Перераспределение [John Hall] (fb2) читать онлайн

John Hall Перераспределение

1

* * *Здесь должен быть стих, но его нет. Здесь тишина. Поймете позже* * *

Три часа после полуночи. Канцелярия всевеликого Флюида. До перераспределения осталось пять часов.

— Насколько же сильно ты волнуешься?

— Немного.

Свет от огня факелов, аккуратно распределенных по стенам, отражается и танцует в пустых и не очень пустых колбах лаборатории.

— Не ври. До перераспределения еще полно времени, и вместо того чтобы спать, ты сидишь здесь и продолжаешь работать, а для чего?

— У меня появилась одна идея.

— Идея? Какая такая идея заставила тебя не спать ночь перед тем, как мы войдем в новое состояние… окунемся в совершенно новый мир, который связан со старым только тем, что и тот и другой — одно место?

— Идея, связанная с перераспределением.

— Даже так? И что же ты хочешь сделать? Только не говори, что повлиять на него! Ха!

— Нет. Повлиять на перераспределение невозможно, и смысла в этом нет. У меня другая идея, которая подразумевает под собой изменение того, что будет после перераспределения.

— Да? И что же ты хочешь сделать?

— Пока что не могу сказать.

В нескольких стеклянных банках, водруженных над горелками, начинают закипать растворы. Они быстро меняют цвет и увеличиваются в объемах. Трубки, соединённые с дальнейшими цепями аппаратов и колб, при этом тоже приходят в движение. Точнее, то, что в них, начинает постепенно двигаться за счёт пара и капелек переработанных растворов. В воздухе появляется запах миндаля и омелы.

— Не нравится мне твоё настроение. Такое ощущение, что плохое предчувствие сейчас нашло твой след и бросилось в погоню, как гончая.

— Успокойся. Все будет хорошо. Просто по-другому.

— По-другому, но хорошо? Или как «по-другому»? Что ты подразумеваешь под этими словами? Зачем тебе это?! Мы ведь уже столько раз делали подобное! Столько раз были избранными, потому что мы действительно хороши в любых делах, которые только избираем. Для чего что-то менять? Неужели ты действительно думаешь, что в этом есть хоть какой-то смысл?

— Если я не попробую, то не узнаю. Так же, как и ты. Так же, как и другие мы, кто уже несколько раз проходил через перераспределение… как те, кто пройет через ритуал впервые, и те, кто никогда прежде не представал перед всевеликим, чтобы сказать слово…

Одна из цепей наконец переходит к заключительному этапу переработки жидкостей. С небольшого краника срывается всего одна капля непонятного вещества цвета самой жизни. Вторая цепь куда длиннее, сложнее, и сейчас одному из двух находящихся в лаборатории канцелярии всевеликого Флюида приходится вращать ручку, чтобы она равномерно поднимала и опускала одну часть механизма и так же равномерно потряхивала другой. Это возможно благодаря шестеренкам, ремням, рычагам и разного рода сочленениям аппарата.

— И все же, честно, не понимаю, зачем тебе это? Ведь сам посуди, мы существуем, и разве это не нечто такое, что есть сама суть наша? Как и перераспределение, которое мы проходим так же регулярно, как отмирают частички на наших телах!

— Мне интересно. Ведь было же кому-то интересно выпить забродивший сок… или съесть забродивший фрукт? Или подарить… или получить в дар первый поцелуй? Было! Так и мне интересно узнать, что же будет, если… если мой план увенчается успехом.

К этиму моменту одна пробирка, что в завершении первого из аппаратов, наполняется на треть, и говорящий забирает её, переставляя под длинную цепь колб. На опустевшее место он ставит пустую пробирку, при этом делает все так быстро и настолько четко, что ни единая капля не успевает сорваться на стол и оставить на нем цвет самой жизни.

— Все равно не понимаю, для чего тебе это. Это ж почти — прости, мой друг, — но это, считай, грехопадение ради неизвестности. А стоит ли ради неизвестности так напрягаться, если можно выспаться всласть и принять то, что будет тебе дано во время перераспределения? Или, если быть совсем точным, после перераспределения.

— Но ведь перераспределение — тоже неизвестность… даже если перераспределение идет по выбранному сценарию, оно может быть неизвестностью…

— Да! Но известной неизвестностью! И да, казалось бы, всего лишь слово. Одно единственное слово — и ты получишь то, чего желаешь, в том или ином объёме. Подумай сам! Твой чин настолько высок, что позволит тебе — именем всевеликого Флюида — стать кем угодно и воплотить что угодно в явь! Как и мне! Как и всем другим, кто пьёт вино под бесконечностью небес. Ты сможешь даже пожелать «ничего», и это тоже может быть экспериментом. Вспомни тех, кто поступал именно так и произносил «Ничего!», разве ж Флюид их обделял вниманием? Нет! Они получали то, чего хотели, и «ничто» становилось материальным и осязаемым, превращаясь в мысль, которую можно сотворить.

Тот, кто вращает ручку механизма, говорит о том, чего не знает, потому что не может вспомнить ни единого раза, когда кто бы то ни было обращался к всевеликому со словом «Ничего».

