фамилия, ты мне, наверно, сказала, но… Б е л л а (тихо). Прекрати. Ц е з а р ь. С вами, например, мы знакомы со вчерашней ночи…
Анита кладет тексты в сумку.
Может, вы станете утверждать, что это не так? А н и т а. До свидания. (Идет, чтобы взять пальто.) Ц е з а р ь (не позволяя ей это сделать). Может, вы станете утверждать, что после ваших поправок от этих песен что-нибудь останется? А н и т а. Весьма сожалею, что начала этот разговор. Ц е з а р ь. А я, со своей стороны, наоборот. А н и т а. Я пришла… я уже сказала… чтобы поговорить с товарищем Тралмаком. Что вы за человек, мне стало совершенно ясно вчера ночью. Совершенно. Ц е з а р ь. Неужели? Б е л л а. Юлис… Ц е з а р ь. А зачем вообще нужны песни, это вам ясно? А? Зачем их сочиняют? Зачем их люди поют? А н и т а. Хорошая песня учит нас… Ц е з а р ь. Стоп! Благодарю. Больше вопросов не имею. А н и т а. Искусство, которое ничему не учит, превращается в пустую игру. Ц е з а р ь. Да? Значит, песня создается, чтобы чему-то учить, да? Пить плохо, а хранить деньги в сберкассе хорошо… А н и т а. Зачем же так примитивно. Ц е з а р ь. Я вам скажу, когда создается песня. Это происходит, когда ты весь во власти чего-то. Ну, например, во власти радости по поводу того долгожданного ребенка… Тогда она сразу создается, в два счета… А н и т а. «Колыбельная»… Ц е з а р ь. Которая всем понравилась, потому что все так же радовались. А н и т а. Но остальные, кто не работает у вас, для кого ваша история без конкретных объяснений не понятна? Ц е з а р ь. Вы не видели, что происходило во Дворце культуры? Есть вещи, которые понятны всем — за исключением, быть может, только… Б е л л а. Юлис, прошу тебя… Ц е з а р ь. Думаю, что и поэты, настоящие, пишут таким же образом! А н и т а. Каким? Ц е з а р ь. Ну, не образом, а… словом, они начинают, когда они чем-то захвачены и поглощены. Разве может быть иначе? Тех, что пишут иначе, я вообще не считаю за поэтов и не читаю. А н и т а. Вам не советовали отнести тексты в Союз писателей? Они там консультируют молодых авторов и… Ц е з а р ь. Тралмак как-то говорил. Что ты меня спрашиваешь, сказал он, я дирижер — иди в Союз писателей! Хорошо, я пошел. Нахожу дверь комнаты консультантов, стучу… Смотрю, три поэта… А н и т а. Настоящие? Ц е з а р ь. Самые что ни на есть. Я так смутился, что хотел тут же удрать, а когда они не дали, спросил только, как у них работает телефон… Потом был еще такой случай. Читаю как-то одну книгу, и там черным по белому написано: «Я знаю только то, что мертвого Наполеона зарывают в яму, чтобы он не смердел, а живого котенка поят теплым молоком». (Рассказывая это Аните, он увлекается и как бы начисто забывает об их враждебных, обостренных отношениях.) Сильно, черт побери, а? Никак не выходит из головы. Захватило, так сказать… Ну как так можно, думаю, возясь со своими телефонами, — как можно сравнивать всемирно известного завоевателя, Наполеона, с животным, понимаете, с каким-то котенком… С одной стороны… А если взять с другой? Котенок смотрит на тебя, слушает… Дышит… Понимаете? Никак не мог успокоиться, пока не написал песню «Наполеон».
Звонит телефон.
(Снимает трубку.) Да… Да, я… Хорошо, сейчас. (Кладет трубку.) Директор сказал им, что совещание откладывается на неделю. Б е л л а. А они что? Ц е з а р ь. Хотят видеть меня… Не исчезайте, дорогая товарищ Сондоре, до моего прихода. А н и т а. Что вы мне еще… Ц е з а р ь. Доложу, что скажут ребята, выслушав ваши претензии! А н и т а. Из ваших уст! Ц е з а р ь. Ну и что? А н и т а. В искаженном виде, утрированные и… Ц е з а р ь. Именно в том виде, в каком я сам услышал из ваших уст! Но о том, что вы в клубе, лучше промолчу. Если они ринутся сюда, мне придется в одиночку защищать вас от всего двойного квартета… Останьтесь! Вам будет небезынтересно послушать — нисколько я знаю этих мальчиков! (Уходит.) Б е л л а. Я их тоже знаю и… А н и т а (перебивает ее). Столь же хорошо, как Цезаря Калныня?
Белла смотрит на Аниту: что бы это могло значить? Просто так, слова или — стоит обидеться и дать резкий отпор?
Да, в нем все-таки есть… что-то от формирующегося художника. Б е л л а. Вы сомневались в этом? А н и т а. Только окружение толкнуло его на мелкотемье. Б е л л а. За последние две недели, хотели вы сказать — если я правильно поняла? А н и т а. Простите, но… (Осекается.) Б е л л а. Да говорите. А н и т а. Что ж мне вам еще сказать… Вы молчите, но я вижу, он ищет вашей поддержки, излагая свои неустоявшиеся и весьма поверхностные взгляды, — ищет в вас опоры, да, и находит ее! То вы киваете, то предостерегающе поднимаете руку… Б е л л а. Я? А н и т а. Более того, как-то вы остановили его на полуслове, чтоб у него не вырвалось то, о чем ему потом, быть может, пришлось бы сожалеть. Б е л л а. Вы правы. А н и т а. Но почему вам это удается? Только потому, что вы всегда заранее знаете, что он скажет… Что вы превосходно узнали его — за эти мистические две недели, в которые я, откровенно говоря, не очень-то верю, — и к тому же добились, что сам он, того не сознавая, очутился под вашим влиянием… Но как вы используете свое влияние? И куда вы его направляете? Чем все это кончится? Б е л л а. Что именно? А н и т а. Что с ним станет, если он и впредь будет столь же болезненно переживать всякое критическое замечание? Что станет с задатками его дарования, развитие которого еще только впереди? Б е л л а. Ой! Сейчас вы напоминаете… угадайте кого? Ни за что не угадаете. Учительницу Гриките, мою классную руководительницу. Она тоже, когда сердилась, задавала вопрос за вопросом, а мы ждали, когда она выдохнется, и отвечали только на то, что она успевала сказать в конце, пока снова не соберется с силами. Она тоже была весьма оригинальная дама. Один раз она… (Смеется.) А н и т а. Вы смеетесь. Конечно. Вы даже не представляете, какая это ответственность — находиться рядом с человеком, который чувствует в себе призвание и ищет путь в искусстве… Да что там. Даже жены наших профессиональных работников искусств — насколько мне приходилось с ними сталкиваться — не отдают себе отчета в этой ответственности. Они, так же как вы… Б е л л а (перебивает ее). Ну уж извините. Я не жена Цезаря Калныня. И вообще какое вы имеете право… Вы меня просто удивляете. А н и т а. Все, что он ни сделает, для вас хорошо… Или вы в самом деле не понимаете, что такое отношение усыпляет и притупляет чувство самокритики? Но ведь если кому-то, особенно из начинающих, покажется, что любой его набросок уже шедевр, он погиб. Он перестанет расти. Он… Хорошо, не будем спорить. Что я хотела вам сказать… Да. Совещание… только пусть это останется между нами, договорились?
Белла кивает.
Совещание будет острым, кое-кто из товарищей будет настроен явно агрессивно. Б е л л а. Они слышали эти песни? А н и т а. Да что вы… Б е л л а. Достаточно было вашего… А н и т а (прерывает ее). Если что-то можно сделать, надо это делать до совещания. Поэтому я и пришла сюда. В нашем распоряжении целая неделя. Вначале мне казалось, что… в песнях, действительно, довольно много шероховатостей, и мне казалось, достаточно сгладить наиболее заметные… Но вот только что засомневалась. А не исчезнет ли самобытная свежесть, которая… Да! Мне сказали, что у товарища Тралмака есть магнитофонныезаписи! Как вы думаете, нельзя ли… Б е л л а. Отчего ж нельзя. Они тут рядом, а усилители поставлены в зале и в комнатах — видите этот ящик над дверью? А н и т а. Я весьма охотно… Б е л л а. Какую? А н и т а. Любую.
Б е л л а уходит. Возвращается, когда начинает звучать вступление на аккордеоне.
Б е л л а. Пожалуйста, слушайте. «Мы танцевали одно лето».
Песню исполняет двойной мужской квартет. Анита и Белла слушают.
«Танцевали ведь только лето мы,
А потом?
Потом —
У судьбы мы оба просим ответа,
Что ж должно было сбыться потом?
Танцевали ведь только лето мы,
А потом?
Потом —
На деревья гляди или на небо —
Пляска ламп. Пляска звезд. Пляска дней.
Танцевали ведь только лето мы,
А потом?
Потом —
Дни бежали, превращаясь в недели,
Тихо месяцы следом плелись…
Танцевали ведь только лето мы,
А потом?
Потом —
На деревья гляди или на небо —
Пляска ламп. Пляска дней.
И огней…
Так вот всем нам досталось по лету,
А потом?
Потом —
У судьбы каждый просит ответа,
Что ж должно было сбыться потом?»[2]
Примерно на середине песни возвращается Ц е з а р ь. Совсем иным, чем ушел. Стараясь казаться спокойным и равнодушным, он садится рядом со столиком, где стоит телефон, и, похоже, тоже слушает песню. Песня кончается. С минуту царит полная тишина. Анита смотрит на Беллу. Белла покачала головой… Может, что случилось? Начинается новая запись, медленная танцевальная мелодия, исполняемая струнным оркестром. Взгляд Цезаря останавливается на телефоне. Он берет трубку и протягивает руку к диску, однако передумывает. Кладет телефонную трубку на стол. Находит в кармане отвертку. Берет аппарат, снимает с помощью отвертки нижнюю крышку и разглядывает провода, как бы отыскивая повреждение. Анита снова смотрит на Беллу.
Б е л л а. Юлис! Ц е з а р ь. Ну? Б е л л а. Что случилось? Ц е з а р ь (о телефоне). Вроде бы ничего. Б е л л а. Ну что ты валяешь дурака? Ц е з а р ь. Я монтер и отвечаю за то, чтобы был в порядке телефон. Ясно? За другое пусть отвечают те, кому за это деньги платят. Всякие Тралмаки и прочие. (Все это и последующее он произносит безразлично и монотонно.) А н и т а. Вы хотели, чтоб я дождалась вашего возвращения… Ц е з а р ь. Правда? А н и т а. И… обещали рассказать, что они скажут… Ц е з а р ь. Они?
Молчание.
Б е л л а (робко — начиная догадываться, что случилось, должно быть, нечто непоправимое). Тебе совершенно незачем было серьезно говорить с ними сейчас… когда… Ц е з а р ь (перебивает ее). Тралмак был трезв. А н и т а. Какое мнение высказал… товарищ Тралмак? Ц е з а р ь. Ваше. А н и т а. Как это понимать? Ц е з а р ь. Вы с ним беседовали? А н и т а. Мы даже не знакомы, что вы. Ц е з а р ь. Я — ничто.
Молчание. Танцевальную мелодию подхватывает гитара.
Б е л л а. Юлис, нельзя ли говорить нормально? Ц е з а р ь. Он вычеркнул те же самые места. Б е л л а. Тралмак? Ц е з а р ь. Гитара — это неплохо. Если умеешь искусно играть. Не так ли?
Все трое слушают музыку. Раздается резкий телефонный звонок — Цезарь снимает трубку, не отвечая, нажимает на рычаг, дает отбой. Снова звонок, он продолжается какое-то время, затем Цезарь отпускает и вновь нажимает рычаг. Звонок умолкает.
Белла, запри дверь. Б е л л а. Ну зачем ты…
Снова раздается длинный звонок. Цезарь снова снимает трубку и снова нажимает и отпускает рычаг. Звонки прекращаются.
Ц е з а р ь. Белла! Ты слышала, что я сказал? Скорее!
Б е л л а уходит.
А н и т а. Может быть, они… Ц е з а р ь. Нет, нет — все в порядке. А н и т а. Но я… Ц е з а р ь. Но вы можете радоваться, ведь все получилось по-вашему. Именно так, как вы хотели.
Возвращается Б е л л а.
Заперла?
Белла кивает.
А н и т а. Товарищ Калнынь, я все-таки… Ц е з а р ь. Опять. Ну как вам не надоест, одно и то же… Послушаем лучше музыку. Белла, где это могло быть записано? Б е л л а. Что ты меня спрашиваешь? Ц е з а р ь. Да, верно, чего я пристаю к людям с глупыми вопросами и не знаю какими там еще… предложениями… Ничего этого не нужно, Белла. Посему — мир и аминь. Б е л л а. Юлис! Ц е з а р ь. Белла, если б ты только знала, как у меня сейчас легко на сердце. Когда все так счастливо разрешилось. А н и т а. Что тут в конце концов… Ц е з а р ь (прерывает ее). Товарищ Сондоре! Позвольте еще раз обратить ваше внимание на музыку. Это же песня без слов… Слушайте.
В дверь громко стучат. Белла идет открыть.
Ни шагу! Белла!
Белла останавливается. Теперь уже в дверь стучат кулаками, слышны возгласы… Когда танцевальная музыка неожиданно обрывается, среди общего шума выделяются голоса: «Юлис, что с тобой?» «Будет или не будет?» «Открой дверь, старик!» «Выйди к ребятам!» «Из-за нескольких пустяковых словечек он заваливает концерт!» «Принципиальный какой нашелся!» «А что я говорил? Во Дворце культуры ВЭФа он зазнался!» «Он получил солнечный удар!» «Юлис, рожа! Надулся!» «Ребята ему по-дружески говорят, а он надулся как пузырь и убежал!» «Шляпа!» «Эй ты, может, ты не один?» Рев, свист. «Выходи подобру-поздорову!» Возобновляется музыка — вступление аккордеона к песне.
А н и т а. Товарищи, вы меня извините, но… Ц е з а р ь. Ничего, ничего. Надоест. Поорут и уйдут.
Песня, по всей вероятности, записана на концерте, потому что вступление на минуту затихает и голос ведущего программу объявляет название: «На плоту вниз по Гауе»! Поет двойной квартет. Тот самый, что сейчас воет и дурачится под дверью. Звучит песня, нетрезвый шум постепенно стихает.
«Пусть они обтесаны неровно,
Пусть корявы малость — не беда!
Главное —
Главное, чтоб не разбила бревна
О пороги пенная вода.
Ничего, что холода бывали,
Ничего, что ешь и пьешь не так.
Главное —
Главное, чтоб песню запевали,
Ту, что человечна и проста.
На земле есть подлецы и люди,
Есть черемуха и — сорняки.
Главное —
Главное, нам к сроку надо будет
Разобраться в берегах реки.
А пока — разлившимся апрелем
В море нам проложены пути.
Главное —
Главное, чтоб мы с тобой сумели
На плоту все мели обойти»[3].
Песне аплодируют. Б е л л а идет выключить магнитофон. Аплодисменты утихают, но издали — по-видимому, в тот момент, когда Белла открывает дверь, доносится: «Летят вороны над могилой и каркают: напрасно все…»{14} Потом вновь, перекрывая все, слышится звук громкоговорителя, аккордеон.
А н и т а. Я все понимаю… Я понимаю, конечно, но… говоря о ваших песнях… разве вы сами считаете, что там нет никаких, ни малейших недостатков? Ц е з а р ь. Нет, почему же?
Аккордеон умолкает. Угомонились или ушли и члены квартета.
А н и т а (нерешительно). Раз вы столь категорично отвергаете все возражения… Ц е з а р ь. Почему все. Ваши. Мелкие, лицемерные, необоснованные и…
Возвращается Б е л л а.
Белла, я получил зарплату. Б е л л а. Я тоже получила, ну и что? Ц е з а р ь. Поехали в «Баложи»{15}? Б е л л а. Далеко… Ц е з а р ь. Вызовем такси. (Протягивает руку к телефону.) Белла, ты не слыхала, но товарищ еще раз хотела напомнить, что деньги нужно нести в сберкассу, а не оставлять в баложском кабаке, и она, разумеется, права… Белла! В самом деле! Накопим денег и поедем в отпуск в Карпаты! Будем жить в палатке… В окне универмага одно время была выставлена такая, знаешь, чудесная палатка, двухместная и… Белла! Б е л л а (тихо, без упрека). Ты, по всей вероятности, пил вместе с ними… Ц е з а р ь. Ни капельки. Белла, мы с тобой маленькие людишки, потому должны относиться с почтением к товарищу, которая пришла дать нам свои советы. К товарищу, у которой и мысли не возникает, что она могла бы что-то сделать не так. А н и т а. И однако… Ц е з а р ь. Белла, ты слышишь? Я поражен. Ах да, вероятно, это было, когда она ходила в детский сад. Правильно. Она оторвала кукле голову, чтобы посмотреть, действительно ли внутри опилки. А н и т а. Это было в сентябре… где-то на Курземском побережье{16}… (После паузы.) Я была там в командировке, впервые за долгие годы, и под вечер случайно встретила знакомого следователя. Оказалось, два молодых парня, рыбаки, тяжело избили в то утро охотника из Риги, сломали его ружье, рассыпали дробь… Рыбаки показали следователю, что охотник на их глазах застрелил лебедя, и, когда я с ними встретилась, все трое направлялись на место происшествия. Я тоже пошла. Убитая птица лежала на самом берегу моря. Когда мы приблизились к ней, другая, оставшаяся в живых, поднялась в воздух, стала описывать над нашими головами большие круги и невыразимо жалобно кричала. Б е л л а. А эта… оставшаяся в живых… была он или она? А н и т а. Она. Б е л л а. Ой! А н и т а. Остальные какое-то время еще взволнованно покружили, а потом взяли курс на юг и улетели. Она осталась с другом, вместе с которым начала перелет через Европу… чтобы весной вновь вернуться в свое эстонское или финское болото, где теперь понапрасну ждет их гнездо… (Помолчав.) Я сказала рыбакам, что именно так им и следовало поступить, и добилась, что обвинение против них было снято. Это не было ни правильно, ни законно, ни… легко. Но я своего добилась. Ц е з а р ь. Она своего добилась… Белла, как ты думаешь, какая у нее может быть песня? У каждого человека есть такая, своя… Не представляю, какая может быть у нее. А н и т а. Есть одна… Я уже почти стала забывать, что такая существует… (Берет аккордеон. С минуту наигрывает, вспоминая. Потом начинает — скорее говорит, чем поет.)
«Когда сентябрь
зовет журавлей из болот,
лебедям на каналах обрезают крылья.
Как во сне к нам приходят
самолеты,
на которых мы никогда не летали,
так к лебедям во сне
приходят крылья.
Сверху —
блестящие перья,
снизу —
нежный пух,
в котором осенней ночью
можно согреть клюв.
Надежные,
верные
крылья.
Если хвост оторвать у ящерицы,
он отрастет.
Но станет короче.
Крылья отрастут и у лебедей.
Но станут короче.
С каждой осенью,
с каждым разом —
короче.
Смотрите —
как голубоглазые добродушные мужчины
укорачивают мечту!
Цезарь собирает вещи — три стула, столик, телефон, графин, стакан. Белла берет у него оба пальто и аккордеон. Цезарь — на этот раз он — оглядывается и произносит: «Антракт — десять минут, но у нас с вами за это время пройдет целая неделя». Белла: «Идем». Оба уходят.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Входит Б е л л а, несет стол с красной лакированной поверхностью и две такие же табуретки, одеяло, шарф… Одеялом и броских тонах Белла накрывает тахту, ярко высвечивается и шарф, переброшенный через спинку стула. Мы находимся — В КОМНАТЕ БЕЛЛЫ. Разместив все, Белла идет к двери. На полпути останавливается, поворачивается к нам, произносит:«Хочешь — положу ладони
На кору продрогшей липы,
Я скажу всего два слова,
И тотчас с ветвей расцветших
Полетит пыльца, мерцая,
И на нас волною теплой
Запах сладостный прольется.
Липа голос мой узнает:
Ведь под небом Гризинькална
Мы как сестры вырастали.
Визма Белшевица»{17}.
«Коль есть четыре белых
Рубашки у тебя,
Все трын-трава, сквозь пекло
Протопаешь шутя.
Лишь песенка вдогонку
(Уж ты ее прости!):
Мол, не в рубашках дело,
А в со-вес-ти.
С утра в рубашке чистой —
К начальству в кабинет.
А взмокнет от усердья —
Смени ее в обед.
И песенка напомнит
(Уж ты ее прости!),
Что дело не в рубашках,
А в со-вес-ти.
Закапаешь вторую,
Обедая с женой, —
И новая рубашка
Сверкает белизной.
Но песенка все гуще
(Уж ты ее прости!):
Ведь дело не в рубашках,
А в со-вес-ти.
Наряды — словно взгляды,
Меняй их, не жалей!
И к вечеру рубашки
Одна другой грязней.
Когда песня кончается, Белла выключает магнитофон и смотрит на часы. Смотрит на часы и Анита.
А н и т а. Простите, но… я понимаю, что очень поздно, но я… не могу уйти, пока… Б е л л а. Я разве что говорю. Сидите. А н и т а. Вы все еще уверены, что он… Б е л л а. Придет? А н и т а. Да. Б е л л а. Он не может не прийти. Ой! Сядьте, пожалуйста, куда-нибудь в другое место. На тахту… Пожалуйста!
Анита поднимается и смотрит на Беллу.
(Поправляет шарф на спинке стула.) Это его место.
Анита садится на тахту.
К себе домой он теперь не пойдет, потому что мать сразу же спросит, все ли в порядке, а его матери, знаете, о таких вещах говорить нельзя, она очень нервная, а врать Юлис… врать Цезарь не умеет. К ребятам из квартета он не пойдет из-за ссоры, а кроме квартета, насколько я заметила, у него близких друзей нет. А н и т а. Это означает, что сейчас он где-нибудь… пьет? Б е л л а. Возможно… Может, вам все-таки дать кофе? Я могу поставить, мигом будет готов. А н и т а. Спасибо, не нужно. Б е л л а. Вы мне не рассказали, как Цезарь попал на совещание. Ведь приглашали только Миервалдиса Тралмака. А н и т а. Цезарь пришел, попросил разрешения принять участие… Никто не возражал. Б е л л а. Он тоже говорил? А н и т а. Ни слова. Б е л л а. Какое же было решение? А н и т а. Указать работникам Дома народного творчества на необходимость тщательнее следить за репертуаром коллективов самодеятельности. Б е л л а. Да, но в отношении программы нашего концерта? А н и т а. «Первое свидание» вычеркнули. «Колыбельную», «Четыре белые рубашки» и другие разрешено исполнять после того, как будут внесены исправления. Б е л л а. Вы своего добились. А н и т а. Да. Б е л л а. И сидите здесь и дожидаетесь Цезаря, чтобы торжествовать. А н и т а. Без моего вмешательства все окончилось бы значительно хуже. Б е л л а. Без вашего вмешательства вообще ничего бы не началось. А н и т а (после паузы). Поставьте еще раз то же самое. Б е л л а. «Белые рубашки»?
Анита кивает. Белла включает магнитофон. Песня. Обе слушают. Когда песня обрывается, Белла склоняется над магнитофоном.
А н и т а. Странно, но с каждым разом, как я слушаю эту песню, она привлекает меня все больше и больше… Странно. Такие наивные слова, такая простая, чтобы не сказать — примитивная мелодия… но все вместе полно какой-то неотразимой притягательности, как латгальский глиняный кувшин{18}, грубый и вместе с тем изящный… Я ничего больше не понимаю. Б е л л а. Чего уж тут не понимать, господи! (Выключает магнитофон.) Все яснее ясного. А н и т а. А именно? Б е л л а. Пока вы еще не были знакомы с Цезарем, вы слушали его песни равнодушно, а с той самой минуты, как вы его полюбили… А н и т а. Белла! Б е л л а. Белла, Белла… (После паузы.) Ни один мужчина не войдет ни в мою, ни в вашу комнату, если мы сами того не захотим, а если и войдет, тут же вылетит. А н и т а. Вы хотите сказать, что в ту ночь я сама разрешила Цезарю… Б е л л а (перебивает ее). Конечно! А н и т а. Я без конца твердила, чтобы он… Б е л л а. Конечно! Чтобы он уходил! А как же иначе, господи! Вы были дамой! На самом высоком уровне! Вы были так оскорблены — господи! Цезарь со своей наивностью, вероятно, даже поверил… Цезарь — но не я! А н и т а. Это же… Б е л л а. Невероятно, но факт!
Молчание. Белла смотрит на часы.
А н и т а. Я так устала, что у меня нет сил спорить с вами. Б е л л а. О чем же? А н и т а. Хотя бы о… Белла! Б е л л а. Ну, я слушаю. А н и т а. Вы в самом деле считаете, что симпатия к автору мешает объективно судить о его работе? Б е л л а. Совсем наоборот. А н и т а. Наоборот? Б е л л а. Вы считаете, что ваше прежнее суждение о его работе было объективным? А н и т а. Да, только… Б е л л а (перебивает ее). Вы глубоко ошибаетесь, потому что это было всего лишь поверхностное суждение равнодушного человека, скажу я вам, и ничего более — ясно? А н и т а. «Ясно» — это у вас от него… Б е л л а. «Не так ли»? А н и т а. Это тоже… За две недели. Б е л л а. За три. А н и т а. Хорошо, во время концерта во Дворце культуры ВЭФа я была еще не знакома с Цезарем Калнынем, — но я же не знакома с большинством из тех, кто пишет и сочиняет музыку! Б е л л а. Зато их все знают, и, начни вы куда-нибудь звонить, чтобы из библиотек изъяли «Швейка», над вами только посмеются, а не… А н и т а (перебивает ее). Я думаю о другом. Б е л л а. Я тоже, о вашем так называемом «объективном суждении»… Ведь вовсе не важно… не решающе, я думаю… что вы влюбились именно в Цезаря. Не перебивайте меня! Важно… ну как бы вам это растолковать… Вспомните, вам не понравилось «У Янтарного моря»! А н и т а. Крики нетрезвых людей за вечерним застольем вы хотите сравнить с… Б е л л а. Подождите, разрешите теперь мне… Ребята действительно были нетрезвы, верно, да и кое-кто из девушек тоже, не отрицаю, но главное то, что у всех было приподнятое настроение — оттого, что они находятся в приятном обществе, и оттого, что у друзей такая квартира, и радость, понимаете, вылилась в общей песне, все покачивались в едином ритме… знаете, как это делают — берут друг друга под руку, сидя за столом, и покачиваются… А н и т а. Знаю. Б е л л а. И если б вы находились среди нас, вы пели бы вместе с нами и чувствовали себя так же, как мы. Но вы сидели в своем углу, в полном одиночестве, и все, что происходило за стеной, могло вас только раздражать… В таком деле самому нужно принимать участие, а не смотреть со стороны. А н и т а. Мы же начали о… Б е л л а (перебивает ее). А вот еще, недавно я на одном вечере смотрела любительский фильм. Люди на экране танцевали — вернее, без звука всячески подергивались и толкали друг друга, улыбаясь, как форменные идиоты… в том числе и я… А н и т а. С Цезарем? Б е л л а. Нет, с… мы еще не были знакомы… с другим, он хорошо танцует, но на экране, глядя со стороны… да еще без звука… бррррр! Это выглядело просто кошмарно. А н и т а. Мы все-таки начали об искусстве, а не о том, как выглядит или не выглядит со стороны поведение подвыпивших людей. Б е л л а. Хорошо, хорошо, сейчас я скажу и об искусстве… Искусство… искусство рождается там, где бьется сердце и течет в жилах кровь, это мое глубочайшее убеждение. Там, где что-то очень-очень любят и поддерживают, да, а что-то другое крайне ненавидят… Там рождается искусство. Там, где есть жизнь. И потому, чтобы произведение искусства тебе что-то давало, ты сам должен быть живым. Ты должен быть во всем этом, понимаете, а не где-то в стороне… Ты должен быть в этом, и живым! А н и т а. А я, сидя в зале Дворца культуры ВЭФа… Б е л л а. За невидимой перегородкой! А н и т а. …была мертва? Б е л л а. Ну да. А н и т а. Интересно. Б е л л а. Никого не любя и принимая во всем участие лишь умом, вы слушали холодно, со стороны, и полагали, будто вы объективны, а на самом деле просто-напросто подсчитывали плюсы и минусы, как бухгалтер свои копейки, в то время как живые люди вокруг смеялись и плакали! А н и т а. Не припоминаю, чтобы кто-нибудь плакал. Б е л л а. Я говорю это обобщенно, чтоб вы поняли, что песни тут были ни при чем, потому что в ту минуту, когда вы полюбили, ваши уши открылись, а вы еще удивляетесь, почему та же самая песня зазвучала вдруг совсем по-иному… Потому, дорогая товарищ Сондоре, потому! Не хотите ли случайно послушать «Четыре белые рубашки» еще раз? Еще как хотите, не так ли? Еще как хотите! (Тянется к включателю магнитофона.) А н и т а. Знаете, кто вы? Б е л л а. Ну? А н и т а. Фрейдистка. Б е л л а. Я? А н и т а. Типичная. Б е л л а. Да, да, только… что это значит? А н и т а. Странный вопрос. Вы не знаете, что такое — фрейдистка?
Белла качает головой.
А н и т а. Людей, создающих искусство и воспринимающих его, вы приравниваете к мартовским кошкам, мяукающим на всех крышах. Б е л л а. Я? А н и т а. Или к птицам, токующим в брачный период. Б е л л а. Я! А н и т а. Да. Б е л л а. Нет. Мне такое и в голову не приходило. Кто в восемнадцать лет не читает и не пишет стихов — если вы это имели в виду, — но поэтами становятся лишь некоторые, для кого это было всерьез… Но вы меня никогда не убедите — никогда! — что поэзия… вообще искусство может возникнуть и быть понято там, где нет любви! А н и т а. Стало быть, из числа людей, создающих и понимающих искусство, детей и стариков вы исключаете? Б е л л а (с минуту смотрит на Аниту). Вы, вероятно, уже не отдаете себе отчета в том, что говорите… Идите домой. А н и т а. Не пойду. Б е л л а. Вы сказали, что я… ну… А н и т а. Фрейдистка. Вы и есть фрейдистка. Б е л л а. А что такое вы, если можете так говорить? Вы же в таком случае в десять раз хуже… Вы… циник! Да! Циник! Я говорю о любви, а вы, оказывается, под этим словом понимаете лишь… ну… А н и т а. Это вы так понимаете. Я только продолжаю вашу мысль, доводя ее до абсурда. Б е л л а. В таком случае вы еще и… А н и т а. Ну, ну? Б е л л а. Демагог! Циник и демагог вы, если хотите знать! А н и т а. Благодарю. Б е л л а. Уходите. У меня нет ни малейшего желания притворяться вежливой и занимать вас. А н и т а. Никуда я не пойду. Б е л л а. Что Цезарь может сюда прийти, я выдумала, чтобы подразнить вас, поняла ведь, что с вами происходит, ясно? Он и не собирался. А н и т а. Это вы выдумали только сейчас. Б е л л а (после паузы). Поражаюсь вашему самообладанию… Вы хорошо воспитаны, не так ли? Сразу чувствуется… Моя мама в молодости пела в театре оперетты, от нее я унаследовала музыкальность, и она научила меня, как два года носить одно и то же платье, чтоб оно выглядело как новое. А н и т а. Это не так-то мало. Б е л л а. Всему остальному меня научила тетя Кристина. А н и т а. Например? Б е л л а. Например, любить хороших людей, и не только в Гризинькалне, и не симпатизировать дурным… Вы теперь думаете, что я говорю о продавщицах в молочной и им подобных — с ними-то она на ножах из-за дурно оформленной витрины, — но вы глубоко ошибаетесь. Тетя Кристина, например, ненавидит Пиночета! Да! Заходит она как-то вечером ко мне и говорит — вы можете смеяться, если угодно, но я в ту минуту буквально вздрогнула, — она говорит: «Я проклинаю Пиночета, и вы еще доживете до того дня, когда этот негодяй провалится, а те, кто ему еще верит, увидят наконец его истинное лицо!» А н и т а. Что это доказывает? Б е л л а. Не забывайте, сколько ей лет. Ей… А н и т а. Ну и что? Б е л л а. Вам сколько? А н и т а. А себя вы считаете хорошим человеком? Б е л л а. В день поминовения усопших{19} мы всегда идем на кладбище Райниса{20} зажигать свечи. После этого идем на Лесное кладбище{21} к Даце Акментинь{22}, которую тетя в молодости очень любила. Идем, а по Березовой аллее текут люди, понимаете, и звучат тихие голоса, и ветер в темноте колышет пламя свечей, тысяч свечей… «Они идут сюда, чтобы вспомнить», — говорю я, а тетя Кристина отвечает: «Да, и чтобы яснее осознать, что они живы!» А н и т а. А себя вы считаете хорошим человеком?
Белла включает магнитофон и смотрит на Аниту, чтобы ответить, но раздается звонок в дверь. Б е л л а идет открывать. Возобновляется прерванная песня.
«И новая рубашка
Сверкает белизной.
Но песенка все гуще
(Уж ты ее прости!):
Ведь дело не в рубашках,
А в со-вес-ти».
Входит Ц е з а р ь. Направляется к магнитофону. Выключает. Возвращается Б е л л а.
Ц е з а р ь (Аните). Что это на вас нашло? А н и т а. На меня? Ц е з а р ь. Там, на совещании. Вы же повернулись на сто восемьдесят градусов и кинулись сама на себя! А н и т а. Я? Ц е з а р ь. А разве не так? Все они повторяли то, что вы внушили им по телефону — буквально, слово в слово! — но вы, вместо того чтобы торжествовать и пожинать плоды своих трудов, обрушились на этих бедняг как разъяренная фурия! Или, иными словами, кинулись сама на себя! А н и т а. Неужели это выглядело так? Ц е з а р ь. Точь-в-точь. Как некий персонаж из «Тысячи и одной ночи» — выпустили джина из бутылки, сами перепугались, попытались загнать его обратно… А н и т а. Что вы теперь собираетесь делать? Ц е з а р ь. А что, собственно, я должен делать? Буду спокойно продолжать работать на своей телефонной станции. (Смотрит на часы.) В восемь утра смена. А н и т а. Вы поняли мой вопрос? Ц е з а р ь. Допустим. А н и т а. А ответ? Что вы собираетесь делать? Ц е з а р ь. Ничего. А н и т а. А песни? Ц е з а р ь. Мир праху сему. А н и т а. Цезарь! Ц е з а р ь. Ого? А н и т а. Извините. Ц е з а р ь. Не за что, Анита. Б е л л а. Дружеская и непринужденная беседа на высоком уровне, сказала бы я… Если б меня кто спросил… Ц е з а р ь. Вы бились с ними геройски. Особенно с тем тупым старикашкой, который даже не знал, о чем идет речь, но все время твердил, что нужно покончить с очернением жизни. Услышал где-то… Знаете что? Бог с ними со всеми. Надоело, честное слово. А н и т а. И это говорите вы? Ц е з а р ь. Не так ли? Белла, почему ты не предлагаешь гостям кофе?
Б е л л а уходит.
А н и т а. Когда я им звонила и говорила, что песни не хороши, мне не приходилось тратить лишних слов. Сегодня, напротив… Ц е з а р ь. А чего бы вам, Анита, хотелось? Обратного? Когда нужно разрушать — это одно дело, а что-то строить… А н и т а (перебивает его). Всего ужаснее, Цезарь, эта покорность в вашем голосе… Это смирение… В какой момент вы потеряли доверие к песням? Ц е з а р ь. Ну что там с доверием или… Просто я опомнился, ясно? Такие песни шутки ради можно петь дома или с друзьями. Сегодня, чтобы вылезти на эстраду, и впрямь нужен филологический факультет и консерватория. А н и т а. Это обычный путь. Талант вырывается и идет своим. Ц е з а р ь. По принципу — кто силен, тот и прав? А н и т а. Бывают случаи, когда… Ц е з а р ь. Нет. А н и т а. Человек в трудной борьбе, шаг за шагом завоевывает чье-то сердце, встречая в нем отклик, но приходит другой, в один миг перечеркивает все его старания и побеждает, даже не прилагая для этого особых усилий… Вы скажете, это несправедливо, но разве вы можете утверждать, что этому когда-либо наступит конец? Ц е з а р ь. Вы хотите знать, в какой момент я отступился… В таком случае мне следовало бы спросить, в какой момент и почему вы сами, так сказать… А н и т а. На ваш вопрос очень просто, как она полагает, нашла ответ Белла. Но она не права. Ц е з а р ь. В каком смысле? А н и т а. В любом. Нет, в чем-то, конечно, она права. Говоря об искусстве и любви… Связь она интуитивно уловила правильно, только она все упрощает… Да, холодными руками нельзя вылепить даже глиняную уточку-свистульку, верно. И если ты сидишь в концертном зале насупившись, тебя оставит равнодушным даже Моцарт, только… разумеется, в данном случае никто не станет искать вину в Моцарте… Ц е з а р ь (после паузы). Я читал биографии некоторых поэтов и и композиторов. Многим с ней не очень везло. С этой самой любовью. А н и т а. «Твоя печаль — источник радости других». Ц е з а р ь. Это верно.
Молчание.
А н и т а. Почему вы не сели на свое место? Ц е з а р ь. На какое свое место?
Анита указывает на стул.
Вы шутите… Я впервые в этом доме.
Молчание.
«Твоя печаль…» — как там дальше? А н и т а. «…источник радости других»… Я тогда… когда-то… сказала себе другие слова, которые постепенно сделались лейтмотивом моей жизни… Ц е з а р ь (после паузы). Какие? А н и т а. «Разбита хрустальная ваза. Поставить в пластмассу мне эти цветы? Пусть лучше они завянут!» Ц е з а р ь. По принципу — «раз нет, так нет»… Только это безжалостно. По отношению к цветам, я имею в виду. А н и т а. Безразличная ко всему и опустошенная, я уже не сопротивлялась, когда мне давали какие-нибудь общественные поручения. Это заметили, число обязанностей стало быстро возрастать, я… не стану перечислять, кем я только не являюсь… Теперь меня беспрестанно втягивали в водоворот разговоров, телефонных звонков, комиссий, совещаний, проверок и тому подобного, и, говоря совершенно объективно, я сделала немало — мне ведь не надо было смотреть на часы, как раз наоборот… Мне доверяли решать все более сложные вопросы, обязанности становились все ответственнее… Я работала, я… И мне ни на минуту не приходило в голову, что такой человек, как я… опасен. Ц е з а р ь. Ну, здравствуйте. А н и т а. Разве я шла во Дворец культуры ВЭФа слушать концерт? Комиссия эстетического воспитания молодежи решила проверить репертуар клуба, и я, поскольку в тот вечер была свободна, просто… Ц е з а р ь (перебивает ее). Ну оставим это. А н и т а. Я уже подозревала, что вы не так сильны, как кажетесь, и… Ц е з а р ь (перебивает ее). Оставим, я сказал. А н и т а. Это было не так-то легко, сидеть там и… Вы уже превратились для них в пункт повестки дня, с которым нужно как можно скорее закончить. Я хоть прослушала эти песни, а они… Ц е з а р ь. Анита!.. А н и т а. Раньше мне казалось, что лебедей убивают со зла, и те, кто это делает, негодяи… Но оказывается, это вовсе не обязательно. Разве кто-нибудь из них был негодяем? Разве я негодяйка?
Возвращается Б е л л а.
Ц е з а р ь (Аните). Только не начните внушать себе, будто вы кого-то убили. Вы этого не сделали. Все, в общем, остались живы — или почти живы. (Белле.) Где же кофе? Б е л л а. Какой кофе? Ц е з а р ь. Я сказал, что… Б е л л а. Я поняла, что ты… Если тебе угодно кофе, я сию минуту пойду и… Ц е з а р ь. Нет, нет. Уже ночь, Белла, и… Б е л л а. Я была у тети Кристины, потому что… А н и т а. А разве тетя Кристина… живая? Б е л л а. Конечно. И весьма. Почему бы ей не быть… Странный вопрос. А н и т а. Извините. Я воспринимала ее как… символ, и когда вдруг выяснилось, что к ней можно пойти и поговорить… Б е л л а. Может быть, хотите? Она не спит. А н и т а. Не сейчас же, ночью, но как-нибудь — да, непременно… Непременно. Б е л л а. Пожалуйста. А н и т а. Белла! Вы были не правы. Относительно меня. Вы увидели лишь, что мне… Вы заметили, что я внешне изменилась и… Мне ведь понадобилась смелость, хотя бы для сегодняшнего совещания, не говоря уж о… Ведь все это явилось для меня ударом, который оглушает, но одновременно и приводит в себя, поэтому я… (Говоря, она подходит к Цезарю и — не вдумываясь в то, что делает, — смахивает с его плеча пушинку или обрывок нитки.) Потому что с той минуты, когда я поняла, что́ я могу еще натворить, если буду продолжать так жить, я… Но вы, Белла, все упростили и переиначили на свой лад. Нет, вы были не правы. Б е л л а. И тетя Кристина, когда я ей сейчас говорила, сказала, что… (Смотрит на Цезаря и осекается.) А н и т а. Что она сказала? Б е л л а. Она… она сказала: «Может, все и так, как ты думаешь, только навряд ли эта Анита пришла бы в таком случае сюда и сидела ночью в твоей комнате, дожидаясь Цезаря. Это может сделать лишь человек с чистым сердцем и…» (Обрывает.) Ц е з а р ь. И? Б е л л а. Все. А н и т а (после паузы). До свидания. Б е л л а. Всего хорошего. А н и т а. Цезарь… Ц е з а р ь. Я провожу вас. Через несколько минут, можно?
Анита кивает и уходит.
Белла… Это правда твое настоящее имя? Б е л л а. Нет. Ц е з а р ь. Как же тогда тебя зовут? Лаймдота? Мария? Б е л л а. Ты будешь смеяться надо мной. Ц е з а р ь. Не буду. Б е л л а. Нет? Ц е з а р ь. Я же сказал. Б е л л а. Стелла. Ц е з а р ь. Стелла? Б е л л а. Да. Ц е з а р ь. Это почти одно и то же. Б е л л а. Да, но мне не нравится. Все так или иначе спрашивают — настоящее имя, настоящее имя… Ну что ж, так всем и объясняй, что наивысшим достижением в жизни моей мамы была роль Стеллы в «Вольном ветре», которую она сыграла, когда заболела примадонна… Это было как сон, говорит она. Ни до, ни после ничего подобного не было, говорит. Ц е з а р ь. Минута, ради которой стоило жить… Б е л л а. Именно так она и говорит. Ц е з а р ь. Как наш концерт во Дворце культуры ВЭФа. Б е л л а. Все-таки? Ц е з а р ь. Да. Б е л л а. Вопреки всему, что затем последовало… Ц е з а р ь. Вопреки всему. Минута, когда мы и полный зал были едины… помнишь, Белла… Б е л л а. Да… Я очень рада, что ты не позволил омрачить это… Ту минуту, я имею в виду! Не позволяй, Цезарь. Никому и никогда. Ц е з а р ь. Ты назвала меня Цезарем? Б е л л а. Я? Ц е з а р ь. Только что… Б е л л а. Нечаянно, наверно. Ц е з а р ь. Эта примадонна вскоре выздоровела? Б е л л а. Конечно. Ц е з а р ь. Твоей маме следовало начать единоборство. Б е л л а. Думаю, ей это было не под силу. Ц е з а р ь. Белла, я еще не знаю, будет ли это под силу мне. Но я попробую. Б е л л а. Ты? Ц е з а р ь. Тот же случай. Не так ли? Наши эстрадники в этом жанре никак не могут уловить нужный тон. Ведь понимают люди, что поляки и немцы поют хорошо, да, но нам нужно что-то свое, иное… Про нас… Ясно? Поэтому уже первые мои песни получили столь неожиданный отклик, ясно? Со всеми их недостатками… Но как только наша собственная «примадонна» встанет на ноги, Цезарь Калнынь может… Ну, хватит болтать. Знаешь, почему я сегодня вечером все-таки пришел? Я, наверно, тебя люблю. Б е л л а. Как интересно. Ц е з а р ь. Не так ли? Я вдруг понял, что… Б е л л а. Тебя ждут. Ц е з а р ь. И… больше ты ничего мне не скажешь? Б е л л а. От радости, что ты меня «наверно любишь»? Ц е з а р ь. Ну… Б е л л а. Какое счастье! Ц е з а р ь. Белла… Б е л л а. Какая честь для какой-то там Стеллы-Беллы-аккордеонистки!
Входит А н и т а. Вопросительно смотрит на обоих.
Ц е з а р ь (Белле). Извини. Б е л л а. За что? Ц е з а р ь. Я тебе позвоню. Еще сегодня ночью. Можно? Б е л л а. Нет. Ц е з а р ь. Ну тогда утром. Из самой первой квартиры, где буду исправлять телефон. Исправлю и позвоню. Б е л л а. Из первой, из второй… Какая разница. Ц е з а р ь. Все-таки. (Надевает ремень аккордеона и начинает песню о Наполеоне и котенке.)
Белла и Анита присоединяются. После каждой строфы кто-то — сначала Цезарь, потом Белла, после нее Анита — произносит слова о Наполеоне и котенке.
«Звезды падают и, падая, сгорают.
Слава — это только звездопад.
Приходи ко мне и поиграем
Мы с тобой в игрушечных солдат.
Я знаю только то,
что мертвого Наполеона зарывают в яму, чтоб не смердел,
а живого котенка поят теплым молоком.
Где ж твои лихие генералы?
И вернутся ли они назад?
Приходи ко мне и поиграем
Мы с тобой в игрушечных солдат.
Я знаю только то,
что мертвого Наполеона зарывают в яму, чтоб не смердел,
а живого котенка поят теплым молоком.
Нас с тобой зароют в землю, а котята
Молоко, как дети, пьют, пищат…
Но ты не грусти. Давай сыграем
Мы с тобой в игрушечных солдат.
Я знаю только то,
что мертвого Наполеона зарывают в яму, чтоб не смердел,
а живого котенка поят теплым молоком.
Звезды падают и, падая, сгорают.
Слава — это только звездопад.
Приходи ко мне и поиграем
Мы с тобой в игрушечных солдат»[6].
Песня кончается. А н и т а уходит. Ц е з а р ь кладет аккордеон, кивает Белле и следует за Анитой. Белла поворачивается к нам. Произносит: «Ну, и пока все… На этом тринадцатая пьеса нашего автора обрывается…» Возвращаются А н и т а и Ц е з а р ь, в пальто. Цезарь несет пальто Беллы. Подает ей. Она надевает. Жестом указывает, что нужно собрать вещи. Цезарь берет стол, табуретки и магнитофон. Одеяло, шарф и аккордеон забирает Белла. Анита берет вазу с веткой ели. Все трое, переглянувшись между собой, обращаются к нам. Анита говорит: «До свидания». Белла: «Всего хорошего». Цезарь: «Спасибо за внимание». И они уходят. На сцене остаются тахта и стулья, как в начале действия — нейтральная, сама по себе ни о чем не говорящая мебель. Однако теперь мы смотрим на нее иными глазами, потому что все это помогло нам заглянуть во внутренний мир трех людей, понять суть их столкновений и того, что составляет их общее.
1965
ОТИЛИЯ И ЕЕ ПОТОМКИ{23} Комедия в трех действиях
Перевод Дз. Бокаловой.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
М и ц е Д а л д е р е. У л д и с Д а л д е р и с, ее муж. Б е п о, их сын. М а р у т а, сестра Мице. Д а й н и с, ее сын. О т и л и я, мать Мице и Маруты. М и л и ц и о н е р. Ж о р ж и к. В и т ь к а. Х е л г а. Л и д и я. У ч и т е л ь Г р и н ф е л ь д.ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Открывается занавес. Перед нами экран, на котором проецируется фотоснимок. Дом Далдерисов в Риге, вблизи станции Шкиротава{24} на фоне пятиэтажных жилых домов массива Кенгарагс{25}. Стучит молоток, вбивающий в стену гвоздь, и звучит женский голос, дающий указания, как надо это делать. Следующий снимок: двор, кругом кучи песка, так как между домом и сарайчиком вырыта траншея для теплотрассы. Следующий: трое, воткнув лопаты в землю, подняв воротники и засунув руки в карманы, смотрят друг на друга. Следующий: милиционер с опаской наблюдает за дождевой тучей. Эти, как и все последующие снимки, которые по ходу действия будут характеризовать среду и людей, являются работой любителя, без претензии на художественную фотографию. Экран поднимается, и мы в комнате. У л д и с Д а л д е р и с под руководством своей жены М и ц е вешает на стену акварель внушительных размеров, пытаясь прикрыть ею обвалившуюся штукатурку. Им лет по сорок, одеты празднично — Мице остается лишь снять передник, а Улдису надеть пиджак.У л д и с. Ну? М и ц е. Так. Теперь хорошо. Только пятно в углу, оно еще больше бросается в глаза… У л д и с. Гм. М и ц е. Поставим там кресло из комнаты Бепо. У л д и с. Но тогда там откроется… М и ц е. Главное не там, а тут. Всевидящая сестрица Марута — о, господи! — в стогу сена иголку найдет, не то что… У л д и с. Побудет Марута немного и уйдет. А мама останется, и если она… (Показывает на соседнюю комнату.) М и ц е. Маме, конечно, хотелось бы, чтоб у нас все блестело, как у нее на ферме. Но ведь Бепо и его друзья не телята, которых можно держатьна привязи! А жаль, что Бепо нет дома. Я знаю, мама хорошо к нему относится, но видит его так редко, что… У л д и с. Редко видит, потому и относится хорошо. М и ц е. Тащи сюда кресло. У л д и с. А обгоревший пол на том месте? М и ц е. Прикроем ковриком. Сверху поставим большую керамическую валу. У л д и с. Поздно. М и ц е. Уже разбита? Куда ты ее дел? У л д и с. Да там, в сарае. Может, можно будет еще склеить. (Идет в соседнюю комнату.) М и ц е. Такая красивая ваза, подарок к твоему сорокалетию…
В соседней комнате с шумом разваливается кресло.
И это еще… Последнее уцелевшее кресло… У л д и с (внося кресло без спинки). Поломал и сам кое-как приладил. М и ц е. Это не Бепо, а те, что шляются сюда, пока мы оба на работе. У л д и с (приносит спинку и подлокотники, пытается собрать кресло). Глаза после ночной смены слипаются, а тут еще возись… М и ц е. Я тоже еле на ногах держусь. Пока весь базар обегала! Трамваи битком набиты, едва втиснулась. Но перед гостями срамиться не собираюсь. У л д и с. Они вот-вот явятся. М и ц е (смотрит в окно). Не видать… А двор-то наш как перерыли, смотреть тошно. Хоть бы по случаю воскресенья не копали, так нет же… Чего это милиционер здесь вертится? У л д и с. Станут они тебе работать без милиционера. Пальцем не пошевелят. Это же не рабочие, а хулиганье. М и ц е. Ты думаешь? Суточники? У л д и с. А кто же. Посмотри на эти рожи. Шапки до ушей натянули, чтобы бритые затылки не блестели. М и ц е. Тебе помочь? У л д и с. Принеси из кухни полено, только поровнее. М и ц е. Полено! К полированной мебели. У л д и с. Ну, а как иначе? М и ц е. В сарае должна быть дощечка, помнишь, от поломанного комода. У л д и с. Мама и Марута могут с минуты на минуту… М и ц е. Вот и поторапливайся, Улдис, неси скорей. (Смотрит в окно.) Бог ты мой, ишь как съежились, холодно им, дождь за шиворот льет… Хорошо, что негодяев стали заставлять работать. Выродков этаких. На той неделе у Бауманихи сумочку выхватили, она и пикнуть не успела. У л д и с. Где ты видела эту доску? М и ц е. В сарайчике, на верхней полке. А куда прошлой осенью девался весь урожай с молодых яблонек в саду Лавриновичей? У Берзиней в теплице замок взломали, у Юргенсонов простыни и наволочки с веревки стащили…
У л д и с уходит. Мице, не спуская глаз с окна, накрывает стол белой скатертью. У л д и с возвращается с дощечкой.
У л д и с. Осторожнее со столом! Одна ножка на честном слове держится. М и ц е. Знаю, знаю. Чего от тебя хотел милиционер? У л д и с. Видишь? Льет как из ведра… Попросил разрешения посидеть на веранде. М и ц е. Я бы на твоем месте не разрешала. У л д и с. Вот еще! Чем тебе милиционер не угодил? М и ц е. Да не милиционер… Милиционер пусть сидит на веранде, пожалуйста, а бандиты и хулиганы пусть землю копают. Не сахарные, не растают. Пусть роют да думают, каково честным людям от них терпеть. У л д и с (примерив доску). Ну как, хорошо? М и ц е. Вроде бы длинновата… Принеси ножовку и… У л д и с. Никуда я больше не пойду. Что это у тебя за билеты? М и ц е. Микельсоне позаботилась. Я попросила, чтоб она взяла на свой вкус. Разве мы куда ходим, откуда нам знать, что сейчас самое лучшее… На все вечера вплоть до среды, когда концерт органной музыки в Домском соборе{26}. Я, правда, по поводу органного концерта немного удивилась, но Микельсоне утверждала, что туда теперь ломятся. У л д и с. Разве мама пробудет у нас до среды? Больше двух дней она никогда не гостила… М и ц е. На сей раз погостит дольше. К врачам пойдет и на процедуры. Знаю, нехорошо так говорить, но я подозреваю, что ее дела плохи. У л д и с. У такой здоровущей бабы? Нас обоих переживет. М и ц е. А с чего бы Марута стала туда так часто ездить? Раньше годами глаз не казала… Мало ей, что мама присылает деньги ее образцово-показательному сынуле — студентику? Машина обещана нашему сыну. У л д и с. У нашего сына есть отец и мать, а у Дайниса только… Не вмешивайся ты. М и ц е. Я? Я уже давно могла бы раскрыть маме глаза, чтоб она знала, на какую «учебу» уплывают ее денежки, но я ведь этого не делаю, потому что считаю, что сестры должны жить как сестрам положено. Но уж если Марута вздумает интриговать и ловить рыбку в мутной воде, я…
Звонок в дверь.
Из-за дождя и не слышала, как подъехали. (Идет к двери, на ходу снимая передник.) Молоток и гвозди задвинь под кресло.
Нервный звонок несколько раз подряд.
Иду, иду! (Уходит.)
Улдис опускает подвернутые рукава и застегивает манжеты. Входит М а р у т а, очень похожая на сестру. Вслед за ней М и ц е.
М а р у т а. Добрый день, зять. У л д и с. Здравствуй, Марутинь. Где мама и Дайнис? М а р у т а. С ума сойти, чего я только не наслушалась, пока звонила в вашу дверь… До сих пор уши горят… (Направляется к креслу.) М и ц е. Нет, нет, не туда… Садись на диван. М а р у т а. Будто грязью облили… (Садится.) Помоями… жижей навозной! М и ц е. Что я тебе говорила, Улдис? Вытащи собаку из воды, она тебе не только клыки покажет…
Марута широко раскрытыми глазами смотрит на сестру.
Да про них я говорю, про этих… Улдис, гони их в шею. Пусть работают. Пусть промокнут до костей. У л д и с. А что же милиционер не вмешался? М а р у т а (не может усидеть спокойно, встает и расхаживает по комнате). До сих пор не могу опомниться от их непристойностей. Если б вы слышали, как они меня обзывали, будто последнюю… ну… вы понимаете… М и ц е. Вот негодяи. У л д и с. Но… М а р у т а. Говорили-то они тихо, вроде между собой, а милиционер, наверно, по-латышски не понимает, поэтому он просто… М и ц е. А ты бы ему сказала, что эти подонки… М а р у т а. Ну да, стану я показывать хулиганам, что слышала их мерзости. Молокососы, а языки пораспускали, как старые развратники. Рот — шире ворот, сказала бы мама… Хорошо, что мама не слышала. Она бы не смолчала, и такое пошло бы, что только держись. У л д и с. А где же мама? М а р у т а. Спохватилась вдруг, что вина не взяла. Я уже вышла из «Волги», поэтому решила пойти сюда, а мама с Дайнисом поехали обратно, в кенгарагские магазины. У л д и с (снова возится с креслом). Мама сама за рулем? М а р у т а. Как всегда. У Дайниса еще нет прав, он только учится. М и ц е. Учится? М а р у т а. Тебя это удивляет? М и ц е. Да нет. Наоборот. М а р у т а. Во второй половине двадцатого века каждый должен уметь завести машину, так же как в дни нашей молодости каждый умел запрячь лошадь. М и ц е. Без сомнения.
С шумом валится спинка кресла, подлокотники Улдису удается удержать.
М а р у т а. Ой, как я испугалась… У л д и с. Знаешь, из-за этих ночных смен я теперь, когда прихожу домой, только и делаю что сплю, и… М а р у т а. Разве Бепо не может хоть кресло починить? Целыми днями слоняется. Он же нигде не работает! М и ц е. Ну, это уж не твоя забота. Что поделаешь, не все могут быть такими, как твой образцово-показательный сынуля, который ни с того ни с сего стал еще и машинами интересоваться… Уж больно подозрительно, верно, Улдис? У л д и с. Ну что ты. М а р у т а. Да, но если Бепо… М и ц е. Бепо, если хочешь знать, гостит в деревне у родителей друга. Тот взял отпуск, и они за две недели посадят там ранний картофель, починят крышу и… М а р у т а. Ах, крышу, подумать только… Ах, ранний картофель… М и ц е. Помогут в деревне, у них там весенний сев на носу. М а р у т а. За кого вы меня принимаете, дорогие родственнички? М и ц е. Если хочешь знать… У л д и с. Мице! М а р у т а. И где же, по-вашему, Бепо сажает картошечку? У л д и с. В Юмурде{27}, Марута. Неподалеку от Эргли{28}, знаешь. М а р у т а. Интересно. Может, по радио, или еще как? Век техники, почему бы и нет… У л д и с. По радио? М а р у т а. Конечно, если Бепо сажает картошку и чинит крыши в Юмурде, сидя на своей веранде… М и ц е. На какой веранде? М а р у т а. Брось притворяться, сестрица. М и ц е. Улдис, она бредит. М а р у т а. Я еще подумала, сидит вместе с хулиганами, не здоровается, а увидев меня, даже голову в воротник спрятал… И что его вечно тянет ко всяким подонкам? Разве в нашей семье был хоть один преступник? Я не знаю, как там по твоей линии, зять, а по нашей — никто никогда ни в тюрьме не сидел, ни по судам не таскался. Чего нет, того нет.
Пока Марута говорит, М и ц е, переглянувшись с Улдисом, уходит.
У л д и с. Ты не… обозналась? М а р у т а. Улдис, ты что, в самом деле, не знаешь, что твой сын… У л д и с. Он звонил Мице на работу и сказал, что две недели будет жить у друга в Юмурде, неподалеку от Эргли, и сажать… М а р у т а. Картошку, как же… Потрудился бы другое место выдумать, в Эргли мы с Дайнисом недавно ездили на лыжах кататься…
Возвращается М и ц е.
Ну, что я говорила? У л д и с. Бепо? М и ц е. Как ты мог не узнать? У л д и с. Я их не разглядывал. Дождь лил как из ведра, накинул на голову плащ — и бегом. М и ц е. Вот так ты всю жизнь и пробегал — как слепой… У л д и с. А ты сама разве не стояла у окна и… М а р у т а. Так, значит, Бепо… вместе с этими… арестован? С ума сойти… М и ц е. С ума сойти, с ума сойти… Ворона ты каркающая, а не сестра… М а р у т а. Ах, я еще и виновата! М и ц е. Если мама увидит там Бепо, она… Улдис, иди и скажи милиционеру, пусть уведет их. У л д и с. Посмотри, что делается на улице. М и ц е. Ну и порядочки — заставляют людей работать под открытым небом в такую погоду. М а р у т а. Не людей, а… М и ц е. Может, милиция их и одевает? Продрогли, закоченели… (Хватает шерстяной джемпер и идет к двери.) У л д и с. Постой… Ни мне, ни Маруте он и виду не подал… Может, тебе, когда ты выходила? Ну вот… Значит, не хочет, чтобы остальные знали, что и как… М и ц е. А… если он схватит воспаление легких? Ты что, не знаешь, какая у Бепо слабая грудь? Чуть постоит разгоряченный на сквозняке, сразу ангина! М а р у т а. Я еще никак не могу опомниться… Я ожидала от вашего Бепо все, что угодно, но не… М и ц е. Как только что случится, а Бепо окажется поблизости, все сразу на него, как на самого рослого и сильного… Виноват ли, нет ли, все равно… Улдис, ты отец и глава семьи! У л д и с. Ах, я все-таки? М и ц е. Мама не должна видеть мальчика вместе с… У л д и с. Скажу, пусть посидят в комнате Бепо. М и ц е. Они? Еще чего! Только один Бепо. У л д и с. Когда кончится дождь, милиционер незаметно выведет их через другую дверь. Бепо, к сожалению, теперь такой же арестант, как и… М а р у т а. С ума сойти… В нашей семье… М и ц е. Иди же, чего ты стоишь. Мама может подъехать с минуты на минуту.
У л д и с уходит.
Притворяться, что не узнаешь своего собственного ребенка… М а р у т а. Напрасные хлопоты, сестричка, ведь правда так и так наружу выйдет. От мамы не скроешь. М и ц е. Еще как! С твоей помощью. М а р у т а. И не надейся. М и ц е. Попробуй у меня хоть пикнуть. М а р у т а. Ого? М и ц е. Попробуй. Мама тотчас узнает, куда идут денежки, которые она каждый месяц посылает Дайнису на учебу… На учебу, ха! М а р у т а. Кто тебе сказал? М и ц е. Тот, кто знает. М а р у т а. А доказательства? М и ц е. Найдутся, не беспокойся. И доказательства и адрес… М а р у т а. С ума сойти. М и ц е. Совершенно верно. С ума сойти.
Входит У л д и с. За ним — Ж о р ж и к, В и т ь к а и, втянув голову в воротник, Б е п о. Шествие замыкает м и л и ц и о н е р.
М и л и ц и о н е р (обращаясь к Мице по-русски). Спасибо вам большое! Хотя и не надо было, весенний дождик всего-навсего. М а р у т а (поскольку Мице, отвернувшись, молчит). Ничего, ничего. Посидите там. М и л и ц и о н е р. Спасибо. (Уходит, закрыв за собой дверь.)
В этот момент раздается звонок. Мице смотрит на мужа. Улдис идет открывать.
М и ц е. Учти, сестра, что я тебе сказала, и после не жалуйся, что тебя не предостерегли.
Входит О т и л и я — крепкая крестьянская женщина. На вид ей лет пятьдесят, хотя на самом деле уже больше шестидесяти. Ее сопровождает Д а й н и с, подчеркнуто вежливый молодой человек в очках.
Д а й н и с. Пожалуйста, проходи, бабушка. Добрый день, тетя Мице. М и ц е. Добрый день. О т и л и я. Здравствуй, дочка. (Целует Мице.) Ты будто похудела, или… А? Привезла вам деревенских гостинцев. Улдис отнес на кухню… И бутылку вина, чтобы со счастливым свиданьицем в вашем доме! Ну и разрыли тут у вас, и не узнаешь… Сносить не собираются? М и ц е. Нет, мы остаемся… Спасибо, мама. О т и л и я. Шерсти тоже привезла, как ты просила, Бепику на свитер. А где же Бепик, что это его не видно? М и ц е. Он… (Подыскивает слова.) М а р у т а. Он сегодня работает. М и ц е. Тебя, что ли, кто спрашивает? О т и л и я. Девочки, девочки! Матери взрослых сыновей, а как только встретитесь, так в волосы друг другу! Как когда-то из-за кукленка или тряпицы… Ах, начал все-таки работать! Вот уж вы с Улдисом не нарадуетесь!
Марута хочет что-то сказать; под взглядом Мице умолкает.
Д а й н и с. Бабушка, ну присядь, пожалуйста! О т и л и я. Глянь только, Бепик и Дайнис почти одногодки, а какие разные, даже не скажешь, что двоюродные братья… Хорошо, что он наконец взялся за работу. А то и мне покою не было, все думала, восемнадцать лет парню, а ни специальности, ни… И учиться не хочет… Да… Пусть работает. А я поработала достаточно и могу спокойно начать лечиться. М и ц е. Лечиться, мама, ты начнешь завтра утром, а сегодня вечером мы идем в цирк. Еще есть билеты на это самое… (читает) «Ограбление в полночь», потом на… (читает) говорят, очень хорошая пьеса, «Раздували сами и горели сами»{29}, да, и на органный концерт в Домском соборе. О т и л и я. Ой, спасибо тебе, детка. Это ведь замечательно. К тому же и у меня есть о чем рассказать, а уж тем более порасспрашивать, но сперва хорошо бы прилечь. Выехали чуть свет, дорога мокрая, скользкая, а в Риге от всех этих знаков да светофоров в глазах зарябило… М и ц е. Постелем тебе в нашей спальне, как только ливень прекратится, а пока… О т и л и я. Обожди, а что, при ливне у вас там вода на голову капает или еще что? М и ц е. Нет, вода не капает, но… видишь ли, мама… О т и л и я. Ничего стелить не надо. Прилягу на тахте в комнате Бепика. Д а й н и с. Прошу, бабушка. (Идет к двери комнаты Бепо.) М и ц е. Прекратишь ты наконец?
Дайнис, пораженный, останавливается.
Видишь ли, мама, там… О т и л и я. Спит уже кто-нибудь? М и ц е. Нет… Да, спит, но… О т и л и я. Господи, я же не знала. Да что я, здесь не могу посидеть, что ли, раз… М и ц е. Понимаешь, мама, одна моя подруга, она… О т и л и я. Подруга так подруга.
Из-за двери слышен гогот.
М и ц е. К ней приехали гости, понимаешь, и она, ты понимаешь… О т и л и я. Гости так гости, чего уж тут не понять.
Новый взрыв смеха в комнате Бепо. М и ц е, закрыв лицо руками, убегает на кухню. Отилия направляется к креслу. В комнате нет никого, кто бы мог предостеречь ее. Дайнис опережает ее и предупредительно оправляет покрывало на кресле.
М а р у т а. Мама, я еле сдерживаюсь, чтобы не… О т и л и я. Сдерживайся, дочка, сдерживайся. Д а й н и с. Прошу, бабушка, тут ты сможешь хорошо отдохнуть после утомительной поездки.
Опускается экран. На нем снова дом Далдерисов, только на этот раз под проливным дождем, и перед домом стоит «Волга» Отилии.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Комната Бепо. У окна, с блокнотом и карандашом в руках, сидит м и л и ц и о н е р. Ж о р ж и к и В и т ь к а устроились на тахте, Б е п о сидит на полу. Жоржик и Витька не могут сдержать смех.М и л и ц и о н е р. Тише, граждане! Нельзя так, говорят вам. Ж о р ж и к. Поняли, товарищ младший лейтенант!
В этот момент за стеной с шумом обрушивается кресло, громко вскрикивает Марута, хлопает дверь, слышны шаги и взволнованные голоса. Бепо вскакивает.
М и л и ц и о н е р. Вас это не касается! Гражданин!
Бепо садится. Милиционер поднимается и приоткрывает дверь, но кто-то с другой стороны энергично закрывает ее со словами: «Ничего, ничего, не волнуйтесь!» Милиционер возвращается на свое место у окна.
В и т ь к а. Семейный скандал? Ж о р ж и к. Вроде бы ничто не предвещало. Старик в этом доме — ноль, всем заправляет старуха. Б е п о. Быстро ты сообразил, что к чему… Ж о р ж и к. Элементарно. На прежней работе Мессер научил — сам он прошел курс обучения в колонии. Фамилия его Шмидт, а мы звали Мессером, сокращенно от Мессершмидта. «Не будь разиней, Жоржик, — сказал он мне уже в первый день, — смотри в оба!» Так он долбил месяцами, устраивая всякие неожиданные проверки, ну и натаскал меня. В и т ь к а. Например. Ж о р ж и к. «Та женщина, которая вышла из телефонной будки и села в автобус, была блондинка? Сколько ей могло быть лет, как она одета, что было в руках?» И тому подобное, понимаешь — через час, заранее не предупреждая. Это в первую неделю. А потом пошли задания посложнее. В общем — было интересно, только потом перешло в привычку — стало второй натурой. Этого Мессер и хотел добиться. «Профессиональный подход к жизни», — говорил он. Б е п о. Разве ты профессионал? Ж о р ж и к. Что ты! (Оглядывается на милиционера.) Что ты… Но наблюдательность, как видишь, у меня выработалась, включается автоматически, щелк, и готово! Моментально! Ты, наверно, не слышал, что я говорил Витьке о тетке, которая звонила у дверей? Б е п о. Нет. В и т ь к а. Она сама-то услышала и жутко разозлилась. Б е п о. Что он тебе сказал? В и т ь к а. Если б мне от нее что-нибудь было нужно, например справку о местожительстве, надо дать понять, что у нее красивые ножки, и все пойдет как по маслу, но ни в коем случае не пялиться на ее волосы, потому что это парик. Ж о р ж и к. Я просто хотел указать, как надо фиксировать сильные и слабые стороны каждого, а ты что начал молоть? Даже мне как-то не по себе стало. В и т ь к а. Эту обитель ты тоже успел зафиксировать? Ж о р ж и к. С ходу. В и т ь к а. Давай крой, кто тут живет. Может, какая леди? Ж о р ж и к. Дурень ты. Станет тебе леди баб по стенам расклеивать. В и т ь к а. Да разве это бабы, детский сад. Я знаю, где можно достать по рублю за штуку. Из иностранных журналов, цветные и в натуральную величину. Ж о р ж и к. У тебя, наверно, такие расклеены. В и т ь к а. У меня же нет комнаты. Так ты говоришь, парень тут живет? Ж о р ж и к. Ну, такой… взрослый, но довольно мелкая душонка. Курит, но тайком, у раскрытого окна, так как мама не переносит дыма. Посмотрите на окно, только незаметно. Длинный, сперва ты… Теперь ты, Витька… Ну? Усекли? В и т ь к а. Что-то там вроде есть… но что? Ж о р ж и к. Окно можно открыть снаружи. Ясно, что он за тип? Использует его для своих ночных похождений, так как через дверь входить не смеет, а уж тем более приводить особ женского пола… Одна, кстати, совсем недавно тут была… В и т ь к а. Хе-е! Б е п о. Откуда ты знаешь? Ж о р ж и к. Да элементарно. За кресло завалилась губная помада. В и т ь к а. За какое кресло? Ж о р ж и к. Вот тут. Недавно вынесли, даже подмести в том месте не успели, помада лежит в мусоре чистенькая, слегка покрытая пылью… Не то что спрятанная пачка сигарет и все остальное вон в той прожженной дыре. В и т ь к а. В Штатах Жоржик мог бы преуспевать в Скотленд-Ярде, верно, Длинный? Ж о р ж и к. В Англии, ты хотел сказать. В и т ь к а. Факт. Ж о р ж и к. Вещички все — первый сорт, включая японский транзистор, но счета оплачивали родичи, все как-то разбросано, обтрепано, так всегда бывает, когда легко достается… Таких юнцов обычно берут к опытным девочкам, напаивают, включают в небольшое дельце, а затем терроризируют, грозя сообщить родителям, в школу, и используют для выжимания небольших сумм денег в случае острого кризиса. На другое они не годятся, ну, может, иной раз ценности какие припрятать… Тут, например, мог бы быть идеальный случай. Б е п о. Ты думаешь? Ж о р ж и к. Сперва, конечно, надо на него посмотреть. Судя по всему, он довольно жалкий тип. Так, ни то ни се, — размазня. В и т ь к а. Длинный, прикрой дядю, а? Я загляну в шкафчик. Б е п о. Там ничего нет. В и т ь к а. Хочешь конкурировать с Жоржиком? С чего ты взял? Ж о р ж и к. Не берусь утверждать, что там ничего нет, но ты же, Витька, низкий тип. В и т ь к а. Думаешь, если тебя охраняет милиция, так тебе все можно… Ж о р ж и к. Нашел подходящее время для шкафчиков. В и т ь к а. Я только посмотреть хотел.
В другую дверь входит У л д и с.
У л д и с. Перестал как будто. М и л и ц и о н е р. Верно… (Встает.) Пора вам, граждане. Идите за хозяином.
У л д и с выходит. Ж о р ж и к, В и т ь к а и Б е п о следуют за ним. Милиционер что-то торопливо записывает в блокнот. У л д и с возвращается.
У л д и с. Ну вот как. М и л и ц и о н е р. Да так… (Переходя на латышский язык.) А вы знаете, что окно можно открыть и снаружи? Спасибо, что приютили. (Козыряет и уходит.)
Изумленный Улдис опускается на тахту. Экран. Снимок: во дворе дома Далдерисов стоит девушка с плетеной корзиночкой в руках.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Снова большая комната. Развалившееся кресло починили, но в него уже никто не садится. На диване, укрывшись пледом, лежит О т и л и я. Около нее М и ц е. М а р у т а и Д а й н и с держатся поближе к дверям.М и ц е. Разве я для себя стараюсь, когда тащу домой рукавицы, а по вечерам их сшиваю? Улдис, тот и вовсе измаялся, на двух работах — ни поспать, ни поесть, иной раз на кухне за столом засыпает от усталости… Недостатка у нас, конечно, ни в чем нет, но «Волгу» своему сыну мы купить не можем. О т и л и я. А почему, дочка, ты думаешь, что ему нужна «Волга», этому твоему Бепику? М и ц е. У него такой своеобразный характер, мама, ну такой, знаешь, он ничем серьезным увлечься не может, ну, ни какой-либо профессией, ни… Когда он бросил учебу, я не возражала, потому что это действительно ни к чему. Вот у Улдиса неполное среднее образование, а зарабатывает он вдвое больше какого-нибудь нынешнего инженера, каким собирается стать Дайнис, а что Дайнис видит в своей молодости, уже очки на носу да сутулые плечи… Я всегда твержу своему Бепо: «Молодость прекрасна, она дается раз», а он… Ну да… Как-то стал поговаривать о машинах, кто приобрел и какие, вот я и подумала, а что, если… ведь многие молодые мужчины в его годы, кто не увлекается танцами и девушками… Машина, она ведь требует ухода, вечно надо что-то доставать, всякие там бензины, масла, аккумуляторы, не мне тебе рассказывать… М а р у т а. Ездить Бепо не умеет, в моторе не разбирается, через три дня угробит машину, будет то же, что с магнитофоном и японским транзистором, а Дайнису осталось только сдать экзамен и получить права. Кстати, мама сегодня утром сама убедилась, что Дайнис бережно относится к машине и очень внимателен за рулем. О т и л и я. Что правда, то правда, только, знаешь, если б он оставался за рулем, мы сейчас медленно и верно подъезжали бы еще только к Цесису{30}. М а р у т а. Дайнис мог ехать гораздо быстрее, но он думал, что… М и ц е. Ты бы поменьше хвасталась своим Дайнисом. М а р у т а. Где уж ему сравниться с твоим Бепо. М и ц е. Конечно. Прикидывается бог знает кем, а на самом деле… М а р у т а. Есть дома, где целые семьи, в полном составе притворяются. М и ц е. Ты намекаешь на… М а р у т а. Да, я намекаю на! М и ц е (встает). Ты действительно хочешь, чтоб я рассказала маме о Дайнисе? М а р у т а. А ты, может быть, хочешь, чтобы я сказала, где сейчас Бепо? М и ц е. Только попробуй! М а р у т а. Ах, так?
Обе начинают одновременно говорить, но ничего нельзя разобрать.
О т и л и я (отбрасывает плед и садится). Девочки, девочки! Мице, опомнись! М и ц е. С меня довольно. О т и л и я. Марута! М а р у т а. С меня тоже хватит. Мама, слушай! (Поднимает руку и указывает на дверь комнаты Бепо.) Там, за этой дверью… Д а й н и с. Мамуля! М и ц е. Там, за этой дверью, как же! А там, на улице Кумелишу, семь, квартира восемь? Д а й н и с. Мамуля, уйдем отсюда! Разве ты не видишь, тетя Мице взволнована, и… О т и л и я (встает). Что там произошло? Мице! М и ц е. Ребенок там родился! Ребенок! О т и л и я. У кого же он там родился? М и ц е. У кого… У той, которая теперь получает твои денежные переводы, предназначенные для учебы Дайниса! О т и л и я. Почему же так? Разве… разве Дайнис причастен к этому ребенку? Бог ты мой… М и ц е. Бепо тоже можно кое в чем упрекнуть, я и не собираюсь его оправдывать, нет, но такие дела… Вы только посмотрите на него! Счастливый отец… О т и л и я. Да… Ничего не скажешь… Мальчик или девочка?
Дайнис в полной растерянности смотрит на Маруту.
М а р у т а. Мальчик, ну. О т и л и я. И… нормальный, ручки, ножки на месте?
Дайнис отворачивается.
М и ц е. Теперь он словно воды в рот набрал… О т и л и я. Так, значит, моя дочка Марута — бабушка, а я, стало быть, прабабушка… Бог ты мой… Ну нет, я должна своими глазами увидеть правнучка. Где эта улица Кумелишу? Поехали, Дайнис. М и ц е. Поезжайте, поезжайте. Только Дайнис подождет тебя в машине, потому что он боится там на глаза показаться и… М а р у т а. Вот еще, вот еще! М и ц е. Деньги-то он платит, чтобы откупиться от скандала на факультете, там ведь еще ничего не известно!
В дверь стучат.
Пожалуйста! Входите!
Входит Х е л г а, девушка лет восемнадцати, в руках у нее плетеная корзиночка.
Х е л г а. Добрый день. Простите, пожалуйста, но я принесла обед своему мужу. О т и л и я (заинтересованно). Дайнису? М а р у т а (отмахивается обеими руками). Что ты, мама… Что ты… М и ц е. Вы ошиблись адресом. Если этот вам не годится, другого у нас нет, так что можете идти… Х е л г а (качает головой). Я видела, как милиционер привел его сюда. Его и еще двоих. Он получил пятнадцать суток и уже третий день… Я сидела на вашей веранде и ждала, но сколько можно? Все остывает… Я, правда, хорошо укутала, но… М и ц е. Вы видите или не видите, что вашего мужа здесь нет? Х е л г а. Простите, но… М а р у т а. Здесь нет, он в другой комнате, так что смело проходите дальше. Х е л г а. Спасибо. Извините, пожалуйста, что побеспокоила. М а р у т а. Что он такое натворил? Х е л г а. Он… даже неудобно рассказывать, но… он по пьянке начал кресла ломать в кинотеатре «Палладиум»{31}… Извините, пожалуйста. М а р у т а. Ничего, ничего.
Х е л г а идет в соседнюю комнату.
М и ц е. Этого, сестра, я тебе не забуду. М а р у т а. Так же, как и я тебе кое-чего. Х е л г а (возвращаясь). Там его нет. М и ц е. Нет? Х е л г а. Там кто-то есть, но это не он. Спит на тахте. М и ц е (в дверях). Улдис… Вставай! Иди сюда!
Выходит заспанный У л д и с.
У л д и с. Ну что? Х е л г а. Может, у вас еще есть комната? У л д и с. Комната? Х е л г а. Может, погреб… или чердак? М и ц е. Чердак, как же… Лучше отучите мужа от пьянства и хулиганства, тогда не придется с корзиночкой в руках ходить по чужим погребам да чердакам. Х е л г а. Извините. М а р у т а. Возвращайтесь назад и ищите со стороны улицы. В доме есть другой выход. Х е л г а. А… Спасибо. (Идет к двери.) М а р у т а. Как зовут вашего мужа? Х е л г а. Бепо Далдерис. М и ц е. Бепо? Х е л г а. Да, он сам тоже терпеть не может это имя, поэтому я его зову Яном. У л д и с. Бепо… Х е л г а. У него есть бабушка, заслуженная доярка, которая его недолюбливает за то, что он нигде не работает, так она его зовет Бепиком и Бепулечкой… Его от этого прямо в дрожь бросает, говорит он… Извините, пожалуйста. (Идет к двери.) М и ц е (ища опоры, хватается рукой за спинку кресла). Но… но… Улдис! У л д и с. А вы-то сами кто будете? Х е л г а. Я Хелга. М а р у т а. Хелга Далдере? Х е л г а (начиная о чем-то догадываться, неуверенно). Да…
Соскальзывает экран, на котором изображен дом Далдерисов, освещенный апрельским солнцем. Следующий снимок: трое арестованных с лопатами в руках и милиционер. Все четверо, привлеченные грохотом разваливающегося кресла и, по-видимому, стола, с изумлением смотрят на дом. Звон разбившегося стекла заставляет думать, что со стены упала акварель, обнажив обваливающуюся штукатурку в самом центре стены. Перебивая друг друга, звучат громкие, возбужденные голоса.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Открывается занавес, звучит песня «Сельский тост». На экране убегающие вдаль к горизонту поля северной Видземе. Следующий снимок: по дороге через березовую рощу едут школьники на велосипедах. Следующий: железнодорожный переезд. Небольшая станция, у которой остановился поезд. Через жердевую изгородь загона прямо на нас смотрит ухоженное стадо «латвийской бурой». У дорожного указателя «Кронькалне 2,0» разговаривают мальчики и девочки. Машина, груженная сеном. На мостике, подняв автостоп, стоит пожилая туристка. Лошадь пьет воду из мелкой речушки. Следующий снимок: лошадь запряжена в конные грабли, но них восседает пенсионер. Дорога ведет вниз, к озеру. На берегу — расшалившиеся малыши, за ними присматривает молодая воспитательница. В озере отражается двухэтажный дом и парк вокруг него. Тот же дом крупным планом. Вывеска ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КРОНЬКАЛНСКОГО СЕЛЬСКОГО СОВЕТА ДЕПУТАТОВ ТРУДЯЩИХСЯ.«Поднеси к губам глиняный ковш, поднеси к губам,
Опадает в шампанское сосновая хвоя,
Горьковатый хмель не дает деревьям покоя,
Над лугом плывет ранний туман.
Над лугом плывет ранний туман,
Жалко прощаться с днем этим мудрым,
Выпьем за него, за новое утро,
Выпьем за дом, за глиняную утварь,
Выпьем за удачи, за руки умные,
Выпьем за стада коров и телят,
Выпьем за чертей, что в сердце шалят.
Г р и н ф е л ь д. Ну, председатель, а где же новобрачные? Л и д и я. Сейчас будут. Мы специально назначили время регистрации брака к приходу рижского поезда, чтобы гости успели. Г р и н ф е л ь д. Ансамбля тоже еще нет. Л и д и я. Песни на этот раз прозвучат в записи. Знаю, вам это не понравится, но что поделаешь, трудно собрать колхозных девушек на репетицию — горячая пора, сенокос, да и учительницы в отпусках… Попробовали — не звучит, испугались, вот и решили не позориться перед рижанами… Г р и н ф е л ь д. Нда… (Вытирает лоб накрахмаленным платочком.) Совсем недавно обе дочери Отилии, Мице и Марута, были моими ученицами. И вот уже сын Мице женится… А Хелга — откуда она, кто по происхождению? Л и д и я. Говорят, она сирота, из вецмилгрависких{33} рыбаков. Закончила вечернюю среднюю школу. Наверно, нелегко ей пришлось — живя в общежитии и работая на фабрике. Учебу будто бы продолжит только на будущий год. Г р и н ф е л ь д. А Бепо? Л и д и я. С весны работает на ферме у Отилии. Г р и н ф е л ь д. Учится еще или уже закончил? Л и д и я. Закончил. Шесть классов. Г р и н ф е л ь д. Шесть классов, говоришь… Регистрируй сама, Лидия, регистрируй сама. Я боюсь брать на себя такую ответственность. Чему такой сможет учить своих детей? Шесть классов в наше время! Он что, умственно отсталый? Л и д и я. Да нет, не похоже… Мы все это делаем только из уважения к Отилии. Вы же знаете, что она значит для колхоза и для всех нас. Г р и н ф е л ь д. Ты председатель сельсовета, тебе знать да решать… Я осведомился с единственной целью — чтобы выяснить для себя основные направления поздравительной речи. Если ты того же мнения — постараюсь говорить в общих чертах, по возможности избегая конкретных фактов. Л и д и я. Так и в самом деле будет лучше. (Проверяет, правильно ли установлена лента в магнитофоне.) Значит, сперва будет песня о совместном пути, затем «Слава труду», а в заключение — «Сельский тост». Г р и н ф е л ь д. Слышал, когда поднимался по лестнице… А тебе не кажется, что эта песня некоторым образом пропагандирует, так сказать, пьянство? А? Л и д и я. «Сельский тост»? Да что вы. Она же о шампанском, искристом свадебном напитке, который… Г р и н ф е л ь д. Мне можешь не объяснять, я-то понимаю, ну, а если кто поймет иначе и вообразит нечто другое? Л и д и я. Что именно? Г р и н ф е л ь д. Не притворяйся наивной…
Входят М и ц е, У л д и с и м и л и ц и о н е р в штатском. Они прямо со станции, в руках у всех свертки и пакеты, у Мице, кроме того, торт. Милиционер с интересом разглядывает помещение, Улдис выглядит весьма озабоченным, а Мице — та еле сдерживается, чтобы не заплакать.
М и ц е. Добрый день, Лидия. И вы здесь, учитель? Л и д и я. Ой, тебя и не узнать… Поздравляю с большим событием в жизни твоей семьи, Мице. От всего сердца. И вас тоже, Улдис. У л д и с. Спасибо, Лидия. Л и д и я. Регистрировать брак будет учитель Гринфельд… Идемте, пора начинать. А где же молодые… М и ц е. Говорят, еще не приехали. Лидия, можно отсюда позвонить маме? Мы с поезда поспешили прямо сюда, боюсь, она ждет нас дома. Л и д и я. Пойдемте со мной. М и ц е (Гринфельду). Свадьбу сына решили сыграть тут, на природе все получается гораздо красивее, правда? Г р и н ф е л ь д. Благоухание лугов и полей наполняет молодые сердца чем-то неповторимым, что сопровождает их потом всю жизнь. М и ц е. Верно? Мы тоже так думаем. (Раскладывает на стульях свертки и торт.) Улдис, ты оставайся тут и присмотри. Л и д и я. Ну, это ни к чему… (Берет магнитофон и вместе с Мице уходит.)
Милиционер подходит к окну.
Г р и н ф е л ь д. Я тоже пойду. Хотя для меня это уже девяносто седьмая пара, все-таки хочется побыть наедине с собой, чтобы внутренне подготовиться к этому торжественному событию. У л д и с. Хорошо. Г р и н ф е л ь д. Это у меня что-то вроде традиции, за долгие годы выработалось, незаметно… (Уходит.) М и л и ц и о н е р. Опять эти двое, и идут сюда. У л д и с (тоже смотрит в окно). Да… М и л и ц и о н е р. Я сразу так и подумал, увидев их в Риге на вокзале. У л д и с. Да, вы говорили… И это лучшие друзья моего сына, которых надо приглашать на свадьбу? Особенно вон тот, ну и вид… Хорошо, что жена их в Риге не видела, она бы и в вагон не села…
Возвращается М и ц е.
Дозвонилась? М и ц е. Сейчас прибудут. Молодые и… и… У л д и с. Кто же еще? М и ц е. Маруточка с Дайнисом… Представь себе! Только их мне не хватало! Чтоб они растрезвонили по всему свету, как после того скандала? У л д и с. Дома надо было справлять свадьбу, а не… М и ц е. Нигде не надо было справлять, ни дома, ни… Свадьба… У л д и с. Мице! М и ц е. Мы вырастили сына, а на его свадьбу нас приглашает мама… Сын даже не познакомил меня с невестой… У л д и с. Вы же сами тогда познакомились. М и ц е. Это ты называешь знакомством? У л д и с. Ну, если бы на тебя так набросились, как ты на нее… М и ц е. Я? На нее? Она сразу поняла, что я ее раскусила и ей меня не провести, поэтому она… У л д и с. Мице, мы же договорились дома, что… Ты же не станешь здесь затевать… М и ц е. Хорошо, хорошо… Постараюсь. Возьму себя в руки и буду крепиться изо всех сил… Возможно, мама была права, забрав сюда нашего мальчика. Она по телефону сказала, что Бепо ведет себя хорошо, работает и… Возможно, почему бы и нет… Вдали от городских соблазнов, от дурных приятелей…
Входят Ж о р ж и к и В и т ь к а. Мице смотрит на них и невольно пятится. Жоржик — в элегантном летнем костюме, Витька, как и в первом действии, — в джинсах, поношенной ситцевой рубахе и куртке неопределенного цвета и материала.
Ж о р ж и к. Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, где я могу увидеть Бепо Далдериса? М и ц е. Это свыше моих сил… (Стремительно уходит.)
У л д и с идет за ней.
М и л и ц и о н е р. Вы приглашены на свадьбу? Ж о р ж и к. Я, например, да… Вы говорите по-латышски?
Милиционер, улыбнувшись, уходит.
В и т ь к а. Что это был за тип? Ж о р ж и к. Да наш тогдашний милиционер. В и т ь к а. Не болтай. Ведь тот был… Ж о р ж и к. В форме, верно. А в Юрмале{34} на пляже будет в плавках. Не все же, как ты, — в чем пятнадцать суток отбывал, в том и на свадьбу явился. Слушай, я ж говорил, чтоб ты подождал внизу? На кого ты похож? Напугал маму Бепо до смерти, шут гороховый… (Смотрит в окно.) «Волга» с молодыми подъехала… Да, в свадебном наряде Хелга выглядит очаровательно… (Оглядывается и видит, что Витька перебирает свертки, лежащие рядом с тортом.) Не трогай, слышишь? Положи на место! В и т ь к а. Знаешь, когда я в последний раз ел? Ж о р ж и к. Иди вниз и чтоб на глаза не показывался! В и т ь к а. Все гонят прочь, как собаку… Ж о р ж и к. Проваливай!
В и т ь к а уходит. За дверью слышен шум многих голосов.
(Приоткрыв дверь, тихо зовет.) Бепо!
Входит Б е п о в черном свадебном костюме, с «бабочкой».
Б е п о. Привет. Приехал все-таки. Ж о р ж и к. Жму руку. Б е п о. Спасибо, что приехал. Ж о р ж и к. Подарок получишь позже. Я ведь только вчера получил приглашение, так что… Послушай, Бепо, за мной увязался Витька. Невозможно было избавиться, да и жаль парня. Может, организуешь ему что-нибудь поесть? Б е п о. Почему же нет. Где он?
Входит О т и л и я, ее едва можно узнать в праздничном наряде и с модной прической.
О т и л и я. И куда ты у меня опять запропастился? Б е п о. Бабушка, друг приехал. О т и л и я. Очень приятно. Ж о р ж и к (здороваясь). Георг. О т и л и я. В последний момент! Хорошо. Хелга украдкой в сторону станции поглядывала, да напрасно, в такой день одна-одинешенька… Ну-ка покажись, Бепо, не помялся ли ты в машине. Б е п о. Нет, отчего же.
Входит Л и д и я, у нее в руках деревянный ковш, перевязанный лентой.
Л и д и я. Начинаем, дорогие, начинаем! Жених, дайте, пожалуйста, кольца.
Бепо ищет в карманах.
О т и л и я. Какой прекрасный ковш. Л и д и я. Специально для колец. Наверно, дома забыл, раз так долго ищет. Б е п о. Да, дома, на телевизоре… Л и д и я. На телевизоре! О т и л и я. Бепо! Б е п о. Я съезжу за ними. О т и л и я. Как же. Ты. Я сама съезжу. Б е п о. Какая разница. Все равно ждать придется. О т и л и я. За тобой глаз да глаз нужен. Пока не обвенчаю и не сдам с рук на руки Хелге, ты… И не возражай. Оставайся тут и жди. Ты, Лидия, иди предупреди всех, пусть немного подождут, потому что…
Разговаривая, обе уходят.
Ж о р ж и к. Вместо охов и ахов деловая оперативность. Довольно редкое явление, скажу тебе, в таком возрасте… Бепо, надо будет постараться припомнить, о чем мы тогда говорили, потому что милиционер, как только что выяснилось, знает латышский… Б е п о. Какой милиционер? Ж о р ж и к. Вон тот, рядом с твоим отцом. Б е п о. Разве он милиционер? Ж о р ж и к. Глаза надо иметь. Бепо, как ты согласился на эту свадьбу, ведь Хелга для тебя была — ноль, ты же всегда над ней подтрунивал… Бабушка? Б е п о. Ага. Приставила меня к работе и заявила, что мне не хватает только жены, тогда я буду почти как человек. Ну, вызвала Хелгу, пообещала после свадьбы комнату и «Волгу»… Ж о р ж и к. Оперативно… А ты сам? Б е п о. Мне, ты знаешь, все равно. Ж о р ж и к. А ей? Б е п о. Хелге? Ж о р ж и к. Не бабушке же. Б е п о. Хелге, наверно, тоже все равно. Не знаю. Я не спрашивал. Она казалась довольной. Ж о р ж и к. Узнай я это раньше, а не вчера, я бы тебя предостерег. Хелга это тебе не Ванда, и не та, с центрального рынка, что лазила к тебе в окошко… Б е п о (озирается, не слышит ли кто). Та же была чокнутая. Ж о р ж и к. Хелга не из таких. Я ее давно знаю… она тебе не рассказывала? Б е п о. О тебе? Ж о р ж и к. Держу пари, что в то время, когда она приносила тебе суп и называлась твоей женой, ты ее еще и не целовал. Б е п о. Жоржик, в чем дело? Ж о р ж и к. Бепо, это может кончиться печально, поверь мне… Позовем Хелгу и скажем ей. Б е п о. Что именно? Ж о р ж и к. Что ты ее не любишь. Больше ничего. Если она ответит, что и ей все равно, даю вам свое благословение, как в том итальянском фильме, помнишь… Б е п о. Она, как и все они, хочет замуж.
Входит Х е л г а.
Х е л г а. Ну идем! Бабушка уже вернулась с кольцами, и… Добрый день, Жоржик. Ж о р ж и к. День добрый. О! Х е л г а. Ты один? Ж о р ж и к. Сестренка шлет тебе сердечный привет. Как ты хороша! Х е л г а. Да? Ж о р ж и к. Просто прелесть. Неотразимо. Х е л г а (счастливая). Ну, что ты… Бепо не сказал ни слова, ему, наверно, не нравится… Б е п о. Нет, почему же. Совсем наоборот. Ж о р ж и к. Хелга, а ты знаешь, что он на тебе женится только потому, что бабушка все это сорганизовала? Х е л г а. Что «все»? Ж о р ж и к. Твой приезд, свадьбу, работу, комнату, «Волгу»… Х е л г а. Нет, Бепо мне… Это правда? Бепо! Б е п о. А тебе не все ли равно? Лишь бы замуж. Х е л г а. Ты думаешь? Б е п о. Я уж говорил бабушке, что можно и на ком-то из местных, если это вообще необходимо, но она сказала, что такие девушки, как ты, на дороге не валяются, понимаешь, вот я и… Х е л г а. Подожди… Чудно́, будто сердце остановилось… На дороге не валяются, говоришь… Если вообще необходимо жениться… В письме ты мне писал, что… Б е п о. А, бабушка думала, так будет лучше. Мое первое письмо она порвала и сказала, что так девушкам не пишут… По правде говоря, там были ее же слова, сказанные в один из понедельников, — что я добром не кончу, если по ночам буду болтаться бог весть где, так, чего доброго, могу еще… Ж о р ж и к. Хватит, хватит… Х е л г а. Нет, пусть договорит… Так что ты можешь? Ж о р ж и к. Бепо! Б е п о. А то она сама не знает.
Входят Л и д и я и О т и л и я.
О т и л и я. Ну, выходите! Кольца в ковшике, свечи в подсвечнике… Л и д и я. Кто посаженые? О т и л и я. Бепо! Б е п о. Посаженые? О т и л и я. Совсем из головы вылетело… А не попросить ли этого рижанина, он ведь не откажется, а посаженой матерью пусть будет Марута. Идемте, идемте, там уже ждут. Х е л г а. Я… не могу. О т и л и я. Лидия, воды! Х е л г а. Нет, мне… Я не хочу. Я не пойду. Б е п о. Хелга! О т и л и я. Может, поговорим наедине? Х е л г а. Нет, нет… Простите, пожалуйста, но… я не могу. Л и д и я. Это… это довольно странно, чтобы не сказать большего. Вы подали заявление в июне, на размышление у вас был целый месяц. Б е п о. Конечно. Идем, Хелга. (Берет девушку за руку.) Х е л г а. Почему ты мне раньше не сказал? Б е п о. Что именно? Х е л г а. В письме ты писал… Б е п о. Кончай, пожалуйста. Не все ли равно? Не в католической же церкви венчаемся, не на весь же век. Х е л г а. Я хочу на век… Если ты потащишь меня силой, я все равно вместо «да» скажу «нет»… Отпусти мою руку, мне больно… Б е п о. Идем.
Оба уходят.
Л и д и я. Наконец-то… Я уж испугалась. Молодые невесты всегда немного нервничают, это естественно, но… (Убегает.) Ж о р ж и к. Бабушка! Она и в самом деле скажет «нет»… О т и л и я. Похоже на то… И поделом мне, не вмешивайся в чужую жизнь… (Уходит.)
За стеной звучит свадебный марш Мендельсона. Жоржик следует за Отилией. Навстречу ему идет В и т ь к а.
В и т ь к а. Началось, а? Ж о р ж и к. Опять ты здесь… Убирайся. В и т ь к а. Дай рубль, и я помчусь в столовую. Не могу больше терпеть. Ж о р ж и к. Потерпи немного…
Оба уходят. Музыка за стеной умолкает, слышен голос учителя Гринфельда. Возвращается В и т ь к а. Убедившись, что никого нет, направляется к стулу, берет торт и исчезает. Вбегает Х е л г а. Следом за нею входит Б е п о.
Х е л г а. Что я наделала… Б е п о. Идем обратно. Х е л г а. Ты же меня не любишь… Б е п о. Ну и что? Нашла о чем думать… Я ведь женюсь на тебе, солидно, а не… Чего тебе еще надо? Идем? Х е л г а. Нет. Б е п о. Ну, знаешь, дурацкая ситуация.
Входят Л и д и я, О т и л и я, учитель Г р и н ф е л ь д, р о д и т е л и Бепо, М а р у т а, Д а й н и с, м и л и ц и о н е р, Ж о р ж и к. Слышно, что за дверьми находятся еще люди, не менее взволнованные.
Л и д и я. У меня просто не хватает слов. Ума не приложу, что делать. О т и л и я. Извини нас, Лидия, что так получилось. (Загораживает собой Хелгу и Бепо.) Г р и н ф е л ь д. Впервые в жизни вижу подобное… Товарищ председатель, церемонию ни в коем случае нельзя было начинать, пока не были выяснены обстоятельства, не позволяющие невесте в данный момент вступить в брак! Л и д и я. Да, мы выясним. Г р и н ф е л ь д. Сейчас? О т и л и я. Учитель Гринфельд прав, чего уж теперь… Очень, очень просим нас извинить… Ну что уж тут, поговорим об этом позже, спокойно, но хороший обед мы все-таки заслужили и получим, сколько всего нажарено, наварено, бог ты мой, куда ж это все девать в такую жару… Люди ведь едят и пьют даже на похоронах, не то что… Учитель Гринфельд, прошу вас, и тебя, Лидия, и девочек, которые стихи учили, пусть приходят… Все, все! Прошу вас! (Выпроваживает всех.) М а р у т а (уходит последней, оборачивается). С ума сойти! О т и л и я. Ступай, ступай!
М а р у т а уходит. В соседней комнате, перебивая друг друга, кричат Мице и Марута, Улдис пытается их унять, учитель Гринфельд что-то разъясняет.
