Император [Денис Старый] (fb2) читать постранично

Император

Пролог

Петербург

6 часов после покушения. Больница Тайной канцелярии

— Что с ним? — услышал я голос сквозь туман.

— Пока говорить рано, — ответил знакомый голос.

— Иван Антонович, вы осознаете, насколько важны любые сведения о самочувствии императора? — спросил Шешковский.

— Понимаю и осознаю то, что ваша работа требует подобных знаний, но попрошу вас, Степан Иванович, не давить на меня и не влезать в мою епархию. Не смею даже представить те обстоятельства, при которых я бы посмел лезть в дела Тайной канцелярии. Могу сказать одно, что еще буквально чуть-чуть в сторону, и пуля не оставила бы шансов российскому монарху, — сказал Кашин, закрывая свою кожаную медицинскую сумку.

Сильной боли я не чувствовал. Присутствовало некое помутнение сознания и легкость в голове. Подобное состояние мне было знакомо. Похожим образом действовали сильные обезболивающие, которые мне давали еще в той, прошлой жизни. Глаза не открывались, но даже помутненным разумом я отчетливо понял, что я имею шансы стать первым в числе великих одноглазых России. Кутузов — еще желторотый юнец, Потемкин — не «отхватил» кием по глазу от Орловых. Так что — вот он, я — одноглазый император. И, слава Богу, что живой!

— Что с ней? — прохрипел я, и в помещении установилась…

Подумал о «гробовой» тишине, но смог прогнать дурные мысли и ассоциации. За последние несколько дней я потерял слишком много людей, чтобы использовать аллегории, связанные со смертью.

— Ваше Императорское Величество? — в унисон сказали Кашин и Шешковский.

— Э-э-э… Коли Вы имели в виду Екатерину Алексеевну, то она жива и почти здравствует. Пуля задела плечо, и я собирался пользовать ее чуть позже. Пока вашей… женой занимаются иные медикусы, — сказал Кашин и вновь раскрыл свою медицинскую сумку.

Вновь потерял сознание я тогда, когда Иван Антонович достал лупу и стал рассматривать мой искалеченный глаз. В следующее мое пробуждение в палате находился только Шешковский.

— Ваше величество, Кашин сказал, что вы можете проснуться в течение часа, — сказал он и пристально посмотрел на меня.

Я смог открыть свой глаз. Да, единственный, правый глаз, ибо в левом была чернота. Уж не знаю, так должно быть на самом деле или же это фантомные ощущения, но факт остается фактом — я стал одноглазым. Горевать мне по этому поводу? Вопрос. Можно поплакать, погоревать, напиться, как только смогу это делать. А можно иначе — порадоваться тому, что я стал еще более брутальным мужиком. Ведь во всем нужно искать позитив. Как там, у одного француза: «Я спешу посмеяться над всем, иначе мне придется заплакать» [Высказывание Пьера Агюстена Бомарше].

— Кто меня прикрыл? И что с ним? — спросил я, и мне не понравилась та пауза, которую выдерживал Шешковский.

— Игнатий, — угрюмо ответил глава Тайной канцелярии.

Теперь установилась более длительная пауза. Мне было искренне жаль потерять этого человека, которого в будущем планировал сделать атаманом, да хоть бы и Донского казачьего войска. Да, не в этом-то суть, он был другом, тем одним из немногих, с кем я мог быть почти самим собой. Жаль этого человека. Но, пусть это звучит цинично и кощунственно, где-то и зловеще, но я устал оплакивать умерших. Когда вокруг так часто умирают близкие люди, да те же казаки, которые в Ропше, не задумываясь, прикрывали мое тело, чтобы только не выпустить меня под прямой выстрел разбойников Марфы. Они тоже были дороги.

— Где дети?

— В Петропавловской крепости, Ваше Величество. Я посчитал, что в условиях неопределенности Вашего самочувствия могли бы стать жертвой каких-либо планов заговорщиков, — сказал Шешковский, чуть опустив голову, видимо, чувствуя вину за свою инициативу.

То, что дети в безопасности, меня радовало. Их не было на церемонии погребения, по крайней мере, простившись в Зимнем дворце со своей бабушкой, дети были увлечены мамками. Идти по промозглым морозным улицам для еще неокрепших Павла и Аннушки я посчитал ненужным риском.

— Сколько я пробыл в небытие?

— 16 часов, но Вы четырежды приходили в себя, — ответил Шешковский.

Я помню только один раз, когда я осознанно спросил о самочувствии Екатерины. Очень надеюсь, что не случился тот обличающий меня бред, в котором я мог наговорить много лишнего про себя. Но бред он на то и есть бред, чтобы можно было прикрыться отсутствием осознания и снять ответственность за свои слова.

Зацепилось в голове слово «заговорщики».

— Так что, Степан Иванович, заговорщики объявились? — спросил я, ощущая нарастающую боль в ноге, которая пульсировала и в области левого глаза. Но пока это было терпимо.

— Я бы не сказал, что заговор уже выстраивается, но в последние часы зачастили посыльные с донесениями о Разумовских, а в Зимнем дворце заступили в караул семеновцы, которые и не так, чтобы