К этому моменту первая пробирка, что стоит под вторым аппаратом из колб, наполняется ещё на треть, и говорящий, что работает с эликсиром, забирает её и ставит на подставку. Потом гасит огонь под первой цепью и, подождав несколько секунд, забирает из-под краника вторую пробирку, чтобы перенести её под длинный аппарат. И опять же, несмотря на длинную последовательность действий, не теряет ни капли.

— Мысль… мысли… они наполняют мою голову и без того часто и в том количестве, которое необходимо, но вот то, что я задумал… возможно, это станет ключом к чему-то новому. Не факт, что прекрасному, но новому и удивительному. К тому, чего не было раньше и, скорее всего, не будет впредь, потому что я сомневаюсь, что найдётся безумец, что захочет повторить мой путь.

— Друг мой, делай так, как считаешь нужным, но знай — я не вижу в этом смысла, пусть и не знаю, чего ты хочешь. Более того, мне неинтересно, потому что я знаю, чего хочу сам, и это желание непоколебимо точно так же, как и наше перераспределение.

— Прекрасно. Наверное, это лучшее, что ты можешь сделать или сказать. Я имею в виду твоё смирение, которое в данном случае является одним из воплощений того, что я хочу воплотить. И я не ждал, что ты поймёшь моё стремление, потому что ты — чиновник, слово которого есть закон, а я учёный, которого направляет любопытство. И пусть до этого каждое слово имело вес и отражало желания и являло собой новые возможности, но есть и другие способы познать наш мир, обратившись к всевеликому Флюиду во время перераспределения.

Наконец вторая пробирка заполняется, как и первая. Капля в каплю. И теперь тот, кто назвал себя ученым, гасит огонь под вторым аппаратом, забирает из-под краника жидкость, которая после смешивания со вторым компонентом теряет жизнь первого и приобретает цвет вечности, которая с жизнью связана разве что косвенно. Он протягивает её чиновнику, что закончил вращать ручку, сам берет ту, первую, и немым жестом предлагает выпить.

— Что это?

— А разве есть какая-то разница, если после перераспределения это потеряет всякий смысл? Нет… не хочешь — не пей, тебя никто не заставляет это делать. А если хочешь, опрокинь со мной частичку того, что можно назвать космосом внутри, и почувствуй то, насколько мы стремимся одновременно познать и ад, и рай и разрываемся пополам, не понимая, что эти оба понятия и есть мы.

Чиновник с подозрением смотрит на ученого, на жидкость цвета вечности в тоненькой пробирке, после чего одним отточенным движением наполняет себя тем, что старый друг назвал космосом. Он делает это не потому, что ему интересно, или не потому, что он понял туманное объяснение, а из уважения к стараниям, в которые вошли несколько минут его заинтересованной работы — вращения ручки.

Чиновник пьет, а после замирает на несколько секунд, пытаясь прочувствовать вкус, и заявляет, что это просто вода странного цвета.

— Как и перераспределение может быть просто водой странного цвета, если этого пожелать, сказав лишь слово.

Так отвечает ему ученый. Спустя секунду поднимает донышко к потолку, а после морщится от чудовищной горечи и остроты, которую ему приносит его порция.

На этом разговор заканчивается, и чиновник покидает канцелярию всевеликого Флюида, чтобы отправиться домой, отоспаться, привести себя в порядок и перед выходом на ритуал одеть парадную форму, предназначенную исключительно для этого события. Он не спрашивает у друга, почему тот поморщился, потому что это не имеет никакого смысла… для него не имеет никакого смысла. Сам же учёный понимает разницу, которая их ждёт после перераспределения, и если чиновник выберет своим первым словом всё то же самое, пресное и прозрачное, то учёный понимает, что ему будет нелегко на выбранном пути. В том случае, если после выбора путь вообще будет…

2

Четыре часа после полуночи. Библиотека в канцелярии всевеликого Флюида. До перераспределения осталось четыре часа

— Неужели никто до меня не пытался сделать ничего подобного? Я не верю! Думаю, был случай… прецедент! И в любом случае должно быть хоть одно упоминание о выбранном кем бы то ни было подобном пути.

Как только друг покинул помещение, как только зелье то растеклось по жилочкам, как только слегка ударило в голову — так сразу учёный, который не так давно приготовил питье в лаборатории, начал искать истину в истине… ложь во лжи… заблуждение в выбранном пути и в нём же своё исцеление. Именно исцеление. Потому что в своём странном выборе он видел, как сможет исцелить не только себя, а многих, кто посмотрит на то, что он намерен сделать, и, быть может, в будущем выберет такой же путь… но только в том случае, если он, учёный, внезапно окажется первым или если не передумает в самый последний момент.

Ученый после выпитого им напитка сразу отправился в библиотеку и там, среди стеллажей и полок, начал метаться из стороны в сторону в поисках ответа.

— Нет… не может этого быть! Уверен что кто-то когда-то уже додумывался до этого.

Он переносит лестницу от стеллажа к стеллажу и шустрым взглядом, наученным быстро читать и ещё быстрее запоминать, скачет по книгам. Некоторые из них, с огромным трудом и рискуя оставить ногти на корешках, выковыривает из своих ниш… настолько плотно они уставлены… с трудом достаёт, открывает и, пришептывая, пробегается по ключевым словам и понятиям, которые связаны с перераспределением, с уникальными случаями и взглядами, с именами, которые тоже только слова! Такие же слова, как «наслаждение», «наказание», «счастье» и «грех».