Х е л г а. Бабушка… О т и л и я. Потом, детка, потом… Сейчас главное добраться до дому, плечом к плечу… Значит, так: я — впереди, вы — за мной, вниз по лестнице и прямо в «Волгу», без лишних расспросов и вопросов! Ну?
Хелга и Бепо переглядываются. Взволнованные голоса не смолкают. Опускается экран. Снимок: по сельской улице на велосипеде мчится тучная тетка. Следующий: с дороги врассыпную разбегаются куры. Следующий: рука, протянутая к телефонной трубке. Следующий: телефонистка у коммутатора соединяет абонентов. Следующий: перед магазином тучная тетка уже оживленно информирует группу людей. Следующий: шофер грузовой машины, высунувшись из кабины, с интересом прислушивается к происходящему у магазина. Следующий: в дверях коровника судачат доярки. Следующий: приложив ладонь к уху, прислушивается старушка. Шум голосов нарастает.
КАРТИНА ПЯТАЯ
Песня «Сельский тост» заглушает голоса. На экране празднично накрытый стол в саду Отилии. За столом: п р е д с е д а т е л ь к о л х о з а с с у п р у г о й, О т и л и я, Х е л г а (она сменила свадебный наряд на летнее платье), м и л и ц и о н е р, М а р у т а, Д а й н и с, п о д р у г и О т и л и и пенсионного возраста, учитель Г р и н ф е л ь д и другие г о с т и. Затем на экране появляется ансамбль девушек, среди которых и Л и д и я. Они исполняют песню «Сельский тост». Соло поет шофер из передвижной механизированной колонны. Экран поднимается, виден фасад дома Отилии, перед широким крыльцом — клумба, скамейка, усыпанная гравием дорожка. Ж о р ж и к курит, прислушиваясь к доносящейся из сада песне.Г о л о с В и т ь к и. Эй, Жора! Ж о р ж и к (оглядывается). Где ты? Г о л о с В и т ь к и. В сирени. Ж о р ж и к. Вылезай. В и т ь к а (появляясь из кустов). Они, наверно, здорово разозлились? Ж о р ж и к. Я готов был тебе шею свернуть. В и т ь к а. Ты? Ж о р ж и к. Выходит, я прибыл с мелким воришкой, который способен стащить свадебный торт. В и т ь к а. Просил ведь рубчик… и вообще, я, дай бог, если четверть этого торта съел, больше не смог. Слушай, а что, если его незаметно куда-нибудь положить? Ж о р ж и к. Замызганный и обгрызенный. В и т ь к а. Вовсе нет.
На крыльцо выходит Б е п о.
Поздравляю тебя, Бепо, с законным браком. От души, факт. Б е п о. Издеваешься? Ж о р ж и к. Он не знает. В и т ь к а. Да я от торта только кусочек съел, остальное можно спокойненько положить на место… Б е п о. От какого торта, что ты несешь? В и т ь к а. Я его верну. (Уходит.) Б е п о. Ну и ситуация! Для чего тебе это понадобилось? Чего ты добился? Ж о р ж и к. Ты… помнишь, кто еще был с нами в Солитуде{35}, когда я познакомил тебя с Хелгой? Б е п о. Еще? Ты, твоя сестра… Ах, да, еще этот… но ведь он… Ж о р ж и к. Да, он скоро ушел… Так вот, тот парень сделал Хелге предложение, а она отказалась, потому что не любит его… Ну, потом они встретились на улице, когда Хелга возвращалась со своей швейной фабрики после вечерней смены… На другой день он пришел к нам с забинтованной рукой и в присутствии моей сестренки — говорить с ним наедине Хелга отказалась — одним словом, в присутствии сестренки еще раз просил Хелгу стать его женой. Дошло? Б е п о. А Хелга? Ж о р ж и к. Хелга… «Прости, но я тебя не люблю, я тебе уже об этом сказала». Слово в слово. Сестренка чуть не свалилась. Кино! Б е п о. Но… Ж о р ж и к. Слушай дальше. Приходит к нам Хелга, — вчера, перед отъездом, — сообщает нам с сестренкой о свадьбе, приглашает от твоего имени и начинает рассказывать о тебе, как ты ее любишь… Б е п о. Да? Ж о р ж и к. Точно. Сам ты ей об этом не говоришь, стесняешься громких слов, но от этого ты для нее еще дороже, и тэ дэ и тэ пэ… Б е п о. Мама… Ж о р ж и к. Дошло? Навыдумывала… А ты тогда смылся из Риги, чтобы избавиться от Ванды, и той второй, ну, как там ее, Флоры, а о Хелге ты и вообще не вспомнил, тебе все до лампочки было… Ну, а вчера она сидит у нас, рассказывает о тебе и сияет от счастья… Соображаешь, да? Я не на шутку перепугался, так как чувствую, чем это может кончиться. Потом, конечно, начнется следствие… Откроется, кто познакомил Хелгу с покойничком, то есть с тобой…
Входят Х е л г а и О т и л и я.
О т и л и я. Бепо, я просила Хелгу пожить у меня, потому что ты уезжаешь, а я остаюсь одна, но Хелга думает, что ты будешь возражать. Б е п о. Что ей тут делать, она же портниха. О т и л и я. Работа всегда найдется.
Входит В и т ь к а с тортом, слегка захмелев. Опьянение постепенно увеличивается.
В и т ь к а. «Когда не люб тебе мой лик — забудь, оставь меня и мой безмолвный путь!»{36} О т и л и я. Это еще кто? В и т ь к а. Здравствуй, Хелга. Поздравляю тебя с днем твоей свадьбы.
Хелга отворачивается.
О т и л и я. Свадьбу-то мы отложили, но ты проходи. Это твой друг, Бепо? В и т ь к а. Виктор я, бабуленька. Позвольте… (Вручает торт.) Прошу.
На крыльцо выходит М и ц е.
О т и л и я. Спасибо, спасибо. (Мице.) Смотри, гость торт принес!
Мице берет торт, меряет Витьку взглядом и уходит.
Бепо, приглашай своего друга к столу. В и т ь к а. Тшшш, бабуленька, пусть у нее пройдет первый приступ злости… В злобе человек такое может натворить, пожалеет потом, да поздно… О т и л и я. Бог ты мой, что он несет… Он у вас не полоумный?
Возвращается М и ц е с м и л и ц и о н е р о м, молча вытянув руку, указывает на Витьку.
М и л и ц и о н е р. Ага. В и т ь к а. Привет вам от меня тоже… М и л и ц и о н е р. А что если теперь, успев покрасоваться на деревне, вы отправились бы дальше? В и т ь к а. Куда, например? М и л и ц и о н е р. Туда, например, где вы прописаны. В и т ь к а. Типично милицейская точка зрения…
М и ц е жестом подзывает Б е п о, оба уходят.
(Усаживается на скамейку.) Если не секрет, почему отменили свадьбу? Жора! Ж о р ж и к. Хелга не захотела стать его женой. В и т ь к а. Отвергла? Бепо? Молодец, Хелга. Мне тоже дала от ворот поворот, но я тебя все равно поздравляю. Так им и надо, красавчикам. Ж о р ж и к (милиционеру). Не понимаю, только что был совсем трезвым… В и т ь к а. Помолчи лучше, ты тоже из породы счастливчиков, а я? Все меня гонят как собаку, но вот когда из витрины посыплются стекла, дружинники из пятерых непременно прицепятся ко мне, самому невиновному! О т и л и я (Жоржику). Отведи его на сеновал, пусть проспится парень и поумнеет. Ж о р ж и к. Слушай, Витька, где ты так набрался?.. В и т ь к а. Там, на кухне… Ты тоже хочешь? Пожалуйста, мне не жалко. В шкафчике с синим крестом. О т и л и я. Бог ты мой, это же дояркам, для дезинфекции! (Уходит.) В и т ь к а. Хелга, а ты мировая старуха, честное слово, мировая. Так им и надо, красавчикам. Они себе все могут позволить, а мне собственная мать, когда под мухой, говорит: «Убирайся с глаз моих, на кого ты похож», а отец заявляет, что меня им в роддоме подменили… О т и л и я (возвращаясь). Хорошо еще, что он успел хлебнуть всего несколько глотков. Никак не припомню, что ветеринар добавил в этот спирт. Ж о р ж и к. А ну поднимайся! (Пытается поднять Витьку.)
Милиционер помогает Жоржику, Витька сопротивляется.
В и т ь к а. За что? Почему меня? Мы все трое по одной статье, за мелкое хулиганство в общественном месте… Хелга, ты меня не любишь, а я тебя люблю и буду любить вечно! Я докажу тебе! (Пытается что-то еще сказать, но милиционер и Жоржик уводят его.) О т и л и я. Хоть и пьян, а соображает, что за любовь надо бороться. Х е л г а. Вы так думаете? О т и л и я. Надо бороться за свою любовь. Х е л г а. Есть один, который меня любит и вот уже целый год борется за свою любовь, но милее от этого он мне не становится. О т и л и я. Такой, как этот Виктор? Х е л г а. Нет, такой, как… Не знаю… Во всяком случае, лучше, чем Бепо, конечно, лучше и, наверно, красивее, по крайней мере девочки так говорят, но я… Однажды, когда моей холодности было уже недостаточно… мне пришлось пустить в ход ножницы… О т и л и я. Ножницы? Я в молодости одного такого навозными вилами охладила! Х е л г а. У меня под рукой, кроме ножниц, ничего не было… На другой день он снова явился, чтобы, как вы говорите, бороться за свою любовь… И знал ведь, что не люблю, я же ему сказала! Я тоже теперь понимаю, что я для Бепо ничто, ноль… А вчера к тому же выяснилось, что меня любит Жоржик… О т и л и я. Бог ты мой! Который примчался и все расстроил! Х е л г а. Нет, он не расстроил, он только… Его сестра — моя единственная подруга, да и он мне как брат был, до тех пор, пока… Бабушка, мне, наверно, надо было сказать «да», а там — будь что будет, верно? Пусть Бепо меня не любит, но он для меня — всё… Нет, теперь уже нет, но был… О т и л и я. Не так уж и всё. Если так легко могла выпалить «нет» и выбежать вон. Х е л г а. Вы думаете? У меня даже сердце остановилось, когда он сказал, что… потом он тащил меня силой… Меня… Он, ради которого я была готова идти не знаю куда, в огонь и в воду… О т и л и я. В таком случае я должна спросить тебя, знаешь ли ты, что за человек Бепо? Х е л г а. Лентяй, неуч, к тому же ничем не интересуется… Когда некуда девать энергию, ломает кресла… Он и здесь такой… О т и л и я. Здесь, как бы не так! Пусть попробует! А тебе не страшно было выходить за такого замуж? Х е л г а. Жоржик возвращается.
Входит Ж о р ж и к.
Ж о р ж и к. Оказывается, после энных предупреждений Витьку выгнали с фабрики, а дома папа с мамой отказались его кормить. О т и л и я. Может, взять его к нам, чтоб в колхозе поработал? Ж о р ж и к. Вам таких не хватает. О т и л и я. И у нас всякие есть, где их нет, да что поделаешь, человека ведь по акту не спишешь. Х е л г а. И не такой уж он некрасивый. Ж о р ж и к. Да и к тому же влюблен… Пожалей, пожалей его! О т и л и я. Превращать сердце в богадельню не следовало бы, это верно, но человеку в беде помочь надо. Поговорю с Андрисом, солистом нашего ансамбля, нет ли у них в ПМК… Х е л г а. А что такое «ПМК»? О т и л и я. Передвижная механизированная колонна. Ж о р ж и к. Исключается. Витьку надо устроить так, чтобы он по возможности меньше передвигался.
Входят М и ц е и У л д и с.
М и ц е. Мама, позови, пожалуйста, Бепо, надо попрощаться.
Ж о р ж и к, поймав взгляд Отилии, уходит.
Жрут и пьют, будто оголодали, да еще насмехаются… За что? О т и л и я. А ты, дочка, на минутку представь себя на их месте. Тебя приглашают на свадьбу, ты готовишься, приходишь, и вдруг… (Посмотрев на Хелгу, умолкает.) Да, Хелгите останется и поживет у меня. М и ц е. Эта авантюристка! Весной не постеснялась выдать себя за жену Бепо, а сегодня одно только слово «да» сказать не смогла… Нет, вы меня не переубедите, все они — одна банда, затянули моего мальчика в свои сети. Вы только взгляните на него, на нем лица нет. О т и л и я. Идем, Хелга. Пусть говорят что хотят и как хотят, и пусть уезжают, если им у нас не нравится.
Обе уходят.
У л д и с. Не надо было так. Наверно, сам Бепо… М и ц е. И ты против своего ребенка, как и все остальные?
Входит Б е п о.
Б е п о. Вы готовы? Подождите, я переоденусь. Я еду домой. В деревне неплохо, но Рига есть Рига. У л д и с. А что ты будешь делать дома? Мебель уже вся поломана. М и ц е. При чем тут Бепо… У л д и с. Зря стараешься. Мы здесь одни.
Входит м и л и ц и о н е р.
М и л и ц и о н е р. Уже уезжаете? Но ведь до поезда еще… М и ц е. Да, но мы решили не беспокоить маму и пойти на станцию пешком. М и л и ц и о н е р. Да, тогда пора.
Б е п о уходит.
У л д и с. Ну, и что дала вам эта поездка? М и л и ц и о н е р. Я проверил одну свою гипотезу. Тогда, весной, мне казалось, что такой переезд в деревню, как метод перевоспитания, не есть выход из положения, но я некоторым образом рассчитывал на влияние бабушки. М и ц е. Так вы все-таки милиционер или… М и л и ц и о н е р. Опять… Я же вам объяснил. В милицию пришел, чтобы собрать материал для дипломной работы, и остался, потому что понял — это мое призвание. У л д и с. Что же вы собираетесь установить? М и л и ц и о н е р. Причины, почему у нас такое еще случается. В нашей стране, с нашей молодежью. Ведь социальных предпосылок — таких, как бедность, безработица, — нет, и каждый может учиться. У л д и с. Может, да не хочет! М и л и ц и о н е р. А почему? М и ц е. Вы нас об этом спрашиваете? М и л и ц и о н е р. Именно вас, ведь у Георгия родители разошлись, а у Виктора отец и мать алкоголики, люди без определенных занятий, с низким моральным уровнем… Я вам очень благодарен, что вы взяли меня с собой, и жаль только, что вы еще не доверяете мне полностью. М и ц е. Но почему мы должны вам доверять? Интересно. То вы подслушиваете разговоры мальчиков, то… М и л и ц и о н е р. Ну что вы, это произошло случайно! Поначалу они почему-то решили, что я русский и не понимаю по-латышски, и я невольно…
Входит Б е п о, переодевшись в обычный костюм.
У л д и с. Пошли? М и л и ц и о н е р. Я только попрощаюсь… Идите, я вас догоню. (Уходит.) Б е п о. Что ему надо? У л д и с. Установить причины. (Уходит с Мице.)
Бепо медлит. На крыльцо выходит Д а й н и с.
Д а й н и с. Бепо, я все собираюсь спросить, да… Б е п о. Ну? Д а й н и с. Значит, можно? Б е п о. Чудак. Д а й н и с. Ты не обижайся, но… в то время, как я переходил из класса в класс и прилежно выполнял все, что от меня требовали, ты делал что хотел, и где-то в душе я тебе даже завидовал… Так что же теперь заставило тебя делать то, чего ты не хочешь? Идти в загс с девушкой, которая тебе безразлична? Я это сразу понял, как увидел вас… Когда она сказала «нет», я даже не удивился, а вздохнул с облегчением, хотя… Б е п о. Ну, а у тебя как дела? Д а й н и с. У меня? Спасибо, ничего. Кончил второй курс. Извини, пожалуйста, но в тот момент, когда она… Б е п о. А как у тебя там, на улице Кумелишу? Д а й н и с. Спасибо, тоже ничего. Малыш меня уже узнает. Ты даже не представляешь, какую это доставляет радость. Б е п о. Какая у него фамилия? Д а й н и с. Моя. Б е п о. Разве вы с Гитой… Д а й н и с. Да, мы зарегистрировались, теперь одна забота, чтобы маме случайно не попал в руки мой паспорт. Стану инженером, начну работать, — вероятно, уйду из дому. Я готов это сделать, хоть сегодня, только для мамы это было бы слишком тяжелым ударом, я для нее — все. Мой отец, как тебе, наверно, известно, покинул ее через месяц после свадьбы. Б е п о. Удивляюсь, как он еще месяц выдержал. Д а й н и с. Как она осуждает Гиту, какими словами… Будто самое главное в жизни то, что Гита лет на пять-шесть старше меня и что это у нее третий ребенок! Б е п о. Эге… А я знал только то, что она некрасива. Д а й н и с. Не знаю, мне нравится. Мама немного притихла, только когда ей в прокуратуре сказали, чтобы она не смешила народ; мне ведь уже двадцать, а она собиралась возбуждать дело о совращении малолетних… Б е п о. О господи! Д а й н и с. Подумай только, до чего можно дойти. Будь у меня все это не так серьезно и не по-настоящему, я бы, наверно, сдался… Но хватит обо мне. Поговорим о тебе. Б е п о. Не о чем. Знаешь, я удивлен. До сих пор я считал тебя хиляком. Д а й н и с. Сил у меня действительно не так уж много, в этом тоже я тебе раньше завидовал. Б е п о. А теперь нет? Д а й н и с. Как тебе сказать… На строительном факультете довольно скоро начинаешь понимать значение слов «построить», «создать»… Появляется уважение к вещам, не как к собственности, нет, — мне, например, безразлично, кому принадлежит этот стул, — но как к наглядному проявлению творчества человеческого разума, вдохновения, вложенного труда. Все это надо учитывать и тогда, когда обнаруживаешь недостатки и вносишь свои предложения… Не знаю, понимаешь ли ты меня, я, вероятно, слишком пространно изъясняюсь… Б е п о. Знаешь, я впервые вижу тебя выпившим. Д а й н и с. Всего бокал шампанского. Б е п о. Ну, для такого, как ты… Д а й н и с. Такого, как я… да, конечно… Тебе, чтобы со мной справиться, хватило бы и одной руки, другую ты можешь держать в кармане, и все-таки у меня нет ощущения, что ты сильнее меня… Извини, пожалуйста, что я об этом говорю, когда тебе и без того тяжело, но, может быть, ты поймешь мою мысль. Почему я тебе больше не завидую, а как раз наоборот, мне тебя жаль… Б е п о. Ого… Д а й н и с. Если могу тебе быть полезен — скажи. Б е п о. Познакомь меня с Гитой. Д а й н и с. Нет. Б е п о. Хочется взглянуть на счастливое семейство. Д а й н и с. Ты серьезно? Б е п о. Серьезно. Д а й н и с (вынимает бумажник, открывает, подает Бепо). Пожалуйста. Взгляни.
Входят М а р у т а и м и л и ц и о н е р. Бепо незаметно прячет бумажник за спину.
М а р у т а. Братья обмениваются опытом… Б е п о. А почему бы и нет? М а р у т а. Есть, есть чем поделиться… Чем поделиться, чему поучиться друг у друга… Дайнис, иди попрощайся с бабушкой. Д а й н и с. Я уже попрощался. М а р у т а. А ты, Бепо… Когда в следующий раз будешь устраивать свой вечер сатиры и юмора, нас больше не приглашай. Б е п о. Ладно. М а р у т а. Пошли, Дайнис. (Милиционеру.) По дороге я вам все расскажу. Все, начиная со школьных лет Мице, когда она… М и л и ц и о н е р. Что вы, зачем такие подробности. М а р у т а. Все, все! Чтобы у вас был фактический материал!
М а р у т а, Д а й н и с и м и л и ц и о н е р уходят. Уходит и Б е п о. Входит Х е л г а, ее сопровождает Ж о р ж и к.
Х е л г а. Передай привет сестре. Я так надеялась, что она приедет. Ж о р ж и к. Наверно, чувствовала, что не сможет себя пересилить. Х е л г а. Почему — пересилить? Ж о р ж и к. Будто ты не знаешь. Ее избранник, которого ты поранила ножницами, по-прежнему думает только о тебе… Между прочим, я подозреваю, что в конце концов блудный муж вернется к своей первой жене. Х е л г а. Жоржик, почему ты мне вчера в Риге ничего не сказал о Бепо? Ж о р ж и к. А что бы изменилось. Ведь ты бы мне не поверила?
Хелга кивает.
Вот видишь… Хелга, без дураков, а? Я работаю в двух местах, вкалываю на полную катушку, впредь буду еще активнее, где б только побольше заработать, чтобы накопить денег, так что все, что я говорил тебе о квартире, — вполне реально. В кооператив я уже вступил. Х е л г а. Ты опаздываешь на поезд. Ж о р ж и к. Так до субботы, Хелга?
Хелга кивает. Ж о р ж и к уходит. Хелга прислушивается к песне «Сельский тост», доносящейся из сада. Появляется Б е п о.
Б е п о. Хелга, не убегай… Ты знаешь, мне некуда ехать. Просто некуда, понимаешь? Тут все пялят глаза и ухмыляются, даже этот вежливый пискля Дайнис такое себе позволил, что удивляюсь, как это я ему не врезал по очкам. А что меня ожидает дома? Х е л г а. Тебя? Там? Да пусть тебя ожидает что угодно… Мне какое дело? Меня это не интересует, ты мне абсолютно безразличен. Б е п о. Да, но я… Х е л г а. Меня это не интересует, ты слышишь, что я тебе сказала? И я очень признательна Жоржику. Да. Я ему очень, очень признательна. Он оказался единственным, кто обо мне подумал. Единственным.
На крыльцо выходит О т и л и я.
Б е п о. Но ведь я… Х е л г а. Но ведь ты не понимаешь даже того, что для нас двоих в этом доме нет места. Или ты хочешь, чтобы я уехала? Скажи, и через десять минут меня здесь не будет. О т и л и я. Ну, ну, ну. Что это так вдруг. Бепо, а разве ты… Б е п о. Мне некуда ехать. О т и л и я. Ну и не уезжай, только подыщем квартирку в другом месте, здесь будет жить Хелга… Пойдем, дочка, поможешь мне на кухне. На столах закуски маловато, а гости и не думают расходиться. Повод, говорят, есть. Говорят, на всяких свадьбах пили, ели и песни пели, а вот на сорвавшейся свадьбе — никто!
Х е л г а уходит. О т и л и я уходит следом. Бепо, оставшись один, вспоминает о бумажнике Дайниса, который все еще у него в руках. Открывает. Рассматривает фотографию. Из сада доносится песня. Опускается экран. На нем фотография Дайниса и Гиты, после бракосочетания. Заметно, что Гита старше Дайниса, но нельзя утверждать, что они не пара. Следующая фотография: Гита с тремя детьми и Дайнисом, который смущенно улыбается и теперь в самом деле выглядит юнцом. Звучит песня.
«Поднеси к губам ковш! Осуши его не дыша,
Вот уже и первые звезды видно.
Ни завтра, ни послезавтра не пить нам
Шампанское из такого ковша».
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Звучит песня на японским языке, поют двое — мужчина и женщина, и в ритме песни на экране меняются снимки: милицейский газик на пути из Риги в Кронькалне. В вечерних сумерках газик переезжает через Юглский мост{37}. Через заснеженный лес. Мимо освещенного сельского магазина, у которого стоят самосвал, «Запорожец», мотоцикл с коляской и запряженная в сани лошадь. Затем мчится по шоссе, обгоняя междугородный автобус… лесовоз… и женщину, ведущую корову. За ельником видна ферма, над заснеженной крышей взошла полная луна. Наконец машина останавливается на перекрестке. Свет фар освещает надпись «КРОНЬКАЛНЕ 2,0». Экран поднимается, песня обрывается. Мы на кухне в доме Отилии. При свете свечи Х е л г а считает на счетах. Перед ней на столе стопка канцелярских книг. Входит О т и л и я, она в полушубке, на ходу снимает платок.О т и л и я. А Витенька еще не вернулся? Х е л г а. Нет. О т и л и я. Да, нельзя было его одного в Ригу отпускать, ошиблась я, но, в конце концов, надо же было это уладить, а кто ж его мог сопровождать, если ты в последнюю минуту отказалась? (Подходит к телефону, снимает трубку.) Х е л г а. Бабушка, Дайнис звонил. Просил поблагодарить за посылку и передал привет и благодарность от Гиты. О т и л и я. Малыш здоров? Х е л г а. Температуры уже нет, но еще немного кашляет… О Дайнисе надо заботиться, бабушка. Он так похудел, что от него одна тень в очках осталась… О т и л и я (с трубкой в руке). Образумилась бы Марута, но на это мало надежд, я-то ее, Маруту, знаю… Ничего, ничего. Если б ему все это легко далось, вряд ли бы он так дорожил, но, кажется, он по-настоящему счастлив, хотя ему, бедняге, достается, шутка ли между двумя домами мотаться, да еще в институт и на работу… Думаешь, он поменялся бы с кем-нибудь? Х е л г а. Думаю, что нет. О т и л и я. Ради него и его троих детей я вернулась на ферму и снова стала заведующей! Была ведь на пенсии, стала лечиться — бог ты мой, что ни день, то новую болезнь находили… (Вспоминает о телефоне, набирает номер, в трубку.) Слушай, слушай, сейчас ты услышишь… Ты почему не на ферме?… Ах так, ничего. А комбикорм?.. Ну, вот… конечно, ждут, да и транспорт простаивает… Подожди, детка! Позови маму. Конечно, пожалуюсь, и еще как! (Хелге.) У младшей дочки Гени жених из армии приехал, так она про комбикорм начисто забыла. Хорошо еще, что имя свое помнит. Вот это я понимаю — любовь! (В трубку.) Нет, это я Хелге говорю… Слушай, Геня, ты, говорят, с моим подопечным в одном вагоне ехала… Ах так? Ну спасибо тебе, дорогая. Да нет, туда звонить не стоит, рабочее время кончилось. Ничего, разыщем. (Кладет трубку.) Говорит, в мастерскую пошел. А что ему там после Риги понадобилось? (Повязывает платок.) Электричества тоже нет… Хоть бы до утра исправили. А то ведь все стадо вручную доить, бог ты мой… Говорят, снег провода оборвал. Х е л г а. Сколько ж его может на проводах накопиться! О т и л и я. Копится, пока не накопится… По дороге загляну в мастерскую — ох и задам же я ему, бродяге этакому! — а потом бегом на ферму, Бруклене должна отелиться, двойню ждем… Поужинаем, когда вернусь. (Уходит.)
Хелга продолжает работать. Появляется В и т ь к а.
В и т ь к а. Гуд ивнинг[8]. Х е л г а. Наконец-то… Бабушку встретил? В и т ь к а. Я как раз холодец в чулане ел, когда она выходила, а с набитым ртом разговаривать со старшими неприлично. (Садится у печки, греется.) Х е л г а. Она пошла в мастерскую искать тебя. В и т ь к а. Да? Х е л г а. Пойди и скажи, что ты здесь. В и т ь к а. Она села к какому-то старичку в сани и умчалась. Х е л г а. Что в Риге новенького? В и т ь к а. В Риге? Ты имеешь в виду в магазинах? Х е л г а. Нет, почему в магазинах. В Риге. В и т ь к а. Да что я мог увидеть за один день. Зато на меня, знаешь, смотрели как на чудо природы. Да. Один тип, которого в Риге не хотят прописать… Из Риги выписываются только эти, ну, как их там, чокнутые, так он мне прямо заявил и что он очень мне удивляется… Рига, это же мечта… Х е л г а. Я родилась и выросла в Риге, но что для меня этот город значит, я понимаю только сейчас… Если ты сыт, бери книги и занимайся. В и т ь к а. При таком освещении, благодарю. Глаза еще портить. Ты что пишешь? Х е л г а. Отчет фермы за январь. Уже два часа назад видели, как ты сошел с поезда, а потом тебя видели в мастерской. В и т ь к а. Ну и ну. Не успеешь за кустиком присесть, сразу по беспроволочному телефону известно всему колхозу. Должен же я был на свое рабочее место взглянуть? Х е л г а. Ну и как? В и т ь к а. Да так… Лозунг новый повесили, о весеннем севе. В феврале-то. «Помни, товарищ, весенний сев не за горами!» Х е л г а. Меня не покидает чувство, что пройдет зима в этом теплом доме, вернусь я в Ригу, и начнется моя настоящая жизнь. В и т ь к а. Тебе здесь не нравится? Х е л г а. Нравится, но… сельскую красоту потом только во сне и увижу. В и т ь к а. Например. Х е л г а. Тот день, когда копали картошку за озером. В и т ь к а. Где это там, я извиняюсь, ты красоту узрела? Грязь до… я извиняюсь. Х е л г а. Какая грязь, о чем ты говоришь, тогда дождей еще не было. Солнышко светило, небо было голубое-голубое, березки в золоте и… В и т ь к а. В Риге, что ли, нет. Еще золотее. Х е л г а. Взглянуть мимоходом — это совсем иное, чем когда ты целыми днями живешь и работаешь. К вечеру ты, конечно, видишь только картофель, усталость страшная, зато после в памяти остаются дали над убранными полями, желто-красные деревья и улетающие птицы, как они кричат и как отражаются в озере вместе с облаками… Красота, а не… В и т ь к а. Ну, знаешь… Нашла. В кино — вот где красота! Он и она танцуют на палубе корабля, а на берегу растут пальмы… Во!
Хелга снова принимается считать на счетах.
А все же интересно, что леди удостоила меня разговором… Наверно, потому, что я был в Риге. Обычно в свой адрес я получаю «проваливай!» и подзатыльники. Х е л г а. Заслужишь — еще не то получишь… В и т ь к а (прерывает ее). Пожалуйста, пожалуйста! «Когда не люб тебе мой лик — забудь, оставь меня и мой безмолвный путь!» Поэт Зиемельниек, стишки из альбома моей матери, вместо подписи — сердце, пронзенное стрелой. Х е л г а. Запомни раз и навсегда, человека любят или не любят не за внешность. В и т ь к а. А за что? Х е л г а. За что… За то. Любят, и все тут. В и т ь к а. Хорошо, ну а если не любят, разве не могут полюбить, а? А если не могут, надо честно сказать, так, мол, и так… Фасад отпадает, хорошо, хотя я не очень-то в это верю, но допустим. Х е л г а. Не мешай, пожалуйста. В и т ь к а. Если б ты хоть на минуту перестала жить воспоминаниями молодости и думать о Бепо, ты бы сразу заметила, что кроме плохих качеств у меня есть и хорошие… Нет, я помню, что имя Бепо в твоем присутствии упоминать запрещается, но я только что встретил его на ферме, он там возился с комбикормом, спрашивал о тебе, в первый раз фактически… Х е л г а. Что именно? В и т ь к а. А что я буду иметь, если скажу? Х е л г а. Иди в комнату и не мешай мне работать. В и т ь к а. А, опомнилась, но поздно, роль провалила и себя выдала. Х е л г а. Проваливай. В и т ь к а. Я все-таки скажу, не такая уж я свинья, как ты думаешь. Бепо спрашивал, правда ли, что ты выходишь замуж за Жоржика… За Жоржика, представляешь. Я сказал, что речь может идти только обо мне. Х е л г а. Ты кончил? В и т ь к а. Нет, потому что мне только сейчас пришло в голову — Жоржик вчера был на вокзале в Риге и очень удивился, что ты не приехала… Откуда он мог знать, что ты собиралась? Х е л г а. Вот и спросил бы у него. В и т ь к а. Я спрашивал, но… Хелга, слышишь? Машина… Х е л г а. Ну и что? В и т ь к а. Остановилась… Хелга, меня здесь нет, ясно?
Раздается стук в дверь. В и т ь к а прячется за печку. В комнату быстро входит Ж о р ж и к в зимнем пальто.
Ж о р ж и к. Добрый вечер, Хелга. Витька дома?
Хелга взглядом показывает на Витьку.
(Бросается к нему.) Где транзистор? В и т ь к а. Какой транзистор, я ничего не знаю, что ты от меня… Ж о р ж и к. Живо! Куда ты его дел? В и т ь к а. В мастерской, под…
Входит м и л и ц и о н е р в зимней форме.
М и л и ц и о н е р. Добрый вечер дому сему. Х е л г а. Добрый вечер. М и л и ц и о н е р. Простите, что мы так внезапно вторглись… (Жоржику.) Ну? Ж о р ж и к. Да. Все именно так, как я… как я примерно и предполагал. Бепо попросил, чтобы Витька, когда будет в Риге, взял и… М и л и ц и о н е р. Ночью, через окно? Ж о р ж и к. Да, именно так, потому что… (Витьке.) Ну, говори, ты что, язык проглотил? В и т ь к а. Нет, я только… Да, Бепо меня действительно… когда я буду в Риге, чтобы прихватил его японский транзистор «Сонни»… М и л и ц и о н е р. Ну и что? Вы привезли? Вручили владельцу? В и т ь к а. Да… То есть нет, но… М и л и ц и о н е р. Покажите, пожалуйста. Ж о р ж и к. Живо. Неси сюда. Слышишь, что тебе говорят? М и л и ц и о н е р. Спокойно, Георг… Ну? В и т ь к а. Я должен за ним пойти. М и л и ц и о н е р. Мы подвезем. В и т ь к а. Нет, я сам! Ж о р ж и к. Пусть идет, никуда он не денется. Х е л г а. Раздевайтесь, пожалуйста, у нас тепло. М и л и ц и о н е р. Это верно, и уютно… (Снимает шинель, вешает ее.) Как вам живется, Хелга? Х е л г а. Мне? Хорошо. М и л и ц и о н е р. Коров больше не боитесь? Х е л г а. Ну, что вы, это только поначалу было… Чувствуйте себя как дома, пожалуйста. (Надевает полушубок, такой же, как у Отилии.) Бабушка скоро придет. В корзине яблоки, угощайтесь, пожалуйста. М и л и ц и о н е р. А вы куда же? Х е л г а. Я пойду с ним. Ж о р ж и к. Почему ты, я пойду. М и л и ц и о н е р. Вы посидите здесь. Отдохните. Скоро поедем обратно в Ригу. Ж о р ж и к. Вы все еще меня подозреваете. М и л и ц и о н е р. Разве я сказал что… Ж о р ж и к. Помимо текста есть еще и подтекст… (Витьке.) Да иди же, наконец, болван, чего уставился… Мне из-за тебя, обезьяна… М и л и ц и о н е р. Георг! В и т ь к а. Да пусть покричит, я не обижаюсь. (Застегивает ватник.) Х е л г а. Пошли. Ж о р ж и к. Хелга, подожди… Почему ты вчера не приехала? Я отпросился с работы, ждал тебя на вокзале, как условились. Х е л г а. Потом расскажу.
Х е л г а и В и т ь к а уходят. Жоржик бросает на спинку стула пальто, садится, достает сигарету, прикуривает от свечки.
М и л и ц и о н е р. Я знаю, Георг, что от влияния Мессершмидта вы избавились, и считаю вас честным человеком. Так почему же вы стараетесь помогать тем, кто этого не заслуживает? Ж о р ж и к. Я? М и л и ц и о н е р. Тогда вы помогали Бепо отбиваться от дружинников, за что сами получили пятнадцать суток, а теперь что происходит? Ж о р ж и к. Теперь? М и л и ц и о н е р. Да. Ж о р ж и к. А разве не могло быть так, что Бепо его… М и л и ц и о н е р. Могло, конечно, могло… Между прочим, почему вы ушли из десятого класса? Мне показывали ваши отметки. Хорошие. Ж о р ж и к. Вы знаете, сколько стоит кооперативная квартира? М и л и ц и о н е р. Ну, примерно. Ж о р ж и к. Раскладушка на кухне у тетки это еще не худший вариант, но, понимаете, наступает пора, когда надо привести в дом жену. М и л и ц и о н е р. Понимаю, понимаю. Я ведь тоже в такой момент перешел на вечернее отделение юридического факультета с тем, чтобы работать. Ж о р ж и к. А почему именно в милиции? М и л и ц и о н е р. В то время неожиданно арестовали одного моего друга, школьного товарища, очень похожего на Бепо, из такой же обеспеченной семьи. Что побудило его пойти на преступление, на это не могли ответить ни родители, ни друзья, а я в своей дипломной работе постараюсь это сделать. Ж о р ж и к. Но какой материал для вашей дипломной работы могут дать молодые ребята, которые попались впервые, да и то из-за какой-то ерунды. Почему вы… М и л и ц и о н е р. Поэтому, именно поэтому. Где начало, где первый неверный шаг… О серьезных делах у меня собрана целая картотека, но надо изучать и такие случаи, как ваш. Ж о р ж и к. Мы каждый сам по себе, да к тому же очень разные. М и л и ц и о н е р. Три исходные позиции были общими: восемнадцать лет, первый привод в милицию, первое преступление и пятнадцать суток… Причины меня интересуют, причины. Если наши дети, которые родились и выросли в социалистическом обществе… Ж о р ж и к (перебивает его). А вам не кажется, что дети такие же, как родители? Только ярче выражены. Если родители хорошие люди, их дети еще лучше, и наоборот. М и л и ц и о н е р. Это не так просто. У меня есть материалы о прекрасных семьях, которые… Ж о р ж и к. Которые только прикидываются прекрасными. Подрастают дети, выходят на дорожку и, так сказать, раскрывают карты. М и л и ц и о н е р. Значит, если мой сын, которого порой бывает трудно призвать к порядку, позже, когда вырастет, станет ломать кресла в кинотеатре «Палладиум» — это, по-вашему, будет означать, что мы с женой, учительницей истории, не те, за кого себя выдаем? Ж о р ж и к. Сколько лет вашему сыну? М и л и ц и о н е р. В марте исполнится два года.
Входят Х е л г а, Б е п о и В и т ь к а.
Б е п о. Добрый вечер. Все как Витька сказал. Да. Когда вы звонили, я толком не расслышал и поэтому ответил, что ничего не знаю, а на самом деле все так и было — я попросил его зайти в Риге ко мне и привезти… М и л и ц и о н е р. Влезть в дом через окно. В три часа ночи. Б е п о. Да, он сказал, что днем не сможет, а ночью как-то неудобно беспокоить родителей, ну я ему и сказал, что в таком случае… М и л и ц и о н е р. Может, хватит, Бепо? Б е п о. А что, разве не могло быть, что я… Это же мой личный транзистор, подарок родителей, и я… разве не могло быть, что… М и л и ц и о н е р. Могло. Даже очень могло. Б е п о. Верно?
Входит О т и л и я.
О т и л и я. Смотри-ка, полон дом гостей… Добрый вечер. М и л и ц и о н е р. Вечер добрый, бабушка. О т и л и я. О, старый знакомый… А я еще подумала, милиционер на кухне… М и л и ц и о н е р. Знакомый милиционер, бабушка. О т и л и я. Ну да… Ведь не на наш литературный карнавал вы так разоделись… А не плохо бы. Мы с Геней переоденемся на карнавал героинями из пьесы Яншевского{38} «Родина», тогда вы сможете составить на нас протокольчик, потому как мы станем заниматься распространением слухов! М и л и ц и о н е р. Каких слухов? О т и л и я. Всяких, главным образом о пьяницах и неплательщиках алиментов. Уж и текст перепечатали, наизусть разучиваем… Так что же вы стоите? Я сейчас поставлю… Хелга, приглашай гостей… М и л и ц и о н е р. Спасибо, бабушка, но нам надо возвращаться в Ригу. О т и л и я. Разве… стряслось что-нибудь? Говорите смело. М и л и ц и о н е р. Нет, нет. Хотя надо бы поговорить, как тут у вас Виктор живет и работает. О т и л и я. Ах так… Тогда пойдемте в мою комнату. Прошу. (Зажигает вторую свечку.) В доме беспорядок; как коровы начали телиться, я больше на ферме, чем дома, не взыщите… (Разговаривая, уходит с милиционером.) В и т ь к а. Он, наверно, поверил, а? Ж о р ж и к. Этих Витькиных слов вполне достаточно, чтобы признать его круглым идиотом, как сказано в «Швейке». Б е п о. Я тоже показал себя в этом качестве, стоял тут и лепетал на уровне детского садика, а ради чего? Ж о р ж и к. Где транзистор? Б е п о. Неизвестно. Обшарили всю мастерскую. Клал ли он вообще его там! В и т ь к а. Я положил под трактор… Кто-то свистнул. А еще говорят, на селе честные люди. Ж о р ж и к. А если заставят показать? Б е п о. Скажу, что у меня, но я хотел бы знать, во имя чего я все это должен делать. Витька ведет себя как отпетый, а я прикидывайся дурачком. Язык не поворачивается. Х е л г а. Такнадо. Ж о р ж и к. Раньше мне тоже казалось, что так надо, а теперь не кажется. Расскажи все как было, и пусть его забирают. Б е п о. Правильно. Мазурика этакого.
Над Витькиной головой зажигается электрическая лампочка, освещая его, как экспонат.
Ж о р ж и к. Путается тут под ногами, а толку от него никакого. Б е п о. Идем к бабушке. Х е л г а (задувает свечку и становится в дверях). Я вас не пущу. Б е п о. Ого? Ж о р ж и к. Ты? Б е п о. Честное слово, Хелга, я тоже немало шкодил, но позволять себе такие подлые шуточки, — это, знаешь ли… Ж о р ж и к. Ах, его родители преспокойненько обрабатывают ближайших соседей, с которыми каждый день встречаться приходится. А этот помоложе да поглупее, вот и попался. Х е л г а. Если хотите знать, он нас с бабушкой вконец измучил, и, если б его забрали, нам было бы только легче, но ведь вам-то безразлично, поэтому оставьте его, пожалуйста, в покое… Ж о р ж и к. Хелга, но ведь он… Х е л г а. Да, забрался через окно в чужой дом и… это отвратительно, жалко, что это так, верно, но если сравнить, каким он был год назад и какой сейчас… он уже третий месяц работает на одном месте и… и даже за книжки взялся, неуч несчастный, в каждом классе бог весть по скольку лет сидел, пока из шестого не выгнали, как переростка… Б е п о. Я ушел из седьмого, и в школе с облегчением вздохнули, но разве из-за этого я… Х е л г а. Ты бы лучше помолчал… Из седьмого… Что станет с Витькой, если его сейчас заберут из-за твоего поломанного транзистора, который даже не работает? (Уходит.) Ж о р ж и к. Здесь что-то не так. У меня еще вчера возникли подозрения. Я ждал Хелгу в Риге на вокзале, а из вагона вышел Витька и давай болтать… «Мы с Хелгой», говорит… Б е п о. Почему ты ее ждал? Ж о р ж и к. Хелгу? Я? А ты не знаешь? Не слышал? Б е п о. Что? Ж о р ж и к. Мы с Хелгой… Б е п о. Кончай, а? Хватит! Ж о р ж и к. Ах так? Б е п о. У тебя есть Цинтия. Ж о р ж и к. Ну, знаешь… Б е п о. На таких, как Цинтия, не женятся, знаю. И на танцы тоже не приглашают, не тот вид, и по бульварам с ними не гуляют. Знаю. Владельцам кооперативных квартир нужны такие, как Хелга… Только выбрось это из головы. (Уходит.) Ж о р ж и к (Витьке). Слышал? Проснулся наконец…
Входит Х е л г а.
Хелга, мы едем в Ригу. Как договаривались. И тотчас же.
Хелга не отвечает. Ж о р ж и к уходит.
Х е л г а. Витька, когда они вернутся, ты им скажешь… В и т ь к а. Не учи. Сам знаю, что сказать.
Возвращается Б е п о, подозрительно смотрит на обоих. Входят О т и л и я и м и л и ц и о н е р.
О т и л и я. Не знаю, дети, что мне с вами делать, как быть. С коровами куда проще, работа спорилась, целые стада латвийской бурой вырастила и для нас, и для Молдавии, и для всех, кому нужно было, а вот с детьми… После войны осталась одна с двумя дочками, я их все больше угрозами в послушании держала, времени-то воспитывать не было, и замуж выдала по своему усмотрению, не больно-то их спрашивала… М и л и ц и о н е р. Пора прощаться, бабушка. О т и л и я. Да, да… Сейчас вам Хелга бутерброды сделает, яблок дадим на дорожку… И не возражайте!
Х е л г а уходит к плите.
(Достает из корзины яблоки, укладывает в полиэтиленовый мешочек.) Зятю и дочери от меня сердечный привет. Как там у них дела? М и л и ц и о н е р. Да ничего. Отремонтировали дом, новую мебель приобрели… О т и л и я. А вторую мою дочь не довелось встретить? М и л и ц и о н е р. Нет, эта в помощи милиции не нуждается. (Надевает шинель.) Значит, Бепо настаивает на своем заявлении, а я извиняюсь за беспокойство и прощаюсь. Так, Бепо?
Бепо молчит. Появляется Х е л г а с бутербродами.
Да или нет? Говори же! Б е п о. Думайте обо мне что хотите, дело ваше, только не считайте меня дураком, ясно? М и л и ц и о н е р. Спокойно, Бепо. Ваша мать была у меня и сделала заявление о краже, поэтому я еще раз спрашиваю: поручили ли вы Виктору привезти из Риги принадлежащий вам транзистор. Вы поддерживаете это утверждение?
Бепо молчит.
Х е л г а. Бепо… Б е п о. Если ты могла сказать «нет», почему я должен говорить «да»? М и л и ц и о н е р. Одевайтесь, Виктор. О т и л и я. Бог ты мой… Бепо! Б е п о. Да! Все слышали? Да… Вам еще от меня что-нибудь нужно, или я могу идти? В и т ь к а. Иди ты, знаешь… (Застегивает ватник.) О т и л и я. Тише, Виктор! В и т ь к а. И не подумаю… Броситься на колени и лизать ему сапоги, да? И не подумаю… Как они здесь обо мне говорили, все они, будто я собака, которую один продает, а другой не хочет покупать, или кошка… Будто я покойник… Я не могу больше это выдержать… Если б вы только слышали… Б е п о (милиционеру). Не обращайте на него внимания. Он не в своем уме. В и т ь к а. Сам ты не в своем уме… В Риге мне некуда было деться, так как папа и мама дали от ворот поворот, а друга, где можно переночевать, нет, а к знакомым… ну там… с моей рожей, если в кармане не булькает бутылка, и показываться нечего… Одним словом, некуда было податься, зарплата моя осталась у бабушки, и… О т и л и я. О чем ты… Надо же тебе скопить на костюм и пальтишко! Сколько ты будешь в куртке и ватнике ходить? В и т ь к а. Я же ничего не говорю, бабушка, я вас не виню… Я и не заметил, как часа в два ночи оказался в Шкиротаве. Сперва я хотел только посмотреть, правда ли можно окно снаружи открыть. О т и л и я. И не страшно тебе было влезать? В и т ь к а. Мне… Да что я, не понимаю? Все понимаю, не чокнутый же я, не Швейк… Тогда уж лучше на улице, или вообще не жить, лучше… живым в могилу, чем стоять тут и выслушивать, как они тут все надо мной… все, Хелга тоже… Будто я деревянный или из тряпок каких-то, набитый опилками… М и л и ц и о н е р. Проводите нас к машине, Виктор, там немного поговорим, хорошо? О т и л и я. Вот вам на дорожку. Вы подвезете меня до фермы, мне надо посмотреть на Бруклене и ее телят — двойню принесла, — я только шубу свою накину. М и л и ц и о н е р. Спасибо, бабушка. Всего хорошего, Хелга. Х е л г а. Всего хорошего. М и л и ц и о н е р. Бепо, до свидания. Б е п о. Да нет. Уж лучше прощайте. М и л и ц и о н е р. Не возражаю. (Уходит вместе с Витькой.) О т и л и я. Ну, а приемник, не забрать ли им его с собой, может, отвезут обратно? Б е п о. Какой приемник? О т и л и я. Тот самый, японский. Я же принесла. Х е л г а. Вы? О т и л и я. Я сперва у сторожа все разузнала, в каком углу мастерской Витька вертелся, потом фонариком светила и на плакат этот о весеннем севе и вокруг да около до тех пор, пока… Б е п о. Куда ты дела? О т и л и я. За ларем, в амбаре. Я как увидела, что перед домом милицейская машина стоит, так и решила спрятать понадежнее… Пойди, сынок, принеси.
Б е п о уходит вместе с О т и л и е й. Хелга убирает со стола конторские книги. Надевает полушубок. Идет к двери. Гаснет свет. Возвращается Х е л г а, освещая себе дорогу фонариком. Направляет луч на стол и находит свечу. В этот момент кто-то входит. Луч фонарика выхватывает из темноты лицо Ж о р ж и к а.
Ж о р ж и к. Не свети в глаза! Поехали в Ригу. Не возражай, а слушай. Твой чемодан я уже отнес в машину, и мы едем. Не возражай! Летом, когда ты объявила, что выходишь замуж за Бепо, и ушла, я рассказывал анекдоты, тетка и сестра смеялись до слез, а потом, ночью, я в своем углу на кухне выл от горя… Ты не веришь, я знаю, никто не поверит, кто меня знает, обычно я ведь только иронизирую и усмехаюсь, жизнь научила не выказывать… У тебя нет ни отца, ни матери, понимаю, это тяжело, но если такие, как у меня, лучше уж, чтоб их совсем не было. Десять лет на глаза не показывались, а тут, знаешь, отец нагрянул с пол-литром и стал допытываться у тетушки, не выиграл ли я в лотерею, они что-то прослышали о квартире и, видите ли… Бог с ними, я тебя не стану с ними знакомить, если даже на узенькой тропинке придется встретиться, обещаю. Хелга, ты думаешь, мне нужна эта квартира? Нет. Квартира твоя. И никто не посмеет тебя обидеть, никогда. Хелга… Почему ты молчишь?
Загорается электрическая лампочка, и пораженный Жоржик видит, что перед ним не Хелга, а Отилия в полушубке.
О т и л и я. Ты же сам не дал слова сказать, все «не возражай» да «не возражай»… Прости уж меня, старую, задумалась я, молодость вспомнила… Видишь ли, мой первый, отец Мице и Маруты, он тоже впервые объяснялся в потемках, правда, не так длинно…
Входит Х е л г а.
Ну, я пошла. Ты, сынок, скажи все это Хелге, слово в слово. Ж о р ж и к. Едем в Ригу, Хелга. Твой чемодан… Х е л г а. В комнате, я принесла обратно… Я не могу. Я поняла это позавчера, когда узнала, что ты будешь ждать меня в Риге на вокзале.
Слышен сигнал газика.
Ж о р ж и к. Я без тебя не поеду. Х е л г а. Жоржик, ты… О т и л и я. Погоди, Хелга, не торопись с ответом. Подумай.
Входит Б е п о с транзистором в руках.
Нашел… Дай, я отнесу. Б е п о. Оставим его здесь, бабушка. О т и л и я. Как знаешь… (Жоржику.) Зайди на минутку ко мне. (Выходит.) Ж о р ж и к, оглядываясь, идет за ней. Б е п о (ставит на стол транзистор). Вот он… Х е л г а. На вид ничего. Б е п о. Японцы есть японцы, хотя говорят, что новые модели ВЭФа еще лучше. (Включает.)
Звучит музыка.
Что я слышу, работает? Х е л г а. Наверно, Витька удачно встряхнул.
Раздается голос диктора, и Бепо ловит другую станцию.
Когда я вам троим носила суп, помнишь, ты был моим мужем, а Витька, даже смешно вспомнить, нашим блудным сыном. Б е п о. А… Х е л г а. Жоржик? Брат. Б е п о. Выходит, в твоем сердце мы были все трое, только… Х е л г а. Только никто из вас не хотел мириться с тем местом, какое ему было отведено… И я осталась одна. Не стало ни мужа, ни сына, ни… Б е п о. Сын вроде бы еще… Х е л г а. Правильно. Сын. Как это я могла забыть своего бедного мальчика. Ясно. Оставшуюся часть жизни я посвящу ему. Постараюсь вырастить из него человека.
Входит О т и л и я.
Бабушка! Где Витька? О т и л и я. А я надеялась, что ужин на столе… Х е л г а. Сейчас, бабушка. (Идет к плите.) О т и л и я. Нечего ночью мчаться на ферму, сказала я себе, там у меня все в порядке. Как всегда… На ферме-то да, а дома? (Снимает полушубок.) Витенька укатил с ними в Ригу. Ему все говорят, чтоб он оставался, а он уперся и ни в какую, пойдет, мол, к родителям Бепо и все расскажет, пусть они и решают… Думаю, завтра к вечеру вернется. Б е п о. Сомневаюсь. О т и л и я. Если не вернется, поедем разыскивать… Ужинать с нами будешь? Только и вижу тебя что на ферме, на работе… Б е п о (тихо). Бабушка… О т и л и я. Ну? Б е п о. Отдай мне Хелгу в жены. О т и л и я. А что она сама говорит? Б е п о. Не знаю. О т и л и я. Вот тебе раз. Б е п о. Думаю, что… О т и л и я. Мыслитель… Думай, думай. Только помни, что Жоржик… Б е п о. Жоржик уехал один. О т и л и я. Да, я решила, что так будет лучше, но я ему наказала, чтобы в субботу был тут, к нашему карнавалу, и, когда Хелга узнает о нем все, что я знаю… Хелга, что ты там делаешь? Г о л о с Х е л г и. Пеку оладьи, бабушка. А что? О т и л и я. Пеки, пеки. (Бепо, потихоньку.) Все решит сама Хелга, но принимать до субботы опрометчивое решение я ей не позволю. Б е п о. Жоржик тебе совершенно чужой, а ты… О т и л и я. Верно? Мне вполне хватает двух своих кровных внуков, тебя и Дайниса, да еще этот горемыка в ватнике! Так нет, — приехал еще один, поговорил немного и стал не чужой… Ну, ладно, будем есть оладьи и пить чай. Хелга, детка, какой чай будем пить?
Появляется Х е л г а.
Может, заварим липовый цвет? Х е л г а. Давайте липовый цвет. Б е п о. А не все ли равно? О т и л и я. Все равно… Липовый цвет ли, скажем, тысячелистник… Это ведь — день и ночь, бог ты мой… Как живому человеку может быть все равно!
Опускается экран. На нем: Мице, Улдис, Марута, Дайнис, Лидия, учитель Гринфельд, милиционер, Жоржик и Витька, такие все разные… На последнем изображении к ним присоединяются Хелга, Бепо и Отилия. Звучит музыка, постепенно затихая.
1970
КОСТЕР ВНИЗУ У СТАНЦИИ{39} Драма в трех действиях
Перевод Л. Азаровой.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Д и д з и с. Л о н и я, его мать. В а л д и с, отчим. Р у д и т е. Д е д у ш к а.ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Поселок в Видземе на берегу Даугавы. Просторная веранда служит пристройкой к дому, расположенному неподалеку от железнодорожной станции. Коридор слева ведет в комнату и кухню, двери справа широко распахнуты в сад. Однако окрестности плохо видны, они тонут в сентябрьских сумерках, к тому же дом обступили густые кусты сирени с еще зелеными листьями. Тем не менее можно понять, что дом находится на пригорке и возвышается над местностью. Во время всего действия пьесы в той стороне, где расположена станция, то и дело вспыхивают огни прибывающих и уходящих электричек. Скорый поезд Рига — Москва здесь не останавливается, и, когда он проносится мимо, тяжело гудит земля и дребезжат стекла веранды. Но пока ничто не нарушает тишины. Из сада входят Д и д з и с и Р у д и т е. Дидзис включает свет. Если вначале в доме было темнее, чем снаружи, то теперь свет и тьма меняются местами.Д и д з и с. Подожди здесь, я принесу. (В коридоре оглядывается.) Садись, чего стоишь. Чувствуй себя, как в гостях. Р у д и т е. Не беспокойся.
Д и д з и с исчезает. Рудите кружится по веранде, пытаясь вспомнить танцевальные па. Возвращается Д и д з и с с небольшим альбомом в твердой обложке.
Д и д з и с. Видишь? Р у д и т е. Дидзи, я забыла, как там было в левую сторону. Покажи. Д и д з и с. Смотри. (Открывает альбом, показывает.) Р у д и т е. Нет, сначала покажи это па, а то я дома не смогу усидеть за книгами, пока не вспомню, да и не получится у меня одной. Д и д з и с. Знаешь, когда не думаешь, получается лучше. Просто танцуешь механически. Р у д и т е. Девушка вообще не может танцевать механически, ведь она должна угадывать, чего хочет партнер. Д и д з и с. Угадывать, да, но не разумом. Р у д и т е. Чем же? Д и д з и с. Этим… ну вообще. Интуицией. (Кладет альбом на стол.) Ладно, но не с этого места. С самого начала. (Кланяется.)
Рудите приседает в реверансе, и оба танцуют, отсчитывая такт и напевая мелодию нового танца.
Понятно вам? Так и вот так. Р у д и т е. Да, теперь так… и вот так… а одна я ни с места! Д и д з и с. Одной тебе танцевать не придется, ты же не солистка. (Берет альбом, раскрывает.) Видишь? И только птицы, и ничего другого!
Рудите мельком смотрит и вновь продолжает танцевать.
Рудите, хватит, а? Как тебе не надоест… Смотри! Р у д и т е. Что там особенного, птицы… (Поет в ритме танца.) Птички, птич-ки, птен-чи-ки… Вот теперь левый поворот в порядке, только надо закрепить. Д и д з и с. Тематические коллекции считаются самыми ценными. Р у д и т е. Были бы цветы или… или лошади, или там… Птицы мне не нравятся. Ты когда-нибудь обращал внимание, какие у кур ноги, когда они копошатся в песке? Д и д з и с. Во-первых, куры не птицы. Р у д и т е. А это! (Указывает на марку с изображением курицы.) Не птицы… Кто же они, звери? Д и д з и с. Куры — это… домашние птицы. Р у д и т е. Ну да. Домашние птицы. Д и д з и с. Птицы меня интересуют главным образом по той причине, что у них есть крылья и они могут улететь куда хотят, а куры… Р у д и т е. Куры тоже могут, если испугаются и как следует разбегутся. Дидзи, расскажи лучше о том цыгане. На каком языке ты с ним говорил? Д и д з и с. По-русски, конечно. Р у д и т е. Тебе не было страшно? Д и д з и с. Мне? Нет. Отчего страшно? Р у д и т е (подходит к дверям и выглядывает наружу). Теперь всюду только и разговору, что о них, все всполошились… Говорят, пришли они в магазин за хлебом, а вместо денег дали мешок с пустыми бутылками… К вам они не заходили? Д и д з и с. Только за водой. Вчера, когда приехали и установили палатки. И все. Р у д и т е. Сколько их примерно? Д и д з и с. Около двадцати или… Посмотри, это что-то фантастическое. Желто-красный попугай на зеленом фоне, а сама марка из… из Конго, подумай только! Африка! Р у д и т е. Ничего, приличная марка… А они в самом деле из Молдавии? Д и д з и с. По крайней мере они так ответили, когда дедушка спрашивал. Им не удалось вернуться в Молдавию из какой-то поездки, потому что граница Молдавии оказалась закрытой из-за холеры, вот они и приехали сюда. Р у д и т е. К нам. Будто граница Молдавии проходит в Ледмане{40} или у Кайбалы{41}. Д и д з и с. Знаешь, иди и спрашивай у них сама, если тебя интересуют подробности. При чем тут я… Р у д и т е. Поставили палатки у станции, чуть ли не на перроне… Д и д з и с. Может, они чувствуют себя в большей безопасности поближе к рельсам, которые как-то связывают их с домом. Р у д и т е. Говорят, что проверять их явилась санитарная инспекция из Огре и милиция. Д и д з и с. Да, я видел… Посмотри на эту серию. Supervögel… Р у д и т е. Завтра немецкий, а у меня за лето вылетели из головы все Vögel… Auf Wiedersehen, meine Freunde aus der DDR! Gute Nacht![9]
Из сада идет д е д у ш к а.
Д е д у ш к а. А, это ты, Рудите… Дидзи, почему так поздно? Д и д з и с. У нас в школе был урок танцев, дедушка. Д е д у ш к а. Зажигаешь свет — закрывай дверь, сколько нужно повторять… А то полно комаров и бабочек. Д и д з и с. В сентябре их уже нет. Разве что одиночка по недоразумению. Р у д и т е. Я пойду. Д и д з и с. Я провожу тебя. Д е д у ш к а. Проводи, проводи, а то твоя Рудите заблудится. Д и д з и с. Насмехаешься? Нужно ведь идти вниз к станции и через рельсы. А положение чрезвычайное. Д е д у ш к а. Это кто ж такое объявил? Д и д з и с. Ты сам сегодня за завтраком. Не помнишь?
Д и д з и с и Р у д и т е уходят. «Куда ты?» — слышен голос Лонии. «Я провожу Рудите», — отвечает Дидзис. — «Только не долго!» — «Нет, нет!» Входит Л о н и я с хозяйственной сумкой и свертками.
Л о н и я. Добрый вечер, отец. Ох, как мне не нравится, что Валдис опять приехал со своей машиной, да еще теперь. Спит? Д е д у ш к а. Прилег. Л о н и я. Машине место в гараже Сельхозтехники. Д е д у ш к а. Завтра рано утром Валдису ехать в Даугавпилс, так что, он говорит, разумнее прямо из дому, чем тащиться в гараж за машиной. Будто не знаешь шоферской жизни. Полчаса поспать, и то дорого. Л о н и я. Хоть бы у веранды оставил. Д е д у ш к а. Не волнуйся, дочка, я присмотрю. Я и так решил просидеть ночь в саду. Завтра этих людей здесь не будет. Мне сказали, их увезут в Огре в карантин. Л о н и я. И слава богу. (Кладет свертки на стол.) Колхоз выплатил нам аванс, и я решила сегодня вас, моих троих мужчин, побаловать… (Замечает альбом.) Это еще что? Д е д у ш к а. Наверно, Дидзиса… Дидзис тебе говорил, что у него в дневнике уже две тройки? Л о н и я. Вот как? Д е д у ш к а. Поговори с ним серьезно, дочка, а то не успеешь оглянуться, и двойки появятся… Валдису как отчиму тоже не мешало бы быть с Дидзи построже.
Из коридора появляется В а л д и с, он только что проснулся, на нем рубашка, шлепанцы.
В а л д и с. А он легок на помине… Добром или злом меня поминали? Л о н и я. Добром, добром… Ты у нас очень добрый. Д е д у ш к а. Что не всегда приводит к добру, хотел бы я добавить. В а л д и с. Без сомнения, дедушка. Объясните только, в каком плане, чтобы я знал. Л о н и я. Я вас оставляю, мои дорогие. Ужин у нас будет необыкновенный, вот увидите, а на сладкое, о! Ни за что не угадаете… Бананы! (Уходит с сумкой на кухню.) Д е д у ш к а. Бананы… Когда мне было столько лет, сколько Дидзису, крестьяне их у нас только и пробовали, что на картинках. В а л д и с. По мне, откровенно говоря, эти бананы — что есть, что нет, дедушка. (Уходит через веранду в сад.)
Д е д у ш к а идет по коридору на кухню. Появляется Д и д з и с. Бросается к столу, где лежит альбом, открывает, смотрит… Внизу мимо станции с грохотом проносится скорый поезд Москва — Рига. Входит Л о н и я за свертками, оставшимися на столе.
Л о н и я. Добрый вечер, сын. Дали посмотреть? Д и д з и с. Добрый вечер. Ты уже видела? Л о н и я. Заглянула. Тщательно подобранная коллекция, насколько я понимаю. Д и д з и с. Она моя. Л о н и я. Твоя? Д и д з и с. Я тебе сейчас объясню. Тот цыган, который приходил к нам за водой, был и сегодня утром, когда вы уже ушли, и спросил, не собираю ли я марки, понимаешь, и когда я сказал, что собираю, предложил мне это, потому что он больше не собирает и… Л о н и я. Обожди, говори помедленней. Цыган? Д и д з и с. Я сейчас все расскажу, мам. Он видел, что мне очень нравится, ведь птицы — мое увлечение, и спросил, сколько у меня денег. У меня было пять рублей, которые ты дала мне на школьные обеды и на экскурсию, и я… Л о н и я. Дидзи! У меня просто нет слов… Д и д з и с. Не волнуйся, мам. Я получу за работу в колхозе, и… Л о н и я. И тебе не пришло в голову, что этот альбом краденый? Д и д з и с. У кого? Л о н и я. Откуда мне знать.
Из сада идет В а л д и с.
Валдис, иди сюда и скажи что-нибудь. В а л д и с. В каком плане? Л о н и я. Дидзис скупает краденые вещи. В а л д и с. Ну, ну. Л о н и я. Разве ты не видишь, сынок, что творится на белом свете? Или совсем не слушаешь, что говорят люди? У одного картошку ночью выкопали, у другого морковь… Ты бы и это не отказался приобрести, если б тебе предложили? В а л д и с. Лония, ты… Л о н и я. Извини, но сейчас будет так, как я скажу. Дидзис возьмет альбом и отнесет его этому человеку. Ты ведь его помнишь? Узна́ешь? Д и д з и с. Да… Мне сейчас идти? Л о н и я. Сейчас. Потом сядем за стол. Д и д з и с (стоя в дверях, медлит). Сначала я у него спрошу, где он… Л о н и я. Ничего не надо спрашивать, все и так ясно.
Д и д з и с уходит.
Невероятно. Хорошо, что отец не слышал. В а л д и с. Лония, и ты веришь, что они вернут мальчику деньги? Сколько там было? Л о н и я. Пять рублей. Валдис, ты так спокойно говоришь об этом. Неужели ты не понимаешь, что произошло? Мой сын стал… В а л д и с. Да, да, но зачем ты его туда послала? За пятью рублями? Л о н и я. Дело не в рублях! В а л д и с. Разве ты не знаешь, как он застенчив, особенно с чужими людьми? Л о н и я. Нечего растить тепличное растение, пора привыкать. Ему ведь шестнадцать… Валдис, как он мог? Ну скажи, чего ему не хватает. Д е д у ш к а (показываясь в коридоре). Закипело, дочка. Л о н и я. Я сейчас. (Уходит.) Д е д у ш к а. Дидзис еще не приходил? В а л д и с. Придет. (Находит ботинки, обувается.) Д е д у ш к а (подходит к окну, смотрит). Костер развели… Появляются неизвестно откуда, устраиваются в палатках чуть ли не у самой станции и ставят на огонь котел, а в котле варится… могу себе представить, что у них варится в этом котле… Как им позволяют? В а л д и с. А кто может запретить? Д е д у ш к а. На них советские законы, по-твоему, не распространяются? Кто не работает, тот не ест… Теперь, когда требуется рабочая сила и всюду не хватает людей, в колхозе не хватает, не говоря уже о любой фабрике… Нет, им на это наплевать. Они шастают по свету и живут себе припеваючи. Туристы. В а л д и с (надевает пиджак). Положим, не все. Д е д у ш к а. Разумеется, не все. В Латвии те, кто бросил эти штучки, работают и считаются уважаемыми людьми. В а л д и с. Наверно, не так все просто, дедушка. У меня в Риге был товарищ, тоже шофер в нашей АТК, и однажды я пошел к нему в гости, они жили в Чиекуркалне{42}… Знаете, что я увидел в комнате на самом почетном месте? Лошадиную сбрую. Да. На крюке висел полный комплект, включая дугу и хлыст… Ни лошади у них, ни упряжки, сам работает шофером, жена машинистка, тесть в какой-то ремонтной конторе, а смотри-ка, сберегли… (Идет к дверям.) Д е д у ш к а. Ты еще куда? В а л д и с. Я скоро. (Уходит.)
Дедушка закрывает за ним дверь и снова смотрит на далекий костер внизу у станции. Входит Л о н и я.
Л о н и я. Прошу к столу! Где Валдис? Д е д у ш к а. Вышел куда-то… Спросила бы, где Дидзис. Как ушел с этой Рудите… Как не тревожиться. Далеко ли тут — через рельсы. Л о н и я (становится рядом у окна). Смотри, как странно выглядят при свете костра старые деревья в парке. Д е д у ш к а. Как бы чего не подпалили. Целая туча искр… Еловые ветки подбросили в огонь, бродяги этакие. Л о н и я. В «Кармен» было похоже, такие же шатры… Д е д у ш к а. Помню, помню, как же… На сцене все это восхитительно… Здесь не опера и не «Кармен». Здесь ты остерегайся, костер, может быть, только для отвода глаз, а в это время кто-то крадется в темноте у тебя за спиной. Л о н и я. Где? Д е д у ш к а. Это я к примеру. Л о н и я. Я даже вздрогнула… Нет, там кто-то есть. Смотри. Д е д у ш к а (отворяет дверь). Кто там? Входи. Ах ты…
Входит Д и д з и с.
Что, уроков не задали, раз у тебя столько времени на проводы? Л о н и я. Пойдем к столу. Д е д у ш к а. Я еще только взгляну на машину Валдиса. (Уходит.) Д и д з и с. Возьми. (Протягивает Лонии пятирублевку.) Л о н и я. Он тебе отдал? Этого я не ожидала, скажу тебе… Зачем ты мне отдаешь, отнеси завтра в школу и… Возьми. (Кладет деньги на стол.) Ох, сынок, сердце болит за тебя. И как ты мог… Я понимаю, что тебе нелегко было идти к ним и требовать деньги назад, но больше тебе такое не придет в голову, правда? Дидзи! Д и д з и с. Мама, но… Л о н и я. Ну? Д и д з и с. Как ты могла так сразу утверждать, что он украл альбом? На каком основании? Л о н и я. Видишь ли, сынок, если б ты дольше жил на свете и сталкивался с разными людьми, ты тоже сразу бы понял… Теперь пообещай, что в подобных случаях прежде всего спросишь совета у меня, ладно? У меня, у Валдиса, у дедушки…
На веранду возвращается д е д у ш к а.
Д е д у ш к а. Тень мелькнула, а показалось, будто кто стоит за кустом смородины у колодца… А может, и стоял да убежал. После ужина ввинчу двухсотваттную лампочку над дверьми, во дворе станет светло, как днем. Поговорили? Л о н и я. Да, отец. Д е д у ш к а. Тройки эти, сынок, не честь и не радость, в девятом классе пора понять… Учиться — это твоя единственная задача, о другом думать не приходится; твоя мать на звероферме зарабатывает больше, чем иной профессор, дядя Валдис ездит без аварий и получает премии, я на свое садоводство тоже не жалуюсь… Летом ты поработал в колхозе, и хорошо поработал, бригадир похвалил, а теперь мы от тебя ничего не требуем, мы освобождаем тебя от всего и говорим — учись, сын! Учись! Разве не так? Д и д з и с. Ну, так. Д е д у ш к а. А ты приносишь тройки… Как ты сам это объяснишь? Ну? Л о н и я. Ладно, отец… Валдиса нет, придется садиться за стол без него. Д е д у ш к а. Подождем немного, он обещал скоро вернуться… Я в твоем возрасте батраком нанялся к хозяину, думаешь, меня жалел кто-нибудь? Всю черную работу делал: пахал, косил, никакой механизации не было, все вручную… Школа да учение разве что снились, куда там, семеро детей у бедняка в семье… Знал бы ты, как все здесь раньше выглядело. Зимними вечерами сидели у коптилки, и каждый что-то мастерил… Д и д з и с. Раньше было плохо, а теперь стало хорошо. Я знаю, дедушка. В школе проходили. Д е д у ш к а. Мало вас учат. Мало. День-деньской вам надо твердить, как было раньше и как жилось в Даугавской части нашей волости. Книги надо об этом писать, снова и снова… Тогда бы не стало этих троек. И молодежь поняла бы. Л о н и я. Они и так понимают. Д е д у ш к а. Не вижу. Бегают по асфальту и вовсе не задумываются о том, как мы каждую осень в грязи увязали. Вот увешать бы школьные стены фотографиями этих старых дорог. Д и д з и с. У меня другое мнение. Д е д у ш к а. Я это чувствую. И какое? Д и д з и с. Мне кажется, на стены надо бы повесить эскизы — как все выглядело бы, если б тут начали строить современные здания. Д е д у ш к а. Ах вот как? Д и д з и с. Не только осточертевшие белые ящики из кирпича, одинаковые как… Д е д у ш к а. Ящики, подумать только… Д и д з и с. Осточертевшие и противные. Д е д у ш к а. Если хочешь знать, я бы не медля поселился в таком ящике, сию минуту. Д и д з и с. Кто тебе мешает? Л о н и я. Дидзи, как ты разговариваешь с дедушкой! Д и д з и с. Прошу прощения. Д е д у ш к а. Ванная и газ — разве мы раньше в Латвии могли об этом мечтать, в деревне, да еще в квартире простого человека? Крестьянина! Д и д з и с. Знаю, но… Д е д у ш к а. Нет, ему все плохо, для него это ящик… Поди-ка ты, ящик… И только оттого, что не с чем сравнить. Нет ясного представления о том, что было раньше. Д и д з и с. А разве не нужно сравнивать с тем, что будет впереди? Почему я непременно должен смотреть только назад? Д е д у ш к а. Умен ты у нас, сын, умен… Не будь этих троек… Д и д з и с. Это называется недозволенным приемом, дедушка. Д е д у ш к а. Что именно? Д и д з и с. Удар ниже пояса. Л о н и я. Отец, куда Валдис ушел, он тебе не сказал? Д е д у ш к а. Нет. Л о н и я. Странно. Д е д у ш к а. Пока дожидаемся, пойду лучше вкручу лампу. (Уходит в коридор.) Л о н и я. Не дразни его. Д и д з и с. Вечный разговор, что было раньше. Л о н и я. Пусть говорит, трудно тебе, что ли, выслушать? Да ведь и прав он. Д и д з и с. Только отчасти. Л о н и я. Что это за тройки? Д и д з и с. Эти? По предметам, которые мне в последнее время стали совершенно безразличны. Л о н и я. Дидзи, мы договорились, что… Д и д з и с. По географии у меня одни пятерки, другой отметки ты не видела и, надеюсь, не увидишь. И по физике и по химии. И по немецкому, за некоторыми исключениями. Л о н и я. Да, но в жизни не всегда приходится делать только то, что нравится. Д и д з и с. Почему? Л о н и я. Бывает, что нужно заниматься совсем другим, так что лучше привыкать заблаговременно. Да и те, кто составлял ваши программы, знали, что делают. Д и д з и с. Ты думаешь? Л о н и я. Ты, наверно, полагаешь, что я в твои годы мечтала о звероферме? Д и д з и с. Нет, ты хотела петь в опере… Л о н и я. Дидзи, что с тобой происходит? Раньше ты… Д и д з и с. Раньше, да…
Из коридора идет д е д у ш к а.
Д и д з и с. Я сыт по горло вашими «раньше». Ничего другого я в этом доме не слышу. (Резко и стремительно уходит через веранду в сад.) Д е д у ш к а. Это еще что? Л о н и я. Не знаю, как с ним говорить. Д е д у ш к а. Растет козлик, растут рожки. Л о н и я. Все дурное взял от отцовского характера, ничего хорошего. Д е д у ш к а. Разве было что хорошее? Л о н и я. Отец, прошу тебя. Д е д у ш к а. Не я же первый начал. Л о н и я. Дидзис… Д е д у ш к а. Дидзис хороший парень, дочка, и тройки, конечно, нельзя оставить без внимания, но делать из мухи слона тоже нет никакой надобности. Что мне не нравится, так это высокомерие и дерзость, у них это просто болезнь. Своими руками вообще еще ничего не сделали, а критикуют направо и налево. Умники. Л о н и я. Наверно, так и есть… Знаешь, отец, ведь Валдис в первый раз уходит, не сказав куда. Д е д у ш к а. Удивила. Парню едва тридцать пять стукнуло, а он уже позволяет себе такое. Л о н и я. Он всегда говорил. Д е д у ш к а. Да не делай ты из себя посмешище, дочка. Л о н и я. Тебе легко говорить. Д е д у ш к а. Если хочешь, сядем наконец за стол. Л о н и я. Нет, подождем еще. Д е д у ш к а. Может, просто сигареты кончились. Буфет на станции закрыт, пришлось идти в магазин… Л о н и я. Давно бы вернулся. Сколько верст до магазина! Д е д у ш к а. Поссорились? Л о н и я. Нет. Д е д у ш к а. Ну тогда я не знаю. Л о н и я. Как можно уйти… Д е д у ш к а. Если подумать, никаких причин волноваться нет. Глупости. Ей-богу, никакого повода! Л о н и я. Если не считать того костра… Странное предчувствие, будто надо хватать ведра и заливать огонь, пока… Будто пожар… Д е д у ш к а. Отменно горит. Это тебе не хворост, собранный по канавам, это крепкие березовые дрова, зимой их вывезли, разделали, все лето сушили… Взгляни, какие поленья швыряют. С ума сойти! На виду у всех, возле самой станции… Пальцем не шевельнули, чтобы заготовить, а смотри, что делают… Им хоть трава не расти.
У двери на веранду раздается стук. Лония стремительно оборачивается, вглядывается. Это Р у д и т е.
Л о н и я. Прошу. Р у д и т е (входя). Добрый вечер. Я принесла Дидзису «Графа Монте-Кристо». Он недавно приходил за книгой, но мне оставалось еще десять страниц, а он не захотел ждать. Л о н и я. Положи на стол. Р у д и т е (кладет книгу на стол). Я закончила, но после такой увлекательной книги просто не могла сесть за немецкий, вот и решила пройтись. Л о н и я. Хорошо, хорошо, Рудите. Он где-то здесь, выбежал. Садись, подожди… Пошли, отец, в кухню. Д е д у ш к а. Можно и так. (Уходит в кухню.) Л о н и я (пропустив отца вперед, останавливается). Откровенно говоря, Дидзису следовало бы читать не «Графа Монте-Кристо», а учебник. Появились тройки. Р у д и т е. Что вы, это пустяки. Л о н и я. Тройки? Р у д и т е. Если б вы узнали, что у остальных в классе, вы бы дар речи потеряли… Дидзис у нас еще из лучших. Л о н и я. Да будет тебе. Р у д и т е. Нет, честное слово. У нас так заведено: как только учитель входит в класс — сразу рассыпает двойки, как тот цыган казенную крупу.
Л о н и я, махнув рукой, уходит. Рудите садится у окна. В дверях веранды, дождавшись ухода Лонии, появляется Д и д з и с.
Д и д з и с. Прочла? Р у д и т е. Да, и есть что-то странно общее с костром и теми людьми, из наших окон их тоже видно… Я просто была не в состоянии заниматься. Посмотри на этих двух, которые снимают котел с огня… Д и д з и с. Мировые тетки. Р у д и т е. Какие тетки, что ты… Ведьмы! Смотри, сняли крышку и исчезли в клубах пара… Д и д з и с. Маленькие девочки еще фантастичней. Р у д и т е. А эти с длинными волосами, хиппи да и только… Как ты думаешь, им тоже вдалбливают, что нужно учиться, работать и так далее? Д и д з и с. Не сомневайся, до тошноты. Существуют люди, кому за это выдают зарплату, ибо это их служебный долг, а есть еще добровольцы, которые помрут, если им на час указом запретят долбить о том, как было скверно раньше, зато теперь открываются все возможности… Р у д и т е. А разве не так? Д и д з и с. Это еще не причина, чтобы молоть без умолку. Р у д и т е. А тем, разумеется, до лампочки. Д и д з и с. Разумеется, и ничего с ними не поделаешь. Р у д и т е. Хорошего в них все-таки мало, скажу тебе, ведь они живут за чужой счет. Д и д з и с. С этим я согласен. Р у д и т е. Ну да. Д и д з и с. В одном я им завидую. Р у д и т е. В чем? Д и д з и с. Их ничто не связывает, и они могут уйти, как только надоест. Р у д и т е. Куда же ты хотел бы уйти? Д и д з и с. Все равно. Даже в таких местах, как Кейпене и Мадлиена{43}, интереснее, чем здесь. Р у д и т е. Нашел тоже. Кейпене. Д и д з и с. Не говоря уже о Сунтажи{44}. Дядя Валдис взял меня однажды с собой на своей машине. Р у д и т е. Это куда мы ходили на лыжах? Д и д з и с. Да. Р у д и т е. Зимой, а летом? Д и д з и с. Все равно. Почему именно у нас так неинтересно, скажи мне? Р у д и т е. Когда летом приехали эстонские пионеры и мы их катали на лодках по Даугаве, они говорили, что у нас необыкновенно интересно. Д и д з и с. В Эстонии нет таких больших рек, потому. Р у д и т е. Не думаю, что только потому. Даугава действительно красива. Все берега, начиная… Д и д з и с. Хорошо, допустим. Я тоже так считаю, а еще? Кроме Даугавы? Р у д и т е. Старый парк внизу у станции. Д и д з и с. Ну об этом можно поспорить, есть красивей. Еще? Р у д и т е. Школа. Д и д з и с. Gehen Sie… schlafen[10]. Р у д и т е. Смотри, как они едят, на корточках у котла… Будто сошли со страниц «Графа Монте-Кристо»… Будешь читать, вспомни. Д и д з и с. С дядей Валдисом мы были и в Лиепае{45}, где проходит граница Советского Союза. Вот это город! Одно море чего стоит, не сравнить с Рижским заливом… В Лиепае я окончательно решил, что должен выбрать профессию, связанную с путешествиями. Р у д и т е. Разве орнитология не связана? Д и д з и с. Связана, а как же, но путешествуют птицы… Орнитологи изучают Египет по карте. Есть некоторая разница. Р у д и т е. Бабушка считает, что цыгане пришли из Египта. Д и д з и с. С тем же основанием можно полагать, что из Индии.
Входит Л о н и я. Пересекает веранду, выглядывает в сад… Так же молча возвращается в кухню.
Р у д и т е. Я пойду. Д и д з и с. Куда торопиться. Р у д и т е. Твоей маме, наверно, не нравится, что я прихожу. Д и д з и с. Сомневаюсь, видела ли она тебя. Р у д и т е. Ты думаешь? Д и д з и с. Ни тебя, ни меня она вообще не заметила. Р у д и т е. Сделала вид, что не заметила. Д и д з и с. Нет, я ее знаю. Р у д и т е. Почему же… Д и д з и с. Помнишь, что ты мне ответила, когда я спросил, почему твой отец и мать беспрерывно ссорятся и бранятся? Р у д и т е. Да, конечно… Прошу прощения. Д и д з и с. В настоящее время во всем мире модно невмешательство во внутренние дела других государств. Р у д и т е. Я уже сказала — прошу прощения. Д и д з и с. Не за что. Р у д и т е. До свидания. Д и д з и с. Спасибо за книгу. Р у д и т е. Есть за что. Д и д з и с. Ну как же, как же… Проводить? Р у д и т е. Смеешься? (Смотрит на улицу.) Дидзи, я не понимаю, зачем надо разжигать такой огромный. Д и д з и с. Посиди на мокром лугу в осенний вечер, поймешь. Р у д и т е. Да, иначе не согреешься… В общем, все же довольно грустно. Вот так, без дома. Но что-то в этом есть… Ну… знаешь, тянет в ту сторону… Д и д з и с. Что-то такое, что действует на нас. Р у д и т е. Точно. Д и д з и с. Может, тот же магнит, который летом, когда здесь горели лампы, притягивал мотыльков. Они погибали тысячами. Р у д и т е. Не пугай. Д и д з и с. Просто я думаю, что надо остерегаться. Р у д и т е. Дидзи, мне до умопомрачения нравится сидеть у костра. Давай разожжем когда-нибудь, ладно? Д и д з и с. Договорились. Р у д и т е. Auf Wiedersehen. Д и д з и с. Auf Wiedersehen. Gute Nacht.
Р у д и т е уходит. Дидзис затворяет дверь. Входит Л о н и я.
Л о н и я. Мне показалось, кто-то пришел… Д и д з и с. Нет. Л о н и я. Мне послышалось. Д и д з и с. Рудите ушла. Л о н и я. Ах так… Мы с дедушкой ужинаем. Присоединяйся к нам. Д и д з и с. Спасибо.
Л о н и я уходит по коридору на кухню. Дидзис следует за ней; взглянув мимоходом в окно, останавливается как завороженный.
Г о л о с Л о н и и. Дидзи! Д и д з и с. Да, да… (Смотрит в окно.)
На кустах и деревьях мечется причудливое отражение пламени.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Там же, около девяти часов вечера. Горит настольная лампа с зеленым абажуром. Д и д з и с, разложив перед собой тетради и учебники, читает «Графа Монте-Кристо». Приглушенно звучит транзистор. Из коридора входит Л о н и я.Л о н и я. Как ты только можешь заниматься при включенном радио. Д и д з и с. Мне не мешает. Л о н и я. Да ты и не занимаешься. Д и д з и с. Даже автомат не работает безостановочно. Л о н и я. Дидзи, ты… Д и д з и с. Ну что? Л о н и я. Ты не видел по крайней мере, в какую сторону он ушел? Д и д з и с. Дядя Валдис? Л о н и я. Да. Д и д з и с. Ну, видел… Он пошел… Л о н и я. Куда? Говори же! Д и д з и с. Он там внизу, у костра. Л о н и я. Чепуха. Д и д з и с. Ты сама спросила. Л о н и я (выключает радио и смотрит на сына). У костра, говоришь? Д и д з и с. Он подошел, увидел, что я стою в темноте, дал мне деньги и… Л о н и я. Значит, это он тебе дал, из своего кармана? Д и д з и с. Да, и велел идти домой, а сам с альбомом пошел к костру. Л о н и я. Почему же ты мне лгал? Д и д з и с. Я? Тебе? Л о н и я. Ты сказал, что… Д и д з и с. Я сказал «возьми» и отдал тебе деньги. Больше я тебе ничего не сказал.
Лония подходит к окну и вглядывается в темноту.
Вечно приходится выслушивать оскорбления. Л о н и я. Сбегай туда и посмотри, не произошло ли из-за тебя чего дурного. Д и д з и с. Из-за меня, ну конечно. (Встает и направляется к двери.) Л о н и я. Только будь осторожен.
У дверей Дидзис вдруг останавливается. Затем круто поворачивается и возвращается на свое место у стола. Входит В а л д и с, запыхавшись после быстрого подъема в гору.
Валдис! В а л д и с. Да, я понимаю… Сейчас я тебе… Л о н и я. И альбом принес? В а л д и с. И альбом… (Кладет его на стол перед Дидзисом.) Дидзис спокойно может владеть им, я выяснил… Спокойно. В Литве они поселились у озера, где раньше был пионерский лагерь. Дети, вероятно, уехали, и они нашли альбом в кустах. Л о н и я. В кустах… И ты поверил… В а л д и с. Почему же нет? Л о н и я. Чего только невыдумают в оправдание… Даже будь это так на самом деле, в чем я очень сомневаюсь, альбом следовало бы переслать владельцу, а не… В а л д и с. Какому владельцу, куда? Л о н и я. Адрес можно узнать, это вовсе не так трудно. Адрес школы или… Не будем ссориться, я прошу. Идем в кухню. Мой изысканный ужин остыл, подогретый это уже не то, но… В а л д и с. Прости, Лония, так вышло, пойми и поверь — без умысла, но… постой, я должен вам обоим что-то сказать! Л о н и я. Поужинай, потом. В а л д и с. Нет, лучше сразу. Слушайте. И ты, Дидзи, слушай. Д и д з и с. Дядя Валдис, мне этот альбом больше не нужен. В а л д и с. Альбом? Ах так… Нет, не об альбоме речь. Д и д з и с. Все равно, мне не нужно. Нет больше настроения. В а л д и с. Ладно, пусть хранится у меня. Когда-нибудь ты передумаешь, и тогда… Д и д з и с. Боюсь, что не передумаю. В а л д и с. Ну, ну… Одним словом, так. Завтра их всех увозят в Огре и помещают в карантин. Л о н и я. И слава богу. В а л д и с. Да, они и сами так думают. Через какое-то время въезд в Молдавию будет разрешен, потому что считается, что эпидемия уже ликвидирована, и они отправятся прямо домой. Л о н и я. Прекрасно. В а л д и с. Мало радости томиться сейчас в чужой стороне. Первого сентября детям пора было в школу, и это их больше всего беспокоит, и время дождливое. Карантин — это хотя бы крыша над головой. Л о н и я. Очень мило, ну а теперь к столу. В а л д и с. Это не все… Одна девушка у них ярко выраженная блондинка, она цыганка лишь наполовину, и они хотят ее где-нибудь оставить и забрать через месяц, когда кончится карантин и можно будет вернуться в Молдавию. Л о н и я. Почему? В а л д и с. Есть причины. Одним словом, они просят позволения оставить ее у нас. Л о н и я. У нас? В а л д и с. Девушка сейчас не совсем здорова, но скоро встанет на ноги и охотно поможет по хозяйству. Л о н и я. Какое у нас хозяйство с тех пор, как нет ни поросенка, ни коровы, ни… Валдис, если она больна, то требуется уход, а кто будет за ней ухаживать, если мы все трое целыми днями не бываем дома? В а л д и с. Видишь ли, она… Л о н и я. Уже сентябрь, не надо забывать, Долго ли еще Дидзис выдержит на веранде, а когда переселится в комнату, мы… Д и д з и с. Прошлой осенью я жил здесь даже в октябре. В а л д и с. Лония, ну подумай. Прошу тебя. Л о н и я. Говоря откровенно, я поражена. Валдис, откуда у тебя вдруг эта идея — пустить в наш дом… Ох, с отцом тоже надо поговорить! В а л д и с. Поговори. Л о н и я. Как хочешь. Только ужин тебе подогрею. В а л д и с. Лучше сразу. Есть вроде не хочется, я уже успел — там, у них… Л о н и я. Боже, у них… Интересно, что же ты ел? На закуску картошку с солью, а на сладкое картошку без соли? В а л д и с. Еще грибы на углях поджарили. Л о н и я. А я мечусь, делаю все, чтобы угостить тебя получше, потом я вижу, как ужин остывает, и все из-за того, что ты… Хорошо, хорошо, не будем… Валдис! Все, что ты сказал, это всерьез? В а л д и с. Если не сказать больше. Л о н и я. Тогда я должна объяснить отцу, что думаю так же, иначе… но я, как ты сам понимаешь… В а л д и с. Попытайся добиться, чтобы он согласился. Л о н и я. Хорошо, хотя я сама, если уж говорить откровенно… В а л д и с. Прошу тебя, Лония.
Л о н и я медленно выходит в сад.
Д и д з и с. Дядя Валдис, ты видел эту девушку? В а л д и с. Да, я с ней даже разговаривал. Д и д з и с. Она… ну, красивая? В а л д и с. Знаешь, не сказал бы. Такая взлохмаченная и… Хотя в нормальных условиях… Светлые волосы и карие глаза, такие люди обычно красивы. Как и те, у кого черные волосы и синие глаза, как у Рудите. Д и д з и с. У Рудите? В а л д и с. Ну да. Волосы у Рудите такие темные, что кажутся черными, а глаза синие, как… одним словом, совершенно синие. Д и д з и с. Вот как? В а л д и с. Разве ты ни разу на нее не взглянул? Завтра, когда встретишь, посмотри.
Из сада возвращается д е д у ш к а. За ним идет Л о н и я.
Д е д у ш к а. Не мое дело разрешать и запрещать. Решили — пожалуйста. В а л д и с. Спасибо, дедушка. Договоримся: под мою ответственность. В случае чего. Д е д у ш к а. Ладно уж, ладно. В а л д и с. Значит, я ее привез, выдав за свою знакомую, а подробнее не рассказал. В случае чего. Д е д у ш к а. Сейчас привезешь? В а л д и с. Нет, утром, около шести. Л о н и я. Почему? В а л д и с. Пусть переночует со своими. Мне тоже лучше, заведу мотор и заодно уж. Привезу ее сюда, а сам дальше в Даугавпилс. Л о н и я. А в котором часу приедут за ними из Огре? В а л д и с. Обещали около восьми, не раньше. Л о н и я. Ясно. Надо с вечера протопить печурку в той комнате. Дидзи, посмотри, есть ли дрова, а если нет, принеси. Будет уютнее, и постель надо приготовить. На раскладушке ей будет неудобно… Отец, может, принести назад старую деревянную кровать? Д е д у ш к а. Можно, почему же нет… Я только удивляюсь, как это милиция согласилась оставить ее одну, если остальные отправляются в карантин. В а л д и с. Милиция понятия не имеет, что такая девушка вообще существует. Л о н и я. Понятия не имеет? Д е д у ш к а. Странно. Когда приехали все эти милиционеры и врачи санитарной инспекции… В а л д и с. Девушку от них спрятали. Д е д у ш к а. Ага. Л о н и я. Но почему? В а л д и с. Видите ли, эта девушка, она… Л о н и я. Валдис… В а л д и с. Вы только не волнуйтесь, я все расскажу… Сядьте… Д е д у ш к а. Дидзи, ты мог бы… Л о н и я. Правильно. Иди в комнату, Дидзи, и посмотри, что там по телевидению. В а л д и с. Пусть Дидзис останется, ему шестнадцать, и скоро он получит паспорт, так что… Останься, Дидзи. Присядь, хорошо? Одним словом, эта девушка… (Подыскивает слова.)
Дедушка и Лония переглядываются.
Д е д у ш к а. Эта девушка, ладно, что дальше? В а л д и с. В Литве они из-за чего-то повздорили между собой, и девушка… она одна была во всем виновата, она мне откровенно сказала, но если сейчас об этом узнает врач, начнется расследование, что произошло, да как, заварится каша, неприятности грозят и ее родителям и всем остальным, поэтому она очень просит, не согласимся ли мы… Л о н и я. Валдис, постой… Постой. Ты хочешь сказать, что она… ранена? Ножом? В а л д и с. Опасность уже миновала. Но, понимаешь, ей следовало бы еще какое-то время полежать. Л о н и я. Отец, что ты скажешь? Д е д у ш к а. Я? Что из того, говорю я или молчу. В а л д и с. И все же. Д е д у ш к а. Слушаю и удивляюсь. Чем больше слушаю, тем больше удивляюсь. В а л д и с. Не думайте, что я не понимаю… Я отлично понимаю, что вмешивать вашу семью… Л о н и я. Нашу семью, Валдис, нашу. В а л д и с. Вмешивать в эту историю семью я не имею никакого права, но времени было так мало, что… Д е д у ш к а. Да, да, но как тебе в голову пришло помогать им? Этим! Кроме всего прочего, поножовщина! Чем они заслужили такую поддержку? В а л д и с. Обещаю вам, что завтра вечером я увезу девушку отсюда. Л о н и я. Куда? В а л д и с. Еще не знаю. Но даю слово. Только вернусь из Даугавпилса. Д е д у ш к а. Делай как считаешь нужным, но мне все это не нравится. В а л д и с. Под мою ответственность. В случае чего. Д е д у ш к а. Как знаешь. Я пошел в сад сторожить яблони. В а л д и с. Не надо, дедушка. Д е д у ш к а. Так уж и не надо. В а л д и с. В вашем саду никто ничего не возьмет. Д е д у ш к а. Тоже под твою ответственность? В а л д и с. Да. Д е д у ш к а. Смотри не бери на себя лишнего… Я все же покараулю. Заснуть все равно не удастся. Где там. Никакой надежды на сон. (Уходит.) В а л д и с. Как мне все это понимать — как «да» или как «нет»? Л о н и я. Ты еще спрашиваешь. В а л д и с. Верно, незачем…
Наступает тишина, и слышно, как внизу, у костра, запевают песню. Дидзис распахивает дверь веранды. Песня протяжная, печальная. Она родилась в степи, и если звучала когда-нибудь у берегов Даугавы, то только по радио.
Тоскуют по дому… У нас им не нравится. Дождь и дождь, говорят, и туман висит над головой, как промокшая вата или марля… Л о н и я (Дидзису). Закрой дверь, холодно… Д и д з и с. Я послушаю в саду. Л о н и я. Надень свитер. Д и д з и с. Что ты, мне не холодно. (Закрывает за собой дверь.) Л о н и я. Дидзи! (Идет к двери, отворяет ее.)
Из хора на мгновение выделяется сильный женский голос, как бы исполняя несколько тактов соло. Лония притворяет дверь.
В а л д и с. Я обещал ей, что приеду в шесть утра.
Песня звучит тише и в дальнейшем остается как приглушенный фон.
Л о н и я. Валдис, ты приехал сюда в январе, в мае была наша свадьба… Мы так хорошо понимали друг друга. В а л д и с. А теперь не понимаем? Л о н и я. Теперь… осень, она наступила так быстро, знаешь, я даже вздрогнула, когда увидела на рябине красные ягоды, но это минувшее лето, этот добрый дух в доме, это согласие, все это было как сон… Временами, когда ты был в дальних рейсах, меня пугало ощущение — вдруг я проснусь, и… Ну скажи мне что-нибудь. В а л д и с. Что мне сказать? Л о н и я. Ты переменился. В а л д и с. Да? Л о н и я. Теперь уже не так заметно, но, когда ты разговаривал с отцом, у тебя было совершенно чужое лицо. Смотрела и думала, ты ли это. В а л д и с. Ну, ну. Кто же еще. Только на этот раз я впервые попытался настоять на своем. Л о н и я. Что ты, Валдис! В а л д и с. Вначале я вам возил и пилил дрова, позже поселился в дальней комнате… Видишь ли, Лония, кто бы я ни был здесь, шофер, пильщик, квартирант или муж… извини, пожалуйста… я всегда подчинялся правилам этого дома, потому что мне нравилось, я чувствовал себя здесь хорошо, гораздо лучше, чем в любом другом месте на белом свете, должен тебе сказать… Л о н и я. Спасибо, Валдис. В а л д и с. И вот впервые я сам… Мысли перепутались из-за этой девушки в залатанной палатке… И не только из-за нее, но… но она, между прочим, действительно в отчаянии, поэтому я так… Короче говоря, хватит об этом. Пойдем ужинать. Л о н и я. Нет. В а л д и с. Почему же вдруг? Мне хочется есть, ты, может быть, не веришь? Про грибы я сказал просто так, попробовал только… До сих пор во рту привкус золы… Л о н и я. Мне самой никогда не пришло бы в голову, что мы тебя угнетаем, что ли, навязываем тебе свой… свой стиль, образ жизни или как там… В а л д и с. Этого я не говорил. Л о н и я. Я твоя жена, Валдис, я тебя люблю, и я не хочу стоять тут у окна и гадать, ушел ты совсем или еще забежишь попрощаться… В а л д и с. Лония, разве ты… разве тебе показалось, что я… Л о н и я. Представь себе, да. Пока ты был внизу, у костра. В а л д и с. Видишь ли, Лония… Л о н и я. Не хочу, чтобы твое лицо становилось чужим и холодным. Валдис, ты сможешь настоять на своем, потому что я тебе помогу, как сумею. Скажи, что мне надо делать. В а л д и с. Тебе? Л о н и я. Во-первых, объясни, пожалуйста, почему цыгане доверились тебе, совершенно чужому человеку. Насколько я понимаю, для них это риск. В а л д и с. Да. Еще какой. Наверно, потому, что… (Умолкает.) Л о н и я. Не обижайся, но я бы лучше поняла, что мне делать. В а л д и с. Долгая история, в другой раз… Послушай, Лония, они должны были отыскать кого-то, кому можно довериться, а сегодня вечером все, кроме меня, заняты, кто у картофельной борозды, кто у грядки моркови наготове с кочергой в руках… Л о н и я. Ты несправедлив, если упрекаешь их в этом. В а л д и с. Я их не упрекаю. Л о н и я. Все лето работали, осенью они, естественно, хотят собрать урожай, поэтому им обидно, что… В а л д и с. Естественно… Лония, будем разумны и рассудительны, как и прежде. То, что я затеял, опасно, и хорошо, что все расстроилось. Л о н и я. Серьезно? В а л д и с. Серьезно, и есть мне хочется тоже всерьез. Л о н и я. Я подогрею. Чай придется заварить заново, сколько времени прошло. В а л д и с. Лония… Л о н и я. Ну? В а л д и с. Спасибо тебе, Лония, за все… (Целует ее.) Л о н и я (высвобождаясь). Дидзис в саду, увидит… Валдис, как ты меня напугал. В а л д и с. Я? Л о н и я. Показалось вдруг, что ты прощаешься со мной. В а л д и с. Ну, ну. Спасибо, Лония, за все это лето. И за то, что ты хотела помочь мне, не опасаясь неприятностей. Л о н и я. Довольно! Хватит… Сейчас я накрою на стол, и мы оба поужинаем. Я тоже. С отцом и Дидзисом только посидела ради приличия, кусок в горло не шел… (Идет в кухню. В коридоре оборачивается и видит, что Валдис пристально смотрит на нее… Возвращается.) Ты ведь… Валдис, ты ведь не уйдешь? В а л д и с. Лония… Л о н и я. Ну? В а л д и с. Ничего, иди. Накрывай на стол.