— А что… а что если тех, кто выбирал свой уникальный путь, непохожий ни на что другое, несравнимый и несравненный, глубокий и не подразумевающий под собой гедонизма… что если о таких не найти упоминаний, потому что их просто никто не делал, чтобы… чтобы… а для чего говорить о таких во всеуслышание?..

Ученый шепчет, вращаясь с книгами в руках, и в какой-то момент зависает на своей мысли. После замолкает, пытаясь продвинуть её дальше. В библиотеке наконец наступает тишина, и в этой тишине учёный продолжает поиск необходимых ему слов, которые так нужны не чтобы свернуть, не чтобы найти тропинку со своего пути, но чтобы утвердиться. Чтобы вновь увидеть открытые перед ним дороги и понять, что каждая из всех этих троп равна другим и в то же время находится в изоляции, в тишине… и это то самое, что он собирается произнести перед Флюидом, — единственно верное и желанное, что только может быть.

«Я должен найти хоть что-нибудь! Хоть небольшое упоминание о чём-нибудь связанном с перераспределением, прошедшим не так, как остальные! Я не могу не найти!» — думает мужчина, и в этот момент его рука падает на самую большую из книг, что только есть в библиотеке. Она называется «История всевеликого Флюида». Выглядит как новая, а всё потому, что она — единственная не желаемая всеми книга во всей библиотеке, а всё потому, что о Флюиде и без рукописных текстов знают все. Всё потому, что у каждого дома есть эта самая книга и её никто никогда не открывает.

«Ирония или судьба? Насмешка ли это надо мной, посланная самим Флюидом, или провидение, которое не просит, а требует, чтобы я ознакомился с этим трудом?»

Учёный открывает книгу, на которую его рука упала случайно, выбрав из десятков тысяч других. Он начинает читать и ищет там то, чего никто другой не пытался найти. И первые слова, с которых она начинается, звучат в его голове голосом самого Флюида: «Начало и конец — все одно. Истины в словах не ищут. Ты посмотри, друг мой, на вино. И в тишине наполнись им, как кислородом».

— Интересно. Я не ожидал увидеть что-то подобное здесь, в истории нашего всего, чья суть — перераспределение, которое надо выбрать собственноручно, как вино на полке.

И первые слова, бросившиеся в глаза эпиграфом, и последующие начинают завлекать его так, как ребёнка влечёт сладость, если с малых лет подсадить на сахар, на глюкозу, как на желаемое, как остальных на факт самого перераспределения, когда можно быть и в бытности выбирать предназначение. И учёный читает, не отрывая внимания и своей сутью превращаясь в каждую строчку. И в нем растёт желание рассказать обо всем другу-чиновнику, даже несмотря на знание о том, что он будет выслушан, но не будет понят… что ему будет задано много вопросов, а ответов он сможет дать не так много, как пожелает его друг.

— …хорошая история получается. Флюид соткал всё из ничего и ничего из всего, и тем стал всевеликим. Получается, наше перераспределение сравнимо с актом создания, и в этом деле мы выступаем творцами, идущими по пути всё того же Флюида?.. Я никогда об этом не думал, считая, что совершаю выбор, а на самом деле участвую в творении, причем таком же, как в своё время совершил Флюид!..

Он подскакивает и с трудом удерживает в руках книгу, что настолько весома, насколько всевелик Флюид и им дарованная возможность…

Учёный падает на занятое им место от сожаления, что, возможно, он тот единственный, кто взял эту книгу и, возможно, единственный, кто смог не столько узнать, найти, вычитать, сколько просто принял то, о чем не думают другие ученые и чиновники, рабочие и ремесленники, буффоны и меняющие время, проведённое в любви и внимании, на блага.

Учёный упирается локтями в стол, на который положил огромную тяжёлую книгу. Он запускает пальцы в волосы, наклоняя при этом голову, будто в ожидании казни. Он сидит и думает о том, что столько слов написано ради того, чтобы скрыть смысл, который значится в самом начале. Потом начинает сомневаться и думает, что придумал все это. Встаёт из-за стола и пускается в кругосветное путешествие вокруг все той же книги, чтобы вернуться на прежнее место, открыть последнюю страницу и, миновав десятки тысяч подобных, прочесть: «Нет в помыслах истины. Нет правды в вине. Есть только мысль, мгновение. Для вечности в…»

— Что?! Где последние слова?! Почему это предложение не дописано?!

Учёный вскакивает с места, опирается ладонями о полированную поверхность и с ненавистью смотрит на последнюю страницу, которая должна была внести ясность, но лишь запутала ещё больше, сделав равновозможными тысячи, миллионы вариантов в сокрытых, в намеренно не дописанных словах.

— Это точно какая-то шутка! Неуместная, несмешная, намеренно допущенная издателем!

Мужчина закрывает книгу, чтобы открыть первую страницу и посмотреть на клеймо издательского дома и видит там крайне странную эмблему, которую никогда раньше не видел. Это заставляет его остыть и присесть. Это заставляет его задуматься и попытаться вспомнить, где бы он мог видеть если не это, то подобное изображение.

— Нет… ничего подобного не видел. Не помню. Не знаю… может быть, хоть имя автора мне скажет о чем-нибудь?!

Учёный ищет ту строчку, на которой сможет найти имя, но его нет. Это заставляет его напрячь лоб, сощуриться и с подозрением посмотреть на эту книгу… словно она — подделка.

— Да разве ж такое можно подделать?! Нет, такое подделать нельзя. Может быть, это какое-то специальное издание… в смысле, издательский дом, о котором только чиновники и знают? Хм… похоже на правду… эх! Задать бы соответствующий вопрос моему другу, но если мы и встретимся, то на самом перераспределении, а там, скорее всего, будет некогда… да и незачем, потому что после перераспределения все потеряет смысл.

Учёный ещё несколько секунд внимательно осматривает эмблему, после чего не выдерживает и отправляется к столу с чистыми листами, чернилами и перьями. Он понимает, что не сможет спокойно принять судьбу в том случае, если не узнает, что это за издательство, которое так жестоко подшутило над ним.

Со специального стола он берет все для письма и возвращается туда, где оставил многотысячный, десятитысячный талмуд, посвящённый всевеликому Флюиду. Он садится и начинает аккуратно выводить тот символ, который увидел на первой странице и который должен быть клеймом, эмблемой издательского дома. Потом учёный смотрит на проделанную работу. Сжав губы, с удовлетворением кивает. Спустя несколько секунд хмурится, стягивая брови к переносице. После этого невидимая рука подталкивает его вперёд… то есть переписать то, что он прочёл в самом начале и в самом конце.

— Надо бы поинтересоваться у моего друга, что он думает об этом… конечно же, если мы встретимся. Если же нет, то буду считать это такими же проделками судьбы, как и эту книгу, что попала в мои руки. Что, к счастью или к сожалению, попала в мои руки именно сегодня и, с одной стороны, дала ответ на главный вопрос, а с другой стороны — загнала меня в такой тупик, из которого надо умудриться найти выход!

Учёный поднимается с места и ещё раз смотрит на лист бумаги. Удовлетворенно кивает, поняв, что этого достаточно, чтобы заплатить собственным временем, которого осталось не так много и которое необходимо использовать как некий редкий, близкий к истощению ресурс, который другие используют не только бездумно, но ещё и бесцельно, и не только сейчас, проводя последние часы во сне, но после перераспределения до нового перераспределения, проживая часы, месяцы и годы так, словно находятся во сне. Учёный складывает лист в семь раз, потому что сложить восьмой раз невозможно, и убирает в небольшую сумку, где у него припасена порция зелья, отличного от того, которое он давал своему другу и которое выпил сам. Он берет книгу и убирает на полку. Это даётся ему с большим трудом из-за тяжести истории всевеликого Флюида, что раскинулась вширь подобно тому, как это сделал всеобъемлющий и великий, недостижимый и прекрасный небесный океан. Спустя несколько минут усиленных трудов он делает ещё круг по библиотеке в поисках ещё какой-нибудь подсказки или трактата об издательских домах, но ничего не находит.

— Что ж, остается уповать на удачу встречи с чиновником и на то, что он знает этот знак, этот символ, что аккуратно нарисован на самой первой странице истории всевеликого Флюида.

С этими мыслями он покидает хранилище знаний и направляется дальше, на поиски ответа на свой вопрос. Он до тремора, до безумия хочет докопаться до истины, даже несмотря на то, что в истине нет никакого смысла. Одновременно с этим он начинает ругать себя за то, что не начал копать, смотреть, интересоваться, задавать вопросы и изучать раньше, когда знаниями можно было бы воспользоваться!..

3

Пять часов после полуночи. Путь к башне звездочета. До перераспределения осталось три часа.

Обычно перед какими-нибудь важными событиями мой друг проводит время на смотровой площадке, что расположена на горном плато, практически у самого подножья башни звездочета, возвысившейся не только над городом, а словно над миром. Быть может, и сейчас он не спит, вопреки своим словам?! Быть может, он сидит там с чашей вина и ждёт перераспределения, тихо созерцая наш небольшой белый город, наполненный чиновниками, мудрецами, исследователями, учёными, менестрелями, рабочими и безработными… разными слоями и прослойками… отличающимися взглядами и предпочтениями… непохожими людьми — всеми теми, кто ждёт перераспределения, что очень скоро расставит часть из нас — живущих здесь — на новые места.

Учёный покидает библиотеку, думая о разговоре с другом, и отправляется на его поиски в то самое место, где встречал его чаще всего. По этой причине мужчина, чей статус в канцелярии всевеликого Флюида — «ученый», тот, кто пытается найти ответ на свой вопрос, быстро шагает по ступенькам вверх. Он чувствует даже не усталость, а изнурение и полное истощение, как внутреннее — морально-эмоциональное, так и внешнее, которое завязано на мышцах и костях. Он полностью посвящает себя подъёму и с каждым шагом чувствует, как его переполняет надежда на встречу. При себе у него небольшая записная книжка, холщовая сумка, которая бережно хранит в себе аккуратно выведенные записи, и там, между плотно исписанными кривым от вечной спешки почерком листами, лежит то, что заставляет его искать старого доброго друга — рисунок клейма или оттиска старого издательского дома.