Л о н и я уходит.
(Открывает дверь в сад. Слушает песню, пока вдруг не замечает среди деревьев тень.) Дидзи, ты что там делаешь? Входи в дом! Дидзи!
Д и д з и с появляется на пороге. Сначала проходит мимо Валдиса, но потом оборачивается и смотрит ему в глаза.
Что такое? Д и д з и с. Рудите согласна.
Валдис сразу понимает, о чем речь, и смотрит на мальчика, напряженно думая, как поступить.
Она здесь, в саду. В а л д и с. Скажи, чтобы немедленно шла домой. Марш! Д и д з и с. Почему, я ее специально привел. В а л д и с. Кто тебя просил? Д и д з и с. Меня? В а л д и с. Кто тебе позволил идти и…
В дверях появляется Р у д и т е.
Д и д з и с. Рудите, входи. Р у д и т е. Добрый вечер. (Входит.) Оказывается, они поют на несколько голосов, как хор. Д и д з и с. Мы только что вслушались. Р у д и т е. Необыкновенно, правда?
Все трое молча слушают. Подходит электричка, песня теряется в гуле колес и перестуке рельсовых стыков, и Валдис закрывает дверь.
Д и д з и с. Рудите согласна. Р у д и т е. Да, я согласна. Д и д з и с. Ее отец и мать уехали сопровождать товарный состав с племенными телятами в Ташкентскую область и домой вернутся в конце октября. Квартира пуста. Рудите ходит туда поливать цветы, сама живет у бабушки. Р у д и т е. Сначала мы решили — к бабушке, потому что она живет рядом с железнодорожным полотном, но потом рассудили, что бабушка чересчур боязлива. Вы и представить себе не можете. Д и д з и с. Это у нее с последних дней войны. Р у д и т е. У нее тогда нашли переодетого немецкого офицера, который неизвестно каким образом забрался в сарайчик. Бабушка до сих пор не может этого забыть, теперь все запирает — сарайчик, хлев, колодец — и, перед тем как ложиться спать, все еще раз проверяет. Если б мы позволили, она раздобыла бы висячий замок и заперла, прошу прощения, уборную. Д и д з и с. Поэтому мы выбрали квартиру. Р у д и т е. Именно поэтому. В а л д и с. Очень мило с вашей стороны, спасибо, а теперь, Дидзи, проводи Рудите домой, чтобы бабушка не пугалась, а сам бегом назад — и за учебники. Д и д з и с. Да, но… В а л д и с. Никаких «но». Марш! Р у д и т е. Разве дедушка Дидзиса согласился, чтобы у вас? В а л д и с. Довольно, дети, а? Поговорили, все хорошо, и… Р у д и т е. Дети ходят в детский сад, а мы ходим на фильмы, куда вход до шестнадцати лет воспрещен. Д и д з и с. Ходим абсолютно легально, и Рудите тоже, потому что месяц туда, месяц сюда не считается. В а л д и с. В таком случае вы должны еще лучше понимать, что можно и чего нельзя. Я сгоряча чуть не сделал то, чего нельзя, но вовремя спохватился. Р у д и т е. Как зовут эту девушку и сколько ей лет? В а л д и с. Довольно, я сказал. Никакой девушки нет. Д и д з и с. Нет? Р у д и т е. Куда же она подевалась? В а л д и с. Она… Ее вообще не было. Я все это выдумал. Р у д и т е. Почему? В а л д и с. Так просто, для разнообразия. До свидания. Д и д з и с. Пойдем, Рудите. Р у д и т е. Ты, наверно, забыл, что бабушка позволила мне заниматься у тебя… Д и д з и с. Верно, до половины одиннадцатого. Р у д и т е. Also[11]. Неужели ты хочешь, чтобы она стала думать, что я не выполняю обещаний и мечусь, как легкомысленная особа… Д и д з и с. Zum Teufel, nein![12]
В коридоре появляется Л о н и я.
Л о н и я. Ах, это вы… Валдис, прошу к столу. В а л д и с. Спасибо. (Уходит в кухню.) Л о н и я. Дидзис поужинал, а Рудите? Р у д и т е. Тоже. Д и д з и с. Могу подтвердить. Л о н и я. Быть может, чашку чаю? Р у д и т е. Благодарю, нет. Д и д з и с. Не утруждайте себя, мы позанимаемся.
Л о н и я уходит.
Р у д и т е. Ты хоть что-нибудь понял? Д и д з и с. Ничего. Р у д и т е. Неужели твой дядя Валдис испугался? Д и д з и с. Не похоже. Он не из пугливых. Р у д и т е. Может, он просто считает всех девушек сороками и потому так говорит? Д и д з и с. Возможно, поскольку так оно и есть. Р у д и т е. Дидзи, бессовестный! Д и д з и с. За некоторыми исключениями, я бы добавил. Р у д и т е. Это звучит уже лучше. Д и д з и с. Нужно поговорить с ним наедине. Когда он вернется, ты незаметно отойди в сторону. Р у д и т е. Я проскользну в кухню к твоей маме. Может, мне помочь ей вымыть посуду? Д и д з и с. Разве ты умеешь? Р у д и т е. Как тебе не стыдно! Д и д з и с. Пожалуй, лучше не надо, она этого, знаешь ли, не любит. Просто спроси о чем-нибудь. Р у д и т е. Да, но о чем? Д и д з и с. Подумай. (Подходит к столу и выбирает из стопки два учебника.) Теперь за уроки, а то уже поздно. На, возьми.
Каждый читает свой учебник. У костра не смолкает песня.
Р у д и т е. Читаю, а буквы скачут куда-то в сторону… Д и д з и с. Не мешай. Р у д и т е. Слышишь, как они поют… Д и д з и с. Нечего тебе слушать. Пусть поют. Сосредоточься. Р у д и т е. Нечего слушать, легко сказать… Как я могу не слушать, если они… Д и д з и с. Рудите, ну… (Смотрит на девушку.) Синие, в самом деле… У тебя синие глаза! Р у д и т е. У меня? Всегда были… Дидзи, а если мы сами, без взрослых? Д и д з и с. Как ты себе это представляешь? Р у д и т е. Мы сами, ни у кого не спрашиваясь. Я так хочу помочь этой девушке… Может быть, после того как поправится, она останется у нас. Мы нашли бы ей работу и жилье, может быть, она поступила бы в школу… Не смейся, но дома я всегда была одна, и если б ты знал, как я когда-то завидовала девочкам, у которых были сестры. Д и д з и с. Они готовы глаза друг другу выцарапать. Р у д и т е. Так тоже бывает, но если тебе даже не с кем поссориться? Все одна и одна. Утром одна, вечером… Д и д з и с. Я тоже один. Р у д и т е. Не сравнивай. Были бы у тебя родители, которые раз в неделю устраивают землетрясение и потом не разговаривают между собой… Подруги ко мне не ходят, меня тоже не очень-то пускают… Теперь у бабушки я иногда чувствую себя так, будто меня с цепи спустили, потому что бабушка меня отчасти понимает, несмотря на свою фантастическую пугливость. Дидзи! Я была бы так счастлива, я заботилась бы, чтоб этой девушке всего было вдоволь и она поправилась… И у нас была бы своя тайна, и о ней знали бы только мы, единственные на всем свете… Д и д з и с. Не знаю… Р у д и т е. Только сбегать за ключом… Д и д з и с. Я все же поговорю с дядей Валдисом. Р у д и т е. Если ему можно доверять. Д и д з и с. Вообще можно, хотя есть известный процент риска, что он скажет маме. Р у д и т е. Девушка научила бы нас чудесным песням… Все полегли бы, если б мы вдруг рванули дуэтик на классном вечере. Всеобщий столбняк.
Через веранду решительным шагом идет В а л д и с.
Д и д з и с. Дядя Валдис… В а л д и с. Ну? Д и д з и с. Рудите, или иди на кухню, ты хотела о чем-то спросить у мамы, или… Р у д и т е (колеблется). Нет, я лучше… Д и д з и с. Жди меня в саду.
Р у д и т е исчезает. Валдис вопросительно смотрит на Дидзиса.
А если мы сами? Я и Рудите… Никто ни о чем не узнает. Мы сразу увезли бы девушку на квартиру родителей Рудите, где нет ни одной живой души, и… В а л д и с (очень серьезно). Дидзи, это совершенно исключено. Д и д з и с. Да? В а л д и с. Об этом не может быть и речи. Д и д з и с. В таком случае считай… считай, что я тебе ничего не говорил. (Идет к двери.) В а л д и с (загораживает ему дорогу). Постой. Значит, ты не послушаешься и будешь действовать самостоятельно… Д и д з и с. Ничего подобного я не говорил. В а л д и с. Дидзи… Д и д з и с. Ничего подобного. В а л д и с. Ну что мне с тобой… Послушай. Скажи Рудите, чтобы она была здесь в шесть утра. В шесть и ни минутой позже. Д и д з и с. А нельзя ли сейчас? В а л д и с. Нельзя. Д и д з и с. Почему? В а л д и с. Почему, ты хочешь знать? Д и д з и с. Рудите спросит у меня. В а л д и с. Потому что… видишь ли, все хозяева картофельных и морковных владений сейчас начеку и не спускают глаз с лагеря… Д и д з и с. Ясно. В а л д и с. А утром, когда рассветет, они угомонятся и заснут. Я остановлюсь в низине и задним ходом подам машину к самой палатке, это будет одно мгновение… Д и д з и с. Я могу идти? В а л д и с. В шесть, не забудь.
Д и д з и с, кивнув, исчезает. Валдис опускается на край кушетки и прячет лицо в ладонях. Дверь распахнута. Звучит совсем иная песня, сильная, с властной ритмикой, зовущая, требовательная. Входит Л о н и я. Направляется к двери, закрывает ее.
Л о н и я. Ты еще здесь? Ты говорил, что пойдешь к ним и… Валдис, что-нибудь случилось? В а л д и с. Еще нет, но могло случиться… Дети начали действовать самостоятельно. Л о н и я. Дидзис и Рудите? В а л д и с. Как я мог потерять осторожность и впутать в эту историю детей! Л о н и я. Где они? В а л д и с. Чтобы выиграть время, вернее, чтобы они за ночь не наделали непоправимых глупостей, я велел Рудите прийти в шесть утра. Понимаешь, будто бы затем, чтобы перевезти девушку в пустую квартиру. Л о н и я. В шесть утра ты, кажется, и сам собирался? В а л д и с. Потому и сказал, чтоб походило на правду. Л о н и я. Ты не договорил… В а л д и с. Лония… Л о н и я. Что ты задумал? Ну скажи. В а л д и с. Лония, летом мы должны были начать строить дом. Л о н и я. У нас есть дом. В а л д и с. Лачуга и пристроенная к ней странная веранда. Л о н и я. Почему странная? В а л д и с. Потому что она величиной с дом, если не больше. Л о н и я. Не преувеличивай. Странные у нас только старинные окна, но мы привыкли и больше не замечаем. Несколько лет эти рамы простояли у сарая, их свезли на дрова, когда в центре сносили дом бывшего садовника имения. У отца рука не поднялась рубить. В а л д и с. И он выдумал веранду, верно, а мы с тобой не придумали ничего и ничего не построили, мы просто живем… Хозяйство мы ликвидировали в два счета, когда рассудили, что оно не окупается, а молоко и все остальное можно достать в колхозе… От сада тоже мало что осталось, если не считать яблонь. Л о н и я. Рассудили, не построили… Почему ты говоришь так, будто у нас все в прошлом? И снова это похоже на прощание… Валдис, мы можем строить и затевать все остальное, но хлопот не оберешься. Разве ты не видишь, как маются наши соседи? Иногда просто жаль этих добрых людей, от них при встрече ничего другого не услышишь, кроме как о радиаторах центрального отопления, которых опять не достать, о кирпичах да шурупах… В а л д и с. Дидзис хотел устроить на чердаке голубятню, но мы не позволили, потому что голубятня уже есть в школе в кружке юных натуралистов, общая для всех… Л о н и я. Понимаю, что ты хочешь сказать… В а л д и с. Слушал, как они поют, и думал, что человек должен где-то пустить корни. Если этого не произошло, может случиться, подует легкий ветерок… легкий ветерок из лесной чащи, знаешь, или вдруг оживет полузабытая мелодия, или вспыхнет костер, и все пойдет прахом… Надо, чтобы человек врос и укоренился где-нибудь. Л о н и я. Чтобы потом по ночам, как ты сам сказал, охранять свои картофельные борозды с кочергой в руке… В а л д и с. Не обязательно. Не нужно заходить так далеко. Л о н и я. А где граница? В а л д и с. Граница есть… Схожу к костру и сообщу этим туристам, что, к сожалению, ничего для них сделать не могу, а потом мы оба придумаем, что завтра в шесть сказать детям и как со всем этим покончить. Л о н и я. Подожди. В а л д и с. Я сразу вернусь. Л о н и я. Валдис, не горячись… Подумаем. В а л д и с. О чем? Л о н и я. Обсудим спокойно. Если все же?
Валдис вопросительно смотрит на нее.
Валдис, ты по-прежнему считаешь, что девушке нужно помочь? Может, ты изменил мнение за это время?
Валдис отрицательно качает головой.
Зачинщица ссоры она сама, никто другой не пострадал, никто не жалуется… Незаконным будет только ее пребывание вне карантина… Валдис, но ведь она, может быть… В а л д и с. Больна? Нет. Когда в Молдавии началась эпидемия, все они были далеко, на Украине. В карантин их помещают по той лишь причине, что иначе им нужно предоставить гостиницу, не оставлять же их осенью под открытым небом да еще с маленькими детьми, а снять для них гостиницу, сама понимаешь, дорогое удовольствие… Жди меня. Л о н и я. Нет. Не ходи к ним и ничего не говори. В а л д и с. Ты мне советуешь… Л о н и я. Раз договорились в шесть, пусть так и остается. В шесть. В а л д и с. Ты думаешь? Л о н и я. Один день она проведет на той квартире, ничего плохого не случится, а я до твоего возвращения из Даугавпилса придумаю, что делать дальше. В а л д и с. Лония, но… дети! Л о н и я. Дети поймут, я им объясню… Я сама, поручи это мне.
Распахивается дверь, на пороге появляется запыхавшийся Д и д з и с.
Д и д з и с. В шесть. Л о н и я. Хотела бы я видеть, как ты поднимешься в шесть. Тебя и в восемь из постели не вытащить. Д и д з и с. Меня?
Они продолжают говорить, но мимо станции проносится скорый поезд, и слова тонут в гуле колес и дребезжании стекол веранды.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Раннее утро, около шести. К станции подходит первая электричка, и долго еще в утренней тишине не смолкает удаляющийся гул рельсов. У двери веранды появляется Р у д и т е. Стучит. Д и д з и с, проснувшийся на кушетке, потягивается и зевает. Рудите снова стучит. Дидзис садится на кушетке. Озирается. Вскакивает.Д и д з и с. Ein Moment…[13]
Рудите отворачивается. Смотрит вниз, на палатки.
(Поспешно натягивает брюки, обувается. Запихивает простыни, одеяло в шкафчик. Бросается к дверям, отворяет.) Доброе утро. Бррррр, как холодно. Входи скорей. Р у д и т е. Morgenstunde hat Gold im Munde![14] Д и д з и с. Übersetzen Sie, bitte…[15] (Ищет полотенце и мыльницу.) Р у д и т е (входя). Проспал, хвастунишка. Д и д з и с. Ein Moment… (Отыскав все необходимое, убегает.)
Рудите стоит на веранде, она заметно волнуется. Из коридора входит В а л д и с. Рудите делает книксен.
В а л д и с. Доброе утро. Ну, как? Р у д и т е. Так… В а л д и с. Не побоишься? Р у д и т е. Там будет видно. В а л д и с. Правильно, нечего заранее гадать… Пришел будить Дидзиса, а он уже… Р у д и т е. Умывается. В а л д и с. Сейчас поедем. У тебя все в порядке? Р у д и т е. Да.
Входит Д и д з и с, торопливо вытираясь полотенцем.
В а л д и с. Одевайся живее. Д и д з и с. Да, да. В а л д и с. Сейчас поедем. Нечего ждать. (Уходит по коридору.) Д и д з и с. Внизу тишина и покой. Р у д и т е. Да, я проходила мимо. Д и д з и с. Только костер еще горит… В безветрии дым поднимается прямо, смотри. Р у д и т е. Одевайся, тебе сказали. Д и д з и с. Ein Moment. Не побоишься? Р у д и т е. Твой дядя Валдис тоже задал этот вопрос. Д и д з и с. Вот как? Р у д и т е. Чего бояться. Д и д з и с. Правда? (Натягивает джемпер.) Р у д и т е. Смешно. Д и д з и с. Я тоже говорю. Все в порядке, пошли. Р у д и т е. Причешись. Д и д з и с. А надо ли? Р у д и т е. Еще спрашиваешь… Взгляни в зеркало. Д и д з и с. Ключ от квартиры взяла? Р у д и т е. Конечно. Д и д з и с. Wunderbar[16]. Р у д и т е. Ты решил, что у меня склероз? Д и д з и с. Я? Р у д и т е. Ты не в состоянии вовремя проснуться, а… Д и д з и с. Ну, знаешь. Сколько раз ты сама… Р у д и т е. Я? Интересно, когда. Д и д з и с. Уже забыли. Р у д и т е. Что? Д и д з и с. Поход. По памятным местам Андрея Пумпура{46}. Р у д и т е. Ну, знаешь. Д и д з и с. Тебя ждали пятнадцать минут. Р у д и т е. Сбавь. Д и д з и с. Меня ты не ждала ни минуты. Р у д и т е (вздрагивает). Дидзи… Д и д з и с. Ну? Что такое? Р у д и т е. На твоей веранде такой же холод, как и на дворе. Д и д з и с. Дверь настежь, потому. Пошли? Р у д и т е. Пошли.
Они говорят внешне небрежно, но за их словами ощущается скрытая нервозность, и причина озноба Рудите — не только прохлада осеннего утра. Оба идут к дверям. Рудите спускается с веранды.
Д и д з и с (останавливается). Ты иди вокруг дома к машине. Р у д и т е. А ты? Д и д з и с. Я запру дверь и выйду с другой стороны. Если не возражаешь. Р у д и т е. Не возражаю. Д и д з и с. Спасибо. Р у д и т е. Пожалуйста.
В коридоре показывается В а л д и с.
В а л д и с. Рудите, на секунду. Было бы лучше, если б ты шла прямо на квартиру и ждала нас там. Дидзис знает твой адрес?
Рудите утвердительно кивает. Валдис запирает дверь, не давая ей что-либо сказать, и она, слегка помедлив, уходит.
Д и д з и с. Зачем это? В а л д и с. Пусть поменьше показывается на глаза. И так ей придется несладко, когда ее мать и отец узнают. Д и д з и с. Не узнают. В а л д и с. Ну, ну.
Входит Л о н и я, на плечи накинута жакетка.
Л о н и я. Валдис, все в порядке? В а л д и с. Послушай, Лония… Л о н и я. Ну? В а л д и с. Еще не поздно отменить. Л о н и я. Нет, нет. Чего уж. Нет. В а л д и с. Лония! Л о н и я. Поезжайте. Мы же решили. В а л д и с. Дидзис, скажем, мог преспокойно остаться здесь…
Д и д з и с, круто повернувшись, выбегает.
Видела? Рудите тоже взвинчена… Л о н и я. Да… Ну, пока. В а л д и с. Поеду не по прямой дороге, а кругом. Жди. Я не долго. Л о н и я. Хорошо.
Оба уходят. С минуту тишина. Слышно урчание заведенного мотора, грузовик отъезжает. Едва шум мотора затихает вдали, к дверям веранды подбегает Р у д и т е. Пытается открыть, но, вспомнив, отчаянно стучит. Входит Л о н и я. Отпирает дверь.
Р у д и т е. Опоздали… Опоздали… Я так бежала, я хотела их остановить…
Внизу съезжается несколько машин, одна из них сигналит. Слышны взволнованные голоса, постепенно они переходят в многоголосый шум.
Л о н и я. Заходи, Рудите. Ты вся дрожишь.
Рудите заходит в дом. Лония притворяет дверь.
Р у д и т е. Я бежала изо всех сил, но пока поднялась на вашу гору… Что теперь будет? Л о н и я. Валдис увидит и не остановится. Р у д и т е. А что будет с девушкой? Л о н и я. С девушкой?
Обе смотрят на улицу.
Р у д и т е. Едет… Л о н и я. Боже мой, остановился… Валдис сошел с ума. Ну почему он… Р у д и т е. Нет, он только… у него что-то спросили… Едет дальше. Л о н и я. Хорошо, что не поворачивает назад. Это навело бы на подозрение. Р у д и т е. Я ни разу в жизни так не бежала. Л о н и я. Присядь, переведи дух. Р у д и т е. Уже прошло… Смотрите, убирают палатки. Л о н и я. И только дым спокоен. Наверно, пень тлеет… Р у д и т е. Такой дым я видела в одном фильме, действие происходило в Африке.
Слышно, как к дому подъезжает машина, останавливается. Входят В а л д и с и Д и д з и с.
В а л д и с. Рудите здесь? Л о н и я. Она бежала, но… Валдис, ведь их отъезд был назначен на восемь. В а л д и с. Взяли и явились в шесть.
Все четверо молча стоят у окна.
Р у д и т е. Это та самая палатка? В а л д и с. Да. Р у д и т е. Выносят, прямо на тюфяке… В а л д и с. Несет брат, он идет впереди, и отец. Р у д и т е. Нам тоже пришлось бы нести? В а л д и с. Нет, собралась бы с силами и пошла сама, так она мне сказала вчера. От волнения, наверно, было не встать… Та, с одеялом, ее мать. Р у д и т е. Такая маленькая. В а л д и с. Все они невысокого роста. Р у д и т е. Да… (И вдруг захлебывается плачем, нервы не выдерживают напряжения.) Д и д з и с. Рудите, перестань! (Обнимает ее за плечи. Неловко, очевидно впервые.)
Рудите, пытаясь взять себя в руки, приникает к нему.
Р у д и т е. Ну не надо. Л о н и я (опять у окна). Боже, что они делают? В а л д и с. Гасят остатки костра. Л о н и я. Где эта девушка? В а л д и с. Уже в машине «скорой помощи». Л о н и я. Разве это не странно, приехали на два часа раньше. Не иначе, заметили что-то неладное. В а л д и с. Наверно, просто так. Никто ведь не знал, только мы… Очевидно, решили, что позже придется разыскивать и собирать их вместе, ждать, а сейчас все были в палатках и спали. Л о н и я. Двадцать или сколько их там, а какая убогая утварь. Одеяла, несколько котлов… И это все, что им принадлежит? В а л д и с. Ничего больше им не нужно. В пути. Л о н и я. Отец идет. Д и д з и с. Рудите.
Рудите, которая уже успела успокоиться, отстраняется. Входит д е д у ш к а.
Д е д у ш к а. Доброе утро. Л о н и я. Доброе утро. Ты не замерз, просидев всю ночь в саду? Чай на плите под кастрюлькой. Д е д у ш к а. Никуда чай не денется… Рудите тоже здесь и так рано? Р у д и т е. Доброе утро. Д е д у ш к а. Гляньте только, гляньте, как наши туристы перебираются на новое местожительство… Пусть идут своей дорогой. Чем дальше, тем лучше. Л о н и я. Где ты был? Д е д у ш к а. Ходил кругом да около, стоял на карауле, как в наше время говорили… Вечерком зашел к Булану, поговорили. Л о н и я. Кто этот Булан? Д е д у ш к а. Новый милицейский уполномоченный, ты разве не слыхала?
Валдис настораживается и смотрит на дедушку, потом на Лонию…
Л о н и я. Нет… Д е д у ш к а. Не мешало бы вам послушать, что он мне рассказывал. Я онемел… Оказывается, уже раньше были подозрения, что там дело не чисто. В Литве, когда они жили у озера, среди них вертелись две светловолосые девушки, а когда явился санитарный контроль, обе как сквозь землю провалились… На следующий день приехали следователи и нашли на том месте зеленый луг и кусты, и только по золе от костра можно было догадаться, что там вообще кто-то жил… Теперь, когда напали на их след и когда еще стало известным, что одна девушка ранена ножом и лежит в палатке, нетрудно представить, где лежит вторая — на дне озера или под дерном в лесу…
Рудите прячет лицо в ладонях.
Д и д з и с. Рудите. Д е д у ш к а. Ой, я же видел, что Рудите здесь… да и вы меня не одернули! Такие вещи не для детского уха. Д и д з и с. Мы сходим вниз, посмотрим, как они уезжают. Л о н и я. Идите.
Д и д з и с и Р у д и т е уходят.
Д е д у ш к а. А вы оба еще собирались им помогать. Этим. Л о н и я. Иди же. Остынет. Д е д у ш к а. А вы оба… Л о н и я. Мы позавтракали. Д е д у ш к а. Я вижу, вы еще не осознали, какое страшное несчастье нас миновало. Л о н и я. Ну как же. Д е д у ш к а. Живешь по закону, работаешь в поте лица, стараешься, отдаешь все силы… И что ты за это получаешь? Появляются бродяги, бездельники, сваливаются ночью как снег на голову и не только присваивают плоды твоего труда, рыская в темноте, нет, они еще хотят разжалобить твое сердце и пытаются втянуть тебя в историю, так что ты и опомниться не успеваешь… Хорошо еще, что все благополучно обошлось. (Уходит в кухню.) Л о н и я. Ужасно… Ты знал? В а л д и с. Ничего подобного, разумеется, не было. Л о н и я. Тогда где же вторая девушка? В а л д и с. После драки она испугалась и сбежала. Л о н и я. Так просто… Смотри, они уезжают. В а л д и с. Скрыть случившееся хотят главным образом родители. Сама девушка, при всей своей слабости, рвется лишь обратно в Литву, к жениху. Понимаешь, для нее месяц карантина — что-то немыслимое. Что хуже смерти. Они познакомились у этого озера и так сильно полюбили друг друга, что… Могу примерно представить, что там было. Вмешалась та, другая, от ревности началась ссора… Парень бросился между ними… Ну, прибежали братья девушки и… Л о н и я. Возможно, все произошло совсем иначе. В а л д и с. Очень возможно. Л о н и я. Но если… В а л д и с. Но если ты видишь — человек тонет, что ты сделаешь? Станешь его расспрашивать? Л о н и я. Да, я… я понимаю… В а л д и с. Взять анкету, автобиографию, согласовать с милицией, и так далее — на это времени и потом хватит… Девушка была в таком отчаянии. Первая большая любовь, понимаешь. Шестнадцать лет. И все время неотступные мысли о том парне в Литве. Пока она там лежала без сознания, ее братья ведь здорово избили этого парня и прогнали.
Входят Д и д з и с и Р у д и т е.
Д и д з и с. Уехали. Л о н и я. Мы видели. Идите завтракать. Д и д з и с. Идем, Рудите. Р у д и т е. Я должна сначала сбегать домой, только потом. Д и д з и с. Чего тебе там делать? До уроков два часа, позавтракаем и успеем позаниматься. Л о н и я. Конечно. Р у д и т е. Бабушка не знает, что меня нет. Двери она запирает на ключ, на засов и на крючок, поэтому около четырех я вылезла в окно и побежала подмести в большой комнате. Поставила в вазу георгины, приготовила кое-что поесть… Даже мамины старые ночные туфли привела в порядок и поставила у кровати, теплые такие, из кроличьей шкурки… (Уходит.) Л о н и я (Дидзису). Иди в кухню и садись за стол. Д и д з и с. Отец этой девушки, уезжая, грозил кулаком в сторону нашего дома и что-то говорил, но мы не поняли. В а л д и с. Вам и не надо было понимать. Достаточно того, что я понял. Д и д з и с. Он, наверно, думал, что мы виноваты. Л о н и я. Надеюсь, он поймет, что это не так. Дидзи, весной мы начнем строить новый дом. Д и д з и с. Мы? Где? Л о н и я. Здесь же рядом, там, где был огород. Торопиться нам некуда, будем строить понемногу, но зато по своему вкусу. Современный. Д и д з и с. Да? Л о н и я. И ты, если захочешь завести почтовых голубей… В а л д и с. Лония, ну зачем. Мы с Дидзи не младенцы, и не надо нам сулить погремушку, чтобы не плакали. Д и д з и с. Конечно, хотя… откровенно… против строительства дома я не возражаю. Л о н и я. Вот как? Д и д з и с. Я в колхозе попробовал работать каменщиком, ничего, получалось… Кладку стен беру на себя. Хорошо, я пошел на кухню. (Уходит.)
Валдис смотрит на часы.
Л о н и я. Тебе пора. В а л д и с. Помнишь, Лония, тебе вчера стало не по себе и показалось, что я с тобой прощаюсь. Л о н и я. Мне действительно стало не по себе. В а л д и с. В это мгновение я мысленно прощался с тобой. Л о н и я. Валдис… В а л д и с. Я еще не знал, что все окончится так, но что добром не кончится, было ясно. Л о н и я. Но ведь кончилось… (Замолкает.) В а л д и с. Хорошо? Ты так считаешь? Л о н и я. Тебе жаль эту девушку, я понимаю, и мне жаль, но… В а л д и с. Ты, верно, не расслышала, что сказал Дидзис. Л о н и я. Дидзис? В а л д и с. Мне при встрече с ними не поздоровится. Л о н и я. Ты желал им добра. В а л д и с. Желал, а что получилось? Л о н и я. Не по твоей же вине. В а л д и с. И все же. Л о н и я. Скорее, они могут упрекнуть милицию. В а л д и с. Нет. Милицию они не упрекнут. И твоего отца тоже, даже если узнают. Только меня. Л о н и я. Но почему? В а л д и с. Потому что… Лония, взгляни на меня. Ну?
Лония в недоумении смотрит на Валдиса.
Ты не видишь? Ты все еще не понимаешь? Л о н и я. Нет… В а л д и с. Я один из них.
Эти слова звучат так, что Лония невольно отступает на шаг.
Неужели ты думаешь, они доверились бы мне, если б сразу не признали во мне своего? В такой рискованной ситуации — никогда. Л о н и я. Прошу тебя, брось шутить. В а л д и с. Разве я похож на шута?
Входит Д и д з и с.
Д и д з и с. У меня, наверно, сдают нервы, но я не могу есть, если мне за столом без конца говорят… ну одно и то же. Кусок застревает в горле… Я просто не могу, и все. Пойду к Рудите. Может, бабушка ее не пускает.
Ни Валдис, ни Лония ему не отвечают, и Д и д з и с уходит.
Л о н и я. Ты же Валдис Эглитис, как ты можешь быть… и твой отец, когда была наша свадьба… В а л д и с. Отец латыш. Л о н и я. О матери ты сказал только, что она умерла, когда тебе было семь лет. В а л д и с. Ну да… С тех пор я жил у отца в Риге. В той самой квартире, откуда моя мама, схватив меня под мышку, убежала назад к своим в Галиньциемс{47}. Л о н и я. Куда? В а л д и с. Это в Вентспилсе{48}, знаешь, у Кулдигского шоссе. Те годы помню смутно, отчетливее всего осень, когда мы всем табором собирали в лесах Угале и Попе{49} ягоды, грибы, орехи… Вчера попробовал обугленную сыроежку, так и встало все перед глазами, знаешь. Огонь прошел по жилам… Песни мы в Галиньциемсе тоже пели, некоторые из них я до сих пор не забыл… Л о н и я. Почему ты мне раньше не сказал? Или ты боялся, что… Валдис, неужели тебе казалось, что мы какие-то… расисты? В а л д и с. Нет, что ты. Хотя бывают такие моменты, я думаю… такие традиции, или как это назвать… Л о н и я. Какие? В а л д и с. Ну, тебе, например, сразу было ясно, что альбом… этот несчастный альбом краденый, помнишь? Ты осудила человека, не взглянув на него. Не выслушав его объяснений. Л о н и я. Но я ничего плохого не думала, мне только… В а л д и с. Разумеется. Тебе только было ясно, что альбом краденый, и лишь потому, что его продает… Л о н и я. Да, я понимаю… В а л д и с. Все это у нас, как учат в школе, исторически сложилось, или как там, понимаешь. И пройдет еще немало времени, понимаешь. Л о н и я. Прости. В а л д и с. Ну что ты. Л о н и я. Тебе все-таки следовало бы сказать. Валдис, ни я, ни мой отец… В а л д и с. Твой отец, знаешь, что бы он сделал? Три раза на дню да еще утром и вечером твердил бы мне, что мои родственники, которые вышли прямо из кустов да в люди и работают или учатся, теперь честные и уважаемые советские граждане, точь-в-точь как и все остальные… Он говорил бы и говорил, к тому же от всего сердца, а я в это время, понимаешь… Почему разрушилась моя первая семья в Талсах{50}, только поэтому, серьезных причин не было — если не считать того, что моя теща не могла привыкнуть к моим двоюродным братьям, которые приходили к нам одалживать деньги… Знаешь, Лония, хуже всего было, когда люди в моем присутствии умолкали на полуслове. Как дураки. Опасались, понимаешь, что меня могут обидеть все эти занятные истории, например, о бедной лошади, которую цыган отучил от еды и от питья тоже почти, а та возьми да и сдохни… Или о том, как цыган шубу продавал… Л о н и я. Ты еще смеешься… В а л д и с. Теперь я понимаю, что это было малодушие, но тогда, поступив здесь на работу, я решил про себя: никто меня не знает, зачем выворачивать душу? Кому какое дело до моей матери и моих двоюродных братьев? Никому никакого дела. Л о н и я. Что ты задумал? В а л д и с. Я? Л о н и я. Не считаешь же ты всерьез, что должен их опасаться? В а л д и с. Их? Лония, они не бродяги, они спокойно живут в своем молдавском селе и работают спокойно, но в один прекрасный день на них что-то находит, что-то такое, ну — и они отыскивают старые палатки и… Л о н и я. Ты уклоняешься от ответа… Хорошо, завтра я сама поеду к ним в Огре. В а л д и с. Тебя к ним не пустят. Л о н и я. В таком случае я приеду к ним через месяц, когда кончится карантин. В а л д и с. Лония, а теперь мне действительно пора. Л о н и я. Ты не хочешь, чтобы я… поехала с тобой? В а л д и с. В Даугавпилс? Л о н и я. Я возьму двухдневный отпуск, есть такая возможность. Если ты хочешь. В а л д и с. Хочу. Очень. Л о н и я. Ты мне расскажешь о себе, и я тебе расскажу о том, что ты еще не знаешь, и мы также придумаем, что надо сделать для того, чтобы все кончилось хорошо, это мы обязательно сделаем, обязательно. В а л д и с. Этой девушке мы больше не сможем помочь. Л о н и я. Сможем. Мы узнаем адрес этого парня в Литве и… Валдис, как все-таки все это ужасно. В а л д и с. Лония, но то, что я рассказал о себе… Может быть, это тебя потрясло, но ты мне не говоришь. Л о н и я. Если ты можешь так думать обо мне и… о моих чувствах к тебе, тогда уж лучше, Валдис… лучше тебе ехать одному. В а л д и с. Поедем вместе, Лония, прошу тебя… Сердись на меня, но и подумай, каково у меня на душе.
Оба уходят по коридору. Появляются Д и д з и с и Р у д и т е.
Д и д з и с. Садись. Чувствуй себя, как в гостях.
Рудите садится. Увидев на столе альбом, раскрывает его… Всхлипывает.
Опять… Почему ты теперь плачешь, я отказываюсь понимать. Р у д и т е. Я не плачу, я только… Д и д з и с. Конечно. Ты только хнычешь. Р у д и т е. Вспомнила, как вчера мы ссорились из-за птиц в твоем… в этом альбоме… Д и д з и с. Отошлю им в Огре. Пусть делают с ним что хотят. Р у д и т е. И как мы танцевали… Какие мы еще были дети. Д и д з и с. Что мы знали о жизни.
Оба смотрят в окно.
Р у д и т е. Твоя мама надела свой дивный голубой костюм… Разве в таком можно в грузовик? Д и д з и с. В исключительных случаях можно. Р у д и т е. Дядя Валдис все-таки подал ей пальто.
Дверь кабины захлопывается, машина отъезжает.
Д и д з и с. Это дядя Валдис мне сказал, что у тебя синие глаза и что ты красивая. Р у д и т е. Так он и сказал? Д и д з и с. Не слово в слово, но… Р у д и т е. Но я ведь совсем не… Д и д з и с. Хватит об этом. Точка. Бери учебник и занимайся.
Усердно читают каждый свой учебник.
Р у д и т е. Я не могу… Д и д з и с. Возьми себя в руки. Через час первый урок, а что мы выучили, ничего. Проболтались. Р у д и т е. Факт. Д и д з и с. За работу. А если попробовать вместе? Если у тебя слуховая память, я могу читать вслух. Р у д и т е. Слуховая… не знаю, по-моему, у меня вообще никакой… Д и д з и с. Я сказал, возьми себя в руки. Главное, самовнушение и концентрация внимания. Ну? Итак. Я начинаю. Р у д и т е. Хорошо. Д и д з и с. Я читаю, а ты слушаешь и запоминаешь. Не все, только самое главное. Р у д и т е. Хорошо, только я… Д и д з и с. И замолчи. Не мешай. Слушай. Заголовок «Студенческие годы в Тарту», в скобках тысяча восемьсот восемьдесят семь — тысяча восемьсот девяносто два. Повтори. С какого по какой. Р у д и т е. С тысяча восемьсот… Дидзи, я понимаю, я все понимаю, но я не могу забыть, как они несли ее мимо костра и… Д и д з и с. Прекрати. Я читаю. Слушай… Ты слушаешь? Р у д и т е. Да… Д и д з и с. «В тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году Эдуард Вейденбаум{51} стал изучать право в Тартуском университете. Среди студентов и преподавателей города…»
Дидзис вынужден прервать чтение; мимо проносится скорый поезд дальнего следования, снова гудит земля и дрожат стекла веранды. Очевидно, на перроне в ожидании электрички столпились люди, поэтому поезд на полном ходу еще долго и протяжно гудит.
1970
ПОРТРЕТ ЛИВА В СТАРОЙ РИГЕ{52} Пьеса в трех действиях
Авторизованный перевод Ил. Граковой.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
А р и я Л и н д е } Д з и н т р а Т у н н е } М а р т а Б у к а } Б о н и ф а ц и я С в и л а н } К а з и м и р С в и л а н } Г у с т а в Ц е р и н ь ш } В и л и с Н о р е й к о } А й в а р Ю р и к с о н } У л д и с Э г л и т и с } М и е р в а л д и с Ш т о к м а н и с } И м а н т Р о м а н о в с к и й } — учащиеся третьего курса строительного отделения заочного техникума. Я н и с Т а л б е р г, преподаватель. Л а й м д о т а, его жена. Э д у а р д И р б е, заведующий фотолабораторией. А н д р и с С в и л а н. Н а т а, его приятельница. К в а к } Д ж о } — знакомые Наты.Вы в Риге. Вы стоите на том месте, где некогда находилась Ратуша{53}; ныне тут возвышается новый корпус Политехнического института с проходом на улицу Краму{54}, и мимо вас по главной магистрали Риги — улице Ленина — скользят троллейбусы и спешат пешеходы. Но стоит сделать всего несколько шагов, стоит только свернуть на эту самую Краму или в какой-нибудь другой переулочек Старой Риги, и вы словно вступаете в иной мир, и с вами говорит история. В этой части города некоторые здания приспособлены для нужд заочного техникума. В самом большом из них, построенном в середине XIX века на старом средневековом фундаменте, сравнительно просторные и уютные помещения, но печное отопление, всевозможные неожиданные углы, закоулки, повороты и разновысокий уровень пола напоминают о старине. Поднимаясь по винтовой лестнице на третий этаж, вы, например, за какой-нибудь дверью обнаруживаете огороженную перилами площадку, с которой несколько ступенек снова ведут вниз — в аудиторию с лампами дневного света, экраном и современными наглядными пособиями в витринах. Своеобразно сочетается современность и старина и в построенной на чердаке фотолаборатории, из мансардных окон которой открывается вид на черепичные крыши Старого города и откуда виден также золотой петух на шпиле башни Дамского собора. Никаких существенных изменений не претерпел, по-видимому, лишь подвал, в котором техникум хранит дрова. В здании примерно такого же типа устроено общежитие. До него не спеша можно дойти меньше чем за пять минут.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Подвал под учебным корпусом техникума в Старой Риге. Перекрытия в виде тяжелого кирпичного свода с осыпавшейся кое-где штукатуркой, у самого потолка чуть виден проем окна, через которое снаружи падает полоса света. В соседние помещения ведет дверь в виде арки. Теперь, весной, дров уже немного, и они находятся где-то дальше, в глубине. Здесь осталось всего несколько березовых чурбанов да поленьев, а в углу свалены пустые цветочные горшки. Из подвала наверх идет крутая лестница. На этом уровне находится передняя гардероба с вделанной в нишу скамьей и тяжелой дверью в подвал. Дверь в гардероб — на противоположной стороне, она застекленная, и за ней виден столик с телефоном. В глубине лестница, ведущая наверх в вестибюль, расположенный на уровне улицы. В вестибюле, невидимая нам, берет свое начало винтовая лестница, по которой можно попасть на все четыре этажа старого здания, а также на чердак. В передней гардероба появляется Г у с т а в Ц е р и н ь ш. Он открывает тяжелую подвальную дверь, включает свет и спускается вниз. Густаву двадцать четыре — двадцать пять лет, но, возможно, и больше; он принадлежит к типу сухощавых людей, поэтому сразу трудно определить его возраст. Внизу Густав внимательно все осматривает. Где-то в глубине замяукала кошка. Г у с т а в смотрит, улыбается и направляется туда, исчезая из виду. Наверху появляются Д з и н т р а Т у н н е и М а р т а Б у к а, Дзинтра девятнадцатилетняя девушка, а Марте лет тридцать. Обе идут с улицы в весенних пальто.Д з и н т р а. Никого… Ты не ослышалась? М а р т а. Я? Еще чего. Талберг ясно сказал — учебная экскурсия закончится в подвале нашего техникума. Д з и н т р а (заглядывает в дверь подвала). Внизу горит свет… Может, они где-нибудь там дальше? М а р т а. Лезем вниз.
Обе спускаются вниз и осматриваются кругом, пока Дзинтра не замечает Густава.
Д з и н т р а. Ой, как я испугалась… Марта, смотри! М а р т а. Густав, где остальные? Д з и н т р а. И как ты, Густав, не боишься гладить чужую кошку, да еще черную!
Г у с т а в возвращается в первое помещение.
М а р т а. Остальные наши там?
Густав отрицательно качает головой.
Д з и н т р а. Странно… А придут?
Густав кивает.
Густав, мы с Мартой тоже сбегали в кассу Домского концертного зала, но больше ни одного билета не осталось. Когда ты брал себе и Арии, почему не подумал о других товарищах с курса? Я, например, сроду не была на органном концерте! М а р т а. Если в комнате общежития не закрывать окно, в самых громких местах можно кое-что услышать. Д з и н т р а. Ну что ты, Марта. Как можно сравнивать. М а р т а. Не знаю, что Талберг собирается нам здесь показывать. Подвал как подвал. (Исчезает в соседнем помещении.) Д з и н т р а. Наверху, в Старой Риге, для меня самым интересным оказался портрет лива на стене Домского собора{55}. Знаешь, Густав, у меня в паспорте написано «латышка», но на самом-то деле я из ливов!
Густав недоверчиво смотрит на девушку.
Да! Не веришь? В школе, в Вентспилсе, нас таких было несколько, но по-ливски мог говорить только один мальчик из Мазирбе{56}, да и то не свободно, а только так, приблизительно… Вот на экскурсии в Таллине он многое понимал и переводил нам, потому что ливский и эстонский языки родственны. Ты читал, что говорит о нас, ливах, поэт Имант Зиедонис в своей книге «Курземите»{57}?
Густав кивает.
Знаешь, в двенадцатом веке тут жило еще такое количество наших, что немцы всю землю называли «Ливония», в переводе это значит «Страна ливов», а теперь осталась какая-то сотня или около того, думаю, а таких, у кого в паспорте значится «лив», всего семь, можешь себе представить?
Наверху, разговаривая, появляются Б о н и ф а ц и я и К а з и м и р С в и л а н ы, У л д и с Э г л и т и с, А й в а р Ю р и к с о н, И м а н т Р о м а н о в с к и й и М и е р в а л д и с Ш т о к м а н и с. Эти люди съехались на сессию из разных районов Латвии и, как уж водится при обучении заочного типа, весьма отличаются друг от друга и по возрасту, и по внешнему виду, и по манере поведения. Длинный и худой Юриксон и маленький широкоплечий брюнет Романовский ровесники Дзинтры. Солидному, несколько даже франтоватому Эглитису под тридцать. Обоим Свиланам по сорок, а Штокманис на несколько лет старше их. Первым спускается вниз Юриксон. За ним следуют остальные.
Ю р и к с о н. Кого я вижу, Густав и Дзинтра! Д з и н т р а. Куда вы все пропали? Ю р и к с о н. А вы тут что делаете? Смотрите у меня, скажу Арии!
Из соседнего помещения появляется М а р т а.
Э г л и т и с. Это же целый подземный зал. Ю р и к с о н. Жуткая яма. Чувствуете, чем пахнет? Р о м а н о в с к и й. Смотри, крыса! Д з и н т р а. Ой, я боюсь! (Бросается на лестницу.) Б о н и ф а ц и я. Ты мне, Романовский, не пугай ребенка! Ш т о к м а н и с. Ну в самом деле! М а р т а (нагибается и берет в руки полено). Мне тоже так показалось.
Наверху появляется преподаватель Я н и с Т а л б е р г, человек лет тридцати пяти. Перед ним вырастает вылетевшая из двери подвала Д з и н т р а.
Т а л б е р г. Что такое? Д з и н т р а. Ничего. (Отходит в сторону, пропуская вперед Талберга.)
Талберг спускается вниз и останавливается на последней ступеньке лестницы. Вокруг него собираются заочники.
Т а л б е р г. Итак, примерно на этом уровне в тринадцатом веке начала расти Рига, потому что позже, как мы это видели наверху, уровень города значительно поднялся. Марта, что вас так занимают эти цветочные горшки? М а р т а. Просто так, смотрю. Т а л б е р г. Бывшие первые этажи, ставшие теперь подвалом, во многих местах соединены между собой подземными ходами. Например, в десяти шагах отсюда в ту сторону начинается цепь подвалов бывшей Ратуши. Если двигаться по направлению к Даугаве, можно добраться до подвала под кафе «Вей, ветерок»{58}. Так, а теперь обратите внимание на древний дух помещения. Как называется стиль, для которого характерны такие своды? Прошу.
Никто не рискует высказаться.
Мы же с вами говорили… В Домском соборе, что мы там видели? Юриксон! Ю р и к с о н. Романский стиль. Т а л б е р г. И только? Д з и н т р а. Готику. Т а л б е р г. Верно. Романский и готический стили, но башня построена уже в стиле барокко. К а з и м и р. Для меня осталось неясным, в каком стиле петух. Б о н и ф а ц и я. Тсс! Т а л б е р г. Петух — это флюгер. Р о м а н о в с к и й (удивленно). Выходит, он крутится? Т а л б е р г. Да еще как. Иначе бы давно сломался. Крутится и клювом указывает, откуда дует ветер. К а з и м и р. А механизм у него какой? Б о н и ф а ц и я. Не мешай, Казимир. К а з и м и р. Перестань мне делать замечания. Б о н и ф а ц и я. Кто тебе сделает замечание, если не жена! К а з и м и р. Женой ты была в городе Прейли{59}. В заочном техникуме ты для меня… Б о н и ф а ц и я. Ну, ну? К а з и м и р. Товарищ по курсу. Б о н и ф а ц и я. Милые, вы слышали? Я, мать его троих детей!
Одни заочники, для которых перебранка Свиланов стала уже привычным явлением, смеются, другие усмехаются.
Т а л б е р г. Все будет нормально, товарищ Свилан. Пусть Казимир спрашивает и остальные тоже, смелее. На экзамене — там буду спрашивать я… Итак, крестовый свод характерен для готики. Соседнее помещение, по всей вероятности, гораздо более раннее, перекрыто полукруглым сводом, характерным для чего? Ш т о к м а н и с. Для романского, разумеется. Т а л б е р г. Правильно, товарищ Штокманис. Теперь давайте осмотрим его поближе. Прошу. Осмотрим также и ходы, ведущие в неизвестном направлении. Некоторые из них, вероятно, завалены дровами…
Все исчезают в соседнем помещении. Наверху появляется А р и я Л и н д е, светловолосая девушка лет двадцати. За ней следует В и л и с Н о р е й к о, брюнет боксерского вида, старше ее на несколько лет.
В и л и с. Ария, подожди… Ария! А р и я. Я уже сказала, что сегодня вечером мы идем с Густавом на концерт органной музыки. (Спускается вниз.) В и л и с. Подожди… Послушай, что я тебе… А р и я. Нет! (Спустившись вниз, бежит за остальными и исчезает.)
Спускается вниз и Вилис. Равнодушно оглядывает своды, подвал его не интересует. В соседнем помещении слышится смех, возвращаются товарищи с курса, и В и л и с отходит в сторону, в тень. Первой появляется М а р т а, все еще с поленом в руке. За ней следуют К а з и м и р С в и л а н и Ю р и к с о н. Вдруг Марта останавливается и изо всех сил швыряет полено в сторону лежащего цветочного горшка. Горшок, разумеется, разбивается. Вбегают остальные з а о ч н и к и.
Б о н и ф а ц и я. Марта, ты что, с ума сошла? М а р т а. Но я видела!
Все громко обсуждают происшедшее. Появляется Т а л б е р г.
Т а л б е р г. Товарищи, товарищи! Ну что это опять за чепуха! Какая крыса, где? Выдумали тут! Прошу минуту внимания!
Воцаряется тишина. Заочники поворачиваются к Талбергу.
К а з и м и р. Вот чертовка, право слово!
Снова смех и шепот.
Т а л б е р г. Тише, пожалуйста! Вы, оба там, Юриксон и Романовский! Хватит, товарищ Эглитис, а? Ну так… Обзор древней архитектуры мы закончили… К а з и м и р. Точкой, которую поставила Марта.
Смех, который тотчас обрывается, потому что нужно слушать.
Т а л б е р г. …закончили учебной экскурсией по Старой Риге. Завтра, в День Победы, желаю вам хорошо отдохнуть, но послезавтра… Э г л и т и с. Вам также. Б о н и ф а ц и я. Вам также, товарищ классный руководитель! Т а л б е р г. Спасибо, но послезавтра, следовательно, мы начнем советскую архитектуру, ведь до экзаменов нам нужно еще пройти планировку колхозного села. До свидания! Г о л о с а. До свидания!
Талберг поднимается наверх. Заочники, собравшись в кружок, оживленно беседуют.
М а р т а (громко). Но я видела!
Это вызывает новый взрыв смеха. Наверху Талберга ожидает Э д у а р д И р б е, заведующий фотолабораторией техникума. На седой голове пожилого мужчины мягкий берет. В руках у него бинокль. Он показывает Талбергу какую-то записку. Талберг кивает и поворачивается в сторону подвала.
Т а л б е р г (зовет). Густав, вас ищет товарищ Ирбе! Ю р и к с о н. Густав, эй! Р о м а н о в с к и й. Где он там? Э г л и т и с. Только что был. Б о н и ф а ц и я. Наверно, ушел одним из тех подземных ходов.
Появляется Г у с т а в.
Ю р и к с о н. Тебя зовут наверх! Р о м а н о в с к и й. Старый фотограф с чердака!
Когда Густав поднимается наверх, Т а л б е р г входит в гардероб, оставляя дверь открытой. Эдуард Ирбе отдает Густаву бинокль. Густав благодарит, и они оба уходят. Разговаривая, наверх поднимаются Бонифация и Казимир Свиланы, Марта Бука, Дзинтра Тунне, Улдис Эглитис, Миервалдис Штокманис и Имант Романовский. Последним идет Айвар Юриксон.
Ю р и к с о н (зовет). Дзинтра, на одно слово! (Захлопывает дверь подвала, не подумав выключить внизу свет.)
Дзинтра останавливается, пропуская мимо остальных.
Ю р и к с о н. Ты когда-нибудь ходила в Риге на бал? Д з и н т р а. Нет, а разве балы в Риге чем-то отличаются от вентспилских? Ю р и к с о н. Про Вентспилс сказать не могу, я обычно хожу в Салацгриву{60}, мне это ближе, но, надо думать, отличаются. Столица! Пойдем проверим? Д з и н т р а. Знаешь, Айвар, что-то не хочется.
В дверях гардероба появляется Т а л б е р г. Он подходит к столику, берет телефонную трубку и набирает номер.
Ю р и к с о н. Дзинтра, ты обдумай!
Оба следуют за однокурсниками и исчезают.
Т а л б е р г (по телефону). Добрый вечер. Ты знаешь, я… Да… Лайма, прошу тебя, не паникуй, хорошо? Я собирался перед ночным дежурством зайти домой, но, когда мы с третьим курсом вернулись с экскурсии, оказалось, что у коллеги, дежурившего днем, больше нет времени, потому что ему… Понимаю, что тебя это не интересует, но… Как хочешь, только я… Алло! Лаймдота!
Но та положила трубку… Талберг, вздохнув, делает то же. Выходит из гардероба, запирает дверь на ключ и идет наверх. В подвале, забытая в соседнем помещении, появляется А р и я — должно быть, погрузившись в свои мысли, она не заметила, как все ушли. Она идет к лестнице. Заступая ей дорогу, из темноты выходит В и л и с.
В и л и с. Постой, Ария. Сейчас ты скроешься в своем женском общежитии, ясное дело, и не появишься до послезавтра, это уж точно, но в конце-то концов все равно придется поговорить серьезно, тебе не кажется? А р и я. Дай пройти. В и л и с. В Кулдиге{61} тебя встретить было невозможно, теперь в Риге ты тоже меня все время избегаешь, но… А р и я. Пусти, Вили! В и л и с. Милости прошу, через десять минут. Сядь на чурбан и выслушай, пожалуйста, что я тебе скажу. Потом иди, куда хочешь. А р и я. Я тебе все сказала. Все. В и л и с. Но я тебе… А р и я. Ты мне тоже. В и л и с. Неужели ты не видишь, что со мной творится? А р и я. И пожалуйста, не надо опять грозить. Это бесполезно. В и л и с. Значит, тебе безразлично? А р и я. Мне надоело, понимаешь ты это или нет? И я устала. И мне безразлично. В и л и с. Я, вероятно… А р и я. Мне совершенно безразлично. Безразлично, слышишь ты? В и л и с. Хорошо, я… Я понимаю. Не думай, что я не понимаю. Хорошо. (Поворачивается и исчезает в соседнем помещении.)
Путь к лестнице для Арии открыт. Однако она не спешит. Тишина… Медля и раздумывая, Ария поднимается наверх. И неожиданно натыкается на препятствие — тяжелая дверь заперта. Ария испуганно оглядывается. Она пробует и так и этак, но все напрасно. Когда Юриксон захлопнул дверь, замок автоматически сработал. Ария садится на верхней ступеньке. В соседнем помещении начинает мяукать кошка. Протяжно, жалобно…
А р и я (тихо). Вили! Не кривляйся, пожалуйста, ладно? В и л и с (появляясь). Ты еще не ушла? А р и я. Кто-то запер дверь. В и л и с. Ну и что? Чудачка. Постучи и позови, пусть… А р и я. Ты думаешь, что говоришь? (И испуганно смотрит в сторону двери.) В и л и с. Я? А р и я. Тише…
— Мяу…
Господи, а мне казалось, это ты мяукаешь. В и л и с. Я? Ну знаешь, Ария… А р и я. Не поднимайся!
КАРТИНА ВТОРАЯ
Аудитория на третьем этаже. На двух столах, сдвинутых вместе, работают над своими чертежами М а р т а Б у к а и К а з и м и р С в и л а н. За ними склонился над доской И м а н т Р о м а н о в с к и й. Еще дальше виден М и е р в а л д и с Ш т о к м а н и с. У л д и с Э г л и т и с, повернувшись к доске спиной, рисует высящуюся неподалеку за окном башню Домского собора. Золотой петух на верхушке башни освещен сейчас вечерним солнцем. На площадке перед дверью, от которой вниз в аудиторию ведут три ступеньки, словно на трибуне стоит А й в а р Ю р и к с о н. Обеими руками он опирается о перила.Ю р и к с о н. Романовский, идем на бал! Р о м а н о в с к и й. Сказано тебе, сегодня вечером мы чертим. Ю р и к с о н. Да, но ведь не до… Э г л и т и с. Перестань, Айвар. Ю р и к с о н. С тобой я не разговариваю, ты женат и у тебя двое детей. Я разговариваю с Имантом Романовским. Р о м а н о в с к и й. Говори не говори, мне нужно работать. Курсовой проект лежит да еще две контрольных по черчению. Ю р и к с о н. «Нужно работать»… Так и мхом обрасти недолго. Когда мы с тобой теперь попадем в Ригу на бал? Подумай! Закопаемся на строительстве коровников да свинарников, пройдет лето… Р о м а н о в с к и й. Я обещал маме во время сессии вести порядочный образ жизни. Ю р и к с о н. Да куда я тебя приглашаю? Р о м а н о в с к и й. Ты? На бал в чужом месте, да еще без своих девчонок. Испробовано, будь спокоен. Свидетельство тому буквы «И. Р.», выцарапанные мною на неком подоконнике, а подоконник тот ты можешь увидеть в Резекне{62} в камере предварительного заключения местной милиции… Потом я под влиянием мамы начал новую жизнь. Ю р и к с о н. С чем тебя от всей души и поздравляю. Р о м а н о в с к и й. Спасибо, друг. Я вступил в колхозную строительную бригаду и не жалею об этом шаге. Наш небольшой, но сплоченный коллектив работает с энтузиазмом, и половина из нас повышает свою квалификацию, учась заочно. Ю р и к с о н. Вы слушали радиопередачу из цикла «Для вас, строители». Ладно, пойду один. Мужчины, кто одолжит галстук? Мой для бала в канун Дня Победы слишком помят. Э г л и т и с. А что, Юриксон, разве ты уже существовал на свете в тот день? Ю р и к с о н. Если я еще и не был осуществлен, как сказали бы по радио, то, во всяком случае, уже был задуман. Э г л и т и с. Находился в стадии задания на проектирование, так сказать. Ш т о к м а н и с. Как только вспомню, что мы тогда, в мае сорок пятого… Ю р и к с о н (перебивает его). Товарищ Штокманис, если не ошибаюсь, свои воспоминания о капитуляции немецкой армии в Курземе уже изложил нам на политинформации… Я иду в общежитие одеваться. Мужчины, как насчет галстука? Э г л и т и с. Извинись, тогда получишь. Ю р и к с о н. Разве я кого обидел? Я извиняюсь, пожалуйста. Это мне не трудно, но в чужом месте одному, как сказал Романовский, действительно немножко как-то… Может, кто передумал? А? Казимир! К а з и м и р (тихо разговаривавший с Мартой поднимает голову). Ну? Ю р и к с о н. Пойдем на бал! К а з и м и р. На какой еще бал? Ю р и к с о н. Ну здравствуйте…
Входит Т а л б е р г.
Т а л б е р г. Видали, какие энтузиасты. И долго вы намерены работать? К а з и м и р. Мы же никому не мешаем. Т а л б е р г. Кроме меня, никому. Мне под этот праздник выпало ночное дежурство. Сейчас восьмой час, а в десять я вас выставлю, потому что пойду спать. Р о м а н о в с к и й. Так рано? Э г л и т и с. Мои дочки около десяти еще продолжают обсуждать передачу «Спокойной ночи, малыши», которую слушали в девять. Т а л б е р г (спускается вниз в аудиторию и заглядывает в рисунок Эглитиса). Ага, башня Домского собора понравилась… У вас, Эглитис, хорошее чувство пропорции и вы отлично владеете графикой, я по контрольной работе заметил. Из вас может получиться архитектор. Вам самому не кажется? Э г л и т и с. Сначала пусть строительный техник получится. Т а л б е р г. Фигурка лива тоже довольно хорошо схвачена. Ш т о к м а н и с. Скажите, пожалуйста, разве тогда, в средние века, чествовали таким образом ремесленников? Скульптурный портрет на стене большого здания! Ю р и к с о н. Как наших передовиков. Р о м а н о в с к и й. Куда там, еще более шикарно. Нашего Казимира Свилана вместе с его Бонифацией выставили в масштабе один к одному на Доске почета в Прейли, но ведь каменная скульптура в Риге несоизмеримо большая честь! Т а л б е р г. Этот вопрос еще изучается. Некоторые ученые, например, полагают, что столетием раньше этакого лива взяли бы да замуровали живьем в стену, чтоб охранял здание, а тут с той же целью и из того же расчета в стену замуровали его изображение, ясно? Символически, но замуровали. Э г л и т и с. Жаль, что трудно было рассмотреть выражение лица. Т а л б е р г. Да, я уже говорил, что для этого нужна лестница или бинокль. Лицо очень своеобразное и живое, вероятно, точное воспроизведение конкретного человека. Ш т о к м а н и с. Каменщика. Т а л б е р г. Может, и плотника. Да, вот так он, бессловесный, и смотрит там, а начни он рассказывать, это было бы — не знаю что… Чего только он не видел — и немецких господ, и польских и шведских королей, и русских царей, включая Петра с Екатериной, а главное — ливов и латышей, своими руками построивших не только все те архитектурные памятники, которыми мы гордимся, но и остальные здания в Старой Риге, мы ведь почти ничего не знаем об этих людях. Ю р и к с о н. И… невозможно узнать? Т а л б е р г. Кое-какие упоминания в архивах существуют, Юриксон. Можно также сделать кое-какие выводы по старинным фамилиям. В тысяча пятьсот четвертом году в каком-то списке упомянут Мертин Мурниек{63}, позже встречаются Матеас Мурниек, Йорген и Магдале Мурмейстеры{64}… Есть еще какие-нибудь вопросы? К а з и м и р. Нет. Т а л б е р г. Вы, товарищ Свилан, поосторожнее. Вот скажу Бонифации, в каком обществе вы тут устроились. К а з и м и р. Да ну! Неужели вы настолько стары, что уже не понимаете молодежи? Т а л б е р г. Серьезно говоря… К а з и м и р. Серьезно говоря, эта моя сокурсница объясняет мне, что и как, а та, о которой вы упомянули, сама, извините, два чертежа не закончила, а третий еще и не начинала… Чему она может меня учить, какой пример подать?
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Комната в женском общежитии. За окном, по ту сторону узкой улочки, виден какой-то амбар Старой Риги. У окна стол, на нем ваза с тюльпанами, круглая коробка торта и завернутая в папиросную бумагу бутылка сухого вина. Б о н и ф а ц и я С в и л а н, глядя в зеркало, накручивает волосы, а Д з и н т р а Т у н н е, сидя напротив нее у стола, делает очередную запись в своем дневнике.Б о н и ф а ц и я. Я, если хочешь знать, такой писанине не доверяю. Что ежели эта тетрадь попадет кому в руки и он все про тебя прочтет? Д з и н т р а. Я вовсе не все пишу. Б о н и ф а ц и я. Чем тогда, скажи, отличается твой дневник от стенгазеты?
Дзинтра пожимает плечами.
Б о н и ф а ц и я. Прочти мне, к примеру, последнее предложение. Д з и н т р а. Последнее? Б о н и ф а ц и я. Ну да. Д з и н т р а. Оно очень длинное. Б о н и ф а ц и я. Ну каким может быть длинным одно предложение? Д з и н т р а (читает). «Я ей…» — Арии! — «…говорю, что Густав должен быть хорошим человеком, раз к нему так спокойно идут даже черные кошки, которые обычно очень пугливы, потому что суеверные люди их шпыняют, а Ария сказала, что дома, в Кулдиге Густав каждый день пишет ей письма — идя на работу, он делает крюк, чтобы пройти мимо ее дома на берегу Венты{65}, и бросает письмо в почтовый ящик, а она вынимает и у себя на работе читает, а после работает и думает о том, что он написал!» Б о н и ф а ц и я. Точка? Д з и н т р а. Восклицательный знак. Б о н и ф а ц и я. Ну, если бы кто взял да стал записывать, сколько всего иной раз я успеваю выпалить, не переводя дыхания… Ах вот оно что… каждый день по письму? Д з и н т р а. Да. Каждый день. Прекрасна такая любовь, верно, Бонифация? В обеденный перерыв он обычно звонит, и тогда она коротко говорит что-нибудь или отвечает, если в письме был какой-то вопрос. Б о н и ф а ц и я. Почему ты не зовешь меня Бония? Д з и н т р а. Я… неловко. Знаешь, и то уж большой героизм, что я говорю тебе «ты», а не «вы». Б о н и ф а ц и я. На одном курсе учимся! Д з и н т р а. Да, но… и знаешь, мне больше нравится Бонифация.
В дверь стучат.
Б о н и ф а ц и я. Кто там?
Дзинтра поднимается и идет к двери.
Казимира, пока я не надену платок, не впускай!
Д з и н т р а (посмотрев). Это Густав. Б о н и ф а ц и я (надевая платок). Пусть войдет.
Входит Г у с т а в.
Д з и н т р а. Арии еще нет. Наверно, зашла в магазин за хлебом или еще куда. Марты тоже нет. Что у тебя в руках? Покажи! Б о н и ф а ц и я. Бинокль. Где ты достал? Д з и н т р а. Я знаю, что ты хочешь рассмотреть — портрет лива, верно? (Берет бинокль и направляет на Густава.) Я заметила, как ты слушал, когда Талберг рассказывал… Б о н и ф а ц и я. Дай мне тоже. (Смотрит.) Такие теперь можно увидеть только в фильмах, вроде «Капитана пиратского корабля» или еще в «Войне и мире», там тоже были… (Отдает бинокль Густаву.) Д з и н т р а. Я пойду с тобой.
Густав, улыбаясь, качает головой.
Ах да, я забыла… У тебя ведь только… Б о н и ф а ц и я. Не болтай. Пока придет Ария, Густав попьет с нами чаю. Д з и н т р а (надув губы, берет с подоконника чайник). Я вскипячу воду. Б о н и ф а ц и я. Садись, Густав. Чувствуй себя у нас, девочек, как дома.
Густав садится на табуретку. Д з и н т р а уходит.
(Переставляет со стола на подоконник торт и бутылку вино.) Сегодня Станислав, вот мы и собираемся к деверю на именины, годами не видимся да и не тянет. Уж не знаем, что и как будет, гордые эти рижские Свиланы, только держись. Испокон веку такими были, а теперь ихнюю повысили в детском саду в заведующие, а сам он тоже какой-то там начальник, при центральном отоплении вроде бы… (Переставляет на подоконник и тюльпаны и подает Густаву фотокарточку, которая была прислонена к вазе.) Взгляни на моих детей! Андрису уже двадцать, этот у нас в армии, а близнецам надо спешно доставать белые платья, в июле праздник совершеннолетия{66}… Взрослые люди, а когда это случилось, понять не могу. Такие молодые родители, верно, Густав? Ты тоже удивляешься, как и все… Только ведь мы с Казимиром почти детьми пошли работать на стройку, а там и собственные дети пошли, так и остались с семью классами, а теперь вот решили снова сесть на школьную скамью. По правде-то говоря, поступить в филиал техникума меня два года назад сагитировала моя подруга Леокадия, она теперь на бухгалтерском отделении учится… Что наши мужья скажут, спрашиваю? Мужья тоже могут учиться, отвечает Леокадия, сколько времени они на то же самое пьянство ухлопывают попусту! Не трудновато ли будет, говорю, а Леокадия на это — вот еще! Нам, старым комсомолкам!
Входит Д з и н т р а с чайником.
Не понимаю, куда этот Казимир подевался. В парикмахерской разве что. Что до франтовства — тут он в нашей семье первый. Чего только не делает, чтобы поспевать за модой. Мне ведь тоже нравится, я и сама… но посмотри, например, на это! (Передает Густаву другой снимок.) То ли хиппи, то ли Христос… С трудом заставила подстричься, когда ехали сюда на сессию. Теперь говорит — подстригусь совсем коротко и буду зачесывать волосы на лоб. С него станется. С такого. (Говоря все это, она накрывает на стол. Ее слова вроде бы весьма осуждающи, но голос звучит тепло, и явственно чувствуется, что она гордится мужем.) Д з и н т р а (наливает в стакан чаю). Густав, пожалуйста.
Густав кладет фотографию на тумбочку, поднимается, извиняется и направляется к двери.
Б о н и ф а ц и я. Ну куда же ты?
Густав останавливается, вынимает из кармана два билета, показывает.
Д з и н т р а. На концерт органной музыки, да, но это же в восемь! Б о н и ф а ц и я. Успеешь. Еще и половины нет. Попьешь чаю, тогда. Д з и н т р а. Верно, Густав? Ария за это время подойдет, а ходьбы тут три минуты, не больше, а если она не придет, она будет ждать тебя у входа в концертный зал. Б о н и ф а ц и я. Ну а как же. Ария из нас из всех самая пунктуальная!
Густав медленно кладет билеты обратно в карман.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Подвал, как в первой картине. На верху лестницы все еще сидит А р и я. Озябшая и нервная, она взглядывает на часы. Потом смотрит на пальто и пиджак Вилиса, лежащие на чурбане. Внизу в проеме двери появляется В и л и с в рубашке с засученными рукавами и мрачно смотрит на Арию.А р и я. Ну? В и л и с. Ну… Пожалуйста. Дрова переложены. А р и я. А… дверь? В и л и с. Открыта. Не слышала, как я дубасил? Со всех петель сорвал.
Ария поднимается и медленно сходит вниз, однако в конце лестницы нерешительно останавливается.
Ария, может, хватит, а? Ты показала, кто ты и что ты обо мне думаешь, и… А р и я. Вили, опять. В и л и с. Образумься же. Ну? Постучим, Талберг нам откроет и… А р и я. Нам… В и л и с. Ну и что? А р и я. Если он увидит нас тут вдвоем, я умру. В и л и с. Он? Талберг? А р и я. Он или кто другой, какая разница, знать будут все. В и л и с. Что знать, черт побери? Что здесь случилось? А р и я. Мы должны выбраться отсюда немедленно, и так, чтобы никто не видел, ну как ты не хочешь меня понять…
Замяукала кошка.
Хорошо, если ты боишься, мы туда не пойдем, но в таком случае придумай, пожалуйста, что-нибудь другое… В и л и с. Честное слово, я этой кошке шею сверну. Ага… Оказывается, это я боюсь… Спасибо, Ария. А р и я. У тебя в волосах паутина. В и л и с. Сними.
Кошка, предупреждающе: «Мяу»… Ария отступает.
Нет, я абсолютно тебя понимаю. Я понимаю. Когда один человек другому противен, словно какая-нибудь лягушка или что-то в этом роде, то, совершенно естественно… А р и я. Ты ошибаешься, потому что я… (Умолкает, не зная как продолжить.) В и л и с. Я понимаю также, каким ударом это было бы для твоего немого, если б ему кто сказал, что мы с тобой целый час провели вдвоем в подвале на расстоянии неполных четырех метров друг от друга — конец света!
— Мяу… Вилис хватает полено и швыряет куда-то в глубь соседнего помещения, в стену. Падает кусок жести, сухо сыплются поленья…
А р и я (испуганно оглядывается на дверь). Тише, прошу тебя. В и л и с. Ну, или туда, или туда. Решай. Одно из двух.
А р и я послушно идет и исчезает в соседнем помещении. В и л и с следует за ней. Наверху появляется А й в а р Ю р и к с о н с плащом в руке, он идет на вечер и потому как следует принарядился. Он входит в переднюю гардероба, останавливается перед зеркалом и что-то еще поправляет, проверяет узел галстука, сдувает какие-то пылинки… Позади него неожиданно возникают К в а к и Д ж о, юноши с подчеркнуто длинными волосами, в разномастной одежде и тапочках. В руках у Квака транзистор. Айвар Юриксон оглядывается и вздрагивает. Квак и Джо смеются. Без злобы и даже без особой насмешки, просто так. Быть может, над длинным и тощим деревенским парнем в белом воротничке и с тщательно повязанным галстуком, что в их глазах является признаком безнадежного провинциализма и отсталости, а быть может, над его откровенным изумлением и смущением, что он так близко видит таких…
К в а к. Джо, перестань… Перестань! Д ж о. Я перестал, Квак. К в а к. Ната, хау!
Появляется Н а т а, молодая девушка в брюках и куртке, с коротко подстриженными волосами.
Одного нашли. Очевидно, местный. Н а т а. Добрый день. Скажите, вы не знаете Казимира и Бонию Свиланов из Прейли? Ю р и к с о н. Допустим, знаю, и что дальше? К в а к. Джо, я не ожидал. Д ж о. Стиль, Квак. Н а т а. Тише вы! (Юриксону.) Вы не скажете, где я могу их увидеть? Ю р и к с о н. Не скажу. Казимир был здесь, но куда-то ушел, а Бония… Н а т а. Может, они пошли к дяде Станиславу на именины? Ю р и к с о н. Спросите меня, пожалуйста, что-нибудь полегче. К в а к. Джо, ты слышишь? Он говорит с Натальей как с дамой. Д ж о. Слышу, Квак. Н а т а. Последний раз беру вас с собой. (Юриксону.) Вообще-то я ищу Андриса, их сына, потому что в связи с праздником ему дали отпуск на три дня и он в Риге, только я понятия не имею где. Извините. Ю р и к с о н. Не за что.
Ната, Квак и Джо направляются к выходу. С музыкой, поскольку Квак успевает включить транзистор. Навстречу им идет Т а л б е р г.
Т а л б е р г. Одну минуту. Что вы тут делаете? К в а к (без малейшей агрессивности, лениво). А какое вам… Н а т а. Квак! (Талбергу.) Извините, пожалуйста. Мы уже выяснили. До свидания. Т а л б е р г. Счастливо.
В с е т р о е уходят. Талберг вопросительно смотрит на Юриксона.
Ю р и к с о н. Спрашивали про Свиланов. Т а л б е р г. Казимир же наверху. Ю р и к с о н (качает головой). Ушел. Т а л б е р г. Придется закрыть входную дверь, иначе тут… Кто из ваших там еще работает? Ю р и к с о н. Эглитис, Романовский и Штокманис, да и я иду. Курсовой проект нужно двинуть.
Внизу появляется В и л и с. Надевает пиджак.
Т а л б е р г. Вы же собирались на бал. Ю р и к с о н. Всякое желание пропало. Т а л б е р г. Таких, как эти, вы там не встретите. У этих в Риге другие, совсем иные пути.
Вилис поднимается вверх по лестнице.
Ю р и к с о н. Да, но уже нет настроения.
Вилис стучит. Талберг и Юриксон удивленно поворачиваются к двери подвала. Смотрят. Вилис стучит еще раз.
Т а л б е р г. Кто там? В и л и с. Я. Норейко. Т а л б е р г. Какой Норейко? В и л и с. Вилис Норейко с третьего курса. Т а л б е р г. Одну минуту. (Юриксону, тихо.) Ключ лежит в строительном кабинете на столе…
Ю р и к с о н быстро уходит.
Что вы там делаете, Норейко? В и л и с. Ничего, так просто. Т а л б е р г. Вы один? В и л и с. Да. Это я на пари. Т а л б е р г. Странно.
Появляется Ю р и к с о н и дает Талбергу ключ. За Юриксоном вбегают Р о м а н о в с к и й, Э г л и т и с и спустя минуту Ш т о к м а н и с.
Спасибо, Юриксон. Между прочим, кто из вас хорошо знает Норейко? Э г л и т и с. Вили Норейко? Я. Он из Кулдигского района, так же как Густав и Ария, но первые два курса мы учились вместе на консультационном пункте в Салдусе{67}. То есть мы с Вили, потому что те двое, Густав и Ария, окончили среднюю школу и приехали прямо сюда в Ригу, на третий курс.
Талберг открывает дверь подвала. В прихожую гардероба входит Вилис.
Т а л б е р г. Сначала проверим, что там делается внизу. В и л и с. Пожалуйста, если угодно. Проверяйте. (Идет.) Т а л б е р г. Постойте, Норейко. Поговорите с Эглитисом и подождите меня здесь. (Кивает остальным троим и спускается вниз.)
Юриксон, Романовский и Штокманис следуют за Талбергом и в с е ч е т в е р о исчезают внизу в соседнем помещении.
Э г л и т и с. Вили, что ты… В и л и с. Мне неохота разговаривать, да и времени нет. Э г л и т и с (заступает ему дорогу). Подожди… В и л и с. Отойди. Э г л и т и с. Ну почему нужно так… В и л и с. Уйди, слушай, ты… Э г л и т и с. Мне очень жаль, но лучше все-таки, если ты останешься, пока… Извини, пожалуйста. Слышишь? Уже идут, так что…
Разговаривая, возвращаются и поднимаются наверх Т а л б е р г с т р е м я з а о ч н и к а м и.
Т а л б е р г. Ну так как, Норейко? В и л и с. Так, как я сказал. Пари. Т а л б е р г. Пари, значит… И вы были один? В и л и с. Я уже сказал. Т а л б е р г. Наверху напишете объяснение директору. В и л и с. Пожалуйста, а… попозже нельзя? Т а л б е р г. Почему попозже? Сейчас. (Уходит.)
В и л и с мрачно следует за ним.
Р о м а н о в с к и й. Мистика. Ю р и к с о н. Вообще мрачный тип этот Норейко. Как он забился в свой угол, когда мы после экзамена посидели за бутылкой сухого вина и попели. Р о м а н о в с к и й. Не все же осваиваются в компании так быстро, как ты. Ю р и к с о н. Шальной он все-таки. Э г л и т и с. Кончай, Юриксон. В своей передвижно-механизированной колонне Вилис Норейко один из лучших каменщиков, а если он иной раз и шалеет, так это из-за Арии. Ю р и к с о н. Из-за Арии? Э г л и т и с. Когда у нас в прошлом году в Салдусе на втором курсе началась сессия, Ария приехала из Кулдиги в Салдус, чтобы наметить место какой-то новой стройки, и вы бы видели, что творилось с Вили. Сколько мы ему ни говорили, чтоб он поставил на этом крест, или девчонок на свете не хватает — нет же, прямо как приворожили. Р о м а н о в с к и й. А Ария? Э г л и т и с. Ария смотрит только на Густава и надеется все-таки приучить стариков к мысли о зяте, который не говорит… Старики у нее железобетонные. Ю р и к с о н. Почему она не уйдет от них? Э г л и т и с. Не тот характер.
Появляется Д з и н т р а.
Д з и н т р а. Что здесь происходит? Э г л и т и с. Ничего, просто говорим о жизни. Ю р и к с о н. Пошли со мной на бал, и я тебе расскажу. Дар речи потеряешь. Дзинтра! Д з и н т р а. Нет. Ю р и к с о н. В старости плакать будешь, вспоминая это «нет». Д з и н т р а. Мальчики, не знает кто-нибудь из вас, где Ария? Ю р и к с о н. Спроси Густава, который не спускает с нее глаз и… (Осекается, потому что Дзинтра прикладывает палец к губам, предупреждая, что Густав находится поблизости и все слышит.) Д з и н т р а. Казимир тоже исчез. Бония извелась до слез, они договорились сегодня вечером пойти к брату Казимира Станиславу на именины… (Уходит.) Ш т о к м а н и с. Этот Казимир плохо кончит. Р о м а н о в с к и й. Зависть заговорила? Ю р и к с о н. Мужчины, вы не замечали… Казимир и Ария! Э г л и т и с. Иди ты, Айвар, знаешь, гуляй. Р о м а н о в с к и й. Ну, если две особы в одно и то же время столь таинственно исчезают… Э г л и т и с. Казимир ушел вместе с Мартой. Р о м а н о в с к и й. Возможно, преднамеренная маскировка. Ю р и к с о н. Все же нет, отпадает… Когда Марта бросила полено, глаза старика вспыхнули как две синие лампочки, я видел. Ш т о к м а н и с. Какого старика, Казимир на три года моложе меня. Ю р и к с о н. Мужчины! Дошло!.. У меня мороз по коже… Ария исчезла, ее не может найти даже Густав, а что, если этот Норейко… Улди! В припадке ревности… Э г л и т и с (вздрогнув). Да опомнись ты. Ю р и к с о н. Мы ведь не проверили в темном углу за штабелем дров… Надо что-то делать. Надо задержать Норейко и допросить. Э г л и т и с. По правде говоря, не помню, чтоб я видел его таким угрюмым и взволнованным. Ю р и к с о н. Вы оба отправляетесь наверх и берете Вили в оборот, а мы с папашей Штокманисом возвращаемся в подвал.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ПЯТАЯ
Одна из улочек Старой Риги с булыжной мостовой, без тротуара. Чуть выше уровня мостовой — зарешеченные окна подвала. Решетка старинная, кованная кузнецом. Издалека доносится торжественно-серьезная музыка органа. Временами она как бы исчезает, но в момент форте снова довольно отчетливо слышна. По середине улочки, принаряженная и грустная, идет Б о н и ф а ц и я С в и л а н с тортом и бутылкой вина.Г о л о с А р и и. Бония!
Бонифация останавливается и вопросительно оглядывается вокруг. Улочка пуста, и окна ближайших домов в этот прохладный вечер 8 мая закрыты…
Бония, милая, дорогая! Б о н и ф а ц и я (замечает окошечко подвала, нагибается и смотрит). Ария, это ты? За решеткой? Господи… Что ты тут делаешь? В чужом подвале! Как ты сюда попала? Г о л о с А р и и. Ты одна? Б о н и ф а ц и я. Одна как перст… Г о л о с А р и и. Забудь, что ты меня видела… Обещай, Бония! Б о н и ф а ц и я. Обещаю, обещаю, только… Г о л о с А р и и. Если меня через полчаса не будет, приди, пожалуйста, и помоги мне выбраться… Я больше не в силах это вынести… Б о н и ф а ц и я. Что именно, дорогая?
Ария не отвечает.
Ты плачешь? Не думай, что только тебе тяжело… Может, ты есть хочешь? У меня торт, я покормлю тебя… Г о л о с А р и и. Не нужно, Бония… Б о н и ф а ц и я. Позволь уж мне знать. Нет, наверно, не пройдет, там решетка. Нужно развязать. (Приступает к делу.) Г о л о с А р и и. Густав приходил и ждал? Б о н и ф а ц и я. Ждал, ждал… Они с Дзинтрой на концерт ушли. Не пропадать же билетам, добытым с таким трудом. Идите, я им говорю. Ария поймет, потому что сама виновата, говорю. Разве я могла предположить, что ты сидишь за решеткой в каком-то подвале? Г о л о с А р и и. Так получилось… Б о н и ф а ц и я. Бывают минуты в жизни женщины, Ария… горькие минуты, должна тебе сказать, горькие, ты уж поймешь… когда самой не верится, что прежде ты могла всерьез волноваться из-за пустяков. Из-за двоек по математике, например. Или опять же из-за того, что сын дружит с девушкой, которая ходит в брюках и курит. Да пусть курит хоть трубку, если сигареты стали казаться слабыми, верно? Пусть на руках ходит! Ария! Ты меня слышишь? Г о л о с А р и и. Да… Б о н и ф а ц и я. Сидеть в подвале — это еще не самое страшное, поверь! Не плачь. Возьми торт… (Протягивает ей через решетку кусок торта, завернутый в полоску бумаги.) Возьми и ешь. Г о л о с А р и и. Спасибо, Бония. Б о н и ф а ц и я. Ешь. Подкрепляйся. Сразу станет легче, поверь мне… Г о л о с А р и и. Спасибо. Б о н и ф а ц и я. Вина не хочешь?
Где-то над головой, на втором или третьем этаже, открывается окно, и Бонифация смотрит наверх.
С т а р у ш е ч и й г о л о с. Кого вы кормите, мадам, не кошку ли? Б о н и ф а ц и я. Кошку, кошку. (Закрывает торт крышкой и перевязывает шпагатом.) Г о л о с. Не перевелись еще добрые люди на свете, которые вспоминают о кошке!
Звучит, усиливаясь, органная музыка.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Подвал, как в первой картине. Музыка органа слышна и здесь. Дверь подвала открыта, но пока никого не видно. Затем внизу появляется А й в а р Ю р и к с о н, тщательно осматривает пол. В переднюю гардероба вбегает В и л и с Н о р е й к о. Бросается к двери подвала. Ю р и к с о н шарахается в сторону, в тень. В и л и с скорее спрыгивает, чем спускается по лестнице, и через мгновенье скрывается в соседнем помещении. В переднюю гардероба входят У л д и с Э г л и т и с, М и е р в а л д и с Ш т о к м а н и с и И м а н т Р о м а н о в с к и й.Ш т о к м а н и с. Нужно было все-таки в милицию позвонить. Э г л и т и с. Пока нет оснований. Ш т о к м а н и с. Что значит — пока. Ария исчезла. Факт. Э г л и т и с (махнув рукой). Я иду домой. Имант, позови Айвара. Р о м а н о в с к и й. Он не пойдет. Переложит ту кучу дров, сказал. Э г л и т и с. Увлекся. Р о м а н о в с к и й. Так же как вышеупомянутой идеей похода на бал. Э г л и т и с. Как ребенок, ей-богу. Ш т о к м а н и с. Молод еще. Р о м а н о в с к и й. Молод… На полгода старше меня! Э г л и т и с (в дверях подвала). Айвар!
Появляется Ю р и к с о н и, приложив палец к губам, делает Эглитису знак молчать. Потом поднимается наверх и осторожно прикрывает дверь.
Ю р и к с о н. Мужчины, началось! Э г л и т и с. Да ну тебя! Ю р и к с о н. Если б ты видел, Улди, на кого он был похож, ты бы не смеялся… Жуть! Ш т о к м а н и с. Что, что? Э г л и т и с. Кто — он? Ю р и к с о н. Кто — он, Норейко! Скатился вниз, страшный, и метнулся в конец подвала, где перекладывает дрова. Что я тебе говорил, Романовский? Ту самую кучу! (Он полон восторга от столь необычайных волнующих событий и своей значительной роли в них.) Ш т о к м а н и с. Страшное дело! Ю р и к с о н. Он в наших руках. Пойдем наверх к Талбергу и решим, что делать. Страшное дело, верно, Штокманис!
В с е ч е т в е р о поспешно уходят. Звучит органная музыка. Входит Б о н и ф а ц и я с тортом и бутылкой вина, усталая и грустная. Кладет все на скамейку в передней гардероба. Садится. Находит носовой платок и вытирает глаза. Открывается дверь гардероба, входит Я н и с Т а л б е р г. Замечает Бонифацию. Останавливается.
Т а л б е р г. «Торт, вино и слезы — как это рифмовать?» Известна вам эта старая песня, товарищ Свилан? В каждой строфе речь идет о трех несовместимых вещах. Б о н и ф а ц и я. Известна… Может, я могу вас угостить? Т а л б е р г. От торта не откажусь, потому что остался без ужина, а… Б о н и ф а ц и я. Ой, господи, как же так! (Снова деловито развязывает коробку торта.) Т а л б е р г. Так уж получилось, но вина даже не предлагайте, я дежурю. Б о н и ф а ц и я. Хорошо, хорошо, ешьте торт. (Кладет кусок торта на крышку коробки, служащую тарелкой, и подает Талбергу.) Пожалуйста. Берите. Т а л б е р г. Большое спасибо. Откровенно говоря, я и без обеда остался. Б о н и ф а ц и я. Ешьте, ешьте! Я вам тем временем расскажу, что случилось… Что уж там скрывать, чего таить, да еще от классного руководителя… Муж пропал! Т а л б е р г. Казимир? Б о н и ф а ц и я. Он самый, другого-то у меня нет… (Всхлипывает.)
Талберг с крышкой торта в руке садится рядом с ней на скамейку. В этот момент появляется Л а й м д о т а Т а л б е р г с хозяйственной сумкой. Останавливается. Удивленно смотрит.
Т а л б е р г. Бонифация, дорогая, но… как же так! Б о н и ф а ц и я (берет себя в руки). Стоит ли волноваться? Кругом семьи распадаются да рушатся… Еще одно дело о разводе в народном суде, ну и что? Велика важность! Будем жить припеваючи!
Лаймдота хочет незаметно уйти, но поздно — Талберг, заметив ее, встает.
Т а л б е р г. Лайма, ты? Л а й м д о т а. Я… принесла тебе ужин, но, вероятно, уже… вероятно, уже не нужно…
Появляются Э г л и т и с, Ю р и к с о н, Ш т о к м а н и с и Р о м а н о в с к и й.
Т а л б е р г. Я не ожидал, что ты… Л а й м д о т а. Не удивительно… (Громко шипит.) Если я еще и удивляюсь чему-то, так это только лишь твоему вкусу… (Поворачивается, чтобы уйти, и видит четверых заочников.) Э г л и т и с. Добрый вечер. (Талбергу.) Мы вас везде обыскались, но… Ш т о к м а н и с. Ждали наверху в кабинете. Ю р и к с о н. Норейко у нас в руках. Р о м а н о в с к и й. Почти что.
Лаймдота идет к выходу.
Т а л б е р г. Постой. (Заочникам.) Одну минуту, прошу вас… (Кладет крышку коробки рядом с Бонифацией на скамейку и идет за женой.) Лайма! Постой…
Оба исчезают.
Э г л и т и с. Бония, представляешь, с Арией случилось что-то неладное. Б о н и ф а ц и я (равнодушно, перевязывая коробку торта). Ну что такого могло случиться?
Юриксон, приложив ухо к двери подвала, слушает.
Ш т о к м а н и с. Не исключено, Бония, самое печальное. Б о н и ф а ц и я. Исключено. Ш т о к м а н и с. Ты что, не видишь, как мы взволнованы? Б о н и ф а ц и я. Я, может, взволнована в десять раз больше, да взяла себя в руки и не показываю. Я, женщина. Э г л и т и с. Значит, ты думаешь, что Арии уже… (Ищет слова.) Б о н и ф а ц и я. Нет в живых? Ничего подобного. Как ее, Арии, может не быть в живых, если я полчаса назад видела ее живой и даже говорила с ней. Ю р и к с о н. Где? Ш т о к м а н и с. Где ты ее видела? Б о н и ф а ц и я. Где, где… Этого я не имею права вам сказать. Ю р и к с о н, Э г л и т и с, Ш т о к м а н и с, Р о м а н о в с к и й. Почему? Б о н и ф а ц и я. Не имею права, и все. Э г л и т и с. Еще одно пари… Ш т о к м а н и с. Если не то же самое. Б о н и ф а ц и я. Что вы тут болтаете, какое пари! Ш т о к м а н и с. Почему ты не имеешь права нам сказать? Б о н и ф а ц и я. Не вам именно, не воображайте. Вообще никому. Я обещала Арии, что не скажу. Э г л и т и с. Может, ты видела Арию вместе с Казимиром, поэтому? Б о н и ф а ц и я. Вместе с… кем? Что ты сказал? Ю р и к с о н. Удивляется. Р о м а н о в с к и й. Ведь они оба исчезли одновременно. Ш т о к м а н и с. Жена, как всегда, узнает последней.
Это уж для Бонифации слишком. Новое открытие ошеломило и потрясло ее, с минуту она стоит как бы онемев, потом бросается прочь и исчезает. Эглитис, Штокманис и Романовский спешат следом. Юриксон хватает Эглитиса за локоть.
Ю р и к с о н. Улди, Бония сочиняет! Почему Вилис перекладывает дрова? Что он там ищет? Э г л и т и с. Спроси его самого. (Высвобождается и исчезает вместе со Штокманисом и Романовским.)
Сильным форте-фортиссимо звучит финал органного концерта в Домском соборе. Юриксон осторожно отпирает дверь подвала и спускается вниз, запирая за собой дверь. Внизу он отступает в тень в какой-то угол, откуда можно видеть соседнее помещение. Наверху появляется Г у с т а в. Садится на скамейку. Вынимает из кармана блокнот. Пишет. Входят А н д р и с С в и л а н в военной форме и Н а т а. Отзвучала и смолкла музыка.
А н д р и с. Добрый вечер. Извините, вы случайно не со строительного отделения?
Густав кивает и смотрит на него. Вылитый Казимир, только вдвое моложе.
Скажите, где я могу найти Свиланов?
Густав смотрит на него и на девушку.
Свиланов из района Прейли. Мы заходили в общежитие, но там их нет.
Густав слегка пожимает плечами. Андрис и Ната переглядываются.
Н а т а. Вы что, немой?
Густав кивает. Ната смеется, но серьезное выражение лица Густава заставляет ее осечься. Густав что-то пишет, вырывает листок, встает, отдает листок Андрису и идет к выходу.
Вы забыли торт!
Г у с т а в оглядывается, отрицательно качает головой и исчезает.
Вот это феномен… Что он написал? А н д р и с. «Ждите здесь. Можно и в общежитии. Придут». Н а т а. Ждем здесь, меня ноги не держат… (Ставит торт и бутылку в нишу за скамейкой и садится.)
Андрис садится рядом с ней.
Феномен, верно?
В вестибюле зазвучал транзистор.
А н д р и с. Вот эти двое, это феномены… Неужели они повсюду ходят за тобой? Н а т а. Вовсе не повсюду… Андрис, ты ревнуешь? К этим? Знаешь, не стоит. Честное слово. А н д р и с. Если ты им не скажешь, чтоб они смылись, придется действовать мне. Н а т а. Хорошо, я скажу.
Появляются К в а к с транзистором в руке и Д ж о. Из транзистора слышится что-то сентиментально-нежное. Оба ведут себя так, будто никого не замечают. Скользящей походкой они доходят до двери гардероба, поворачиваются, идут обратно и исчезают.
Видал? Разве можно на таких сердиться, скажи? А н д р и с. Сердиться — это еще мягко звучит. Н а т а. Андрис! Что ты. Мне их жаль. Когда я перестучу на машинке какой-нибудь рассказ и получаю от писателя деньги, я иногда приглашаю их к нам и кормлю, хотя маме и не нравится. Вот они ко мне и привязались, но нельзя же их воспринимать всерьез. Их родители, вот те время от времени впадают в панику и их охватывает что-то вроде периодических приступов ужаса. Мама Квака, которая никогда не была верующей, спешит тогда в церковь и молится на коленях, чтобы сын опомнился! Феноменально, правда? А у этого дылды Джо папа с горя стал алкоголиком, ты только подумай! А н д р и с. Сами виноваты. Н а т а. Только отчасти, мне кажется. Андрис, ну что мы тут рассуждаем о них, мы так давно не виделись… Может, ты меня уже не любишь? А н д р и с. Слышишь, возвращаются… Ната, с меня довольно. С меня просто-напросто довольно. Н а т а. Нет ли… Слушай, Андрис, нет ли у тебя на Украине другой? Признавайся! Я сразу почувствовала, что твое отношение ко мне изменилось… Почему тебя беспокоят мелочи, по поводу которых ты прежде и ухом бы не повел? А н д р и с. Для нее это мелочи. Н а т а. А разве не так?
Транзисторная музыка приближается. Андрис поднимается.
Андрис, умоляю тебя, не обращай внимания! Пусть себе идут!
Так же как прежде, появляются К в а к и Д ж о.
А н д р и с. Слушайте, вы! Н а т а (вскакивает и хватает Андриса за руку). Андрис, не надо… Вы оба, идите гулять куда-нибудь в другое место! К в а к (лениво). Джо, ты мне что-то сказал? Д ж о. Нет, Квак, ничего. К в а к. Прости, Джо.
Оба скользящей походкой удаляются.
Н а т а. Разве можно таких воспринимать всерьез? А н д р и с. Ната, или они, или я. Выбирай. Н а т а. Боже мой… Андрюшенька, я так тебя ждала и весь день искала, а ты на меня без конца нападаешь, и за что — ни за что… Будь у меня носовой платок, я давно бы уж заплакала, но у меня его нет, потому я сдерживаюсь… А н д р и с. Иди сядь и поговорим серьезно. Н а т а. Не хочу. А н д р и с. Чего ты тогда хочешь? Н а т а. Побродим по улочкам. А н д р и с. Сама говорила, ноги не держат. Н а т а. Хочу, чтобы они не могли нас найти. А н д р и с. Ната! Чтоб я от них бежал? Этого ты хочешь? Н а т а. Новое дело! Знаешь, у меня не хватает слов… А н д р и с. Ловко! Н а т а. Что с тобой?.. А н д р и с. Со мной? (Поворачивается и уходит.) Н а т а. Андрис! (Спешит за ним.)
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Узкая улочка, как в пятой картине. Уже стемнело, и улочка освещена фонарями, типичными для Старой Риги. Нагнувшись к зарешеченному окошечку, Б о н и ф а ц и я пытается что-то разглядеть в подвале. За ее спиной стоят Э г л и т и с, Ш т о к м а н и с и Р о м а н о в с к и й.Б о н и ф а ц и я. Казимир! Ты еще здесь? Выходи! Э г л и т и с. Бония, кончай. Б о н и ф а ц и я. Покажись! Отзовись! Р о м а н о в с к и й. Там никого нет. Б о н и ф а ц и я. Но я видела! Ш т о к м а н и с. Вздор. За решеткой, в чужом подвале? Р о м а н о в с к и й. Если б еще где-нибудь в номере гостиницы! Э г л и т и с. Притормози, Имант… Б о н и ф а ц и я. Но… но я же видела! Э г л и т и с. Цитата из Марты. Ш т о к м а н и с. Слово в слово, ей-богу. Когда Марта разбила горшок. Р о м а н о в с к и й. У меня еще на экзамене по высшей математике родилось подозрение, что Марта и Бония в чем-то сродни друг другу. Б о н и ф а ц и я (что-то увидев на подоконнике). Крошки торта! Я еще ее своим тортом кормила, эту змею… Выходи, соблазнительница! Э г л и т и с. Не кричи, Бония, в такой поздний час да еще на улице Риги, прошу тебя. Мужчины, что делать? Р о м а н о в с к и й. Вариант номер один: поищем дворника этого дома и попросим ключ от подвала. Э г л и т и с. Вариант номер два? Ш т о к м а н и с. Махнем рукой и пойдем домой спать. Б о н и ф а ц и я (у окошка, полушепотом). Кази, как тебе не стыдно! Отец троих взрослых детей! У сына невеста уже! Ш т о к м а н и с. Бония, встань. Р о м а н о в с к и й (осмотрев тем временем дом). Вход с другой улочки. Э г л и т и с. Слушай, Бония! Если ты настаиваешь, мы спустимся вниз и проверим. Б о н и ф а ц и я (выпрямляется). Первые два курса мы учились в филиале в Вишки{68}, и ничего подобного не случалось, не считая тех нескольких раз, когда… но как приехали в Ригу, то… Э г л и т и с. Об этом потом, Бония. Пошли.
В с е ч е т в е р о скрываются за углом. — Мяу… — замяукала в подвале кошка. — Мяу… Медленным гуляющим шагом по улочке идут Н а т а и А н д р и с. Рука об руку, углубившись в беседу. С противоположной стороны идет К а з и м и р, и под руку с ним… нет, это не Ария и не Марта, это Д з и н т р а! Обе пары молча стоят друг против друга, наконец Андрис опомнился.