— Я надеюсь, что он, так же как и я, переживает о правильности своего выбора, который не только будет сделан — который будет озвучен перед безликим всевеликим Флюидом. Ведь не может же быть так, что книга о нашем «всём» составлена «никем»?! Не может же быть так, что единственная книга, которую никто не желает брать в руки, потому что знает наизусть, в том самом варианте была издана всего один раз… или издается всего раз в какой-то период и всего в одном экземпляре, причем неизвестно кем и даже непонятно ради чего?! Хотя, может, и было бы понятно сейчас, если бы я несколько месяцев назад взял ее в руки и попробовал изучить… прочесть, познать и понять тот посыл, который скрыт в ней! В тех странных стихах, что не дают мне покоя.

Учёный старается следить за дыханием и не обращает внимания ни на что вокруг. Он думает лишь о сожалении. Том самом, что переполняет его с момента, когда им была открыта «История всевеликого Флюида», но несмотря на это, он продолжает идти, поднимаясь по длинной лестнице в поисках ответа на вопрос: «Правильный ли выбор он хочет сделать?! Что будет, когда он произнесет или не произнесет и этим огласит смысл своего слова?! Быть может, кто-то до него уже совершал подобное?..»

Несколько раз учёный практически срывается на бег и начинает перескакивать через ступеньку, две, три, и каждый раз замедляется, понимая, что не в его силах так быстро подниматься по ступенькам. Он понимает, что лучшая тактика, что ему доступна, и она же самая верная, — степенное следование вверх, которое сейчас напоминает поиски ответа на вопрос: «Стоит ли произносить выбранное мной слово?».

— Я слишком сильно зациклился… вместо того чтобы сейчас смотреть на такой большой белый прекрасный город подо мной, я думаю о вечном и, возможно, глупом… а на него не обращаю внимания. Ведь такова человеческая сущность — мелочность. Фокусироваться на мелочах, а после не понимать, как можно было пропустить так много, находясь на расстоянии вытянутой руки… а ведь подо мной такой большой и прекрасный мир! Подо мной целый город белого цвета, наполненный людьми, их профессиями, интригами, закулисными мыслями и жизнью как таковой! Но он, этот самый город со всем его наполнением, не имеет никакого смысла тогда, когда до завершения одного временного этапа осталось совсем немного. Даже небо, что раскинулось надо мной, над всеми нами, теперь не имеет смысла, потому что я и сам это небо… как и остальные жители… как всевеликий Флюид, что и есть суть неба…

Пот уже перерос стадию капель и превратился в сплошные потоки, покрывшие лицо длинными реками. Изредка учёный проводит шершавой от работы ладонью по коже, царапает её тугими плотными мозолями, совершая таким простым движением акт уничтожения одних водоемов и давая возможность новым пролечь по похожим маршрутам, выбрав трещинки на коже как шаблон движения. Время от времени учёный играет в Бога на собственном лице, как бы абсурдно это ни звучало… И продолжает идти к смотровой площадке.

Наконец перед глазами его возникает рукотворное плато, с которого так четко видно всё то, что находится внизу. Здесь есть скамейки для отдыха и перила, что должны служить для безопасности и что в основном принимают на себя участь последней опоры перед прыжком в вечность. Здесь нет никого, и лишь ветер потихоньку шуршит и посвистывает, словно спит и готовится к новому дню и встрече солнца, что поднимется из-за края, чтобы выпустить на улицы десятки тысяч жителей, часть из которых готовы к перераспределению, а другая часть к зрелищу.

— Увы…

Учёный тяжело вздыхает и направляется в самый центр площади. Здесь он останавливается и некоторое время просто стоит, смотря на башню звездочета, с которой не только город — будто бы весь мир на ладони, и можно увидеть сокрытую от глаз сторону света, которая, словно стеснительное отражение нечисти, не показывается никому, существуя где-то в параллельности, в бескрайней тишине того, что окружает планеты.

Постояв немного в центре, учёный направляется к стальным перилам и кладёт на них ладони. Кажется, этот холод должен обжигать и заставлять человека думать о том, что перед ним непреодолимая преграда, но он слегка подпрыгивает, чтобы перекинуть сначала одну ногу, а потом и другую… чтобы перенести себя, своё тело по ту сторону от безопасности.

Учёный крепко держится за перила и подаётся всем хрупким организмом вперёд. Смотрит вниз и начинает нервно смеяться. Он смотрит вниз и чувствует ту свободу, которая ощутима только тогда, когда в голове нет мыслей, когда наступает момент благозвучной тишины. Он поднимает одну ногу и выставляет её вперёд. Приятное чувство приближающейся свободы внезапно заставляет учёного забыть о той загадке, ответ на которую он старательно ищет. На несколько секунд он забывает о друге-чиновнике и рисунке издательства, что выпустило самую тяжёлую, самую неинтересную, но самую важную в жизни и для жителей города, всех городов, книгу.

— Нет. Это того не стоит.

Сказав это, учёный так же спокойно возвращает ногу на опору, после чего откидывается назад, и если до этого он держался ладонями, то сейчас опускает руки ниже, касается поручней предплечьями и накрепко фиксируется биологическими заломами локтевых суставов.

Почувствовав свободу перед бесконечностью окончания жизни, учёный понял, что эта свобода и та, которая наступит в любом случае после перераспределения, — это две принципиально разных свободы, между которыми можно выбрать всего один раз.

— Эй! Флюид! Я думаю, ты со мной согласишься! Ведь шагнуть вперёд сейчас — слишком глупо для учёного? Если бы я был музыкантом или, скажем, поэтом, в чьей душе демоны и в чьём шкафу скелеты, это ещё можно было бы оправдать терзаниями невидимыми и оттого губительными, но я — учёный, и такой выбор прямо перед перераспределением — глупость! Ведь так, всевеликий?! Пусть это тоже выбор, в своём роде… так же как и то слово, которое я намерен произнести.

Учёный ещё раз смотрит вниз, после чего ловко разворачивается и делает прыжок вперёд, поджимая колени к груди. Он летит всего миг, но этого хватает, чтобы придумать трагическую случайность в виде внезапного и сильного порыва ветра, буквально выбрасывающего его в пропасть. Но это лишь мимолетная фантазия.

Стопы касаются твёрдой земли, а это значит — пора идти обратно. Но вот куда «обратно», учёный ещё не решил. С одной стороны, он понимает, что у него хватает времени, чтобы вернуться домой, но домой он возвращаться уже не хочет. С другой стороны, он готов вернуться в лабораторию, но там ему тоже делать больше нечего. С третьей стороны — он может отправиться домой к другу-чиновнику, но так поступать не принято, да и вряд ли его кто-нибудь пустит рано утром на привилегированную территорию для чиновников… а здесь, на смотровой площадке, под башней звездочета, пусть и можно остаться, но сидеть нет никакого смысла.

— Ладно… я все равно должен надеть парадную форму, чтобы появиться перед всевеликим Флюидом. Конечно, я и в этом не вижу никакого смысла, особенно перед перераспределением, но кто я такой, чтобы нарушать древнюю традицию? Никто… всего лишь никто, просидевший в лаборатории много лет и, кажется, понявший суть нашего существования прямо перед ключевым событием…

Учёный смотрит по сторонам, затем вниз, на прекрасную панораму города, потом туда, где должна появиться яркая и тёплая звезда; на небо; на башню звездочета, вокруг которой спиралью поднимается лестница с перилами. Учёный смотрит на всё это и выбирает, несмотря ни на что, тот вариант, что подразумевает возвращение домой. Подходит к лестнице, что пирамидоподобной ломаной линией привела его сюда, и думает о двух вещах: сколько ступенек вниз ему придётся пройти и о мудрости звездочёта, который придумал пристроить лестницу к башне снаружи, чтобы была возможность любоваться прекрасными видами, и библиотеку с исследовательскими залами внутри, где собраны тома и бесчисленные рукописные исследования небесных тел.

— А как бы здорово было, если бы была возможность двигаться по заранее известному маршруту, как движется всё то, что находится на бескрайней высоте.

Об этом он думает, в последний раз бросив скорый и даже немного смущённый, как улыбка прелестницы, взгляд на башню, после чего делает первые шаги вниз вместе с первыми подсчётами ступенек.

Где-то на двадцать третьей учёный начинает сравнивать себя с планетой, которую населяют жители-мысли, и понимает, что для всевеликого Флюида он действительно является таким же телом, что движется от точки «А» до перераспределения, а после вновь начинает преодолевать появившуюся дорогу с точно такой же точки «А». Эта мысль влечёт за собой длинную череду вопросов к самому себе с ещё более протяжённой чередой ответов… а всё потому, что на один вопрос он пытается ответить так, чтобы рассмотреть его с разных сторон, ракурсов, углов и прочих пространственных интенций. Чтобы изучить так, как несмышленый ребёнок может изучать на кончике указательного пальца божью коровку или со стороны наблюдать за устроившимся на травинке кузнечиком. При этом он не перестаёт считать и так достигает двух-, трёх-, четырёхсот ступенек, что не желают — отказываются — заканчиваться, так же как от этого отказываются его мысли о перераспределении и предстоящем ему, пускай уже выбранном, но выборе, что предстоит озвучить перед Флюидом.

Учёный бежит вниз по ступенькам, останавливается на самой последней и смотрит под ноги. В этот момент сердце его вздрагивает и будто бы проделывает тот же самый путь, по подобным ступенькам, считая их в отдельности и в целом, и оно тоже останавливается на самой последней. Времени, которое ушло на это путешествие сердца и на подсчет проделаннго пути, даже не хватит, чтобы моргнуть, но вполне достаточно, чтобы на задумчивом лице появилась улыбка. Неподдельная, скоротечная, мгновенная.

— Вот так. Последняя ступенька. Она прекрасно демонстрирует то, в каком положении я нахожусь сейчас, прямо перед перераспределением. И я прекрасно понимаю ту причину, по которой остановился и не спускаюсь… всё потому, что, при всей готовности, не хочу совершить ошибку. И в этом тоже есть смысл! Ведь я так никого и не встретил на смотровой площадке. А что, если просто не дождался? Что, если теперь я должен побыть здесь, чтобы встретиться с кем-то, кто способен изменить угол моей точки зрения на все события, на всевеликого Флюида и на перераспределение?! Что, если я просто должен немного подождать?! Хотя чего ждать-то? Ждать нечего.

Вместе с этой мыслью, промелькнувшей в сознании учёного, из-за плотной, огромной, невероятной по своей красоте каменной кладки появляются первые лучи многострадальной звезды, что предвещает скорое начало ритуала перераспределения.