А н д р и с. Здравствуй, папа. Познакомьтесь, это Ната. Н а т а (делает книксен). Очень рада. К а з и м и р. Да, ну… Я также. (Уловив вопросительный взгляд сына.) А это Дзинтра. А н д р и с. Очень приятно. К а з и м и р. Одна из моих сокурсниц, из Вентспилса. А н д р и с. А где же…
Однако Ната успевает вовремя его одернуть, и он осекается, не произнеся несколько рискованного в столь неясной ситуации слова «мама».
Мы ждали у дяди Станислава, но не смогли дождаться и пришли сюда… У меня отпуск. Три дня в Риге. К а з и м и р (смотрит на сына). Да? А н д р и с. В связи с Днем Победы — как лучшему стрелку. К а з и м и р. Ага. Поздравляю. А н д р и с. Спасибо.
Дзинтра, чувствуя себя неловко, отходит чуть в сторону. Ната тоже воображает, будто уловила, что надо делать. Она оставляет отца и сына вдвоем и подходит к Дзинтре.
Н а т а. Дзинтра, есть у вас кто-то на курсе, кто не говорит? Д з и н т р а. Да, есть. Густав Цериньш. Спустя несколько лет после войны возле его дома в Курземе взорвалась оставшаяся в земле мина — поэтому. Вы его знаете? Н а т а. Видела мельком, но как я вела себя с ним, это…
Тихо беседуя, обе отходят еще дальше в сторону.
А н д р и с. Папа, почему ты молчишь? Может, я что-нибудь не так… К а з и м и р. Нет, все в порядке. Просто мне показалось, будто я вижу себя самого, и не двадцать лет назад, что было бы еще понятным, а теперь… Словно в зеркале… Потому я и остолбенел и не знал, что сказать. Ты меня извини. И девушке скажи. Я ведь, знаешь, чувствую и веду себя так, будто все еще брожу по свету в твои годы, похожий на тебя, однако содержание и форма, Андрис, как нас тут учат, должны находиться в том или ином соответствии… А н д р и с. Что ты, папа, чепуху говоришь. Ты, как всегда, в форме. К а з и м и р. Ну, ну. А н д р и с. Как мама? К а з и м и р. Мама провалилась по высшей математике, но ты, разумеется, сделаешь вид, будто ничего не знаешь. Вообще-то она у нас молодцом держится. Строительные материалы сдала на пять, так же как и я. А н д р и с. Поздравляю, папа. К а з и м и р. Это нам было не трудно. А вот Дзинтра, та поначалу все путала — не работала ведь девчонка на стройке, а тогда все одно, фибролит там, рубероид или еще что — слова… Как раньше в деревне — что темперамент, что температура… А н д р и с. Понимаю. В армии сначала тоже нелегко. К а з и м и р (ищет сигареты). Куришь? А н д р и с. Нет. К а з и м и р. Правильно, нет никакой нужды. (Закуривает.) А насчет водки как? А н д р и с. Ну, так. К а з и м и р. То есть как? А н д р и с. Папа, я привез сестрам подарки ко дню совершеннолетия. К а з и м и р. Вон что. А н д р и с. Оставил пока у дяди Станислава. Завтра принесу. Вам с мамой тоже привез. К а з и м и р. Ну зачем нужно было тратиться?
Оба тихо беседуют. К ним возвращаются девушки.
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
В подвале, где высоко под потолком находится знакомое нам зарешеченное окошко, зажигается свет. Под окошком стоит малярная стремянка с полкой. Здесь, надо полагать, сидела Ария. Появляется, осматриваясь кругом, Э г л и т и с. За Эглитисом следуют Б о н и ф а ц и я, Ш т о к м а н и с и Р о м а н о в с к и й.Ш т о к м а н и с. Да, это то самое окошко! Э г л и т и с. То самое. Бония, ну? Б о н и ф а ц и я. Но я же видела… Э г л и т и с. Довольно, знаешь ли. Ш т о к м а н и с. В самом деле, Бония. Дальше уж идти некуда. Э г л и т и с. Пошли обратно. Извинимся перед этими людьми за беспокойство в ночное время и… Р о м а н о в с к и й. Улди, один момент… (Берет кусок фанеры, лежащий на стремянке.) Письмо! Э г л и т и с. Читай. Р о м а н о в с к и й. «Я не могла дождаться, пока ты вернешься, позвала кошатницу, и она меня выпустила. Ария». Э г л и т и с. С ума сойти.
Бонифация медленно направляется к Романовскому и вырывает у него из рук фанеру.
Р о м а н о в с к и й. Что я, виноват, если там так написано? Б о н и ф а ц и я (читает). «Я не могла дождаться, пока ты вернешься…» (Не может продолжать, потому что голос у нее пресекается.) Ш т о к м а н и с. Все совершенно ясно. Казимир оставил Арию в подвале, а сам удрал. Э г л и т и с. Вопрос — куда. Б о н и ф а ц и я (вполголоса). Тихо!
Все замолкают, и теперь можно услышать жалобный скрип двери.
Это он…
Все поворачиваются к нише в углу подвала. Минуты, полные напряжения. Появляется ч е л о в е к.
Кази, на кого ты похож!
Однако это В и л и с Н о р е й к о, который, ослепленный светом, моргает.
Р о м а н о в с к и й. Братцы, Норейко… Э г л и т и с. Вили, ты? В и л и с. Где же… где же Ария? Э г л и т и с. А если мы у тебя спросим? Ш т о к м а н и с. Ария где! Отвечай! В и л и с. Я не знаю, но… но она была здесь… Б о н и ф а ц и я. Что я говорила? Я же видела, собственными глазами! В и л и с. Я оставил ее здесь. Р о м а н о в с к и й. Живой, надо полагать? Б о н и ф а ц и я. Тише! Идет…
Все снова поворачиваются к нише. Появляется А й в а р Ю р и к с о н. И стоит, совершенно оторопев. Он ожидал увидеть здесь кого угодно, только не это общество…
Р о м а н о в с к и й. Айвар, ты? Ш т о к м а н и с. Страшное дело. Б о н и ф а ц и я. Ах, и ты, Юриксон, замешан? Э г л и т и с. Зачем так громко, Бония… Ю р и к с о н. Где Ария? Б о н и ф а ц и я. Ария, Ария… Поперек горла эта ваша Ария, вот так… Э г л и т и с. Бония! Б о н и ф а ц и я. Подавайте сюда моего мужа, живого или мертвого! Г о л о с К а з и м и р а (наверху, за окошком). Эй, эй, отчего же мертвого!
Все поворачиваются к окошку.
Б о н и ф а ц и я. Кази, ты? Милый! Г о л о с К а з и м и р а. Он самый, Бония. Б о н и ф а ц и я. Ну, ты у меня наконец получишь, старый негодяй!
КАРТИНА ДЕВЯТАЯ
Подвал, как в первой картине. В передней гардероба беседуют М а р т а и А р и я.А р и я. Знаешь, Институт сельхозпроекта находится как раз против входа в Домский собор, там я и ждала Густава, в тени ворот. Он вышел, когда концерт еще не кончился и, может, даже видел меня, только сделал вид, что не заметил… М а р т а. Почему? А р и я. Не знаю, но у меня было такое ощущение… Марта, меня охватило такое ужасное чувство вины, что я не посмела ни окликнуть его, ни подойти… Понимаешь, Марта, мы с Густавом были бы мужем и женой, если б моя мама… одним словом… Иногда только я думала про себя, что я для него слишком обыкновенная и у меня, возможно, не хватит сил, чтобы… Ну, например, когда Густав мне звонил, он трижды стучал карандашом в трубке, чтобы я знала, что это он, и говорила, а я никак не могла привыкнуть к этому стуку, он казался мне просто ужасным… А вот письма, которые он писал мне каждый день, — Марта, ты даже не подозреваешь, что он за человек, как он… М а р т а. Какое это имеет значение, если ты любишь другого. А р и я. Какого другого? М а р т а. Мне можешь не рассказывать, в этой математике я разбираюсь. Если б тебя заперли вместе с Айваром или Имантом, ты тоже боялась бы постучать и позвать Талберга? Да просиди ты с кем-нибудь из них в подвале хоть до утра, разве ты почувствовала бы угрызения совести перед Густавом? Рассказывай кому угодно, только не мне, я Марта Бука, но не такая уж я бука. Учти, что в молодости я дважды была замужем официально, а теперь, после смерти Видончикова, считаюсь гражданской вдовой! А р и я. Тебе все-таки не следовало так говорить — да еще громко. Про Вили. М а р т а. Разве кто слышал? (Оглядывается.) А р и я. Нет, но моя мама тоже утверждает, что Густава я люблю так же, как… Иманта Зиедониса или… Магомаева. М а р т а. Умная у тебя мама. А р и я. Да, но… нет, что я говорю, это же ужасно. Обидеть Густава, это было бы… Этого я не могу. М а р т а. Я тебя понимаю. Вместо сердца у меня в груди все же сердце, а не силикатный кирпич, как, может быть, кажется… Ты, Ария, работаешь в проектном, а попробуй-ка, будучи женщиной, бригадиром на объекте! Наутро после дня зарплаты, например, когда надо собрать вместе всех пьяниц да еще привести их в чувство! Я суровая и резкая, мне говорят… Попробуй быть с ними мягкой! Попробуй с помощью мягкости получить в конце квартала на складе цемент! А если б ты еще видела обоих моих официальных плюс третьего, покойного… Но я не жалуюсь. Веришь или нет, мне нравится. Один свой телятник я уже сдала с отметкой «отлично», назло всем, и дочь вырастила сама! А р и я. Если б ты жила в военное время, о тебе можно было бы теперь прочесть в какой-нибудь книге. М а р т а. Ария, если хочешь, я поднимусь наверх к Густаву и изложу ему наилучшим образом, что было в подвале. Тебе потом будет легче, и все окончится благополучно, вот увидишь.
Внизу, в подвале, слышны голоса. Появляется Ю р и к с о н с ключами и направляется к лестнице.
Идут… Уйдем отсюда. А р и я. Марта, я не знаю… М а р т а. Позволь действовать мне и не беспокойся.
Обе уходят. Юриксон, поднявшись наверх, отпирает подвальную дверь. Внизу один за другим появляются Б о н и ф а ц и я, К а з и м и р, А н д р и с с Н а т о й, Д з и н т р а, Э г л и т и с, Ш т о к м а н и с и Р о м а н о в с к и й.
Б о н и ф а ц и я (отряхивает пальто). Чтоб я еще когда-нибудь ползала как крот под землей! Д з и н т р а. Под Ригой, Бонифация… Н а т а. А мне понравилось. И страшно было и феноменально. Ю р и к с о н. Прошу подняться на земную поверхность!
Все, разговаривая, поднимаются наверх. В передней гардероба общество останавливает Эглитис.
Э г л и т и с. Бония, разумно ли такой толпой идти в женское общежитие? Взгляни на часы! Б о н и ф а ц и я. Надо же сдвинуть бокалы по случаю встречи нашей семьи. (Смотрит на Казимира.) С сыном, я имела в виду! К а з и м и р. Я сразу понял, что с сыном. Б о н и ф а ц и я. Ты!
Зазвучала транзисторная музыка. Все смотрят в сторону вестибюля.
Ш т о к м а н и с. Почему таких не ловят и не заставляют силком работать, не могу понять. К а з и м и р. Если бы месяц назад ты видел на улице Прейли меня… Б о н и ф а ц и я. Ну, уж таким-то ты не был.
Музыка приближается. Появляются К в а к и Д ж о. Андрис энергично двинулся было вперед, но Ната быстро догоняет его и хватает за руку. К в а к и Д ж о скрываются.
Ю р и к с о н. Произвели ротацию вокруг оси антенны транзистора на сто восемьдесят градусов. Р о м а н о в с к и й. Сказал бы просто и ясно: осуществили замысел удаления в противоположном направлении.
Внизу появляется В и л и с Н о р е й к о. Он подходит к лестнице, но не поднимается, а садится на чурбан.
Ш т о к м а н и с. Космы до пояса, на штанинах бубенчики… Глаза бы не глядели. К а з и м и р. Ты, Штокманис, уже не понимаешь молодежи. Ш т о к м а н и с. Что это за молодежь, позор. Мой старший сын медицину изучает, и я великолепно его понимаю, потому что и сам в молодости мечтал о том же. Нашего Иманта с Айваром понимаю — работают парни, учатся… Вот она, наша молодежь, а не… К а з и м и р. Давай не будем судить по внешности. Дзинтра прекрасна в своем мини-макси платье, но разве поэтому… Б о н и ф а ц и я. Кази, куда это ты у меня смотришь? К а з и м и р. Но разве поэтому менее очаровательна Ната в своих, я извиняюсь, брюках и куртке? Где это сказано, что все должны одеваться и причесываться на один манер? Ш т о к м а н и с. Почему на один манер? Н а т а. А вы, товарищ Штокманис, видели когда-нибудь пилораму?
Все рассмеялись.
Ю р и к с о н. Вы находитесь среди строителей, девушка, а товарищ Штокманис к тому же прораб Елгавской МСО{69}. Н а т а. Об МСО не знаю, но один мой знакомый, который работает на Рижском молочном комбинате, корову видел только из окна электрички, сам мне рассказывал… Я хотела сказать, что до пилорамы бревна удивительно разные — толстые и тонкие, со всякими интересными изгибами, а после все выходят совершенно одинаковыми… При виде этого у меня мурашки по коже побежали. Ю р и к с о н. Не хватало еще, чтобы бревна выходили из пилорамы с интересными изгибами! Р о м а н о в с к и й. Балки перекрытия, например! Ш т о к м а н и с. Никакого потолка в доме не получится, девушка, если все балки не будут иметь строго одинакового поперечного сечения, особенно это касается высоты, но и по ширине заметные отклонения недопустимы. Ю р и к с о н (Нате, строго). Поняли? К а з и м и р. Дети человеческие, Штокманис, это тебе не балки, не стропила, не опоры, не… Ш т о к м а н и с. Разве я утверждаю подобное? К а з и м и р. Утверждать пока не утверждаешь, но, если б только тебе позволили, ты, наверно, завел бы что-то вроде этого. Теперь я тебя знаю. Б о н и ф а ц и я. Ну что это, милые, мы тут стоим? Нельзя ли беседовать в комнате за столом? Улдис, ты у нас староста курса! Э г л и т и с. Боюсь, что вскоре все мы будем гулять с длинными волосами и бородою, но тем не менее пошли. Ш т о к м а н и с. Никогда не бывать этому. Э г л и т и с. Не будь столь категоричен, Миервалдис… Вы избрали меня старостой курса, хорошо, но известно ли вам, за что меня в свое время исключили из средней школы и я начал работать на стройке? За узкие брюки. Ш т о к м а н и с. Рассказывай! Э г л и т и с. Серьезно. Я один в нашем городе надел их, и меня исключили. Позже в таких брюках стали ходить многие, а потом уж все, включая директора школы и завуча, но, вы думаете, меня как первооткрывателя поблагодарил кто-нибудь и извинился передо мной? Ю р и к с о н. Я не заметил, против каких именно брюк воюют теперь, но в журнале «Дадзис»{70} долгое время высмеивали широкие с колокольчиками. А н д р и с (Эглитису). Извините, что я вмешиваюсь в разговор, но можно у вас кое-что спросить? Э г л и т и с. Пожалуйста. А н д р и с. Как вы достали свои узкие брюки? Э г л и т и с. То есть ты имеешь в виду, каким образом я их приобрел? А н д р и с. Да. Э г л и т и с. Кажется, тогда… да, в школьные каникулы я подносил на одной стройке кирпич каменщикам, просеивал песок и… А н д р и с. Зарабатывали, значит. Э г л и т и с. Разумеется. А н д р и с. А они? Те, что ушли… К а з и м и р. Слыхала, Бония? Голова! Б о н и ф а ц и я. Не дай бог, в тебя пойдет. Д з и н т р а. Андрис прав, потому что внешний вид определяется вкусом и об этом можно спорить, но главное все-таки в принципе. Р о м а н о в с к и й. У этих двоих и вкус, кажется, на довольно низком уровне. Э г л и т и с. У этих — да, но хорошо ухоженные волосы приемлемой длины выглядят отнюдь не плохо. Как у мужчин прошлого столетия на фотографиях, допустим. Солидно. Равно и бороды, если они не утрированы. Ш т о к м а н и с. Если они, скажем, по земле не волочатся. Б о н и ф а ц и я. Идем мы, в конце концов, или нет? Э г л и т и с. Идем, Бония, идем.
Б о н и ф а ц и я уходит. За ней следуют К а з и м и р, А н д р и с, Н а т а, Д з и н т р а, Ш т о к м а н и с, Ю р и к с о н, Р о м а н о в с к и й и Э г л и т и с. Внизу поднимается и уходит в соседнее помещение подвала В и л и с. Наверху появляется Т а л б е р г. Запирает дверь гардероба. Идет к двери подвала и также запирает ее, выключая заодно внизу свет. Потом поворачивается, чтобы идти обратно наверх, и оказывается нос к носу с Л а й м д о т о й, следовавшей за ним.
Т а л б е р г. Как видишь, Бонифации еще нет. Я, кажется, спустился раньше времени…
Лаймдота садится на скамейку.
Что с тобой происходит? Лайма!
Лаймдота видит в нише торт. Берет, ставит на скамейку… Смотрит на мужа.
Просто не верится, что все это ты говоришь и думаешь всерьез. Л а й м д о т а. А как же иначе, скажи мне? Я тебя жду, я смотрю на часы… а ты звонишь под самый вечер и… Т а л б е р г. Да разве ты не знаешь, что во время сессии мы работаем с перегрузкой? Люди со всей Латвии — и какие люди — на один месяц приехали в Ригу, и наша обязанность позаботиться, чтобы они за этот месяц получили как можно больше… Л а й м д о т а (прерывает его). Янис! Неужели ты… неужели ты действительно не помнишь, куда я сегодня собиралась после работы? Т а л б е р г. Ты? Прости, пожалуйста… И? Л а й м д о т а. И… Да. Т а л б е р г. Да? Л а й м д о т а. Да. Нас будет трое.
Талберг смотрит на Лаймдоту. В этот момент за его спиной появляется с улицы Б о н и ф а ц и я. Лаймдота встает. Пятится в сторону подвальной двери. Талберг оглядывается.
Б о н и ф а ц и я. Извините меня, но появился сын! Т а л б е р г. Поздравляю, Бонифация. Б о н и ф а ц и я. Спасибо. Только вот в нашей девичьей комнате как назло ничего порядочного из еды нет, и магазины в такой поздний час закрыты… Вспомнила про торт. (Берет коробку торта и бутылку вина.) Т а л б е р г. Ну, а Казимир разве… Б о н и ф а ц и я. Не нарадуется. Зайдите к нам оба, хоть не надолго, пожалуйста. Т а л б е р г. Спасибо, но… Б о н и ф а ц и я. Сыном хочется похвастаться…
Талберг взглядывает на Лаймдоту, оба смеются.
Т а л б е р г. Немного позже, Бонифация, хорошо? Б о н и ф а ц и я. Только не забудьте! (Уходит.) Т а л б е р г. Лайма, когда я им под вечер показывал лива на Домском соборе, у меня было такое ощущение, будто маленький человечек хотел мне что-то сказать или… или напомнить… Лайма, ведь это же… Лайма! Л а й м д о т а. Пойдем наверх за моей сумкой. Это будет вклад от нашей семьи. Идем.
Оба уходят. Спустя минуту появляется У л д и с Э г л и т и с с ключами Талберга. Направляется к двери подвала, отпирает ее, зажигает внизу свет.
Э г л и т и с. Вили!
Тишина.
Вили, ты здесь?
В проеме арки появляется В и л и с, мрачный, щурится от света.
Один, в темноте! Я не хотел верить, но все говорили, что ты шел вместе с нами только до… В и л и с (перебивает его). Ты не можешь предположить, куда она ушла? Э г л и т и с. Ария? Нет ли у нее в Риге… В и л и с. Никого. Э г л и т и с. Вили, почему ты не слушаешь, что тебе говорят? Мы тебе еще в Салдусе сказали про Арию, вспомни, а теперь снова… В и л и с. В Салдусе? В Салдусе я удивлялся, почему ты работаешь маляром и не пытаешься подняться выше, что для тебя было бы проще простого… Только теперь мне стало ясно. Когда я слушал, как ты говорил. Э г л и т и с (удивлен неожиданным поворотом разговора). Что именно? В и л и с. Потому что тебе ничто не мешает абсолютно спокойно крутиться с компрессором и красками на данной площади стены? Не нужно спорить, можно сохранить приличные отношения со всеми, включая последних чурбанов… «Хорошо ухоженные волосы приемлемой длины»… «Без утрирования»… Что это такое — «приемлемая длина»? Хочется отпустить длинные, да смелости не хватает? Так называемая золотая середина, что ли? Откуда у тебя взялась смелость надеть узкие брюки, когда у других они еще болтались вокруг ног да волочились по земле, вечно обшарпанные? Или ты так крепко получил тогда по шее, что только теперь, в тридцатилетнем возрасте, начинаешь приходить в себя? Советчик нашелся, проповедник умеренности… Разве ты имеешь понятие о чувствах, которые захватывают так, что… Да где там тебе. Э г л и т и с (неуверенно). Взрослый человек не может слепо подчиняться чувствам, он должен направлять их разумом. В и л и с. Почему «слепо»? Что значит «слепо», хотел бы я знать… И что же это за чувства, которые можно направлять иповорачивать как захочется в нужную сторону, словно корыто в луже? Три копейки по-старому не дам я за такие чувства. (Поворачивается, чтобы уйти.) Э г л и т и с. Обожди… В и л и с (оборачивается). Скажи — у тебя действительно есть жена и двое детей? (Не дожидаясь ответа, уходит.)
Улдис Эглитис садится на верхнюю ступеньку. Вид у него совершенно растерянный, потому что ничего подобного от малоразговорчивого Вилиса Норейко он не ожидал.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
КАРТИНА ДЕСЯТАЯ
Комната в женском общежитии, как в третьей картине, только занавески на окнах задвинуты. Электричество погашено и на столе, «для атмосферы», горит свеча. Часть торта уже съедена. З а о ч н и к и расселись на кроватях и табуретках. Все трое Свиланов — Бонифация, Казимир и А н д р и с — поют одну из красивых народных песен своего края. Их слушают Н а т а, Улдис Эглитис и Миервалдис Штокманис. Слушают и Имант Романовский с Айваром Юриксоном, одновременно играя в шахматы.Ш т о к м а н и с (когда песня отзвучала). Красивые эти латгальские песни{71}, ничего не скажешь… Стоит мне только вспомнить, как в детстве в нашей деревне одна служанка из Латгалии пела тихими летними вечерами, тоскуя по своим родным озерам… К а з и м и р. Если в памяти человека начинает оживать детство, это признак того, что пора собирать документы для выхода на пенсию. Б о н и ф а ц и я. Но если кое-кто уже не помнит, кто он и как ему… К а з и м и р. Да, и что не нужно повторяться, следует запомнить, верно. Ты повторяешься, Бония. Мне это говорить уже незачем, моему сыну — пожалуйста, но нашим товарищам по курсу неинтересно. Б о н и ф а ц и я. Кто тут твои товарищи? К а з и м и р. Вон, идет!
Входит Д з и н т р а.
Ю р и к с о н. Опять ты одна вернулась? Д з и н т р а. Теперь уж не было ни Густава, ни Марты, комната пуста… Сегодня вечером все то и дело исчезают. Б о н и ф а ц и я. Если кто попадет в руки, не нужно отпускать. Д з и н т р а. Арии тоже нет, но Марта успела мне сказать, чтоб мы не волновались, потому что они встретились, и Ария останется с Густавом. Б о н и ф а ц и я. Дзинтра, возьми еще торт! Д з и н т р а. Спасибо, Бонифация, не хочу. Внизу сидят те двое длинноволосых. Б о н и ф а ц и я. Думаешь, им тоже нужно отнести кусочек? Ш т о к м а н и с. Страшное дело. А н д р и с. Даже мама… Н а т а. Ну вот видишь! А н д р и с. Может, пригласить их наверх и посадить за стол? Ш т о к м а н и с. Порядка не будет до тех пор, пока против них единодушно не поднимется все наше общество, с возмущением и негодованием. Б о н и ф а ц и я. Верно, Штокманис. Против бездельников и лодырей нужно выступать и строго осуждать это, я всегда говорю, но если они, может, с утра не ели, надо же их все-таки накормить. Нельзя так. Чужой собачке и то корку бросают, если она голодна, а тут ведь… А н д р и с. Мама, я не хочу слушать. Н а т а. Я спущусь и скажу, чтобы они ушли. А н д р и с. Никуда ты не пойдешь. Б о н и ф а ц и я. Ты их знаешь, Ната? Н а т а. Да. Б о н и ф а ц и я. Возьми, отдай им. Они оба выглядят такими заброшенными и чахлыми, что сердце болит. У них нет родителей? Н а т а. Есть. Б о н и ф а ц и я. Как родители допускают! Я подумала, может, сироты. А н д р и с (Нате). Я иду вместе с тобой, и они у меня услышат. Сироты! Н а т а. Андрис, лучше не надо. А н д р и с. С меня довольно, и давно уж. Н а т а. Тогда иди ты. Пожалуйста. А н д р и с. Ах так? Хорошо. Б о н и ф а ц и я. Постой… Все-таки пойди ты, Ната. Андрис вспыльчивый, начнет еще драться, а разве ж можно, в форме!
А н д р и с и Н а т а уходят.
Ш т о к м а н и с. Сын у вас удался. Б о н и ф а ц и я. Милые, а как вам невестка нравится? К а з и м и р. Бойкая девица. Б о н и ф а ц и я. А тебя кто спрашивает? Р о м а н о в с к и й. Черт их, этих рижанок, разберет. Запала-то внутри много, а вот сердечности?.. Ю р и к с о н. Андрису она нравится, и в данном случае это главное. Верно, Бония? Б о н и ф а ц и я. Я пока только еще присматриваюсь… В брюках-то она ходит, точь-в-точь как мне Леокадия рассказывала, но с сигаретой в зубах я ее еще не видела… Кази, ты ей незаметно предложи, когда вернется. Тогда уж видно будет. Ш т о к м а н и с. Не привела бы она с собой этих интеллигентных безработных. Д з и н т р а. Как можно ничего не делать, не понимаю. Или у мальчиков иначе? Имант, ты мог бы? Р о м а н о в с к и й. Я? Да еще как! Ю р и к с о н. Я тоже. Я, например, целыми днями мог бы лежать в дюнах у моря, загорать и абсолютно ничего не делать, и с девушками мог бы танцевать целыми вечерами! Д з и н т р а. Ты пробовал? Ю р и к с о н. Возможности не было. О бабушке с братишкой надо заботиться. (Гордо.) Я один в нашей разладившейся семье зарабатываю! Д з и н т р а. Мне папа с мамой после выпускного вечера в средней школе сказали, чтоб я годик отдохнула, потому что я у них единственный ребенок и нам всего хватает. Ш т о к м а н и с. Слушайте, слушайте! Просто кричать хочется, сколь неразумны бывают родители. Это они портят детей. Д з и н т р а. Вначале все было не так ужасно, я загорала на вентспилском взморье, читала романы и каждые три дня смотрела фильмы, но с осени пошло сплошное отчаяние, так мне надоело и такой жалкой я себя чувствовала, в то время как теперь, работая в ремонтной конторе и учась здесь, я снова ощущаю себя ценнее, лучше… одним словом, ощущаю себя человеком! Б о н и ф а ц и я. Точка? Д з и н т р а. Нет, восклицательный знак… Б о н и ф а ц и я. В самом деле никто больше не хочет торта? Айвар! Ну? Улди!
Эглитис покачал головой.
Чем это ты так огорчен, что перестал разговаривать? Э г л и т и с. Вилис Норейко сказал мне внизу кое-что такое, что заставило меня задуматься… Ю р и к с о н. Вилис, тебе? Ш т о к м а н и с. И ты принимаешь всерьез, что сказал тебе Норейко? Ю р и к с о н. Вилис Норейко теперь зол на весь мир, потому что Ария осталась с Густавом, а ты первый подвернулся ему под руку. Р о м а н о в с к и й. Ясно как день. Если гневу не дать выхода, сам можешь взорваться! Э г л и т и с. Нет, это было глубже. Он бросил мне то, что было продумано раньше, и большинство пунктов справедливо. Ю р и к с о н. Какие? Э г л и т и с. Тот, кто ладит со всеми без исключения, не может быть хорошим человеком. Б о н и ф а ц и я. Пусть только этот Норейко покажется мне на глаза. Что ж, нарочно надо наживать врагов? Ш т о к м а н и с. Страшное дело. К а з и м и р. У меня, например, только один враг — моя жена… Ю р и к с о н. Но зато какой! Э г л и т и с. Что-то построить — ведь это же действительно всегда связано с большими или меньшими трудностями, верно? Надо, скажем, преодолеть инерцию… Надо убедить… Ш т о к м а н и с. Верно. Надо добиться, чтобы другие работали, чтобы делали, что им положено, и квалифицированно. С лодырями и пьяницами надо воевать. От современной строительной техники иной раз и так голова болит, а тут еще бюрократия. Это все верно, а дальше?
Возвращаются А н д р и с и Н а т а.
Б о н и ф а ц и я. Ушли те мальчики? А н д р и с. Не оглядываясь. Б о н и ф а ц и я. Андрис! Э г л и т и с. Кто не хочет конфликтов, и только избегает их, никогда не построит что-то большое. Что-то существенное. Б о н и ф а ц и я. Не рассуждай о таких серьезных вопросах в присутствии детей. Неплохо бы перекурить… Кази! К а з и м и р. Пожалуйста! (Находит пачку сигарет.) К сожалению, извините, пустая… Н а т а. Я могу предложить свои. (Протягивает Бонифации.) Случайно взяла с собой, сама-то я бросила.
КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ
Подвал под учебным корпусом техникума, как в первой картине. Тяжелая дверь открыта. Наверху в прихожей гардероба появляется А р и я. Словно блуждая без определенной цели, она подходит к двери и смотрит вниз. Увидев, что на чурбане лежат пальто и пиджак Вилиса Норейко, она встрепенулась. Спускается вниз. Останавливается в первом помещении и смотрит в глубь подвала. Слышится голос Вилиса: «Ария!» Появляется В и л и с. Быстро приближается к Арии. Обнимает ее. Девушка не отстраняется.В и л и с. Ария, ты… Ария! Ты плачешь? Прости, что так глупо получилось. Они меня допрашивали и заставили писать объяснение директору, а потом я попал в какой-то незнакомый подвал, потому что перепутал направление, и там меня чуть не избила полусумасшедшая старуха-дворничиха… Ария! Ты дрожишь? (Набрасывает на плечи девушки свое пальто.) За работой неощутимо, но здесь действительно сыро… Ария, я с ума сходил от мысли, что ты сидишь в бог весть какой мрачной яме и мерзнешь, а я не могу тебе помочь… Пойми, я спутал направление и искал тебя совсем в другом доме, потому что мне показалось, что проход ведет под нашей улочкой к Даугаве… Наконец я еще раз переложил дрова и снова пошел в ту яму отсюда, и что я там нашел, ты, вероятно, знаешь…
Ария кивает.
Почему ты ничего не говоришь? Ты на меня разозлилась, я понимаю… Могу себе представить, как ты меня проклинала и ругала… Ария!
В передней гардероба появляется М а р т а. Идет к двери подвала. Смотрит вниз. Хочет отступить, но Ария ее уже заметила.
М а р т а. Ария, на одно слово.
Вилис отходит в сторону, а Ария поднимается наверх и останавливается перед Мартой.
Ну что же это такое? А р и я. Ты говорила с ним? М а р т а. Еще как. Густав все принял спокойно, даже с улыбкой, так что все твои волненья были напрасными. Он тебя любит и прощает. Знаешь, когда я пришла, он писал тебе письмо, и после того, как мы откровенно поговорили, попросил подождать минут десять и закончил. Вот, возьми! (Дает Арии конверт.) Идем в общежитие. Бонифация устроила нашим вечеринку. А р и я. Спасибо тебе, Марта, но… я прочитаю здесь — и тогда. М а р т а. Как хочешь. Густав подготовлен, так что можешь без опаски кинуться ему на шею, но… Ария, правильно ли это будет, а?
Ария не отвечает и отворачивается.
Ну, как знаешь. Только будь осторожна. Ни с этим шутить нельзя, ни с тем. Глубокие воды… С этакими каменными лбами, как я погляжу, даже мой покойный Бидончиков ни в какое сравнение не идет, не говоря уж об обоих официальных шутах гороховых… (Исчезает.)
Ария садится на скамейку в нише возле двери гардероба. По лестнице поднимается В и л и с. Вопросительно смотрит на Арию. Ария показывает ему конверт.
В и л и с. Марта принесла письмо?
Ария кивает.
Почему ты не читаешь? А р и я. Когда ты здесь, я не могу. В и л и с. Хорошо, я… буду работать внизу. Я попросил у Талберга разрешения сегодня вечером починить дверь, которую я сорвал с петель, он разрешил. И дрова нужно сложить обратно… Только ты не уходи, хорошо?
Ария кивает.
Позови. А р и я. Хорошо.
В и л и с спускается вниз и исчезает в соседнем помещении. Ария раскрывает конверт. Вынимает груду блокнотных страниц. Затем, преодолев себя, читает письмо Густава. Мы слышим голос, произносящий то, что написано в письме, и сразу верим, что примерно так говорил бы Густав. Если б мог.
К а к б ы г о л о с Г у с т а в а. Это мое последнее письмо тебе, Ария. Когда после органного концерта я вышел на улицу, я сделал вид, будто не вижу тебя, но я тебя видел и сразу понял все. Какое-то время я еще намеренно помедлил, чтобы ты могла меня окликнуть, если б я ошибся. Ты этого не сделала. Я не ошибся.
Рука Арии с письмом опускается. Ей трудно читать дальше. Но она должна.
Ты этого не сделала. Я не ошибся… Ты этого не сделала. Я не ошибся… Ты этого не сделала…
Ария на минуту закрывает глаза. Потом, заставив себя оторваться от этого места, читает дальше.
Спасибо твоей маме, что она своими энергичными действиями расстроила нашу свадьбу. Тебе казалось, она делает это потому, что я не такой, как другие… в какой-то степени… и ты сердилась на маму и даже плакала, но потом оказалось, что она просто предвидела то, чего сами мы неспособны были предвидеть, о чем вообще не в состоянии были думать в те странные июньские дни.
Теперь Ария начинает плакать, и листки падают и рассыпаются по полу.
КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ
Чердак фотолаборатории. Окна мансарды задернуты тяжелыми матерчатыми занавесами. На стенах видны увеличенные снимки, воспроизводящие дома Старой Риги с птичьего полета, Даугаву, музей Латышских красных стрелков{72} на фоне башни церкви Петра{73}, мемориальный ансамбль Саласпилса{74}, ряд надгробных памятников — Райнису, Поруку, Кроненбергу…{75} В мягком кресле у маленького столика, положив на него толстую книгу, сидит Э д у а р д И р б е. Г у с т а в, который принес бинокль, рассматривает снимки. С минуту царит глубокая тишина, которую делает еще более глубокой тиканье старинных стенных часов. Потом мы снова слышим как бы голос Густава. Надо полагать, Ария взяла себя в руки, собрала рассыпавшиеся листки…К а к б ы г о л о с Г у с т а в а. Спасибо, что ты позволяла писать тебе. Прежде меня угнетало ощущение, что я задыхаюсь от обилия увиденного и услышанного, но теперь я научился излагать все это в письмах. Вначале это было документальное фиксирование, постепенно в него вплеталась выдумка… да мне ли тебе рассказывать… Учился читать книги, проглотил все, что у нас есть на латышском языке… или почти все… и начал читать по-русски и немножко и по-английски… Завтра я уезжаю обратно в Кулдигу. И правильно. Строительный техник из меня все равно бы не вышел, и я… о, у меня большие планы! Что это за планы, ты спрашиваешь…
Голос умолкает. Дойдя до конца снимков, Густав широко улыбается, потому что прямо на него смотрит лив, строитель и страж Домского собора…
(Продолжает.) Что это за планы, ты спрашиваешь… Написав предыдущее предложение, я понял, что больше не имею права писать так, и теперь не знаю, как продолжить. Начну с другого. Разыскивая бинокль, я познакомился с одним старым человеком, тут же, на чердаке нашего техникума, которого война обездолила значительно больше, потому что он, кроме того, и не слышит.
Снова пауза. Старый человек, вероятно, внимательно следил за выражением лица своего гостя. Он поднимается, снимает деревянную раму с застекленным портретом лива и тщательно вытирает с нее пыль.
(Продолжает.) Значительно больше… Потому что он, кроме того, и не слышит… Не слышит… В молодости он изучал архитектуру, а теперь фотографирует то, что создано другими. Людей на его фотографиях не видно. Те приходят и уходят, вероятно, думал он, а творения их остаются… Я так не думаю. Через творения я стараюсь разглядеть неповторимые черты лиц творцов и печалюсь, если мне это не удается, и отворачиваюсь, если творение обезличено или слишком… там, ну, гладкое. Ведь о людях нужно судить не по тому, что они в какие-то там минуты говорят или делают. Остается существенное, и важно лишь существенное. Вот заходил сын Бонии и Казимира с какой-то девушкой. Смотрю и думаю, раз Свиланы воспитали такого сына, значит, они по сути своей прекрасны. Только большинство людей, по-моему, слишком много говорят… И всегда как-то спешат, поэтому пробегают мимо того, где неплохо бы остановиться… Я расскажу им, что можно услышать, если прислушиваться. Если перестать говорить и слушать, что говорят другие. И что можно увидеть, если смотреть.
Новая, длинная пауза. Старый человек подает снимок вместе с рамой Густаву. Густав не берет. Спасибо, нет, такой дорогой подарок… Старый человек на языке жестов поясняет, что оригинал ведь почти за окном, днем в любое время можно посмотреть, да еще в бинокль, а в случае необходимости и сфотографировать повторно. Густав благодарит, но все же извиняется и отказывается. Тогда Эдуард Ирбе отодвигает в сторону тяжелую оконную занавеску и выключает настольную лампу. Домская башня, освещенная теперь прожекторами, видна за окном во всей своей ночной таинственной красоте. Галерея, барочный купол с покрытием из плиток зеленой меди, золотой петух… Густав подходит к окну и смотрит, и на фоне окна резко вырисовывается его профиль.
(Вновь продолжает.) Я расскажу им, что можно услышать, если прислушиваться… Что можно услышать… Если прислушиваться… Если перестать говорить и слушать, что говорят другие… Слушать, что говорят другие… И что можно увидеть, если смотреть…
Густав наклоняет голову и прислоняется лбом к оконной раме.
Так, а теперь передо мной за столом сидит Марта, и исчезают последние сомнения… Вероятно, следовало бы начать письмо заново и писать по-другому, но пусть будет как есть… Ария, я люблю Марту за ее откровенность и грубоватую простоту, мне даже кажется, что ей одной из всех вас четверых можно будет позже доверить руководство строительством, но… бога ради, никогда больше, умоляю тебя, не доверяй ей задачу, которая… как бы тебе сказать… ну, менее подготовленный парень от такого удара сломался бы как тот цветочный горшок, который она разбила в подвале… Густав.
В глубокой тишине глухо тикают настенные часы.
КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ
Подвал, как в первой картине. Тяжелая дверь закрыта, сеет внизу выключен. В передней гардероба на скамейке сидит Д з и н т р а. Она вкладывает обратно в конверт листки письма Густава. Отдает конверт А р и и, которая стоит, прислонившись головой к двери подвала.А р и я. Пусть останется у тебя, Дзинтра. Сохрани ты. В и л и с (появляясь). Ария! А р и я. Подожди, пожалуйста. Мы с Дзинтрой еще… В и л и с. Да, но он спускается вниз. Ты передумала и хочешь поговорить? Хорошо, я подожду на улице. А р и я. Нет, я… (Целует Дзинтру и быстро уходит.)
В и л и с следует за ней. Слышатся шаги, кто-то спускается по винтовой лестнице.
Д з и н т р а (зовет). Густав!
С минуту полная тишина. Потом появляется Г у с т а в с фотоснимком. Вопросительно смотрит на Дзинтру.
Извини, пожалуйста, что я следила за тобой, но я все знаю, потому что Ария мне вкратце рассказала, а Марта еще до того сообщила, куда ты ушел… Я страшно боялась, что ты, быть может…
Густав останавливает ее, приложив палец к губам — не надо, — и показывает девушке снимок.
Маленький каменный человечек! Где ты достал? Как до него добрались, может, с телеобъективом?
Густав пожимает плечами.
Может, просто по лестнице… Густав, ты, наверно, не поверил, что я из ливов, но моя бабушка из настоящих ливов села Питрагциемс{76} и говорит по-ливски, и она утверждает, что лучше несчастная любовь, чем никакая, потому что…
Густав снова не дает ей говорить. Держа снимок в одной руке, другой он дружески обнимает девушку за плечи, и оба уходят.
КАРТИНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Комната в женском общежитии, как в третьей картине. При свете свечи тут все еще сидят т р о е С в и л а н о в, Н а т а, Ю р и к с о н, Р о м а н о в с к и й, Э г л и т и с и Ш т о к м а н и с. Дзинтры нет, но зато есть М а р т а. Казимир с бокалом вина в руке стоит у окна.К а з и м и р. Я приношу также сердечную благодарность Марте и тем своим товарищам по курсу, которые не присутствуют, но которые вместе со мной в канун Дня Победы посетили органный концерт в Домском соборе. Нечто подобное я слышал впервые, чего там скрывать, и получил большое духовное наслаждение, особенно от певицы Андерсон{77}. Б о н и ф а ц и я. А не от органной музыки? К а з и м и р. Не перебивай меня. А что я получил бы, если б убил вечер у рижских Свиланов? Похмелье, больше ничего, да еще те смотрели бы на меня с высоты второго этажа, думая про себя, что смотрят с седьмого. (Поднимает бокал.) Э г л и т и с. За что был тост? К а з и м и р. За… наш курс. Ш т о к м а н и с. Пусть так. К а з и м и р. За курземских, видземских, Миервалдиса Штокманиса из Земгалии{78} и нас, латгальских, которые теперь вот, как у нас говорят, встренулись и свели знакомство в Риге в помещении заочного техникума! Б о н и ф а ц и я. Прямо даже жалко становится, что сессии через неделю конец — аминь, — не так ли, милые? Ш т о к м а н и с. Домой, домой надо ехать, Бония. Жена да дети ждут, работа ждет… М а р т а. Хватит тут этой высшей математики. Ю р и к с о н. Черемуха тоже, наверно, цветет… Р о м а н о в с к и й. Кукушки кукуют… Б о н и ф а ц и я. Соловьи, они у нас в пору черемухи так поют, что заслушаешься. В саду, у самых окон, и с каждой весной все безумнее, верно, Кази? К а з и м и р. Тсс, Бония, дети слушают!
Входят Д з и н т р а и Г у с т а в.
Д з и н т р а. Посмотрите, что у Густава есть! (Включает электричество.) Ю р и к с о н. Портрет лива! Э г л и т и с. Гляди-ка… Р о м а н о в с к и й. Густав, где ты достал? Д з и н т р а. На чердаке, в фотолаборатории. Э г л и т и с. Хотел бы я себе такого. Ю р и к с о н. Каждому хотелось бы. Ш т о к м а н и с. Учиться у него, вот что надо бы. Построенное им стоит столетиями, а как будет с твоим коровником? Ю р и к с о н. Подожди, пока я начну свой собор. Ш т о к м а н и с. Он строил и жилые дома и склады, которые существуют наперекор времени. Учитесь, молодые! К а з и м и р. Договорились, старик, будем учиться! Э г л и т и с. Высокие своды Домского собора для нас и сегодня оказались бы крепким орешком, однако он сумел… Старый лив Старой Риги… Д з и н т р а. Мой прапрапрапраитакдалеедедушка…
Густав дает изображение Улдису Эглитису.
Густав тебе дарит. Бери. Э г л и т и с. Слушай, я сказал просто так, но… Д з и н т р а. Смелее, Улди. Густав дает это тебе.
Густав кивает.
Почему именно тебе, подумай, и мы остальные подумаем, но… бери. Э г л и т и с. Спасибо, Густав. (Берет изображение и бережно ставит на подоконник.)
Г у с т а в обводит взглядом товарищей по курсу, поворачивается и уходит.
Б о н и ф а ц и я. Густав, торт! Твой кусочек! Д з и н т р а. Айвар и Имант ему отнесут. Пойдите за ним, хорошо? Ария оставляет его, потому что любит Вили Норейко, но он, Густав, писатель, я читала его прощальное письмо… Настоящий писатель… Б о н и ф а ц и я. Бедный мальчик… Айвар, возьми торт и — бегом.
Ю р и к с о н и Р о м а н о в с к и й уходят. Все заняты фотографией на подоконнике. Дзинтра выключает электричество, маленький каменный человечек освещен теперь только свечой, которая все еще горит на столе. При беспокойном свете свечи лицо лива словно оживает.
(Тихо.) Не плачь, Дзинтра. Возьми торт. Смотри, какой красивый кусочек… Ната тоже возьмет, и. Ешь. Держись, как подобает ливам. Смотри, твой прапраитакдальнейший мигнул глазом! Э г л и т и с. В самом деле… М а р т а. Мне тоже показалось! Б о н и ф а ц и я. Верно же?
И они смотрят на изображение древнего строителя Старой Риги, но мы слышим как бы голос Густава.
К а к б ы г о л о с Г у с т а в а. Ведь о людях нужно судить не по тому, что они в какие-то там минуты говорят или делают. Остается существенное, и важно лишь существенное… Только большинство людей, по-моему, слишком много говорят… И всегда как-то спешат, поэтому пробегают мимо того, где неплохо бы остановиться… Я расскажу им, что можно услышать, если прислушиваться. Если перестать говорить и слушать, что говорят другие. И что можно увидеть, если смотреть.
1971
ГОЛУБАЯ{79} Драма в трех действиях
Авторизованный перевод Ил. Граковой.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Р а с м а. Ю р и с, ее сын. Л и н д а. В и д в у д.ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Гагра, город на Черном море. Декабрь. Ночи в это время здесь прохладные. Зато днем ртутный столбик зачастую поднимается до +27 °C, и тогда внизу, у моря, можно загорать. Эвкалипты вдоль прибрежного бульвара стоят зеленые. Зелеными выглядят и садики на склоне горы, расположенной против моря, потому что в них растут туя, кипарисы, лавр, олеандры и другие вечнозеленые южные деревья и кусты. Наверху, там, где кончаются дома и сады, начинается лес. Еще выше, над лесом — вершина горы, покрытая снегом, и это единственное, что напоминает о времени года за горой, на севере. Дом, во дворе которого мы находимся, выстроен в самой верхней части города, спускающегося уступами; дальше уже лес. Дом весь миниатюрный — комнаты маленькие с небольшими окнами, а навес вдоль южной стены, обращенной к морю, поддерживают хрупкие столбики… Противоположная стена как бы прилеплена к скале. Улица, ведущая мимо дома, находится на уровне крыши, и попасть во двор можно по лестнице, начало которой вырублено в скале, дальше идут обычные ступени. Далеко внизу спит море, ярко-голубое в этот солнечный полдень. Под навесом за столом сидит Ю р и с. Точнее говоря, спит, склонившись над столом и подперев голову руками. В соседском саду включен репродуктор, Тбилисское радиовещание передает веселую грузинскую песенку. С улицы по лестнице спускается Р а с м а в легком летнем пальто, под которым надето черное платье с белым кружевным воротничком. Она несет две тяжелые пачки, опускает их на пол под навесом. Выпрямляется, вытягивает уставшие руки, смотрит на сына. Юрис спит.Р а с м а (тихо). Юри…
Юрис не реагирует.
Юри!
Юрис медленно поднимает голову и смотрит на мать.
Это тебе… Наконец-то! Видишь?
Юрис смотрит на пачки.
Не думала, что книги окажутся такими тяжелыми. Так оттянули руки, что… Да и жарко сегодня… Заняла на почте очередь и пошла к морю. Народ снова загорает! Несколько мужчин и женщин в купальных костюмах. В декабре! Пока я там бродила, купаться никто не рискнул, хотя вода кажется теплой, так и манит… Юри, ты ничуть не рад? Ты же с таким нетерпением ждал эту посылку. Ю р и с. Да, я… Конечно. Спасибо. Р а с м а. Сейчас распакую. Ю р и с. Пожалуйста. Р а с м а. Только отдышусь… Двадцать раз остановилась, пока взобралась на нашу гору, и если б ты только знал, как я завидовала грузинкам! Идут себе мимо с полными хозяйственными сумками, одна даже с ребенком на руках… Ю р и с. Привыкли. Р а с м а. Мне бы тоже пора, второй месяц тут живем… Вот распакую книги и спущусь еще раз вниз, надо что-нибудь купить на обед. Ю р и с. Не спеши. Р а с м а. В одном месте у калитки продавали мандарины, надо будет взять килограмма два к Новому году. Знаешь, Деревья без листьев выглядят так странно. Кажется, будто хурма повешена на голые ветки словно елочные украшения… (Говоря, внимательно смотрит на сына.) Юри! Что случилось? Ю р и с. Ничего. Р а с м а. Кто-нибудь приходил? Ю р и с. Нет, только… (Умолкает.)
Сцена на мгновение погружается в темноту и тотчас вновь освещается.
Р а с м а. Только? Ю р и с. Гро, папа и Сильвия Шване. Во сне.
Бодрое настроение Расмы в мгновение ока бесследно улетучивается, и она устало опускается на ступеньку под навесом возле пачек с книгами.
Гро, папа и… Р а с м а (берет себя в руки и прерывает сына). Мне не нравится, когда ты говоришь «гро». Ю р и с. Знаю, а ей нравилось, потому что она красила волосы в рыжий цвет и одевалась, как молодая девушка. Слово «бабушка» к ней не подходило. Гораздо больше — «гроссмутер»[17], сокращенно «гро». Р а с м а. Сейчас я распакую книги, и тебе будет чем заняться. Ю р и с. Мама, они все трое были как живые, гро, папа и Шване, они говорили со мной и даже смеялись, но я понимал… во сне, глядя на них… что они мертвы, потому что я их убил…
С минуту царит тишина. Из соседского репродуктора доносится эстрадная музыка.
Р а с м а (медленно, подбирая слова). Ты их не убивал. Я снова и снова твержу тебе это, и неужели действительно впустую? Они сами были виноваты. Должны были видеть, что ты нетрезв, и ни в коем случае не позволять тебе садиться за руль. Почему я не могу тебе этого втолковать? Ю р и с. Потому что сама в то не веришь. Р а с м а. Ты был вместе с ними, в той же самой машине, и сейчас мог бы находиться там, где находятся они. Целый год ты балансировал на грани жизни и смерти… Только здесь, на юге, ты вновь стал походить на человека, и я не позволю тебе… (Осекается, начинает распаковывать книги.) Юри, тут книги, о которых ты все время говорил… Наконец пришли… Пожалуйста! (Кладет на стол перед сыном первый том «Латышских народных песен» Кришьяна Барона{80} и распаковывает остальные.) Ю р и с (медленно раскрывает книгу). «Латышские народные песни»… Ты читала? Р а с м а. По правде говоря, нет… Прошу, следующий том. Ю р и с. Я их даже в руки не брал, хотя они стояли в столовой за стеклом, прямо перед глазами… Р а с м а. Прежде, кажется, считалось, что «Народные песни» должны иметься в каждом порядочном латышском доме, но чтобы их кто-то читал — сомневаюсь. Ю р и с (читает).
«Ель-хвастунья да сосна
Вместе в гору собрались;
Можжевельник же, бедняжку,
Под гору столкнули вниз».
«Моего вчера ребенка
Дети встретили чужие,
Выманили нож хороший,
Дали моему косарь».
Юрис кивает. Р а с м а поднимается по лестнице и исчезает. Юрис откладывает второй том в сторону и, упав духом, просматривает все семь по порядку, очевидно, не зная, как отыскать в них что-то очень ему нужное. Сверху летит шишка, со стуком падает перед ним на стол. Юрис поднимает голову. Раздается громкий смех, и на верху лестницы появляется Л и н д а.
Ю р и с. Иди на помощь! Л и н д а. Вы забрались на головокружительную высоту. (Спускается вниз, во двор.) Ниже не нашли? Поближе к морю! Ю р и с. Поближе были только комнаты, а тут сдавался целый дом. Л и н д а. Я запыхалась, взбираясь, спотыкалась и падала… Разве эти туфельки похожи на альпинистские? Какое-то время я сидела за кустом, пока твоя мама не ушла, там только и отдышалась… (Протягивает Юрису зеленую веточку.) Как называется этот куст? Ю р и с. Понятия не имею. Л и н д а. По запаху напоминает пижму. Ю р и с. Скорее, божье дерево. Л и н д а. Разве это не одно и то же? Ю р и с. Надо полагать, нет. Л и н д а. Трудно привыкнуть, чтобы не сказать большего, что трава зеленая и не надо надевать зимнее пальто… В Риге снег, глубокий! Ю р и с. Да? Л и н д а. Вот такой! Ю р и с. Да что ты… Л и н д а. Факт. Что это у тебя за библия? Ю р и с. «Народные песни». Читала, разбираешься в них? Л и н д а. Что за дикие подозрения, мальчик. Покажи! Старинный шрифт, ой… В старинном шрифте я ни бэ ни мэ. Ю р и с. Не так уж он и отличается. Л и н д а. Благодарю покорно. Не отличается… Его можно читать только от полной безнадёги, чтобы не сказать большего. Старинный шрифт — это ж надо быть сумасшедшим. Я и с новым-то иной раз на десятой странице засыпаю и сплю как убитая, даже не успев выключить свет, так до утра и горит… Юри, ты чего кричал? Ю р и с. Я? Л и н д а. Ты звал меня на помощь, и не прикидывайся, ладно? Ю р и с. Мне нужно найти… (Медлит.) Л и н д а. Где найти? Что? Ю р и с. В этих томах. Народные песни о коровах. Л и н д а. Конец света… Тебе? О коровах? Ю р и с. Есть же такие, о коровах… пастушьи песни или какие-то там еще, только я понятия не имею, где их искать, ведь песен тысячи. Л и н д а. Ну, думаю, надо посмотреть по содержанию. Как ты находишь что-нибудь в телефонном справочнике? Смотри по алфавиту! Там обязательно должно что-то быть, алфавит или содержание, или еще что. Ю р и с. Содержание в каждом томе свое. Л и н д а. Томов, по-моему, не бог весть сколько. Ю р и с. Семь… Линда, ты не слышала про корову, которая называется «латвийская голубая»? Л и н д а. Я знаю, что есть такая, которая называется «латвийская бурая». Ю р и с. Это все знают. Очень хорошая, только вот лейкозом болеет. Л и н д а. А та, голубая, не болеет? Ю р и с. Нет. Л и н д а. Ты ее видел? Ю р и с. Да. Л и н д а. Своими собственными глазами? Интересно. Где?
Юрис словно оцепенел, и по сцене перекатывается несколько темных волн, на какое-то мгновение свет почти исчезает…
Что с тобой? Ю р и с. Ничего. Л и н д а. Это было в порядке юмора, да? Корова не может быть голубой. Ю р и с. Оказывается, может. Л и н д а. Такая, как море? Такая голубая? Ю р и с (смотрит вниз). Там, куда идет белый корабль, — Турция. Л и н д а. Брось… Ю р и с. Факт. Л и н д а. Далеко? Ю р и с. Не особенно… Нет, конечно, она не такая голубая. Более серая. Можно сказать, голубоватая. Серовато-голубая. Голубовато-серая. Л и н д а. А как ты думаешь, почему я здесь? Ю р и с. Ты? Л и н д а. Вчера ты сказал, чтоб я сегодня пришла, а сегодня изысканным образом сводишь разговор на коров… Мне что, понимать это как иронию или как намек? Ю р и с. Какой намек? Л и н д а. Ты меня позвал в своем письме, и я приехала, подумай — какое расстояние! До Турции почти рукой подать! Ю р и с. Тебе следовало приехать одной. Л и н д а. Из зимы в лето, подумай! Ю р и с. Тебе следовало приехать одной. Л и н д а. В Грузию, как же. С моей-то зарплатой. Ю р и с. Тебе следовало… Л и н д а. Не повторяй, пожалуйста, не остроумно. Ты, между прочим, очень изменился. Ю р и с. Я? Л и н д а. Чтобы не сказать большего. Сам не чувствуешь? Не так уж много времени прошло, чуть больше года, а я тебя вчера… нет, с виду я тебя узнала, речи нет, но когда ты заговорил, я обалдела. Ю р и с. Да брось ты. Л и н д а. Совершенно серьезно тебе говорю. Ю р и с. Но почему? Л и н д а. Мы, девчонки, за глаза называли тебя Ворчуном, потому что в компании ты — одно из двух — либо молчал, будто воды в рот набрал, либо издавал какие-то животные звуки, одним словом — ворчал… Когда тебе было хорошо, ты хрюкал, а при виде бутылки прищелкивал языком, но если тебе кто-то не нравился, ты… Ю р и с. Линда, знаешь… не стоит, а? Л и н д а. Конечно, не стоит, но тем не менее как-то нереально разговаривать с тобой, мальчик, о… вообще разговаривать. Беседовать, так сказать. Конверзейшен[18]. Ты же был… Ю р и с. Ворчун, ты уже говорила… Л и н д а. Чтобы не сказать большего! Однажды вечером у нас на дачке ты ржал просто бесподобно, не давая остальным и рта раскрыть, и одна студентка, которой ты поначалу импонировал, прочитала нам потом в своей записной книжке, куда она заносила афоризмы из произведений любимых авторов: «Что за странный тип, ржет как опоенная лошадь».
Юрис медленно поднимается из-за стола, но, посмотрев наверх, тотчас снова садится.
(Тоже смотрит и, вздрогнув, забивается поглубже под навес. Полушепотом.) Бог мой, сюда по облакам плывет Видвуд… Если не заметит, может, мимо пройдет, адреса он не знает. Охота была вас знакомить… К тому же я ему четко сказала, чтобы сидел и ждал! Ю р и с. Ты даже сюда не могла прийти одна. Л и н д а. Не будь ребенком. Я, более чем светлая блондинка, в Грузии? Даже сейчас, когда Видвуд был под боком, чего только не творилось! Один парень, когда я на него пристально посмотрела, потому что он действительно был симпатичный, тотчас подмигнул мне из-за заборчика, а через минуту, когда мы с Видвудом были уже наверху, даже свистнул! Г о л о с В и д в у д а (сверху). Добрый день! Вы и есть тот самый заболевший школьный товарищ?
Юрис неопределенно кивает. На верху лестницы появляется В и д в у д, стройный мужчина средних лет.
В и д в у д. Где же Линда?
Юрис смотрит в сторону девушки, но она, приложив палец к губам, исчезает в доме.
(Спускается вниз, во двор.) Вы Юрис, я не ошибся? Ю р и с. Да. В и д в у д. Меня зовут Видвуд. Фамилия вам ничего особенного не скажет, и потому ее можно спокойно опустить. Место вы действительно нашли чудесное. Вся ширь Черного моря как на ладони… Красиво.
Наступает пауза, потому что Юрис ничего не отвечает, слышно только, как диктор по радио читает на грузинском языке последние известия. Диктора сменяет дикторша.
Линда мне о вас рассказывала. Вчера она была в гостях в какой-то латышской семье, где случайно узнала о вашей болезни и получила адрес, а сегодня утром за завтраком была так взволнована, что я уговорил ее пойти сюда. Только она беспокоилась, сумею ли я при лежащем в постели больном сдержать свою шумливость и казаться меньше, поэтому оставила меня на лужайке на горе, но мне там вот так надоело, да и вы, оказывается, отнюдь не умирающий и не… Да где же она? Линда! Ю р и с. Она… скоро будет. В и д в у д. Ага… До чего же у вас тут красиво, просто невероятно. Внизу у моря тоже неплохо, особенно сегодня, когда голубовато-белые волны плещутся о гальку, совсем как летом… Отнюдь не плохо, нет, и все-таки стоит подняться на ваш двадцатый или какой там этаж, право. Хотя бы для того только, чтобы ощутить весь этот земной простор! А также, вне сомнения, высоту — смотрите, даже вертолет летит ниже нас… Здесь проходит какая-то трасса? Ю р и с. Да. В и д в у д. Какая? Ю р и с. Адлер — Гагра — Пицунда — Сухуми — Батуми. В и д в у д. Адлер, Гагра… Уже одни слова звучат прекрасно, словно музыка… Взгляните, тень вертолета скользит по зеленым садам, в то время как замерзший Рижский залив покрыт снегом, я еще позавчера был в Дубултах{81}… Вернуться на миг в лето — это же сказочно, вам не кажется? Вернуться в лето — это не менее сказочно, чем, допустим, вернуться в молодость… Это так неповторимо и захватывающе, что я все утро брожу словно хмельной, напевая про себя старую милую песенку… (Поет.)
«Прекрасная юность, вернись ко мне,
Вернись на мгновенье, о, как тебя жаль…»
Р а с м а уходит в дом. Видвуд, напевая «Прекрасная юность, вернись ко мне», поворачивается в сторону моря. Юрис листает том «Народных песен». Внезапно в комнате раздается громкий крик Расмы. Видвуд оборачивается. Тишина.
Что это?
Юрис пожимает плечами. Видвуд решительно направляется к двери, но Р а с м а уже выходит в своем черном платье, без пальто.
Р а с м а. Извините меня, пожалуйста. Я испугалась. В и д в у д. Бывает, даже в самых лучших кругах. Р а с м а. Я не ожидала, что в моей комнате… а, да что там. Словом, извините. Теперь самой неловко за свою несдержанность. В и д в у д. Все в порядке, и подведем черту. Меня зовут Видвуд. Фамилию, если не возражаете, называть не будем. Р а с м а. Расма. В и д в у д. Весьма рад. С вашим сыном, исследователем сокровищ народного духа, мы уже познакомились. Р а с м а. Очень приятно. В и д в у д. Считаю все же необходимым кое-что пояснить, хотя вы вроде бы и не просите. Во-первых, мое развязное поведение может показаться вам… Р а с м а. Нет, просто я думаю, что… В и д в у д. Просто вы думаете, что я пьян, понимаю, однако виной тому юг, от которого дух захватывает, и лето в декабре, потому что нельзя же принимать всерьез несколько стаканчиков цинандали… Во-вторых, я пришел в качестве провожатого бывшей одноклассницы вашего сына, которая вчера совершенно случайно узнала его адрес. Р а с м а. И это очень хорошо с вашей стороны, благодарю вас. В и д в у д. Желая девушкедобра, я боялся, как бы ее по дороге не обидели горячие местные парни. Р а с м а. Вы первые гости с тех пор, как мы живем здесь. В и д в у д. Неужели? Р а с м а. Ну, иной раз заходят Розановы, наши соседи. В и д в у д. Соседи, понятное дело, не гости. Р а с м а. Конечно, хотя это прекрасные люди, такие сердечные, услужливые… В и д в у д. И все же только соседи. Привычные, знакомые… Все равно что картина на стене вашей комнаты, которую никто уже не замечает, если даже и смотрит… Р а с м а. А попробуйте ее снять или убрать! В и д в у д. Позвольте мне категорически отвергнуть ваш метод определения меры ценности. Р а с м а. Ну, так ли уж категорически? В и д в у д. Все вокруг нас перемещается и меняется, вокруг нас и в нас самих, и нас всегда влекут все новые и новые картины, песни, лица друзей… Почему так часто меняется мода, скажите мне? Именно поэтому! Люди боятся, они не хотят превращаться в подобие картины на стене комнаты, которую замечают лишь тогда, когда ее больше нет… Люди понимают, что они должны меняться, да к тому же к лучшему, на что в свое время справедливо указал Райнис{82}. Но сами они разительно измениться не могут и, чувствуя это, старательно меняют хотя бы свою внешность… Мы вечно жаждем нового. Р а с м а. Полагаю, после всей этой бесконечно меняющейся пестроты мы все-таки жаждем и чего-то непреходящего. В и д в у д. Например? Р а с м а. Друзей мы так часто не меняем… И потом — вы что, например, против семьи? В и д в у д. Упаси господь! Я? Да семей у меня было даже несколько!
Расма разводит руками, громко смеется, и мы понимаем, что, в сущности, она весьма жизнерадостная по натуре женщина, которая лишь на время как бы притихла из-за трагедии в семье и болезни сына. В дверях появляется Л и н д а. Смех Расмы обрывается.
Л и н д а (ни на кого не глядя). Дикая головная боль, которая у меня началась, стала стихать… Видвуд, если вы меня проводите, я охотно пойду домой. В и д в у д. Ку пожалуйста! Я только удивляюсь, что такое с вами приключилось. Еще полчаса назад вы были абсолютно здоровы. Л и н д а. А разве так не бывает? Вдруг? В и д в у д. Еще как. Л и н д а. Начнется, пройдет, и нечего тут рассуждать, на мой взгляд. (Идет к лестнице.) В и д в у д. Благодарю вас, Расма, за прекрасные минуты на этой высоте. Будь у меня еще немного времени, которого, к счастью, нет, мы обязательно поссорились бы… Р а с м а. Вы убеждены? В и д в у д. Определенно, и, прощаясь, мы прощались бы с вами как враги… Ю р и с. Линда, нашел!
Линда останавливается на верху лестницы и оборачивается. Видвуд и Расма тоже смотрят на Юриса. Тишина. По радио от соседей доносится «Болеро» Равеля.
Р а с м а (после паузы). Что ты нашел? Ю р и с. В содержании четвертого тома, о скотоводстве. На сто двадцать четвертой странице. «Воспитание домашних животных, уход, пастбище» и так далее. (Листает том, находит нужную страницу, читает.)
Все стремительнее, нарастая, звучит «Болеро».
В и д в у д (после паузы, поскольку остальные молчат). Молодежь нынче увлекается спортом, кибернетикой, киноаппаратами и бог знает чем еще… Увлечение фольклором, признаться, я встречаю впервые… Р а с м а. Я тоже… Л и н д а. Видвуд! В и д в у д. Иду, иду. Л и н д а (все время чувствуя себя крайне неловко, в сторону). До свидания. Р а с м а (холодно). Прощайте.
Л и н д а поднимается по лестнице и исчезает.
В и д в у д. Успешной работы, Юрис! И поправляйтесь!
Юрис, погруженный в чтение, не реагирует.
Р а с м а. Юри… Ю р и с (смотрит). Да, я… Спасибо. (Читает дальше.) Р а с м а. Извините, пожалуйста. В и д в у д. Что вы, Расма, разве я не понимаю… Вижу, что вам не легко… Да, счастливого Нового года! Не так уж много осталось, завтра и послезавтра… Р а с м а. И вам счастья. Загляните к нам как-нибудь еще, если вас не пугает крутой подъем. Может, в канун Нового года? В и д в у д. Спасибо. Не хочу вам больше мешать, но, откровенно говоря, мне здесь чрезвычайно нравится… Р а с м а. Пожалуйста! В углу сада есть место для костра, будем там жарить шашлыки, а чуть ниже растет ель, видите? Нужно только достать подсвечники и свечки, здесь это проблема… Приходите. Будут только Розановы. В и д в у д. Сколько их, этих Розановых? Р а с м а. Что-то семь или восемь. В и д в у д. Ого? Р а с м а. И они, вы только представьте себе, даже не думают каждый день менять туалеты, перекрашивать волосы и тому подобное, чтобы замечать друг друга, уважать и любить! В и д в у д. Исключение, как всегда, подтверждает правило… Еще раз большое спасибо вам и, может статься, до свидания! Р а с м а. До свидания.
В и д в у д поднимается по лестнице. Исчезает. Расма поворачивается к Юрису. Набирая силу, близится к финалу «Болеро». Юрис нашел то, что искал. Это его одновременно радует и расстраивает, и он встает.
Юри… Ну? Что такое?
«Болеро» отзвучало и оборвалось.
Юри! Не пугай меня… Ю р и с. Я нашел. Именно то, что искал. Я знал, что это должно здесь быть, но, когда нашел, у меня все же какое-то странное чувство… Р а с м а. Но что это? Ю р и с. Слушай… (Читает.)
«Голубая та корова
У меня как голубь сизый,
Есть не станет на болоте
Иль из лужи воду пить».
«Голубая та корова
У меня как голубь сизый,
Из ключа лишь пить согласна,
Ноги в быстрой мыть реке».
Юрис снова занимается томами «Народных песен».
(Возвращается.) Держите! (Кидает коробку спичек соседям.) Г о л о с Р о з а н о в а. Спасибо вам, Расмочка! Г о л о с Р о з а н о в о й. Гости пожаловали? Р а с м а. Да, из Риги. Г о л о с Р о з а н о в о й. Весьма симпатичные, должна вам сказать! Р а с м а. Вы находите? Г о л о с Р о з а н о в о й. Весьма! Г о л о с Р о з а н о в а. А Юрик сегодня как? Р а с м а. Спасибо, ничего. (Снова идет в дом.) Ю р и с. Мама, подожди… Р а с м а (останавливается). Ну? Ю р и с. Просто так, случайно открыл… Я прочитаю. Слушай. (Читает.)
«Спрашивал конь у коня:
Где же тот, кого везли мы?
— Нет его, он там остался,
Под песчаным одеялом».
Юрис читает. Из соседского репродуктора доносится радостная песенка.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Там же, днем позже. Заходит солнце, окрашивая небо в желто-зеленый и синеватый цвет, а море отсвечивает серебристо-серым. В белом шерстяном свитере за своим столом сидит Ю р и с. Перед ним три тома «Латышских народных песен». В дверях появляется Р а с м а в светлом платье, собравшаяся идти в гости.Р а с м а. Какое холодное синевато-зелено-желтое небо на закате солнца. А вчера было огненно-красным. Ю р и с. Да, казалось, Турция горит… Сегодня не горит. Сегодня вечером над Турцией опустился стеклянный купол. Р а с м а. Турция, пожалуй, находится левее. Ю р и с. Ты уходишь? Р а с м а. Нет, еще рано, Розановы сказали — что-нибудь около девяти… Ничего особенного не будет, просто посидим. А завтра вечером здесь, у нас. Ю р и с. У нас, впервые… Р а с м а. Может, тебя это пугает? Ю р и с. Нет. Р а с м а. Мы уже уговорились, что Новый год встречаем у нас. Здесь и помещение больше, и место для костра, и живая ель, и… Ю р и с. И я, которому иначе пришлось бы остаться одному. Мама, сад Розановых почти рядом, его хорошо видно… Р а с м а. Ты думаешь? Ю р и с. Я как бы буду присутствовать. Р а с м а. Можно и так, если хочешь. Розановы поймут и не обидятся. Ю р и с (вставая). Даже снег на вершинах гор кажется голубым. Р а с м а. Твоя Турция отсвечивает. Ю р и с (делает несколько шагов до столба навеса, опирается о него и смотрит, как заходит опускающееся над морем солнце; на его лицо и белый свитер падает голубой отсвет). Мама, слушай… Корова стояла на лугу, примерно где-то около Элкшкене{83}, у обочины Вентспилского шоссе. «Это же латвийская голубая корова», воскликнула гро и сказала, чтобы я остановился… Я остановился. Они вышли, гро, Шване и папа, и направились обратно, посмотреть. Я тоже вышел. Просто так, потому что корова меня абсолютно не интересовала, но дико болела голова. Ах да, сначала я подал машину назад и только потом вышел… Да, факт… Ну, так или иначе, мы все четверо стояли у обочины шоссе и смотрели на корову, а корова смотрела на нас… Р а с м а. Голубая? Ю р и с. Ну, такая… да, голубоватая. Голубовато-серая. С такими странными человечьими глазами, и привязана она была не на цепь, а узловатой веревкой… Все это я помню очень отчетливо. Помню и последние слова гро… Потом мы снова сели в машину, и не прошло и десяти минут, как… Р а с м а (перебивает его). Что она тебе сказала? Ю р и с. Гро? Она… О корове. Поблизости не было ни единого дома, только ольха да вербы в утреннем тумане, и корова стояла на лугу, не особенно большая, с белыми рогами и белым выменем, которое было таким белым, что казалось вырезанным из бумаги… Я сказал, что в зоопарке это шоссейное чудище успешно могло бы конкурировать с обезьяной, но гро меня остановила — нехорошо так говорить… Раньше таких коров было много, вроде даже порода такая существовала, латвийская голубая… Только она, гро, полагала, что голубая давно уже исчезла с лица земли, потому что повсюду видишь только бурых… Эта, элкшкенская, видать, в какого-нибудь предка уродилась, цепкая порода, как сорняк… Р а с м а (после паузы). Долго вы там стояли? Ю р и с. Нет, совсем недолго, но ты хочешь знать, что случилось? Р а с м а. Да. Ю р и с. Голубая… морская или, как ты сказала, лунная корова… стояла на обочине шоссе среди верб и смотрела на нас и нашу черную «Волгу», и я тоже словно бы взглянул на все ее глазами… На нас, понимаешь, как мы там выглядели… Как выглядела гро с ее крашеными волосами и напудренным носом, в коротком платьице, в туфлях на высоких каблуках… Шване, которая была еще старше гро, но вся увешанная бусами и серьгами… Это правда, что в молодости она служила на хуторе в прислугах? Р а с м а. Служила, долгие годы. Ю р и с. Значит, ей приходилось доить коров? Р а с м а. Наверняка. Ю р и с. Папу мучило тяжелое похмелье, его красивое лицо казалось серым и опухло, волосы слиплись… Я тоже чувствовал, что… и потом, садясь в машину, я бросил взгляд в зеркало… ну и портрет был, доложу тебе… Словом, вот в таком виде стояли мы перед коровой, четверо, четверо… уж и не знаю, как назвать… Четверо мчавшихся на огромной скорости по Курземе из Вентспилса в Ригу, из которых никто, по правде, не нужен был ни в Риге, ни… Мама, все это можно было прочесть в глазах голубой коровы! Р а с м а. Все это ты придумал позже, будучи долгими месяцами прикованным к постели. Ю р и с. Нет, так было, и это понимал не только я, но и гро, и папа, я видел… Потом мы сели в машину и поехали. Сильвия Шване сказала, что латвийская бурая, как она слышала, болеет лейкозом и потому недурно бы подумать о новой селекции, если только подобные голубые еще где-то сохранились, — это были ее последние слова… Последние слова гро были о том, что голубые коровы ведут свое происхождение из глубокой древности, так же как предания и сказания, и о них упоминается уже в латышских народных песнях… Это вообще были последние слова, потому что в следующую минуту… Р а с м а (перебивает его). Что сказал папа? Ю р и с. Папа… Обе они говорили за нашей спиной очень громко, как все, кто плохо слышит. Папу это раздражало, ведь он был с жуткого похмелья, поэтому он проворчал что-то про старушечьи глотки и включил музыку, и мы, обгоняя грузовую машину, неслись на другую, встречную, с музыкой… Другая была голубой и с такими… полосами, похожими на рога, и там было еще что-то вроде глаз… Глаз, которые смотрят… И это все. Больше не было ничего, все произошло мгновенно. Г о л о с В и д в у д а. Добрый вечер!
Расма и Юрис смотрят наверх.
Я охотно постучал бы, если б было куда… Можно? Р а с м а. Да пожалуйста!
В и д в у д спускается вниз и здоровается с Расмой. Протягивает ей пакет.
Что это? В и д в у д. Прошу. Я принес вам подсвечники и свечи, вместе с бутылкой мукузани. Р а с м а. У меня нет слов. В и д в у д. И прекрасно. Не спрашивайте, что и как, но Новый год, по всей вероятности, мне придется встречать в Риге, если не в самолете, в воздухе, потому я и принес это сегодня вечером. Р а с м а. Спасибо, но… В и д в у д. И никаких «но», прошу вас. Р а с м а. Да, но… где вы достали? Я же искала где только можно, и все впустую. В и д в у д. А в комиссионный заглядывали? Р а с м а. Вот туда нет…
Юрис поворачивается и идет в дом. Он не хромает, не назовешь это и походкой паралитика, просто он идет медленно. Расма и Видвуд смотрят на него. Ю р и с исчезает в доме.
В и д в у д. Я увезу с собой в Латвию два заката на Черном море. Вчерашний, неистовый, будто безумство огнепоклонников, и этот, что полыхает холодно и элегантно-сдержанно в изысканных голубых тонах… Как себя чувствует больной? Р а с м а. Спасибо, ничего. Вы видели, как он ходит, уверенно и без всякой помощи… О, я поставлю его на ноги. Я тоже цепкой породы, и я тоже сорняк… Он только что рассказал мне такое, что еще полгода назад я, вероятно… не знаю, что бы я делала, но сейчас я рада, что он уже может обо всем этом думать и говорить, не падая в обморок и не крича, что у него темнеет в глазах. А еще больше я радуюсь, что его непонятное, странное увлечение… (Смотрит на «Народные песни».) В и д в у д. Изучением фольклора? Р а с м а. Простите, что говорю так откровенно, мы совсем чужие люди… Я вас на минуту оставлю. В и д в у д. Пожалуйста, пожалуйста. Р а с м а. Я должна посмотреть, что он… В и д в у д. Расма, прошу вас… Не надо мне ничего объяснять, я все понимаю. Будьте спокойны.
Р а с м а уходит в комнату. Видвуд поворачивается к закатному небу, которое за это время заметно потемнело — переход от дня к ночи и наоборот на юге быстрый. Уже появились звезды. И зажглись фонари на приморском бульваре. В соседском саду кто-то бренчит на гитаре. Р а с м а возвращается во двор, накинув на плечи пальто.
Вы сказали, что мы чужие люди, но если вдуматься, в мире не так-то уж много людей, понимающих тот язык, на котором мы с вами говорим… Р а с м а. Вы правы… (Складывает тома «Народных песен» и листки, которые Юрис разложил на столе.)
Некоторые из них падают на землю.
В и д в у д (поднимает листки). Интересно, что выписывает ваш сын… А что, если я загляну? Р а с м а (улыбается). Землетрясения, надо полагать, не произойдет. В и д в у д. Только в один листок. Перед Юрисом я потом извинюсь. Скажем, этот… (Читает.)
«Водки полная бутылка,
Ты прощенья не получишь!
Как допью тебя до дна я,
Тотчас разобью в куски».
«Пьяница я, пьяница,
Отрицать не стану я.
Пропила я у братишки
Его бурого коня.
Если он начнет ругаться,
Я пропью курчавого.
Кто на мне жениться хочет —
Винокурню заводи.
По утрам тогда смогу я
В винокурню заходить».
Когда Расма кончает петь, из соседского сада доносятся аплодисменты и крики «браво». Расму это не смущает, публику она уже заметила раньше и, почувствовав себя в своей стихии, сияет и улыбается. Невидимый аккордеонист внизу пытается подобрать только что услышанную мелодию.
Г о л о с. Расма Арвидовна, к нам! Ждем вас! Р а с м а. У меня гость! Г о л о с. Ну и что? Возьмите его с собой! Пригласите! Гость дорогой, милости просим! Идите оба! Расма! Р а с м а. Спасибо!
Аккордеонист заиграл полным звуком, причем довольно верно, и голоса больше не слышно.
Я уже направлялась туда, когда вы пришли. У них несколько абхазских друзей с гор, которым завтра, в канун Нового года, нужно обязательно вернуться в свое село… Что вы на это скажете? В и д в у д. С пустыми руками, первый раз в чужом доме? Р а с м а. Почему с пустыми, у вас есть бутылка мукузани, у меня коробка рижского шоколада… Я только скажу сыну. (Уходит в дом, захватив три тома «Народных песен» и исписанные страницы.)
Аккордеонист играет Расмину песню, соседи без слов хором поют… Р а с м а возвращается в пальто и с коробкой шоколада; они с В и д в у д о м поднимаются по лестнице и исчезают в темноте. Тотчас же вниз спускается ж е н щ и н а в пальто с поднятым воротником, на голове повязан платок. Идет к двери, стучит. Юрис изнутри зажигает лампочку под навесом, и во дворе становится светло. Остальная часть сцены, по контрасту с кругом света, кажется погруженной в полную тьму. В дверях появляется Ю р и с. Женщина снимает платок, распускает свободно падающие светлые волосы, и мы видим Линду.
Л и н д а. Чао! Ю р и с. Окрутница… Л и н д а. Новое ругательство? Ю р и с. Нет, из «Народных песен». То же самое, что ряженая. Л и н д а. А… Ясное дело, мне пришлось маскироваться, иначе из дома шагу не ступишь. Ю р и с. Ты не преувеличиваешь? Л и н д а. Я? Скорее, наоборот, чтобы не сказать большего! Юри, будет так, как ты хотел. Видвуд завтра уезжает обратно, и я остаюсь здесь одна. Как ты хотел. Ю р и с. Поздравляю. Л и н д а. Ты надо мной смеешься, а я говорю серьезно. Сегодня утром я позвонила в Ригу — само собой, с переговорной — и попросила Марусю сорганизовать. Ю р и с. Что именно? Л и н д а. Чтобы было так, как ты хотел. Ю р и с. Не понимаю. Л и н д а. Ах, вскоре у Видвуда состоялся междугородний разговор, знаешь, такой туманный, вроде бы о здоровье жены, вроде бы у дочки что-то там в университете, вроде бы сразу после Нового года на работе ревизия… Старикашка решительно ничего не понял, ужасно взволновался и тотчас понесся к кассам Аэрофлота за билетом… Ю р и с. Кто он такой? Л и н д а. Заведует у нас цехом прикладного искусства и сам мастерит что-то из дерева. Вообще он считается у нас довольно уважаемым. Ю р и с. А ты? Л и н д а. Я? Ю р и с. Что ты там делаешь? Л и н д а. Меня все побаиваются, потому что я многое знаю, и считаются со мной, а числюсь я курьером.
Со стороны соседского сада доносятся голоса, смех, кто-то снова бренчит на гитаре. Юрис прислушивается.
Знаешь, у меня с ним все кончено. Мы жутко поссорились. Ю р и с. Из-за чего? Л и н д а. С тех пор как я снова увидела тебя и увидела, во что ты превратился, я поняла — у меня с ним нет и не может быть ничего общего.
Тишина. Звучит гитара.
Юри! Ты мне ничего не скажешь? Когда ты написал, чтобы я приехала, я как раз шла к нему с путевкой в Дом отдыха на Пицунду, и у меня родилась идея… Не все же могут как ты и твоя мама. Не у всех есть машина и дом, который продают, чтобы снять коттедж в Гагре, где можно загорать и зимой. Ю р и с. Разве наш дом продан? Л и н д а. А ты что, не знал? Спроси меня, я тебе расскажу со всеми подробностями… Но когда я с таким трудом попала сюда, ты держишься со мной холодно, чтобы не сказать большего, а твоя гордая мама… Ю р и с. Линда, я ей раньше не рассказывал про катастрофу. Трудно было говорить, да и боялся, как она это выдержит, потому что… но она после этого вот тут во дворе смеялась и пела… Л и н д а. Пела! Ю р и с. Ничего подобного я от нее не слышал, никогда… Подобной песни, я имею в виду… Л и н д а. Ну теперь ты видишь, какая она у тебя, твоя мама… А меня она, наоборот, обругала самым отвратительным образом и выгнала. Ю р и с. Что она тебе сказала? Л и н д а. Она? Важны ведь не слова, а тон, каким это говорится. У другого те же самые слова, возможно, прозвучали бы совсем иначе, в ее же устах, хотя она ничего такого вообще-то и не сказала, это было столь оскорбительно и столь противно, что я после этого громко завыла… И за что, за что, я тебя спрашиваю, я должна была это услышать? За что я заслужила такое? За свое доброе сердце? Когда я сюда ехала, мне что, сказал кто-нибудь, что ты совершенно изменился? Нет, я ехала к тому самому Ворчуну, но я ехала, потому что чувствовала, я нужна здесь!
Мужской голос в соседском саду начинает песню в сопровождении гитары, а все гости подхватывают припев. Линда замолкает, демонстративно вытирая носовым платочком слезы. Они с Юрисом слушают песню:
«Цыганка молодая,
Как ночь ты провела?
Цыганка отвечала:
— Я в таборе была!
О, дайте ей гитару,
Налейте ей вина,
Пришлите ей мальчишку,
В кого та влюблена!
И дали ей гитару,
Налили ей вина,
Но — не пришел мальчишка,
В кого та влюблена…»
Теперь сольную партию в песне ведет высокий женский голос:
«Мальчишки вы, мальчишки,
Холодные сердца,
Вы любите словами,
Но сердцем никогда».
Песня смолкает, и раздаются аплодисменты, смех, звон рюмок.
Л и н д а. Во была песня, это я понимаю… Все вы такие, все как один… пользуетесь только… Ю р и с. Ты сказала, наш дом продан? Л и н д а. Со всей мебелью и всем остальным. Но деньги, которые твоя мама получила за отремонтированную «Волгу», она отдала семье шофера другой машины, хотя, по правде говоря, он тоже был виноват, да и не такой уж он инвалид, потому что снова работает, только не в том месте.
В соседском саду слышится голос Видвуда. Линда прислушивается.
В и д в у д (его не видно; поет).
«Запою-ка ночью песню
Темно-голубую я…
Запою-ка ночью песню
Темно-голубую я!»
Видвуд умолкает.
Умолк… Мы ужасно встревожились, видите ли… Юри, ну? Что теперь будет? Ты и вправду допустишь, чтобы я осталась в чужом городе на улице и без копейки в кармане?
По ступенькам торопливо спускается Расма. Линда, вздрогнув, оглядывается.
Р а с м а. Линда, что я тебе вчера сказала? Л и н д а. Ваш сын взрослый человек и сам может… Р а с м а (прерывает ее). Уходи, пожалуйста, и никогда больше не приходи к нам. Л и н д а. Я прихожу, извините, не к вам, а к… Р а с м а. Линда!
Юрис, до этого опиравшийся о косяк двери, садится в кресло рядом с дверью.
Л и н д а. Юри, не позволяй ей. Ты меня звал, и я тут, но твоя мамочка, видать, боится, что впредь она не сможет больше свободно распоряжаться деньгами, которые она, вовсе тебе не докладывая, получила за дом… Р а с м а. Юри, ночь прохладная, не лучше ли тебе пойти в комнату? Л и н д а. Если ты позволишь ей меня выгнать, я пойду вниз и брошусь в море, серьезно тебе говорю… Ю р и с (тихо). Мама… Р а с м а. Ну? Ю р и с. В чем ты ее упрекаешь? Р а с м а. Я твердо решила никогда тебе этого не говорить, никогда. Ю р и с. Почему? Р а с м а. Это касается твоего отца. Ю р и с. Скажи, прошу тебя. Я должен знать. Р а с м а. Может, теперь, Линда, ты уйдешь по-хорошему? Л и н д а. И не подумаю. А в том, что вы грозите обо мне высказать, вовсе ничего такого ужасного и не было, если хотите знать мое мнение. Р а с м а. Тебе в самом деле так кажется? Л и н д а. Я сама могу ему рассказать, только при чем тут его отец, это касается лишь меня, и никого другого. Р а с м а. Не пойму, что ты за человек. Глядя на тебя, мне становится страшно. Ю р и с. Мама… Р а с м а. И все же я должна тебе сказать, чтобы ты понял, что она… Ю р и с. Говори. Р а с м а. Вчера ты спросил меня, сын, почему я закричала, увидев на своей кровати Линду… Потому что это было не впервые. Ю р и с. Не впервые?
Линда отворачивается.
Р а с м а. Разве папа тебе не сказал, когда вы ехали в Вентспилс, что я от него ушла? Ю р и с. Нет. Разве ты тогда… Р а с м а. Ни слова? Ю р и с. Ни слова. Папа только был очень мрачен и много пил, но… Р а с м а. И гро ничего не сказала? Ю р и с. Гро? Р а с м а. Я смутно догадываюсь, что она, гро, именно потому и ехала с вами в Ригу… Прекратим этот разговор, ты неважно себя чувствуешь… Ю р и с. Нет, я только… Рассказывай. Ты сказала, что это было не впервые… Когда было впервые? Р а с м а. Папа знал, что я на неделю уехала в командировку в Москву, но я прилетела раньше, отпираю дверь нашего дома, вхожу в спальню и… (Смотрит на Линду.) Л и н д а. Вы лжете, если хотите сказать, что… Юри, твоя мама лжет! Р а с м а (внимательно вглядывается в сына). Юри…
Юрис упорно смотрит в одну точку, и на сцене наступает почти полная темнота, такая, которая в данный момент существует вокруг Юриса, так что Расма и Линда, стоящие по обе стороны от него, смотрятся лишь силуэтами. В саду Розановых звучит гитара. Третий силуэт, который спускается вниз по лестнице, должно быть, В и д в у д.
Л и н д а. Как вы можете так врать, так низко! Правда была в том, что… Р а с м а. Замолчи! Л и н д а. Я его люблю, хотя он всегда вел себя со мной отвратительно, чтобы не сказать большего, и для меня не важно, что сейчас его считают убийцей трех человек и после выздоровления будут судить, я готова и на это, лишь бы быть с ним! В и д в у д. Линда, что ты говоришь, какой ужас… Л и н д а. Тебе-то какое дело, старый козел? В и д в у д. Линда, Линда… Л и н д а. Юри, ты к нему ревнуешь, поэтому сейчас в твоем присутствии я заявляю ему, что он преспокойно может отправляться назад к жене и детям, я разрешаю! Р а с м а. У меня нет слов. Неужели ты не видишь, что происходит с Юрисом? В и д в у д. Расма, сбегать за врачом? Л и н д а. Юри! Р а с м а. Уйди, или я тебя… Нет, Видвуд, не нужно, я сама… Я знаю, что надо делать. Только помогите мне внести его в дом. В и д в у д. Разрешите… (Поднимает Юриса вместе с креслом и с помощью Расмы уносит в дом.)
На сцене снова становится светло. Рядом в саду несколько мужских голосов начинают песню, и из всех, что звучали тут нынешним вечером, она наиболее созвучна морю, горам и южной ночи. В и д в у д возвращается во двор.
Л и н д а (робко). Он потерял сознание?
Видвуд не отвечает. Звучит песня. Спустя какое-то время выходит Р а с м а. Направляется прямо к Линде, и кажется, она вот-вот ударит девушку, поэтому Линда отшатывается и прислоняется к стене дома. Однако Расма останавливается и, властно протянув руку, указывает на лестницу. Л и н д а подчиняется молчаливому приказу. Втянув голову в плечи, все еще ожидая удара, она направляется к лестнице, бросается наверх и исчезает в темноте.
Р а с м а. Видвуд, сколько лет вашим детям? В и д в у д. Дочери будет двадцать, сыну восемнадцать. Р а с м а. Моему сыну в Новый год исполнится двадцать один. Годы летят так быстро… Кажется, давно ли я принесла ему шапочку первоклассника… Видвуд, вы можете только примерно догадываться, что у меня сейчас на душе, но не будем об этом, прошу вас, давайте поговорим о чем-нибудь другом. Поют, надо полагать, те три абхазца… В и д в у д. Да, и я слушаю… Эта песня родилась высоко в горах. Вы заметили, что на равнинах песни строятся совершенно иначе? Песни степей и пустынь, скажем. Р а с м а. В Египте мне довелось слышать одного араба, он пел, сидя на верблюде… Вы правы. Это было совсем по-иному. В песне словно слышалось — «воды!» В и д в у д. В латышских песнях, разумеется, мольбы о воде не услышишь, потому что они родились в краю лесов и болот, где много рек… В наших песнях больше чувствуется тоска по солнцу, по лету… Р а с м а. «Приди, приходи же, лето…»{84}. Видвуд, ведь они поют на несколько голосов. В и д в у д. Народная полифония… И поют они поразительно гармонично и красиво.
Оба слушают.
Р а с м а (после паузы). Не пойти ли нам обратно к ним?
Видвуд удивленно смотрит на нее.
(Смеется.) У вас двое взрослых детей, Видвуд, но сами вы, право, совсем как ребенок. Вы первый раз в жизни приехали на юг, познакомились здесь с платиновой блондинкой из Риги и понятия не имеете, кто она такая и как себя с ней вести… Извините, я невольно улыбаюсь, вспомнив, как вы вчера провожали ее сюда, чтобы оберечь дорогой от назойливости горячих местных юношей… Ее, Линду! На самом деле вам следовало бы идти на несколько шагов впереди нее и громким голосом предупреждать этих бедных парней, чтобы они убрались с дороги… Вы, наивный! (После паузы.) Извините, сама не знаю, что говорю… Сейчас я должна сесть возле сына, как уже не раз сидела бесконечно долгими ночами… Спасибо вам, Видвуд, что вы пришли, и передавайте привет Риге. (Стремительно уходит.)
Дверь за ней захлопывается. Видвуд слушает песню. Песня звучит в полную силу, в ней говорится о том, как понимает смысл жизни народ гор, и она не имеет ничего общего с тем тупиком, в котором очутились несколько человек, приехавших из Риги. Это хорошая песня.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Раннее утро следующего дня. Солнце уже взошло, но еще не в силах рассеять туман, и моря не видно, а близлежащие окрестности кажутся серыми. В углу под навесом кто-то спит в плетеном кресле, поджав под себя ноги и укрывшись тяжелой ковровой скатертью. Поет петух. Один, другой, где-то поодаль третий, и их голоса словно глохнут в тумане. Во двор выходит Р а с м а в пальто, на голове ее платок. В руках у нее хозяйственная сумка. Спящий сдвигает с себя скатерть и оказывается Л и н д о й. Расма смотрит на нее.Л и н д а. Доброе утро… Р а с м а. О господи. Ты! Л и н д а. Я вконец продрогла… (Поднимается и, дрожа от утренней прохлады, стелет на место скатерть, служившую ей одеялом.) Р а с м а. Ты просидела здесь всю ночь? Л и н д а. Ну, сначала я ходила… С самого начала, когда вы меня выгнали, я, конечно, пошла на Пицунду, но по дороге сообразила, что мне нельзя уходить, потому что я должна рассказать вам, как все было на самом деле. Р а с м а. Я не хочу знать. Ничего, понимаешь? Я не хочу тебя видеть. Л и н д а. Но почему? Р а с м а. У меня нет слов… Л и н д а. Сначала мне просто показалось, что вы низко лжете, но потом, когда я немного успокоилась, до меня дошло. Р а с м а. Уходи, пожалуйста. Л и н д а. Вы тогда просто неверно поняли. Вы думали, что… Р а с м а. Линда… Л и н д а. Да, я пойду, но нет ли у вас горячего чая? Я вся дрожу… От этой бредовой ночи я определенно заболею, а где я тут буду лежать, в Грузии… (Начинает плакать.) Р а с м а (с минуту колеблется). Иди на кухню. Л и н д а (сквозь слезы, стараясь сдержать дрожь). Юрису лучше? Р а с м а. Юриса ты оставь в покое. Л и н д а. Да, но если ему… Р а с м а. Даже приблизиться к нему больше не пытайся, слышишь, что я тебе говорю? Л и н д а. Слышу… Р а с м а. Вчера ты его чуть не убила. Л и н д а. А не вы ли это… Р а с м а. Да, на минуту я тоже потеряла самообладание и забылась, ты права. Вот до чего ты меня довела, гордись и радуйся. Л и н д а. Чему тут радоваться… Р а с м а. Войди в дом, тебе в самом деле нехорошо. У тебя зуб на зуб не попадает.
Л и н д а следует за Р а с м о й в дом. По лестнице спускается В и д в у д в пальто и шляпе, с чемоданом. Во дворе он опускает чемодан на землю, смотрит на дом… Потом идет через двор к каменному забору, отделяющему двор от Розановых, и смотрит вниз на море, где не так-то много увидишь — мир вдруг как бы сузился. Выходит Расма, чтобы прикрыть оставшуюся открытой дверь, и видит Видвуда.
Р а с м а. Доброе утро. Так рано? В и д в у д. Доброе утро. По дороге в Адлер… Р а с м а. Верно, вы улетаете… Во сколько? В и д в у д. Времени еще за глаза, самолет в Ригу летит только под вечер, но я беспокоился… Р а с м а. Понимаю. В и д в у д. И Линда не вернулась. Р а с м а. Линда здесь. В и д в у д. Здесь? Р а с м а. На кухне, пьет чай. Нет ли у вас коньяку? В и д в у д. Есть. Р а с м а. Дайте, если не жалко.
Видвуд открывает чемодан, ищет.
Передрогла, просидев тут всю ночь, и началась легкая лихорадка. В и д в у д. Пожалуйста, вот. (Подает Расме начатую бутылку коньяка.) Хватит, как вы думаете? Р а с м а. С избытком. Сделаю ей грог, и пусть отправляется. В и д в у д. Но ведь после грога надо лечь в постель? Р а с м а. Пожалуй… Это я упустила из виду… Линда в нашем доме, ну нет. Возьмите обратно, спасибо. Обойдется и чаем. В и д в у д. Не делайте грога, а налейте ей в стакан грамм сто пятьдесят, пусть выпьет с чаем. Р а с м а. Ну, разве что… В и д в у д. Смело. (Закрывает и берет чемодан.) Р а с м а. Не уходите, вам ведь незачем торопиться. Давайте позавтракаем. В и д в у д. Не хочу вас затруднять, но, по правде говоря… Р а с м а. Не возражаете, ясно. Здесь не холодновато? В комнате не совсем убрано, а на кухне… В и д в у д. Холодновато, теперь? Что вы. Розам хоть бы что, цветут, и пальмам внизу на бульваре тоже хоть бы что, а ведь под утро, надо полагать, было около нуля… Нам ли, северянам, быть более хилыми, чем здешние розы и пальмы? Р а с м а (улыбается). Чай или кофе? В и д в у д. А вы? Р а с м а. Кофе. В и д в у д. Мне тоже, пожалуйста.
Р а с м а уходит в дом. Видвуд наводит порядок на столе. Ставит на место стулья. Розановы включают репродуктор, и слышатся утренние известия на русском языке, затем музыка. Выходит Р а с м а, несет все для завтрака. На подносе стоят также две рюмки и бутылка Видвуда, коньяк в которой заметно уменьшился. Видвуд хочет помочь Расме.
Р а с м а. Сидите, вы гость… Я сама.
Видвуд послушно садится. Расма ставит все на стол и наливает кофе, после чего тоже садится. Есть ни Расме, ни Видвуду, в сущности, не хочется, поэтому во время дальнейшего разговора они если и берут что-то, то лишь для того, чтобы не сидеть просто так. Кофе — это они пьют.
В и д в у д. Мечта, а не кофе… Р а с м а. Видвуд, вы сказали, что вокруг нас все должно непрерывно преображаться и меняться, в том числе и люди… Вы говорили всерьез? В и д в у д. Это было сказано так давно. Р а с м а. Позавчера, представьте себе! В и д в у д. Возмездие, последовавшее вслед за этим, оказалось, во всяком случае, серьезным… Р а с м а. Не знаю, как получилось, но мы с мужем все двадцать два года нашей супружеской жизни жили только друг для друга. Это были прекрасные годы, и если что и омрачало их, то лишь в самом конце — совершенно явный просчет в воспитании сына, что в конечном итоге обернулось против нас самих и нас же погубило… В и д в у д. Расма… (Показывает на приоткрытую форточку.) Р а с м а. Юрис спит за двумя дверями, и сон у него после приступа обычно долгий и крепкий. В и д в у д. Вы, наверно, вышли замуж молодой? Р а с м а. Да, но муж был уже инженером, а его мать после свадьбы отдала нам дом, который мы постепенно весьма современно отделали, я развела сад… Позже я вновь пошла работать, потому что нам хотелось жить хорошо, а зарплаты мужа не хватало — мы хотели иметь машину, путешествовать, — мы ведь каждый год куда-нибудь ездили, каждый, и всегда вместе — на Курильские острова, в Среднюю Азию, на корабле вокруг Европы, были мы и в Италии, в Египте побывали… В и д в у д. А где в это время находился сын? Р а с м а. Примерно до десяти лет за ним присматривала свекровь. Потом уж он стал самостоятельным, и свекровь перебралась в Вентспилс, к родне. В и д в у д. Потому что он действовал ей на нервы… Р а с м а. Ну, это не так уж трудно угадать. Конечно. Такой живой и подвижный, каким он в ту пору был. В и д в у д. Мальчик никогда ни в чем не испытывал недостатка, не так ли? Р а с м а. Абсолютно ни в чем. В и д в у д. Ясно. Третье поколение… Р а с м а. Ну и что? В и д в у д. Первое живет трудно, оно закаляется в борьбе, крепнет, преодолевает препятствия и побеждает. Второе поколение, которому уже есть на что опереться и которое к тому же в детстве и юности в период этой борьбы находилось рядом с первым, идет дальше и поднимается выше, но третье является на все готовое… Р а с м а. И начинает разорять? В и д в у д. Разве не так? Р а с м а. Да бросьте вы свои обобщения. Может, так оно и есть… в Турции, где совершенно иные условия жизни, иной социальный строй. В нашей стране все должно быть по-другому. В и д в у д. Должно быть, правильно… Должно! Р а с м а. Кроме того, нельзя делать обобщения, исходя из единичного случая, являющегося исключением. В и д в у д. Он исключение, если судить по результату, но по сути нечто подобное можно увидеть и в моем доме, зачем далеко ходить… Р а с м а. Да будет вам. В и д в у д. Один приятель как-то дал мне почитать Песталоцци{85}, и по Песталоцци выходит, что все это так называемое воспитание есть любовь плюс личный пример, понимаете? Любовь плюс пример, можно также сказать — образец… А каким примером или образцом я могу служить детям, которые меня, можно сказать, не видят? А если и видят, то… (Машет рукой.) Иной раз, прямо скажем, — хорошо, что не видят… Р а с м а (встает из-за стола). Вы слышали, Видвуд, как я вчера кричала, и мне не хотелось бы, чтоб вы уехали, унося обо мне впечатление как о какой-то истеричке… В и д в у д. Ну, не говорите глупостей. Р а с м а. Вы должны понять, почему я не могу спокойно смотреть на Линду… Слушайте. Мы с мужем знали друг о друге все, у нас была общей радость, общим горе, все, и когда я, неожиданно вернувшись домой, застала в своей постели Линду, это было самое ужасное из всего, что мне в жизни пришлось пережить. Нехорошо так говорить, знаю, но даже… даже трагическое несчастье на шоссе, пожалуй, не потрясло меня больше… Весь мир для меня перевернулся. Я написала короткую записку, чтобы дома меня не ждали, и ушла — с пустыми руками, в чем была. Не знаю, ушла ли Линда или осталась, меня это решительно не интересовало. Мужа я больше не видела. На другой день они с сыном уехали к свекрови в Вентспилс, а еще днем позже… ну, теперь вы знаете. Все. Извините, что я все-таки разволновалась, хотя твердо решила говорить спокойно. Я налью вам кофе. Ой, остыл… Ну конечно, а как же иначе. На улице. В и д в у д (наливает в рюмки коньяк). Я хочу выпить рюмку этого крепкого напитка за вас, Расма… Р а с м а. Спасибо. (Берет рюмку.)
Видвуд встает, они чокаются. В этот момент в доме слышится шум — что-то упало. Видвуд и Расма переглядываются. Расма ставит рюмку на стол, но Видвуд свою выпивает. Дверь медленно открывается. Появляется Ю р и с в белом свитере. Одной рукой он опирается о косяк двери, другой прижимает к себе том «Народных песен».
Почему ты… не спишь? Ю р и с. Я все слышал. Р а с м а. Я была уверена, что ты спишь. Ю р и с. Я еще вчера слышал, когда ты говорила, но как-то отключился и только теперь понимаю, почему папа в Вентспилсе пил и позвал с нами в Ригу гро, хотя она не хотела, и почему гро со своей стороны настояла, чтобы поехала также и Шване, старый адвокат, которую ты будто бы очень уважаешь… Мама, почему ты мне раньше не рассказала? Почему ты должна была ждать, пока сюда приедет совершенно чужой нам человек да еще притащит с собой эту уличную девку? Р а с м а. Не надо так, Юри. Ю р и с. Он ее притащил из Риги. Р а с м а. Ты прекрасно знаешь, что они познакомились на Пицунде. Ю р и с. Верь им… Ты в самом деле так наивна? Мама, я хочу знать про Шване. Почему она была для тебя авторитетом, эта старая… Р а с м а. Молчи! Ю р и с. В своем ультрамодном костюме она… Р а с м а. Юри! Она, так же как и гро, всегда выглядела элегантно, она ни за что на свете не согласилась бы повязать голову теплым шерстяным платком и перейти в старушки… Это следовало ценить и уважать, гордость старой дамы. Иронизировать над такими вещами не стоило бы. Ю р и с. Почему она имела на тебя такое влияние? Р а с м а. Не уходите, Видвуд, мне подумалось, что это как-то перекликается с нашим разговором… В школе она не боялась говорить нам, девушкам, что главная наша задача в будущем — дать жизнь новому поколению и самим расти вместе с ним, а не стремиться всеми силами вытеснить мужчин также и в каменоломнях, на сталелитейных заводах и на тракторе… Это могли бы делать лишь самые сильные и талантливые из нас, говорила она, — это и еще многое другое: выходить на сцену, сниматься в фильмах, писать книги и совершать научные открытия, но даже им, самым сильным и смелым, стоило бы задать себе вопрос: а не идет ли это во вред моему ребенку? Ю р и с. Ты, конечно, полагаешь, что поступала согласно ее советам… Р а с м а. Насколько это было в моих силах.
Позади Юриса появляется Л и н д а.
Л и н д а. Отойди!
Юрис отходит в сторону.
Не он меня сюда притащил, а я его… Вот так, пусть будет ясность, потому что я во всем люблю ясность. (Выходит во двор.)
Чувствуется, что народное средство лечения подействовало на девушку довольно сильно.
Р а с м а. Прошла лихорадка? Л и н д а. Прошла. Видвуд, идем. В и д в у д. Идем. Я в Адлер, а ты куда? Л и н д а. Эге… Если б я не приналегла на твой коньяк, я, пожалуй, только бы стучала зубами да всхлипывала над своей горькой судьбой, но теперь я выскажусь. Сперва о тебе, Видвуд. В и д в у д. Послушай, Линда… Л и н д а. Не перебивай! Наступило тридцать первое декабря, а первого января я всегда начинаю новый год с чистым сердцем, поэтому публично признаюсь в том, что телефонный разговор с тобой из Риги состоялся по моему спецзаказу. В и д в у д. По твоему… как ты сказала? Л и н д а. Возвращайся спокойно на Пицунду и распаковывай чемодан, ни с твоей супругой, ни с твоей дорогой дочкой-студенткой ничего не случилось, и никакой ревизии на работе также не предвидится. Это о тебе. Теперь о Юрисе. Уличная девка, подумаешь… От кого я слышу? От Ворчуна! От… (Осекается.) Ю р и с. Продолжай, что ж ты замолчала? Л и н д а. Ладно… Дальше о себе самой надо сказать, и мне вправду стыдно, потому что это будет… но что поделаешь, надо, теперь или никогда… (Расме.) Вы в тот раз неверно все поняли. На самом деле было так. Юрис привел меня в ваш дом, а сам куда-то умчался, он был в дымину пьян, а потом, наверно, даже забыл про меня… Убежал, сказав только, что никого домашних нет и на следующий день не будет, вот я и осталась в вашем доме… Что я делала? Слушала пластинки, включила телевизор… Поела как следует, потому что в холодильнике, честь по чести, нашла солидные запасы… Потом я приняла ванну, это было что-то — в такой ванной комнате… Мой бывший идеал Брижитт Бардо в одном фильме плескалась в подобной ванне, с зеркалом на стене… Ну, а потом, потом я… потом я пошла спать, что мне еще оставалось делать, было уже поздно…
Расма, побледнев как мел, смотрит на девушку. Юрис опускается в кресло.
Вчера мне и в голову не пришло, что вы расскажете Юрису об этом, потому что я ждала, что вы начнете распространяться о том, как меня выставили из вашей фирмы после той заварушки с иностранными моряками, в которой я, между прочим, не так уж и виновата была… В вашей постели я находилась потому, что на кушетке в комнате Юриса мне показалось жестко, и я решила, раз уж я мылась в ванне Брижитт Бардо, возьму да и высплюсь в настоящей постели… Когда вы зажгли свет, я проснулась и жутко перепугалась, потому что вы глазели на меня как на утопленника или как на… Р а с м а. Замолчи… Я больше не в силах… Л и н д а. Не преувеличивайте, пожалуйста. Будь все так, как вы вчера рассказали, вот это было бы не солидно, тут я с вами абсолютно согласна, но ведь ничего подобного не было, фу! Вашего мужа я и в глаза не видела! Ю р и с. Выходит, я. Выходит, там, на шоссе, я только довершил. Поставил точку. Л и н д а. Кончай свой бред. В и д в у д. Расма, хотите, я ее уведу?
Расма молча кивает.
Сделать для вас что-либо более существенное я, вероятно, не смогу… Р а с м а. Вы остаетесь на Пицунде? В и д в у д. Нет, лечу в Ригу. Л и н д а. А я? В и д в у д. Идем, Линда. Л и н д а. Можно.
Видвуд берет свой чемодан, и оба идут к лестнице.
(Останавливается на лестнице и оборачивается.) Счастливого Нового года! В и д в у д. Идем, идем.
Оба исчезают. Расма неподвижно стоит на месте. Юрис раскрывает том «Народных песен». Из соседского репродуктора доносится пение школьников.
Ю р и с (читает).
«Пусть соседям голубые,
Мне же с белой спинкою».
Расма молчит. Туман уже заметно рассеялся, мало-помалу там, где ему надлежит быть, появляется солнце, внизу снова блестит ярко-голубое море.
Мама, как ты думаешь, что значит «ссуди»? «Ссуди, Мара…». От слова «судить», «суждение»? Как-то не получается… А, это от слова «ссуживать», сокращенно… То же самое, что «давать»… Как по-твоему? Может так быть?
Расма молчит. Поют дети. Над каменным забором появляется голова В и д в у д а. Он облокачивается на забор, смотрит на Расму и словно бы не осмеливается обратиться к ней.
(Замечает Видвуда.) Мама, к тебе.
Расма оглядывается.
В и д в у д. Расма, на одно слово, прошу вас.
Расма идет в его сторону.
Это я… Линда убежала, и я зашел к Розановым. Если вам что понадобится, позовите. Не надо идти кругом по улице, теперь здесь приставлена садовая лестница. Коля Розанов принес и поставил, а Саломея спрашивает, не надо ли чего в магазине. Вам ни на минуту нельзя оставлять Юрика одного, говорит Саломея. Р а с м а. Вы им рассказали? В и д в у д. Как вы могли подумать, я! Им или кому-либо другому! Р а с м а. Простите. В и д в у д. Они вчера стояли тут в темноте, ничего не поняли и ждали, не нужно ли броситься на помощь… Коля даже за лестницей сбегал к соседу! Р а с м а. Передайте им спасибо, а Саломею я попрошу… попозже, Видвуд, сейчас у меня голова еще не работает, я чувствую себя так, словно меня переехали пополам и я состою из двух кусков… В и д в у д. И все-таки я вас прошу… Расма, я все понимаю, но тем не менее подумаем вместе хоть одну минуту обо мне, хорошо?
Расма кивает.
Билет на самолет я сдам и останусь, я решил. Прежде чем появиться дома после того, как я завалился, будто старый забор, надо еще выработать определенную философскую платформу. На прощение, понятно, надеяться уже нечего, на это я и не рассчитываю, но ведь придется же как-то продолжать жить в этом мире, как-нибудь и где-нибудь… Р а с м а. Скажите дома именно так, как только что сказали мне, о заборе… В и д в у д. Вы думаете? Не пойдет… Говоря с вами, я вроде бы просто решаю проблему, но произнести вслух нечто подобное, ну уж нет! Такого мне ни в жизнь не позволит мое чувство собственного достоинства. Р а с м а. Я думаю, простить можно все… В и д в у д. Все? Р а с м а (поворачивается и смотрит, как Юрис листает том «Народных песен»; становится на колени, чтобы быть поближе к Видвуду, и говорит тише). Все, за исключением того, что сделала я… Видвуд, даже тогда, если б в той… в той постели я увидела не только одну Линду, даже тогда мне следовало бы сначала убедиться, не мерещится ли мне все это, и спросить… потом… может, все это недоразумение, может, в состоянии опьянения… бог мой, что я говорю, это уже похоже на безумие, но вы же понимаете… В и д в у д. Понимаю… Р а с м а. Если б тогда мой муж ответил мне и сказал — да, впредь я, сказал бы он… тогда, только тогда я имела бы право писать свою холодную записку и бежать из дому среди ночи, и никто меня в том не посмел бы упрекнуть… Ничего подобного и в помине не было, и моя измена его убила. Он решительно ничего не понимал, такой, каким он был… Сначала он повсюду искал меня, все было тщетно, и он кинулся за советом к матери в Вентспилс… Видвуд, я изо всех сил стараюсь сдержаться, чтобы не закричать во все горло, я ведь не имею права, не так ли? В и д в у д. Нет, нет… Нет! Я спущусь вниз, к кассам Аэрофлота, сдам билет, а потом целый день буду здесь, у Розановых. У них во дворе валяется странный кипарисовый корень, по сути дела, целый пень, и я к Новому году вырежу им в подарок рожу, чтобы повесить на стене в беседке. Хоть какая-то память от моего визита в Грузию останется. Р а с м а. Что это будет за рожа? В и д в у д. Козлиная… (Смотрит на Юриса.)
Расма оглядывается и видит, что Юрис встал. Расма тоже встает.
Расма, чуть не забыл… Возьмите! (Протягивает ей медный колокольчик.) Розановы прислали и сказали, как только вы позвоните, они тотчас придут. Р а с м а. Спасибо. В и д в у д. Это коровий колокольчик, он более ста лет переходил из поколения в поколение в семье Саломеи. Если он иной раз у коровы обрывался и пропадал, вся семья отправлялась наверх на горное пастбище и искала до тех пор, пока не находила… Теперь он висит в комнате на стене на почетном месте, над цветным телевизором! (Исчезает.) Ю р и с. Дай, пожалуйста, мне.
Расма идет к Юрису и протягивает ему колокольчик.
(Внимательно рассматривает его.) У нас в Латвии таких не было? Р а с м а. Отчего же, только поменьше. На лесном пастбище без них не обойтись. Ю р и с. У каждой коровы свой звук… Р а с м а. Не у каждой, у вожака. Ю р и с. У Брусники? Р а с м а. И у Брусники.
По лестнице спускается Л и н д а, неся в сетке покупки, голова ее снова повязана платком. Юрис возвращается на свое место за столом, склоняется над томом «Народных песен» и колокольчиком. Расма смотрит на Линду. Ее остро выраженная неприязнь в адрес девушки вроде бы исчезла, по крайней мере она смотрит на нее спокойно.
Л и н д а. Из-за меня вы не попали в магазин и остались без хлеба, вот я и принесла. Взяла также брынзу и что-то там еще. (Вешает сетку на гвоздь на столбе навеса и снимает платок. Вместо длинных светло-платиновых волос, свободно ниспадавших ниже плеч, видны короткие, гладко причесанные волосы.) Волосы остались в парикмахерской, там же их и реализовала… Нечего с такими маячить, особенно на работе, потому что теперь я поступлю на работу, нужно заработать денег на обратную дорогу в Ригу.
Расма поворачивается к забору и смотрит на море.
Л и н д а (подходит и становится рядом с ней). Между прочим, я прекрасно понимаю, что значит бороться за сына, потому что я тоже мать… Р а с м а (смотрит на нее). Ты? Л и н д а. Моему сыну три года, и как только я не билась, чтобы раздобыть ему отца — и с улыбкой на губах, и шипя и царапаясь, да теперь задумалась — стоит ли… Р а с м а. Где он у тебя растет? Л и н д а. В деревне, у мамы… Интересно, как это вы добились, что Юрис так переменился? Бы, может, даже не знали, каким он был раньше, потому что дома он, надо полагать, мало-мальски сдерживался… Наши тогдашние друзья, будем уж говорить откровенно, были довольно низкопробной компанией, державшейся только на пьянках, должна вам сказать, но даже там его ненавидели, потому что он, будучи фактически ничем, держался будто невесть кто, а это ведь людям нигде не нравится… Его просто-напросто терпели, потому что у него водились деньги и на машине он охотно нас возил, если кому-то куда-то было нужно, потому что самому ему никуда не было нужно, для него ведь все одно было, что то место, что другое — лишь бы поиздеваться да поржать. Скорость, вот единственное, что для него еще что-то значило… Девушки вокруг него вертелись самые распоследние, откровенно должна вам сказать, и, вероятно, поэтому здесь, на юге, он вспомнил и позвал именно меня, потому что я, думая о будущем своего сына, хоть как-то вела себя… Р а с м а. Я думала, ты сама приехала. Л и н д а. У меня есть его письмо, да какое это теперь имеет значение, он совершенно другой человек — господи, сидит и учит стишки, прочтет, должно быть, сегодня вечером у елки… Я на него смотрю как на чудо… Как долго вы думаете тут еще пробыть? Р а с м а. Я сняла дом до первого апреля. Денег у нас потом хватит на обратную дорогу да на самое первое время, пока я не устроюсь в Риге на какую-нибудь работу. Л и н д а. Эге… А я считала, что… Р а с м а. Ты просчиталась. Те, кто тебя информировал, видимо, не знали ни о приемных детях Сильвии Шване, ни о… ни о многом другом. Л и н д а. Эге… Хорошо, я смываюсь. Р а с м а. Ну разумеется. Л и н д а. Нет, вы меня не так поняли, я просто… Можно, я нагряну как-нибудь вечерком?
Расма пожимает плечами.
Хорошо, я нагряну. До свидания.
Расма не отвечает.
(Идет к Юрису, непроизвольно прижимается к нему.) Не сердись на меня, мальчик… Прощай пока, но в беде я тебя не покину, не рыдай! (Целует Юриса, поднимается по лестнице и исчезает.)
Юрис встает. Расма смотрит на него.
Ю р и с. Мама, как я теперь буду жить, и зачем? Р а с м а. Я начну работать, или снова модельером, или где в другом месте, потому что никакая работа меня не пугает, и мы… Ю р и с. Когда я спросил, как я буду жить, я думал не о том, что я буду есть… Р а с м а. Об этом ты никогда не думал, никогда… Ты всегда был сыт, одет и находился в тепле, тебе не надо было в семилетнем возрасте идти в пастухи, как это пришлось сделать мне, ты мог пойти в школу и смог бы пойти в университет, как большинство твоих школьных товарищей, мы с папой доставали тебе все возможное, но ты ничем не интересовался, решительно ничем, даже тем, что делает папа на своей фабрике и что делаю я, тебе это было настолько безразлично, что папа давно уже перестал дома что-либо рассказывать, верно, потому у тебя и создалось впечатление, что он легко скользит по поверхности и на него может свысока поглядывать даже старая тупая корова на элкшкенской обочине… На папиных плечах, к твоему сведению, держалась вся фабричная техника, и в первые месяцы без него там было трудно, мне многие говорили… Ю р и с. Но… кто же должен был меня заинтересовать, может, надо было прийти голубой корове и поговорить со мной? Р а с м а. Юри… Ты это мне? Разве я не говорила тебе сто раз, чтобы ты… Ю р и с. Хорошо, хорошо, ты в самом деле говорила, припоминаю… (Нечаянно звенит колокольчиком.) Если б Розановы знали, что я за человек, захотели бы они встречать вместе с нами Новый год? Р а с м а. Боюсь, их это стесняло бы, потому что они, видя тебя, все время думали бы о… (Осекается.) Ю р и с. Так же как и ты, не правда ли?
Расма молчит.
Так же как и ты… Хорошо. Когда придет Линда, я уйду вместе с ней. Р а с м а (неожиданно и нежелательно для самой себя резко). Сначала научись пройти через двор и вернуться обратно. Ю р и с. Да, это мне еще не удается, но я попробую. (Спускается вниз, первый раз покинув помост навеса, и медленно направляется через двор в сторону моря. Каждый шаг требует от него огромных усилий.) Р а с м а (испугавшись и чувствуя, что свершила что-то трудно поправимое). Дальше не нужно, иди обратно… Юри! Ты слышишь?
Юрис, напрягая все свои физические и духовные силы, идет через двор. Неподалеку от каменного забора он останавливается. Протягивает к морю руку с колокольчиком. Расма смотрит, прижав к губам ладонь. Сцена медленно темнеет. Робко звенит колокольчик. Затем сцена погружается в темноту. Колокольчик падает на землю, катится, звеня, стукается о камень и умолкает.
1972
В ОЖИДАНИИ АЙВАРА{87} Пьеса в двух действиях
Хелене Спулле{88} из хутора «Номали» (село Рагана, Рижского района) посвящаюПеревод Р. Тименчика.Г. П.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
О т е ц. М а т ь. С ы н. Н е в е с т к а. Б а б у ш к а. Т е т у ш к а. Я н и с. В е л т а. Р и т а. Д е з и я. Р а й в и с.ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Комната в старом деревенском доме в Видземе. Печь с лежанкой, растапливаемая с кухни, загораживает от нас дверь; за окном в лучах вечернего солнца сверкают заснеженные холмы, на белом фоне которых особенно ярко выделяются красные цветы герани на подоконнике. За стеной, на кухне, слышны озабоченные голоса и звонкий смех, хлопает дверь, гремят конфорки на плите, льется вода из ведра в котел и из котла обратно в ведро… Все свидетельствует об оживленной деятельности, которой охвачено довольно большое число людей. В комнате какое-то время никого нет, и мы без помех можем рассмотреть уютное помещение. Верх платяного шкафа и спинка кровати украшены барочной резьбой по дереву. По стилю перекликается с ними массивное кресло. Сундук для приданого рядом с кроватью служит столом, на нем стоит транзисторный приемник, лежат газеты, журналы, стопка книг. Кровать покрыта домотканым одеялом, через спинку кресла переброшен большой шерстяной платок, на печи развешаны для просушки одежда, носки. И вот входит М а т ь, явно из кухни — в кофте с засученными рукавами, в большом фартуке. За ней следом идет В е л т а в лыжном костюме и вязаной шапочке.М а т ь. Здесь, пожалуй, будет поспокойнее, в бабушкиной комнате… Только немного приберу. В е л т а. Что вы, не надо. М а т ь. Позволь уж мне знать. (Начинает прибирать, в первую очередь освобождая лежанку.) Как это у нее произошло, у твоей подружки? В е л т а. Да вот непонятно. Если б еще с горки или где-нибудь в лесу, среди деревьев, так нет же — в чистом поле, мы уж тогда домой поворачивали! Рита спрашивает — где же Дезия? Я останавливаюсь, оглядываюсь — лежит на снегу, одна лыжа туда, другая сюда… М а т ь. Ай-яй. В е л т а. Ну, расстегнули, помогли встать… Сразу поняли, что до нашего дома не добраться, вот и приплелись на ваши «Воронята»{89}. М а т ь. Правильно сделали, Велта. Ежели растяжение или вывих, это еще ничего, а с переломами шутки плохи. Этот молодой человек тоже студент? В е л т а. Да, его зовут Райвис. Единственный парень в нашей группе, да к тому же поэт! М а т ь. Смотри ты. Такой молодой. В е л т а. Стихи рано начинают писать. М а т ь. Девчонки, надо думать, все в него влюблены? В е л т а. Похоже. М а т ь. А он в кого? В е л т а. Наверняка знаю, что не в меня… А вы опять на «Воронятах» живете? М а т ь. Нет, что ты. Тут только бабушка ютится. Все время зовем ее в Лиелварде{90}, в нашем новом доме у нее была бы своя комната, да она ни за что не соглашается, привыкла здесь… Приехали — так, на субботу, помочь немного. Мы с мужем приехали, сын… невестка, тетушка… Бабушка вдруг надумала свинью забить. В е л т а. То-то я со двора знакомый запах почуяла — свинью палят, подумала… М а т ь. Ну иди и веди своих.
В е л т а уходит. Мать еще немного прибирает. Входят В е л т а и Р и т а, ведут Д е з и ю, которая, обняв подружек за плечи, прыгает на одной ноге. За девушками идет Р а й в и с.
Сюда, сюда, пожалуйста. (Показывает на кресло.)
Дезия с помощью Велты и Риты присаживается.
Очень больно?
Дезия кивает. Мать, присев, начинает развязывать шнурки на ботинке Дезии.
Р и т а. Мы с Велтой могли бы. М а т ь. Не беспокойтесь. В е л т а. Не можем понять, как это случилось, а сама она ни слова не говорит. Р и т а. На ровном месте! М а т ь. А на неровном всякий будет внимателен да поостережется. (Снимает ботинок.) Д е з и я. Ой! М а т ь. Ничего, сейчас все будет в порядке… (Начинает снимать носок. Оборачивается.) Да не застите свет-то, молодой человек!
Райвис отходит от окна.
Так я и думала, обыкновенный вывих. Сейчас вправим и… Р а й в и с. Этого еще не хватало!
Мать удивленно оглядывается.
Надо позвонить в «Скорую». М а т ь. Да, ну… пожалуйста, звоните. Ближайший телефон не у вас ли, Велта? В е л т а. Вероятно, да. М а т ь. Километра три, если через озеро. Р а й в и с. Велта! М а т ь. Если только они захотят поехать в субботний вечер да по занесенной дороге. Р а й в и с. Должны — и поедут. Кто они вообще такие? Как они могут хотеть или не хотеть, если человек погибает. М а т ь. Все так, только… кто тут, по-вашему, погибает? (Протянув руку, берет с кровати полушубок, расстилает на полу, ставит на него ногу Дезии, прикрывает ее другим концом полушубка и поднимается.) У меня в свое время здесь, на «Воронятах», пятеро мальчишек росло, все по деревьям лазали да головой в колодец падали… Р и т а. О господи! М а т ь. Да, и так бывало… Росли и выросли, все пятеро, а если б я из-за каждого вывиха или ссадины «скорую» вызывала, тогда уж и не знаю, машина с утра до вечера должна была б у нас во дворе стоять. Р а й в и с. Если есть малейшее подозрение на перелом, нужен рентген. М а т ь. Позову бабушку, пусть она посмотрит. (Уходит.) Р а й в и с. Слыхали? Р и т а. Колоссально. Райвис требует рентгена, а она отвечает, что позовет бабушку. Р а й в и с. Она что, смеется над нами? Д е з и я. Предоставьте ей… Р и т а. Как ты сказала? В е л т а. Дези! Д е з и я. Не мешайте… Она знает, что делать… Р и т а. Ты думаешь? Д е з и я. Она только притронулась, и все, а мне стало легче…
Входит Б а б у ш к а, тоже в длинном фартуке и разгоряченная, от плиты. За ней идет М а т ь.
Б а б у ш к а. Добрый день. В с е. Добрый день. Б а б у ш к а. Пациентик улыбается, это хороший признак… (Идет к сундуку, где рядом с книгами лежат очки. Берет их, надевает, подходит к Дезии. Приседает. Высвобождает ногу Дезии. Смотрит.) Какой там сломанная, сломанную за версту видать… Дочь говорит, в чистом поле это с вами приключилось. Небось пробовали с места резко повернуть назад?
Дезия кивает.
Ну как же. А что к ногам две этаких здоровенных деревянных штуковины присобачены, не учли… Вправим?
Дезия кивает.
Р а й в и с. Без рентгеновского снимка я… Д е з и я. Райвис! Б а б у ш к а. Дружок, похоже, волнуется больше самого пациентика, так уж и бывает… Для верности, дочка, позовем тетушку, пусть и она глянет. Р а й в и с. Тетушку.
М а т ь, взглянув на Райвиса, уходит.
Б а б у ш к а (развязывая шнурки на втором ботинке Дезии). Как я в молодости лыжи любила! Я в Цесисе выросла, там ведь у нас всё горы, я и с мужем на лыжах познакомилась, он тогда в Приекульской земледельческой школе{91} учился. На Гаую{92} вдвоем спускались, так что ветер пел в ушах да щеки обжигал… Потом уж сюда приехала, но все равно в такие вот мартовские дни, как сегодня, не могла усидеть. Случалось, оставлю ребенка в люльке, сама на лыжи — да в лес… (Снимает ботинок.)
Входят Т е т у ш к а, вытирая о передник руки, и М а т ь. Тетушка подходит к Дезии, приседает, смотрит.
М а т ь. Так?
Тетушка выпрямляется и дважды кивает.
Б а б у ш к а. Ну как же. Это мы мигом. Давай, дочка. М а т ь. Ты, бабушка, лучше умеешь. Б а б у ш к а. Уметь-то мы обе умеем, да у тебя руки покрепче. (Наклоняется к Дезии и тихо объясняет, что надо делать — вытянуться во весь рост, сильно упершись руками в подлокотники…)
Тетушка заходит за спинку кресла и берет Дезию под мышки. Занимает свое место и Мать.
Р а й в и с (уже уступчивым тоном). Я тем не менее в подобных дикостях принимать участие отказываюсь и за последствия не отвечаю. (Уходит.) Б а б у ш к а. На кого он учится? В е л т а. Как и мы, на филолога. Б а б у ш к а. А…
Дезия неожиданно рассмеялась, все смотрят на нее.
Ну, ну, пациентик… Даже у нас в деревне встречаются такие, что не выносят. С виду будто бы ничего, мужчина мужчиной и телом и духом, а как увидит у кого перевязанный палец, побелеет как полотно — и в обморок! М а т ь. Бабушка, ну?
Бабушка оглядывается, на месте ли Тетушка. Тетушка кивает и крепче обхватывает Дезию. Бабушка кивает Матери. Через мгновение все позади, дело сделано, Дезия успевает только слегка рвануться… Зато громко вскрикивает Рита. Мать, Бабушка и Тетушка оборачиваются в ее сторону. Поворачивает голову и Дезия.
В е л т а. Рита! Р и т а. Извините меня… Б а б у ш к а. Ничего, ничего. (Дезии.) Больно было? Д е з и я. Нет… Спасибо. М а т ь. Ну как не больно, должно быть больно… (Берет полотенце, вытирает Дезии лоб.) Без боли не прожить. Особенно женщине. Б а б у ш к а. Поищу носки помягче да погрею на печке. (Открывает шкаф, ищет.) М а т ь. Сперва, наверно, надо что-нибудь сердечное. Б а б у ш к а. У тетушки спроси. М а т ь. Валокордин, что ли… Теть! В твоей сумке ничего такого не найдется?
Тетушка кивает.
Накапай, пожалуйста, на сахар, и пусть невестка принесет.
Тетушка кивает и идет к двери.
Р и т а. Пойду позову Райвиса. Д е з и я. Сам придет. В е л т а. Дези! Т е т у ш к а (останавливается). Ну вы уж как хотите, а мне этот мальчик сразу бросился в глаза. Его тонкое, нервное лицо свидетельствует о богатой духовной жизни. Б а б у ш к а (с белыми шерстяными носками в руках направляясь к печке). Правда? М а т ь. Раз тетушка говорит, надо будет приглядеться. Т е т у ш к а. Ему и теперь нелегко среди людей, а будет еще труднее, и я считаю, что смеяться над ним несправедливо. Б а б у ш к а. Кто смеется, просто поговорили. М а т ь. Мне ближе такие, как Янис. Т е т у ш к а. Янис умеет себя вести, и внешность у него приятная, но в один серый денек он выскажет, что думает на самом деле, и все будут поражены, помяните мое слово. (Гордо уходит.) Б а б у ш к а. Поражены в хорошем или дурном смысле? М а т ь. Всяко можно было понять… В е л т а. Что это за Янис? М а т ь. Янис Заруп, племянник мужа. В е л т а. А, из нашего класса… Он же в армии. М а т ь. Недавно вернулся. В е л т а. Правда? Мама мне не говорила. М а т ь. Он с минуты на минуту будет здесь, сможете поболтать… С утра он помогал в… ну, во всех этих делах.
Бабушка, бросив на нее взгляд, несет Дезии согретые носки.
Д е з и я. Спасибо, бабушка. (Надевает носки.) Б а б у ш к а. Посидите еще немного и отдохните. М а т ь. Большие щи кипят, сможете попробовать. Скоро уж сядем за стол. Печеночный паштет тетушка готовила, такого вы и в Риге в ресторане не найдете, а еще зельц и студень — тут тетушка непревзойденна. Я как-то попробовала, все до мелочей у нее высмотрела, а все же не то было. Б а б у ш к а. Словечка того не было. Д е з и я. Какого словечка? М а т ь. Того самого, заветного… Без словечка нельзя. Б а б у ш к а. Когда ногу вправляешь, например. Р и т а. Я не слышала, чтобы вы что-нибудь говорили. М а т ь (с улыбкой переглянувшись с Бабушкой). Разве оно вслух произносится… Между прочим, девочки, сколько вы ей дадите, нашей тетушке? В е л т а. Шестьдесят. Б а б у ш к а. Вот еще. Р и т а. Больше? Б а б у ш к а. На два десятка ошиблись. В е л т а. Не может быть. Тетушке! Восемьдесят! Б а б у ш к а. За. В е л т а. Сколько помню себя, столько помню и вашу тетушку, и всегда она была такой же. М а т ь. При Ульманисе{93} она еще у последних баронов Корфов экономкой служила. Когда бароны уехали в Германию, она нанялась на корабль и в войну находилась за границей, даже в Аргентине побывала и много где еще. Б а б у ш к а. Пойдем на кухню. Как бы она не перетрудилась в такой жаре. М а т ь. Сколько раз я ей говорила, чтоб отдохнула, да разве она послушает? Б а б у ш к а. Куда там. М а т ь. Надо думать, мужчины за это время кончили засолку. (Дезии.) Невестка сейчас принесет что-нибудь сердечное, вы примите. Д е з и я. Спасибо вам большое за все. Б а б у ш к а. Какое-то время еще погодите ходить.
Дезия кивает. М а т ь и Б а б у ш к а уходят.
В е л т а. Дези, ты хорошо себя чувствуешь? Д е з и я. Будто ничего и не было. Р и т а. Со стороны выглядело жутковато. Д е з и я. Да, ты даже закричала… Убежала бы, один ведь такой убежал… Р и т а. Дези, ты иронизируешь? В е л т а. Над Райвисом?
Входит Н е в е с т к а, осторожно несет ложку с сахаром, на который накапано лекарство.
Н е в е с т к а. Добрый день. Д е в у ш к и. Добрый день. Н е в е с т к а (Дезии). Пожалуйста. Не берите в руки, просыплется… В рот!
Дезия послушно глотает лекарство.
Вы, верно, заждались, но мне сперва надо было пойти переодеться, потому что тетушка говорила про какого-то одухотворенного молодого человека, а можете себе представить, на что я была похожа, вымазавшись в кровяной колбасе… Где же этот юноша? В е л т а. Тебе ли, замужней женщине, интересоваться юношами? Н е в е с т к а. Теоретически вроде бы не мне… В е л т а. Это мои подружки, Дезия и Рита. Н е в е с т к а. Очень приятно. (Оглядывается на дверь.) Янис появился… Входи, входи, ты свое дело сделал и на кухне только под ногами будешь путаться.
В комнату входит Я н и с.
Входи и развлекай девочек, пока не сядем за стол. В е л т а. Привет, Янис! Я н и с. Привет, Велта! Н е в е с т к а. Янис только недавно демобилизовался, а уже успел матерей всех местных девушек друг на дружку натравить… Р и т а. Почему? Н е в е с т к а. Да посмотрите на него! Ходит-бродит детина оленем этаким, неженатый-холостой! Ну как тут девчонкам с ума не сойти?
Янис делает к ней шаг.
С ума сойти, заболеть, лунатичками стать!
Янис делает еще шаг, и Невестка, смеясь, убегает.
В е л т а. Познакомься, Янис, с моими подружками. Я н и с (протягивает Рите руку). Янис. Р и т а. Рита. Я н и с (здороваясь с Дезией). Янис. Д е з и я. Дезия. Я н и с. Это ваше имя или вас так называют? Д е з и я. Это имя. Называют меня Марго. Я н и с. Смеетесь… Д е з и я. Это от английского, Дезия в переводе значит «маргаритка». Потому. Я н и с. Ясно. Я буду вас звать… нет, все-таки Дезия. Д е з и я. Пожалуйста. Я н и с. Красиво звучит. Д е з и я. Вы считаете? Я н и с. Да. И как-то подходит. Р и т а. С именами вроде ясно, а дальше? Я н и с. Дальше? Р и т а. Разве вам не велено развлекать нас до обеда? В е л т а. Я тоже жду, как ты будешь это делать. Я н и с. Право, не знаю, надо подумать… В е л т а. Думай, только не очень долго, а то возникнут подозрения, что хочешь соврать. Д е з и я. Велта, помнишь, что о нем сказала тетушка? Р и т а. Да! Правдивым он будет в серый денек. Я н и с. Она так сказала? Д е з и я. Да, и, следовательно, сегодня ждать нечего, поскольку светит солнце. Я н и с. Уже не светит. Когда я шел, закатилось за ели у мельницы… Армейская жизнь вам, вероятно, будет мало интересна? Хорошо, я придумал. Поговорим об опере. Р и т а. Браво. Я н и с. Вы опять смеетесь… Р и т а. Нет, нет, говорите. Пожалуйста! Об опере! Я н и с. До армии, когда я еще учился в профессионально-техническом училище, я несколько раз был там, то есть в опере, и мне очень нравилось. А потом перестал ходить, потому что охотников составить мне компанию среди приятелей не было, а одному мне казалось неудобно. Р и т а. Почему же неудобно? В опере! В е л т а. Действительно, знаешь ли. Сиди себе на своем месте, слушай да смотри. Я н и с. Во время действия — верно, а в антракте? Мне казалось, что все на меня смотрят… Да! Я чувствовал себя таким потерянным, слоняясь в одиночку по фойе, и решил: сяду-ка лучше в зале и буду учить наизусть содержание, напечатанное в программке… В конце концов я отказался от посещения оперы, хотя мне там в самом деле нравилось, потому что с моих товарищей хватило одного-единственного раза, когда классный руководитель устроил коллективный поход, больше они ни в какую не желали. Р и т а. А девочки? Я н и с. У нас на курсе были только мальчики. Р и т а. Почему именно на вашем курсе, вообще. Пригласили бы какую-нибудь девочку. Я н и с. Девочек я тогда еще стеснялся. В е л т а. Непохоже было. Я н и с. Много ты меня видела в те годы… Что вам тетушка обо мне рассказывала, и что это за серый денек? В е л т а. Я тоже подивилась этому, потому что, по правде сказать, не поняла, но там определенно был какой-то подтекст.
Входит Р а й в и с.
Р а й в и с. Добрый день. Я н и с. Привет. В е л т а. Райвис, мой однокурсник. Янис, одноклассник по здешней школе. Я н и с (протягивая Райвису руку). Местный кадр, недавно демобилизовался. Р а й в и с. Райвис. Дези, как твое самочувствие? Д е з и я. Не беспокойся. Р а й в и с. Не спеши радоваться, могут начаться осложнения. В е л т а. Не думаю. Р а й в и с. В таких нестерильных, антисанитарных условиях! Я почувствовал, что просто не могу на это смотреть, потому и вышел. Р и т а. Фактически так оно и было. В е л т а. Перед тем как прийти из кухни, они все трое тщательно вымыли руки, а что еще нужно было — не понимаю. Р а й в и с. Вымыли руки… У тебя есть представление, каким образом и сколько времени моет руки хирург перед самой пустяковой операцией? Р и т а. Часами! Д е з и я. Часами, смешно, с вашего позволения… Целыми днями! Неделями, месяцами, годами! Р а й в и с. Слышите? Начинается… Р и т а. Надо идти. Велта! В е л т а. Дези, ты сможешь пойти? Д е з и я. Думаю, смогу. (Поднимается.)
Янис протягивает руку, чтобы поддержать ее, и они делают несколько шагов по половой дорожке, как в полонезе.
В е л т а. А на лыжах? Д е з и я. Не знаю. В е л т а. У меня идея. Я сбегаю домой, впрягу в сани лошадь и приеду за вами. Р а й в и с. Я тебя провожу. Пошли. Д е з и я. На санях! В е л т а. Ну и что? Д е з и я. Мечта… В е л т а. Ждите меня, я скоро. Двинусь прямо через озеро. Райвис, ты лучше останься здесь, ты уже и так устал… Ждите! (Быстро уходит.)
Райвис подходит к окну и смотрит в него.
Д е з и я. На санях, по снегу, на настоящей лошади! (Присаживается к печке.) Р и т а. Я тоже видела такое только на экране. Я н и с. Велтина мама почтальонша, вот колхоз и дал им лошадь. Р и т а. Мы вчера вечером, как приехали, заходили в стойло. Лошадка белая, маленькая, а сердитая. Я н и с. Маленькие все сердитые, это и к людям относится. Д е з и я. Сказал большой.
Входит О т е ц, неся бутылку и рюмки, и С ы н с тарелкой, на которой лежат бутерброды.
О т е ц. Добрый день. Которая тут будет больная; наверно, самая белолицая… (Подходит к Рите.) Р и т а. Вовсе нет… Она. С ы н. Ты бы на ноги посмотрел. О т е ц. Ей-богу, мой первенец настоящий мужчина, его не надо учить куда смотреть, он сам отца учит… Однако, девочки, не лежит у меня к нему душа, потому что на Янов день{94} сделал он меня дедушкой. Р и т а. По данным статистики, дедушки с каждым годом становятся все моложе. О т е ц. Слабое утешение. Д е з и я. Разве это так ужасно? О т е ц. Посмотрим, какую физиономию вы скорчите, когда какой-нибудь желторотый сделает вас в сорок лет бабушкой. С ы н. Прибавь, отец, прибавь… О т е ц. Финф рубель зо одер зо[19], латыши не мелочны. Пока ничего, малый еще не говорит, а вот как станет он меня гроссфатером[20] кликать, я запротестую. (Наливает рюмку и протягивает Дезии.) Поправимся после всех переживаний! Д е з и я. Я и так чувствую себя неплохо, спасибо. О т е ц. Не принуждаю, у нас не принято. Хотите — пожалуйста, не хотите — тоже хорошо, самим больше останется… (Рите.) Прошу! За тот здоровый крик, который вы издали вместо подружки. Р и т а. Как вам не… (Осекается.) Спасибо, нет. О т е ц. До свадьбы только «нет», правильно. Мама строго запретила. Р и т а. Мама запретила, учителя учили, общественные организации… О т е ц. Не рассказывайте мне, что вы все это приняли всерьез. Я и в школу ходил, и даже конфирмацию проходил, и там нас еще не так учили да пробирали, самим адом стращали, а мы, как только подвернулся случай… С ы н. Отец… О т е ц. Ну да, правильно, нам тетушка уже сказала, чтоб мы не ходили к филологичкам с водкой, но свежая свинина и коньяк, это у нас в голове не укладывается, вот и не запаслись… Возьмите по бутерброду, прошу вас. Невестка принесет лимонад. Скоро все сядем за стол. Д е з и я. Вы слишком заботитесь о нас. О т е ц. Слишком, как же. С ы н. Отец… (Указывает на Райвиса в углу у окна.) О т е ц. Я извиняюсь… Меня, наверно, девочки ослепили, прямо как встречные «Волгочки» в темную ночь ближним светом… (Подходит с рюмкой к Райвису.) Ну как, приятель? Р а й в и с. Спасибо. (Берет, выпивает, отдает рюмку.) О т е ц. Это я понимаю. Сынок, бутерброд! Р и т а. Неужели у вас целых пять сыновей? О т е ц. Ты только посмотри, вот как я понравился рижанкам, в невестки собираются… Пожалуйста, пожалуйста! Все пятеро доступны с ходу, кроме этого, первого, которого уже отхватила одна… Второй у нас в Риге учится, в Институте гражданской авиации — тетушкин любимец, она его туда и сагитировала, в облака… Третий и четвертый служат в армии, пятый в школе сельских механизаторов в Эргли… Я в трактористы своими силами выбился, а младший будет ученый, сможет научить меня теории — откровенно говоря, уже и сейчас подучивает, когда на каникулах появляется дома… (Наливает.) Янис, ты же не откажешься? Ты у нас сегодня главный… Не говори! Ты мой племянник, по сути дела, совсем мальчишка, а я тобой почти восхищаюсь, честное слово! Один удар ножом — и все, боров и хрюкнуть не успел… Прима, знаешь ли! Первый сорт! Терпеть не могу, когда неумейки берутся. Мне как-то пришлось видеть недорезанную свинью, это нечто такое… Я н и с. Дядя… О т е ц. Верно, замечание к месту… В присутствии девушек и тому подобное… На.
Янисотрицательно качает головой.
Не хочешь — не надо, я не принуждаю… Я подымаю рюмку за тебя, Янис, и за твою будущую, кто бы она ни была, потому что жить она будет лучше, чем в свое время жила баронесса Корф! С ы н. Ну что там баронесса, у нее ведь не было даже самого паршивого телевизора. О т е ц (выпивает). Идем, сынок, и пусть гости нам простят, если мы, может, что не так и тому подобное… Невестка принесет вам лимонад или сок какой, а может, лучше пива? Р и т а. Лимонад, пожалуйста. О т е ц. Не сидите в темноте, электричества у нас пока хватает. (Выходит вместе с Сыном, включив по пути свет.) Р и т а. Янис, вы действительно… о господи, я что-то такое… Я н и с. Дядя хватил лишку, вот и заговорил о том, о чем говорить не следует. Р и т а. И… в этом костюме? Я н и с. Почему в этом, я сходил домой переодеться. Это ведь рано утром было, до света. Р и т а. Я теперь вспоминаю, у Яунсудрабиня{95} в «Белой книге» написано или в «Зеленой»… После этого вы палили немолоченной соломой и… Я н и с. Откуда б мы ее достали? Р и т а. Но… Я н и с. Теперь так не делают. Теперь палят паяльной лампой. Р и т а. Да, но как вы… Я н и с. Девочки, ну пожалуйста… Когда нас прервали, я как раз хотел сказать, что больше всего увлекла меня опера итальянского композитора Джузеппе Верди «Аида». Я на нее даже второй раз пошел и теперь еще, когда по радио звучит что-нибудь из «Аиды», какая-нибудь ария или еще что, я все бросаю и слушаю, и перед глазами у меня как живая стоит дочь фараона. Д е з и я. Амнерис? Почему именно она? Я н и с. Почему? Д е з и я. Ярче обрисованы сама Аида, Радамес… Я н и с. Очень может быть, что обрисованы и ярче, но… Не знаю. Из голосов мне больше всего нравятся низкие женские, альты, возможно, что поэтому, но не только…
Входит Н е в е с т к а, несет кувшин лимонада и плетеную корзиночку со стаканами. Ставит на сундук, вынимает и выстраивает в ряд стаканы, наливает в них темно-красный напиток.
Н е в е с т к а. Янис, помоги обнести. Я н и с. Да пожалуйста. (Берет два полных стакана, относит и вручает девушкам.) Д е з и я. Спасибо, Янис. Р и т а. Спасибо. Я н и с. Да пожалуйста. (Берет третий стакан и направляется к Райвису, который по-прежнему стоит у окна.) Пожалуйста.
Райвис отрицательно качает головой.
Не хочется? Он недурен. Р а й в и с. Слишком похож на кровь. Д е з и я. Райвис! Р и т а. Нет, Райвис прав! (Поднимает свой полупустой стакан и смотрит на свет.) Р а й в и с. Не могу понять, куда нас Велта привела и что здесь сейчас происходит, это же… каменный век какой-то, первобытная община… (Быстро идет к двери. Останавливается перед девушками.) Вы только не вздумайте за меня извиняться. Я вас не уполномочивал. (Уходит.) Н е в е с т к а. Ну и ну…
Ошеломленный Янис стоит со стаканом в руке, заглядывает в него… Ставит обратно на сундук.
Д е з и я. Янис, мы очень… Я н и с. Нет, ничего… Дяде не следовало здесь… Ну, он у меня получит! (Уходит.) Д е з и я. Рита, ужасно. Что делать? Р и т а. Да, несколько неуютно. Н е в е с т к а. А он в самом деле поэт, этот Райнис? Р и т а. Не Райнис, а Райвис… В самом деле. Н е в е с т к а. Печатался где-нибудь? Р и т а. Довольно много уже, в газетах, в журналах, два стихотворения даже в Литве… Сборник сдан в издательство… Для третьекурсника это много. Н е в е с т к а. Я думаю. Налить еще? Р и т а. Пожалуйста. Н е в е с т к а (наливает). Тетушка сразу заметила, что он не такой, как другие.
За печкой робко затрещал сверчок.
Д е з и я. Что это за шум? Н е в е с т к а. Обыкновенный сверчок. Вам тоже налить? Д е з и я. Сверчок, впервые слышу… Да, пожалуйста. Лимонад необычайно вкусен. Н е в е с т к а (наливает). По тетушкиному рецепту… Тетушка у нас молодец. Я ее рассказам не всегда даже могу поверить, слишком, знаете ли, фантастические. Например, что когда в одном из портов Южной Америки началась забастовка, она сбежала с корабля в прерию, к индейцам… Это уж мне показалось чересчур, хотя рассказывала она с мельчайшими подробностями и, в общем, довольно реально… Подумайте, к индейцам! Тетушка! Р и т а. Сколько ей тогда могло быть лет? Н е в е с т к а. Точно… не знаю, под сорок или около того. Д е з и я. Она говорит по-английски? Н е в е с т к а. По-английски, по-немецки, на каком угодно. Кувшин я оставлю, сами нальете.
Входит В е л т а.
Р и т а. Уже вернулась? В е л т а. Ну, здесь недалеко… Поехали, девочки. Н е в е с т к а. Велта! В е л т а. Что? Н е в е с т к а. Ты думаешь, что говоришь? Уехать, не отведав больших щей, это было бы, я не знаю, на всю жизнь… В е л т а. Что ты. Н е в е с т к а. Места за столом для всех рассчитаны, из шкафа вынуты тарелки с золотым ободком и довоенные ножи и вилочки… Ты даже не пытайся, понятно? В е л т а. Мне понятно, но моя мама… Н е в е с т к а. Подождет. Скоро уже позовут, остались только всякие мелочи, как обычно, в последнюю минуту. Горчица там, еще что-то… Пойду помогу, чтобы поскорее. (Быстро уходит.) Д е з и я. Что значит «большие щи»? В е л т а. Ты не знаешь? Д е з и я. Нет. В е л т а. Очень вкусно, сама сможешь убедиться. Еще это называют а́бадой. Р и т а. Как ты сказала? В е л т а. Абада! Щи как щи, но мяса в котел кладут больше, чем обычно, и оно должно быть совершенно свежим, только что… Ладно, задержимся еще немного. Райвис ждет на улице с лошадью, надо позвать, пусть войдет. Р и т а. Не знаю, пойдет ли он. В е л т а. Что тут произошло? Р и т а. Ничего особенного, не думай. В е л т а. То-то я смотрю, он опять какой-то… (Уходит.) Д е з и я. Рита, скажи мне, что я грежу. Что это сказка. Р и т а. В глубине души я понимаю и Райвиса. Д е з и я. Этот дом и эта большая семья, и еще сверчок, а́бада… Абада! Тетушка, которая скачет по прерии за предводителем индейского племени, с развевающимися по ветру волосами! Р и т а. Ну, ты начинаешь сочинять, этого она не говорила. Д е з и я. А разве так не могло быть? Р и т а. Номер один это все-таки Янис, который забивает свинью, надевает белую рубашку и приходит побеседовать об итальянской и так далее опере «Аида»… Когда он приблизился с лимонадом, я невольно глянула на его руку…
Возвращается В е л т а.
Что сказал Райвис? В е л т а. Не могу понять, что на него нашло. Дал нам десять минут времени. Д е з и я. Что ты предлагаешь? В е л т а. Пойдем сейчас же к столу, потому что нельзя так обижать людей, а Райвис, если не хочет, пусть посидит во дворе и подождет. Р и т а. Райвис! Во дворе! В е л т а. Это недолго, поедим и поедем. Д е з и я. Я не поеду. В е л т а. Это что-то новое. Р и т а. Где ты останешься? Д е з и я. Здесь. В е л т а. Дези! Д е з и я. Бабушка точно разгадала мой ход, вы, может, не заметили… Именно она, а не кто-либо из вас, из тех, кто был рядом и видел… В е л т а. Выразись поконкретнее. Д е з и я. Был один такой момент там, в поле, когда я вдруг почувствовала, что не могу больше этого выдержать и… Р и т а. Чего именно? Д е з и я. Всего этого… С меня было довольно. Решила повернуть и пойти в обратном направлении, в лес или еще куда, но только прочь, потому что после того, что он наговорил… Р и т а. Райвис? В е л т а. Ну, знаешь. Д е з и я. Я действительно забыла про лыжи, точь-в-точь как сказала бабушка… Девочки, мы знаем, что Райвис — Моцарт и прочее и прочее, и стихи его превосходны, но когда он ночью, когда весь дом спал, поднялся и стал звонить в Ригу Бушинскому, чтобы высмеять вещи других молодых поэтов, которые мы читали в поезде в «Литература ун Максла»{96}, и целый час вопил… В е л т а. Что ты. Мама с папой так радовались нашему приезду, что они вовсе не обиделись. Д е з и я. А утром что было? Когда Райвис за завтраком любезно заявил твоей маме, что терпеть не может молока, потому что от пенки ему становится нехорошо, а кофе он признает только чистый, натуральный… В е л т а. Это я виновата, надо было в Риге захватить — я прекрасно знала, что в нашем магазине его не будет, но торопилась и… Д е з и я. Ты не хочешь меня понять. Р и т а. Дези, послушай! Если мы станем требовать, чтобы он был, как все, он перестанет быть самим собой, об этом ведь тоже надо подумать! Д е з и я. Думайте, пожалуйста! Думайте… В е л т а. Будь же благоразумна. Мне тоже иной раз не нравится, как он капризничает, но ведь это мелочи. Надо смотреть шире. Мы филологи, и кому, как не нам, следовало бы знать, как часто окружающая среда со своими обывательскими предрассудками давила талантливых художников и писателей. Р и т а. Факт. В е л т а. Одних раздражает их непрактичность, другим не нравятся странности в одежде и облике, третьим — неуступчивость, якобы капризы или еще что, а что потом, спустя много лет говорили те же самые хулители? Нет, Дези, так нельзя. Р и т а. Ты что, первый день его знаешь? Д е з и я. В лесу да, первый… То для Райвиса наш темп слишком быстрый, то слишком медленный, то ему пить хочется, то перчатку потерял, то не знаю что еще… Как он смог написать чудесное стихотворение о мартовском снеге, если он вообще ничего в лесу не видит, ни соснового ствола, освещенного солнцем, ни голубых теней, ни зеленой мяты в том овражке, где оттаял один склон, и ему ничего не говорят ни клест на еловой ветке, ни верба, ни… Р и т а. Наивная, ты, верно, ожидала, что он будет восторгаться этой хвоей и веткой? Его восприятие гораздо острее, ему достаточно скользнуть взглядом… Появятся стихи, и ты будешь поражена, увидев самые тонкие нюансы, которых и сама не заметила ни в лесу, ни в овражке. В е л т а. Райвис всегда был таким, Дези. Д е з и я. Может быть, не спорю, только в лесу он в моих глазах становился все меньше и меньше, там, в чистом поле, уменьшился до пигмея, а здесь, где все такое настоящее, люди и все, Райвис уже кажется мне чем-то таким… выдуманным или вырезанным из бумаги, со всеми его волосами и стихами. Р и т а. Идет.
Входит Р а й в и с.
Р а й в и с. Велта, я сказал — десять минут, не больше. В е л т а. Дези не согласна. Р а й в и с. Не согласна, пусть остается здесь, а мы едем. Д е з и я. Пожалуйста, поезжайте. Я останусь здесь. Р а й в и с. Еще чего не хватало!
Дезия начинает громко смеяться, уже второй раз в этой комнате.
В е л т а. Она останется на «Воронятах», она нам так и сказала. Р а й в и с. Вы это всерьез? Р и т а. Подумай! У совершенно чужих людей! Р а й в и с. Дези, кончай смеяться и обувайся.
В комнату входит М а т ь.
М а т ь. Я вам тут шлепанцы принесла, влезайте… (Ставит их на пол перед Дезией.) Когда ступаете, чувствуется еще? Д е з и я. Нет. (Влезает в домашние туфли.) Я вам очень признательна, врач и то не сделал бы лучше… М а т ь. Врач-то сделал бы, да поди достань его, мы же не в городе, где поликлиника за углом… Да, ну наконец-то мы можем пригласить вас к столу. Прошу! Д е з и я. Спасибо. Пошли, девочки. М а т ь. Только девочки? Д е з и я. Мальчик извиняется, он не пойдет. М а т ь. Ах так? Что ж он, весь день на воздухе… Д е з и я. Он у нас такой невычисляемый, не обращайте, пожалуйста, внимания! (Берет Мать под руку и уводит.) В е л т а. Райвис, это недолго. Пойми, иначе нельзя! Посиди здесь или подожди во дворе. Р и т а. Велта, одну минуту. Что происходит? Райвис ни слова не сказал, за него решила Дезия… По какому праву, хотела бы я знать? В е л т а. Райвис, если хочешь, то…
Райвис отрицательно качает головой.
Ну, как знаешь. Пошли, Рита.
Обе уходят. Райвис остается один. За стенкой садятся к столу. Видимо, собрались еще какие-то соседи, слышно много разных голосов, в ответ на чью-то шутку звучит громкий смех, сдвигаются стулья и звенит посуда. Что-то падает, бьется и льется, вызывая женский визг и смех… «Внимание! — слышен голос Отца. — Берегись!» «Большие щи!» — это, видимо, предупреждающий голос Бабушки. Домочадцы и гости громко и без стеснения выражают свое одобрение.
Р а й в и с (так же громко, полный обиды и гнева, вдобавок действительно проголодавшись). Ну погоди у меня! Марго! (Испугавшись своего громкого голоса, оглядывается, не слышал ли кто…)
Видимо, нет. Кто-то все же идет. Это Т е т у ш к а. Она несет поднос, накрытый салфеткой. Ставит на табуретку рядом с сундуком. Освободив один конец сундука, молча накрывает на стол по всем правилам сервировки. Райвис смотрит. Не забыто ровным счетом ничего, даже веточки верб и ели в узкой высокой стеклянной вазочке. Тетушка включает радио, выдвигает антенну и находит некую известную ей иностранную станцию, которая в этот момент передает какую-то фортепианную музыку, что-то из Гершвина{97}. Затем столь же пластично и целенаправленно она достает из шкафа подсвечник с тремя свечами, ставит на сундук, зажигает… Райвис, как загипнотизированный, следит за каждым Тетушкиным движением. Тетушка выключает верхний свет. Теперь единственный источник света в комнате — три свечи на старом почерневшем сундуке, и как-то особо подчеркивается сгустившаяся белизна скатерти и вся привлекательность и изящество сервировки. Тетушка слегка кланяется и идет к двери, не сказав Райвису ни слова. У печи она замедляет шаг, останавливается, оглядывается. Какое-то мгновение смотрит На Райвиса, потом на дело своих рук, потом снова на Райвиса… Тихо смеется… Райвис глядит на нее.
Т е т у ш к а.
«When she I loved was strong and gay
And like a rose in June,
I to her cottage bent my way
Beneath the evening Moon»[21].
Райвис кивает.
Т е т у ш к а. Читала это, если память не изменяет, когда лежала в Кейптауне больная, и застряло в памяти… Присаживайтесь. Ешьте. (Уходит.)
Райвис делает шаг к сундуку, но что-то его удерживает, он остается посреди комнаты… Смотрит, слушает… Горят свечи, отбрасывая на стены причудливые и беспокойные тени… Звучит причудливо-грациозная музыка… За столом мужской голос заводит песню, другие обрывают его — еще не время петь, люди сначала поесть должны, куда он, чудак такой, торопится… Райвис слушает. Кто-то идет, это Д е з и я.
Р а й в и с. Дези, наконец-то! Д е з и я. Это тетушка накрыла? Еще одна сказка… Почему ты не ешь? Р а й в и с. Я ждал тебя, Дези. Я знал, что ты… Д е з и я. Извини, я зашла за своими ботинками. (Находит носки и ботинки, усаживается на скамеечку, переобувается.) Р а й в и с. Тебе нравится меня мучить… Д е з и я. Райвис, твои стихи, ты знаешь, они… но все, что произошло сегодня, меня, наверно, расколдовало, и я… Р а й в и с. А что произошло? Д е з и я (удивленно взглянув на него, снова принимается за шнурки). Помнишь из лекции по фольклору — древние латыши верили в колдовские слова, но они также считали, что можно и расколдовать, и если твои стихи… Р а й в и с. Дези, мои стихи — это лучшее во мне. Д е з и я. Да, и я выбрала лучшее, спасибо, но тебе самому я искренне советую переключиться на Риту. Нет, скорее, на Велту, Рита где-то схожа с тобой, временами у нее не хватает и вкуса. (Встает, вешает бабушкины белые носки на печку.) Велта любит тебя тихо и глубоко. Она и слезу пустит, но на все твои эгоцентрические странности, шутовство будет глядеть сквозь пальцы, и у тебя всегда будет чистая рубашка, пришитые пуговицы, отглаженные брюки… Детьми ты тоже сможешь особенно не интересоваться, поскольку будешь знать, что они и сыты и одеты… Ты меня понимаешь? (Не дожидаясь ответа, быстро уходит.)
Райвис, мгновение помедлив, тоже идет к двери. Навстречу идет Р и т а.
Р и т а. Где Дезия?
Райвис пожимает плечами.
Ой, как красиво накрыто! Чудесно! Темно, не видно как следует… (Включает верхний свет.) Бесподобно, а? Почему ты не ешь, для тебя накрыто… Нет, ну ужасно красиво, и эта хвоя… Мы быстро поели, чтобы тебе не ждать, Дезия самая первая… Куда она девалась? Она же зашла к тебе?
Фортепианную музыку в это время сменил дикторский текст на чужом языке, и Райвис подходит и выключает приемник.
Райвис!
Входит В е л т а.
В е л т а. Не могу понять, что происходит. Дезии тут нет? Р и т а. Нет. Едем? В е л т а. Нет ни саней, ни лошади. Р а й в и с. Как так нет? В е л т а. Там, где я привязывала, остался только клочок сена на снегу… Р а й в и с. Великолепно!
Входит Б а б у ш к а.
Б а б у ш к а. Воздух на улице весной пахнет, ветер от Черного леса подул — завтра с крыш закапает, к вечеру все поплывет… Куда это Янис с вашей девушкой уехал? Р и т а. Янис? Б а б у ш к а. Я как раз иду из хлева, корову подоила и покормила, смотрю, Янис к дверям подъезжает. Выбегает девушка, садится рядом с ним в сани…
Рита, Велта и Райвис переглядываются. Райвис отворачивается.
Р и т а. Дезия! Б а б у ш к а. Стрелой полетели. В е л т а. Вниз к озеру? Б а б у ш к а. Нет, в другую сторону, мимо хлева и по дороге. Р и т а. Что будем делать? Велта! В е л т а. Я уже ничего не понимаю. Б а б у ш к а. Пойдемте обратно к столу. Если вам ничего не сказали, значит, только прогуляются, куда они ночью понесутся, куда помчатся… Пойдемте и вы, молодой человек. Ой, даже не притронулись… Р и т а. Тут, скорее, взглядом надо наслаждаться… Жаль, камера у Велты дома осталась, можно бы заснять… У вас ни у кого нет фотоаппарата? Б а б у ш к а. Есть, есть, я пришлю невестку. Отведать все же следовало бы. Тетушка старалась, надо полагать, из последних сил… На кухне свалилась. Р и т а. О господи! В е л т а. Бабушка, серьезно? Б а б у ш к а. Казалось, так и отойдет, да нет, легла в постель, попросила таблетку валидола… В такие годы много ли надо, чтобы… Р а й в и с. Я зайду к ней. Б а б у ш к а. Сперва я посмотрю, обождите. (Уходит.) Р и т а. Колоссально, неповторимо, сокрушительно… Дезия! Р а й в и с. Она мне еще только что сказала, что у тебя, Рита, нет вкуса, а сама… Р и т а (перебивает его). У меня? Вкуса? Р а й в и с. Да, а сама удирает с мясником! Нечего сказать, вкус! С кем, с мясником! В е л т а. Райвис, не надо так, пожалуйста… Р а й в и с. Жучиха{98}! В е л т а. Не понимаю. Ты мне? Р а й в и с. Куда ты нас затащила, тихая влюбленная и пришивальщица пуговиц? В страну благоденствия и довольства или, как там ее называют, изобилия…
За стеной слышен веселый смех.
Прикончили свинью и жрут мясо, хохочут дурацки невесть над чем, над своей собственной пустотой, а ложки потом втыкают в край небес, которые здесь ниже низкого… В е л т а. А я… Жучиха? Р а й в и с. Надо только удивляться, что тетушка здесь выжила, я о ней напишу поэму… Выжила, да еще долгие годы, а тонкая Дезия всю свою тонкость растеряла в один миг, опала и рассыпалась, как прогнивший трутовик… Если б вы знали, какая у нее оказалась ничтожная душонка, какая жалкая… В доме, где все пропахло дымом костра и свежим мясом, она попала во власть примитивных инстинктов, потеряла здравый рассудок и… Р и т а. Кто бы мог подумать! Дезия! Р а й в и с. В каком-то смысле хорошо, что это случилось теперь. Р и т а. Хорошо? Р а й в и с. Теперь, а не позже, в августе, когда была намечена наша свадьба. В е л т а. Ваша… свадьба? Р и т а. Я падаю.
Входит Н е в е с т к а с фотоаппаратом и вспышкой.
Н е в е с т к а (показывая на сундук). Вы это хотели? Р и т а. Да, пожалуйста. Крупным планом, со всех сторон. Н е в е с т к а. Лучше вы сами. (Дает Рите аппарат.) Насчет посуды не знаю, а если кому лично из вас понадобится малыша щелкнуть, зовите меня. Моей дочке и года нет, а уже два альбома ее портретами набиты.
Рита примостилась на сундуке, фотографирует.
Что я вам говорила, девочки? Р и т а. Про кого? Н е в е с т к а. Про Яниса… Берегитесь, я сказала! Будьте бдительны!
Входит М а т ь.
М а т ь (Райвису). Тетушка просит извинить, что не может вас принять, но она охотно поговорит с вами завтра. Р а й в и с. Спасибо. М а т ь. Если вы еще будете здесь, у Велты. Р а й в и с. Буду. М а т ь. А теперь прошу назад к столу. Там сейчас весело. Еще и старинная соседка из «Драконов» пришла, остроумная да речистая, за словом в карман не полезет, и агроном с женой на «Запорожце» приехали, тоже приятные, компанейские люди… Пожалуйста! Р а й в и с. Я подожду здесь. М а т ь. Что так? В е л т а. Тебе, Райвис, может, это не пришло в голову, но паштет там на столе и здесь, в фарфоровой посуде, все из одной и той же печени одной и той же свиньи. М а т ь. А как же. Идем, идем.
Входит Я н и с. Все поворачиваются к нему, смотрят. Сверкает вспышка.
Я н и с. Спасибо. Р и т а. Что вы! В е л т а. Янис! Я н и с. Сани поданы, можете садиться. В е л т а. Ты у меня еще получишь…
Сверкает вспышка, Рита фотографирует Яниса в профиль.
Пошли? Дезия в санях? Я н и с. Нет, в поезде. В е л т а. В каком поезде? Я н и с. В рижском. Р и т а. Классически.
Сверкает вспышка, снимок — со спины.
Я н и с. Успели в последний момент, но на вокзал за билетами уже некогда было. В е л т а. Остается надеяться, что контроля не будет, потому что денег у нее с собой ни копейки. Я н и с. Я одолжил. Р и т а. Нет, ну это божественно.
Сверкает вспышка, на снимке Янис снова будет в профиль, только с другой стороны…
Но как вы так вдруг… Р а й в и с. Рита, может быть, хватит? Кончай и едем! (Матери, которая присела на табуретку у сундука.) Спокойной ночи. Спасибо, конечно. М а т ь. Невестушка, проводи. Велта и Р и т а. Спокойной ночи! М а т ь. Всего доброго, девочки.
Р а й в и с быстро уходит. Р и т а отдает Невестке аппарат и идет за Райвисом. Уходит и В е л т а.
Н е в е с т к а (Янису). Я чувствую себя глубоко разочарованной. Я н и с. Ты? Почему? Н е в е с т к а. Наверное, ждала большего. (Идет.) М а т ь. Подожди… Не забудь дать Велточке ту мисочку. Лучше всего сама отнеси и положи в сани, и пусть они по дороге следят, чтобы не опрокинулась. Н е в е с т к а. Хорошо, хорошо. (Уходит.)
Янис хочет пойти за ней, но оглядывается и останавливается.
Я н и с. Тетя, тебе… Ты плачешь? М а т ь. Нет, просто так… Нельзя сказать, Янис, чтобы в пекарне у меня была легкая работа, и все-таки никогда так не устаешь, как здесь, за этот длинный день… Посмотри, тетушка накрыла… Я н и с. Неплохо. Как она сейчас? М а т ь. Наверно, до утра не дотянет. Не знаю, как я буду жить без тетушки. Мы все простые люди, много ли мы в жизни повидали, а тетушка… Ты ведь понимаешь. Я н и с. Да. М а т ь. Бывает, в трудную минуту она даже не скажет ничего, а только посмотрит… Я н и с. Знаю. М а т ь. Надо в Авиационный институт Айвару позвонить, Айвар ведь ее любимцем был… Оба солдата, наверно, сюда не попадут — кто их в такую даль отпустит, из Мурманска, а младший, из Эргли, тот приедет…
За стеной кто-то запевает, это популярная здесь песня. Мать протягивает руку и одну за другой гасит три свечи, и к потолку поднимаются три тонких струйки дыма.
Тебе эта девочка нравится? Я н и с. Да ничего. М а т ь. Целовались? Я н и с. Нет. М а т ь. Ну, ну, совершенно правильно. Было ли, не было, мужчина на такой вопрос может ответить только так, как ты ответил. (Встает.) Пошли к столу, Янис. Я н и с. Не возражаю, тетя.
Оба идут к двери. Песня звучит сильно, сочно, по-крестьянски. Звучит она какое-то время и тогда, когда в комнате никого нет — как в начале.
«Чем же ты, Анниня, нехороша,
боже мой,
Дом у тебя — краше нет на селе,
боже мой,
Все, что годами скопить я сумела,
Все отдала бы, не пожалела,
Только бы он предложение сделал,
боже мой!»{99}
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Там же на следующий день, в воскресенье. Б а б у ш к а, отдыхая после утренней работы, прилегла на кровать. М а т ь сидит в кресле и читает ей вслух стихи Арии Элксне{100}. На раскладушке, одетый, поверх одеяла уснул С ы н. Он снял только пиджак, который висит на спинке рядом стоящего стула.М а т ь (без так называемого «выражения», серьезно и торжественно).
«Бугрист и плотен яблоневый ствол,
Сильны ее раскидистые ветви,
И корни глубоки,
чтоб чистым, светлым
До сердца
сок земли
по ним дошел.
У яблони есть сердце!
Без него
Как за скупой суглинок зацепиться,
Ведь может и не дать он ничего,
И нежных листьев яблоня лишится?
У яблони есть сердце.
Без него
Давно бы ветер напрочь вырвал корни,
И почки были бы ее покорны
Весенним заморозкам…
Ничего
Без сердца не сумела бы нам дать.
Еще весной, неся цветенья ношу,
Она уже успела бы устать.
И никогда бы нам не увидать
Ее плодов по осени погожей.
У яблони есть сердце!»[22]
Мать ищет.
Буквы мелкие, и так медленно идет даже в очках, поэтому я люблю, когда ты мне вслух читаешь. М а т ь (читает).
«Весь век свой.
Когда бы смерть меня вдруг одолела,
Сказала бы: «Признайся мне скорей,
Чем ты жила?» Я отвечала б ей:
Любила я, любила, как умела.
С тех пор как в памяти зашелестела
Ель на морском песчаном берегу,
Жить без любви не мыслю, не могу.
Любила я, любила, как умела.
Черемухе я каюсь снежно-белой:
Одной всегда мне было нелегко,
До берега покоя далеко.
Любила я, любила, как умела.
Не смерти, жизни я признаюсь смело:
Нет дел великих у судьбы моей,
Нет подвигов, но до последних дней
Любила я, любила, как умела».
Входит О т е ц.
О т е ц. Опять стишки? Б а б у ш к а. Тебе, зять, не мешало бы когда-нибудь послушать. О т е ц. Я больше уважаю прозу. М а т ь. Знаем, знаем. О т е ц. На дворе настоящая весенняя слякоть, добраться до станции проблема. Б а б у ш к а. Сделаете крюк через «Горных драконов» — и по шоссе. Янис, наверно, тоже так пошел, а не через озеро. М а т ь. Не пора ли ему уже вернуться? Б а б у ш к а. Междугородного иногда довольно долго ждать. О т е ц. У меня на Яниса зуб. Б а б у ш к а. Вот еще! На Яниса. О т е ц. Как он вчера на меня напал. М а т ь. Напал, ну уж… Сказал пару слов. Б а б у ш к а. Парню перед рижскими девчонками посолиднее хотелось выглядеть, поблагороднее, а ты, видишь, пришел и… О т е ц. Я, да… Я! Я как раз хотел его отличить, чтобы рижанки поняли, что с таким парнем можно, как говорится, коней воровать, не подведет, а подведет, так единственно, как говорится, по глупости!
Входит Я н и с.
Б а б у ш к а. Дозвонился? Я н и с. Да. Айвар приедет поездом в полвторого. М а т ь. С самим Айваром говорил? Я н и с. Да. М а т ь. Тетушке сказал? Я н и с. Нет. Как ей, лучше? М а т ь. Вроде бы немножко. Иди, скажи про Айвара, она ждет. О т е ц. Как себя чувствуют рижане? Я н и с. Так… О т е ц. Может, за это время примирились с мыслью, что жаркое не висит на деревьях, как сливы и груши… М а т ь. Ну не заводи опять. Я н и с. Поэт спал, поэтому в доме все ходили на цыпочках и двери старались закрывать без малейшего шума. Велта сделала мне замечание и предупредила, чтобы я говорил тихо… О т е ц. А ты? Я н и с. Сначала так и говорил, но когда Айвар в третий раз заявил, что не слышит, я и прокричал, что и как. О т е ц. Правильно! Еще считаться с ними! Б а б у ш к а. Проснулся поэтик? О т е ц. Если мой племянник крикнет! Я н и с. Надо думать, проснулся. О т е ц. Тут надо быть, я не знаю, мертвецом… Я н и с. Велта сказала, сразу после завтрака приедут сюда. М а т ь. Не забыл, значит, что вчера тетушке обещал… Ну иди, сынок, к тетушке. Только не закрывай плотно дверь, чтобы мы слышали, если она позовет. Я н и с. Хорошо. О т е ц. Потом зайди ко мне в хлев. Приведем загородку в порядок, чтобы у будущего жильца были человеческие условия!
О т е ц и Я н и с уходят.
М а т ь. Ты в самом деле снова возьмешь поросенка? Б а б у ш к а. Уже сговорено. М а т ь. Стоит ли. Столько хлопот. Б а б у ш к а. Ничего, ничего. Никому никакого вреда, одна польза… Когда уж не смогу — брошу, привыкла ведь за все эти годы. М а т ь (снова обращаясь к сборнику стихов). Какие тебе еще почитать? Б а б у ш к а. Выбери наугад. Мне все нравятся. М а т ь (выбирает и читает).
«Поезд отходит.
Вновь поезд отходит.
Пустеет перрон.
Я стою.
Ах, мне очутиться бы
в дальнем-предальнем
краю,
Уехать да так,
чтоб дороги назад не нашла!
Пусть мед вересковый
тебе лишь
приносит пчела,
Пусть угли свои рассыпает над морем закат…
Не ждать бы тебя!
Не вернуться б назад!»
Входит Н е в е с т к а. Мать прерывает чтение, смотрит на нее.
Н е в е с т к а. Опять спит… М а т ь (смотрит на Сына на раскладушке). Сначала стихи слушал. Я даже не заметила, как он уснул. Н е в е с т к а. А раньше, до нашей женитьбы, он тоже столько спал? М а т ь. Как тебе сказать… Он из тех людей, что в работе себя не щадят, да уж зато любят и поесть хорошо и основательно выспаться… Н е в е с т к а. Да… (Уходит.) Б а б у ш к а. Нет у них настоящего соответствия, я вчера заметила, слишком разные. М а т ь. Слишком одинаковые еще больше грызутся. Б а б у ш к а. Я уже всяко передумала, как у нее с Айваром так расстроилось. В школьные годы всегда вместе держались. М а т ь. Не знаю, я ведь тебе тогда уже сказала. Айвар такой скрытный, весь в себе, а выпытывать я не хотела, не умела. Б а б у ш к а. Некоторые думали, что Айвара тетушка отговорила… М а т ь. Неправда, тетушка вовсе была поражена. Потом только рассудила и всем говорила, что болезненные переживания сделают мальчика сильнее, глубже и что-то там еще в этом роде…
В дверь стучат.
Пожалуйста, пожалуйста!
Входит Д е з и я, уже не в лыжном костюме, а в светлом весеннем пальто, в резиновых полусапожках. В руке — завернутый в бумагу сверток.
Б а б у ш к а. Ну и чудеса, пациентик! Д е з и я. Добрый день. М а т ь. Вчера убежала, до свиданья не сказав… Д е з и я. Потому так и торопилась сегодня вернуться… (Развязывает и развертывает гобелен.) Это вам вместо спасибо от меня и от мамы. М а т ь. Ну разве это было необходимо? Д е з и я. Но мне очень хотелось… М а т ь. Спасибо, только… Д е з и я. Пожалуйста! Возьмите…
Мать берет, рассматривает, показывает Бабушке.
Б а б у ш к а. Настоящее произведение искусства… М а т ь. Нечто, я бы сказала, невиданное… (Вешает его на крючок на шкаф.) Б а б у ш к а. Как их делают, ткут или вяжут, или как?
Стук в дверь.
М а т ь. Войдите!
Д е з и я заходит за печку. Входят В е л т а с глиняной мисочкой, Р и т а и Р а й в и с.
В е л т а. Добрый день! М а т ь. Добрый день, добрый день. В е л т а. Мама благодарит и посылает серый горох{101}, крупный получился, мягкий! (Ставит мисочку на сундук.) Б а б у ш к а. Спасибо, детка, пригодится. М а т ь. Не знаю, что здесь сегодня происходит. Разве за все нужно тут же давать что-то взамен и платить, как в магазине? Глядите-ка! (Показывает на гобелен.) В е л т а. Как это здесь очутилось? (Оглядывается и замечает Дезию.)
Рита и Райвис тоже оглядываются. Все трое вглядываются в Дезию. Д е з и я, слегка пожав плечами, покидает комнату.
Р и т а. Я падаю… Р а й в и с. Не ушибись! В е л т а. Когда она приехала? М а т ь. Только что вошла с этим… даже не знаю, как называется. В е л т а. Гобелен Дезиной мамы «Лайма»{102} с персональной выставки в салоне. Ее самая красивая работа, которой вся Рига восхищалась, и, наверное, самая дорогая, потому что никто ее так и не купил. Б а б у ш к а. Бог мой, надо отдать, пусть везет обратно. В е л т а. Что вы, бабушка! Р и т а. Дареное! Б а б у ш к а. Пусть хотя бы в лиелвардском доме хранится, иначе мне конец рядом с такой ценностью… Красиво, даже слишком, но… Р а й в и с. Разве Дезия собирается жить у вас? М а т ь. Дезия? Б а б у ш к а. Ничего подобного она не говорила. Р а й в и с. Она не без умысла приехала и привезла. За всем, что делает Дезия, есть расчет. М а т ь. Ну, ну, ну. Р а й в и с. Теперь я ее знаю… Ладно, это дело Дезии. Я, если не возражаете, загляну к тетушке. Б а б у ш к а. Пожалуйста. М а т ь. Я только посмотрю, как там. Б а б у ш к а. С утра уже готовится, Айвара ждет. М а т ь. Ничего, ничего. Задержитесь немного. (Уходит.)
Бабушка находит очки, надевает, рассматривает гобелен.
В е л т а (Райвису, тихо). С чего ты вообразил, что Дезия могла бы жить на «Воронятах»? Р и т а. Теперь, в середине семестра! Р а й в и с. Вместо семестра у нее в голове тип, который вчера заколол свинью, а сегодня, как дикарь, рычал в телефонную трубку и перебудил весь дом. Р и т а. Да уж, действительно, должна сказать. В е л т а (отворачивается и подходит к гобелену). Бабушка, вам нравится? Б а б у ш к а. Мама вашей подружки, должно быть, большая художница. Прямо в комнате засияло от этой яркости и красоты. Р а й в и с. С искусством, да еще с большим, у этого коврика примерно столько же общего, сколько у этих милых стишков с поэзией. Б а б у ш к а. Ах… вам не нравится? Р а й в и с. Мне?
Возвращается М а т ь.
М а т ь. Отлежалась… Сказала, что немного погодя сама сюда придет, просила извинить и обождать. Р а й в и с. Я подожду. Б а б у ш к а. Пареньку, вишь, не нравятся стихи Арии Элксне. М а т ь. Вот как? Б а б у ш к а. Так можно было понять. М а т ь. А у нас всем очень нравятся, читаем и перечитываем. И Ояра Вациетиса и Иманта Зиедониса читаем, они вам, может, ближе, но они… Р а й в и с. Ну что они, их теперь тоже стали по текстам для песенок растаскивать да декламировать по всяким поводам, проводам, крестинам, именинам… М а т ь. Разве это плохо, что декламируют? Б а б у ш к а. Что народ любит! Р а й в и с. С настоящей поэзией так никогда не поступают. М а т ь. А какая же это настоящая, по вашему мнению? Р а й в и с. Та, которую большинство не понимает и осмеивает. М а т ь. Почему осмеивает? Р а й в и с. Внешне якобы потому, что там нет знаков препинания, строка начинается с маленькой буквы и тому подобное, в каждом случае по-своему, а на деле из-за собственной ограниченности и мелкости, потому что настоящая поэзия не льстит никому. М а т ь. А для кого ж она пишется? Р а й в и с. Для того, кто смотрит глубже и видит дальше. М а т ь. Для того? Р а й в и с. Да. Б а б у ш к а. Были и раньше в Латвии прославленные поэты, Карлис Скалбе{103} и… и другие, в школе их учили, а девчонки друг дружке в альбомы писали, из Аспазии{104}, из Вилиса Плудона{105}, но на том дело и заканчивалось, теперь же деревенские старухи — в семьдесят лет — звонят в книжный магазин, нет ли новых сборников, про которые по телевизору слыхали… Это, по вашему мнению, плохо? Достойно порицания? А эти стихи такие чудесные! М а т ь (берет один из сборников, лежащих на сундуке). Читаешь, и кажется, поэтесса стояла где-то рядом с тобой и выглядывала из-за плеча… Р а й в и с. Совершенно верно. Она становится рядом, повторяет ваши собственные мысли, только более связно и в рифму, а вы уж от радости плачете… А если б она стала не рядом, а против вас? Если б откровенно сказала, чего стоит такой идеал, как щи да всякие там студни? Если б не старалась приспособиться к вашему пониманию, а осталась бы верной самой себе? Б а б у ш к а. Ну вот еще. Тогда б она, по моим понятиям, осталась в одиночестве и писала бы тоже для себя самой… Р а й в и с. Даже если так, ну и что? Что из того? Путь к настоящей поэзии всегда был… горной тропинкой, которая неизвестно где начинается и, может быть, вообще обрывается, а не пошлым гладким шоссе, которое обязательно должно куда-то привести, и героем настоящей поэзии никогда не будет отъевшийся обыватель или тип с зычной глоткой и ножом для забоя свиней, а… (Осекается, потому что входит Янис.) Я н и с. Знаешь, так недолго и по физиономии схлопотать. Если говорить, не подумав. Если не контролировать себя. В е л т а. Не надо, Янис. Я н и с. Нашелся тут… Иди к тетушке, она ждет.
Р а й в и с уходит.
Тоже мне. Б а б у ш к а. Янис, посмотри лучше, что нам вчерашний пациентик из Риги привез. Я н и с. Дезия? В е л т а. Работа ее мамы, гобелен «Лайма». Я н и с. Чем-то напоминает оперу композитора Альфреда Калныня{106} «Банюта»… Мы с дядей сейчас закончим. Сделаем новое корыто, чтобы удобно было наливать снаружи, а не заходить всякий раз за загородку. Б а б у ш к а. Мой старый сон! Я н и с. Сбылся, бабушка… Я только заглянул на кухню за гвоздями, да тетушка позвала… Сейчас все будет в порядке. (Идет к двери.) Р и т а. Янис, но как вы посмели ночью… Я н и с. Я? Где? Р и т а. В моем сне… Только что вспомнила… Я н и с. Бабушка своим сном про корыто напомнила? Р и т а. Янис, помилуйте! Что за сравнение! Я н и с. Но я, надеюсь, вел себя солидно?
Рита смеется, и оба, разговаривая, уходят.
В е л т а. Извините, пожалуйста. Б а б у ш к а. Слишком он нервный, этот твой юноша, губы дрожат… Он всегда так кипит и увлекается? В е л т а. Это еще ничего… Схожу-ка и я к тетушке, как бы он там чего… Б а б у ш к а. Сходи, сходи. Погляди. М а т ь. Пообедаем все вместе. Айвар приедет в полвторого. Вот только пока еще добредет по такой слякоти… Как вы сюда добрались? В е л т а. Так, в объезд… Может, мне поехать ему навстречу на станцию? М а т ь. Не плохо бы. В е л т а (смотрит на часы). Еще есть немного времени. (Уходит.) М а т ь. Ну, слышала, как мы получили? Б а б у ш к а (улыбаясь). Слышала… М а т ь. А сами-то мы втихую гордились, что при всей своей вечной занятости, работе и детях все-таки успеваем следить за литературой, почитываем то да се, кое-что вроде понимаем… Оказывается — ничего. Б а б у ш к а. Не принимай близко к сердцу. Не бойся, любимые поэты останутся такими же близкими, как были. Возьми почитай опять Арию Элксне, и увидишь. М а т ь (открывает сборник, который взяла, и читает).
«Отзвук творческого вечера Андрея Вознесенского,
Поэтов много. Очень много.
Но остаются только те,
Кто метой огненной отмечен.
Не обрекает немоте
Их смерть.
У них свои законы.
И сила, сил земных сильней,
Их переносит в даль столетий
От наших преходящих дней…
Они и с нами и не с нами.
Им так бывает нелегко,
Когда безумье где-то рядом,
А разум очень далеко…».
Входит Д е з и я с ветками вербы.
Ой, как всем ваш подарок нравится. Д е з и я. Мама будет рада. М а т ь. Большое ей спасибо. Д е з и я. Вам спасибо. Она так разволновалась, когда я ей рассказала, как вы меня спасли. М а т ь. Ну уж и спасли… Д е з и я. Вы обе и тетушка, вы не только мою ногу привели в порядок… Вы, этот дом, весна на улице и… все вместе. Посмотрите, какая верба… Я брела по оврагу через вашу березовую рощу, и трудно было оттуда уйти. Все капает, течет, звенит, птицы кричат… Отвезу в Ригу. Б а б у ш к а. Как, уже? М а т ь. Без обеда и не думайте. Д е з и я. Откровенно говоря, я охотно посмотрела бы, как выглядит Айвар здесь, в этом доме и в этом окружении… М а т ь. Вы знаете Айвара? Д е з и я. Велта нас познакомила как-то на вечере. Б а б у ш к а. Ну и чудеса… Пожалуйста, пожалуйста! М а т ь. Велта поедет ему навстречу. Дождемся и сядем за стол, тогда и… Пожалуйста. Д е з и я. Спасибо. Б а б у ш к а. Вишь ты, Айвар, а мы решили, что вам наш Янис понравился, я его еще утром расспрашивала… Д е з и я. Разве Янис здесь? Б а б у ш к а. В хлеву работает над загородкой, но скоро кончит и придет в комнату. (Встает, надевает туфли.) Д е з и я. Тетушке, наверно, лучше? М а т ь. Вчера похоже было, что больше не встанет, а сегодня с утра… Б а б у ш к а. Пойдем на кухню, пусть бывший пациентик здесь подождет. М а т ь. Идем, идем.
Обе уходят. Дезия кладет вербу на сундук. Входит Я н и с. Останавливается, видит Дезию. Дезия оглядывается. Янис идет к ней через комнату, обнимает, целует. Дезия в первый момент поддается, но затем вырывается и отворачивается.
Я н и с. Все заняты и сюда не придут, можешь быть спокойна… Знаешь, я долго не мог уснуть, думал о тебе, а с утра все вспоминал нашу поездку на санях! Д е з и я. Да? Я н и с. Я бы сам к тебе в Ригу отправился, если б ты не появилась… Дези… Д е з и я. Что ты… что ты делаешь в деревне? Я н и с. Я? Д е з и я. Где ты работаешь? Я н и с. В колхозе, в строительной бригаде… Дези, кого ты боишься, меня? Вчера ты… Д е з и я. Вчера я потеряла голову. Я н и с. Но это было прекрасно! Д е з и я. Нет… Я н и с. Дези! Д е з и я. Я почти ничего о тебе не знаю. Я н и с. Что тебе надо знать? Разве ты отдел кадров? Посмотри на меня, и увидишь… Так же как я увидел, только взглянув на тебя… Дези… Д е з и я. Слышишь, идут…
Это Р а й в и с. Он входит, останавливается пораженный, как будто хочет повернуть назад.
Я н и с. Чего тебе надо? Р а й в и с. Дези, Велта едет на станцию, и мы могли бы… Я н и с. Знаешь, хорошо воспитанный молодой человек стучит, входя в комнату. Р а й в и с. Мы успеем на поезд. Я н и с. Вмешиваться в разговоры взрослых тоже не совсем солидно, должен тебе заметить.
Райвис, стиснув зубы, приближается к Янису.
Ну, что ты мне еще скажешь перед уходом?
Райвис смотрит на него.
Пожалуйста, только живей, и валяй отсюда! Р а й в и с. Мясник.
В следующий момент Райвис, получив удар под ложечку, лежит на полу у печки. Янис встревоженно смотрит. Дезия неподвижно стоит у гобелена. Где-то рядом в комнате часы бьют один раз, в полной тишине это звучит как гонг.
Я н и с. Дези, прости меня, я не хотел так…
Райвис зашевелился.
Фу… Знаешь, у меня ноги похолодели. Д е з и я. Уходи, пожалуйста. Я н и с. Я пришлю тетушку. Д е з и я. Никому ни слова, понял? Я н и с. Понял, но… Д е з и я. Нужно будет, сама позову.
Я н и с кивает, уходит. Райвис с трудом поднимается и опирается о печку. Дезия прижимается лицом к гобелену.
Р а й в и с (оглядывается, видит ее). Твоя мама сказала, что этот гобелен… что я получу его в подарок в день нашей свадьбы… Д е з и я. Мне она этого не сказала. Р а й в и с. Да? Д е з и я. Мне она сказала, чтобы я подарила тому, кого люблю. Р а й в и с. Она полагала, что… Д е з и я. Возможно, и полагала, не знаю. Р а й в и с. И ты привезла… этому? Д е з и я. Не знаю, кому. Наверно, этому дому, этой семье… Р а й в и с. Что ты обо мне думаешь, Рита мне сказала…
Входит Н е в е с т к а. Подходит к стулу, который стоит рядом с раскладушкой, и берет пиджак своего мужа.
Н е в е с т к а. Вы не едете?
Дезия отрицательно качает головой.
А мы отправляемся. Всего хорошего. Д е з и я. Не дождавшись Айвара? Н е в е с т к а. Интересно, почему вы думаете, что мне нужно его ждать? Д е з и я. Я… ничего особенного не думала, я только… Н е в е с т к а. В тот момент, когда Айвар выйдет из третьего вагона, который всегда был его вагоном, мы с мужем войдем в предпоследний… Боюсь, что малый в Лиелварде за это время уже доведет маму до отчаяния.
Входит В е л т а. Дезия идет ей навстречу, не давая зайти за печку, где она может увидеть Райвиса.
В е л т а. Едем? Н е в е с т к а. Едем. (Уходит.) В е л т а. Дези, Райвис пошел к тебе, но… Д е з и я. Мы остаемся. В е л т а. Ах так? Ну правильно. Поедем в Ригу все вместе вечером, я тоже ему так сказала. От нас. Дези, ну зачем ты ему сказала, что я его люблю? Сегодня утром он опять на меня кричал, и это бы еще ничего, да мама слышала, понимаешь, и она так плакала. Д е з и я. Он извинится. В е л т а. Ты вчера почувствовала, что с тебя хватит, а сегодня в какой-то момент… хотя, конечно, я тотчас взяла себя в руки и… Д е з и я. Потом, ладно? У тебя…
Велта кивает.
Теперь, прошу тебя, не пускай сюда Риту. Возьми ее с собой. В е л т а. Ладно. (Уходит.)
Дезия остается на страже у двери.
Р а й в и с. Дези… Д е з и я. Ну? Р а й в и с. Спасибо… Д е з и я. Бабушка идет.
Входит Б а б у ш к а с ярким одеялом. Покрывает кресло.
Могу я вам чем-нибудь помочь? Б а б у ш к а. Уберем эту раскладушку, нехорошо она выглядит со своими жестяными ногами посреди комнаты. (Берет матрац со всеми подушками, простыней и одеялом и уносит.)
Д е з и я идет за ней с раскладушкой. Райвис, оставшись один, пробует подняться, но опускается рядом с печкой и стонет от боли. Слышатся шаги. Райвис берет себя в руки. Медленно входит Т е т у ш к а, ее ведет М а т ь. Райвис смотрит. Тетушка усаживается в кресло. Мать накрывает ей колени платком.
М а т ь. Хорошо?
Тетушка кивает.
Мы не спеша приготовим стол. (Уходит.) Р а й в и с. Вы повидали такой далекий мир, были так далеко от всего того, что здесь…
Тетушка смотрит на него.
Я вам не сказал, но ночью я начал писать поэму о вас… Как вы можете дышать в этой лачуге? Как вы не погибли среди этих людей? Т е т у ш к а. Среди этих людей, если хотите знать, я вновь обрела веру в жизнь. Р а й в и с. Что вы говорите. Т е т у ш к а. Я приехала уставшая и охваченная тяжелой хандрой, и моим единственным желанием тогда было — умереть на родине, у Даугавы… Представьте, в возрасте неполных шестидесяти!
Входит Д е з и я, несет глиняную кружку с водой. Ставит кружку на сундук, устанавливает в ней вербу.
О чем вы с Янисом в сенях говорили? Д е з и я. Мы? Так просто… Т е т у ш к а. В стенку, которую кладет Янис, кирпич входит легко и тотчас как будто прирастает, образуя точный узор… Янис мне всегда нравился, но слишком многого я от него не жду, ибо он здоров, силен и красив, а это не способствует внутреннему богатству.
Д е з и я уходит.
Р а й в и с. Я его ненавижу и презираю. Т е т у ш к а. Увидев вас, я сначала не могла понять, откуда у сегодняшнего латышского студента такие корпорантские замашки. Временами вы себя ведете точь-в-точь как мой последний барончик. Р а й в и с. Я? Т е т у ш к а. С таким сознанием превосходства, с таким пренебрежением к окружающему… Только потом я сообразила, что это, должно быть, броня, которой окружила себя легко ранимая душа… Душа поэта… Берегитесь! Маска может незаметно превратиться в лицо… Нет, нет, я желаю вам только хорошего, и Дезию я вам желаю, но за нее у меня сердце болит, потому что для нее мне хотелось бы другого. Р а й в и с. Неужели действительно этого… Яниса? Т е т у ш к а. Нет, Дезии я пожелала бы Айвара. Р а й в и с. Почему? Т е т у ш к а. Когда я иной раз представляю себе этакого человека будущего…
Входит Д е з и я, неся стакан воды и таблетки, кладет их на сундук.
Д е з и я. Пожалуйста. Т е т у ш к а. Спасибо. Не уходите, я скажу пару слов про Айвара, вы меня давеча спрашивали… (Принимает таблетку, запивает водой, вдруг замечает гобелен.) Тонкая работа, право слово, только слишком много теплых тонов, я бы на месте вашей мамы добавила холодного, синего… Да, об Айваре… Что бишь я хотела… Да. Когда Айвар дал мне прочитать свой первый рассказ, я увидела, что это серьезно, но филология меня пугала, и тогда мы слово за слово добрались до рижского Института гражданской авиации. Рассказы не пропадут, совсем напротив, не зря же у мальчика наблюдательный глаз его матери и отзывчивое сердце, к тому же у него крепкие руки его отца и острый интерес к технике… Я позаботилась, чтобы он уже в школьные годы в совершенстве говорил по-русски, а сама, насколько смогла, дала ему основы разговорного английского и кое-какое представление о немецком… Пригодится, говорила я ему… (Погружается в воспоминания, слегка улыбаясь, но затем, посмотрев на Райвиса, вздрагивает и обращается к Дезии.) Outdoors, do you understand me?[23]
Дезия кивает.
Quickly![24] Д е з и я. Пошли, Райвис.
Райвис не двигается. Дезия подходит, помогает подняться, оба идут к двери.
Т е т у ш к а. По пути скажите, пожалуйста, Янису, чтоб зашел.
Д е з и я и Р а й в и с уходят. Тетушка прикрывает глаза. Через минуту возвращается Д е з и я.
Рвота началась?
Дезия кивает.
Потому я и сказала, чтобы на двор, на свежий воздух… Д е з и я. Я поняла… Янис сейчас придет. Т е т у ш к а. Спасибо… Что я хотела… Да. Поэту, я считаю, действительно надо быть более или менее эгоцентричным, потому что какой же обыкновенный человек будет придавать своим интимным чувствам столь исключительное значение, чтоб сообщать о них всему свету, он просто постесняется… Только я думаю, что этот возвышенный юноша поэзию, может, вперед и двинет, но жизнь — нет, да и Янис не станет великим направляющим жизни, потому что, как оказалось, он так легко может пустить в ход кулаки… Д е з и я. И… вы думаете, Айвар? Он? Т е т у ш к а. Вы правильно меня поняли. Да. У Айвара и сила, и сердце есть, и разум, и деликатность, и сознание долга, и… Вы улыбаетесь? Д е з и я. Нет, я… Т е т у ш к а. Говорите смело. Д е з и я. Я несколько раз видела Айвара, на вечере, дома у Велты и еще, но ничего такого особенного в нем не заметила, а… Т е т у ш к а. Невнимательно смотрели. У Айвара нет внешнего блеска, который присущ Янису, но… Д е з и я. Нет, совсем не поэтому… Айвар симпатичный и… и добрый, но таких парней много, и, может быть, вы в поисках идеала его… этого своего Айвара… выдумали? Простите, пожалуйста…
Входит Я н и с. Д е з и я уходит.
Я н и с. Тетушка, вы меня звали? Т е т у ш к а. Возьми скамеечку и сядь рядом.
Янис послушно садится.
Ну не стыдно тебе? Ну разве так можно? Я н и с. Пожаловался? Т е т у ш к а. Боюсь, не отбито ли что внутри. Был такой случай однажды, где-то там, в одном из портовых кабачков — с виду парень казался совсем целым, пока не обнаружилось, что… Сиди, сиди… Сиди. С ним Дезия, на которую я полагаюсь.
Янис отворачивается.