— Всё же мне необходимо переодеться. Я не могу проявить неуважение к всевеликому Флюиду, заявившись в робе. Как бы то ни было, но официальные события требуют того, чтобы каждый из нас соответствовал… а мне придётся соответствовать, пусть этого и не хочется… учитывая выбор, который я намерен сделать, не требуется быть кем-то официальным, достаточно быть собой! Но я живу в обществе, построенном на правилах приличия, и мне придётся надеть парадное платье и в нём выйти на главную площадь, где в скором времени начнут собираться готовые к перераспределению и те, кто только мечтает когда-нибудь познать этот ритуал. Познать его в принципе! Познать его, а не обратную сторону жизни, что с перераспределением связана очень косвенно… почти никак не связана.

Учёный думал об этом, наблюдая за первыми ленивыми лучами светила, а потом сделал последний шаг с лестницы и первый на предполагаемой прямой к завершению стенаний и окончательному выбору, что предстоит облечь в форму слова перед всевеликим Флюидом.

Этот последний шаг, который учёный сделал с длинной лестницы, ведущей к башне звездочета, оказался простым и заурядным. Он оказался совершенно не привязанным к тяжёлым мыслям о том, что скоро «всего» не станет. Во всяком случае, для него не станет. Причём тяжести не было во время шага, что доказывало учёному следующую особенность совершения любого из действий: «Можно много думать, прикидывать, примерять и вымерять, но во время выполнения действия мыслей не будет… ничего не будет, кроме самого этого действия. Простая механика…»

4

Шесть часов после полуночи. Издательский дом имени всевеликого Флюида. До перераспределения осталось два часа.

— Да ладно! Как такое может быть?! Почему?! Почему я, практический каждый день проходя мимо, ни разу не обращал внимания?! Что же со мной случилось сейчас? Почему в этот утренний час я посмотрел на вывески, что уже много лет висят над головами прохожих, хотя никогда раньше не уделял им никакого внимания, так же как и той огромной толстой книге из библиотеки?! По какой причине я только сейчас способен посмотреть, чтобы увидеть там надпись, которая в очередной раз наводит сплошной хаос в мыслях?! Почему всё так, а не как-то иначе?!

По дороге домой учёный останавливается как вкопанный. По дороге домой он внимательно смотрит по сторонам. Изучает мир вокруг. Насыщается им как в последний раз… и это недалеко от истины. Учёный буквально ловит каждое мгновение, чтобы быть пропитанным этой силой в момент истины, и истина сама является ему ярким пятном над головой в виде вывески с названием…

— Я узнаю этот рисунок! Только ради него я взбежал на смотровую площадку на башне звездочета в попытке найти там чиновника!.. Но его там не оказалось… а ведь я хочу узнать как можно больше об этом месте и о том, каким образом была издана та самая книга, которую никто никогда не станет читать! А читать её никто не станет, потому что все и каждый и без того в курсе истории Флюида! И вот теперь, когда ответ, казалось бы, не так далеко, он, возможно, слишком неблизко! И я понимаю, насколько это парадоксально, но так и есть! А всё потому, что времени всё меньше и меньше, и я не могу позволить себе явиться на перераспределение в том виде, в котором пребываю сейчас!.. или… могу?.. что со мной способен сотворить Флюид в том случае, если я нарушу его непреложные правила?.. а что если это вовсе не его правила? А что если ему совершенно всё равно, что на мне будет надето в момент перераспределения, и всевеликого больше интересует то, что творится в голове в момент ритуала?

Вместе с этой идеей в голове учёного появляется сомнение. Оно выражено готовностью забыть о парадном одеянии, махнуть рукой и направиться в здание, которому принадлежит ранее не замеченная им вывеска.

— А может, и на перераспределение не идти? Что я там получу? Что там со мной случится? Стоит ли оно того, чтобы идти и принимать новую жизнь?.. Или стою ли я того, чтобы новая жизнь приняла меня в том виде, в котором я собираюсь её представить всевеликому Флюиду в форме выбранного мной слова? Поймёт ли такое мое стремление тот, чья мудрость вечна и чьи силы, как и мудрость, рекой бесконечности растекаются по многозвучному миру, расположенному в тишине…

Он поворачивается на пустой улице и смотрит на дверь, совершенно неприметную, серую, как дешёвая бумага, используемая для печати ежедневных газетёнок, что применяются как одноразовые подстилки под обувь после дождя или мытья. Он смотрит на то место, которое до сих пор было покрыто мраком, подходит поближе и понимает, что войти внутрь не может. Слишком рано, чтобы там кто-то работал. Он подходит и прикладывает ухо к поверхности, прислушивается с надеждой под рёбрами и внезапно для себя обнаруживает по ту сторону напряжённое пыхтение сквозь смятую, как старые брюки или дешевая мантия, песню (смятая песня?). Он отходит на полшага назад и кладёт ладонь на ручку. Она выглядит шершавой, но ощущается настолько гладкой, что практически скользит под или на коже… тут уж как посмотреть. Удивительно, но эта ручка — будто предохранительный клапан, ограждающий внешний мир от внутреннего, принадлежащего неизвестному издательскому дому всевеликого Флюида.

— Если бы там не было тех звуков, что я услышал, я бы не посмел попробовать туда вторгнуться, но поскольку там кто-то есть, я просто должен!

Спустя еще несколько секунд ручка всё же поддается силе и мыслям, трение появляется, и ладонь становится способной повернуть кусочек странного металла, приобретает силы натянуть тот механизм, который выпустил жало в затворник и не позволяет просто так проникнуть внутрь.