Первый серый день в твоей жизни? Я н и с. Почему серый, черный. Т е т у ш к а (легко погладив его рукой по волосам). Нет. Всего лишь серый. Я н и с. В ваших глазах, тетушка, человек — это Айвар, а я — что-то вроде лошади… Вы ошибаетесь. Т е т у ш к а. Лошади, говоришь… Я н и с. Ну, вроде чего-то такого… славного и настолько приятного, чтобы шлепнуть его по загривку, но не настолько, чтобы делиться с ним мыслями… Если б только вы знали, как вы ошибаетесь. Т е т у ш к а. Это было бы, Янис, самым прекрасным, чего я могу желать. Я н и с. Зачем вы меня позвали? Т е т у ш к а. Чтобы ты помог мне ждать. Сил у меня уже немного, и, когда я остаюсь одна… Что я хотела сказать… Не злись на меня, если я к тебе, быть может, и была несправедлива… Я н и с. Вы никогда не воспринимали меня всерьез. Раз я каменщик — вот вы и решили, что мне не бывает больно? Т е т у ш к а. Прости. Я н и с. Тетушка, что вы хотите, чтобы я сделал? Т е т у ш к а. Ничего, только сиди и не уходи. Помоги мне ждать… Я хочу дождаться, мне надо увидеть и внести ясность про Айвара, про тебя, про… Я должна дождаться, понимаешь? Я н и с. Да. И не волнуйтесь, тетушка, хорошо? Мы дождемся. Почему бы нам не дождаться.
Стенные часы снова бьют один раз. Входит М а т ь.
М а т ь. Полвторого било, поезд подходит.
Тетушка приводит в порядок платок на коленях.
Пока сюда доедут… Птицы какие-то перелетные летели, утки, наверно. Я н и с. Рано. Снег еще. М а т ь. Воздух совсем весенний.
Входит Б а б у ш к а.
Б а б у ш к а. Устала. (Садится на край кровати.) Янис, не принесешь ли дров? Я н и с. Попозже, ладно? Немножко попозже? Б а б у ш к а. Ладно так ладно, можно и попозже… Ты бы не пошел ко мне жить? Бери какую хочешь комнату. Я н и с. Спасибо, у меня у самого будет комната в Лиелварде. На работу нельзя ездить так далеко… М а т ь (присаживается к печке). Посмотрим, посмотрим, сколько бабушка здесь продержится. Б а б у ш к а. Вот и посмотрим…
Входит О т е ц.
Спасибо, зять, за загородку. И тебе, Янис, спасибо. Мечта! А пол как блестит да переливается. О т е ц. Да разве это пол, паркет. Не хуже, чем в клубе. М а т ь. Уж кто бы хвастался. О т е ц. Хвастаться нечем, а поросенка туда пускать жалко. Б а б у ш к а. А поросенку не меньше нужно, он живое существо.
Отец садится рядом с Матерью у печки.
М а т ь. Один наш сын сходит на станции с поезда, другой садится. Теперь больше всего про обоих солдатиков нужно думать. Дети так далеко от дома, за полярным кругом… О т е ц. Скорей надо про малого думать, который здесь, в Эргли. В последний раз у меня возникли подозрения, что он опять стал курить. М а т ь. Не может быть. Я не заметила… Почему ты не сказал? Б а б у ш к а. Янис, включи радио и поищи красивую музыку. Я н и с. Потом, бабушка, договорились? Б а б у ш к а. Да, надо бы новых луковиц гладиолуса. Надоели эти вечно розовые. М а т ь. Я поищу. Тетушка, ты хочешь что-то? Т е т у ш к а. Нет, всего пару слов… Я у вас у всех в большом долгу. М а т ь. Что ты, тетушка, что ты! О т е ц. А мы у тебя? Б а б у ш к а. Ой, какая ты… Куда поэтик с этой девушкой девались? О т е ц. На бревне у сарая сидят, на солнышке. Т е т у ш к а. Я бы вовсе не удивилась, если б намеченная на август свадьба все-таки состоялась. М а т ь. Что ты говоришь… Девочке нелегко придется. Т е т у ш к а. Кому приходится легко, и что это такое — легко? Будут свои заботы, своя радость будет… Как уж водится в семье. М а т ь. Наверно, так.
Отец что-то спрашивает у нее, оба тихо переговариваются. Бабушка полулежит.
Я н и с (Тетушке). Никакой свадьбы не будет… Т е т у ш к а. Не будет? Я н и с. Не будет ни в августе, ни в сентябре… Дезия сама мне сказала, когда мы с ней в сенях говорили, вы еще, проходя мимо, посмотрели… (Взгляд Яниса задерживается на гобелене.) Дезия сказала также, что не может меня простить, но… главное, что никакой такой свадьбы не будет, ни в августе, ни когда-либо еще. Это все-таки главное. Покамест. Т е т у ш к а. Девочка, значит, прислушалась к себе и… Что я хотела… Да. Выходит, она отказала юному поэту, хорошо, но разве ты… Я н и с. Я сделаю, что смогу. Если иначе никак не получится, начну сочинять оперу из армейской жизни. Т е т у ш к а (усмехаясь). Ну, ну… Сразу уж и оперу… А ты знаешь, что она, Дезия, и с Айваром знакома? Б а б у ш к а. Едет, наверное… (Встает, смотрит на улицу.) Да!
Отец и Мать встают и смотрят, и все трое уходят, взволнованно оживленные.
Я н и с. Пугайте меня, тетушка, своим Айваром, может, и испугаюсь. Т е т у ш к а (внимательно поглядев на него). Ну, ну… Ну, ну…
Оба смеются. И поворачиваются к двери.
1972
ЯНОВ ДЕНЬ В БОЛЬНИЦЕ{107} Драма в трех действиях
Перевод С. Цебаковского.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Д о к т о р Г а й л и с, хирург. С т а р ш а я м е д с е с т р а. М е д с е с т р а Р у т а. У л д и с, фельдшер. А г а т а, санитарка. Л е л д е, молодая санитарка. Я у с м а } А й р а } В и л н и с } — студенты-практиканты. И р м г а р д е Ч и к с т е. М а р и с, ее внук. О с к а р Л а у н а г. Б е н и т а, его жена. С м у й д р а М е д н е. А с т р и д М е д н и с, ее муж. В и з б у л и т е Т а м у ж а. П а р с л а Д р у л л е. Г у н в а л д и с С т р о г о в. И н т Г а р а й с.ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Уголок отдыха на пересечении двух больничных коридоров. Круглый стол, стоящие в ряд стулья, кушетка. На полу массивная ваза с зеленой веткой дуба. Поодаль — стол дежурной медсестры с телефоном. За окном голубеет небо июньского утра. На крайнем стуле с робким видом сидит И р м г а р д е Ч и к с т е. В углу ее сумка, из нее торчит большой серый конверт. Слева появляется каталка с подготовленным для операции больным. Рядом величаво шагает сестра Р у т а. Каталку катит У л д и с, фельдшер. Лица у сестры и фельдшера прикрыты марлевыми повязками, видны только глаза. Ирмгарде встает. На повороте сестра Рута помогает фельдшеру повернуть, и оба с каталкой скрываются вправо. Появляются студенты-практиканты Я у с м а, А й р а и В и л н и с. Айра на ходу спешит надеть марлевую повязку, — не получается. Яусма останавливает ее, помогает… Вилнис, глядя на них, укоризненно качает головой… Втроем убегают вслед за каталкой. Навстречу им идет санитарка А г а т а с чистым постельным бельем. Заметив Ирмгарде, останавливается.А г а т а. Еще одного под нож повезли. По вторникам их и возят. Вереницами. И р м г а р д е. Добрый день, Агата. А г а т а. Ба! Вот уж и не знаю, верить глазам своим или не верить… Госпожа Чиксте, вы? Сколько лет! И р м г а р д е. Добрый день. А г а т а. День добрый, день добрый. У вас тут кто-нибудь из близких? И р м г а р д е. Нет. А г а т а. Стало быть, как и раньше, о других все печетесь, у чужих на посылках… Не надоело вам? От многих ли доброе слово слышали? И р м г а р д е. А вы, Агата, за эти годы ничуть не изменились. А г а т а. Сказать вам по правде, госпожа Чиксте, я в такую лужу села, такую дала промашку, хоть в голос кричи. Полторы ставки они мне посулили, а я, дура, и пошла, согласилась, думала, побольше пенсию получу, да вот только что узнала, пенсия-то с основной ставки начисляется! И р м г а р д е. Боже мой. В самом деле? А г а т а. С голой ставки, говорю вам, а там всего-то ничего, кот наплакал. И р м г а р д е. У меня есть добрая приятельница — адвокат, и пенсии как раз ее конек. Я дам ее адрес. А г а т а. Спасибо, милая. Помахали они у меня перед носом своими полутора ставками, а я сдуру и клюнула. Такая трудная больница, больные все больше лежачие! Каково нам, санитаркам, можете представить… Судна да утки с утра до вечера. И р м г а р д е. Боже мой. А г а т а. Камни у них вырежут, или почку, или что другое, по нескольку дней в лежку лежат, а ты пляши вокруг них… А уж если у кого-то на операции злокачественная обнаружится — не приведи господь! Да вот час-другой назад одной старухе глаза закрыли… И видите? (Кивает на чистое белье.) Постель еще не остыла, а меня уж погнали за свежими простынями, день-деньской ношусь по коридорам, ни присесть, ни дух перевести, потому как на ту самую койку сразу плюхнется очередная кандидатка… И остыть-то не дадут, народ сюда так и ломится! Из других больниц к нам просятся! В очередях стоят! И р м г а р д е. Почему же именно сюда? А г а т а. Доктор Гайлис у нас хирург знатный, на всю Ригу славится, неужто не слыхали? Ну, пора мне, старшая сестра появилась, такая зловредная… Сколько лет как большущую пенсию получает, ну, и нянчила бы себе внуков, так нет, из кожи вон лезет… Богачкой хочет помереть… В какой палате ваш подопечный, как звать его?
Появляется с т а р ш а я с е с т р а, энергичного вида седая женщина в очках.
C т а р ш а я с е с т р а. Чиксте, Ирмгарде — это вы? И р м г а р д е. Да, я. C т а р ш а я с е с т р а. Доктор сейчас на операции и просит его извинить, но он считает, вы можете остаться, одно местечко у нас сегодня освободилось. Разумеется, если вы не возражаете… Что с вами? И р м г а р д е. Ничего… Я согласна. C т а р ш а я с е с т р а. Ну вот и прекрасно. Паспорт у вас с собой? И р м г а р д е. Да. C т а р ш а я с е с т р а. Рентгеновские снимки отдадите мне. (Берет серый конверт.) Спасибо, а вас попрошу пройти в приемное отделение. Вот эта дверь, вниз по лестнице, первый этаж. И р м г а р д е. Найду, благодарю вас. Не беспокойтесь. (Взяв сумку, уходит.) C т а р ш а я с е с т р а. Агата! Вы еще не застелили постель? А г а т а. По правде сказать, это обязанность Лелде. C т а р ш а я с е с т р а. Почему Лелде? А г а т а. Ходит, песни распевает, ни дать ни взять солистка филармонии, а чуть что потяжелее, позазорнее, тут сразу я. C т а р ш а я с е с т р а (зовет). Лелде! А г а т а. Распевает, чтоб зубы белые были мужчинам видны, уж как она с ними кокетничает, даже со старыми паралитиками из шестой палаты! О том давно уже все знают, кроме вас и доктора.
Появляется Л е л д е, девушка лет восемнадцати, на ходу вытирает руки полотенцем.
C т а р ш а я с е с т р а. Возьми, пожалуйста, у Агаты белье и скоренько застели постель в одиннадцатой палате. Агата говорит, ей трудно. Л е л д е. В самом деле? C т а р ш а я с е с т р а. Трудно и зазорно. Л е л д е. Застелить постель! C т а р ш а я с е с т р а. Вот и я удивляюсь.
Лелде, так и не разобравшись, всерьез ли все это, подходит к Агате, протягивает руку.
А г а т а. Еще чего! C т а р ш а я с е с т р а. Агата, Агата! А г а т а. Как вы смеете, старшая сестра, перевирать мои слова и делать из меня посмешище в глазах этой девчонки! C т а р ш а я с е с т р а. Вы же сказали… А г а т а. Я сказала, да! Разве дело в постели? Я вообще говорю, что в этой больнице нет порядка!
Справа появляется О с к а р Л а у н а г, высокий, коренастый, за пятьдесят, в халате. Ступает медленно, придерживаясь за стену.
C т а р ш а я с е с т р а. Один, без посторонней помощи, Лаунаг, вот молодчина, в первый раз — и столько одолел! О с к а р. Никак жены не дождусь. C т а р ш а я с е с т р а. Только не спешите, помаленьку, полегоньку! О с к а р. Если бы вы знали, сестричка, как надоело… (Делает неуверенный шаг.)
Лелде подбегает помочь ему опуститься на кушетку. А г а т а уходит влево.
Койка опротивела, палата опостылела, соседей ни видеть, ни слышать не хочется… (Усаживается.) Спасибо, девочка. Сам себе осточертел. C т а р ш а я с е с т р а. А вот и ваша супруга. Л е л д е. Я могу идти?
Старшая сестра кивает. Л е л д е поспешно уходит. С хозяйственной сумкой появляется Б е н и т а, с виду значительно моложе мужа.
Б е н и т а. Доброе утро. C т а р ш а я с е с т р а. Доброе утро. (Глазами указывает на Оскара.) Б е н и т а. Оскар, без моей помощи? C т а р ш а я с е с т р а (тихо). Опять не в духе. Б е н и т а. Я сейчас. (Уходит вправо.) C т а р ш а я с е с т р а. Остальным в палате, Лаунаг, живется ничуть не лучше, пожалуй, наоборот, просто терпения у них больше. О с к а р. Никто из них, сестричка, не был моряком… Да ведь я не жалуюсь. Только надоело.
В коридоре слева падает и катится по полу пустое ведро, звучат голоса…
C т а р ш а я с е с т р а. Это, конечно, опять Агата… (Уходит.)
Возвращается Б е н и т а, сумку она оставила в палате. Поверх летнего платья на ходу надевает белый халат. Затяжная болезнь Оскара наложила на молодую еще женщину свою печать, в ее голосе не чувствуется июня, а спокойные ритмы поры цветения вереска.
Б е н и т а (подходит к мужу, целует его). День опять обещает быть жарким. Вчера под вечер внизу косили траву, сеном пахнет еще на автобусной остановке. Я принесла тебе все, что просил. Сейчас поешь или сначала погуляем? О с к а р. Бенита, если ты больше не можешь, ты так и скажи. Я обижаться не стану. Б е н и т а. Ночью плохо спалось? О с к а р. Совсем не спалось… Б е н и т а. Что такое? О с к а р. Когда я остался один с маленьким ребенком на руках, ты пришла и… и теперь, когда ты его вырастила и могла бы… Б е н и т а. Перестань, Оскар, перестань. Об этом уже столько раз говорили, все ясно. Отчего тебе не спалось? Было больно? О с к а р. Не больше, чем обычно. Б е н и т а. А не начать ли тебе снова пить вечерами твой чай, помнишь… Как в феврале… О с к а р. В феврале ты дни и ночи просиживала у моей постели, а с марта навещаешь меня каждый день… Б е н и т а. Оскар, ну, пожалуйста. Далеко ли здесь, к тому же я работаю дома. Сиди за машиной, вяжи… Надоест же. (Помогает мужу подняться.)
Оба рука об руку медленно направляются влево по коридору.
Вчера Андрис приходил со Скайдрите. О с к а р. Наконец-то. Б е н и т а. Собирался к тебе привести, но я сказала… О с к а р. Успеется. Расскажи мне поподробнее про Скайдрите. Как она тебе показалась? Б е н и т а. Ты знаешь, довольно своеобразная. Не скажу, что красавица и не очень-то разговорчива, но когда мы посидели… О с к а р. На веранде? Б е н и т а. Нет, во дворе. Вчера как раз оба жасминовых куста зацвели. О с к а р. Андрис волновался… Б е н и т а. Крепился, вида не показывал. О с к а р. Чем ты их угощала? Б е н и т а. Расскажу все по порядку. Сначала я…
Навстречу им идут трое больных в пижамах. Здороваются с уходящими Л а у н а г а м и. В и з б у л и т е Т а м у ж а — ученица одиннадцатого класса, С м у й д р е М е д н е что-нибудь между двадцатью и тридцатью, П а р с л а Д р у л л е лет на десять ее старше. В отличие от Визбулите и Смуйдры на ней своя собственная элегантная пижама.
В и з б у л и т е. Она на меня набросилась, будто это я ведро опрокинула. Ну не ведьма? «Вы на меня не кричите!» — говорю. С м у й д р а. Санитаркам в этой больнице приходится нелегко. П а р с л а. Агата вторую неделю собирается и все никак не может уволиться. В и з б у л и т е. Агата есть Агата, но вот Лелде я не понимаю! Спрашиваю ее, почему не подыщешь другую работу, а она улыбается. С м у й д р а. Когда дежурит Лелде, для больных все равно что праздник. Совсем другое настроение в палатах.
Справа возвращается каталка с больным. Рядом столь же величаво шагает сестра Р у т а, на углу опять помогает фельдшеру У л д и с у изменить направление каталки… Оба с каталкой удаляются влево.
В и з б у л и т е. Видали? Весельчак, балагур Ланцениек! Ни кровинки на лице, будто неживое… Неужто и нас такое ожидает? С м у й д р а. Визбулите, не пугай. В и з б у л и т е. Да ведь твой муж уверял, что там ничего не чувствуешь. Человек заснет, а проснется уже на своей койке. П а р с л а. Этого еще недоставало, чтобы все чувствовать. В наше-то время, когда сердца пересаживают и скальпелем ковыряются в мозговых полушариях. С м у й д р а. До сих пор я предпочитала идти на все с открытыми глазами… (Садится ко кушетку, но вскоре ложится на нее.) Когда рожала Иевиню и возникли осложнения, я отказалась от всяких наркозов.
Визбулите подходит к окну и смотрит на улицу. Парсла устраивается на стуле с вязальными спицами.
В и з б у л и т е. Такси с зеленым огоньком, и никто не остановит! С м у й д р а. Летом и пешком приятно прогуляться. Лесной тропинкой или лугом… Мне всегда немного жаль, когда Астрид мчит меня на «Жигулях» по холмистой Пиебалге{108}, — только пыль стелется. П а р с л а. Что может сравниться с путешествием на пароходе. В и з б у л и т е. По морю? П а р с л а. По Енисею. В и з б у л и т е. Мы с папой и мамой совершили поездку на велосипедах вдоль Венты. В одном месте остановились на ночевку у реки, и к нам подошли лесорубы гуцулы, мы учили их петь «Вей, ветерок!».
Справа появляется доктор Г а й л и с.
Б о л ь н ы е. Здравствуйте, доктор. Г а й л и с. Здравствуйте, девочки. (Парсле.) Самочувствие? П а р с л а. Бузовое, доктор. Г а й л и с. Завтра после обхода, пожалуйста, зайдите ко мне. Что Визбулите скажет? В и з б у л и т е. Бр-бр-бр-бр-бр… Г а й л и с. А если с берберского языка перевести на общепринятый? В и з б у л и т е. Дрожь берет. Г а й л и с. Не вижу оснований.
Смуйдра собирается встать.
Лежите, лежите! Гуляли, утомились? С м у й д р а. Да… Доктор, скажите, без операции нельзя? Г а й л и с. Подумаем, поразмыслим. С м у й д р а. Ну пожалуйста.
Появляется сестра Р у т а.
Г а й л и с. С вашим мужем посоветуемся. С м у й д р а. Он-то как раз считает, что нужно. Г а й л и с. Во всяком случае, попросите его заглянуть ко мне. С м у й д р а. Хорошо, доктор. Р у т а. Прошу прощения, доктор…
Гайлис и Рута отходят в сторону.
Вновь поступившая больная, узнав, что ее хотят положить на койку Камалдыни… Г а й л и с. Понятно. А я-то думал, что с лежанием в коридорах у нас покончено… Ладно, стелите здесь.
Сестра Р у т а, кивнув, уходит влево. Справа бегут Я у с м а, А й р а и В и л н и с.
Одну минутку, молодые коллеги!
Студенты останавливаются.
Взгляните, пожалуйста, как идет сестра Рута! Беготня вселяет в больных тревогу, а сэкономленное время сводится на нет — пока отдышитесь, пока пульс придет в норму.
Г а й л и с с о с т у д е н т а м и уходит влево. Навстречу им идет Л е л д е с матрацем и А г а т а с простынями, одеялом.
А г а т а (Смуйдре). На кровати лежать надо, на своей кровати!
Смуйдра встает, устраивается на стуле. Лелде расстилает на кушетке матрац. Меняет наволочку. Агата застилает постель.
П а р с л а. Прости-прощай единственное место в этом доме, где можно было хоть на миг забыться. С м у й д р а. Агата, кому это вы стелете? А г а т а. Кому… Да разве я смею хоть слово сказать? Теперь я рта не могу открыть без того, чтоб больные в обморок не падали, узнав, на какой койке покойник лежал. В и з б у л и т е (испуганно). Какой покойник? А г а т а. Какой, самый обыкновенный. Лучше пусть укажут здесь такую койку, на которой бы он за эти годы не лежал! (Опять уходит влево.) В и з б у л и т е. Слышали? Л е л д е. А к чему тебе, Визбулите, все это слушать? Пусть говорит что хочет. Не с той ноги утром встала. П а р с л а. Когда она с той вставала…
Слева появляются больные И н т Г а р а й с и Г у н в а л д и с С т р о г о в, несут тумбочку и табуретку. Инту что-нибудь за двадцать, высок ростом и оттого в короткой больничной пижаме похож на огородное пугало. Этого не скажешь о Гунвалдисе, — сорокалетний, среднего роста, рыжеволосый, лицо грубоватое.
Г у н в а л д и с. Привет нашим дамам! Получайте меблировку, первый сорт, почти что новая. (Ставит табуретку рядом с кушеткой.) Кому она предназначается? П а р с л а. А для кого бы вы не пожалели?
Инт ставит тумбочку в изголовье.
Г у н в а л д и с. Ну-ка, станьте в ряд, а мы с Интом рассудим. П а р с л а. Еще в очередь выстраиваться. Из-за такой-то рухляди Г у н в а л д и с. Не скажите, не скажите. Между прочим, дверца тумбочки открывается и закрывается… А это уже кое-что! На табуретке можно сидеть…
Появляется с т а р ш а я с е с т р а.
C т а р ш а я с е с т р а. Спасибо, молодые люди, за помощь. Г у н в а л д и с. Служим советской медицине! Будут еще ответственные поручения? C т а р ш а я с е с т р а. Не беспокойтесь, никуда они от вас не денутся, а пока вы свободны. Г у н в а л д и с (Инту). Вольно! Разойдись!
Появляется И р м г а р д е Ч и к с т е, уже в больничной пижаме, в руках полиэтиленовый пакет с кружкой, зубной щеткой и другими туалетными принадлежностями. Следом за ней идет сестра Р у т а с халатом, кладет его на постель.
C т а р ш а я с е с т р а. Денек-другой, ничего не поделаешь, придется полежать здесь. И р м г а р д е. Спасибо! (Устало опускается на табуретку.) Простите, что доставила столько хлопот. Не очень-то я привередлива и ничуть не капризна, но… C т а р ш а я с е с т р а. Все в порядке. Если вам что-то понадобится, обращайтесь к сестре Руте. И р м г а р д е. Мне бы вот что… Примерно на это время условилась с внуком. Нельзя ли ему дать знать, где я нахожусь? Р у т а. Лелде, сделай одолжение! C т а р ш а я с е с т р а. Пусть поднимется, проведает. И р м г а р д е. Большое вам спасибо.
С т а р ш а я с е с т р а и с е с т р а Р у т а, разговаривая, уходят вправо.
Л е л д е. Каков он из себя, ваш внук? И р м г а р д е. Славный паренек, хоть иногда озорничает. Л е л д е (усмехнувшись). Я спрашиваю, как выглядит! И р м г а р д е. Да много ли их там будет… Марисом звать. В этом году школу заканчивает, последний экзамен остался, физика. Марис Чиксте.
Л е л д е уходит.
В и з б у л и т е (Парсле и Смуйдре). Наш, из одиннадцатого «бэ». Уникум. Г у н в а л д и с. Будем надеяться, новая обитательница нашего дома позволит нам и впредь собираться здесь после ужина. И р м г а р д е. Ну конечно. А что вы здесь делаете? Г у н в а л д и с. Забываемся. П а р с л а. По крайней мере пытаемся. И р м г а р д е. И… каким образом? Г у н в а л д и с. Нет, что вы! Не с помощью алкогольных напитков. И р м г а р д е. А то уж я испугалась. Г у н в а л д и с. Жаль, что скальпель доктора Гайлиса временно вырвал из наших рядов Людвига Ланцениека. Не далее как вчера, к примеру, под его руководством здесь проводилась игра «Ни слова о болезнях!». В палатах о них только и слышишь, зато здесь мы решили говорить о чем угодно — об искусстве, смысле жизни… И р м г а р д е. В такой игре и я бы с удовольствием приняла участие. У кого лучший результат? В и з б у л и т е. Он принадлежит мне. Вообще-то победил Инт Гарайс, но он так редко раскрывает рот… И н т. Факт. В и з б у л и т е. И его дисквалифицировали, рассудив, что не может быть финиша без старта. С м у й д р а. А я провалилась самым постыдным образом. Г у н в а л д и с. Да, Смуйдра, вынужден это подтвердить. На второй же фразе. В и з б у л и т е. Долго держалась Парсла. Если бы вместо журнала «Лиесма»{109} она не взяла по ошибке журнал «Здоровье»… П а р с л а. Не первая роковая ошибка в моей жизни. Г у н в а л д и с. А какая была первая? П а р с л а (подняв глаза от вязанья). Товарищ Строгов! Г у н в а л д и с. Пардон. В и з б у л и т е. Сам товарищ Строгов вскоре попался. Когда Парсла спросила его, что такое счастье, он… ой, стыдно повторить! Г у н в а л д и с. Отчего же стыдно? Или я, по-твоему, не прав? В и з б у л и т е. Нет, но… Вы правы, но как это вы тогда выразились, ну… Г у н в а л д и с. Счастье — сказал я тогда и на том стою и теперь, — счастье — это когда ты сам, самостоятельно, без посторонней помощи способен дойти до сортира. И н т. Факт! Г у н в а л д и с. Прочие больные нас провожают тоскливыми взорами, завидуют нам и считают счастливыми. А как иначе? Ведь только мы… П а р с л а. Гунвалдис, нельзя ли без деталей? Г у н в а л д и с. Ведь только мы из всего нашего, пардон, урологического отделения, хотел я сказать, можем позволить себе критиковать Агату. Вот и все, что я хотел сказать, а вы что, Парсла, ожидали? Ай-яй!
Слева появляются Я у с м а и А й р а. Стараясь подражать сестре Руте, ее профессиональной походке и манере держать себя, девочки с торжественно-серьезными лицами удаляются вправо. За ними почти вприпрыжку следует В и л н и с. Яусма смотрит на него с укоризной. Вилнис, опомнившись, сбавляет шаг… Все трое уходят вправо.
И р м г а р д е. Врачи? Г у н в а л д и с. Будущие. Практику у нас проходят. В и з б у л и т е. Обе девочки, Яусма и Айра, учились у нас в школе, совсем недавно окончили, а смотрят на меня свысока, делают вид, будто не узнают. С м у й д р а. Парнишку звать Вилнисом. Он как-то проверял у меня пульс, и я решила, что из него выйдет толковый врач. И р м г а р д е. А разве их допускают к больным? П а р с л а. Успокойтесь, не далее щупанья пульса.
Появляется М а р и с. Прическа у парня и одежда, уж сколько возможно надеть в такой жаркий июньский день, все по моде, той, которой нынче так увлекается молодежь. Первой он замечает Визбулите.
М а р и с. Чао, Визба! Ты что тут делаешь? В и з б у л и т е. Тебя жду, все глаза просмотрела. М а р и с. Тронут. В и з б у л и т е. А ты-то как меня нашел? М а р и с. По сигналам твоих биотоков. В и з б у л и т е. Вот это точность. М а р и с. В какое время живем. И р м г а р д е. Марис! М а р и с. Бабушкин голос… (Оглядывается.) Я ведь сразу ее приметил, но подумал, сидит себе какая-то эмигрантка из Китая…
Ирмгарде встает.
А тебе идет. Честное слово, бабушка, тебе идет! И р м г а р д е. Ну вот, пошел… Людей бы постыдился. М а р и с (Визбулите). Буллит, как по-твоему? И р м г а р д е. Давай хотя бы отойдем. (Уходит вправо.) М а р и с. Чао, Буллит! (Уходит вслед за Ирмгарде.) С м у й д р а. Визбулите, почему ты говоришь — уникум? П а р с л а. Рига полна таких. В и з б у л и т е. Школу кончит с золотой медалью. Г у н в а л д и с. Да ну! В и з б у л и т е. Если не схватит четверку по физике, а экзамен, кстати, сразу после Янова дня. Впрочем, навряд ли. Г у н в а л д и с. В мое время эта братия была другого пошиба. В и з б у л и т е. Сплошные пятерки.
Слева появляется А с т р и д М е д н и с, муж Смуйдры, в руках букет ромашек и целый ворох аира. Астриду около тридцати. Строен. На нем светлый летний костюм.
А с т р и д. Доброе утро.
Больные здороваются. Смуйдра встает, идет навстречу.
Это то, что ты просила меня привезти из деревни? С м у й д р а. То самое, спасибо… (На мгновение прижимается к мужу.) Иевиня еще скучает по мне? А с т р и д. Ну, так… По вечерам немножко. С м у й д р а. В деревне ей все чужое… А с т р и д. Смуйдра, опять ты… А в пустой рижской квартире? В Дзербене{110} — моя мама, сестра, ребенок пьет парное молоко… С м у й д р а. Дай, пожалуйста. (Берет цветы и аир.) По телефону не успела тебе рассказать, но тут у нас лежит славная старушка, все спрашивает, когда Янов день — каждый год об эту пору она прибирала и чистила свой дом, застилала постель нарядным покрывалом, убирала комнату аиром и ромашками в память о своей свадьбе, а свадьба у нее была как раз на Янов день, как и наша. А с т р и д. Ага. С м у й д р а. Я отнесу ей, скажу, что завтра праздник Лиго, хорошо? Это в конце коридора, маленькая палата, вторая дверь. Я тебя там подожду. Мы с нею подружились, и она мне вчера говорит: «Хочу на вашего супруга взглянуть, какой он из себя»… А с т р и д. Так пойдем вместе, прямо сейчас. С м у й д р а. Нет, сейчас нельзя, потому что… А с т р и д. Ну? С м у й д р а. Тебе надо зайти к доктору… Астрид, скажи ему, что возражаешь против операции. А с т р и д. Сначала послушаю, что скажет он. С м у й д р а. Резонно, конечно… А с т р и д. Смуйдра, я никак не привыкну к твоему залатанному балахону. Почему ты не хочешь, чтобы я принес тебе из дома пижаму? С м у й д р а. Не разрешают. А с т р и д. А как же она? (Глазами указывает на Парслу.) С м у й д р а. Ей доктор позволил, у нее аллергия, не терпит одежды, которую кто-то уже носил. А с т р и д. Ау тебя? С м у й д р а. Ты всегда хотел видеть меня элегантной, Астрид, и я старалась, да, вероятно, и была, на нас с тобой заглядывались… Знаешь, к чему я пришла в больнице? В глубине души мне хотелось быть как все, затеряться в толпе… Видишь, я даже ухитрилась волосы упрятать! А с т р и д. Потому-то в первый раз я прошел мимо, не узнал тебя!
Смуйдра пристально вглядывается в мужа, затем подходит к ближайшему столу, кладет букет. Возвращается.
Смуйдра, в чем дело? Ты такая… С м у й д р а. Астрид, где ты оставил машину? А с т р и д. В переулке. С м у й д р а. В заборе есть лазейка… А с т р и д. Видел, кто-то в нее протискивался. И что? С м у й д р а. Увези меня отсюда.Пожалуйста, Астрид. Ничего у меня не болит, чувствую себя вполне здоровой, вот только быстро устаю, но в такой атмосфере здоровый человек и тот… Вещи пусть останутся, то фиолетовое платье мне опостылело, я его ни за что не надену, а этот залатанный балахон, как ты говоришь, пришлем обратно… А с т р и д. Смуйдра, ты это серьезно? С м у й д р а. Идут… Астрид! Еще не поздно, но скоро будет поздно…
Слева появляются доктор Г а й л и с и фельдшер У л д и с.
А с т р и д. Добрый день. Г а й л и с. Добрый день. Зайдете ко мне на минутку? А с т р и д. Да, жена говорила… Г а й л и с. Прошу вас. (Вместе с Улдисом уходит вправо.) А с т р и д. Смуйдра… С м у й д р а. Иди.
Астрид уходит.
(Проводив его взглядом, подходит к стулу, приводит в порядок аир.) Кто со мной пойдет к Камалдыне? В и з б у л и т е. Мы с Интом. И н т. Можно, почему же. В и з б у л и т е. Слыхали? Инт произнес три слова!
Смуйдра отдает ей половину аира.
Сразу Яновым днем повеяло. На речной излучине, у костра… А песни будем петь? С м у й д р а. Завтра вечером. (Оставшийся аир протягивает Инту, сама берет ромашки.) П а р с л а. Боюсь, это будет самый развеселый Янов день в моей жизни. И н т. Факт…
С м у й д р а, В и з б у л и т е и И н т уходят влево. Остались Парсла, которая старательно вяжет, и Гунвалдис.
Г у н в а л д и с. А вы, Парсла, уверяете, что счастливых семей не существует… Вот пожалуйста! Муж и жена с высшим образованием, молодые, красивые… Любят друг друга, любят ребенка, у которого скоро появится сестричка или братец… П а р с л а. Не так уж скоро. Кстати, откуда вам это известно? Г у н в а л д и с. Информбюро «Агата». П а р с л а. Понятно. Г у н в а л д и с. Идеальная современная семья. Квартира и работа в Риге, дача в Огре, дом у родителей в Дзербене… Средство сообщения — собственные «Жигули». П а р с л а. Послушать вас, — вы им завидуете.
Возвращаются И р м г а р д е и М а р и с.
М а р и с. Ты только не беспокойся, бабушка. И р м г а р д е. Что значит — во что бы то ни стало пятерку! (Садится.) Вместо того чтобы показать свои знания по физике и получить соответствующую оценку, тебе во что бы то ни стало подавай пятерку. Как с нашими футболистами за границей! М а р и с. Если хочешь и если это пойдет на пользу твоему здоровью, бабушка, я готов завалить экзамен. Хочешь? И р м г а р д е. Погоню за отметками я никогда не поощряла. М а р и с. Договорились, вот моя рука. По физике — двойка. И р м г а р д е. И думаешь, мир от этого провалится в тартарары? М а р и с. Мир, может, и не провалится, а стекла в школе от такого взрывоподобного эффекта полетят. И р м г а р д е. Даже в том я сомневаюсь. М а р и с. Спорим? И ты об этом сразу же узнаешь, потому как директрису на «скорой помощи» доставят в ближайшую больницу, то есть к вам.
Слева медленно выходят Л а у н а г и.
Б е н и т а. Новые обитатели появились. О с к а р. Стоит ненадолго отлучиться. (С помощью жены усаживается на стул.) И р м г а р д е. Я не заняла ваше место? Б е н и т а. Нет, нет. У них тут нечто вроде клуба. И р м г а р д е. Марис, папа ждет на работе твоего звонка. М а р и с. Только с Визбулите попрощаюсь. И р м г а р д е. Где теперь ее найдешь. Б е н и т а. Визбулите пошла к Камалдыне. Маленькая комнатка в конце коридора. О с к а р. И мы собирались, да не дошли. (Показывает на стебель аира.) По дороге нас с праздником поздравляли, пришлось повернуть обратно… М а р и с. Благодарю за информацию. (Уходит.) И р м г а р д е. Вы сказали, пошла к… к кому? Б е н и т а. К Камалдыне. Она здесь давно лежит, и все ее полюбили. Я каждый раз, когда бываю, хоть дверь приоткрою, поздороваюсь. Сама щупленькая, глаза большие, синие, и всегда на ней белый платочек.
Возвращается С м у й д р а с букетом ромашек. Справа появляется сестра Р у т а.
Р у т а. Новенькая, попрошу вас пройти со мной к доктору.
Ирмгарде встает.
Доктор как раз свободен и… С м у й д р а (перебивает ее). Разве мой муж не у него? Р у т а. Был, но ушел. С м у й д р а. Ушел? Р у т а. Должно быть, торопился, а вас в это время не было, и он… Во всяком случае, я так думаю… Не волнуйтесь, он позвонит вам вечером, как обычно!
Возвращается И н т, несет аир — свою половину и Визбулите.
С м у й д р а. Сестричка, где Камалдыня? Р у т а. Камалдыню мы перевели. Не пора ли больным разойтись по своим палатам и готовиться к обеду?
Все молчат. Инт ставит аир в вазу на полу.
С м у й д р а. Перевели. С улыбкой. (Тоже направляется к вазе, ставит в нее ромашки.) П а р с л а. Чему ты удивляешься? В каком мы тут мире живем? Мы не желаем слышать ни о каких катастрофах, болезнях, а уж тем более преступлениях, ибо они, если и случаются время от времени, все равно для нас не типичны. Мы, улыбаясь, шагаем в лучезарное будущее. Р у т а. Друлле, вы тоже разнервничались. Я принесу вам… П а р с л а. Элениум? Спасибо, не утруждайте себя. Давайте лучше все хором споем «Не надо печалиться!». Гунвалдис, знаете эту песенку? Г у н в а л д и с. Знаю, как не знать. П а р с л а (поет). «Не надо печалиться, вся жизнь впереди!» Да что случилось, подумаешь! Старушка померла, ну и что? Завтра кто-то из нас помрет, я помру… нет, что я говорю, что за глупости, — меня «переведут»! С улыбкой! Так стоит ли нервничать? Р у т а (Ирмгарде). Пойдемте к доктору. Он ждет. С м у й д р а. К доктору пойду я. П а р с л а. Потом я. Р у т а. Одну минутку. (Уходит вправо своей величавой походкой.) И р м г а р д е. Боже мой, боже мой! И во всем виновата я, отказалась лечь на койку Камалдыни. Г у н в а л д и с. А вы разве знали? И р м г а р д е. Мне Агата сказала.
Вбегают В и з б у л и т е и М а р и с.
В и з б у л и т е. Мы были внизу в морге, но нас не пустили! П а р с л а (не переставая вязать, напевает). «Не надо печалиться, вся жизнь впереди… Надейся и жди!»
Справа появляется доктор Г а й л и с. Его сопровождают с т а р ш а я с е с т р а, сестра Р у т а и студенты — Я у с м а, А й р а и В и л н и с.
C т а р ш а я с е с т р а. Отчего наши больные не идут обедать? Друлле! Строгов! Г а й л и с. Должно быть, не слышат, как аппетитно гремят ложки. C т а р ш а я с е с т р а. Лаунаг, пока вы еще дойдете! Медне, прошу! С м у й д р а. Почему от нас все скрывают?
Старшая сестра бросает взгляд на доктора.
Г а й л и с. Что скрывают и кто? С м у й д р а. Всё. Сестра Рута. Г а й л и с. Сестра Рута, что вы там опять скрыли? Понимаю, про Камалдыню… (Смуйдре.) Известно ли вам, что Лизе Камалдыне без одного года было девяносто? Любой из нас бы ей пожелал вечной жизни, но есть свои пределы, свой потолок. С м у й д р а. У каждого свой? Г а й л и с. К сожалению. С м у й д р а. А мой каков? Г а й л и с. Медне, в чем дело? Ведь вам нет еще и… С м у й д р а. Доктор, а нельзя без операции? Г а й л и с. Муж не сказал вам, что на завтра мы созываем консилиум? С м у й д р а. Ничего он мне не сказал. Г а й л и с. Ничего? Абсолютно ничего или… С м у й д р а. Ушел, не попрощавшись. Г а й л и с. Тут какое-то недоразумение. П а р с л а (напевает). «Не надо печалиться…» C т а р ш а я с е с т р а. Ну, а теперь скоренько все по своим палатам. Визбулите!
В и з б у л и т е уходит влево. Следом за ней — С м у й д р а, П а р с л а и Г у н в а л д и с.
А вы, молодой человек, чего дожидаетесь? Быстро, быстро!
Медленно, в задумчивости уходит И н т. В противоположную сторону направляется О с к а р, поддерживаемый Б е н и т о й.
Г а й л и с. Каково сегодня настроение у Лаунага? О с к а р. Обычное, доктор. Г а й л и с. Это никуда не годится. Б е н и т а. Вот и я говорю. Г а й л и с. Пусть будет лучше или хуже, но перемена обязательно должна быть. Изо дня в день.
Все трое уходят.
C т а р ш а я с е с т р а (Ирмгарде). Посидите здесь, Чиксте. Сестра Рута вас позовет. И р м г а р д е. Хорошо, хорошо. (Садится.) Р у т а (старшей сестре). До вечера еще далеко, а чего только… C т а р ш а я с е с т р а. Такая у нас работа. Р у т а. И завтра в ночь мне дежурить. Как назло. Весь вечер Лиго…
Обе, разговаривая, уходят вправо. Остались Ирмгарде на своей кушетке, Марис, который стоит у окна, и студенты-практиканты на переднем плане.
Я у с м а. Марис, иди к нам!
Марис подходит.
Кто тут у тебя лежит? М а р и с. Бабушка. Я у с м а. Ты не знаешь, почему нас избегает Визбулите? М а р и с. Чего не знаю, того не знаю. А й р а. Мы были на ее обследовании, и после этого она, едва нас завидит… М а р и с. Что с ней? А й р а. У нее… В и л н и с. Айра! Я у с м а. Как дела в школе? М а р и с. Так себе. Я у с м а. Медаль получишь? М а р и с. Посмотрим. Я у с м а. Десять лет никому не удавалось. А й р а. Директриса от радости в темноте начнет светиться. М а р и с. Отчего ты столь дурного мнения о директрисе? А й р а. Я? М а р и с. В темноте светятся гнилушки. Я у с м а. Не только. В и л н и с. Скелеты тоже светятся. М а р и с. Тем более. В и л н и с. Проснусь среди ночи, взгляну на верхотуру шкафа — там у меня череп стоит, за пол-литровку у экскаваторщика в Старой Риге выменял… А й р а. Вилнис! Меня одергиваешь, а сам что мелешь? Я у с м а. И то правда. В больнице! В и л н и с. В присутствии больных разговор на эту тему, разумеется, абсолютно недопустим, но ведь Марис не больной. А й р а. Откуда тебе известно? Я у с м а. Ты его обследовал всесторонне и тщательно? А й р а. Ишь какой чудо доктор объявился! Окинул взглядом на расстоянии и — «здоров»! Я у с м а. Несерьезно, молодой коллега. А й р а. Пациента надо обследовать. М а р и с. Я, к сожалению, тороплюсь… До свиданья, бабушка! Держись! Этой троице ни за что не давайся в руки! (Убегает влево.) Я у с м а. Марис! (Вместе с Айрой спешит за ним следом.)
Уходит и В и л н и с. Навстречу, громыхая, катится тележка с кастрюлями, тарелками, ложками. Рядом шагает А г а т а, полотенце переброшено через плечо, а тележку катит Л е л д е. Тележка останавливается рядом с Ирмгарде. Агата, поджав губы, наливает суп. Молча ставит тарелку на тумбочку. Лелде подает второе блюдо, наливает стакан киселя.
Л е л д е. Прошу к столу. Приятного аппетита. И р м г а р д е. Спасибо.
Тележка покатила дальше, вправо по коридору. Когда она скрылась, А г а т а, не выдержав, возвращается обратно.
А г а т а. Ай, как же это вы на меня наябедничали, госпожа Чиксте! Только знайте, мне от этого ни холодно, ни жарко! И р м г а р д е. Да разве я, Агата… А г а т а. Молчите уж! Зачем сказали старшей сестре, от кого услышали? Да спроси у меня кто про вас, я б скорее язык проглотила, чем… И р м г а р д е. Агата, но… А г а т а. И без того в этой больнице житья не было, а теперь еще пойдут интриги!
Появляется сестра Р у т а.
Р у т а. Агата, не оставляйте Лелде одну. Ей не справиться. А г а т а. Известное дело, не справиться. Без меня. А как тут ко мне относятся? Много ли вижу благодарности? (Уходит.) Р у т а. Я пришла вас к доктору пригласить, но вы… И р м г а р д е. Совсем аппетита нет. (Встает.) Р у т а. Хоть что-нибудь поешьте. И р м г а р д е. Нет, нет. Идемте, сестрица.
Обе уходят вправо. Некоторое время на сцене никого нет, и в центре нашего внимания ваза с дубовой веткой, аиром и ромашками. Потом справа появляется фельдшер У л д и с. Убедившись, что в самом деле никого нет, он кивает головой. Появляется А с т р и д. Бросается в глаза происшедшая с ним перемена. Куда девались самоуверенность, выдержка, и… неужели Астрид в самом деле плакал?
У л д и с. Путь к двери как будто бы свободен. А с т р и д (бросив взгляд влево). А эти? У л д и с. Практиканты, не обращайте внимания. А с т р и д. Пусть уйдут… У л д и с. По мне, хоть до десяти вечера можете сидеть в перевязочной, но я вам уже говорил, невесть что забрали себе в голову и паникуете. А с т р и д. Слабейшее звено на сегодняшний день, оказывается, медицина. У л д и с. Да ну вас. А с т р и д. Наконец-то все есть, теперь бы только жить, и вот пожалуйста. Медицина бессильна. У л д и с. Это еще как сказать. Если хотите знать, и на меня, было время, смотрели как на списанного, правда, а вот я перед вами. Кое-что вырезали, добавили немного синтетики… Живу. Работаю фельдшером. Детей воспитываю.
Астрид порывается скрыться вправо.
Стоп! Она вас видела… Возьмите себя в руки. Идет сюда. Ну? Спокойствие! Пока что ничего страшного, только подозрения, они могут и не подтвердиться… Слышите, что вам говорят?
Астрид кивает. Появляется С м у й д р а. Улдис уходит вправо.
С м у й д р а. Астрид, можешь не рассказывать, я все знаю… Взгляни, как хорошо смотрится в вазе твой аир! А с т р и д. Да, очень. С м у й д р а. Просто прелесть, и ромашки тоже. Отличная композиция для вечера Лиго. А с т р и д. Она же была предназначена для какой-то… С м у й д р а. Была предназначена, была… Хорошо, Астрид. Операция так операция. Я согласна. Раз нельзя иначе. А с т р и д. Иначе нельзя. С м у й д р а. Не подумай, я не за себя боюсь, и потому… Нет. Боюсь, ребенку может повредить. Что там доктор говорил о консилиуме? А с т р и д. Видишь ли, доктор считает, может, тебе лучше перейти в другую больницу, которая для такого рода операций более приспособлена, понимаешь, но это мы завтра решим. С м у й д р а. Хорошо, завтра. А сегодня ты поедешь к Иевине? А с т р и д. Да. С м у й д р а. Присядем на минутку перед дорогой.
Садятся.
Помолчим, ладно?
Молчат. Появляется сестра Р у т а. Останавливается, кивает. Слева по коридору к ней направляются Я у с м а, А й р а и В и л н и с. Слушают, что сестра Рута рассказывает им вполголоса. Идет доктор Г а й л и с. С ним с т а р ш а я с е с т р а и фельдшер У л д и с. Доктор останавливается, негромко отдает какие-то распоряжения. Медики в своих традиционных белых халатах и головных уборах заполняют теперь собою сцену, укрыв от нас Смуйдру с Астридом и предназначавшийся для Лизе Камалдыни букет аира.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Под вечер следующего дня. За своим столом, заполняя больничные карточки, сидит сестра Р у т а. Справа, громыхая, катит тележка с ворохом пустой посуды. Рядом шагает А г а т а. Тележку катит Л е л д е. Тележка остановилась. Агата собирает и складывает в кучу посуду с тумбочки Ирмгарде.А г а т а. По мне, нет лучше работы в больнице, чем собирать посуду после ужина. День окончен, ступай на все четыре стороны и снова чувствуй себя человеком… Тебе-то, верно, всю ночь сидеть? Л е л д е. Жена Ланцениека очень меня просила, у самой выпало дежурство на работе. А г а т а. Гляди, чтоб она тебе как следует заплатила. Если опять за плитку шоколада ночь просидишь, я этого так не оставлю!
Обе с тележкой уходят влево. Навстречу идет В и з б у л и т е с белыми и розовыми пионами. Подходит к большой вазе, ставит в нее цветы.
В и з б у л и т е (поймав вопросительный взгляд сестры Руты). Одноклассники навестили… А цветы пускай здесь стоят, не то я, глядя на них, разревусь чего доброго. Р у т а. Красивые пионы. В и з б у л и т е. Правда? Они сдают экзамены, а там выпускной вечер, бал… Р у т а (ищет в столе таблетку). На вот, примешь перед сном. В и з б у л и т е. Спасибо.
Появляется С м у й д р а. Подходит к окну, смотрит на улицу.
Девочки придут в длинных платьях. У каждой свое, особенное, материалом ли, расцветкой, фасоном. И как мы, бывало, спорили! На одну выкройку все набросились, чуть в клочья не порвали, пришлось жребий тянуть.
Появляется У л д и с.
Р у т а. Таблетку примешь чуть пораньше, не забудь, примерно за полчаса до сна. В и з б у л и т е. Хорошо. (Уходит влево.) Р у т а. Улдис, а ты где Янов день празднуешь? У л д и с. В Дарзинях{111}. Мои все уже там. Вот помогу Лелде — просила Ланцениека получше на ночь устроить, — и поеду.
Смуйдра подходит к столу, снимает телефонную трубку, набирает номер.
Р у т а. Кому вы собираетесь звонить? Это внутренний. С м у й д р а. Ах, да… Простите. (Кладет трубку.) У л д и с. Пройдите в комнату сестер. Р у т а. Правильно, там никого нет. Спокойно можете звонить.
Кивнув, С м у й д р а уходит вправо.
У л д и с. Она еще не знает? Р у т а. Нет. Думает, муж задержался у дочки в деревне, ждет, нервничает. Дала ей таблетку седуксена, да не подействовало. У л д и с. Что же будет дальше? Р у т а. Консилиум решил завтра же перевезти ее в онкологическое отделение Республиканской больницы. Она согласилась, но доктор велел мне строго следить, чтобы до того времени она ни о чем не узнала. У л д и с. Пуще всего берегись Агаты. Р у т а. Агата не знает. У л д и с. Рута, не обольщайся. Агата всегда знает все. Г о л о с Л е л д е. Улдис! У л д и с. Сейчас! (Руте.) Жена говорила, у них в магазине ожидаются японские зонтики. Тебя не волнует? Р у т а. Ой, Улдис, еще как! У л д и с. Я скажу. Р у т а. Пожалуйста! У л д и с. Какой расцветки? Р у т а. Синий, с желтым или белым. У л д и с. А если не будет? Р у т а. Тогда любой. Они все хороши.
Улдис уходит влево. Появляется М а р и с с венком из дубовых листьев.
М а р и с. Добрый вечер. Веселого Янова дня. Р у т а. Спасибо. М а р и с. Скажите, пожалуйста, как у вас себя чувствует моя бабушка, Ирмгарде Чиксте? Р у т а. Ничего. (Пишет.) Присядьте, сейчас она выйдет. М а р и с. Спасибо. (Кладет венок на подушку.)
Справа возвращается С м у й д р а.
Р у т а. Медне, вы не обратили внимания, в какой палате сейчас Чиксте? С м у й д р а. Нет. Р у т а. К ней внук пришел. С м у й д р а. Я поищу. (Уходит влево.) М а р и с. Скажите, пожалуйста, а как себя чувствует Визбулите Тамужа? Мы из одной школы. Р у т а. Она тоже ничего. (Встает, собирает заполненные карточки, уходит влево.)
Появляется И р м г а р д е.
И р м г а р д е. С венком пожаловал… М а р и с. Янов день. И р м г а р д е. Спасибо, Марис. М а р и с. Бабушка, каковы те очередные задания, которые невозможно было передать по телефону? И р м г а р д е. Много и разные. Завтра с утра тебе придется съездить к родителям Дзинтара Кондратовича. Вот адрес. (Передает Марису записку.) М а р и с. Саркандаугава{112}? Через всю Ригу пилить! И р м г а р д е. Если никто не выйдет, постучи посильней, у них вроде бы звонок неисправный. М а р и с. Бабушка, ты в самом деле хочешь, чтобы я завтра носился по городу, а послезавтра завалил экзамен? И р м г а р д е. Не завалишь. Парнишка волнуется, мать четвертый день не навещает, а волноваться ему сейчас вредно и даже опасно. М а р и с. Дальше? И р м г а р д е. Одна больная, которой я читаю газеты, в молодые годы увлекалась романом Маргарет Митчел{113} «Унесенные ветром». Книжка эта есть у моей приятельницы Барбары Дреймане. М а р и с. Прошу прощения, но у меня уже нет сил криком кричать, чтобы она услышала. И р м г а р д е. Зачем тебе кричать, напиши на бумажке. М а р и с. Дальше? И р м г а р д е. Хватит для первого раза… Папе с мамой я что нужно по телефону объяснила. М а р и с. Спокойной ночи, бабушка. И р м г а р д е. Завтра жду тебя с вестью от Кондратовичей, а что касается книги, там два тома, принесешь первый… Беги, беги. До свидания, Марис.
Вдвоем направляются влево. Навстречу идет В и з б у л и т е.
М а р и с. Веселого Янова дня, Буллит! В и з б у л и т е. Тебе того же самого.
И р м г а р д е уходит.
Заниматься, как я погляжу, тебе совсем не обязательно? М а р и с. Полистать не мешает. Завтра пропущу тренировку по гребле на Лиелупе{114}. Выполню бабушкины поручения, и баста. В и з б у л и т е. Видал? (Указывает на пионы, так украсившие вазу с аиром и ромашкой.) Мои навещали, чуть не половина класса явились. Говорят, поедут праздновать к Сибилле, но учебники по физике на всякий случай прихватят… Чудаки, говорю им. М а р и с. Ты бы тоже прихватила. Психоз! В и з б у л и т е. Я иной раз нарочно поступаю всем наперекор. М а р и с. Когда-нибудь я расскажу тебе об одном своем социолого-психологическом эксперименте, ибо он непосредственно связан с тобой. В и з б у л и т е. Не смейся, бледнолицый брат. М а р и с. Точнее говоря, с твоим именем. Этой весной в продолжение двух недель я фиксировал в обоих одиннадцатых классах, кто тебя называет Визбулите, кто Визба, а кто Буллит. В и з б у л и т е. Как же я ничего не заметила? М а р и с. Это не входило в программу эксперимента. Получены интересные данные — сколько ребят, сколько девочек, из какой среды, с какими среднегодовыми отметками… В и з б у л и т е. Комсомольцы, беспартийные… М а р и с. И так далее. При содействии персонального папочки я все это запрограммировал, а папочка запустил в ЭВМ. Когда-нибудь покажу тебе результаты.
Слева выходят Л е л д е — она сняла свой белый колпак — и И н т.
Л е л д е. Добрый вечер. М а р и с. Веселого Янова дня. Л е л д е. Веселого. В и з б у л и т е. Знакомьтесь, это Марис. Лелде, Инт, который почти совсем не говорит. Л е л д е. Неправда, Инт говорит за семерых немых, только он считает, что… И н т. Лелдынь! Л е л д е. Ладно, ладно… Визбулите, ты нас не выдавай! Когда дежурит Агата, мы друг от друга держимся подальше, как будто вовсе не знакомы. В и з б у л и т е. Я заметила. Л е л д е. Иначе мне несдобровать, и так уж… но Агата ушла, и я раздобыла Инту приличную пижаму, хоть в праздничный вечер пусть будет похож на человека!
Инт встряхивает пижаму, которую держит в руке. Появляется сестра Р у т а.
Р у т а. Агата ушла? Л е л д е. Ушла. Р у т а. Можно вздохнуть с облегчением. Л е л д е. Не говори. Р у т а. Все же ты присмотри, чтобы никто без надобности не входил в палату к Медне.
Рута и Лелде, разговаривая, направляются вправо.
Л е л д е (оглядывается). Инт, пошли с нами!
Все трое уходят.
М а р и с. Визбулите, как это ты вдруг заболела? В и з б у л и т е. Уж так получилось. М а р и с. Все очень огорчились. В и з б у л и т е. Я и сама не слишком обрадовалась. М а р и с. Знаешь, многие в школе устойчиво употребляют лишь одну форму твоего имени, другие — смотря по обстоятельствам. Это кое о чем говорит! К тому же наряду с основной формой и двумя ее производными, о которых я упоминал, постоянно рождаются и исчезают варианты: Визбочка, с одной стороны, с другой — Бочок, Бычок, Телка, Телушка, Теленочек… В и з б у л и т е. Неужто я и в самом деле настолько популярна? М а р и с. Суди сама. И это у нас в школе, где без прозвищ ухитрились остаться даже некоторые учителя! Мною зарегистрированы все варианты и подварианты. Если хочешь, могу принести. В и з б у л и т е. Принеси. Марис, я не стану распространяться о своей болезни, это нечто внутреннее, и хватит с тебя. Знаешь, как я впервые ее обнаружила? Это было так странно, и я никому еще не рассказывала, ни родителям, ни врачам. М а р и с. Тогда лучше и мне не рассказывай. В и з б у л и т е. Нет, тебе расскажу, ты ведь у нас будущий ученый… В мае мы с папой и мамой совершали двухдневную поездку на велосипедах по Курземе. М а р и с. Начитавшись Зиедониса? В и з б у л и т е. Отчасти, и вот на берегу Венты, неподалеку от впадения Абавы{115}, к нашему костру подошли лесорубы-гуцулы. Один из них — наших лет, с натруженными руками, плечи узкие, шея длинная, тонкая, такой застенчивый, по-русски плохо говорит — он первый стал подпевать нам «Вей, ветерок!», голос у него оказался неожиданно высоким, тенорок… (Умолкает.) М а р и с. Смотри, может, дальше не стоит. В и з б у л и т е. А это все. Старший гуцул что-то по-своему сказал, они простились и ушли. Парень на меня посмотрел… М а р и с. И только? В и з б у л и т е. Марис, ты просто несносен. М а р и с. Отчего же несносен. Если б он тебя на прощанье, скажем, поцеловал! В и з б у л и т е. Он только посмотрел, и я… Одним словом, ночью начались боли, утром родители отвезли меня в Кулдигу к врачу, и вот я здесь, с камнями — ой, проговорилась! М а р и с. Только посмотрел. В и з б у л и т е. Да. М а р и с. Выпучив глаза, или как? В и з б у л и т е. Что ты, нет. Взгляд у него был теплый, добрый, только… постой, как это называется — поле магнитной индукции? М а р и с. В глазах? Извини. Твоя гипотеза отпадает, потому как технически трудно реализовать.
Появляется П а р с л а. Окинув их взглядом, усаживается на стул и принимается за вязанье.
Я слышал, есть люди, способные одним своим взглядом убивать. В и з б у л и т е. Марис, ты что. М а р и с. Почему бы не быть и таким, которые способны сглазить или вселить болезнь. В и з б у л и т е. Больной я была еще раньше, только сама не сознавала. М а р и с. Ага. Значит, не будь твоей встречи с длинношеим гуцулом… В и з б у л и т е. Не смейся. М а р и с. Я не смеюсь. Визбулите, мне пора. В и з б у л и т е. Я провожу.
Оба уходят влево. Появляется С м у й д р а. Подходит к окну, открывает. Доносится праздничная песня Лиго. Должно быть, на улице остановилась машина с людьми, выезжающими в этот вечер за город. Появляется Г у н в а л д и с. Справа спешат Л е л д е и И н т. Слева выходит И р м г а р д е. Справа — Б е н и т а. Все стоят у окна, молча смотрят, слушают. Возвращается и В и з б у л и т е. Машина отъезжает. Песня звучит и постепенно затихает.
И р м г а р д е. Кто тут Янис? Г у н в а л д и с. Нет таких. И р м г а р д е. Латыши — и ни одного Яниса. Л е л д е. Инт по отчеству Янович. И р м г а р д е. Ой, какой солидный!
В самом деле — в белой сорочке и в хорошо сидящей, по росту пижаме Инт Гарайс, с коричневым от загара лицом рабочего человека, выглядит совсем иначе.
Надень-ка на него венок{116}, Визбулите, на сына Яниса.
Визбулите надевает Инту на голову дубовый венок.
И н т. Спасибо. Г у н в а л д и с. Есть повод посидеть. И р м г а р д е. Еще какой!
Все рассаживаются — кто где.
Л е л д е (Смуйдре). Вам бы прилечь. Я отведу вас.
Смуйдра отрицательно качает головой.
Надо, надо. Вид у вас усталый. Г у н в а л д и с. В самом деле, Смуйдра. И р м г а р д е. Пусть приляжет на моем диване. Л е л д е. Хотя бы так.
Смуйдра занимает место Ирмгарде.
Г у н в а л д и с. Прощай, наши вечера. Смуйдра завтра перейдет в другую больницу, Визбулите начнут готовить к операции, а потом уложат в постель, очередь за Интом… Меня отпустят домой… Останется тетушка Ирмгарде, у которой пойдут анализы, да еще, может, Парсла, которая свой сегодняшний разговор в кабинете врача не придает огласке… Фактически это одна из последних наших посиделок, если не последняя. В и з б у л и т е. Жаль. Г у н в а л д и с. О чем будем говорить? П а р с л а. Все равно о чем, только ни слова больше про Янов день. С м у й д р а (тихо). В самом деле… П а р с л а. Венок Инт отнесет в свою палату, чтоб не мозолил глаза. И н т. Можно. (Уходит влево.) В и з б у л и т е. А ваза?
Все смотрят на большую вазу с дубовой веткой, аиром, ромашками и пионами.
П а р с л а. До завтра пускай постоит в перевязочной. Гунвалдис! Г у н в а л д и с. Если осилю. Л е л д е. Строгов, нельзя. Двух недель не прошло после операции… Я отнесу. Г у н в а л д и с. Пардон. Л е л д е. Ну, тогда вместе.
Вдвоем осторожно поднимают вазу и уносят вправо. Слева возвращается И н т. Спешит на помощь.
И р м г а р д е (Бените). Ваш муж не придет? Б е н и т а. Спит, крепко уснул. Такое с ним редко бывает… Не стала будить, и домой не хочется.
Возвращаются Л е л д е, И н т и Г у н в а л д и с.
Г у н в а л д и с. Итак, какие предложения? В и з б у л и т е. Литературный суд. Г у н в а л д и с. Найдется ли такая книга, которую бы все читали? И р м г а р д е. «Времена землемеров»{117}. В и з б у л и т е. Давно сужены-пересужены. П а р с л а. Устроим суд Агате. Г у н в а л д и с. Идея. В и з б у л и т е. Кто обвинитель, кто адвокат? Г у н в а л д и с. Боюсь, все же ничего не выйдет. В и з б у л и т е. Почему? Г у н в а л д и с. Защита, за которую помимо всего прочего никто не возьмется, совершенно безнадежна. И р м г а р д е. Я возьмусь. Г у н в а л д и с. Защищать Агату? И р м г а р д е. Да. П а р с л а. Сгораю от нетерпения, как это вам удастся. Г у н в а л д и с. Приступайте. Прошу вас. И р м г а р д е. По каким пунктам обвиняется моя подзащитная Агата, хотела бы я знать. Г у н в а л д и с. По всем, по всем пунктам. Перечислять их было бы просто, пардон, банально. И р м г а р д е. Хорошо, я начинаю. (Встает.) Существующая у нас в стране бесплатная медицинская помощь, которой мы все заслуженно гордимся… П а р с л а (Смуйдре, вполголоса). Хорошо хоть, не от Адама и Евы начала… Г у н в а л д и с. Попрошу соблюдать тишину! Слово имеет защита. Простите, пожалуйста. Продолжайте. И р м г а р д е (после паузы). В Италии Строгова после такой операции давно бы выписали, однако здесь его для большей верности держат неделями, и он себе может позволить такое, а почему бы и нет? Так вот! Разумеется, все новое выдвигает новые проблемы. Я, понятно, коснусь лишь одной из них, которая непосредственно затрагивает мою подзащитную Агату. (Смотрит на Гунвалдиса.) Г у н в а л д и с. Прошу вас, продолжайте. И р м г а р д е. Врачей готовит Рижский медицинский институт, туда охотно идет молодежь, ибо профессия врача у нас в стране в почете. То же самое можно сказать о медсестрах, акушерках, фельдшерах. Но кто в больнице выполняет самую неблагодарную работу, получая самую низкую зарплату и притом не пользуясь особой популярностью в широких слоях общества? Агата! А что, если Агата больше не желает? Если Агата видит, что работница на фабрике получает в два, в три раза больше? П а р с л а. Пускай идет на фабрику. И р м г а р д е. И уйдет. И другие в пенсионерки уйдут. А кто придет на их место? Молоденькие девочки, у которых столько возможностей, пойдут ли они в больницу мыть полы, ставить клизмы и носиться со всякого рода горшками? За такую-то плату? От Агаты мы требуем энтузиазма, а что мы взамен даем Агате? У меня все. (Садится.) В и з б у л и т е. Вы правы. Я бы ни за что не пошла. Б е н и т а. А Лелде? Г у н в а л д и с. Правильно, слово свидетелю. Лелде! Прошу. Л е л д е. Я? Г у н в а л д и с. Ну да. Как ты стала санитаркой? Л е л д е. В шутку говорить или серьезно? Г у н в а л д и с. Серьезно, Лелде. Это нас всех интересует. Л е л д е (встает). Ну, мою маму в других больницах отказались оперировать, потому что риск был велик. Маму я очень люблю, мы живем вдвоем… Ну и вот, а доктор Гайлис вернул мне маму. Думали-думали, как его отблагодарить, и вот придумали, что мама отдаст доктору меня. П а р с л а. Оригинально. Л е л д е. Разумеется, в санитарки. Г у н в а л д и с. Разумеется. Мы так и поняли. И р м г а р д е. Трогательно. И доктор Гайлис принял такой подарок? Л е л д е. Обеими руками. П а р с л а. Еще бы. Г у н в а л д и с. Парсла! Л е л д е. Тем более что, дни и ночи просиживая у маминой постели, я обучилась всему самому необходимому… Единственно, о чем просил доктор, чтобы я осенью поступила в училище медсестер. И р м г а р д е. Так. И одной хорошей санитаркой станет меньше. Л е л д е. Я могу уйти? Г у н в а л д и с. Привет от всей компании Лудвигу Ланцениеку. Л е л д е. Завтра передам, сегодня он еще не отошел после наркоза. Г у н в а л д и с. Только ты возвращайся. Может, будут еще вопросы.
Л е л д е уходит влево.
Смуйдра, вам нехорошо? С м у й д р а. Сама не знаю. В и з б у л и т е. Пройдемте в палату. С м у й д р а. Нет. И р м г а р д е. Позвать сестру Руту? С м у й д р а. Спасибо, не надо. Я просто полежу.
С улицы, правда, издалека, опять доносится праздничная песня. Парсла встает, закрывает окно. Тишина. Слева появляется А г а т а, она переоделась в свое платье, и, пока она не раскрыла рот, ее трудно узнать.
А г а т а. Вы только подумайте — нет, от удивления вы языки проглотите… Медне, бедняжка, день-деньской мужа ждет, а муж-то ее в этом же здании, двумя этажами ниже!
Смуйдра подскакивает на кушетке, смотрит на Агату.
Аккурат под нами! Г у н в а л д и с. Что он там делает? А г а т а. Что делает… Мы тут наверху ничего не знаем, и те понятия не имеют, что у нас лежит его жена! Видали, как в жизни бывает? Хорошо, я по дороге домой завернула к ним в отделение поболтать с Малвиной, за день столько всего накопилось, ну и сидим мы с ней, калякаем… Г у н в а л д и с. Агата, если вы сейчас же не скажете, что случилось, я вас задушу. А г а т а. Фу-ты ну-ты, душитель какой! Г у н в а л д и с. Агата! А г а т а. Астрид Меднис, разогнавшись на своем «жигуленке», выскочил в переулок, а там грузовик с кирпичом, не смог затормозить… Я еще вчера про какую-то аварию возле самой больницы слышала, да разве такое придет в голову? Мне или кому другому!
Смуйдра встает, идет влево.
(Догоняет ее.) Я покажу, куда надо идти. Кто бы мог подумать!
С м у й д р а и А г а т а уходят.
П а р с л а. Вот вам и Янов день… И р м г а р д е. Особых симпатий он во мне вчера не вызвал, но… П а р с л а. Это вы про Астрида Медниса? И р м г а р д е. По внешним данным парень ну прямо герой из какого-нибудь кинофильма… И такое несчастье.
Появляется сестра Р у т а.
Р у т а. Какое? И р м г а р д е. Боже мой… Г у н в а л д и с. Сестричка, муж Смуйдры Медне, оказывается, угодил в катастрофу и лежит у нас в больнице, двумя этажами ниже! Р у т а. Вот как? Г у н в а л д и с. Агата только что сказала. Р у т а. Агата. Г у н в а л д и с. Обе пошли вниз. Р у т а (подходит к столу, снимает трубку, набирает номер). Зайга? Это Рута. Наша Медне у тебя? Нет… Когда появится, задержи ее. Сейчас спущусь. (Кладет трубку, уходит влево. Вначале идет своей обычной величавой походкой, затем прибавляет шагу, переходит на бег и скрывается.) П а р с л а. Каждый день хоть ненадолго на горизонте появлялся симпатичный и здоровый мужчина, можно было глаз порадовать… И его не стало. И р м г а р д е. Если бы не стало, он не лежал бы в больнице. П а р с л а. Ох, эта Агата, опять заварила кашу. Пусть сестра Рута расхлебывает… И р м г а р д е. А вас это радует? П а р с л а. Та самая Агата, которую вы столь трогательно защищали. И р м г а р д е. Слушай вы внимательно, вы бы сообразили, что я защищала Милдыню, Лонию, Таню и Лелде. Что рядом с ними мы должны терпеть таких лентяек и сплетниц, как Агата, это заставляет призадуматься, это что-то да значит, о чем-то говорит. П а р с л а. И все же вы отступаетесь от своей защиты. И р м г а р д е. Защиту, если вам угодно, я на себя взяла лишь потому, что слова «давайте судить Агату» произнесли вы. Кто вы такая, какое имеете право… П а р с л а. А вы кто такая? И р м г а р д е. В молодые годы я работала в торговле, там, между прочим, наши пути и скрестились впервые с Агатой, затем долгие годы я была председателем поссовета в Талском районе. Вы тут щеголяете в шелковой пижаме, на всех и вся изливая желчь, и вам ни разу не пришло в голову помочь Лонии или той же Агате раздать обед тяжелым больным. «Давайте судить Агату!» Тоже мне судья…
Слева направо проходит Л е л д е.
Праздник Лиго пытались расстроить… Не выйдет у вас. Гунвалдис с Интом сейчас же вернут на место вазу, Инт принесет венок, Визбулите откроет окно, а я всех угощу вкусным тминным сыром.
П а р с л а встает, уходит влево.
Г у н в а л д и с. Тетя Ирмгарде, Парсла очень больна. И р м г а р д е. В самом деле? Г у н в а л д и с. Да. И р м г а р д е. Ступайте принесите вазу.
Г у н в а л д и с с И н т о м уходят вправо. Визбулите открывает окно. Ирмгарде достает из тумбочки и режет сыр.
Б е н и т а. И как это Астрид Меднис, опытный водитель, допустил такую оплошность. И р м г а р д е. Боюсь, оплошность допустил доктор Гайлис. Все, что он хотел сообщить сильнейшему в семье, он мог преспокойно сказать самой Смуйдре.
Возвращаются И н т и Г у н в а л д и с с вазой, ставят ее на прежнее место. Инт идет за венком. Появляется Л е л д е, что-то шепчет Бените. Обе вместе уходят вправо. Возвращается И н т с венком.
И н т (Ирмгарде). Оказывается, вы из Талсы? И р м г а р д е. Родилась и выросла. И н т. А говорите вы, точно по книге читаете… И р м г а р д е. Мама у меня родом из Добеле{118}. И н т. А я из Колки{119}, и стоит мне тут в Риге рот раскрыть, все помирают со смеху. Ладно, сказал я Лелдыне, буду молчать, будто воды в рот набрал. И р м г а р д е. Лелде ваша… И н т. Да, собираемся пожениться. По осени из Колки перееду в Вентспилс, там Лелде поступит в школу медсестер.
Появляется Л е л д е.
Лелдынь, а тетушка — моя землячка! Л е л д е (кивнув, подбегает к телефону, набирает номер). Сестра Зайга? Прошу, передайте сестре Руте… Это Лелде… Чтобы скорее поднялась. (Кладет трубку, торопливо уходит влево.)
Все переглядываются.
Г у н в а л д и с. Должно быть, Лаунаг. И р м г а р д е. Боже мой. В и з б у л и т е. Сил моих нет. Вчера Камалдыня, сегодня… И р м г а р д е. Цыц, Визбулите.
Появляются сестра Р у т а и Л е л д е. Рута чуть ли не бегом скрывается вправо.
Л е л д е. Инт, пойдем поможешь! И н т. Можно. Л е л д е. Товарищ Строгов… нельзя ли и вас?
Гунвалдис кивает. Все трое уходят вправо.
В и з б у л и т е. Я как мышка испугалась. И р м г а р д е. О чем вы так долго говорили с Марисом? В и з б у л и т е. Да так… Сказку для него сочинила, чтоб не подумал невесть что, хотя у сказки на сей раз вполне реальная основа… И р м г а р д е. Она, говорят, есть в любой сказке… Не нравится тебе мой внучок? В и з б у л и т е. Нравится, да разве этого достаточно?
Возвращается П а р с л а. Подходит к окну, смотрит на улицу, прислушивается к дальнему пению. Появляется С м у й д р а. Ирмгарде, Визбулите и Парсла вопросительно смотрят на нее.
С м у й д р а (садится на кровать Ирмгарде). Да, конечно, не обошлось без травм, но в общем-то ничего страшного. И р м г а р д е. Главное, жив. Остальное… тоже, конечно, но это самое главное. Боже мой. С м у й д р а. Астрид уже на ногах, когда я вошла, он стоял у окна. И р м г а р д е. Вот этого, вероятно, еще не следовало делать. С м у й д р а. Уложила в постель и строго наказала, чтобы больше не вставал. И р м г а р д е. О том, что завтра вас ожидает, сказали? С м у й д р а. Да, сказала, что перевожусь в другую больницу, впрочем, об этом Астрид уже знал, но вот о том, что сначала надумала к Иевине в Дзербене съездить, не сказала ни слова, а то еще разволнуется.
Возвращается Б е н и т а. Идет медленно, в руке зажат платок, с виду спокойна. Визбулите отступает назад. Прижимается к стене. Ирмгарде встает. Бенита остановилась. В ответ на вопросительный взгляд Ирмгарде молча кивает. Потом все смотрят в распахнутое окно. С улицы доносится песня Эмиля Мелнгайлиса{120} «Янов вечер», известная запись со столетнего юбилея Праздника песни{121}:
«Уж идет к закату солнце, лиго,
Взвеселились пастушата, лиго,
Взвеселилась сама Мара, лиго, лиго,
Отворяя им ворота, лиго».
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Вазу с дубовой веткой, аиром, ромашками и пионами освещает утреннее солнце Янова дня. Появляется с т а р ш а я с е с т р а. Некоторое время разглядывает цветы, затем подходит к телефону, набирает номер.C т а р ш а я с е с т р а. Приемное отделение? Это ты, Намиките?.. С внуками сидела, вот и весь мой праздник… Да им хотелось бы, разумеется, чтобы я при них была неотлучно, но как бросить своего доктора и свое отделение? С кадрами у нас тяжело, очень тяжело. Одни не выдерживают и сами уходят, других…
Появляется А г а т а.
(Завидев ее, меняет тему.) О чем я хотела тебя попросить — приготовь одежонку Медне, я кого-нибудь пришлю… Медне, да. Жена того самого… Спасибо, Намиките. (Кладет трубку.) Агата, у меня к вам серьезный разговор. А г а т а. И у меня к вам, старшая сестра. Я отложила про запас совсем новую пижаму — на тот случай, если к нам кто посолиднее поступит, думала, может, пригодится, а где тогда возьмешь, у кого выцарапаешь? Сегодня, гляжу, в ней рыбак из Колки… Как вам это нравится? Оказывается — Лелде! C т а р ш а я с е с т р а (отмахнувшись). Послушайте, Агата… А г а т а. О моральном облике этой девчонки я уже не раз вам говорила, только вы на это ноль внимания, и что выясняется? Ночью, двух часов не прошло, как помер Лаунаг, одна больная из палаты напротив в щелку видела, как Лелде проскользнула в перевязочную вместе с мужчиной! C т а р ш а я с е с т р а. Агата, Агата. Должно быть, девочке захотелось подальше от чужих ушей потолковать с женихом о свадьбе. А г а т а. О свадьбе?
По коридору идет Л е л д е с ведром, щеткой и половой тряпкой.
C т а р ш а я с е с т р а. Лелде! Л е л д е. Я слушаю вас. C т а р ш а я с е с т р а. Разве ты не рассказала Агате, что Инт Гарайс твой будущий муж? Л е л д е. Нет. А г а т а. Вот это новость… Ну да… Что я говорила? Еще и свадьбы не было, а уж она того симпатичного деревенского парня за нос водит, что же дальше-то будет? Ну погодите, я ему открою глаза… C т а р ш а я с е с т р а. О чем вы говорите! А г а т а. О чем говорю… В перевязочной Лелде с другим ночку коротала, с рыжим!
Л е л д е, вспыхнув, убегает вправо.
Видали? (Идет вслед за Лелде.) C т а р ш а я с е с т р а. Агата, постойте. Мы с доктором сегодня утром пришли к выводу, что работа в нашем отделении для вас все же слишком тяжела. А г а т а. Ну да. Теперь пойдут сводить счеты с теми, кто не боится правду в глаза говорить и ваших любимчиков выводит на чистую воду… Не пройдет у вас этот номер, старшая сестра. Живу я рядом, а зарплата вместе с жалованьем мужа да моей пенсией позволяет нам спокойно жить, так что никуда я от вас не уйду. Воспитывайте меня! (Приосанившись, уходит вправо.)
Слева появляется Б е н и т а, в темном платье.
Б е н и т а. Доброе утро. Могу я видеть доктора? C т а р ш а я с е с т р а. Я посмотрю. (Уходит вправо.)
Слева появляется И р м г а р д е с газетами.
Б е н и т а. Доброе утро. И р м г а р д е. Доброе утро, Бенита. Ночью долго думала о вас… И вы знали и он знал! Б е н и т а (кивает). Доктор Гайлис сделал все, чтобы это не случилось еще в феврале, марте, апреле или… Хочу с вами посоветоваться. Оскар уходил подолгу в море, Андритис только меня и видел, меня да всех этих преподавателей женщин, даже физкультуру преподавала женщина — вот он и вырос робкий, застенчивый… Мы с Оскаром так были рады, когда у него появилась Скайдрите, а сегодня узнала, что свадьбу никак нельзя откладывать… И р м г а р д е. Боже мой. Б е н и т а. Я даже не нашлась, что сказать Андритису. Сидим с ним на веранде, у нас там на стене штурвал со старого парусника, компас… Сидим и плачем. И р м г а р д е. Шумную свадьбу устраивать не стоит, но и регистрацию брака ни в коем случае откладывать не следует. Б е н и т а. Вы тоже так считаете? И р м г а р д е. И пусть родится на свет ребенок, маленький Лаунадзынь.
Возвращается с т а р ш а я с е с т р а.
C т а р ш а я с е с т р а. Прошу вас, товарищ Лаунаг. Б е н и т а (Ирмгарде). Хочу поблагодарить доктора за весну в больнице, которую он подарил нам с Оскаром.
Справа появляется П а р с л а. Молча здоровается с Бенитой. С т а р ш а я с е с т р а берет Б е н и т у под руку, уводит вправо.
П а р с л а (тихо). «Не надо печалиться, вся жизнь впереди…» И р м г а р д е. Если я кого-то здесь, в больнице, не понимаю, так это вас. П а р с л а. И прекрасно. А кто вас просил понимать? И р м г а р д е. Нет, но… П а р с л а. Продолжайте лезть из кожи вон, вселяя в больных дух официального оптимизма. До чего же трогательно было на вас смотреть, когда вы вместе с Лонией раздавали завтрак, потому как Лелде заспалась. Надо думать, мы вскоре увидим вас вместо Агаты, снующей с горшками и утками. И р м г а р д е. А по-вашему, более достойный вариант, не зная, куда деться от скуки, себе и людям портить настроение… П а р с л а (перебивает ее). Называя вещи своими именами? Говоря правду, вместо официального очковтирательства? И р м г а р д е. Какую правду? П а р с л а. Разве их несколько? И р м г а р д е. Вам снова и снова не терпится повторить, и все мы повторяем, что вот умерла Лизе Камалдыня, ладно, но сколько можно? А вы, пока она лежала в одиннадцатой палате, вы хоть раз ее проведали? П а р с л а. Самое неприятное — ваша самоуверенная показушность. Какая я хорошая, тяжело больным читаю газеты и журналы, какой у меня сын, какой внук — с золотой медалью… Смотреть противно, слушать противно… (Начинает плакать.)
Возвращается с т а р ш а я с е с т р а. Спешит к Парсле, берет ее под руку, уводит влево. И р м г а р д е, проводив их задумчивым взглядом, уходит вправо. Появляется доктор Г а й л и с, он провожает Б е н и т у. Прощается, молча пожимая руку. Б е н и т а уходит влево. Справа появляется Л е л д е.
Г а й л и с. Лелде! Л е л д е. Слушаю вас. Г а й л и с. Это я слушаю. Л е л д е. Наябедничала? Г а й л и с. И? Л е л д е. Под утро у меня глаза стали слипаться, и я зашла в перевязочную, полежать немного, да дверь забыла запереть, и вошел Строгов… Будьте покойны, доктор, мне мама рассказала, как в подобных случаях должна вести себя девушка, и он, Строгов… он извинился и ушел. Г а й л и с. Не забывай, я отвечаю за тебя перед мамой. Значит, все в порядке? Л е л д е. Конечно, только… Г а й л и с. Только? Л е л д е. Не знаю, доктор, но утром Инт мне показался просто милым, потешным парнем, и я… Г а й л и с. Лелде, послушай меня… Л е л д е. Я слушаю. Г а й л и с. Строгов хороший человек и, должно быть, хороший плановик-экономист, но он вдвое старше тебя. Л е л д е. Вам приходилось видеть семью лучше, чем была у Лаунагов? Г а й л и с. Эко куда тебя занесло… Лелде, у Строгова своя семья в Алуксне{122}. Л е л д е. Да? Г а й л и с. Да. Жена, сын твоих лет… Л е л д е. Доктор, но… Г а й л и с. Ну? Л е л д е. Ведь мама отдала меня вам. Как скажете, так и будет. Г а й л и с. «Была Янова ночь, по холмам полыхали костры…» Да будет так: анализы у Инта хорошие, завтра на рентген, а послезавтра операция. Л е л д е. Можете больше ничего не говорить, доктор.
Появляется с т а р ш а я с е с т р а.
Я могу идти?
Гайлис кивает. Л е л д е уходит.
C т а р ш а я с е с т р а. Доктор, Друлле ничего не ела ни вчера вечером, ни сегодня утром. Г а й л и с. Очень хорошо. Готовьте к операции. C т а р ш а я с е с т р а. Вам даже передохнуть некогда… Г а й л и с. До следующего вторника Друлле нельзя оставлять. C т а р ш а я с е с т р а. И погулять на празднике, наверно, толком не удалось? Г а й л и с. Так, в кругу семьи. Как и вам. C т а р ш а я с е с т р а. Не равняйте себя с пенсионерами. Г а й л и с. С ближайшими товарищами по работе, старшая сестрица. Новенькие пока не объявлялись? C т а р ш а я с е с т р а. Есть, внизу дожидаются — двое мужчин, а у нас всего одно местечко. Куда второго деть, куда пристроить? Г а й л и с. Берите обоих. C т а р ш а я с е с т р а. Но… Г а й л и с. Спокойно, сестрица. А увидите Строгова, пришлите ко мне. C т а р ш а я с е с т р а. Хорошо, доктор. (Подходит к телефону, набирает номер.) Намиките, оформляй обоих, пусть потом поднимутся… Обоих, обоих, да. (Кладет трубку.) Кофе, доктор, уже у вас на столе. Г а й л и с. Спасибо.
С т а р ш а я с е с т р а уходит. Гайлис загляделся на вазу. Напевает про себя. Появляется Г у н в а л д и с.
Строгов, вы-то мне и нужны. Настроение? Г у н в а л д и с. Отличное, доктор. Все утро гулял в саду. Быть на собственных ногах — все же такое сказочное чувство. Идти, шагать, подниматься по лестнице. Г а й л и с. Девушки на вас жалуются. Г у н в а л д и с. Конкретно? Г а й л и с. Агата… Посему заключаю, Строгов, что вы поправились. Езжайте домой. Г у н в а л д и с. Сейчас? Г а й л и с. Сначала, разумеется, переоденетесь и попросите сестру Руту выписать больничный лист… Возвращайтесь к себе в Алуксне. Г у н в а л д и с. Спасибо, доктор. Между прочим, вот что я хотел у вас спросить — не кажется ли вам, доктор, что Лелде слишком молода и наивна, чтобы работать санитаркой в больнице, где лечатся не только женщины и старички из шестой палаты?
Справа появляется И р м г а р д е. Г у н в а л д и с уходит влево.
Г а й л и с. Вы, товарищ Чиксте, у нас всего третий день, но я не представляю, как бы мы без вас тут справились. И р м г а р д е. Иронизируете, доктор. Г а й л и с. Настроение в палатах это большое дело, но разве мы в состоянии…
Слева появляется с т а р ш а я с е с т р а. Гайлис разводит руками.
C т а р ш а я с е с т р а. Доктор, прошу вас.
Г а й л и с вместе со с т а р ш е й с е с т р о й уходит вправо. Появляется М а р и с со связкой книг.
М а р и с. Доброе утро, бабушка. Что он тебе сказал? И р м г а р д е. Что с матерью Дзинтара Кондратовича? М а р и с. В первой городской больнице. И р м г а р д е. Ясно. Так я и думала, этого и боялась. Чтобы четыре дня сына не проведать, мать! М а р и с. Мне дали координаты, но в отделении никто не берет трубку. (Передает Ирмгарде записку.) Может, потом дозвонишься. И р м г а р д е. Спасибо. Марис! Что это за связка книг? Я же просила только… М а р и с (кладет книги на табуретку). Да, но здесь еще и кое-что из того, что тебе дома почитать не удавалось. Новая книга об Александре Коллонтай на русском, «Занимательная астрономия» Томилина… И р м г а р д е. Я начинаю сомневаться, приходилось ли самой Барбаре когда-нибудь лежать в больнице, раз она считает, что тут много свободного времени. М а р и с. Она придет тебя проведать, как только поправится Иллюзион. Что это за Иллюзион? И р м г а р д е. Такой трехлапый и почти бесхвостый кот. М а р и с. Похоже на нее… Бабушка, на сегодня хватит, ладно? И р м г а р д е. Ладно, ладно. Ступай занимайся. М а р и с. Только загляну к Визбулите, может, ей какая помощь потребуется. И р м г а р д е. Почему я раньше ничего о ней не слышала? М а р и с. Помнишь, я тебе показывал результаты ЭВМ? И р м г а р д е. О девочке со множеством прозвищ? М а р и с. Ну да. И р м г а р д е. Да ведь ты говорил — спортсменка, в республиканскую сборную войдет, и пением занимается, и… М а р и с. Не похоже? И р м г а р д е. Вид у нее такой испуганный, словно… М а р и с. Правда? Я тоже заметил, и проникся к ней душевным состраданием. И р м г а р д е. Я рада, Марис. М а р и с. Чему? И р м г а р д е. Что часто буду видеть тебя здесь. М а р и с. Ты бы видела Визбулите на стадионе или на школьном вечере. Близко не подступишься, — звезда! Яркая Вега! И к тому же умом как будто не обижена!
Справа появляется сестра Р у т а. Подходит к телефону, набирает номер.
И р м г а р д е (Марису). Я позову. Подожди. (Уходит вправо.) Р у т а. Зайга? Это Рута. Едва на ногах стою, но до обеда надо продержаться. Что с Меднисом, встал уже? Ну так пусть после перевязки поднимется наверх. Скажи ему, что жена собирается уезжать. У нас они куда спокойней смогут проститься, не то что в вашей сутолоке. Зайга, а теперь держись, сейчас я тебя ошарашу: скоро ты будешь не единственная, кто разгуливает под шелковой японской крышей над английским париком… Немножечко терпения. Пока. (Кладет трубку, уходит влево.)
Появляется В и з б у л и т е.
В и з б у л и т е. Доброе утро, Марис. М а р и с. Доброе утро. Угадай, где я встретил восход солнца. В и з б у л и т е. На реке Лиелупе, у Белой дюны. М а р и с. В своей комнате, обложившись энциклопедиями, медицинскими справочниками. В и з б у л и т е. Чудак. М а р и с. Ты полежала на сырой холодной земле, твоя болезнь приняла неожиданно острую форму, а вовсе не потому, что тебя сглазил гуцул. В и з б у л и т е. Ты думаешь? Но земля была не такая уж сырая, и не лежала же я прямо на земле, я… М а р и с. Все равно. Ты привыкла спать в постели, на пятом этаже. В и з б у л и т е. На шестом. М а р и с. Резкая перемена микроклимата и обстановки. Все абсолютно ясно, за исключением того, что завтра меня ждет по физике, но мир от этого не провалится в тартарары, в чем меня вчера мило заверила бабушка. В и з б у л и т е. Чего больше боишься — оптики и строения атома?
Марис мотает головой.
Теории относительности? М а р и с. Что ты. Скорей, уж немного электричества. В и з б у л и т е. Хочешь, вкратце перескажу. Если это тебе что-то даст. М а р и с. Ты так хорошо помнишь? В и з б у л и т е. У меня по электричеству было задание на физической олимпиаде. Пошли в сад. Там под березами скамейка, и никого больных в такую рань… А ты и в самом деле подумал, что я рассказала про то, как меня сглазил гуцул, затем, чтобы… М а р и с. Я думал, что… В и з б у л и т е. Ну? М а р и с. В школе мне никак не удавалось к тебе подступиться… В и з б у л и т е. Брось, пожалуйста. М а р и с. Все твои бесконечные триумфы… В и з б у л и т е. Над коими ты в школе посмеивался. М а р и с. Благодарю. Вчера ты со слезами на глазах жаловалась, что Яусма с Айрой глядят на тебя свысока, они же оскорблены до глубины души и жаловались, будто ты их избегаешь… Латыши!
Возвращается И р м г а р д е.
Бабушка, мы посидим в саду. И р м г а р д е. Сидите себе на здоровье.
В и з б у л и т е и М а р и с уходят. Ирмгарде развязывает стопку книг. Слева появляется С м у й д р а в фиолетовом платье, волосы свободно спадают на плечи, в руках яркая сумка.
(Оглядев ее, качает головой.) Неужто вы, Смуйдра? С м у й д р а. Я. И р м г а р д е. Стандартная фраза, а на сей раз вроде бы к месту: повстречай вас в другом месте, навряд ли бы узнала.
Фельдшер У л д и с справа выкатывает пустую каталку.
С м у й д р а. За Друлле?
Улдис, кивнув на ходу, исчезает вместе с каталкой.
Бедняжка Парсла. И р м г а р д е. От тех, кто только критиканствует, невелика, если вообще есть, польза людям… Что ее так озлобило? С м у й д р а. Болезнь. И р м г а р д е. Кто из нас тут здоров? Покажите хотя бы одного, у кого ничего бы не болело. С м у й д р а. Прошу вас, не говорите ей, но вам я все же расскажу, чтобы вы… После операции ей понадобится поддержка… И р м г а р д е. Рассказывайте. С м у й д р а. Представьте себе, была большая, прекрасная любовь с первого взгляда, безоглядная доверчивость и мечты о совместном будущем, и вдруг она чувствует, что нездорова… Теперь у нас пишут об этих болезнях, а в ту пору делали вид, будто их давно и в помине нет, и Парсла, выросшая в добропорядочной учительской семье, наивно полагала, что нечто подобное может случиться в Сингапуре или Гонконге. Вначале она ничего не понимала, потом жутко перепугалась, долго не решалась пойти к врачу… И р м г а р д е. Более мой. С м у й д р а. Парнишка оказался не многим умнее, а когда все осознал, с отчаяния покончил с собой. Столько времени прошло, а Парсла и сейчас не может говорить об этом спокойно. И р м г а р д е. Боже мой, боже мой. Ну, глупые дети.
Появляется А с т р и д М е д н и с. Лицо в нескольких местах заклеено пластырем, все остальные возможные ушибы и ссадины скрывает пижама. Больничный наряд «облегает» стройную фигуру Астрида примерно так же, как и первая пижама Инта Гарайса.
А с т р и д. Добрый день.
И р м г а р д е кивает и, забрав книгу, уходит вправо.
С м у й д р а. Перевязали? А с т р и д. Только что. С м у й д р а. Больно было? А с т р и д. Не без этого. С м у й д р а. Надо потерпеть, Астрид. Доктор мне сказал, твой доктор, что мы должны радоваться, тебе просто повезло, считай, испугом отделался. А с т р и д. Мне самому казалось иначе. С м у й д р а. Ну, я уезжаю. Утром мы все обсудили, не так ли? А с т р и д. Вот теперь ты моя прежняя Смуйдра… С м у й д р а. Сменила одежду. Только и всего. А с т р и д. И все же… Смуйдра, я утром не рассказал тебе всего, что было… С м у й д р а. О моей болезни? А с т р и д. О том, что я собирался удрать, и, в общем-то, уже удирал, сев за руль «Жигулей»… С м у й д р а. Не понимаю. А с т р и д. Видишь ли, как бы лучше тебе объяснить… И среди мужчин моего возраста найдутся экземпляры, как выражается моя мама, с душой сестры милосердия, но я, к сожалению, к ним не отношусь… Что делать! Позавчера, когда я пришел в себя после первого ошеломительного удара в кабинете доктора Гайлиса и осознал, что мы с тобой, быть может, уж никогда… Смуйдра, я хочу, чтобы ты знала, как все случилось… Эта мысль была для меня мучительна, сама понимаешь, но я был бы лицемером, Смуйдра, вздумай я отрицать, что ты нужна мне молодая, красивая и здоровая… Возможно, я излишне откровенен, прости, но… в тот момент, видишь ли… С м у й д р а. Продолжай.
Слева выкатывается каталка с подготовленной к операции П а р с л о й Д р у л л е. Рядом величаво шагает сестра Р у т а. Каталку катит фельдшер У л д и с. У сестры и фельдшера лица прикрыты марлевыми повязками, видны только глаза. Справа возвращается И р м г а р д е, преграждает дорогу. Каталка останавливается.
И р м г а р д е (лежащей Парсле). Не сердитесь на меня, пожалуйста, за резкие слова…
Парсла молча отворачивается.
Не сердитесь. Я буду за вас болеть. С м у й д р а. Парсла, я тоже.
Появляется с т а р ш а я с е с т р а. Ирмгарде отходит в сторону. Каталку увозят.
C т а р ш а я с е с т р а. Медне, мы можем идти? С м у й д р а. Да, сейчас. C т а р ш а я с е с т р а. Ваши друзья позвонили снизу, они уже подъехали и ждут вас. А с т р и д. Какие друзья? С м у й д р а. Те, что отвезут меня в Дзербене, я должна убедиться, действительно ли там Иевине так хорошо, как ты расписываешь. А с т р и д. А твоя новая больница? С м у й д р а. Пусть это тебя больше не волнует. Поправляйся. Пей лекарства, слушайся доктора, меньше кури… До свиданья. А с т р и д. Смуйдра, ты… С м у й д р а. До свиданья. Всего доброго, Ирмгарде. И р м г а р д е. Всего самого лучшего, Смуйдра. И за вас я буду болеть. С м у й д р а. Спасибо, а я — за вас.
Смуйдра со старшей сестрой направляется влево.
А с т р и д. Смуйдра! С м у й д р а (оглядывается). Ну? А с т р и д. И ты так уйдешь? С м у й д р а. Ты сказал, я нужна тебе красивая и здоровая… Прости, что говорю в присутствии посторонних, но если останусь жива — а я знаю, я верю, что буду жить! — ты мне больше никакой не нужен. Уж извини. (Уходит.)
А с т р и д, в недоумении пожав плечами, следует за ней. Ирмгарде остается одна, как в начале. Справа появляется А г а т а с чистым постельным бельем. Замечает Ирмгарде, останавливается, вроде бы собираясь что-то сказать, но, махнув рукой, идет своей дорогой.
1973
ФИАЛКА УДМУРТИИ{123} Пьеса в трех действиях
Перевод Ил. Граковой и М. Шноре.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
А у р е л и я. З и н т а. М а й р а. Т а л и в а л д и с.ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Комната Аурелии в Огре на мансарде небольшого дома. С довольно широкого балкона, расположенного над верандой нижнего этажа, виден противоположный берег реки Огре, на котором над верхушками сосен и елей возносит свою «бочку» ретрансляционная телевизионная башня. Июльский день близится к вечеру. А у р е л и я, женщина лет тридцати семи, листает за столом журналы мод. З и н т а, не в силах устоять на месте, вертится по комнате. М а й р а с балкона смотрит вниз на реку.А у р е л и я. Фата даже до плеч не доходит, взгляни, а разве не красиво? Зинта! Ну? З и н т а. Да, красиво, но… не то. А у р е л и я. Не то… Что?
Зинта неопределенно пожимает плечами.
Ты никак не хочешь понять меня с полуслова, придется говорить без обиняков… Длинная фата прекрасно оттеняет невысокую невесту, тогда как ты, с твоим ростом, походила бы в ней на… не знаю на что, на телеграфный столб! З и н т а. Вовсе я не такая длинная. А у р е л и я. Как выглядит Феликс? Ты мне еще ничего не рассказывала. З и н т а. Феликс? А у р е л и я. При выборе наряда невесты рост жениха может иметь решающее значение. Баскетболист ли он, скажем, или дубок приземистый. З и н т а. Вы, наверно, что-нибудь слыхали. А у р е л и я. Что я должна была слыхать?
Зинта не отвечает.
Ну? Интересно, что же.
Зинта стремительно идет на балкон, облокачивается о перила.
М а й р а. Зинта, не надо! Не прыгай! З и н т а. Отстань. М а й р а. В девятнадцать лет, когда все еще впереди! З и н т а. Майра… М а й р а. Подумай, в каком виде ты окажешься внизу, когда поцарапаешься о береговые кусты! (Направляется в комнату к Аурелии.) Если б, тетя Аурелия, вы мне позволили, я бы до бесчувствия стояла на вашем балконе и смотрела, как внизу течет Огре. А у р е л и я. Позволяю. Можешь стоять, можешь даже сидеть. М а й р а. Спасибо. Я непременно как-нибудь приду еще, потому что река в этом месте, по-моему, захватывающа. Как живая, борется с камнями, которые не хотят ее пропускать. А у р е л и я. Река живая. М а й р а. Верно ведь? А у р е л и я. Теперь я привыкла, но лет семь назад, когда я после санатория не поехала обратно в Ригу, а поселилась в этой комнате, я неустанно смотрела, слушала… Трудно было оторваться, особенно майскими вечерами, когда цветет черемуха… При лунном свете наш порожек будто из чистого серебра, а если еще в Парогре{124}, как безумные, заливаются соловьи…
Зинта на балконе всхлипывает. Аурелия вопросительно смотрит на Майру.
М а й р а. Ах, наши поедом едят Зинту, вот она мало-помалу и начинает немного нервничать и даже психует, хотя, на мой взгляд, не стоит. А у р е л и я. Почему ж так вдруг и едят? М а й р а. Вы не понимаете? Из зависти. А у р е л и я. Да что ты. М а й р а. Из черной, мерзкой зависти, честное слово. Сколько из нашего общежития за это лето вышли замуж, полторы… А у р е л и я. Полторы? М а й р а. Нельзя же считать за целое ту, которая тут же развелась? Полторы, но подойдите к любой из остальных и спросите, не хотела бы случайно и она… Спросите, и услышите, ха-ха! Поначалу из зависти зубоскалили, в основном по поводу первой семьи Феликса, почему она распалась и так далее, а когда почувствовали… З и н т а. Прекрати, пожалуйста! М а й р а. Когда почувствовали, что наша комната хлопает ушами, подло состряпали нечто ужасающее: будто бы Феликс меньше Зинты! А у р е л и я. Да что ты говоришь! М а й р а. До чего могут дойти! А у р е л и я. А на самом деле это вовсе не так? М а й р а. Не так, мы специально измеряли. Когда Зинта сбросит каблуки, Феликсинь даже чуть выше. Но поди внуши им, этим! В коридоре на стене нарисовали цветными мелками карикатуру, ужасающую: гигантская старуха идет через Огрский мост на эстраду{125} — над синими волнами, каких на Огре сроду-то не бывает! — идет через мост на танцы под руку с пигмеем, а внизу большими буквами… З и н т а. Майра, я прошу тебя! А у р е л и я. В коридоре на стене, говоришь.
Майра кивает.
В женском общежитии. М а й р а. Прямо напротив нашей двери… У меня тяжкие подозрения на одну уродку с четвертого этажа. Если удастся доказать, что это ее почерк, наша комнатка выплеснет ей в физиономию помои и заставит привести коридор в порядок, доведя его до нужного эстетического уровня, собственным языком слизывая свой абстракционизм! А у р е л и я. Вы же сущие дикарки там, на этом комбинате. З и н т а. Если послушать Майру! М а й р а. Нас много, с разных концов страны и с разными автобиографиями, и мы разные. А у р е л и я. Однажды вечером на станции, когда подошел московский поезд, трое ваших слонялись в подпитии возле вагонов и всячески пытались завести разговор с пассажирами-мужчинами. М а й р а. Ну как же. Слышали, слышали. А у р е л и я. Об этих троих? М а й р а. В одном нашем цехе наберется сотни три таких, кто хорошо работает, поет в ансамбле, и бегает кроссы, и все, что нужно, и никто в городе даже ухом не ведет, но стоит трем обезьянам поболтаться по перрону станции, все Огре на ногах и показывает пальцем на три сотни, нет, на три тысячи наших девчат! А у р е л и я. Соседский Арманд повадился с ребятами из своего класса ходить на танцы. Как послушаю, что там ваши девушки… М а й р а. Верно? Девушки… А сами они как себя ведут на танцах, этого вам ваш Армандинь не рассказывает? Как они обращаются с нами! А у р е л и я. Как им позволяют обращаться, так и обращаются. М а й р а. Вы тоже считаете, что виноваты всегда девушки? А у р е л и я. Я, живя в комнате, все больше слушаю, что мне рассказывают. Заходит Армандинь и рассказывает о перроне и о танцах, от тебя слышу, как поедом едят дитя человеческое, о надписях на стенах общежития, о помоях, выплескиваемых в лицо, о… М а й р а. Да, но… А у р е л и я. Но… Ну? З и н т а. Один-ноль в пользу тети Аурелии! М а й р а. Она не права, но посадила она меня крепко, я тоже признаю.
Зинта возвращается в комнату.
А у р е л и я. Зинта, ну как будем делать? З и н т а. Как вы скажете. А у р е л и я. Ну нет, нет. Сама. Я тебе высказала, что думаю, но свадьба твоя и платье тоже, вместе с фатой — до плеч, до пят или хоть во всю лестницу до парадных дверей, и такие бывали. З и н т а. Вы смеетесь. А у р е л и я. В этом случае нужно, чтобы во время брачной церемонии кто-нибудь нес фату, а потом невеста перекидывает ее через руку. Позже, когда садятся за стол или когда танцуют первый вальс. Смотрится хорошо, потому что силуэт получается богаче и интереснее. М а й р а. Это у Зинты и у самой есть, такой силуэт. А у р е л и я. Конечно, но… М а й р а. Всякие там накладки оставим для недоразвитых. А у р е л и я. Какие накладки, о чем ты говоришь. Накладки… Газовая ткань с веточками мирты по краям или разбросанными лишь кое-где… Нежная как пух и улетучивающаяся как… (Осекается.) З и н т а. Улетучивающаяся как?.. А у р е л и я. Зашла, пожалуй, куда не следует, перейдя на сугубо личное. М а й р а. Фата на свадьбе вовсе не главное. А у р е л и я. Важны, конечно, и красивые белые туфли. М а й р а. И это не главное. А у р е л и я. Ты, озорница! Две жизни, существовавшие каждая сама по себе, со свадьбы сливаются воедино, это и есть главное. И то, что на свет появляются дети… Это! Однако на свадьбе все имеет определенное значение, там нет ничего маловажного, а что уж говорить о фате невесты! М а й р а. Ясно. А у р е л и я. Не появляется ли и у тебя, Майра, зависть к Зинте? М а й р а. Из-за Феликса? (Смеется.) Извини, Зинта… Нет. Просто мы очень свыклись в нашей комнатке, все четверо работаем в одну смену, вместе ходим в кино… А у р е л и я. Могу себе представить. М а й р а. Феликсиню, как незаменимому, наверняка дадут новую квартиру, потому что в старой останется его первая жена с дочкой, и у Зинты будет свой собственный дом, и правильно, так и должно быть, как же иначе, но мы все же, понимаете, как-то так… не могу сформулировать, но… Стук в дверь. А у р е л и я. Войдите!
Входит Т а л и в а л д и с с папкой для эскизов.
Т а л и в а л д и с. Добрый вечер. Помешал? А у р е л и я. Нет, отчего. Т а л и в а л д и с. Я посижу на балконе. А у р е л и я. Познакомьтесь, девушки, это Таливалдис, мой единственный сын. Зинта. Майра. Т а л и в а л д и с. Весьма приятно. М а й р а. Нам также. Вы, наверно… (Смотрит на папку.) Ну, этот… ну, который ловит бабочек! Т а л и в а л д и с. Благодарю. А у р е л и я. Таливалдис учится в Художественной академии. М а й р а. А… А у р е л и я. Сейчас, в июле, он работает у археологов в Икшкиле{126}. Т а л и в а л д и с. Я посижу на балконе, пока вы… А у р е л и я. Мы уже закончили. Зинта, что у нас, вторник?
Зинта кивает.
Трое суток на раздумье. Хватит? З и н т а. Да. А у р е л и я. В пятницу вечером приходи с материалом и раскроим, чтоб за субботу и воскресенье ты могла сшить, а сейчас пусть Таливалдис расскажет нам о раскопках. Что хорошего ты нарисовал сегодня? Т а л и в а л д и с. Очередной рентген. (Развязывает папку, показывает лист с рисунком.) М а й р а. Фу, скелет! Т а л и в а л д и с. Ливская девушка четырнадцатого века с поразительно развитым вкусом. Тонкий бронзовый веночек, чудесная небольшая сакта{127}, колечко… Лежит у самой церкви епископа Мейнхарда. М а й р а. Где это? Т а л и в а л д и с. Что? М а й р а. Эта церковь. Т а л и в а л д и с. Эта церковь… Который год вы живете в Огре? М а й р а. Третий. Т а л и в а л д и с. Третий год. М а й р а. И что? Т а л и в а л д и с. Ничего. (Направляется на балкон.) З и н т а. Но… Т а л и в а л д и с (останавливается). С моей стороны вопросов больше нет. З и н т а. Если б вы нам сказали, куда надо ехать, мы бы съездили и посмотрели. Т а л и в а л д и с. Можно бы сказать по-латышски, но по-русски звучит сильнее: уровень! А у р е л и я. Талис, ну зачем ты сразу так… Ну скажи девушкам. Т а л и в а л д и с. Станция Икшкиле, девушки, следующая за Яуногре{128} в сторону Риги, если вы вдруг, может, еще не обратили внимания, и там надо, понимаете, сойти и идти к Даугаве. Даугаву вы знаете? Это такая река, она берет начало на Валдайской возвышенности, еще по телевизору показывали! А у р е л и я. Талис, Талис! Т а л и в а л д и с. Замок Мейнхарда и церковь — самые древние каменные постройки в Латвии, начаты в тысяча сто восемьдесят четвертом году, закончены в тысяча сто восемьдесят пятом, более чем за пятнадцать лет до так называемого основания Риги{129} в тысяча двести первом. Сейчас там интенсивно работают археологи, потому что после пуска Рижской ГЭС правый берег Даугавы в этом месте окажется под водой. Люди приезжают смотреть не знаю откуда… М а й р а. Вы кончили? Т а л и в а л д и с. Только что приезжали из Лиепаи, из Вайноде{130}… В Огре, пешком можно бы дойти, спрашивают, где это… Я кончил. Благодарю за внимание. М а й р а. Пожалуйста, а на станции Икшкиле мы возложили цветы у камня, поставленного в память Теодора Нетте{131}, где одна из наших читала стихотворение Маяковского «Владимиру Нетте, пароходу и человеку». Т а л и в а л д и с. Это уже как-то звучит. М а й р а. Верно ведь? Т а л и в а л д и с. Поздравляю. Молодчины. М а й р а. И где находится станция Икшкиле мы, видите ли, знаем, и откуда вытекает и куда впадает Даугава — тоже, но почему мы должны знать ваших епископов? Какое нам, сегодняшним девушкам, дело до старых фашистов! Т а л и в а л д и с. Бог ты мой… М а й р а. Историки пусть интересуются, разве я что говорю, но нам это ни к чему, да и вы сами лучше рисовали бы девушек у станков, чем какие-то скелеты! А у р е л и я. Ну, Талис? Получил? М а й р а. На комбинат приезжают экскурсии из других республик и даже из… даже из Болгарии, но вы, живя в Огре, может, и мимо-то не проходили… Знаете, где он находится, наш комбинат? Что там выпускают, какую продукцию дают населению? А у р е л и я. Ну, ну? Слышал?
Таливалдис кивает.
Что ты ответишь? Т а л и в а л д и с. Голова идет кругом… М а й р а. Не нравится, видите, вам критика! Т а л и в а л д и с. Вы, извините, в самом деле так ограниченны? М а й р а. Не обзывайте! Т а л и в а л д и с. Трудно поверить. Вы утрируете. М а й р а. Это уж позвольте знать мне. Т а л и в а л д и с. А, ну правильно, дошло. В такой форме вы разговариваете с мальчиками, когда… М а й р а. Без оскорблений! Т а л и в а л д и с. Когда они становятся слишком назойливы на танцах и хотят проводить… Это такой стиль, верно? А у р е л и я (взглянув на Майру). Тали, ты… Т а л и в а л д и с. Со временем вырабатывается, не так ли? Так называемые приемы из цикла «Гражданская оборона»… А у р е л и я. Талис!
Таливалдис, приложив руку к сердцу, кланяется и идет к двери на балкон.
А у р е л и я. Не уходи, обожди…
Таливалдис останавливается в дверях.
Майра, садись, и ты, Зинта, тоже. Ну?
Девушки переглядываются и, минутку помедлив, садятся.
Такие раскопки в Икшкиле, Талис, дорогое удовольствие? Т а л и в а л д и с. Надо полагать. А у р е л и я. Средства дает государство? Т а л и в а л д и с. Ну да. А у р е л и я. Стало быть, они нужны. Т а л и в а л д и с. Определенно. А у р е л и я. Стало быть, нужно изучить этих древних культуртрегеров. Т а л и в а л д и с. Нужно изучить — так, вероятно, будет правильнее — историю нашего народа, а это и значит те места. Старую Ригу. Икшкиле. А у р е л и я. Ясно, девушки? Т а л и в а л д и с. Крещеных ливов, к примеру, хоронили в Икшкиле у дверей церкви. Позже ту часть здания, где был вход, расширили и удлинили, и теперь, когда отрыли захоронения, видно, что ноги всех ливов и ливок ниже колен уходят под солидную каменную глыбу фундамента. Пожалуйста! (Показывает лист.) Я был потрясен. Оказывается, Икшкиле буквально построено на них, на их костях… Но хватит, потому что девушкам это ни к чему и неинтересно. Они выпускают продукцию для населения, и им нужен муж, какой бы там ни был, и квартира неподалеку от универмага. З и н т а (тихо). Это наши вам так говорили? Т а л и в а л д и с. Не имел чести интервьюировать кого-либо. До сего исторического момента в этой комнате, разумеется… Когда я ходил по вашим цехам, я, признаться, больше разглядывал машины… Ну они у вас на редкость мощные, это верно. Что ость, то есть. Шапку долой. Внутрь входят цветные нитки, а наружу выходит джемпер. Надевай, скажи спасибо и гуляй. М а й р а. Как просто, Зинта, а? Прямо удивительно, верно ведь? Т а л и в а л д и с. Несомненно. М а й р а. Только непонятно, зачем там еще нас держат. Зачем нам два раза в месяц платят деньги. З и н т а (сглаживая). Когда нас в цехе нет, машины стоят. Т а л и в а л д и с. Тоже правильно, только вы все показались мне вроде как в натянутых отношениях, угрюмые, не выспавшиеся… З и н т а. Труд не из легких. Т а л и в а л д и с. Да бросьте. При такой супертехнике. З и н т а. Работницы постарше, пришедшие с других текстильных фабрик, тоже уверяют, что у нас рай, но после конца смены мы все же чувствуем усталость. Т а л и в а л д и с. А как бы вы хотели? З и н т а. Мы? Ну… Т а л и в а л д и с. На какой работе этого нет? З и н т а. Есть, на любой, но… Т а л и в а л д и с. Машины, у которых вы работаете, показались мне красивыми, но сами вы, за редким исключением, извините… З и н т а. Посмотрите на нас в праздник. Т а л и в а л д и с. Очень хотел, на Празднике песни Огрского района… Вы были?
Зинта отрицательно качает головой.
Пожалуйста. Не были. На великолепном концерте в честь столетия праздника. Достаточно было бы половины ваших девушек, чтоб остальные жители Огре не смогли попасть, но вам ведь это не нужно… Знаете, где во время концерта я заметил нескольких ваших? За эстрадой, внизу у киосков. Гуляли, взявшись за руки. М а й р а. Как вы могли их увидеть? Интересно. Во время концерта! З и н т а. Майра… М а й р а. У киосков! Может, вы сами там застряли? Т а л и в а л д и с. Я бегал за мороженым для своей компании и видел, ясно? Стайкой гуляли маленькие блондинки с бровями цвета закопченного чугунка, маленькие брюнетки в черных лаковых туфельках с золотыми шнурками — на улице, в июле… Ну, это так, дело вкуса, но я думаю, что наиболее полно человек раскрывается в работе. Каков есть, таков есть. А у р е л и я. К праздникам все же он тщательно готовится, стараясь приобрести себе что-то новое, принарядиться… Да и работает он, думая о празднике. Т а л и в а л д и с. Я только что был на свадьбе одной нашей однокурсницы, где собрались молодые девушки в своих самых потрясающих праздничных нарядах, студентки и из колхоза, и все они к тому же еще ярко выделялись на фоне старинного деревенского дома, но на переднем плане, будто сказочное существо, трепетала невеста… А у р е л и я. В фате? Т а л и в а л д и с. Разумеется, с миртой и тому подобным, как положено. А у р е л и я. Фата была до полу, длинная? Т а л и в а л д и с. Нет, только на волосах, изящное облачко, а жених, этакий двухметровый деревенский малый, глаз не спускал — потом выяснилось, парню внушили, будто невесту непременно украдут студенты, и он поклялся вздуть всякого, кто только вздумает двинуться в ту сторону… Но я начал о чем-то другом. На картине «Свадьба», если б я взялся за такую, я изобразил бы женщин на кухне, самых красивых и самых значительных среди всех. Окончившая курсы повариха из Смилтене{132}, две пожилых тетушки, одна другой умнее, и несколько девушек, все в белых передничках и платочках, разгоряченные, сосредоточенные, когда нет времени думать о своей внешности и позировать… Как неутомимо они там хлопотали, с каким чувством ответственности за каждый кусок холодца и декоративное оформление тарелки салата, и как сопереживали с происходящим в большой комнате — та, что возвращалась на кухню, тотчас сообщала о новых проделках гостей или распоряжениях и высказываниях посаженой матери, остальные анализировали… Меня позвали помочь, случайно, но мне понравилось, и я на той свадьбе, вероятно, больше времени провел на кухне. В стряпной, как они говорили. М а й р а. Да не потому, что вам понравилось.
Таливалдис удивленно оборачивается к ней.
Хотите, я скажу? Почему? З и н т а. Майра, нам… М а й р а. Не вмешивайся. (Таливалдису.) Хотите? Т а л и в а л д и с. Не понимаю. М а й р а. Потому, видите ли, чтобы не смотреть, как длинный деревенский малый пялится на девушку, которую вы сами молча без взаимности любите! З и н т а (встает). Майра! М а й р а. Убежали к бабкам на кухню, чтобы не рехнуться от ревности, понимаете! Чтобы не страдать, когда все за столом кричат «горько, горько, горько», а двухметровый наклоняется и целует невесту! З и н т а. Пора прощаться. М а й р а. Мне кажется, общежитие не горит. З и н т а. Но… М а й р а. С чего бы ему вдруг загореться? Нет. Некуда нам бежать, никакого пожара нет. З и н т а. Но тетя Аурелия… М а й р а. Если она выставляет за дверь — пожалуйста, мы исчезнем, но в противном случае ни за что. Когда такой интересный разговор! А у р е л и я. Ну почему я буду выставлять. М а й р а. Садись, Зинта. Где ты еще услышишь что-нибудь подобное в Огре! Т а л и в а л д и с (Зинте). Не знаю, вы поняли, о чем я говорил? З и н т а. Я… да, хотя… я не совсем уверена… Т а л и в а л д и с. Внешне неприметный человек садится за руль… Взгляните как-нибудь на шофера, когда на оживленном рижском перекрестке его останавливает красный свет. Не думая о том, как он выглядит — какой там, ему и в голову не придет! — он весь в своей работе, и его лицо кажется красивым.
Зинта кивает.
На свадьбе, о которой я рассказывал, невеста была как… цветущая яблоня, но однажды, раньше, я видел, как она на маленьком станке ткала пояс и… понятно, нельзя так сравнивать, так впрямую, но… в самом деле, ну! М а й р а (встает). Что ж вы советуете? Странно. Чтоб я шла на работу в белом платье, а на свою свадьбу надела коричневую вязаную кофту с янтарными пуговицами? Ну и логика! В цехе у нас работают почти одни девушки, а вы вошли, пожали плечами, красивей нас вам показались машины, но обычно ведь никто не заходит, и кто видит, какие мы там? Смешно! Когда мы появляемся где-нибудь на улице, тогда нас осматривают, да как еще! Бесцеремонно! З и н т а. Майра, идем. М а й р а (едва сдерживаясь, чтобы не заплакать). Квартира и магазин, и это… я отказываюсь понимать… это якобы свидетельствует о бедности духа? Нужно без них? Без магазинов? Без квартир? Никакой логики, никакой, одни обвинения… А у р е л и я. Зинта, значит, в пятницу? З и н т а. Спасибо, тетя Аурелия. В пятницу, обязательно. А у р е л и я. Всего хорошего. Жду. З и н т а. Всего хорошего. (Таливалдису.) Прощайте. Т а л и в а л д и с. До свидания, Зинта.
М а й р а убегает. З и н т а следует за ней.
А у р е л и я. Ну? Т а л и в а л д и с. Все они такие? А у р е л и я. Какие? Из нескольких тысяч ты видел двух, и то какое отличие! Т а л и в а л д и с. Кто они вам? А у р е л и я. Бывшие ученицы. Когда я еще чувствовала себя лучше и выходила на улицу, я в их профессионально-техническом училище учила кройке. Т а л и в а л д и с. Учили и не научили. А у р е л и я. Ты полагаешь? Т а л и в а л д и с. Раз они теперь приходят, чтобы преподавательница скроила. А у р е л и я. Скорее, приходят просто поговорить. Девочки далеко от дома, от мамы… Приходят поплакать, если кто обидел, приходят похвастать новым платьем, посоветоваться о покупке пальто… Ну а как иначе, когда ей самой придется шить себе платье к свадьбе! Т а л и в а л д и с. К свадьбе? А у р е л и я. Ну да. Т а л и в а л д и с. Которая? А у р е л и я. Зинта. Т а л и в а л д и с. Разумеется. Зинта… Можно было и не спрашивать. А у р е л и я. И так видно? Т а л и в а л д и с. Ну… А у р е л и я. Бывают случаи, когда… да, но это не тот. Не тот случай. Т а л и в а л д и с. Посмотрите, как на фоне заходящего солнца вырисовывается ваша телевизионная башенка! А у р е л и я. Каждый вечер смотрю, если не пасмурно. Т а л и в а л д и с. Вам не нравится? А у р е л и я. Башня? Т а л и в а л д и с. Так прозвучало. А у р е л и я. Поначалу раздражала, примерно как в свое время Эйфелева башня парижан, но мало-помалу, так же как они, я привыкла, и теперь для меня эта коряка уже и есть Огре. Т а л и в а л д и с. Для меня тоже. А у р е л и я. Может, сядем за стол? У меня все готово. Т а л и в а л д и с. Ну взгляните, как четко она вырисовывается на потемневшем небе. А у р е л и я. Четко. Т а л и в а л д и с. Фантастически живо. А у р е л и я. Идем на кухню. Т а л и в а л д и с. Когда солнце зайдет, хорошо? А у р е л и я. Если ты не очень проголодался. Т а л и в а л д и с. Нет. Только… А у р е л и я. Только… Т а л и в а л д и с. Грустно. А у р е л и я. Майра, выходит, попала в цель. Т а л и в а л д и с. В самую точку. А у р е л и я. Я видела. Т а л и в а л д и с. Разве можно было увидеть? А у р е л и я. Ты же не японец. Т а л и в а л д и с. От Майры я не ожидал. От такой… А у р е л и я (перебивает его). Не скажи! Мало ты ее видел и слышал. Т а л и в а л д и с. Хватило, и даже с избытком. А у р е л и я. Девушка в сердцах пыталась и так и эдак, пока женская интуиция безошибочно не подсказала ей слабое место противника… Говоришь, в самую точку? Т а л и в а л д и с. Зинта глубже. Это проявляется и внешне, ее даже можно писать… Акварелью, быть может, пастелью… Да что там. Тетя Аурелия, если мне понравится какая-нибудь девушка, это верный признак того, что она… как, например, Зинта сегодня… А у р е л и я. Любит другого? Т а л и в а л д и с. Знаете, как копатели колодцев в деревне ищут воду? А у р е л и я. Ты имеешь в виду — с помощью ивовых прутьев? Т а л и в а л д и с. Да, но… поговорим о чем-нибудь другом, хорошо? А у р е л и я. Сколько тебе сейчас лет? Т а л и в а л д и с. Двадцать один… Я не рассказал об Икшкиле. Начал, но не закончил… Что-то немыслимое, слушайте: откопали каменную стену, уходящую под фундамент здания Мейнхарда! Стало быть, возведенную до тысяча сто восемьдесят четвертого года! А у р е л и я. И кто же строил? Т а л и в а л д и с. Вопрос! Ливы в ту пору еще не умели, латыши тоже. Стена Мейнхарда считалась самой первой, но теперь выясняется, что на этом месте у Даугавы что-то было еще раньше! А у р е л и я. Интересно. Т а л и в а л д и с. Серые и красновато-коричневые камни скреплены известковым раствором! А у р е л и я. Что говорят ученые? Т а л и в а л д и с. Мне ведь они не говорят. А у р е л и я. Ничего? Т а л и в а л д и с. Ну, указывают, например, что десять сантиметров туда или сюда, на мой взгляд, может, и мелочь, когда я рисую скелеты, но в археологии все же так не принято… А у р е л и я. От меня тебе и за десять миллиметров влетело бы. Т а л и в а л д и с. Иногда они, ученые, абсолютно теряют чувство юмора. Например, когда я пририсовал к спиралеобразному кольцу девичью руку с цветком ромашки. А у р е л и я. У меня нет слов. Т а л и в а л д и с. Разве так не могло быть? Я просто реставрировал. А у р е л и я. Идем? Т а л и в а л д и с. Еще на верхушке башни солнце… (Выходит на балкон.) Поистине впечатляющая кастрюля на конце жерди, сочная… Ой, как тут приятно. От реки веет какой-то подвальной прохладой и черной смородиной… Не будь этих проклятых комаров, я охотно бы спал на балконе. А у р е л и я. В комнате тебе плохо? Т а л и в а л д и с. Хорошо, но вы из-за меня вынуждены спать у соседки. А у р е л и я. В пустой квартире, соседи благодарны и радуются, что я за ней присматриваю. Т а л и в а л д и с. Все же. (Возвращается в комнату.) Вы им, этим девушкам, сказали, знакомя нас, — «Мой единственный сын»… А у р е л и я. Ты почувствовал себя шокированным? Т а л и в а л д и с. Нет, совсем наоборот, я… но имею ли я право в этой связи вас кое о чем спросить? А у р е л и я. Ну, о чем же? Спрашивай! Т а л и в а л д и с. Вы это просто так, в шутку сказали, или вам так кажется? А у р е л и я. Ну что это за слово, кажется… Ты меня называешь тетей, хотя мы совершенно чужие люди, однако пять долгих лет, не мне тебе говорить, я была твоей матерью, и потому ты все еще, нравится тебе или нет, мой сын. Т а л и в а л д и с. Спасибо, тетя Аурелия, и мне нравится. А у р е л и я. Ты снова у меня, уже почти неделю, и я счастлива, не скрою. Я готовлю тебе еду, жду тебя домой… Как тогда, из школы… Ты вошел в мою биографию, так же как я в твою, и об этом можно не говорить, но забыть этого нельзя, и сделать так, будто этого не было, невозможно. Т а л и в а л д и с. Из всех отцовских жен, включая родную мать, какие-то теплые чувства я испытывал только к вам, тетя Аурелия. Совершенно серьезно. А у р е л и я. Я продержалась дольше всех. К другим ты не успевал привыкнуть. Т а л и в а л д и с. Возможно, но не только потому. Помню, мне нравилось ваше имя, а также необычайно нравилось, когда вы смеялись. Наши вечно холодные, мрачные комнаты тогда становились как бы теплее и уютнее, правда! А у р е л и я. Открытие: смех как источник тепла. Т а л и в а л д и с. Помню также, как вы ушли от нас, громко смеясь. А у р е л и я. Тебя не было дома. Т а л и в а л д и с. Вы думаете? А у р е л и я (нервозно). Я уверена. Т а л и в а л д и с. Вы неожиданно вернулись из Огре, из санатория, и та, что успела занять ваше место, со страха заперлась в ванной… Как вы смеялись! А у р е л и я. Где же ты притаился? Т а л и в а л д и с. Нигде, в своей каморке, просто вы не зашли… У меня до сих пор звучит в ушах, как вы… А у р е л и я. Ну, ну, ну, ну! Т а л и в а л д и с. Наверно, потому, что этот смех был в нашем доме последним. Дверь за вами с треском захлопнулась, в коридоре еще что-то упало и разбилось, и наступила мрачная тишина, которая царит по сей день… Вы тоже так больше не смеетесь. А у р е л и я. Да не из-за чего. Т а л и в а л д и с. Она жила у нас недолго, потому что вернулась мать после развода со своим вторым мужем. Матери все еще принадлежала половина дома, потому что отец не смог или не захотел выплатить ей то, что присудил суд, вот мать и вернулась. Теперь оба, и отец и мать, на пенсии и занимаются садом. Теплица и тому подобное. А у р е л и я. Я сразу тебя узнала, когда ты вошел… Родители знают, где ты находишься? Т а л и в а л д и с. Отчасти. А у р е л и я. Как это понимать? Т а л и в а л д и с. Я информировал их в общих чертах, большего они не хотят и не требуют. Крупным штрихом, так сказать. Работаю в Икшкиле, живу в Огре, здоров, с приветом, Таливалдис, точка. А у р е л и я. Точка, еще бы… А адрес для переводов? Т а л и в а л д и с. На хлеб летом зарабатываю сам.
Стук в дверь.
А у р е л и я. Пожалуйста! Входите!
Входит З и н т а.
З и н т а. Это я, извините… А у р е л и я. Забыла что-нибудь? З и н т а. Нет… А у р е л и я. Ну, говори! Что-то случилось? Т а л и в а л д и с. Мне, может, выйти? З и н т а. Нет, нет… А у р е л и я. Зинта, я всерьез начинаю волноваться. С Майрой что-нибудь? З и н т а. Нет, ничего, только… Майра неплохая девушка, вы не думайте, но бывает, ей не хватает, ну, тактичности, и тогда я готова умереть, но не решаюсь ее прервать, чтобы не вышло еще хуже… Это было ужасно. А у р е л и я. Да что? З и н т а. То, что она говорила. А у р е л и я. Но что именно? Не знаю, но в моем присутствии по крайней мере ничего ужасного… Тали! Т а л и в а л д и с. В самом деле, Зинта. Поспорили, ну и что? Извиняться, скорее, следовало бы мне. З и н т а. Я была как больная, нигде не могла найти покоя. Извините. Прощайте. А у р е л и я. Всего доброго.
Зинта направляется к двери.
Т а л и в а л д и с. Зинта, я провожу вас. З и н т а. Нет, нет, нет! Не надо. А у р е л и я. Я тоже так думаю. Зинта теперь жительница Огре и… и Таливалдис еще не ужинал. З и н т а. Ой! Т а л и в а л д и с. Провожу и поужинаем. З и н т а. Мне и правда стыдно за свое поведение и поступок. Т а л и в а л д и с. Ну что вы. З и н т а. Врываюсь к вам в столь поздний час… Ничего толком не могу сказать… Но я была так растерянна и удручена, я так переживала, что… Т а л и в а л д и с. Ладно, ладно. Пошли. З и н т а. Только до конца нашей улицы, прошу вас. Т а л и в а л д и с. Пожалуйста. З и н т а. Ни шагу дальше. Т а л и в а л д и с. Ни шагу.
Аурелия смеется.
Почему вы смеетесь? А у р е л и я. Зажглись предупреждающие сигнальные огни, смотрите…
Таливалдис и Зинта поворачиваются к балконной двери, смотрят. Солнце уже зашло. На верхушке ретрансляционной телевизионной башни ярко горят красные огни.
Т а л и в а л д и с. Они ведь предназначаются не для пешеходов, а для тех, кто летит по воздуху. З и н т а. Да, чтобы предупреждать самолеты. Нам тоже на одной лекции рассказывали. Т а л и в а л д и с. До свидания, тетя Аурелия. А у р е л и я. Не забудь, что я жду. Т а л и в а л д и с. Накрывайте на стол. З и н т а. Всего доброго, и простите. А у р е л и я. Ступайте, ступайте.
З и н т а уходит. Т а л и в а л д и с, помахав Аурелии рукой, идет следом. Аурелия включает радио. Под звуки легкомысленной песенки задумчиво смотрит на красные огни башни.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Вечер пятницы. Платье для невесты уже скроено, З и н т а его сметывает. А у р е л и я, отдыхая, перелистывает фотожурнал. На башне горят предупреждающие огни. Аурелия отрывается от журнала и смотрит на работу Зинты.А у р е л и я. Зинта, ты можешь мне сказать, что ты сейчас делаешь? З и н т а. Я? А у р е л и я. Куда у тебя пошел шов? З и н т а (всматриваясь). Ой! А у р е л и я. Распори и передвинь. З и н т а. Извините. (Начинает распарывать наметку.) А у р е л и я. Есть работа, во время которой можно фантазировать невесть о чем, а эта требует присутствия. З и н т а. Я понимаю. А у р е л и я. О чем ты так серьезно думала? З и н т а. Так… Ваш сын еще не вернулся из Икшкиле? А у р е л и я. Нет, я тоже жду. В последние дни он только заскочит, наскоро перекусит и тут же вновь исчезает на весь вечер… Зинта! Отчего такое несчастное лицо? З и н т а. У меня? А у р е л и я. У кого ж еще, мы тут вдвоем… За неделю до свадьбы! Что-нибудь случилось? З и н т а. Нет, ничего. А у р е л и я. Зинта, Зинта…
Зинта откладывает работу, встает и выходит на балкон.
Ну правильно, передохни минутку. Я тоже, знаешь ли, немного устала после длительного обмеривания и кройки. Чем красивей и дороже материал, тем большего внимания требует работа, а ты привезла — я уж и не знаю… Принцесса могла бы сшить такое. З и н т а. Как тут хорошо, на вашем балконе. А у р е л и я. Комаров не видать? З и н т а. Нет. А у р е л и я. Должно быть, ветер, который им не по вкусу. З и н т а. Прошлый раз вы говорили, что весной, когда поют соловьи, река при лунном свете будто серебряная… А у р е л и я. Ты начала хлюпать, да, помню. З и н т а (возвращается в комнату). Мне в тот момент вдруг подумалось, что мы с Феликсом никогда, ни в мае, ни в июне, ни… Гулять со мной ему не нравится, потому что он давно уже выше этого… А у р е л и я. Этого… Чего? З и н т а. Ну, всяких таких, как он выражается, сентиментальностей. А у р е л и я. Сколько же ему лет? З и н т а. Двадцать семь. Он вот так сыт Нюриными глупостями, танцами и обедами в столовой, говорит он. Ему, мол, хочется, чтобы хоть вечером на столе дымились приличные домашние блюда, как было в Даугавпилсе у матери. А у р е л и я. Сумеешь ты такое сготовить? З и н т а. Вы не знаете, но Феликс впервые заметил меня и вообще обратил внимание, когда ел пожаренные мною белые грибы… Как, по-вашему, это плохо? А у р е л и я. Почему плохо? З и н т а. Тетя Аурелия, разве за это следует высмеивать? А у р е л и я. Ну теперь я тебя вообще не понимаю. Кто же высмеивает? З и н т а. Прошлой осенью мы, человек десять, поехали на небольшом автобусе через Кегум{133} в Томеские{134} леса. Феликс тоже, он тогда был еще вместе с женой, с Нюрой… Когда Нюра хотела открыть консервы, треску в томате и еще какие-то там рыбные тефтели, я сказала, что не надо. У меня с собой была сковородка, масло и соль, и я у канавы на костре по всем правилам изжарила собранные белые… А у р е л и я. Кто тебя научил, мама? З и н т а. Я даже кулинарные курсы окончила. А у р е л и я. Ишь ты. З и н т а. Когда я после восьмого класса приехала в Огре, у меня был план, тетя Аурелия. А у р е л и я (после небольшой паузы). Хорошо, план. Я слушаю… Какой? З и н т а. Я подробно все продумала, руководствуясь несколькими фильмами и неудавшейся жизнью матери. А у р е л и я. Постой, постой. Разве не ты показывала мне фотографию своей матери в газете?
Зинта кивает.
Было еще сказано, один из лучших библиотекарей в районе, уважаемая и любимая, пользующаяся авторитетом! З и н т а. Мама и в хоре поет, она лауреат конкурса чтецов, по линии охраны природы кто-то… не знаю толком, инспектор, или инструктор, или… Мама — всё, ее и в самом деле уважают все, но комната у нас была в половину меньше вашей, а кухня этажом ниже вместе с соседями… У меня будет квартира, решила я. У меня будет семья. А у р е л и я. Признаться, я ожидала чего-нибудь пооригинальнее. З и н т а. Опять вы смеетесь. А у р е л и я. Подобные планы, откровенно должна тебе сказать, и подобные мечты у многих из вас там. З и н т а. Спокойно можете сказать — у всех, и вы будете абсолютно правы, но… есть разница. А у р е л и я. Не верится. Какая разница? З и н т а. Есть. А у р е л и я. Все одно. Кто бы из вас ни пришел, только о том и разговоров, раньше или позже, теми или иными словами. З и н т а. Разговоры, верно… Только фантазируют о любви и без конца болтают, но я сразу начала действовать, тетя Аурелия. Я железно шла к цели. А у р е л и я. А именно? З и н т а. В сберкассе у талончиков одна сторона черная, знаете? Ее заполняют, когда кладут деньги, а другую, красную, — когда снимают… Знаете, когда я в первый и единственный раз за все свои годы в Огре заполнила красную? (Указывает на белое свадебное платье.) А у р е л и я. Значит, ты копишь деньги. З и н т а. Не только. Я училась готовить. Слушала лекции, каким должен быть интерьер современной квартиры, как правильно расставить цветы, и о грудных детях, как правильно за ними ухаживать, и как воспитывать детей… А у р е л и я. Дети. З и н т а. Две девочки и мальчик. А у р е л и я. Ты еще не записала их на очередь в детский сад? З и н т а. Нет, но я придумала им имена… Какие, я вам не скажу, а то вы будете смеяться. А у р е л и я. Да. Как только ты, Зинта, из реальной действительности переносишься в мир грез, твое лицо светлеет.
Зинта, посмотрев на Аурелию, бросает взгляд на начатое платье… Направляется опять на балкон, где опускается на скамеечку и опирается лбом о перила. Аурелия вновь обращается к журналам.
З и н т а (взглянув вниз, отрывается от перил, шепчет). Выключите, пожалуйста, свет!
Аурелия недоуменно смотрит на девушку.
Тетя Аурелия, прошу вас… Скорее!
Аурелия протягивает руку, выключатель находится рядом со столом, и комната погружается в сумерки летнего вечера. На улице на фоне неба теперь особенно вырисовывается ретрансляционная телевизионная башня в огнях. Зинта проскальзывает в комнату.
А у р е л и я. Таливалдис? З и н т а. Нет… (Торопливо собирает раскроенное платье и швейные принадлежности.) А у р е л и я. Что там было? З и н т а. Майра… А у р е л и я. Ну, слушай! З и н т а. Я поработаю на кухне, можно? А у р е л и я. Пожалуйста, только с каких пор ты прячешься от Майры? З и н т а (на полпути к двери). Я… Ну… А у р е л и я. Опять что-то новое… Беги, беги. Кухня находится… Ты ведь не была?
Зинта качает головой.
В том конце дома, по другую сторону лестницы и прямо напротив. З и н т а. Спасибо. (Быстро уходит.)
Спустя некоторое время в дверь уже стучит Майра.
А у р е л и я. Пожалуйста!
Входит М а й р а.
М а й р а. Добрый вечер. А у р е л и я. Добрый вечер. М а й р а. Я, тетя Аурелия, идя сюда, остановилась и любовалась виноградной лозой над вашим балконом в электрическом освещении, но вы погасили свет, почему? А у р е л и я. Разве тебе никогда не хочется посидеть в сумерках? М а й р а. Разве у меня когда-нибудь есть время? Ни утра, ни вечера. Сплошная беготня. А у р е л и я. Присаживайся. М а й р а. Сердечно благодарю. (Устраивается на кресле.) А у р е л и я. Переведи дух. М а й р а. Я думала, раз сегодня пятница, у вас будет Зинта, потому что нашу комнатку уже трясет из-за нее, у Пуденции даже галлюцинации, серьезно! А у р е л и я. Что же Зинта такое… М а й р а. Каждый вечер неизвестно куда исчезает, возвращается заполночь, в цехе у станка клюет носом… А у р е л и я. Тебе, Майра, полных восемнадцать, но говоришь ты как ребенок. М а й р а. Ничего подобного! Я прекрасно понимаю, что вы хотите этим сказать, еще как понимаю, потому что мы и сами думали, что Зинта ходит с Феликсом, но нет! А у р е л и я. Нет? М а й р а. Феликс вчера вечером искал Зинту в общежитии! А у р е л и я. Что ты говоришь. М а й р а. Сторожиха его не пропускала, мы с Кристиной и Пуденцией сбежали вниз, в скверик… Суммируя вкратце, там произошло следующее: вариант каких-то там, ну, предсвадебных хождений молодых или чего-то другого лопнул! Бах-бах, тарарах! С большим треском, и разлетелся. Самое идиотическое, что в таких случаях вечно слетаются другие наши, особенно с четвертого этажа, эти мультитрепачки и болтуньи, можно дать гарантию, как осы на треснувшую баночку джема, а Феликсинь по пьянке, ну, вы бы слышали… От трезвого, ясное дело, от него иной раз пяти слов не дождешься… Те, дурачась, спрашивают его, почему он выбрал из всех Зинту, разве они не более привлекательны, и одна за другой выламываются перед ним, демонстрируя свои округлости, а Феликсинь заплетающимся языком бормочет только о жареных белых грибах, язык, мол, проглотишь, да выкрикивает о каких-то супчиках, в которых, дескать, Зинта тоже остается непревзойденной… А у р е л и я. Хорошо, что ты мне это рассказала. М а й р а. Что ж тут хорошего. А у р е л и я. Кое-что вроде бы прояснилось. М а й р а. Отзвуки вчерашнего можно было видеть сегодня в коридоре на стенах в виде иллюстраций. Кастрюлька и чайник в облаке пара, сковородка с мухоморами и надписи на обоих местных языках, сверху по-русски: «Стряпуха замужем», снизу то же самое по-латышски. Зинта как увидела, так и побледнела. А у р е л и я. Вам, подругам, она в самом деле ничего не рассказывает? М а й р а. Зинта? Ну что вы. Откровенностью она никогда не отличалась, такой характер, но теперь! Как сейфик для хранения комсомольских документов, если б его запереть, а ключ бросить в море где-нибудь, например, у острова Рухну, в том районе!
Аурелия протягивает руку и включает свет.
Вы, тетя Аурелия, хотели посмотреть, не фантазирую ли я? А у р е л и я. У меня, к сожалению, нет причин тебе не верить. Совсем напротив…
Майра встает, подходит к балконной двери.
Хорошо, что ты пришла. М а й р а. Ваш сын ужасно на меня обозлился, верно ведь? А у р е л и я. Сам был виноват. М а й р а. Все равно. А у р е л и я. Ты тоже выскочила за дверь в последний момент, чтобы не расплакаться на глазах у всех. М а й р а. То, что я сказала, он мне сроду не простит, я видела. А у р е л и я. На меня не смотри, спроси его самого. Но его еще нет. Еще не вернулся из Икшкиле. М а й р а. В Икшкиле его вовсе не было. А у р е л и я. Не расстраивай меня, пожалуйста, еще больше. Откуда ты знаешь? М а й р а. Я съездила туда. А у р е л и я. В Икшкиле! М а й р а. Да, сразу после смены, и вернулась, иду к вам со станции… Было так. Культоргша мне вежливо объясняет, что план культмассовой работы со всеми экскурсиями у нее утвержден до конца года и чтоб я не лезла, потому что в Музей революции последний раз из нашего цеха записалось так мало, а поехало еще меньше, что ей было стыдно за нас, а тут я являюсь и хочу вести комсомольцев в церковь… Как вам это нравится? Я ей подробно изложила ситуацию, она мне, если я не выкачусь, грозит бюро… Мне! Недоразумение, а не культоргша, верно ведь? Жаль потерянного времени, которое я на нее потратила, разъясняя, почему нам сегодня необходимы раскопки! А у р е л и я. Но кто погнал тебя в Икшкиле? М а й р а. Было так. Завтра суббота, и я говорю своим, Кристина была там, Пуденция и еще кто-то: «Девчата, поехали сами!» Ладно. В обеденный перерыв чувствую, что по столовой уже разнесся слух, потому что сбегается человек сто, которые тоже хотят, и явно чувствуется, что вторая сотня примчится еще завтра утром на станцию… А у р е л и я. Да ну. М а й р а. На что спорим? Но у меня, естественно, ни малейшего представления, в какую сторону в Икшкиле нужно идти, не говоря уж о деталях. Как только смена кончилась, бегу на поезд и еду, и правильно, потому что сейчас я абсолютно спокойно и без волнений все нашла, видела, договорилась также с одним молодым человеком, который там орудует с лопатой и тачкой, чтоб он завтра порассказал девочкам… А у р е л и я. И… М а й р а. Вашего сына там не было. А у р е л и я. Может, ты не заметила. Может, загорал у Даугавы или… М а й р а. Исключено. Я у них специально спрашивала, на основе этого пункта начался разговор… Он-де не появлялся… Вообще было интересно, все эти камни, знаете, и известка, в которой нашли серебряную монетку шестнадцатого столетия… Даугава тоже показалась иной, чем в других местах, такая более внушительная, и все эти черепа и скелеты наших предков…
Стук в дверь.
Ой! Я даже испугалась… А у р е л и я. Глупышка… Пожалуйста! Войдите!
Входит Т а л и в а л д и с.
Т а л и в а л д и с. Добрый вечер. А у р е л и я. Вечер-то добрый. Т а л и в а л д и с. Да, и вечер пятницы к тому же, но… вместо Зинты к нам пришла Майра? М а й р а. Я сейчас уйду, не волнуйтесь. Т а л и в а л д и с. Я не волнуюсь. М а й р а. Как приятно. Т а л и в а л д и с. По мне, так оставайтесь хоть до утра понедельника. М а й р а. Благодарю. Т а л и в а л д и с. Пожалуйста. М а й р а. Вы столь любезны, но я все же пойду. Т а л и в а л д и с. К чему такая спешка. М а й р а. Всего хорошего. А у р е л и я. Майра, обожди… Т а л и в а л д и с. Если земля под ногами не горит. А у р е л и я. Талис! Т а л и в а л д и с. Да? А у р е л и я. Расскажи нам обеим, что ты сегодня рисовал. М а й р а. Может, опять каких-то ливов? Т а л и в а л д и с. Ну и? М а й р а. Я просто так спросила. Т а л и в а л д и с. Просто так… М а й р а. Что уж, и спросить нельзя? Т а л и в а л д и с. Учтите, я все знаю. М а й р а. Что-то неслыханное, все. В самом деле? Т а л и в а л д и с. Да. М а й р а. Какого черта тогда… (Осекается.) Т а л и в а л д и с. Пожалуйста, пожалуйста. М а й р а. Извините. Т а л и в а л д и с. Смелее. М а й р а. Зачем же вам еще надо учиться в этой, ну, академии? Т а л и в а л д и с. Видите ли… М а й р а. Раз вы все знаете! Т а л и в а л д и с. Я знаю, видите ли, что вы интервьюировали в Икшкиле археологов, со сверкающими глазами и горящими от любопытства ушами, а потом примчались сюда, доложили, что меня не было на работе, и расставили мне ловушку… А у р е л и я. Ловушку? Ну, уж ты, Тали… Т а л и в а л д и с. А как иначе назвать такой поступок, тетя Аурелия? Когда вырывают яму, кладут сверху багульник и, приветливо улыбаясь, приглашают перейти? Только у вас, Майра, получился некоторый перекос, потому что, видите ли, вы сами провалились в эту яму и теперь стоите там, словно какая-то запятнанная кукушка… Ку-ку! А у р е л и я. Какие чуть ли не библейские сравнения! М а й р а. Дух захватило… Т а л и в а л д и с. Угодно еще какие-нибудь? М а й р а. На сей раз, быть может, хватит, спасибо… Т а л и в а л д и с. На здоровье. М а й р а. Месть сладка, верно ведь? Т а л и в а л д и с. Говорят. М а й р а. Ну, в таком случае… считайте, что было так, как вы рассказали, и… Т а л и в а л д и с. Разве было не так? М а й р а. Считайте, что так, и ходите по улицам Огре с поднятой головой, как победитель. Т а л и в а л д и с. Слыхали, тетя Аурелия, как ужалила? Шершень… М а й р а. Я уж, как этакая запятнанная кукушка да еще шершень, постараюсь вам больше никогда не попадаться. Т а л и в а л д и с. Ой, как мне грустно будет, ужас, но что ж поделаешь, придется смириться с судьбой. М а й р а. Прощайте. Т а л и в а л д и с. Все-таки побудьте еще, я ведь не ответил на ваш вопрос… Я расскажу вам и тете Аурелии, слушайте. Я рисовал цветы. А у р е л и я. Разве в Икшкиле, у Даугавы сейчас, в августе, еще цветут какие-нибудь? Т а л и в а л д и с. Я был в Саласпилсе. Не мог сегодня утром сосредоточиться на работе, болела голова, и я поехал в ботанический сад. Вы там бывали, тетя Аурелия? А у р е л и я. Случалось как-то, ездила из санатория. Т а л и в а л д и с (Майре). А вы?
Майра качает головой.
Разумеется, что я спрашиваю. Ну где вам… У них там сказочные растения, которые цветут такими цветами, каких нигде больше не увидишь… А у р е л и я. Покажи. Т а л и в а л д и с. В папке, к сожалению… Смешно, но буквально весь день ушел на попытки схватить в акварели одну-единственную фиалку Удмуртии. (Развязывает папку.) А у р е л и я. А что это такое? Т а л и в а л д и с. Есть такой цветок, оказывается… Несколько десятков плотных листочков из одного корня, между которыми кое-где выглядывает хрупкий-хрупкий стебелек с синими цветочками… Вот! (Показывает лист.) Сотрудница, которая там неподалеку пересаживала пальму, говорила потом, что я напоминал ей ее пятилетнего малыша. Тот, увидав в зоопарке кролика, не хотел больше смотреть ни на слона, ни на верблюда… Она повела его к тигру, а тот одно — «Мамочка, кролика!» А у р е л и я. По рисунку трудно понять, что тебя так сильно и так надолго увлекло. Т а л и в а л д и с. Трудно потому, что у меня не получилось. Я пробовал снова и снова, по-всякому, но… Такое синее с таким зеленым фактически нигде не сочетается, потому что создает диссонирующий холод, они борются между собой, и в цветке тоже вроде бы, но, по всей вероятности, именно это придает особое очарование, эдакую сказочность… Как и то, что хрупкие стебельки среди таких тяжеловатых листьев кажутся вроде бы совсем от другого растения, из другой оперы… М а й р а. В нашем цехе есть одна из Удмуртии. Т а л и в а л д и с. Как ее зовут? М а й р а. Ее… Как же это… Не помню. Т а л и в а л д и с. Поздравляю. М а й р а. Нет, у нас ее зовут Наташей, но это не настоящее имя, настоящее очень красивое, тоже начинается на букву «Н», только оно очень трудное… Для наших русских девушек все или Наташи, или Маши, или… Меня тоже называли и Маша, и Мира, и Маира, только я не поддавалась, я просто не реагировала, и теперь зовут правильно, одна даже говорила, что даст мое имя своей дочке, но удмуртка тихая и застенчивая, она не возражает… Наташа так Наташа… Т а л и в а л д и с. Спросите, пожалуйста, какое имя ей дали родители. М а й р а. Хорошо. Т а л и в а л д и с. И еще, пожалуйста, действительно ли в Удмуртии растут и цветут на открытом воздухе такие фиалки, и если да, то где, как, когда. М а й р а. Хорошо, я спрошу, только как мне вам все это сообщить, раз мы договорились вообще больше никогда не видеться? Т а л и в а л д и с. Ну… напишите или скажите тете Аурелии. М а й р а. Ясно. Тетя Аурелия, Зинты, наверно, уже не будет? А у р е л и я. Зинта здесь. М а й р а. Где? А у р е л и я. На кухне, сметывает платье. М а й р а. Почему вы не сказали? А у р е л и я. Разве кто спрашивал?
Майра направляется к двери.
Не ходи к ней. М а й р а. Да? А у р е л и я. Думаю, не стоит. М а й р а. Но… А у р е л и я. Разреши мне самой поговорить с ней. Теперь, когда я знаю. Т а л и в а л д и с. Что вы знаете? А у р е л и я. Не совсем все, как ты говорил, но… что мне следует знать, я, пожалуй, знаю. До свидания, Майра. М а й р а. До свидания. А у р е л и я. Забегай ко мне на минутку, если сможешь, каждый день. М а й р а. Хорошо. (Таливалдису.) Прощайте. Т а л и в а л д и с. Прощайте.
М а й р а уходит.
Странно, тетя Аурелия, но она уже не показалась мне столь несносной. Что-то в ней все же есть, в этой Майре, несмотря на всю ее ограниченность. А у р е л и я. Ты сказал, что не мог сосредоточиться, болела голова… Т а л и в а л д и с. Да. Сильно. А у р е л и я. Из-за вчерашних и позавчерашних ночных прогулок? Т а л и в а л д и с. Ругайте меня, тетя Аурелия. А у р е л и я. Интересно, по какому праву. Ты приподнимешь шляпу и преспокойно удалишься еще лет на семь или семнадцать. Т а л и в а л д и с. Не вы ли мне говорили, что из биографии не уйти? Ни вам из моей, ни мне из вашей. А у р е л и я. Уйти из моей биографии или из моей комнаты в Огре — далеко не одно и то же… И все же я спрошу тебя: разве так можно? Т а л и в а л д и с. Ну… я не знаю, как вы это… А у р е л и я. Девушка на кухне шьет себе к свадьбе платье, чтобы через неделю, в следующую субботу, стать женой… Я очень обеспокоена. Т а л и в а л д и с. Но почему? А у р е л и я. Наверно, надо говорить открыто… Если свадьба расстроится, ты ведь на Зинте вместо Феликса не женишься. Т а л и в а л д и с. Тетя Аурелия, может, этот Феликс непроходимый тупица? А у р е л и я. Не думаю. Т а л и в а л д и с. У такой умной девушки, как Зинта… А у р е л и я (перебивает его). Ну еще бы. Как Зинта, со своими с трудом вымученными восемью классами… Феликс, к твоему сведению, электрик, он окончил техникум, студент-заочник. Т а л и в а л д и с. Странно, тетя Аурелия, но Зинта… вчера она обмолвилась, что придет к вам кроить платье, мы договорились здесь встретиться, и это единственный раз, когда она вообще как-то, ну… что-то в связи со свадьбой, мы о ней вроде бы и забыли, потому что говорили о… ну… А у р е л и я. О тебе? Т а л и в а л д и с. Боюсь, что… А у р е л и я. Ну да. Еще точнее будет сказать, что говорить говорил один ты. Зинта время от времени молча кивала головой, устремляла на тебя полные глубокого сочувствия влажные глаза… Как она умна, думал ты про себя. И как деликатна. И как понимающа. Т а л и в а л д и с. А… не так? Вы уверены? А у р е л и я. Майра, которая головой не кивает и наивно выкладывает все, что у нее на душе, кажется тебе ограниченной… Но что мы тут рассуждаем, какой смысл. Ты обедал? Т а л и в а л д и с. Не удалось. А у р е л и я. Фиалочкой увлекся. Т а л и в а л д и с. Что-то я ел, мармелад из саласпилского магазина, печенье. А у р е л и я. Сейчас ты получишь кое-что повкуснее. У меня все под рукой, это не долго. Тали, Тали… Девушки столь взвинченны, живя вместе в таком количестве, столь… я не знаю… Когда ты позавчера сюда вошел, Майра мгновенно влюбилась в тебя по уши, сама того не сознавая, да она и сейчас еще по-настоящему не поняла этого, как мне показалось… Завтра она помчится в Икшкиле, потащив за собой несколько сотен других девчонок, а послезавтра, есть у меня такое смутное предчувствие, во главе еще большей ватаги будет носиться по ботаническому саду, отыскивая ту фиалку… Т а л и в а л д и с. Вы, тетя Аурелия, начали про Зинту. А у р е л и я. Майра… ну что там. Девочка. Зинта, напротив, о! В свои девятнадцать лет она уже совершенно взрослая женщина. Она смотрела на тебя, я видела, и мысленно поставила рядом с тобой маленького Феликса, и ее сердце сжалось… Почему ты на свадьбе Солвиты сидел на кухне, сразу поняли и Майра и Зинта, так же как и я, только Майра сразу воспользовалась своим пониманием, чтобы по возможности больнее тебя ужалить — Майра большой патриот своего предприятия, сама вечно там всех критикует, но попробуй только кто другой! Зинта, напротив, о! Отделавшись от подруги, которая от злости и обиды плакала, она живо помчалась обратно, чтобы не опоздать… Какая великолепная возможность утешать симпатичного мужчину! Какой удобный случай! И она не опоздала, нет. Она успела. Вспомни, как мне не хотелось, чтоб ты ее провожал. Ее, невесту Феликса. Т а л и в а л д и с. Не знаю, что вам сказать, тетя Аурелия. А у р е л и я. Отвези меня, пожалуйста, на кухню, нет сегодня настроения ходить…
Таливалдис подходит к Аурелии, откатывает от стола ее кресло — ножки кресла на колесиках — и толкает по направлению к двери.
А сам тут же отправляйся обратно, слышишь? Т а л и в а л д и с. Ну что вы ей… А у р е л и я. Предоставь это мне.
Оба исчезают. Т а л и в а л д и с тут же возвращается. Выходит на балкон. Смотрит в ночь. По обеим сторонам огней на башне появились первые звезды. Входит З и н т а с платьем, перекинутым через руку. Останавливается. Таливалдис оглядывается. Зинта, с минуту глядя на него, резким движением бросает белое платье на пол посреди комнаты. Легкая ткань фаты прилипает к ее одежде, девушка и от нее освобождается сердитым рывком и, выпрямившись во весь рост, смотрит на Таливалдиса. Таливалдис не двигается. Тогда Зинта направляется через комнату к нему на балкон, прямо по разбросанным кускам белой материи, не глядя, куда ступает и что топчет. На балконе она останавливается перед Таливалдисом. Таливалдис обнимает Зинту. Целует. Снизу раздается пронзительный свист, так свистят мальчишки, заложив в рот два пальца. Таливалдис вздрагивает. На улице раздается громкий смех. Зинта, спокойно глянув вниз, берет Таливалдиса под руку и ведет в комнату. Дойдя до платья, оба останавливаются. С другой стороны, опираясь на два черных лакированных костыля, идет А у р е л и я. Тоже останавливается. С минуту царит молчание.
А у р е л и я (Зинте). Подними.
Зинта вроде бы готова послушаться, но, взглянув на Таливалдиса, быстро покидает комнату. Таливалдис направляется за ней. Аурелия протягивает руку с костылем, преграждая дорогу.
Т а л и в а л д и с. Тетя Аурелия…
Рука Аурелии опускается. Т а л и в а л д и с уходит. Аурелия смотрит на куски свадебного платья и фату, оставшиеся на полу.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Прошла неделя. Суббота, первая половина дня, пасмурно, башня вырисовывается неясным силуэтом. А у р е л и я, задумавшись, праздно сидит на своем обычном месте за столом. В дверь стучат.А у р е л и я. Входи.
Входит М а й р а.
Почему так поздно, разве мы так договаривались? М а й р а. Доброе утро. А у р е л и я. Доброе утро, доброе утро. М а й р а. Разве я могла зайти, если ваш сын здесь? Послушала за дверью, опять спустилась вниз и сидела у реки, пока не увидела, что он уходит… Почему он зовет вас тетей Аурелией, даже когда никого посторонних нет? А у р е л и я. А как ему еще меня звать? М а й р а. Извините, сын! Свою мать! А у р е л и я. Я Таливалдису мачеха. М а й р а. А… Я поняла, что… А у р е л и я. Мачеха, как ты поживаешь? Твое здоровье, мачеха! Ты бы, Майра, так говорила? М а й р а. Не знаю. У меня же были нянечка, воспитательница и учительница. Ни матери, ни мачехи у меня никакой не было, не говоря уж об отце… Таливалдис все еще работает в Икшкиле? А у р е л и я. Да, усердно. Вчера только взял выходной, чтобы порисовать на Доле{135} портреты строителей электростанции… Мачеха, родная мать, сиротки и прочие подобные слова нынче можно встретить в основном в народных песнях. Посаженые родители и подружки невесты… Подумать только, сегодня должна была состояться свадьба Зинты и Феликса… М а й р а. Оппозиция против Зинты в общежитии жуткая. Сегодня утром на стене была надпись: «Позор!» Больше ничего ни нарисовано, ни написано. А у р е л и я. А Зинта? М а й р а. Молчит, разумеется, но наши абсолютно все считают, что она вела себя бессердечно, как крохоборка и негодяйка. Даже Кристините теперь так считает, а это что-то да значит… Было так. Феликс беспробудно пил, что прежде ему вовсе не было свойственно, а когда уж он несколько раз сачканул… А у р е л и я. Что это такое? М а й р а. Ну, когда человека нет на работе, но он не может представить ни больничный лист, ни еще что-то… Потом там еще по вине Феликса произошел небольшой пожар, что-то там у крутильщиц обгорело, какие-то ящики со шпулями… Именно в тот день — какое злополучное совпадение, верно ведь? — собралась комиссия по распределению квартир в новом доме на Зилиекални{136}, и Феликсу, ясное дело, сами можете представить, дали фигу, хотя ему почти уже выделили, Зинта, во всяком случае, давно уж знала, на каком этаже и куда выходят окна… Сказали, что два года назад ему дали прекрасную квартиру, а он бросает семью, подрывает трудовую дисциплину в цехе, хватается в пьяном виде за электропроводку… По шее такому, а не то что еще одну квартиру… А у р е л и я. И довольно логично, я бы сказала… М а й р а. Но то, что Зинта помчалась в загс и забрала обратно заявление о вступлении в брак, можете себе представить, как это теперь выглядит? В тот же день понеслась! А у р е л и я. Но ведь и это могло быть совпадением? М а й р а. Вы думаете? Конкретнее высказываться не берусь. Некоторые наши считают, что у Зинты появился кто-то с квартирой получше, а может, даже с домом или машиной, эта версия стала в общежитии уже довольно популярной, но это чистейшей воды выдумки, потому что ни с каким другим парнем Зинту не видели нигде, с тех пор как она ходит с Феликсом. Чего нет, того нет. Какое-то время я, правда… Теперь самой смешно, но был момент, серьезно, когда я подумала, не Таливалдис ли это… Смешно, верно ведь? А у р е л и я. Ты видела их вместе? М а й р а. Ничего подобного, что вы. Их! Таливалдиса и Зинту! Нет. Я учусь в десятом классе вечерней школы, и то еще таращусь на вашего сына, как на Гималайскую гору… А у р е л и я. Такой и не существует, есть Гималаи, горный хребет. Так же как Урал, Пиренеи, Альпы. М а й р а. Ну, правильно, таращусь, как на Урал. Нет, вы мне заморочили голову, какой Урал… Только смотрю, слушаю да глубоко поражаюсь, но Зинта, которая не знает самых элементарных вещей, где уж ей! Нет, Зинта упорно катится по рельсам, в конечном пункте которых должен находиться муж, направо и налево она не смотрит, дальше тоже не заглядывает… Ваш сын не из тех, кто женится на наших. А у р е л и я. И все же ты, Майра, подумала о Таливалдисе. Почему? М а й р а. Сама не знаю… Сначала вымоем окна? А у р е л и я. Так было намечено, но… отложим сегодня уборку. Спасибо, что ты пришла, и извини меня, пожалуйста. Нет сил. М а й р а. У меня хватит. Скажите только, что надо делать. А у р е л и я. Нет настроения… Да, вот о чем я тебя попрошу. Видишь ли, неделю назад, в ту пятницу, Зинта оставила тут скроенное платье, а сама больше не появлялась. Так неловко получилось, что… одним словом, платье надо было простирнуть, и я вчера вечером… Пока нет солнца, не мешало бы посушить его на балконе. Такая непривычная ткань, я немного побаиваюсь, что после сушки на солнце она может сесть и даже чуть пожелтеть. Принеси, пожалуйста. М а й р а. Из кухни? А у р е л и я. Да, там же веревка и прищепки.
М а й р а уходит. Вскоре возвращается с тазом, в котором сложено раскроенное платье и все остальное. Выходит на балкон, ставит таз на пол, натягивает веревку, вешает платье для просушки. Делая все это, она разговаривает с Аурелией.
М а й р а. Тетя Аурелия, вы обратили внимание, как поразительно красиво Огре? А у р е л и я. Да. М а й р а. Раньше я не замечала. Хожу и смотрю, одно место, другое… Горы, с которых можно увидеть Курземе, далеко за Даугавой… Улицы с березами, улицы с елями… Дома, окна которых вечером, когда зажигают свет, светятся над верхушками деревьев… Берега реки по обе стороны мостика, и в Парогре, где карусель, на той лужайке… Знаете? А у р е л и я. Знаю. М а й р а. Сегодня утром там не было ни души, только огромные ели да маленькие карусельные лошадки, выглядевшие так странно и неуместно, будто их кто потерял… Вы бывали у плотины за картонной фабрикой? А у р е л и я. Бывала. М а й р а. Почти три года я проходила как дебилка, только диву даешься. А у р е л и я. Теперь ты начинаешь смотреть на Огре и на мир глазами человека, которого любишь.
Майра прекращает работу, входит в комнату, останавливается перед Аурелией.
Не так? М а й р а. Не надо об этом говорить, тетя Аурелия. А у р е л и я. Видишь ли… М а й р а. Об этом никто не должен знать, никто и никогда. А у р е л и я. Будь по-твоему. М а й р а. Таливалдису скажите только, что удмуртскую девушку зовут… Опять забыла! А у р е л и я. В следующий раз запиши. М а й р а. Придется так и сделать… (Идет обратно на балкон и продолжает прерванное занятие, развешивая на капроновой веревке скроенное белое свадебное платье Зинты.) Удмуртию она не знает, потому что родилась и выросла в Белоруссии. Как же так, говорю я, — Икшкиле ты видела… она была вместе с нами и очень восхищалась… в Икшкиле, говорю, ты была, а где находится колыбель твоего народа, не знаешь… Однажды вечером сидели мы с ней на скалах, вы, может, знаете, где Огре впадает в Даугаву, и я ей до тех пор рассказывала про Удмуртию, какие там растут удивительные фиалки и вообще, пока бедняжка с тоски не расплакалась, и во время отпуска мы с ней и одной ее подругой — татаркой, поедем в Удмуртию… (Закончив дела на балконе, возвращается в комнату.) Тетя Аурелия, в ту минуту, когда мы с ней там, у Даугавы, сидели, я и не подозревала, что меня ожидает в ботаническом саду, потому что эта фиалка называется совсем иначе и к Удмуртии не имеет ни малейшего отношения… Я, конечно, противилась, потому что для меня она есть и будет фиалкой Удмуртии, но ничего не помогло… А у р е л и я. Таливалдис, верно, что-то напутал. Увлекаясь абсолютно всем на свете, он становится поверхностным. М а й р а. Скорее, они сами перепутали и неправильно сказали Таливалдису… Мы поцапались, но одну фиалочку я у них все же выпросила, вроде бы для коллекции, хотя в нашей комнатке есть только жалкий кактусик, который мы все дружно то забываем полить, то вдруг, по внезапному вдохновению, поливаем все четверо, так что тот плавает… Да, и этот цветок мне… я не вижу в нем ничего особенного, хоть убейте, но я решила смотреть до тех пор, пока не постигну, в чем его, ну… своеобразие! (Оглядывается на дверь.)
Входит Т а л и в а л д и с с папкой.
Т а л и в а л д и с. Здравствуйте. М а й р а. Здравствуйте. Мне следует мгновенно исчезнуть, верно? Т а л и в а л д и с. Почему? М а й р а. Я же обещала никогда больше не показываться вам на глаза. Т а л и в а л д и с. Чепуха. (Кладет папку на стол.) А у р е л и я. Рано ты кончил. Т а л и в а л д и с. Да. А у р е л и я. До рынка хоть дошел? Т а л и в а л д и с. Дошел. Несколько колоритных старушек продавали ранние яблоки, но я чувствовал, что сегодня не идет, и… А у р е л и я. Потому что вчера много сделал на Доле. Т а л и в а л д и с. Может, поэтому. (Майре.) Вы бывали там, на Доле? Нет, разумеется… Захватывающе. Бетон, это все же нечто могучее, и люди, которые создают эту скалу искусственного камня, со временем становятся такими же… Рисовал до позднего вечера, мною овладела какая-то одержимость, ненасытность… А у р е л и я. Ненасытность, это ты хорошо сказал. О себе.
Таливалдис выходит на балкон и видит на веревке части платья.
Т а л и в а л д и с. Зинта здесь? Ее работа? А у р е л и я. Нет. Моя и Майры. М а й р а. Зинта вчера взяла выходной, ей без звука дали, она годами не опаздывала и считается в цехе в числе лучших, и она уехала. К матери, надо полагать, хотя нам ничего не сказала, и обратно теперь вернется не раньше понедельника. А у р е л и я. Мне пришла отличная мысль: пообедаем втроем. М а й р а. Но я… А у р е л и я. Я тебя учитывала. Предполагалось ведь, что ты будешь работать! У меня абсолютно все готово, надо будет только почистить и поставить варить картошку, она в алюминиевой мисочке на подоконнике.
Майра кивает и идет к двери. Взглянув на Таливалдиса, останавливается.
М а й р а. Фиалка Узамбара. Т а л и в а л д и с. Ну и? М а й р а. А не Удмуртии. Т а л и в а л д и с. Вот как… Разве это не там же где-то? М а й р а. Узамбар? Да, неподалеку оттуда, в Африке.
Аурелия смеется.
Т а л и в а л д и с. В конце концов, важен сам цветок. М а й р а. Разумеется, только экспедицию за ним, видите ли, я под вашим влиянием сорганизовала в Удмуртскую Автономную Советскую Социалистическую Республику… Что вы советуете мне делать, когда мы, три огрских девушки, приедем в Ижевск? Т а л и в а л д и с. Ну… М а й р а. Меня станут укорять… Т а л и в а л д и с. Нет. В Удмуртии растет какой-нибудь цветок… не знаю, называется ли он фиалкой или как иначе, но у нас он еще не известен, и вы его откроете. Он очень необычен в своей кажущейся простоте, изысканный и безыскусственный. М а й р а. Вы говорите так, будто видели его. Т а л и в а л д и с. Может, и видел, во сне.
М а й р а уходит.
А у р е л и я. Спасибо тебе, Талис, за книжную полку. Т а л и в а л д и с. Пожалуйста. (Возвращается в комнату.) А у р е л и я. Смотрится почти как новая. Т а л и в а л д и с. Тетя Аурелия, этой весной неизвестно куда пропала зажигалка, которую мать подарила отцу на Новый год. А у р е л и я. В самом деле? Т а л и в а л д и с. Импортная, из комиссионного магазина… А у р е л и я. Ну и? Т а л и в а л д и с. Весь дом перерыли… А у р е л и я. А почему ты мне об этом рассказываешь? Т а л и в а л д и с. Потому что… (Вынимает из кармана элегантную зажигалку, черную, с белыми полосками.) Очень похожи. А у р е л и я. Покажи. (Берет, смотрит.) Т а л и в а л д и с. Пока вы были на кухне и я чинил полку, она неизвестно откуда выпала. Странно, правда? А у р е л и я. Действительно, странно. Т а л и в а л д и с. И до такой степени похожи.
Аурелия начинает искренне смеяться.
Вам смешно? А у р е л и я. Талис, если б ты знал, до чего ты сейчас похож на своего отца… Т а л и в а л д и с. В каком смысле? А у р е л и я. Он тоже, когда думал, будто поймал меня… (Снова смеется, однако заставляет себя сдержаться и становится серьезной.) Прости, пожалуйста. Т а л и в а л д и с. За что? А у р е л и я. Отец тебя не понимает. Ты тоже его никогда не понимал, любой ваш разговор кончался резкостями. И все же ты, Талис, истинный сын своего отца. Т а л и в а л д и с. Мне самому так не кажется. А у р е л и я. Точная копия, можешь мне поверить, поэтому послушай внимательно, что я тебе скажу… (Кладет зажигалку на стол и, глядя на нее, задумывается.) Т а л и в а л д и с. Я слушаю. А у р е л и я. Ненасытность хороша до известных пределов. Т а л и в а л д и с. То есть? А у р е л и я. Подумай. Т а л и в а л д и с. Тетя Аурелия, пожалуйста… А у р е л и я. Всюду поспеть и всюду быть, всюду бегать, всем увлекаться — в Икшкиле, Саласпилсе, на Доле… Одна сказочная девушка, другая… Хорошо, красиво, но не следует ли в конце концов на чем-то остановиться? Где-то остаться? Т а л и в а л д и с. Но где именно? А у р е л и я. Это надо решить самому. Взрослому человеку… Выбрать где — и стоп! Самому, ты меня понимаешь? (Берет зажигалку, зажигает, смотрит на огонек.) Иначе может статься, что где-то тебя остановят, может, совсем случайно и вовсе не в «том», твоем месте, а выбраться ты уже не сможешь… Только иной раз украдкой, на минутку…
В дверь стучат.
А у р е л и я. Пожалуйста!
Входит З и н т а в дождевике и с чемоданчиком.
З и н т а. Добрый день. А у р е л и я. Добрый день, Зинта. Т а л и в а л д и с. Добрый день.
Аурелия гасит зажигалку.
З и н т а. Привет. А у р е л и я. Откуда, куда? З и н т а. Тетя Аурелия… А у р е л и я. Ну? Сегодня, случайно, не день твоей свадьбы? Поздравляю! Феликс мне вчера говорил, что с его стороны ничего не изменилось, а ты что скажешь? З и н т а. Я… А у р е л и я. Ну?
Зинта отворачивается.
Когда Феликс ушел, я тут же… от вас всего можно ожидать… принялась стирать платье. З и н т а. Спасибо. А у р е л и я. Следовало бы высушить, завернув в простыню, да энергии уже не хватило, и я… Ну, что ты скажешь? Выгладим, сошьем и надевай… Зинта, мне тут твои слезы не нужны, плакать иди на балкон! З и н т а. Извините. Никаких слез не будет. А у р е л и я. Получилось ведь как ты хотела, так что… Пожалуйста. Бери свой свадебный наряд и фату в том же виде, если угодно, и ступай. З и н т а. Я видеть не хочу… А у р е л и я. Ого? Спрашивается, зачем ты пришла, если не за своим купленным за такие большие деньги добром? З и н т а. Я… (Бросает взгляд на Таливалдиса.) А у р е л и я. Ах так? Ты желаешь, чтобы я оставила вас наедине? З и н т а. Я пришла к вам, тетя Аурелия. А у р е л и я. Ко мне. З и н т а. Да. Т а л и в а л д и с. Это означает, что выйти следует мне?
Зинта не отвечает.
Хорошо. А у р е л и я. Иди и помоги Майре на кухне. Скажи, пусть почистит на несколько картофелин больше, потому что за столом нас будет четверо. З и н т а. Извините, но я же… А у р е л и я. Не ты ли сказала, что пришла ко мне? З и н т а. Да, но… А у р е л и я. Слышать не хочу никаких «но». «Но»! Иди, Талис.
Т а л и в а л д и с уходит.
Нечего стоять. Снимай пальто, садись.
Зинта повинуется.
Феликс не пигмей, не гномик, что за вздор вы мне тут наболтали! Худощавый, вот и выглядит несколько моложе своих лет, мальчиком, но мне он понравился, мы долго обсуждали… З и н т а. Что? А у р е л и я. Ты еще спрашиваешь? З и н т а. Между Феликсом и мною все кончено. А у р е л и я. Ты ему это сказала? З и н т а. Ему? А у р е л и я. Феликсу. Сказала? Объяснила ему, почему побежала и забрала заявление о вступлении в брак? З и н т а. Нет, но… А у р е л и я. Как все это теперь выглядит? Что ты себе позволяешь, Зинта? З и н т а. Я… А у р е л и я. Сколько тебе лет, пять? Шесть? Не хочу медвежонка, хочу лошадку… З и н т а. Я понимаю, но… А у р е л и я. Сомневаюсь, чтоб ты понимала. Твое поведение и поступок говорят об обратном. З и н т а. По вашему мнению, всегда, понятно, виновата девушка. А у р е л и я. А ты считаешь, что тебя обидели? З и н т а. Феликс со своими длинными волосами может показаться невесть каким молодым, но он уже далеко не мальчик, потому что его дочь осенью пойдет в школу, и он не мог не знать… А у р е л и я. Чего же? З и н т а. Что это не любовь… Я ведь не знала, у меня все было из кинофильмов да от всяких фантазий, а он, Феликс… А у р е л и я. Феликс тебя любит. З и н т а. Он вам говорил? А у р е л и я. Говорить можно многое. Я видела. З и н т а. Что я люблю Феликса, это я сама себе внушила, потому что он так хорошо вписывался в мой план! Так великолепно! Когда я поняла, что такое любовь и что нельзя так… А у р е л и я. Как? З и н т а. Так, найти кого-то, кто вписывается, соответствует и выгоден… Нет. Что такое квартира, думаю я теперь, что такое мебель и все остальное, мыльные пузыри! Ничто! Если нет… ну… А у р е л и я. И ты уверена, что знаешь теперь, что такое любовь? З и н т а. Да. А у р е л и я. Извини, но я другого мнения. Я считаю, что именно теперь ты должна встретиться и объясниться с Феликсом, потому что Феликс и вправду, как ты сказала, не мальчик… З и н т а. Это было бы бесполезно. А у р е л и я. Мальчик, возможно, уже не смог бы через что-то переступить, но Феликс мужчина, который… Зинта, Феликс тебя любит, я еще раз повторяю… З и н т а. Да, но я не люблю Феликса. А у р е л и я. Ну, тогда уж… Что ж тогда… Будем садиться за стол. Но мне жаль его, Феликса, и тебя мне жаль. Если б я чуть раньше узнала, какой он милый, я бы не допустила, чтоб до этого дошло. У Феликса нет твердого характера, верно, зато таковой есть у тебя, и… Но чего уж тут. Удивляюсь, как вы там, со своей взвинченностью, еще не разорвали его на куски, такого славного и душевного парня.
Входит М а й р а.
М а й р а. Тетя Аурелия, стол накрывать здесь или там, на кухне? А у р е л и я. А как ты хочешь? М а й р а. Мне-то нравится на кухне. А у р е л и я. Вопрос решен. М а й р а. Зинта, мы думали, ты у мамы.
Зинта качает головой.
Всем, кто спрашивал, мы так говорили.
Зинта снова отрицательно качает головой.
Вы слышите, тетя Аурелия? То есть вы видите? Все общежитие попрекает Кристините, Пуденцию и меня, что мы защищали Зинту, но она даже не удостаивает нас мелодичным звоном своего очаровательного голоса, невесть для кого бережет… Как угодно, Зинта, только не делай слишком удивленного лица, если окажется, что твои узлы и тюки снесены вниз к комендантше. «Терпение нашей комнатки большое», — совершенно серьезно сказала сегодня утром Пуденция, но ему может прийти конец, заруби себе на носу, потому что оно все же не безгранично! З и н т а. Что я вам сделала? М а й р а. Нам? Нет ни одной девушки во всем общежитии, которая не находилась бы в жуткой оппозиции по отношению к тебе и не защищала бы Феликса. Некоторые, кто слыхал, будто Феликс в столовой занимает мелочь на щи, предложили даже, наивные, скинуться для него! Тебя, напротив, считают форменным чудовищем, шакалом и… там было много еще всяких терминологических шедевров, немыслимо все запомнить… Чао. (Уходит обратно в кухню.) А у р е л и я. Зинта, я в последний раз тебе говорю, и очень серьезно: пошлем Майру за Феликсом, он придет… З и н т а. Нет. А у р е л и я. Ну подумай.
Входит Т а л и в а л д и с. Зинта встает.
Т а л и в а л д и с. Мне можно? А у р е л и я. Да, пожалуйста. Т а л и в а л д и с. Вы говорили, тетя Аурелия, что взрослый человек должен решить… Я решил. А у р е л и я. Поздравляю. И где ж ты остаешься? В Икшкиле, Саласпилсе или на Доле? Т а л и в а л д и с (становится рядом с Зинтой и берет ее за руку). Здесь, тетя Аурелия. А у р е л и я. Прекрасно. Т а л и в а л д и с. Вы думаете? А у р е л и я. Я только охотно услышала бы еще, прежде чем мы сядем за стол и выпьем вино по поводу обручения, правда ли Зинта согласна выйти замуж за студента, который несколько лет ничего не будет зарабатывать, да и после окончания Академии, кто знает… увлеченно живя своей работой… Т а л и в а л д и с. Ну, в вас заговорила знаете кто? Свекровь, тетя Аурелия… Еще никому во всем мире не пришлась сразу по душе невеста сына! А у р е л и я. Я разве говорила, что мне не по душе? Т а л и в а л д и с. Ваша интонация… А у р е л и я. Я спросила и жду ответа. Т а л и в а л д и с. Зинта…
Зинта очень спокойно, но решительно освобождает свою руку, выходит на балкон, останавливается у веревки, на которой висят части белого платья, проводит рукой по фате… Солнца еще нет, но башня уже вновь различима на сероватом небе.
Зинта! З и н т а. Ну? Т а л и в а л д и с. Ты, наверно, не поняла… Я хочу, чтобы ты… З и н т а (прерывает его). Я поняла… Нет, Талис. И… не будем больше об этом говорить, никогда. Т а л и в а л д и с. Потому, что тетя Аурелия… З и н т а. Не потому. Т а л и в а л д и с. Нет? Но я… З и н т а. Ты любишь Солвиту. Как ты мог допустить, я долго думала, что Солвита уходит с Лаймонисом, и ничего не предпринять, только смотреть… Т а л и в а л д и с. Зинта, но… ты? З и н т а. Я люблю другого. Т а л и в а л д и с. Все же Феликса. З и н т а. Нет. Т а л и в а л д и с. Нет? Не Феликса?
Зинта качает головой. Т а л и в а л д и с смотрит на девушку, хочет еще что-то сказать, потом уходит.
А у р е л и я. Если б я не сидела на кресле, я теперь… не знаю, что бы со мной при падении сталось… З и н т а. Ваш голос, тетя Аурелия, сразу звучит приветливее, потому что опасность того, что я могла бы стать вашей невесткой, миновала… А судить со стороны гораздо легче… (Снимает с веревки фату, которую развевает ветер… Отпускает.)
Легкая белая газовая ткань как облачко взлетает и исчезает в направлении Огре. Зинта возвращается в комнату.
А у р е л и я. Кто он такой? З и н т а. Он? А у р е л и я. Понимаю. Ты сказала это просто так, давая Таливалдису отказ, чтобы пощадить его мужское самолюбие… З и н т а. Позавчера я чувствовала себя ужасно, вы не можете себе представить. К вам прийти мне было стыдно, к маме поехать тоже… Я вспомнила об одном своем однокласснике. Я после восьмого приехала в Огре, а он окончил среднюю школу и ушел в армию, вернее, на флот… Он мне писал… Я отвечала редко, когда уж совсем нечего было делать — в план он абсолютно не вписывался, из слишком большой скромно живущей семьи, такой тихий, нерасторопный… А у р е л и я. Ты вдруг поняла, что… он? З и н т а. Нет. Я только разыскала и перечитала все его письма… В них не было ни слова о любви, но мне стало тепло, так много там было хорошего, разве я могла это понять раньше? Я, со своим железным планом! Я почувствовала, что он самый близкий мне человек, и поехала к нему… Тетя Аурелия, когда самолет оторвался от земли, я спросила себя, что это, что я делаю, последний раз мы виделись, когда мне было шестнадцать, ему — семнадцать лет… А у р е л и я. И? З и н т а. Его отпустили на два часа. В Ленинграде я была впервые, он показал мне Невский проспект, еще мы были… Да, мы шли… остановились на каком-то мосту… Я ему все рассказала. А у р е л и я. Все? З и н т а. О Феликсе, о свадьбе… А у р е л и я. Больше ничего тебе и не надо ему рассказывать. З и н т а. Простились в аэропорту… Прежде всего я теперь сама должна во всем разобраться, тетя Аурелия, потому что он был так счастлив, что мне стало немного страшно… А у р е л и я. Фиалкой Удмуртии казалась мне Майра, но сейчас я начинаю думать, не ты ли это. З и н т а. Удмуртии? А у р е л и я. Таливалдис рассказывал, такой цветок — выдумал или во сне видел, потому что на самом деле… Зинта! Ты и правда была в Ленинграде? З и н т а. Вы не верите?
Входит М а й р а.
М а й р а. Ваш сын, тетя Аурелия, только что сообщил мне, что пойдет прогуляться вдоль Огре и будет позже. Что станем делать? А у р е л и я. Начнем. Пусть прогуляется мальчик… М а й р а. Прошу! А у р е л и я. Моя парогрская коряка снова видна во всей своей стройности, только без красных сигнальных огней. М а й р а. Когда стемнеет, тогда и зажгутся. А у р е л и я. Тогда — да.
Все трое смотрят на телевизионную ретрансляционную башню, которая в этот момент полностью вынырнула из мглы.
Огре Санаторий «Саулстари» Октябрь, 1973
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Поставив точку в пьесе «Фиалка Удмуртии», я просматривал газеты того дня и нашел небольшую информацию, привлекшую мое внимание. Цитирую. Выдержка из письма огрской молодежи:«…большая часть девушек общежития Огрского трикотажного комбината неправильно понимает моду, неподобающе ведет себя на улице и вольно держится с парнями. Иногда нам приходится краснеть из-за них, потому что «слава» этих девушек разнеслась за пределы Огре. Часто даже стыдно признаться, что мы живем в Огре, потому что тут же следует полная сожаления фраза: «А-а-а — с трикотажного…»(«Падомью Яунатне», 20 октября 1973 г.)
Автор
ПАПА И МАМА, или СЕКРЕТ НИКЛАВА РИМШИ{137} Пьеса в двух действиях с эпилогом
Перевод Р. Тименчика.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
А н д и н а Д у п у р е. С а у л в е д и с М а з в е р с и т и с.ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Школа-интернат в одном из земгальских замков. В каморке, отделенной перегородкой от химического кабинета, камин кажется непомерно большим для такого маленького помещения. Еще здесь есть: раковина, стол с табуретками, несколько высоких лабораторных шкафов и переносная лесенка, а в готическое окно в толстой стене открывается вид на каштановую аллею, ведущую к шоссе где-то далеко на равнине. Молодой учитель С а у л в е д и с М а з в е р с и т и с, надев белый халат, под которым видна яркая клетчатая рубашка, моет колбы. Интернат — его первое место работы после окончания химфака, и он выглядит моложе своих двадцати трех лет. Кто-то стучит в дверь.С а у л в е д и с. Пожалуйста!
Дверь приоткрывает А н д и н а Д у п у р е, вторая в эту осень новая учительница в школе. В темном платье с белым воротничком, она походит на десятиклассницу.
А н д и н а. Добрый день. Простите, что помешала, но вы случайно не товарищ Мазверситис? С а у л в е д и с. Случайно… А н д и н а. Ну, то есть я хотела сказать… С а у л в е д и с. Или войдите, или, в противном случае… только закройте дверь, потому что я не люблю сквозняка! А н д и н а (входит, закрывает дверь). Мне не нравится! С а у л в е д и с. Ого? А что именно? А н д и н а. Сквозняк, конечно. «Мне не нравится сквозняк» — так по-латышски будет правильно, а не — «я не люблю»… Когда я ехала сюда в автобусе, у меня по коже мурашки побежали, когда какой-то детина, с виду вполне нормальный, вдруг заявил: «Я люблю суп с фрикадельками!» С а у л в е д и с. Тем не менее я попрошу оставить в моем ведении, что я люблю или не люблю и что мне не нравится. А н д и н а. Вы химик, да, но вы, кроме того, учитель, и как учителю вам следовало бы… С а у л в е д и с (перебивая ее). А вы-то кто? Хотя я уже догадываюсь… А н д и н а. Все же я разыскала вас, что в этом старинном замке не так-то просто. Вверх по лестнице, вниз по лестнице, через башню и по галерее, о боже! Коридор перегорожен малярными лесами — снова надо обходить… У вас-то хорошо здесь, все сияет чистотой, а если б вы видели, на что похож кабинет литературы! Постояли мы там с директором и… Да вообще-то мы собирались сюда, директор хотела меня с вами познакомить официально, но ее позвали в общежитие, а я решила на свой страх и риск разыскать вас, и вот я здесь… Меня зовут Андина Дупуре. (Протягивает Саулведису руку.) Будем знакомы, если нет возражений. С а у л в е д и с. Я извиняюсь. (Показывает свои мокрые руки и продолжает работу.) Как меня звать, вам, очевидно, сказали, а возражения у меня есть, и немалые. А н д и н а. В самом деле? С а у л в е д и с. Что поделаешь. А н д и н а. Я поражена. С а у л в е д и с. Бывает. А н д и н а. У вас возражения конкретно против меня или в принципе? С а у л в е д и с. И те и другие. А н д и н а. Странно. Вы не имели представления ни о том, какая я, ни… С а у л в е д и с. Примерно можно было представить. А н д и н а. И… похоже? С а у л в е д и с. Близко. А н д и н а. Дайте полотенце, помогу. С а у л в е д и с. Вы филолог. А н д и н а. Да, из Лиепайского педагогического; а вы считаете, филологов нельзя подпускать к стеклянной посуде? С а у л в е д и с. К посуде, может, и можно, не знаю, но здесь речь идет о колбах, пробирках и всем прочем, что понадобится первого сентября на первых лабораторных по химии. А н д и н а. Вы тоже в страхе и тревоге? С а у л в е д и с. Я? А н д и н а. Не притворяйтесь. Еще две недели, и задребезжит звонок на первый урок, я уже сейчас дрожу… С а у л в е д и с. Вы не были на практике? А н д и н а. Там же рядом сидели учителя… У вас, у химиков, тоже была педпрактика? С а у л в е д и с. Конечно. А н д и н а. А теперь рядом никто не сядет, теперь мы сами учителя… Голова кругом идет! С а у л в е д и с. У кого как. У меня не идет. А н д и н а. Рассказывайте… А вы действительно не хотите вместе со мной руководить классом? С а у л в е д и с. Не хочу. Действительно. И не буду. А н д и н а. Почему? С а у л в е д и с. Очередная кампания, которая, думаю, скоро провалится. А н д и н а. Не думаю. С а у л в е д и с. Провалится на месте, к тому же и бесшумно, потому что не успеет толком и начаться. А н д и н а. Ну, не знаю. В интернате учатся многие, кому класс заменяет семью, и разве плохо, если у каждого класса будет руководитель и руководительница, как в семье — отец и мать. С а у л в е д и с. Отец и мать, как же… А н д и н а. Почему нет? С а у л в е д и с. Да посмотрите на нас! А н д и н а. На нас? С а у л в е д и с. В девятом классе им по пятнадцать-шестнадцать лет, и они при виде таких папы и мамы громко расхохочутся. А н д и н а. Не расхохочутся. С а у л в е д и с. На что спорим? А н д и н а. Не расхохочутся, если мы сами не будем смеяться. С а у л в е д и с. Кончим, ладно? Не хочу, и точка. Удивляюсь, почему директор не приняла к сведению того, что я ей сказал ясно и недвусмысленно. А н д и н а. Что именно? С а у л в е д и с. Что я не хочу. А н д и н а. Но почему? С а у л в е д и с. Идея абсолютно нереальна. Хотя бы потому, что таких молодых учителей-мужчин почти не существует. А н д и н а. К сожалению, даже те немногие, что есть, уже в студенческие годы привыкают задирать нос, поскольку все на них любуются, как на чудо природы. С а у л в е д и с. Ого? А н д и н а. Преподаватели обращаются с ними, честное слово, как с эмбрионами, выращиваемыми в вате, которых следует оберегать от малейшего дуновения… Не удивительно, что вас так пугает сквозняк… С а у л в е д и с. «Барышня, без личностев!»{138} А н д и н а. Цитата из латышской досоветской классики, спасибо, уместно, признаю… Только тех двоих, что были на нашем курсе, буквально на руках носили, и все же они не закончили — ни тот, ни другой. С а у л в е д и с. О чем это говорит? А н д и н а. Хорошо, многие классы останутся без руководителя-мужчины, вы правы, так же как многие семьи остались без отца, но разве поэтому надо отказываться от идеи, которая, на мой взгляд, великолепна? С а у л в е д и с. Ну что в ней такого великолепного. А н д и н а. Становление личности молодого человека по-настоящему возможно только в семье, это мое убеждение. Если есть отец и мать, братья, сестры, бабушка… С а у л в е д и с. Если есть! А если нет? А н д и н а. Но поймите, если в нашей возможности — дать? Тем, у кого нет! С а у л в е д и с. Создавать искусственно? А не будет ли это самым настоящим только что упомянутым вами выращиванием в вате и инкубацией? А н д и н а. Нет. С а у л в е д и с. А чем же тогда? А н д и н а. Уютом. С а у л в е д и с. Какая разница? Только в обозначении. А н д и н а. Чувство домашнего очага, ну. Угольки… Мы же на всю жизнь сохраняем воспоминания о кухне, где иной раз в зимний вечер не повернуться, куда сходится погреться вся семья, собаки, кошки да еще соседи, а на плите варится картошка, и бабушка вяжет чулок, вспоминая свою молодость, когда… С а у л в е д и с. Достаточно, мысль понял. А н д и н а. Дети, которых бросили свои, физически у нас не мерзнут, об этом позаботились, но… С а у л в е д и с. Хорошо, я понял. Хорошо. Допустим. Два учителя сыграют для них роль родителей, одноклассники будут братиками и сестричками, милую бабулю изобразит директриса в очередь с гардеробщицей… Но как долго? Они окончат школу и уйдут рано или поздно, и тут же обнаружат, что они все-таки одни на свете. А н д и н а. Чепуха. С а у л в е д и с. К тому же окажется, что они абсолютно не подготовлены к суровой действительности, потому что в школьные годы мы окутали их розовой ватой иллюзий, которую безжалостно развеет первый серьезный порыв ветра… А н д и н а. Какая чепуха! С а у л в е д и с. Докажите. Легко сказать, чепуха. А н д и н а. Учителя сыграют роль родителей, сказали вы… С а у л в е д и с. Сказал. А н д и н а. Нет. Они не сыграют роль, они будут родителями этих двадцати четырех учеников девятого «бэ», и разве родители, когда мы уходим от них в свою собственную жизнь — вы и я, например, — разве они тогда перестают быть нашим отцом и матерью? Какая глупость! Разве братья и сестры, по-вашему, становятся нам чужими, если мы перестаем завтракать с ними за одним столом?
Саулведис придвигает лесенку к шкафу, берет несколько колб, влезает наверх. Размещает колбы на полках. Когда он собирается слезать, Андина уже подходит к нему со следующими колбами, потом приносит и передает посуду с химикалиями и все остальное, что на время ремонта было вынесено, а теперь возвращено и громоздится на столе. Если надо, Андина сперва протирает посуду полотенцем. Дальше в разговоре оба заняты, делом — сосредоточенно и естественно в данной ситуации, без словечек «пожалуйста», «спасибо», «теперь это» и т. п.
С а у л в е д и с. Стало быть, по-вашему, выходит, что нам придется заботиться о мальчиках и девочках девятого «бэ», пока им не исполнится шестьдесят… А н д и н а. Почему шестьдесят? С а у л в е д и с. Так говорят, не слыхали? Родители теперь обязаны содержать своих детей до шестидесяти лет. А н д и н а. Разумеется, и до семидесяти и… С а у л в е д и с. А я, видите ли, не желаю. А н д и н а. Заботиться о своих детях? С а у л в е д и с. О своих я позабочусь, будьте спокойны. А н д и н а. Интересно, почему вы в таком случае стали учителем, для кого… С а у л в е д и с. Учителем, совершенно верно. Учителем, а не отцом двадцати четырех разом… Интересно, как это вы не чувствуете разницы? Я буду преподавать им химию, я буду их классным руководителем — если этот класс не отдадут теперь вам, против чего, между прочим, я бы не возражал, против такого варианта… Я буду делать все, к чему готовился в университете, но вместе с чужой барышней изображать для пятнадцатилетних папу и маму — благодарю покорно! Не желаю, и точка! А н д и н а. Скажите еще раз! С а у л в е д и с. Что сказать? А н д и н а. «Точка»! Вместе это будут три точки, которые называются… С а у л в е д и с. Не будет никаких многоточий, не надейтесь. Одна-единственная круглая, честная и окончательная точка.
Какое-то время оба работают молча.
(Вдруг прекращает работу и усаживается на верху лестницы.) Послушайте, а вам…
Андина, орудуя полотенцем, взглянула на Саулведиса.
Простите, как, вы сказали, вас зовут? А н д и н а. Андина. С а у л в е д и с. Послушайте, Андина, а вам не пришло в голову, как это будет глупо? Два руководителя… А н д и н а. Почему глупо? С а у л в е д и с. Я б еще понял, будь это в каком-то младшем классе, первом, втором, и будь эти учителя муж и жена, это могло бы даже выглядеть красиво, ничего не говорю… Это могло бы показаться даже трогательным… А н д и н а. Не только показаться. С а у л в е д и с. Послушайте, меня осенило… А н д и н а. Что именно? С а у л в е д и с. Как я раньше не додумался… Директор в том возрасте, когда женщины, я заметил, увлекаются сватовством других, они прямо с ума сходят, когда подворачивается подобная возможность, а также когда не подворачивается, и только что до меня дошло, не здесь ли собака зарыта… Ей-богу! Как хорошо, что я отказался, не правда ли? Могу представить, какая с первого сентября поднялась бы суматоха вокруг вас и меня… Какие смешки, какие двусмысленные замечания со всех сторон, какие намеки, какие надписи на доске, анонимные записочки и тому подобное… Дошло бы наконец до того, что я просто вынужден был бы в самом деле на вас жениться! А н д и н а. Это, конечно, было бы ужасно! С а у л в е д и с. Не правда ли? А вы согласились… Потому, что не подумали! (Встает, берет стеклянные трубочки, почищенные Андиной, кладет на место.)
Оба продолжают работу.
Отцов и, главное, матерей, которые способны отказаться от малышей, которые бросают, оставляют… их я, наверно, никогда не смогу понять. А н д и н а. Но если разваливается семья? Если двое больше не любят друг друга, если каждый из них уходит в свою сторону… С а у л в е д и с. Ну, в таком случае зло возникает, скорее, оттого, что они тем не менее, вроде бы из-за ребенка, остаются и продолжают жить вместе… Пусть разводятся, пожалуйста. У меня никаких возражений. Пожалуйста. Малыш растет у одного из них, другой поддерживает материально… Я говорю о тех, кто отказывается, совсем. Разве мало того, что они делают своих детей несчастными? Нет, директор хочет вместо этих людей приставить к их детям нас, да еще и нас сделать несчастными… Почему? По какому праву? За какие грехи? Те уходят, насвистывая, — какое им дело, а нам надо нести за них ответственность! А н д и н а. Но если о них совсем не думать? С а у л в е д и с. Это нереально. А н д и н а. Это абсолютно реально. Если думать только лишь о детях. О тех двадцати четырех, которые встанут и будут смотреть на нас обоих, когда мы после первого звонка войдем в класс… Дети не виноваты. Они пришли в мир, они существуют, и о них мы должны думать, только о них. С а у л в е д и с. А наследственность? А н д и н а. Какая наследственность? С а у л в е д и с. Всякие дурные качества. У всех у них родители ведь более или менее ну… А н д и н а. Несчастные люди, я думаю. Кое-кто поймет позже, когда они станут старыми и одинокими, я читала о таких случаях. Одна мать, например, отыскала своего взрослого сына и стала его преследовать, кидалась ему на шею в публичных местах и просила прощения, так что он стал бояться выходить на улицу… С а у л в е д и с. Пожалуйста! А н д и н а. Разве вас не учили, что многие так называемые врожденные болезни… С а у л в е д и с. Нас, ну как же. На химическом факультете. А н д и н а. Многие врожденные болезни развиваются только в том случае, если ребенок попадает в сходные неблагоприятные условия. Остается следить, чтобы таких условий не было, и есть большая надежда, что… С а у л в е д и с. Только надежда? А н д и н а. Ну если создано представление о большой семье, в которой тепло, всем — детям и их родителям… Разве молодому человеку, мальчику или девочке — безразлично, придет в голову бросить своего малыша невесть где, как некогда поступили с ним самим? С а у л в е д и с. Гипотеза, и слабая. А н д и н а. Я так по крайней мере считаю. Надо добиться, чтобы каждый из двадцати четырех тосковал по такой семье, чтобы она ему во сне являлась… С а у л в е д и с. Только этого еще не хватало. А н д и н а. Чего? С а у л в е д и с. Выдвигать этот вопрос как основной в работе с подростками, я считаю, было бы безумием. А н д и н а. Почему? С а у л в е д и с. Мы превратили бы их в больных. В пятнадцатилетнем мальчишке или девчонке специально разжигать интерес к… Вы думаете, что говорите? А н д и н а. Я? С а у л в е д и с. Вы хоть примерно представляете, к чему это может привести? А н д и н а. Я… Ну… С а у л в е д и с. Или вам не известно, что такое переходный возраст? А н д и н а. А что предлагаете вы? С а у л в е д и с. Нормальное отношение учителя к ученикам, не претендующего на то место в их жизни, которое могут занимать только родители. А н д и н а. А те, у кого нет родителей, пусть… С а у л в е д и с. Те, да. Те пусть привыкают к мысли, что родителей у них нет, и пусть закаляются. А н д и н а. И это взгляд учителя. С а у л в е д и с. Вот именно. Тогда им потом не будет так больно. А н д и н а. С удовольствием посмотрела бы, как бы вы себя чувствовали, если б подобные методы применялись к вам.
Саулведис какое-то время ничего не отвечает, и оба молча работают. Звенят передаваемые и принимаемые стеклянные предметы.
С а у л в е д и с. Директор даже не заикнулась, что я отказался? А н д и н а. Нет. С а у л в е д и с. Более чем странно. А н д и н а. Она только спросила, согласна ли я. С а у л в е д и с. Вы были согласны. А н д и н а. Да. С а у л в е д и с. Почему? А н д и н а. Вы только что сами сказали, не помните? Чтобы заставить вас на мне жениться. С а у л в е д и с. Вы тогда еще и понятия не имели, каков я. А н д и н а. Примерно рисовалось. С а у л в е д и с. Совпадает? А н д и н а. Нет. С а у л в е д и с. Стало быть, вы разочарованы? А н д и н а. Глубоко. С а у л в е д и с. Спасибо. А н д и н а. На здоровье. С а у л в е д и с. Нет, а серьезно? А н д и н а. Похоже было, что я шучу? С а у л в е д и с. Директор… А н д и н а. Она положила передо мной классный журнал, чтобы я… С а у л в е д и с. Моего класса, прекрасно. Дальше? А н д и н а. Вашего и моего, сказала она. Нашего, значит. С а у л в е д и с. И? А н д и н а. О каждом ученике она что-нибудь да сказала, об одном больше и довольно подробно, о другом всего словечко… Уже в таком возрасте столько горестей, верно? С а у л в е д и с. Много. А н д и н а. Особенно у этого, ну, Олафа… С а у л в е д и с. Особенно. А н д и н а. А разве меньше у Райты и Винеты? Всем хватает… А только и слышишь, счастливое детство… С а у л в е д и с. Не надо обобщать. Мы в интернате. А н д и н а. И? С а у л в е д и с. Когда находишься в больнице, рождается ощущение, будто весь мир болен. А н д и н а. Да, и директор сказала, что больше всего им не хватает семейного тепла и что стоило бы, разумеется, не пытаясь полностью заменить семью, поскольку это и невозможно… стоило бы попробовать построить класс по принципу большой семьи… С а у л в е д и с. Конкретно? А н д и н а. Прежде всего — родители, я уже сказала… Знаете, что мне пришло на ум, пока она говорила? Как, в сущности, я была счастлива в детстве… Серьезно. Раньше я об этом не думала, потому что казалось само собой разумеющимся и логичным, что существуют отец и мать, старший брат и младший братик, две маленькие сестрички, родители обоих родителей, одни в Мазсалаце{139}, другие в Валмиере{140}… Поскольку и отец с матерью выросли в больших семьях, у меня пять теть и три дяди, а сколько всего двоюродных братьев и сестер, я так с ходу и не скажу, надо посчитать… С а у л в е д и с. Не пытайтесь мне внушить, будто вся эта компания порхала над вами как голубки и беспрестанно обвевала семейным теплом. А н д и н а. Вовсе нет! Совсем напротив! Отец не выносит характер валмиерской бабушки, тетя Мирдзина с дядей Карлом вечно по поводу чего-то ссорятся, моя крестная Кармен из Лимбажи всех высмеивает… О господи, до чего только не доходит, когда мы собираемся на каких-нибудь торжествах, со стороны даже может показаться, что… я не знаю… И тем не менее! Тем не менее! С а у л в е д и с. Могу примерно представить. Теоретически. А н д и н а. Правда ведь? С а у л в е д и с. В жизни всякое бывает… А н д и н а. Ну да! С а у л в е д и с. Да, я понимаю, но всегда тепло. А н д и н а. В такой тесноте. Ну да! С а у л в е д и с. Не может возникнуть чувство покинутости. А н д и н а. Поэтому предложение директора показалось мне понятным и приемлемым. Как для учеников, так и для вас. С а у л в е д и с. Для меня? (Прекращает работу.) А н д и н а. Ведь она все это затеяла, поначалу думая о вас. С а у л в е д и с. Впервые слышу. А н д и н а. Ну что вы.
Саулведис спускается с лестницы и смотрит на девушку.
Я, наверно, сказала лишнее… С а у л в е д и с. Вы не сказали, вы только начали… Продолжайте. А н д и н а. Извините, но… пусть вам директор сама скажет. Я лучше пойду. С а у л в е д и с. Никуда вы не пойдете. (Загораживает ей дверь.) А н д и н а. Пропустите. С а у л в е д и с. Не пущу.
Андина подходит к открытому окну, выглядывает.
Второй этаж, так что… А н д и н а. Послушайте… С а у л в е д и с. Я слушаю. (После паузы.) Слушаю, только ничего пока не слышно… Что общего у этой бойкой идеи о двух руководителях с моей скромной особой? А н д и н а. То, что… на самом деле, может быть, ничего, но… С а у л в е д и с. Эта пожилая дама и вправду решила меня женить? А н д и н а. Я и вправду обижусь и вполне серьезно, если вы еще раз… С а у л в е д и с. Прекращаю. Точка. А н д и н а. Берегитесь. С а у л в е д и с. Вас? А н д и н а. Я только выгляжу такой, ну… а на самом деле я… С а у л в е д и с. Выглядите овечкой, а на самом деле вы козочка? А н д и н а. Послушайте, вы! С а у л в е д и с. Да? А н д и н а. С меня довольно! С а у л в е д и с. С меня тоже, так что попытайтесь по возможности точно реконструировать ваш разговор с директором. А н д и н а. Для вас это так важно? С а у л в е д и с. По крайней мере не буду уверять, что мне это абсолютно безразлично. А н д и н а. Ну… Что весной умер от инфаркта руководитель нынешнего девятого «бэ» Никлав Римша — вам известно? С а у л в е д и с. Известно. А н д и н а. Что же мне вам еще рассказывать? С а у л в е д и с. Как это комментировала директор? А н д и н а. Директор? С а у л в е д и с. Да. А н д и н а. Учителя Римшу в классе обожали и как химика, поскольку он сумел всех увлечь своим предметом, и как руководителя, чему другие коллеги удивлялись, потому что старик по натуре был суров да к тому же большой оригинал… Ну, и никто не хотел брать класс, вот и взвалили на нового, который принимает кабинет и предмет, на нового химика. С а у л в е д и с. Логично. Между прочим, до сих пор вы не сообщили мне еще ничего нового. А н д и н а. Разве я обещала? С а у л в е д и с. Вы сказали, что… А н д и н а. Я сказала, что лучше мне уйти, а директор пусть вам сама… С а у л в е д и с. Что она сказала обо мне? А н д и н а. Ничего, не воображайте, а если б и сказала, так я и стану вам пересказывать, без ее разрешения… Она только пришла к заключению, и совершенно справедливо, на мой взгляд, что в классе после такого руководителя будет трудно работать любому, даже самому выдающемуся педагогу, потому что ученики без конца будут сравнивать, вы же понимаете… С а у л в е д и с. Понимаю. А н д и н а. На похоронах плакали даже мальчики, которые теперь как бы вторично осиротели… С а у л в е д и с. Сироты в квадрате… А н д и н а. Ситуация, не правда ли? С а у л в е д и с. Не бог весть какая. А н д и н а. Поэтому, заботясь о вас, поскольку вам заодно придется завоевывать авторитет и как преподавателю… после такого чудесного химика… а как вы дрожите, мне можете не рассказывать, с ума сойти, не правда ли? С а у л в е д и с. Опять вы судите о других по себе. А н д и н а. Одним словом, директор решила привести девятый «бэ» в замешательство и выбить у них почву из-под ног, отняв всякую возможность сравнения, потому что два преподавателя это нечто абсолютно, ну, вне всякого… Супер… Ясно? С а у л в е д и с. Ясно. А н д и н а. Еще она вспомнила экспериментально проверенную в других местах идею максимального приближения класса к структуре семьи… с ума сойти, до чего умно я иной раз говорю, когда на меня находит, сплошь иностранными словами! С а у л в е д и с. Все ясно, а теперь слушайте, что я скажу… Я приехал в июле и принялся за ремонт химического кабинета. Первым делом я отгородил эту каморку. А н д и н а. Испортили большое, красивое, надо полагать, помещение, а как здесь выглядит камин, будто его втиснули! С а у л в е д и с. Когда в замке будет музей или еще что подобное, перегородку можно будет убрать, ничего я не испортил, но химический кабинет в виде одной большой комнаты с камином — нереален. Одновременно с ремонтом я оборудовал лабораторию. Никлав Римша, надо полагать, был настолько эрудирован в химии и столь талантливый учитель, и это я говорю без всякой иронии, что ему ничего особенного и не нужно было; доска, мел, спиртовка… А н д и н а. Ну, вы преувеличиваете. С а у л в е д и с. Во всяком случае, не слишком, и все у него было такое старомодное, без элегантности и размаха, самодельное… Да, и параллельно со всем этим я еще проштудировал личные дела всех учеников, биографии, наверно, наизусть знаю, и примерно обдумал, какова могла бы быть платформа… А н д и н а. Платформа? С а у л в е д и с. Исходное положение, позиция… Послушайте: в класс надо входить честно, без всяких там «суперов» и обманов. Учитель Римша был большой специалист в своей области, настоящий мастер, да, но и он когда-то начинал с нуля, то есть с первого урока какого-то первого сентября… По сравнению с учителем Римшей я нуль, пыль, но по сравнению с вами, то есть с ними, с учениками девятого «бэ», я все-таки кончил школу — раз, и четыре года учился на химфаке — два, наконец, закончил факультет не совсем с отличием, тем не менее… но это, конечно, не главное… Практика на Олайнском{141} заводе химических реактивов, это тоже… Одним словом, вот он я, и такой, каков я есть… Пожалуйста… А н д и н а. О боже… С а у л в е д и с. Что такое? А н д и н а. Нет, теперь вы меня перепугали окончательно… С а у л в е д и с. Почему? А н д и н а. После такой речи в девятом классе интерната вы пропали. Погибли на месте. С а у л в е д и с. Бросьте вы. А н д и н а. Произнести нечто в подобном роде, не знаю… По-моему, это была бы капитуляция. С а у л в е д и с. Да что вы! А н д и н а. Я на полном серьезе. О боже… С а у л в е д и с. Когда людям что-то совершенно откровенно, правдиво и от души… А н д и н а. Ученикам! С а у л в е д и с. Ученики — люди… Если им откровенно сказать, они… А н д и н а. Знаете, что я вам предлагаю? Встаньте перед классом, помахивая в такт платочком, как эдаким белым флагом, и считайте: «Раз, два, три, честный — это я» или что-то в этом духе… «Бур-бур-бур, мур-мур-мур…» С а у л в е д и с. А… ожидаемый результат? А н д и н а. Результат, ну, он будет таким же… Результат будет точь-в-точь таким же, как от вашей трогательной речи, зато каков эффект! С а у л в е д и с. Но… А н д и н а. Наш первый в жизни директор, теперь я вижу, действительно очень умный человек, и нам с ней повезло, поздравляю! Прошу учесть, что я на ее стороне, и в девятый «бэ», это мне сейчас стало совершенно ясно, первого сентября мы войдем вдвоем, хотя у меня от страха поджилки дрожат, вот ужас-то будет… С а у л в е д и с. Кто войдет или не войдет первого сентября, это мы еще посмотрим, но… А н д и н а. Возможно, я даже ни слова сказать не смогу, со мной иной раз так бывало, с ума сойти! С а у л в е д и с. Когда вы вошли, я был занят, извините… Познакомимся. Саулведис Мазверситис. А н д и н а. Как меня зовут, я вам уже дважды говорила. С а у л в е д и с. Бог троицу любит. А н д и н а. Андина Дупуре. С а у л в е д и с. Очень приятно. (Протягивает Андине руку.) А н д и н а. Мне тоже. Ужас, не правда ли? Наверно, и смеяться нельзя будет, когда захочется… С а у л в е д и с. Вопрос, захочется ли… (Снова взбирается на лесенку.) А н д и н а (берет полотенце, вытирает посуду с химикалиями, подает ее Саулведису). Что это такое? С а у л в е д и с. Это? CuSO4·5H2O. Купрум сульфурикум. Сульфат меди, называемый также медным купоросом. А н д и н а. Я вспомнила, правильно. Поэтому показалось чем-то знакомым… Мы в школе выращивали кристаллы. С а у л в е д и с. В интернате мы тоже будем выращивать.
Оба работают.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Декабрьский вечер. В окне — звездное небо. У окна стоит С а у л в е д и с в костюме флорентийца XVI века. Огонь в камине отбрасывает беспокойные отсветы на стены комнаты, желтый жилет и синие панталоны Саулведиса, звучит старинная музыка, инструменты — клавесин, арфа, потом скрипка. Входит А н д и н а. Ее длинное темно-красное платье и конусовидный головной убор с вуалью — тоже из эпохи Возрождения.С а у л в е д и с. Мы должны идти? А н д и н а. О нет, мессир, но не тревожьтесь зря, нас кликнут. (Садится у камина, и ее платье расцвечивается огненными бликами.) С а у л в е д и с. Ярче всего теперь Северная Корона. А н д и н а (не оглядываясь). А Лира? С а у л в е д и с. Лира… Не видна. А н д и н а. Совсем? С а у л в е д и с. Почему именно Лира? А н д и н а. Ну тогда Кассиопея… Как хорошо, что ты затопил. В зале замерзнуть можно. С а у л в е д и с. Ну уж. А н д и н а. Взгляни на мое декольте. С а у л в е д и с. Кто сейчас репетирует в зале? А н д и н а. Пещерные люди. С а у л в е д и с. Пожалуйста. На них всего лишь овчина, и больше ничего, а на холод жалуешься ты. А н д и н а. Я не пещерный человек. С а у л в е д и с. Знаешь, наши Аскольдик и Лори, вероятно, и думать не думали, что они фактически демонстрируют свой личный уровень.
Андина молча смотрит на пламя. Поет скрипка.
Тебе не кажется, что коллега Францмане в своей режиссуре чрезмерно увлекается сюжетами и стихами? Вещь все же называется «Как мы одеваемся», а не «Что сказали поэты о всевозможных тряпках». А н д и н а. Хороших стихов никогда не бывает слишком много. С а у л в е д и с. Да? Особенно на новогоднем карнавале в интернате… Каждый втихую ждет, не будет ли еще каких тридцати семи стишков перед очередным танцем.
Музыка обрывается.
А н д и н а. Почему ты позволил Олафу уехать, если на заявлении не было моей подписи? С а у л в е д и с. Разве ты не подписала? А н д и н а. Он тебе не сказал? С а у л в е д и с. Нет. Почему ты не подписала? А н д и н а. В заявлении было написано, что субботний вечер и воскресенье он хочет провести у тетки в Елгаве{142}. С а у л в е д и с. Ну и что? А н д и н а. Наглая ложь. С а у л в е д и с. Откуда ты знаешь? А н д и н а. Знаю. С а у л в е д и с. Олаф сам тебе что-нибудь рассказал? А н д и н а. Не важно, он или кто другой. Важно, что… С а у л в е д и с. Андина, мы договорились, что ты будешь подписывать девочкам, я — мальчикам. Второй только визирует. Принимает к сведению. А н д и н а. Я начинаю сомневаться в правильности этого. С а у л в е д и с. Чего именно? А н д и н а. Девятый «бэ» мы как бы разделили на два подкласса, так что о наших девочках ты теперь и понятия не имеешь. С а у л в е д и с. А нужно? А н д и н а. В нашей семье мной и сестрами больше всего занимался именно отец. С а у л в е д и с. Что же делала мама? А н д и н а. Мама, конечно, тоже, но отец, когда он был главным агрономом, брал нас с собой в поездки по бригадам, учил отличать рожь от ячменя, останавливал «газик» у озера и учил плавать… С а у л в е д и с. Хорошо, поменяемся. Бери мальчиков, пожалуйста, а я согласен, если ты так хочешь, учить девочек плавать. А н д и н а. Я говорю серьезно. С а у л в е д и с. А я? А н д и н а. Неправильно и то, что ты настраиваешь мальчиков против поэзии. С а у л в е д и с. Я? Опять что-то новенькое. Где, когда, как? А н д и н а. Не знаю, но на литературный кружок из девятого «бэ» приходят поскучать только девочки. С а у л в е д и с. Ты хотела бы, чтоб пришли поскучать и мальчики? А н д и н а. Если б они участвовали или по крайней мере пришли, то у дискуссии о сборнике «Глаза»{143} была бы совсем иная интенсивность, иная цель, иной смысл. Ведь в этом сборнике речь идет о любви. С а у л в е д и с. Девочкам только бы и жевать эту тему. А н д и н а. Возможно, но одни они неизбежно увязают в сентиментальности. С а у л в е д и с. Как мухи в меду. А н д и н а. Но мальчики в свою очередь становятся циничными. С а у л в е д и с. Не произойдет ли с нашими обратное? А н д и н а. Обратное? С а у л в е д и с. Винету лучше вспоминать не будем, но Райта и Нансия… если начать сравнивать с ними, большинство наших мальчиков на их фоне покажется наивными младенцами. Дети. А н д и н а. Именно потому тебе следовало бы на них повлиять, чтоб они участвовали в дискуссиях и чтоб… С а у л в е д и с. Постой… Ты считаешь, я могу на них повлиять? А н д и н а. Да еще как. С а у л в е д и с. Как я только ни пробовал, и добром, и строгостью, но тщетно, и у меня такое ощущение, что наш класс с каждым днем все больше тупеет. А н д и н а. Мне так не кажется. С а у л в е д и с. А мне кажется. Я куда охотней вхожу в девятый «а», где я только химик и где мне не надо думать ни об их неуспеваемости, ни об опозданиях, ни о лжи, ни о бессмысленном торчании у телевизора, в то время как… и так далее. Попытки что-либо изменить абсолютно ни к чему не привели, а ты еще приходишь и рассказываешь, что я настраиваю их против поэзии, чего и в помине не было… В какой связи, ну подумай, я стал бы разговаривать с ними о поэзии? А н д и н а. Не двигайся, пожалуйста! Останься так… (Поднимается, подходит к Саулведису, который по-прежнему стоит у окна.) Заметь, как ты скрестил руки! С а у л в е д и с. Ну и? А н д и н а. Ладони на плечах… Почему ты так делаешь? Это что-нибудь означает? С а у л в е д и с. Нет. Так, совершенно случайно. А н д и н а. Ну подумай. Всякий раз, когда тебя что-то мучает или когда ты нервничаешь, ты… С а у л в е д и с. Правда? А н д и н а. А в последнее время особенно, и мальчики тоже стали так делать, кое-кто. С а у л в е д и с. Конкретно? А н д и н а. Олаф. Я слышала, что у своей единственной оставшейся в живых родственницы в Елгаве он не смеет показаться, потому я спросила, не изменилось ли что, а Олаф ничего связно мне объяснить не мог, но руки он тотчас же скрестил именно так… Разве только… С а у л в е д и с. Только? А н д и н а. Или у парня плечи пошире твоих, или, может, руки не такие длинные, но…
Саулведис пересекает комнату и подходит к камину.
Саулведис, ну пойми же наконец, что влияние оказывают не разговорами, а поступками! Твои поучения, которые, между прочим… не обижайся, пожалуйста… становятся все мрачнее и произносятся все более громким и каким-то таким… пронзительным голосом, они преспокойно пропускают мимо ушей, но явно копируют твои жесты, манеру повязывать галстук, твое пренебрежительное отношение к поэзии… С а у л в е д и с. Ну, знаешь.
Во время дальнейшего разговора оба ходят взад и вперед по комнате, каждый по свою сторону от лесенки, стоящей посередине.
А н д и н а. И нельзя сказать, чтобы ничего не изменилось, нет, кое-что теперь уже стало иным. С а у л в е д и с. Ну вот еще! А н д и н а. Иным. С а у л в е д и с. Конкретно? А н д и н а. Олаф мог запросто сбежать с репетиции, и всё тут, еще недавно это было бы в порядке вещей, но он вместо себя прислал Лори! С а у л в е д и с. Я с самого начала прочил Лори на пещерного человека, его низкий лобик прямо создан для этого, не говоря уж о его мощных челюстях… А н д и н а. Саулведис! С а у л в е д и с. Только Лори категорически отказался! А н д и н а. Я запрещаю тебе так говорить о Лори, даже в его отсутствие, понял? С а у л в е д и с. Мне Лори, видите ли, мог отказать, но Олафу нельзя! А н д и н а. В своей внешности никто не виноват, в том, что у него такой лоб, челюсти и уши, и Лори, хотя он и не очень одарен… С а у л в е д и с. Мягко выражаясь! А н д и н а. Неплохой мальчик, нет, только ужасно легко ранимый, и он старается маскировать это, первым смеясь над своими неудачами. И не забывай, пожалуйста, что у Лори есть только мы с тобой. Мы для него и учителя и родители, а разве родители имеют право отказаться от сына потому только, что у того длинный нос и он не чисто выговаривает букву «эр»? С а у л в е д и с. Родители отказаться не имеют права, поскольку сами его таким произвели на свет, но мы? За что нам такой Лори, который вертится здесь, путаясь в вечной лжи? Почему нам… А н д и н а (перебивает его). Ты хочешь в декабре возобновить разговор, на котором мы в августе поставили точку в кабинете директора. С а у л в е д и с. Директор поставила точку, не мы. А н д и н а. Ты согласился. С а у л в е д и с. Что мне еще оставалось. А н д и н а. Неправда. Ты понял, что так нужно. Ты был согласен. Ты сам хотел. С а у л в е д и с. Двадцать четыре ребенка. А н д и н а (после паузы). Ребенок — это любовь, ставшая зримой, сказал поэт.
Саулведис, подойдя к лесенке, взбирается на нее, становится на самом верху. Андина у окна, смотрит на улицу.
С а у л в е д и с. Повтори, пожалуйста. А н д и н а. Любовь, ставшая зримой. С а у л в е д и с. Ребенок. А н д и н а. Каждый человек. Это можно сказать обо мне, о тебе, о… С а у л в е д и с. Только не обо мне. А н д и н а. Поздравляю. С а у л в е д и с. Спасибо. А н д и н а. Откуда же ты тогда… Извини, но… С а у л в е д и с. Мои родители ненавидели друг друга. А н д и н а. Потом, возможно, да, но не… не когда… С а у л в е д и с. С первого взгляда и навек, они мне сами об этом не раз говорили. Когда ж я все-таки каким-то трудно объяснимым образом родился, оба решили пожертвовать собою из-за меня и остаться вместе, это они мне пели трижды на дню до моего первого побега из дому в пятнадцать лет. Во второй раз я ушел, законно и безвозвратно, когда мне исполнилось восемнадцать. А н д и н а. А они? С а у л в е д и с. Они? А н д и н а. Твои родители… Разошлись? С а у л в е д и с. Думаю, что нет, потому что всюду, где я работал или учился, начальство время от времени получало письма за подписью обоих. Письма с предупреждением, понимаешь, ибо они считали своим долгом поставить в известность, что я психически неполноценен, способен присваивать материальные ценности — свидетельство тому случай с семейными драгоценностями, которые я якобы взял, уходя из дому… Когда осенью ко мне приставили тебя, сразу стало ясно, что письмо пришло и сюда, только директор не сказала… А н д и н а. Значит, поэтому ты был так… С а у л в е д и с. И поэтому тоже, и точка. (Усаживается на ступеньку.) А н д и н а. Точка, как же… С а у л в е д и с. Точка. А н д и н а. Саулведис, не мне тебе говорить, как я избегала что-либо спрашивать у тебя о тебе самом, мы говорили только о наших детях, о работе… Обещай, что ты мне все же… С а у л в е д и с. Ничего я тебе не обещаю, но спрашивай. Пожалуйста. А н д и н а. Что случилось между шестым уроком и репетицией? С а у л в е д и с. Что могло случиться? А н д и н а. Ты вернулся совершенно иным, чем ушел… Ты думал, я не видела? Я просто, как обычно, молчала, но, когда ты заговорил о себе, впервые… в то время как я тебе все уши прожужжала о своих замечательных родителях… Саулведис, я, конечно, чувствовала, я догадывалась, что ты рос нелегко, но я и понятия не имела, что… С а у л в е д и с. Откуда бы ему взяться. И… не надо, прошу тебя, хорошо? А н д и н а. Но что же случилось после обеда? С а у л в е д и с. Ничего необычного. Интернатские будни. А н д и н а. Ладно, ладно. Я сразу увидела. Да и ты стоял здесь у окна с ужасно мрачной физиономией, когда я вошла, и только тогда начал делать вид, будто глядишь на звезды… (Выглядывает из окна.) Где тут у тебя Северная Корона? С а у л в е д и с. Где обычно в конце декабря в это время. Между Геркулесом и Волопасом, вглядись. А н д и н а. То, что произошло, было связано с Олафом? С а у л в е д и с. Всего противнее мне в наших их бесконечное вранье. Они могут врать и глядя в глаза, для них сущий пустяк, даже если их уличат. Ах так, учитель? Правда? А мне казалось, что… И так далее. Без малейшего чувства неловкости. Спокойно. А н д и н а. Кто ж тебе сегодня солгал? С а у л в е д и с. Сегодня мне, как раз наоборот, сказали правду… А н д и н а. И она тебя потрясла? С а у л в е д и с. Не потрясла, но я… как тебе сказать… А н д и н а. Ты был бы счастливее, если б опять, как обычно, солгали? С а у л в е д и с. Я совершенно растерялся. Что будет дальше, когда всю правду выплеснут все, я просто не знаю. Что я тогда буду делать? Я, учитель Мазверситис, который сам настойчиво требовал ее от них. Эту правду и только правду. А н д и н а. А Олаф, как ты думаешь, он теперь… там?
Саулведис резким движением скрещивает руки на груди, охватывая ладонями плечи.
Саулведис! С а у л в е д и с. Ну? А н д и н а. Это меня пугает больше всего, понимаешь? Что он может быть там, у этих пьяниц и… помнишь, директор рассказывала, с каким трудом его оттуда вытащили, раз, другой… Может, следует что-то делать? Нам, классным руководителям! Прямо сейчас, не дожидаясь утра! (Ходит по комнате.) Искать? Звонить куда-нибудь? С а у л в е д и с. Не думаю. А н д и н а. Но если Олаф… С а у л в е д и с. Олаф в Елгаве. А н д и н а (задержавшись у камина). Все же у тети. С а у л в е д и с. Нет. У… у какой-то девушки.
Андина садится и молчит, глядя на пламя.
Примерно ясно? А н д и н а. Тебе следовало мне сказать. С а у л в е д и с. Никак не пойму, что и как… А н д и н а. Не истолковывай меня, пожалуйста, превратно. Не надо было излагать мне, куда направляется Олаф, а сказать, чтобы я подписала, ни о чем его не расспрашивая, и я бы подписала. В дальнейшем ты всегда будешь так делать, договорились? Скажешь, а не станешь заставлять меня… С а у л в е д и с. Андина, разговор с Олафом настолько вышиб меня из колеи, что я до сих пор еще не опомнился. (Слезает с лесенки и снова ходит взад и вперед по комнате.) Помнишь, позавчера я поехал в лесничество за новогодней елкой… Я сидел за рулем, со мной был Олаф и этот самый дорогой твой Лори… Когда елка была уже в кузове, мы расчистили в одном месте снег, развели костер и… А н д и н а. Пригласить и меня поехать тебе в голову не пришло? С а у л в е д и с. Мне в голову не пришло, что все будет так великолепно — все белое, сказочно заснеженные деревья, солнце… Шел небольшой снежок, такие редкие, медленно падающие хлопья… А н д и н а. Прекрати, а то я заплачу. С а у л в е д и с. Мы жарили там охотничьи колбаски, разговаривали… Они оба, Олаф и Лори, начали вдруг рассказывать — без расспросов, без просьб — как по правде обстояло дело с проткнутыми шинами… Ты понимаешь? Гораздо серьезнее, чем нам тогда казалось, и совсем иначе, я даже испугался. Мы, поверив их лжи, вроде бы разгуливали тут перед какой-то раскрашенной бутафорией, за которой в действительности происходит черт знает что! А н д и н а. Что ты им сказал? С а у л в е д и с. Можешь себе примерно представить: их подвел — из самых лучших побуждений — и сам провалился… А вот знай я, кто настоящие виновники, я… И так далее. Возникнет опять сложная ситуация, сказал я, будем искать выход общими силами, пожалуйста, но только на основе правды и взаимодоверия… Они, разумеется, согласились… А н д и н а. Чудесно. С а у л в е д и с. Правда? Восхитительно. А н д и н а. А разве нет? С а у л в е д и с. Да еще как! И сегодня после уроков приходит Олаф, именно так, как было решено, и выкладывает — так и так, учитель, к тетке в Елгаву, да, но по правде, понимаете, у одной знакомой девушки день рождения, ее родители прислали приглашение… А н д и н а. Саулведис, мне… ну, как это сказать, у меня камень с сердца свалился… Я так рада. С а у л в е д и с. Олафу шестнадцать лет. Имел я право ему позволить? А н д и н а. Конечно. Классный руководитель имеет… С а у л в е д и с. Но ведь он останется там и на ночь! А н д и н а. И что такого? Неужели ты думаешь, что у родителей девушки не найдется в доме раскладушки или матраца, на котором… С а у л в е д и с. Андина! Твой черный юмор… А н д и н а. Какой юмор, и почему черный? Нет, я ужасно рада, потому что успела нафантазировать невесть что, даже ноги похолодели… Ты спросил у него, что он подарит девушке? С а у л в е д и с. Ты что… А н д и н а. Ну? С а у л в е д и с. Послушай, ты что… тебе… А н д и н а. Саулведис! С ума сойти… А если у мальчика не было ни копейки за душой? Ты обязательно должен был спросить и одолжить, потому что это очень важно, пойми, не чувствовать себя среди других гостей как… С а у л в е д и с. Кончай, пожалуйста! Кончай… Мы стояли у окна в коридоре, я смотрел на заявление и… Андина, я отлично знаю, что нельзя было разрешать Олафу ехать, но было совершенно ясно и то, что не разрешить, понимаешь, означает получить в следующий раз тетю или какую-нибудь иную соответствующую версию, за которой в действительности опять скрывалось бы черт знает что… А н д и н а. И ты разрешил. С а у л в е д и с. Да. А н д и н а. Ну и правильно. Мы как раз должны заботиться и думать о том, чтобы у наших было больше контактов с мальчиками и девочками своего возраста, которые живут в семье, чтобы они ездили в гости… Саулведис, я считаю, что мы мало и поверхностно учим их всему тому, чему в семье научаются незаметно, ну, как правильно поздороваться, как держать нож и вилку, что и как дарить, как преподносить цветы, какие, кому… Олаф преспокойно может поздороваться за руку с отцом девочки и только потом посмотреть на мать! С а у л в е д и с. Это меня как раз меньше всего волновало бы… А н д и н а. Ты прав, возможны и куда более серьезные ошибки. Я назвала первую пришедшую в голову… Ты заметил, насколько они не умеют включаться в разговор? С нами еще так-сяк, привыкли за эти месяцы, но в присутствии чужих… Раньше я даже не задумывалась, что это за особый вид искусства — разговор. Самому высказаться, выслушать другого… С а у л в е д и с. Главное. Выслушать другого! Этому, к сожалению, следует учиться и многим, кто вырос в семье. А н д и н а. Благодарю за замечание. С а у л в е д и с. Нет, я так… Я просто хотел сказать, что понимаю — ты говоришь, чтобы уйти от разговора о том, что случилось… А н д и н а. Ты допускаешь возможность того, что на самом деле Олаф находится где-то в другом месте? С а у л в е д и с. Нет. Он сказал адрес, показал письмо родителей девочки… Он там, в Елгаве. В этом я ни на секунду не сомневался. А н д и н а. В чем же тогда? С а у л в е д и с. Я не имел права позволять шестнадцатилетнему парню провести ночь у… ну… А н д и н а. Почему ты говоришь «провести ночь»? С а у л в е д и с. Можно сказать и иначе, но… А н д и н а. Знаешь, тебе не идет. С а у л в е д и с. Что? А н д и н а. Такой… наигранный цинизм. Неприятно слушать и… противно. Уходи, пожалуйста.
С а у л в е д и с уходит. Вновь звучит та оке музыка. Дрова в камине догорели, гаснут и угольки, зато четче вырисовывается готическое окно, через которое проникает лунный свет. Андина подтаскивает лесенку к окну и взбирается на нее, путаясь в длинном платье. Садится. Смотрит в ночь. Возвращается С а у л в е д и с.
С а у л в е д и с. Пещерные люди сейчас кончат. Нам начинать. А н д и н а. Иди и начинай. Я не пойду. С а у л в е д и с. Андина, но… А н д и н а. Мне это больше не доставляет никакой радости. С а у л в е д и с. Что мне сказать Францмане? А н д и н а. Придумай какую-нибудь ложь, потому что правда для таких, как ты, слишком сильна. С а у л в е д и с. Может, скорее для таких, как ты? А н д и н а. Ха! С а у л в е д и с. Для таких, кто отводит глаза, не имея сил взглянуть на правду. А н д и н а. И это я! С а у л в е д и с. Которые говорят неизвестно о чем, лишь бы не называть правду своим именем. А н д и н а. Уточним сначала терминологию, потому что у меня зарождаются подозрения, что твоя правда — не моя. С а у л в е д и с. Правда всегда была классовой. А н д и н а. Твоя на сей раз, ну… сплошные болезненные подозрения. С а у л в е д и с. Почему болезненные, совсем напротив. А н д и н а. Напротив? С а у л в е д и с. Моя правда, к величайшему сожалению, стоит обеими ногами на земле, в то время как твоя… А н д и н а. Ты бы чувствовал себя лучше, если б елгавская тетя осталась нерасшифрованной? Только откровенно! С а у л в е д и с. Конечно, лучше. А н д и н а. Потому что в этом случае, что бы ни случилось, отвечал Олаф, в то время как теперь он и тебя сделал соответчиком. С а у л в е д и с. Не это меня пугает. А н д и н а. Что же еще? С а у л в е д и с. Сам не знаю… Андина, я понял, что мне больше не будут врать, и… и растерялся. Мне теперь откроется, я это ясно понял, очень много нового в нашем девятом «бэ», и не только в той плоскости и ракурсе, как с Олафом… Удобная поверхность, по которой мы оба вместе с ними благодушно скользили, разверзнется… А н д и н а. И прекрасно. С а у л в е д и с. Ты в самом деле так считаешь? А н д и н а. В самом деле. С а у л в е д и с. И ты не боишься? А н д и н а. Я? Ну… С а у л в е д и с. Андина, нас ждут. А н д и н а. Позовут. (Спускается с лесенки.) С а у л в е д и с. Следовало бы повторить текст, у меня в голове каша… А н д и н а. Начало ты знаешь точно. Возьмем это, после полонеза. Ну? Поехали! С а у л в е д и с.
«Пусть будет музыка!
Нет, не хочу.
Вы, как луна, меняете свой облик.
А вы, как чужестранец, переймите
Обычай славный — руку мне подайте!
Вам руку дать? Зачем?
Так, на прощанье…
Вот танец кончен, кланяюсь я вам…».
Реверанс, после которого Андина направляется к двери.
С а у л в е д и с. Андина… А н д и н а (оглядывается). Ну? С а у л в е д и с. Ничего… Пошли. А н д и н а. Знаешь, что я придумала? На зимние каникулы со мной домой поедут не только Велга и Байбиня, о которых я писала родителям, но и Лори! С а у л в е д и с. Прежде чем окончательно решить, подумай еще… А н д и н а. О чем? С а у л в е д и с. О Лори… Может, все же лучше Олаф? Как ты сама сказала, у Олафа плечи шире и… А н д и н а. Саулведис! Ты ревнив? С а у л в е д и с. Что ты еще выдумываешь. А н д и н а. У меня было смутное предчувствие, понимаешь, что ты просто ревнив, но только теперь я… С а у л в е д и с. Знаешь, смешно. Из-за девчонки, которую я не видел. А н д и н а. Не видел, правильно. Даже имени не знаешь. С а у л в е д и с. Но… логика? А н д и н а. Олаф еще ничто, он только чуть повыше других ростом мальчик, отвоеванный у пьяниц-родителей, да и красивым его вряд ли кто назовет, такого словно взъерошенного, ушедшего в себя… Зато ты, Саулведис, о! Ты старше его лет на шесть или семь, у тебя вузовский диплом и два элегантных костюма… И до чего ты дожил? Мальчишку, твоего ученика приглашает в гости и ждет какая-то девушка, его, а не… С а у л в е д и с. Андина! А н д и н а. Извини. С а у л в е д и с. Ты же не думаешь так всерьез? А н д и н а. Опрокинется раскрашенная бутафория, сказал ты, разверзнется поверхность… Прекрасно! Узнаем наконец, каковы наши дети на самом деле, выявится подспудное… Чего нам с тобой бояться, если подумать? Нечего, если только мы сами… ну… если сами не станем разгуливать тут в гриме да с бутафорским щитом… С а у л в е д и с. Стало быть, я, по-твоему… А н д и н а. И все ты воспринимаешь так тяжело, каждую мелочь, с подозрениями, с… Вечно воображая невесть что, непременно самое худшее… Если хочешь знать, я несколько раз собиралась к директору с просьбой освободить тебя от меня… С а у л в е д и с. Что тебе мешало и удерживало? А н д и н а. Только то, что один ты окончательно перегнул бы палку… С а у л в е д и с. Значит, я должен сказать тебе спасибо? А н д и н а. Саулведис, когда ты в очередной раз впадал в панику, после того как Винета попалась на краже или из-за несчастных проткнутых шин, ты не думай, мне тоже было трудно и я так же безумно волновалась… С а у л в е д и с. Не похоже было. А н д и н а. Я брала себя в руки, потому что вспоминала, как мама, обычно довольно робкая, вдруг совершенно спокойно и с железной логикой говорила каждому, что он должен делать, когда у нас в доме начался пожар… С а у л в е д и с. А куда девался отец? А н д и н а. Отец, он… он, видишь ли, делал, что приказывала мама… С а у л в е д и с. Ага. А н д и н а. Мы оба, сейчас я это понимаю, еще очень зеленые. Учить своей химии и латышскому языку — тут мы вроде бы несколько пристрелялись, но воспитывать… С а у л в е д и с. Шесть-семь лет все же, вероятно, слишком маленькая разница. А н д и н а. Ты прав. С а у л в е д и с. С девятыми еще так-сяк, но, когда мы на комсомольском собрании сидим вместе с одиннадцатыми, я чувствую, что скорее принадлежу к ним, чем… А н д и н а. Чем к учителям, верно, и у меня временами бывает такое ощущение… Но если настоящие учителя, ну, торжественно уходят друг за другом на пенсию или уходят совсем, как учитель Римша, приходят такие, как мы, и должны делать… Можешь, не можешь… Делай! Учись! С а у л в е д и с. Андина, ты знаешь, что вчера наши… помнишь, они все вместе исчезли… были на могиле Никлава Римши? А н д и н а. Знаю, мне Байбиня шепнула… Десять минут стояли молча… С а у л в е д и с. Почему ты мне не сказала? А н д и н а. А ты мне?
С минуту оба молчат, прислушиваясь к звукам клавесина.
Саулведис, нас двое, живых, полных самых лучших намерений, готовых ночей из-за них не спать, и… ничего. Они бегут от нас. Они идут к… С а у л в е д и с. Ну, от тебя не бегут. А н д и н а. «Он был суровый, не так ли?» — спросила я у Байбини… Знаешь, что она мне ответила? «Да, мы боялись его, но для него мы все были одинаковы…». С а у л в е д и с. Повтори дословно, что сказала Байбиня, пожалуйста. А н д и н а. «Для него, учителя Римши, мы все были одинаковы…». Как все-таки нехорошо получилось сегодня с Олафом, не могу успокоиться. С а у л в е д и с. Что же, в конце концов, мне нужно было сделать? А н д и н а. В лесу у костра у вас начался откровенный разговор, ты сказал… С а у л в е д и с. Допустим. А н д и н а. Ну видишь, и… он, конечно, будучи старше своих лет, уже размышляет как взрослый человек, но где-то он и очень застенчив… он доверился тебе, открыл тебе тайну, красивую, волнующую, но что он услышал от тебя — могу себе представить, плюс мой идиотский допрос… С а у л в е д и с. Выходит, мне надо было его поздравить? А н д и н а. Разумеется, и спросить, как зовут девушку, и дать какие-нибудь советы, может, он впервые в жизни на таком званом вечере, и добавить, что завтра он обязательно должен тебе все рассказать… С а у л в е д и с. Все…
Стук в дверь.
А н д и н а. Да, идем! (Саулведису.) Будь ты не учителем, а мальчиком, я завтра сказала бы Олафу, чтоб он тебе смазал по твоей красивой, правильной, пропорциональной челюсти. С а у л в е д и с. Ого? А н д и н а. Так, чтоб лязгнула, понятно? С а у л в е д и с. И? А н д и н а. И… Возможно, кое-какие расшатанные шарики и ролики встали бы на свои места. (Уходит.)
Звучит скрипичная музыка. Саулведис, скрестив руки на груди, охватив ладонями плечи, подходит к окну. Смотрит в окно, как в начале действия, и его желтый жилет холодно люминесцирует в лунном свете.
ЭПИЛОГ
Зима прошла, на дворе апрель. А н д и н а проверяет за столом тетради. За полуприкрытой дверью идет урок химии.Г о л о с С а у л в е д и с а. И теперь, по всем законам, должны начать образовываться синие кристаллы. Будем надеяться, что… но разве не должно быть звонка? Опоздали… Сульфат меди, или, иными словами, медный купорос, значит… Неужели мои часы не точны? Странно… Мы говорили о… Да, на воздухе кристаллы медного купороса невозможно сохранить долго, потому что они теряют кристаллическую влагу и превращаются в белый порошок, который…
Звонок.
Итак, звонок… Больше уроков у вас нет, поэтому попрошу химический кружок собраться сразу после перерыва. Пополудни я не могу, занят. Ясно? Договорились. Попробуем довести до конца эксперимент, который начали на прошлой неделе, много времени это не займет. Другие тоже могут прийти, если кому интересно, а могут и пойти посмотреть, как растет молодая трава, это куда интереснее, не так ли? Достаточно потрудились всю зиму… Урок окончен.
Входит С а у л в е д и с в белом лабораторном халате и с классным журналом, который кладет на стол перед Андиной.
С а у л в е д и с. Знаешь, я не мог дождаться звонка. Я осознал, что не видел тебя сорок пять минут. А н д и н а. Не мешай, пожалуйста. С а у л в е д и с. Я еще не очухался после нашей поездки… Андина, ты знаешь, как медленно я схожусь с людьми, но в твоем доме я сразу почувствовал себя так, как никогда не чувствовал в своем… А н д и н а. Не забудь, что я информировала их о тебе в письмах… С а у л в е д и с. Оставь эти бесконечные тетради. Тебе не надоело? А н д и н а. Саулведис! С а у л в е д и с. Пойдем на воздух. Уйдем и затеряемся на Земгальской равнине. А н д и н а. Я слышала, ты сказал им, что после обеда будешь занят. С а у л в е д и с. Конечно. Я же обещал тебе показать откос у шоссе, где расцвела мать-и-мачеха! Знаешь, идя сюда, я заметил, что жаворонки поют на одинаковой высоте от земли. Ты не замечала? А н д и н а. Нет. С а у л в е д и с. Все на одинаковой высоте. Такое впечатление, будто над пашней возведен потолок, понимаешь? Такая прозрачная плоскость, без которой песня уплыла бы в космос, а так она возвращается обратно, к нам… А н д и н а. Саулведис, прошу тебя, будем хоть минуточку серьезными… С а у л в е д и с. Не хочу. Мне надоело. Знаешь, сегодня утром я открыл, что Земгальская равнина не серая и не скучная. Вид такой же, как на море, того же масштаба, только ветерок доносит запах земли, знаешь, и солнце вытягивает из почвы траву, понимаешь, зеленую травку, а жавороночий потолок так реален, что остается только оттолкнуться от земли и подпрыгнуть, чтобы ухватиться за него… Ухватиться, покачаться… А н д и н а. Постой… С а у л в е д и с. Отложи тетради. А н д и н а. Осталась всего одна непроверенная… Остановись, что ты делаешь! Это сочинения нашего девятого «бэ»! С а у л в е д и с. Ясно, очередная вариация на тему «Любовь и дружба между мальчиком и девочкой»… К какому выводу они пришли теперь, так долго тренируясь под твоим руководством? А н д и н а. Именно теперь, в апреле, минул год, как нет больше их первого классного руководителя. С а у л в е д и с (становится серьезным). Ах вот как? А н д и н а. Я дала им тему: «Каким остался в моей памяти учитель Римша». С а у л в е д и с. И? А н д и н а. Опять ничего. С а у л в е д и с. Они не высказались откровенно? А н д и н а. Нет, напротив. Совершенно откровенно, искренне. С а у л в е д и с. Но? И чего ты ждала? А н д и н а. Каких-нибудь точек опоры, понимаешь, которые позволили бы наконец внести ясность — что делал старый, одинокий человек, чтобы… С а у л в е д и с. Одну точку опоры дала Байбиня, помнишь? «Мы все для него были одинаковы». А н д и н а. Я никогда не поверю, что одинаково дороги могут быть Айвар и Олаф. Или одинаково безразличны… Ведь тоже нет! С а у л в е д и с. Олаф пригласит на наш майский бал свою подружку… Знаешь, что мне открыл твой отец? Андина! Почему ты мне не сказала, что у вас вовсе не обязательно было все рассказывать родителям? А н д и н а. О, у нас был такой… пароль, слово «пари»… Нельзя было лгать, это полностью исключалось, но можно было, если не хотелось или нельзя было рассказывать, сказать слово «пари», и папа с мамой прекращали дальнейшие расспросы… С а у л в е д и с. Не попробовать ли с нашими? Интересный метод… А с тем, что не все для нас одинаковы, надо бороться. А н д и н а. Я уже борюсь… Да! И констатирую, что из боязни быть необъективной систематически ставлю Винете завышенные оценки, а не те, каких заслуживает эта ленивая, вечно прибедняющаяся девчонка с лицемерным голосом и… С а у л в е д и с. Андина, ты ли это? Нет, оставим педагогику, мы снова только поссоримся, хватит! Я испробовал все, что в моих силах, и в результате они вежливо терпят меня, и все, и спасибо и на том! Пойдем, выйдем на природу! А н д и н а. Сейчас будет звонок на химический кружок. С а у л в е д и с. Ах, в прошлый раз кроме Айвара были только Индулис и Скайдрите, сегодня придет один Айвар… А н д и н а. Тебе не кажется, что мы обижаем Скайдрите, Индулиса и Айвара за счет Винеты и Лори? С а у л в е д и с. Мы сами себя обижаем, Андина, так неразумно волнуясь из-за них, бегая за ними, как за маленькими, с кнутом и пряником, оберегая их от справедливого гнева других учителей… Хватит, хватит, хватит! Они это они, мы это мы… Ты… Андина…
Звонок.
А н д и н а. Слышишь, звонок! С а у л в е д и с. Не слышу! А н д и н а. Звонок, Саулведис! Немедленно иди к ним! С а у л в е д и с. К кому к ним? Кабинет пуст, как пустыня. А н д и н а. Хотя бы посмотри. Отпусти Айвара домой. С а у л в е д и с. Айвар уйдет и без разрешения. А н д и н а. И не спорь. Сам сказал, хватит! Иди и посмотри, что там делается, а я проверю последнюю тетрадь, тетрадь Лори. С а у л в е д и с. Чего там проверять, ставь спокойно двойку и пойдем! А н д и н а. У Лори, если хочешь знать, действительно еще нет надлежащего представления о знаках препинания, некоторые из них он даже считает ненужными, но мысли именно в его сочинениях иной раз бывают необычными. С а у л в е д и с. Ты сегодня то и дело стаскиваешь меня с моего жавороночьего потолка… Андина! А н д и н а. Делай то, что ты должен делать, и дай мне эту возможность, а потом пойдем, мне тоже хочется на улицу… Пожалуйста!
С а у л в е д и с уходит. Андина читает сочинение Лори. Исправляет ошибки. Смотрит на открытое окно, за которым выводят трели жаворонки, но потом заставляет себя сосредоточиться на работе. Входит С а у л в е д и с. Плотно прикрывает за собой дверь.
С а у л в е д и с. Андина… Ты не заметила, дверь раньше была открыта или закрыта? А н д и н а. А что? С а у л в е д и с. Не заметила? А н д и н а. Нет… Саулведис, послушай, что пишет Лори: «Фактически он не обращал на нас никакого внимания». С а у л в е д и с. Не понимаю. А н д и н а. Лори так считает, ну. Что учитель Римша не обращал на них никакого внимания. С а у л в е д и с. Открытие. А н д и н а. Не правда ли? И почти все остальные, я только сейчас уловила, тоже подчеркивают, насколько он всегда был занят, их руководитель, как увлекался обжигом глиняной посуды, как делал модели, макеты… Часто ходил в кино, много читал… Сердился и терпеть не мог, если его беспокоили дома… Саулведис! Ты понял? С а у л в е д и с. Андина, мне кажется, дверь была закрыта… А н д и н а. Для тебя это так важно? С а у л в е д и с. Когда дверь закрыта, в кабинете не слышно, о чем здесь говорят, я проверял, но если не закрыта… Андина, если они… А н д и н а. Кто они? Индулис и Айвар? С а у л в е д и с. Весь класс. А н д и н а. Да что ты. С а у л в е д и с. Наш девятый «бэ», все двадцать четыре. Сидят. А н д и н а. Почему? С а у л в е д и с. Пришли на занятие, на эксперимент… Андина, у меня нет ни малейшего настроения! Я не могу! А н д и н а. Ты отпустил их? С а у л в е д и с. Нет. Сказал, чтоб ждали. А н д и н а. Чего? С а у л в е д и с. Не знаю… Тебя. Ты мама. А н д и н а. Я им… раздам тетради, хорошо? С а у л в е д и с. Ну пожалуйста. (Снимает белый халат.) А н д и н а. Это будет разговор о Никлаве Римше. С а у л в е д и с. Сколько ты поставила Лори? А н д и н а. За содержание — четыре. Да и в грамматике ощутим прогресс, поэтому на сей раз я без всяких угрызений совести могу поставить ему три с минусом. С а у л в е д и с. Поздравляю. А н д и н а. Спасибо. (Закрывает тетрадь, подымается.) С а у л в е д и с. Андина, у нас все произошло наоборот… А н д и н а. Конкретно? С а у л в е д и с. Не успели еще толком познакомиться, как у нас уже появились дети… А н д и н а. Кончай, кончай… С а у л в е д и с. Андина… А н д и н а. Ай! Сначала надо было выставить оценки в журнал! С а у л в е д и с (берет журнал). Я проставлю, когда ты им будешь называть. А н д и н а (направляясь с тетрадями к двери, на полпути останавливается). Ты понял, почему они пришли? С а у л в е д и с. Потому что я сказал им, чтоб лучше не приходили… А н д и н а. Допустим, поэтому… (Открывает дверь и входит в химический кабинет.)
С а у л в е д и с следует за ней.
1974
ТИХИЕ ПЬЕСЫ ГУНАРА ПРИЕДЕ
С того дня, как на сцену Художественного театра имени Я. Райниса первый раз на аплодисменты публики вышел Гунар Приеде, прошло больше двадцати лет. Они вышли тогда вместе — драматург-дебютант, постановщик спектакля Петер Петерсон, актеры Эдуард Павул, Рута Шлейере и другие — молодые, взволнованные, счастливые от успеха, — и стало видно, какая дружная компания собралась в почтенном старом театре. Сценические традиции к тому времени порядком обветшали, в драматургии тоже все ждали нового слова. Спектакль «Лето младшего брата» явился таким словом. Автор пьесы особенно не нарушал канонов, режиссер не сотрясал академических устоев, но новизна их взгляда на жизнь и на искусство была очевидна. Что касается автора, всем пришлись по душе его застенчивость, деликатность и отсутствие претензий. На сцене он старался занять как можно меньше места, в разговорах помалкивал, свою правоту не отстаивал, никому не дерзил. Его сразу полюбили актеры. Это было заметно по спектаклю, придавало ему особое обаяние. За двадцать с лишним лет многое изменилось в судьбах участников той, давней премьеры. Характер Гунара Приеде, однако, переменился мало. Деликатность, такт, спокойствие, как выяснилось, были не только приметами человека, но проявились как черты художника, определили стиль и атмосферу всего, что он писал. При всем том его пьесы не раз становились предметом полемики, то явной, то скрытой. Когда возникала подобная острая ситуация, казалось, что самый спокойный и тихий среди многих — Гунар Приеде. Он не спорил, когда его неверно толковали, не возмущался, слыша довольно резкие слова в свой адрес. Иногда, правда, он пробовал объяснить. Тогда казалось, что это объясняет педагог — не школьникам, а директору школы, недовольному поведением учителя. Писатель выглядел именно учителем, который не теряет достоинства и спокойствия, более всего доверяет собственному опыту, но, разумеется, с уважением прислушивается к тому, что говорит директор школы. Однажды, лет пятнадцать назад, так было со спектаклем рижского ТЮЗа по пьесе Гунара Приеде «Читала Бебре». В пьесе рассказывалось про девочку, которая одержима мечтой стать диктором, читать по радио последние известия и разные тексты, чтобы в конце передачи все услышали: «Читала Бебре». Эта Гунта Бебре, чудаковатая, смешная и трогательная, переживала «звездный час», когда однажды на автобусной станции случай предоставлял ей возможность объявить в микрофон расписание автобусов. Режиссер Павел Хомский на основе этой пьесы поставил в рижском ТЮЗе один из первых на нашей сцене мюзиклов (это слово тогда еще не вошло в обиход); молодая актриса Анда Зайце замечательно сыграла долговязую мечтательницу Гунту Бебре; театр уловил меру серьезности и юмора, необходимую жанру. Но спектакль каким-то своим боком не вмещался в рамки тюзовской педагогики тех лет. Кому-то он казался «овзросляющим» детский репертуар или недостаточно воспитующим. Не претендуя на значительность, он тем не менее ломал какие-то привычки. Я помню, на одном из театральных заседаний трибуной завладел важный критик. Его возмущало все — и то, что главная героиня мечтает не о важных свершениях, а о чепухе, и то, что в спектакле много легкой музыки. «Надо еще выяснить, что хотел сказать автор этой пьесой!» — сказал критик и грозно посмотрел в зал. В наступившей паузе раздался тихий, но внятный голос сидевшего в зале Гунара Приеде: «Ничего плохого». Когда я читаю его пьесы, мне часто вспоминается интонация, с которой это было сказано. Действительно, ничего плохого эти пьесы в театр не принесли. А хорошего за двадцать лет вместе с ними пришло много. Иногда кажется, что Приеде пишет о пустяках, событиях незначительных. В случае с пьесой «Читала Бебре» оказалось между тем, что «пустячок» открыл дорогу новому жанру. Через три года после этого была написана пьеса «Тринадцатая» — о таком же, как Гунта, странном существе, мастере по ремонту телефонов, который живет одним — сочинением песен и их собственным исполнением. Эту пьесу в 1966 году в результате колебаний профессиональных режиссеров поставил сам драматург — нашел трех хороших актеров, согласных репетировать вне всякого плана, и поставил, говорят, неплохо. Они объездили с этим спектаклем всю Латвию, благо не понадобилось громоздкой бутафории. Три актера с увлечением разыгрывали историю о том, как юный сочинитель песен случайно попадает в квартиру музыкального критика, решительно не принимающего «гитарной самодеятельности», и как между людьми, связанными общим делом, завязываются новые, интересные отношения. Спектакль был скромным, камерным, но повсюду пользовался успехом. Прошло десять лет. Казалось, все уже забыли про «Тринадцатую». Но в прошлом году вдруг вспомнили. В Художественном театре, где когда-то дебютировал автор, а Петер Петерсон одну за другой выпускал на сцену его первые пьесы, теперь режиссер Арнольд Линынь поставил «Тринадцатую» с молодыми актерами. В пьесе ничего не меняли. Только озвучили ее ритмами современной музыки. Сегодня и для актеров и для зрителей это спектакль о главном — стоит видеть, с какой душевной отдачей он играется и с каким напряженным вниманием его смотрят. Дело в том, что Приеде через «пустяк» сказал нечто весьма серьезное. Десять лет назад это прошло почти незамеченным, а теперь открылось благодаря новому театральному поколению. Как в пьесе «Читала Бебре», так и в «Тринадцатой» рассказано о верности человека своей творческой природе, своей мечте. Две пьесы связаны одним мотивом, и в обеих он — главный. Не случайно эти пьесы музыкальны по структуре. Речь идет о молодых людях, которые, может быть, сами себя толком еще не знают, но живут как бы по законам музыки. Они слышат ее в себе и ей подчиняются. Наивная мечта Гунты Бебре — такая же музыка и верность себе, как песни, сочиняемые телефонным мастером. Надеюсь, понятно, что речь идет о музыке души, ее свободном и естественном звучании. Вряд ли эту тему можно назвать пустяковой. Практика искусства, во всяком случае, подтверждает ее серьезность.* * *
Пьеса «Лето младшего брата», написанная в 1954 году, означала для латышской сцены примерно то же, что для русской «В добрый час!» Виктора Розова. Пьес Розова Приеде тогда не читал и о новых тенденциях в драматургии не задумывался. Он только что закончил университет, работал ученым секретарем Института архитектуры и строительства, а пьесу стал писать, на себе испытав, что значит молодому строителю начать самостоятельную жизнь. Он честно описывал себя и своих знакомых. Это качество — живая наблюдательность автора и отсутствие преград между нею и листом бумаги — и подкупило двадцать лет назад, и явилось новым словом. А когда спектакль вышел, его успех, само собой, сомкнулся с шумным резонансом пьесы Розова. Произведения незнакомых друг с другом авторов явились приметами единого процесса. Приеде и Розов иногда буквально совпадали в наблюдениях и в том, что хотели сказать. Они говорили о молодых, а те испытывали неодолимое желание думать и поступать не по указке. Пьеса «В добрый час!» встряхнула многие педагогические нормы. «Лето младшего брата» не уместилось в заготовленные для него рамки «производственной» темы. Было ясно, что автор знает строительное дело. Его и приветствовали как драматурга, знающего жизнь и трудовые проблемы. На самом деле художественное обаяние пьесы заключалось в том, что ее автор знал жизнь не более, чем его юный герой Угис, и не скрывал этого. С полной искренностью он описывал первое знакомство человека с реальностью, не тая некоторого собственного удивления перед тем, скажем, как по-разному люди относятся к своей работе, к тому, что́ есть польза, правда, ложь, компромисс. Драматург не решался кого-либо воспитывать, скорее, он отразил момент собственного человеческого образования. Кстати сказать, в этом он отличался от Розова. Тот во многих отношениях стоял над своими героями; Приеде был рядом и вместе с ними. Но, как и Розов, он поставил в центр пьесы ситуацию, которую ощутил для своего времени важнейшей, — момент принятия человеком первого самостоятельного решения. «Лето младшего брата» не исчерпало и не могло исчерпать тему. Назовем ее темой становления, пусть так. Приеде к ней возвращался не раз. Почти всегда в его пьесе есть персонаж, переживающий нечто подобное тому, что когда-то пережил Угис. Вика («Первый бал Вики»), школьники Дидзис и Рудите («Костер внизу у станции»), молодые рабочие в пьесах «Я заставлю вас любить Райниса» и «Фиалка Удмуртии» — везде под особо пристальное внимание взят момент, когда человек отрывается, отпочковывается от тех, кто его до сих пор растил. Может быть, потому за Гунаром Приеде и держалась так долго репутация автора «молодежной темы». Не все заметили, что очень скоро, буквально через год после первой пьесы, молодой автор перешагнул через это драматургическое амплуа.* * *
Так или иначе, благодаря пьесам Приеде произошло как бы омоложение латышской сцены и качественное ее видоизменение. Любителям слащавой театральной красивости и оперных эффектов (застарелых штампов прибалтийского театра прежних лет) пришлось потесниться. Перемены коснулись буквально всех сфер — от языка, которым заговорили на сцене, до возраста исполнителей. Молодых стали играть молодые. Они не прибегали к эффектному гриму и пышным парикам; ощутили выразительность обычного костюма, будь то пиджак, ковбойка или спортивная куртка. Рюкзак за плечами мог стать эмблемой спектаклей тех лет. Режиссеры теперь особенно охотно употребляли слова «достоверность», «естественность». Художников стала раздражать ядовитая зелень искусственной травы и деревьев. У всех (прежде всего у молодых) возникла неприязнь ко всему поддельному и театрально привычному. Гунар Приеде ничего этого специально не требовал и за сценические реформы на словах не агитировал. Ему вообще не свойственна резкость движений и громкость слов. Зато его движения естественны. Без особых потрясений и взрывов, без ошеломляющей новизны приемов, но живой естественностью речи, характеров и ситуаций, им созданных, латышская сцена во второй половине 50-х годов была обновлена, и этот факт сегодня следует признать уже историей. Можно сказать больше — исторической заслугой.* * *
Когда дебют в драматургии столь успешен, первая опасность — остаться автором одной пьесы. Вряд ли двадцатисемилетнего Гунара Приеде отличала житейская умудренность или особая мера профессионального предвидения, но этой опасности он избежал. Скорее, просто в силу некоторых свойств характера он не заторопился, что-то в себе и вокруг себя рассчитал. Не одну, а примерно четыре-пять «первых» пьес он написал с завидной равномерностью, по пьесе в год. Будто осознав, что вступает на дорогу, которая не кончается за поворотом, он распределил то, чем владел, и стал отдавать по частям, без стремления поразить обязательным открытием. Открывалась, поворачивалась разными гранями личность автора. Граней оказалось немало, некоторые были неожиданны. Сейчас, оглядываясь на пройденный путь, можно заметить, что на своей театральной дороге Приеде ни разу не предстал запыхавшимся или внутренне пустым. Его творчество не поражает своими масштабами, но оно всегда содержательно. Никогда Приеде не давал оснований упрекнуть его в том, что ему нечего сказать. В этом равномерном рабочем движении нет перебоев. Пожалуй, за одним исключением. О нем следует упомянуть, иначе путь художника покажется вовсе тихой идиллией. А если в театре ровность и спокойствие не перебиваются драмой, какой же это театр? Драмой можно назвать четырехлетнюю паузу между «Тринадцатой» и следующей за ней пьесой «Отилия и ее потомки». В этой паузе была написана пьеса, не увидевшая сцены. Для драматурга это примерно то же, что для актера готовая роль, по каким-то причинам не сыгранная. С ролью, с пьесой ли, но проживается кусок жизни, он забирает нервы, физические и душевные силы и требует обязательного выхода. Драматургия — особый жанр, который живет этим выходом, этой публичностью. В смысле психологии творчества профессия драматурга стоит где-то между литературой и актерским искусством. Невыход к зрителю есть травма, на преодоление которой нужны время и силы. Я говорю это к тому, чтобы подчеркнуть стойкость художника, о котором идет речь. Промолчав два года, он написал пьесу «Отилия и ее потомки» — веселую и поучительную историю о том, как бабушка, в свое время не совсем удачно воспитавшая дочерей, с гораздо большей мудростью и умением воспитывает довольно трудных внуков. К двадцатилетним внукам старой Отилии присоединяются их приятели, подруги, жены (а где-то за сценой — уже и маленькие дети), так что возникает разнообразный ветвистый семейный клан, конца которому не предвидится. У этой пьесы сложилась счастливая театральная судьба. Она обошла многие театры Прибалтики, а потом легко перешла с профессиональной сцены на подмостки народных театров, которых в Латвии множество. Играть и ставить эту пьесу всем доставляло удовольствие. Она написана на легком дыхании, будто автор и не молчал два года, и не пережил ничего особенного. Он опять негромко посмеивался, беззлобно шутил, не забывал про мораль, но и не навязывал ее, так что никто не чувствовал себя обиженным или больно задетым. Но, как уже говорилось, подобные идиллии в театре кратковременны. Ненадолго Приеде успокоил тех, кто хотел видеть в нем исключительно лирика, мастера сценических акварелей и милых психологических нюансов. Следующей же пьесой он сам нарушил только что обретенный покой. Могло показаться, что «Костер внизу у станции» написал кто-то другой. Изменилась техника письма. Будто на акварельном рисунке провели резкие, сильные штрихи углем. Неожиданной была главная ситуация: в жизнь станционного поселка вносит смуту цыганский табор, дождливой осенью застрявший в этих краях далеко от родной Молдавии. Собственно, ни табора, ни цыган на сцене нет. Нет и поселка. Перед нами — один дом и четыре его обитателя. Муж, жена, старик отец, школьник-сын. Еще есть подружка сына. Обычный дом, устоявшийся, налаженный быт. Сад, огород, веранда с уютным светом; дети ходят в школу, родители — на работу. Кажется, все мирно и устойчиво. Однако сама эта устойчивость явно не мила автору. Он в нее не верит, не видит внутри нее гарантий прочности. Никаких разрушительных событий в пьесе не происходит — ни у кого ничего не похитили, не сломали и не украли. Муж не ушел вместе с табором, только рассказал жене то, о чем молчал годы. И жена поняла, что, любя мужа, не знала его; это знание неожиданно явилось испытанием. Люди любили друг друга, но не до конца друг другу верили — вот в чем суть. Случай нарушил эту бессознательную фальшивую договоренность. Никуда не ушли из дома мальчик и девочка, только застыли у дверей веранды, когда на рассвете уходил табор. Чья-то жизнь странная, диковатая, лишь краем, слегка коснулась этого дома, и проблема «своих» и «чужих» вдруг всплыла и потребовала решений. Уклад, основанный на том, что каждый сторожит свое, раскрыл свою структуру. Сторожит, то есть охраняет от чужих, заведомо считая «чужим» каждого, кто не свой. Для старика это закон жизни, азбука бытия и единственное его содержание. Многоопытный в сражениях за свою собственность, он и тут, никому не говоря ни слова, находит способ избавиться от непрошеных гостей. Мальчик первый раз в жизни видит, как вместо помощи можно совершить предательство. То, что сделал его дед, называется именно этим нехорошим словом, хотя в пьесе никто его не произносит. Что поняли дети во всем происшедшем, мы не знаем. Но они вдруг почувствовали себя на пороге, на выходе из дома — это ясно. Старый дед на первый взгляд одержал победу, чужих погрузили в машины и увезли, огород цел, все в порядке. На самом деле порядок в доме нарушен, и, вероятно, навсегда. Всю эту картину, весь этот семейно-социальный клубок Приеде разворачивает вопреки собственной обстоятельной манере — нервно, порывисто, иногда короткими толчками, оборванной фразой обозначая моменты потрясений. А если разобраться, грустная пьеса «Костер внизу у станции» рассказала о том же, о чем в «Отилии» говорилось с мягким юмором, в форме комедии. О прочности родственных связей и об их хрупкости; о корнях «огородной» психологии и ее конечной бесплодности; о том, что дети неизбежно отворачиваются от старших, когда тех поражает духовный склероз. К этим двум пьесам следовало бы добавить еще «На путь китов и чаек» — она примерно о том же. Вообще иногда кажется, что, разъезжая по дорогам родной Латвии, писатель не любуется аккуратными чистенькими домиками, приводящими в умиление всякого гостя Прибалтики. Сам строитель, хозяйственный и аккуратный человек, он с какого-то времени иными глазами стал всматриваться в хозяев этих симпатичных жилищ. Как они тут живут? Чем заплачено за эту клубнику, за всю эту собственность? Почему такой крепкий, такой высокий забор у дома? Что значит телевизионная антенна на крыше — только признак благосостояния или все же связь с миром? Такую пьесу, как «Отилия и ее потомки», от Гунара Приеде хотели получить — потому и не расслышали в ней скрытую тревогу. «Костер внизу у станции» явился во всех отношениях пьесой неожиданной, ее от Приеде не ожидали и, думаю, до сих пор толком в ней не разобрались. Из трудного для себя момента он, таким образом, вышел победителем. Круг проблем он не сузил, а развил и расширил, от сложных драматических ракурсов не отказался, а подтвердил их необходимость. Если в веселой пьесе содержался намек на драматизм, то грустную высветляли характеры молодых, замечательные в своей цельности и простоте. Подростки Дидзис и Рудите несли в себе не эгоизм, а открытость миру, всему доброму и человечному в нем. Те же душевные свойства отличали старую Отилию. Только Отилия с самого начала являлась центром, вокруг которого, все больше подчиняясь, вращались остальные. Такое подчинение драматург утверждал как норму, нечто справедливое и естественное. Дидзис и Рудите — не центр, скорее, знак устремления прочь, и в этом устремлении своя правда и справедливость. Прошло еще два года, и Приеде написал «Голубую» — пьесу, которую можно назвать трагической. Искал ли он специально такого обострения или случайно на него наткнулся, но не отступил. Вообще в мягком и тихом характере автора с годами стала обозначаться неуступчивость. Критикам было легче с пьесами раннего Приеде, труднее стало теперь.* * *
Некоторые обстоятельства биографии имеют прямую связь с творчеством. И потому — небольшое отступление. Уже говорилось, что Приеде начал писать, работая ученым секретарем Института архитектуры и строительства. Вскоре после первой пьесы на сцену вышла вторая («Пусть осень»), затем третья («Любимая Нормунда»), четвертая («Положительный персонаж») — и литературный путь определился. Обычно в этот момент бросают прежнюю профессию. Приеде, однако, не бросил. В соответствии с какими-то обстоятельствами он переменил только место работы — стал преподавателем архитектурных предметов в сельскохозяйственном техникуме. Литературная жизнь шла своим чередом — вскоре он стал литконсультантом при Союзе писателей, потом начальником сценарного отдела киностудии (по его сценариям снимались фильмы), членом всяческих репертуарных коллегий, затем секретарем Союза кинематографистов и, наконец, первым секретарем Союза писателей Латвии. Должностей, вплоть до высоких, было немало. Но странной на чей-то взгляд прихотью оставалось одно — как в 1955 году Гунар Приеде начал работу педагога в техникуме, так и не оставлял ее в течение двадцати лет. Неизвестно, на что больше он тратил силы и время — на писание пьес или на то, чтобы принимать экзамены, читать лекции, руководить практикой и дипломным проектированием. Иногда казалось, что театрально-литературные дела занимали его постольку-поскольку. Занятия в техникуме подчинены серьезному расписанию, и никто не будет делать скидок преподавателю, которому, видите ли, вздумалось писать пьесы. Приеде читал своим студентам «Основы градостроительства», предметы, именуемые «Гражданские здания», «Промышленные здания», «Планировка и застройка колхозного села» и т. п. Чтобы понять, какое место эта работа занимает в его жизни, надо поговорить с ним о его учениках. Заочный строительный техникум похож и на школу, где впервые садятся за парты, и на институт. Сюда приходят не дети, а взрослые люди, они съезжаются со всех концов Латвии. Большинство учащихся — не рижане, и у каждого в учебе свой интерес. Для одних — это серьезное дело, для других — перспектива хорошего заработка, для третьих — не поймешь что. Они садятся за парты, в класс входит педагог, берет мел, подходит к доске и объявляет тему занятий… В какой-то момент становится известно, что этот педагог — «тот самый Приеде», пьесы которого они видели в местном народном театре или в рижском. Сенсация неизбежна, но она не вносит большой смуты в учебную жизнь; заочники — взрослые люди, кроме того, латышам вообще свойственна сдержанность. Так что «учитель Приеде» (так в Латвии принято обращаться к педагогу) остается для них прежде всего учителем. В Латвии строят повсюду, в каждом колхозе. Можно представить, какое количество учеников Гунара Приеде работает на территории республики. Ему приходится много ездить. Не надо заботиться о гостинице, надо только пройти, не торопясь, по улице. Обязательно кто-то окликнет: «Учитель Приеде!» Не о театре, не о пьесах, не о премьерах, но о своих учениках он может говорить без конца. Он умиляется, удивляется, замечает все подробности, радуется и говорит об этом так, как другие говорят о собственной премьере. Известно, что писатель должен знать жизнь. Перед учителем Приеде в течение двадцати лет проходила жизнь всей Латвии, разных ее поколений и социальных пластов. Эту жизнь не надо было специально «наблюдать». Сказать, что в ней он «черпал материал», — значит употребить избитую фразу, но он действительно черпал и, кажется, не испытал опасений, что этого материала ему не хватит. Кроме того, педагогическая работа была надежной реальной основой его собственной жизни. Необходимость такой опоры Приеде испытал не однажды. Он не боялся пустоты вокруг себя, отсутствия собственного имени на афише. А этот страх — один из самых пугающих для драматурга. Вынужденные паузы (которые могут обернуться мукой, всякого рода тяжелыми комплексами) естественно заполнялись работой, ежедневным деловым общением с людьми. А в конечном счете — новым внутренним наполнением. В прибалтийских лесах так собирают смолу. Стволы сосен аккуратно надрезаны уходящими вниз клинышками, а внизу к каждому стволу привязана жестяная воронка. Медленно, по каплям, не мешая росту дерева, туда стекает смола. А из нее делают много полезного.* * *
Другие драматурги увлекают силой страстей, жаром публицистической мысли, сочным изображением быта. Обаяние лучших пьес Гунара Приеде — в воздухе. Он не загрязнен, чист, и его ощущаешь так, как это бывает вне города, на природе. Когда действие пьесы происходит внутри дома, в комнате, важным становится время года на дворе. Только осенью так горит костер у станции и такие штормы бывают на море. Только зимой на побережье Кавказа так светит солнце, а на видземском хуторе так сияют снежные холмы. Эти холмы видны за окном деревенского дома, и на фоне их белизны — красные цветы герани на подоконнике. Автор часто выносит действие на воздух — на строительные площадки, на развилки дорог, к автобусным станциям, которых в Латвии множество. Люди у него не засиживаются в комнатах — уходят, уезжают, приезжают, у порога стряхивают снег, снимают дождевики. Театр все это может принять за авторскую блажь. Тем более что сейчас не принято педантично следовать ремаркам. Но Приеде указывает не на обязательные детали «правдоподобия», а лишь на то, что он, автор, не видит своих героев вне живой конкретной среды — они в ней выросли, ею дышали, к ней привязаны. Перед сегодняшним театром, более всего чуждающимся натурализма, он ставит довольно сложную задачу. Изображать на сцене природу, быт, все эти холмы и деревья, герань на окнах? Но сегодня все ищут метафору, условность, резкую образность и т. п. Как найти живую условность, не давящую, не умертвляющую такие нужные автору слова, как «сумерки», «дождь», «осень», «солнце»? Очевидно, это непростая задача. Автор лишь предлагает решить ее и делает это вполне деликатно. Театры чаще всего его просто не слушают. Но иногда, минуя авторские указания, они находят свое решение, и оно бывает точным. В пьесе «Отилия и ее потомки», к примеру, важна география Латвии. Люди все время переезжают с места на место, из города в деревню, меняют адреса и т. д. Автор в ремарках предложил использовать нечто вроде кинофотомонтажа. В театре литовского города Паневежиса поступили проще — повесили вместо задника огромную карту Латвии. Намекнули таким образом, что играют спектакль про своих соседей, а тем, очевидно, не сидится на месте. «Семейная» пьеса, как того и хотел автор, вышла на иной простор. В эстонском театре «Угала» когда-то давно поставили «Пусть осень». Мне и сейчас кажется, что режиссер А. Сатс нашел самый важный ключ к автору. Действие происходит в приморском городке. Одна деталь спектакля определяла всю атмосферу: большая разлапистая сосновая ветвь спускалась сверху над сценой. Такие ветки бывают только у тех сосен, что растут на ветру, в дюнах. Жители этого края всегда прислушиваются к морю, к переменам погоды. И сосновая ветвь над головами людей жила так же — то замирала, прислушиваясь, то начинала волноваться, ждала шторма, подавала свои сигналы. Люди, разговаривая, поглядывали в сторону моря, старая женщина торопливо увозила в дом детскую коляску… Пьесы Приеде иногда сопровождают музыкой — ею в театре принято усиливать драматизм, создавать настроение. Такая театральность для этого автора — как косметика для лица, привлекательного живыми красками. Важен реальный звук — человеческого голоса, ветра, застолья в другой комнате, дальней электрички. Ровный шум электрички — это одно, проносящийся рядом с домом скорый поезд «Москва — Рига» — другое, и другой этому в пьесе отклик. Важен реальный свет, очень разный и живой — полдень на море зимой, свет лампы на веранде, потухающие блики костра. Современный режиссер возразит: не в этом дело. Дело в людях, в их отношениях. А со всеми этими бликами, звуками и запахами театр давно попрощался. Можно ответить так: театр попрощался, а жизнь, к счастью, нет. Кстати, в том спектакле театра «Угала» главным, конечно же, были люди. Лица у них были простые, почти без грима, а скромность сценической манеры намекала на непоказную культуру. Их отношения были прочерчены режиссером очень точно, без аффектации. А сосновая ветка над сценой вовсе не бросалась в глаза. Кажется, она была настоящей, но и это — лишь подробность. Просто в театре знали, как создать на сцене жизнь, и любили именно это. Если бы не приходилось по пьесам Приеде видеть спектакли, похожие на засушенные цветы или, того хуже, на искусственные — с проволочным стеблем, обернутым ядовито-зеленой бумажкой-лентой, — можно было бы и не поднимать разговора о воздухе, свете, звуках и тому подобных деталях.* * *
Приеде — педагог по натуре, по душевной склонности. Отказавшись в своих пьесах от педагогики, он отказался бы от самого себя. Поначалу он тянулся к прямому учительству, потом парадоксально сам дидактику отрицал («Положительный персонаж», «Первый бал Вики»). Но и отрицая, он оставлял ее на подмостках, так сказать, одной из действующих сил. Лет десять назад критика верно подметила в нем конфликт между моралистом и художником. (Наиболее серьезная статья о драматурге в журнале «Театр» так и была названа «Приеде против Приеде». Автор ее Р. Кречетова.) Но, как выяснилось с годами, этот конфликт не разрушал пьесы Приеде, а по-своему формировал их. Конфликт не исчез и не мог исчезнуть, ибо составлял свойство личности и своеобразный стимул творчества. Приеде — моралист. Но грубой ошибкой было бы принять буквально, как авторскую мораль, те словесные поучения, которые иногда вложены в уста персонажей. Требуется обязательный учет: слов — и поступка, слов — и характера, слов — и ситуации, в которой они произносятся. С годами Приеде осознал силу, так сказать, косвенной педагогики. Впрочем, почему «с годами»? Во второй пьесе («Пусть осень») уже появился персонаж, который не словами, не прямым вмешательством, а каким-то иным, незаметным способом воздействовал на окружающих и определял ход событий. Самый немногословный человек в этой пьесе — старая Анна, вдова моряка. В одной из рецензий можно было прочитать упрек автору: мол, эта Анна поступает совершенно немотивированным образом, когда спокойно соглашается с тем, что ее дочь, добропорядочная молодая учительница, из всех окружающих выбирает беспутного морячка, обманом вошедшего к ним в дом. Поведение матери критику казалось необъяснимым. В пьесах Приеде, действительно, не все объясняется до конца. Они рассчитаны на особую способность театра (а потом и зрителя) понимать. Особую — потому что речь идет о мотивах, заложенных вглубь. Роль старой Анны обозначена немногими разбросанными по пьесе словами, она вполне может показаться второстепенной. На самом же деле она — одна из главных, может, самая главная. В театре «Угала» соотношение главного и неглавного было воссоздано, на мой взгляд, с той самой мерой точности, которая нужна драматургии Приеде. Прошло немало лет с тех пор, а старую Анну я помню — не лицо ее, не повадки, а какое-то необычное место ее среди других. На этой Анне держался дом. Уже много лет она вела его, как ведут корабль. Для этого нужно не умение говорить, а что-то совсем другое. Это «другое» и играла актриса. Может быть, это можно назвать житейской мудростью? Опытом? Анна знала о каждом больше и дальше, чем он сам иногда знал о себе. Это был весьма своеобразный человеческий опыт — направленный не на себя, а на других, но притом совершенно неназойливый. И согласие матери с выбором дочери объяснялось просто — она видела, что ее дочь полюбила. Кроме того, она привыкла относиться ко всем людям как к членам одной семьи — и непутевого морячка Валтера она давно уже «усыновила», хотя и вида не показала. Словом, у этой Анны было чему поучиться. Такие характеры Гунар Приеде умеет писать, театру и критикам предлагает их разгадывать. Если же в пьесе нечего разгадывать, если все сразу ясно и очевидно, в чем тогда смысл работы театра?* * *
Гунара Приеде надо читать внимательно. Эта истина проста, даже банальна, однако нельзя ее не напомнить, иначе что-то важное у этого автора можно не расслышать. В пьесе «Первый бал Вики» тихая девочка незаметно появляется, мелькает где-то за чужими спинами. А на первом плане — праздник, суета, праздничный вечер в техникуме. В общем хоре голосов тихий, но уверенный голосок Вики поначалу звучит забавно, потом настораживает, а в финале обрывается высокой драматической нотой. Драма иногда подстерегает человека независимо от его желаний, втягивает в себя. Про Вику можно сказать, что она сама бросается в драму. Эта маменькина дочка накопила огромную энергию для действия. Она начиталась книг о силе добра, самоотвержении и теперь бессознательно готова противопоставить свой книжный опыт всем и вся. И вот, встретив на школьном балу многоопытного подонка, она закрывает глаза на то, что видно всем остальным, и кидается навстречу — помочь, исправить. Истины, в которые верит Вика, предполагают обязательное столкновение с реальностью, иначе они остаются абстрактными. Подросток, по характеру предрасположенный к фанатизму, получает жестокий удар. Приеде со всем вниманием рассмотрел момент человеческой слепоты, вдвойне драматичный от того, что сопровождает вступление человека в жизнь. Это вступление бывает, как известно, разным. У одних оно складывается мирно, гладко, у других — примерно так, как у Угиса («Лето младшего брата»). Вика вступает в жизнь бунтуя. Это бунт и против самой себя, как послушной девочки, и против других, чье поведение, с ее точки зрения, не соответствует справедливости. Поступки Вики наивны, нелепы, в какой-то момент даже опасны для окружающих, но, что делать, таким образом происходит своеобразное самоутверждение личности. Другим смешно, другие осуждают, но Вике больно, и автор разделяет эту боль. На то есть еще одна причина. Очевидно, что кроме одержимости этой девочкой руководило чувство, то самое чувство, которое когда-то обязательно вспыхивает первый раз. Оно вспыхнуло, оно живое, и по чьему-то разумному указу умереть не может. Автор верит, что даже чреватое болью и драмой, это чувство в конечном итоге даст свои плоды, не обеднит человека, напротив, станет его душевным опытом, а значит, богатством. Но это уже вне прямого сюжета пьесы, в его дальней, угадываемой перспективе. Приеде написал пьесу о сложном характере, о драматической ошибке, а вовсе не о том, что́ следует делать с подонками, исправлять их или жестоко наказывать. Чтобы написать о человеческой драме, автор решился выбрать острую ситуацию. Он не всегда на это идет, но тут пошел. Роль Вики стала одной из лучших ролей актрисы Дины Купле. Что же касается наглядного торжества тех или иных воспитательных вероучений, в пьесе Приеде это торжество чаще всего указывает на несерьезность победы, во всяком случае, на ее двойственный смысл. Драматург вообще не склонен к тому, чтобы в его пьесах кто-нибудь окончательно торжествовал. Тем или иным способом он дает понять, что у торжества часто есть оборотная сторона. Во многих пьесах Приеде выступают персонажи, чье прямое дело — учить. Педагоги, учителя, воспитатели — люди родственной автору профессии. Но ошибкой было бы в спешке принять их на поверхности лежащие поучения за ту мысль, которая для автора является личной. Доля словесной дидактики почти всегда присутствует, но то, какую роль она играет в событиях и окончательном итоге их развития, — вопросы, требующие каждый раз неторопливого разбирательства. Излюбленный критиками вопрос «кто прав?» с годами все с меньшим успехом приложим к пьесам Приеде. Их педагогическая направленность при этом не исчезает. Но если раньше, бывало, автор сам учил героя или иногда поручал это кому-то в пьесе, вероятно, веря в возможность такого прямого воспитания, то теперь он пишет о том, как человека (в том числе и педагога) образует и воспитывает жизнь. Внимательнее присмотреться к ее законам, не торопясь разобраться в ее сложном устройстве, — пожалуй, самое важное для Приеде.* * *
Между тем сама проблема воспитания всегда в поле его зрения, о чем бы он ни писал. Автор перестал уповать на правильные слова — их может произносить всякий. Важнее поведение человека, содержащее в себе внутреннюю правоту. Какими средствами эту правоту воссоздать? В пьесе «Пусть осень» характер старой Анны намекал, куда, к какому человеческому типу повернет драматург. Его любимый персонаж чаще всего молчалив. Он может вмешаться в действие неожиданным способом, так, что покажется чудаком, или вовсе не вмешаться, оставшись сторонним наблюдателем. В любом случае его поведение будет освещать развитие сюжета. Впрочем, так называемый сюжет (в драме предполагающий особую остроту) в иных пьесах Приеде почти сведен на нет. Какие «события» составляют, скажем, сюжет пьесы «В ожидании Айвара»? Компания лыжников, молодых филологов, попадает в деревенский дом — одна из девушек вывихнула ногу. В доме утром забили свинью и варят холодец и «большие щи». К живущим тут Бабушке и Тетушке приехали родственники — Мать, Сын, Невестка. Юные филологи, попав в незнакомую обстановку, продолжают выяснять свои недовыясненные отношения. Благодаря новому фону эти отношения своеобразно изменяются, в них перераспределяются симпатии и антипатии. Вот, собственно, и все. Строго говоря, никакого драматизма и нет, если исключить короткий удар, полученный юным пижоном Райвисом от местного парня. Но автор сводит под одну крышу очень разных по мироощущению людей и пристально, неторопливо рассматривает, что из всего этого получается. Кто не склонен к подобному спокойному разглядыванию — заскучает. А Гунар Приеде сцена за сценой продолжает вязать свое — считает петли, связывает узлы, перекидывает нить, что-то подтягивает, где-то расслабляет. И постепенно образует довольно сложный и своеобразный узор. Поначалу кажется, что сталкиваются явления уж очень разные, непримиримые: у одного — давние прочные корни, другое — поветрие современного города, и не сразу поймешь, где тут корни. Не сразу ясна и позиция автора. Ведь раньше он раскрывал мертвящую силу «корневой» психологии — так было в пьесах «На путь китов и чаек», «Костер внизу у станции». Молодые люди куда-то стремились, бросали насиженные родителями гнезда. И их стремление автор поддерживал. Теперь все иначе — юные филологи явно пасуют перед спокойным течением жизни на хуторе, где, кажется, остановилось время. Избалованный юноша-поэт возмущен «каменным веком», его буквально тошнит от паштета, приготовленного из печени только что забитой свиньи, а вокруг, словно ничего не замечая, гостеприимно и несуетливо хлопочут Бабушка, Тетушка, Мать. Забавное женское трио, на удивление согласованное в словах и действиях, хотя у каждой из женщин — свое лицо, свой возраст, свое место в доме. Автор называет их не по именам, а по родственным связям. Он пишет пьесу о человеческой родственности, беря это понятие и в буквальном ракурсе и в поэтическом. Тема поэзии входит в пьесу то с одной стороны, то с другой, в конце концов преобразуя на свой лад рисунок деревенского быта, с которого все началось. К финалу у каждого из молодых героев — новое место в общей картине. Кто их по-новому распределил? Трудно сказать. Но необычную героиню по имени Тетушка автор несомненно выделил, а вместе с тем исподволь ввел в замкнутую «деревенскую» пьесу тему истории, дальних исторических дорог, по которым к людям приходят опыт, знания, мудрость. Тому, кто не знает латышской истории, Тетушка может показаться экзотической фигурой. Она побывала во всех концах земного шара, вплоть до индейских прерий, знает и немецкий, и английский, и русский, вернулась на родину с севера, еле живая, но, на удивление, ожила тут, и теперь все сбились со счета, сколько же ей лет. Как экзотика, она привлекает и юного поэта по имени Райвис. На самом же деле такие старухи — бытовая примета Латвии. Их скоро не будет, сейчас время их ухода. Через них молодые связаны с историей, и глупо рвать эту связь, лучше в самих себе ее осознать. В Тетушке — уходящая Латвия, лучшее в ней, выстоявшая в испытаниях духовная культура, мужество и еще многое, без чего молодым трудно будет полно и достойно прожить жизнь. Автор не зовет назад, но просит оглянуться — не упустить, заметить, своими глазами рассмотреть то, что завтра уже станет легендой. Вообще он пишет в этой пьесе о внутреннем богатстве человека, о том, из чего и как это богатство складывается. Поэтому так важна сцена, когда Мать читает Бабушке (та прилегла, устав после работы) стихи — по книжке, «без выражения», но «торжественно». Так принято в доме, это давняя привычка, быт, и тут пасует поэт-филолог со своими литературными сведениями. Но, кстати, Тетушка единственная из всех замечает, что высокомерный горожанин наделен обостренным чувством красоты, и берет это под защиту, как дар, как ценность. Старая женщина на наших глазах просеивает характеры молодых будто сквозь сито, всматривается, взвешивает. А сама ждет своего любимца Айвара, которому когда-то в детстве старалась передать все лучшее, самое важное. И, говорят, он брал все это, усваивал и становился день ото дня лучше, умнее, образованнее. Только что же это он не едет? Ведь его вызвали, объяснили, что Тетушка стала совсем слаба. Но вот он, кажется, приехал, все прислушиваются, обернулись к двери… и тут автор ставит точку, кончает пьесу. Идеальный Айвар остался за занавесом. Мы успели только увидеть неистребимую веру человека в идеал и, может быть, заразиться предчувствием, что он где-то рядом, вот-вот появится. Морали пьесы трудно дать короткое определение. От подобных определений сам Приеде в лучших своих пьесах, к счастью, уходит.* * *
Среди молодых героев Приеде обычно выделял самостоятельных. С какого-то момента, однако, его затревожило что-то внутри этой самостоятельности. С кого это началось? Кажется, все с того же обманщика Валтера («Пусть осень»). Ложь, бравада, нарочитая независимость — все выставлено наружу, как защита, а за этим прячется полная путаница в душе и едкое чувство одиночества. Сиротство объяснялось буквально — ребенка бросила мать, и это первое предательство так и осталось раной. Умная Анна верно поняла, чем и как тут можно помочь. Характер Валтера промелькнул в ранней пьесе и вроде был забыт. Однако мысль о сиротстве, семейном или социальном, неосознанном или больно пережитом, так или иначе формирующем личность, — эта мысль, кажется, укрепилась в авторском сознании, как одна из самых тревожных. Опыт педагогической работы, видимо, развивает ее и поддерживает. Повороты этой мысли в пьесах Приеде разнообразны при неизменности существа. В определенном смысле и Вика — сирота, хоть и маменькина дочка. И подростки Дидзис и Рудите вдруг отрываются от дома, без помощи взрослых пытаются сориентироваться в жизни. Внуки Отилии успели натворить дел, оказавшись вне дома. И сюжет «Фиалки Удмуртии» первоистоком имеет примерно ту же картину. Приеде наблюдал ее в небольшом городке, где разросся текстильный комбинат. На огромном предприятии работали в основном девушки — из Латвии, из Белоруссии, Литвы, Татарии — отовсюду. С одной стороны, как бы умилительная картина, много милых девичьих лиц, юной энергии и т. п. С другой — житейские ситуации, нередко требующие вмешательства милиции. Шестнадцати-семнадцатилетние, ушедшиеиз-под родительского контроля, оказавшиеся вне семьи сопротивлялись всякой формальной казенной опеке, а внутреннего багажа для самостоятельной жизни явно еще не накопили. Проблема знакомств, замужества, семьи явно переходила из сферы личной в сферу общественную. Как решать ее и можно ли вообще ее решить, имея в виду уклад города? Социологи что-то высчитывали; комсомольские руководители вырабатывали планы, мероприятия; милиция жила беспокойной жизнью. Гунар Приеде написал пьесу «Фиалка Удмуртии». Представить себе по пьесе всю сложность реальной проблемы вряд ли возможно. Но какой-то намек в ней содержится. Две молоденькие девушки с комбината привязаны к немолодой больной женщине, как к матери. Весьма тактично автор намекает на уровень их духовных запросов, не позволяет своим героиням совершить нечто недозволенное, оберегает их и указывает им корм, как наседка. За этой трогательной картиной (сентиментальность почти рядом) — ощутимая тревога. В «Фиалке Удмуртии» — смутный знак тревоги, намек. В пьесе «Голубая» — резкий сигнал. Вопреки своему названию, пьеса лишена всякой голубизны. В изначальной, предшествующей действию ситуации можно увидеть оттенок мелодрамы — если смотреть с точки зрения литературы. Переведенная в реальный план, ситуация трагична, хотя и обыденна, по-своему даже груба. Двадцатилетний Юрис в нетрезвом состоянии вел отцовскую машину. В результате погибли трое, в том числе его отец и бабушка. Сам Юрис год пробыл между жизнью и смертью и теперь едва ходит. Живет он вместе с матерью на юге, далеко от родной Риги. Такова предыстория. В пьесе же — довольно жесткое разбирательство причин трагедии. Некоторые из них очевидны, другие раскрываются постепенно, о третьих мы смутно догадываемся, хотя именно они, возможно, самые весомые, уходящие глубоко. Городской юноша, не знавший ничего, кроме хмельных компаний, словно выходит из забытья. Он хочет что-то вспомнить, понять и в этом почти болезненном стремлении задевает и невольно открывает то, что и ему, и сознанию его матери было недоступно, закрыто в них самих. Постепенно разматывается клубок прошлых семейных отношений, полная отчужденность сына от родителей, родителей друг от друга, семьи — от большого общего мира. Эгоизм, вроде бы обычный человеческий недостаток, Приеде раскрывает как болезнь, способную привести к концу. Что-то главное было убито в отношениях родителей Юриса, хотя по видимости муж и жена представляли благополучную светскую пару. И сын заблудился. У родителей — эгоизм, у сына — душевная пустота, равнодушие ко всему на свете. Все это в прошлом, но за прошлое Юрис так страшно и внезапно поплатился, что никак не может разобраться, что же произошло. Странно звучит его прихоть — получить из Риги семь томов народных песен. Он сидит, погруженный в книги, листает их, удивляясь наивному складу забытой речи и таинственной их мудрости. Его мать, Расма, эти книги никогда не читала, песни, которым когда-то училась в деревне, давно позабыла. Подружка Юриса Линда уверена, что читать эти песни можно «только от полной безнадеги». А Юрис упорно листает страницы и ищет песню про голубую корову. Была когда-то такая порода, теперь вымерла. Но он видел (последнее, что он помнит перед катастрофой), видел такую корову! Они заметили ее из машины, остановились и вылезли на обочину шоссе — отец с похмелья, сын, у которого «дико болела голова», молодящаяся бабушка и еще одна дама, раньше работавшая в прислугах на хуторе, а теперь, в преклонных летах, ставшая модной горожанкой. Они смотрели на корову, удивляясь тому, что «голубая», оказывается, выжила, а корова спокойно смотрела на них человечьими глазами. Потом они снова сели в машину и на дикой скорости помчались в Ригу, и Юрис успел подумать, что они, четверо, хмельные и раскрашенные, никому там не нужны. Этот юноша все же был способен здраво думать о себе и о жизни. И его сегодняшние видения, хоть и обострены болезнью, тем не менее вполне осмысленны, как и непреходящее чувство вины. Приеде написал пьесу о вине, нуждающейся в искуплении. За неестественную, ненормальную жизнь родителей нередко расплачиваются дети. Оттого такой горький привкус у этой пьесы, он долго не проходит, а пройдя, не стирается из памяти. Трудно забыть финальную реплику матери — в ней до конца раскрыт характер, до того намечаемый как бы пунктиром. Юрис порывается уйти, он понял, что рядом с матерью всегда будет чужим. «Сначала научись переходить через двор и обратно», — вырываются у Расмы страшные, убийственные слова, в которых суть жестокой натуры, неосознанное лицемерие родительских забот. Нет, не Юрис убил тех, троих. Убивают такие, как Расма. Об этом страшно думать, но и не думать невозможно. Приеде никому из персонажей не дал права судить других — тут нет невиновных, хотя различна степень вины. Уродливым был образ жизни, уродливы и его последствия. То, что оторвало людей от родной почвы, оторвало их и друг от друга, от большого мира, сделало слабыми и несчастными. Вот пьеса, где действительно нет просветления. Единственный свет в этой драме — проснувшаяся живая мысль Юриса, неутихающее желание понять. Автор проявил обычно несвойственную ему меру суровости, но ведь он говорит о нравственной болезни, лечение которой предполагает суровую ясность ума. Он взломал замок еще на одном тихом домике, где на первый взгляд все было так благопристойно и благоустроено. Это праведный взлом, он совершен человеком, неприемлющим мещанство во всех его формах и видах.* * *
Итак, двадцать пять пьес о современности. Вот уже третье десятилетие драматургия Гунара Приеде определяет на латышской сцене так называемую современную тему. Биографии ведущих режиссеров Прибалтики — П. Петерсона, А. Яунушана, Ю. Мильтиниса, А. Сатса, А. Шапиро, А. Линыня, М. Кимеле — неизбежно оказались связанными с именем Приеде. Ни разу этот автор не погрузился в историю, не принялся за сочинение сказок, не увлекся фантастикой. Как начал писать о современности, так только о ней и пишет. Тем, кто озабочен или заинтересован переменами в художнике, следует повернуть голову от литературы и театральных подмостков к жизни, к ней присмотреться. Как правило, именно там источник перемен. Меняется жизнь — меняется художник. Кроме того, молодой драматург стал взрослым. Наблюдательный критик заметил, что если раньше Приеде говорил зрителям: «вот, какие мы», а потом, повзрослев, указывал: «взгляните, какие они», теперь он предлагает: «посмотрим вместе, что же мы есть». А если сложить все написанное им, вдруг понимаешь, что перед тобой — своего рода летопись. В ней нет исторических событий, но есть их отражение в человеческих судьбах и отношениях. Это летопись повседневной, изменчивой и многоликой реальности, которая есть не что иное, как жизнь родной автору Латвии ни много ни мало почти за четверть века. Гунар Приеде по характеру — лирик, хотя не претендует на самовыражение и открыть самого себя не стремится. Когда театры разгадывают этого автора, его голос звучит со сцены отчетливо и ясно. Он не фальшив и обращен к людям, как к равным себе, с надеждой на понимание.Н. Крымова
Последние комментарии
19 часов 25 минут назад
19 часов 41 минут назад
19 часов 54 минут назад
19 часов 59 минут назад
22 часов 31 минут назад
22 часов 35 минут назад