И вот дверь открыта, а внутри ходит всего один человек. Седой до кристальной чистоты. Скрюченный до состояния горбуна. Сосредоточенный, как стрела или пуля, выпущенная в цель.

Учёный предается созерцанию до того момента, пока хозяин не замечает его. В тот самый миг старик останавливается и взирает на незваного гостя, после чего вздыхает и молча, но при этом бурча что-то под нос, продолжает заниматься своими делами. Учёный же просто стоит и наблюдает за ним, не в силах пошевелиться, без возможности сдвинуться, и единственное, в чём он уверен, — говорить он не станет до того момента, пока хозяин сам с ним не заговорит. В этом есть нечто такое… прекрасное, потаённое и одновременно с тем странное, что буквально выдирает из послушной разуму груди столь непослушные ему слова, но он держится и гасит-гасит в себе огонь любопытства перед разговором. Словно понимает, что стоит только заговорить — и всё волшебство в один миг превратится в разочарование, чего он не хочет… так же как не хочет осознать, что весь проделанный им за последние годы путь — ничего не стоит… так же как осознать, что все те кусочки невероятного пазла преобразования перед ликом всевеликого Флюида — собственная фантазия, ничем не подкреплённая и никак не подтвердившаяся.

— А что, если старик заговорит со мной? Должен ли я ответить или самым лучшим вариантом будет уйти? Но ведь у меня так много вопросов, которые я хочу задать или хотел бы задать… должен ли я их задать, или это будет не самым лучшим решением с моей стороны, тем более учитывая, что я вошел в чужой дом без приглашения, без стука, просто открыв дверь, которая… мне показалось, что она была закрыта, но я был не прав — она, словно повинуясь собственной воле, впустила меня в помещение издательского дома имени всевеликого Флюида.

Учёный продолжает стоять, смотреть и слушать. Он напоминает ящерицу, что в застыла в знойной пустыне, на камне, в ожидании какой-нибудь неосмотрительной букашки.

— Ты так и будешь там стоять или всё же зайдешь? Или ты прикидываешься тенью будущего, которое вот-вот сравняется с землей из-за наступления полудня?

Старик, чья голова блестит, как осмий под люминесцентной лампой, поворачивается к учёному и смотрит на него с улыбкой на лице.

— Ох-хо-х… устал я от работы, которая на меня внезапно свалилась! А всё потому, что перераспределение на носу, а это значит, что мне придется готовить новое издание истории всевеликого Флюида.

Учёный начинает смеяться, но его смех гасится в рамках помещения, отчего мурашки бегут по спине, но он не движется и продолжает наблюдать.

— Может, поможешь? Иди сюда! Я вижу, ты крепкий и сможешь протянуть руку помощи такому старикашке, как я. Не бойся, подходи! А то, что говорить не хочешь, может, и к лучшему. Так мы потратим меньше времени на работу. То, что ты зашел сюда, уже можно считать каким-то снисхождением всевеликого! Только подумай, сколько работы для одного человека! Но теперь у меня есть помощник — ты!

Вновь смех наполняет комнату, где полным-полно бумаги, каких-то картонок, ткани, оттисков и многого другого, что можно было наблюдать только в старинных книгопечатных мастерских.

Учёный наконец сбрасывает с плеч тяжелые и холодные руки нерешительности и отправляется помогать старику.

— Вот так… вот так… смотри, это самая старая книгопечатная мастерская не только в городе, но и в мире. Каким образом она одна такая только здесь и осталась — великая загадка! Хотя великая загадка только для тех, кто не обращает внимания на детали, ведь мы были здесь и быть продолжим, чтобы каждый раз дополнять историю новыми и новыми страницами. Чтобы извлекать из библиотеки прошлое издание и помещать на его место издание настоящее, готовое к будущим правкам не только после преобразования, но и после некоторых других событий.

Учёный напрягается. Он думает о той книге, на которую обратил внимание и которая заставила его отправиться к любимому месту друга, с которым они в один год покинули разные классы одной гимназии. Он думает о прекрасном оттиске, что зарисован и греет карман. Он помогает старику, который если не бурчит себе нечто интересное под нос, то даёт распоряжения, направленные на скорое завершение уборки. Учёный не обращает внимания на бумаги, что оказываются в его руках, на таблички, которые пропитаны чернилами и которые, по всей видимости, будут вновь использованы для создания новой книги.

— Так! Это же самая знаменитая книга! Она есть в каждом доме! Почему старик сказал об изъятии одной, которая в библиотеке? Неужели он хочет сказать, что остальные — лишь копии оригинала, изданные другим издательским домом? А в чём тогда разница? Вряд ли я когда-нибудь узнаю об этом.

Учёный работает и думает. Думает и работает. И до определённого момента совершенно не обращает внимания на старческое ворчание, а ведь тот, словно поставив мыслительный процесс на повтор одного фрагмента, произносит одну и ту же фразу, которую обязательно должен услышать незваный гость:

— Книга, которую я печатаю, обновляется каждый год. Работа начинается сразу после перераспределения, и в новые главы входят события, перераспределение предзнаменовавшие. Ничего сложного — простое перечисление фактов, сложенных в единоеповествование. Ничего простого, потому что каждый раз мне приходится делать таблички с новыми страницами, которые будут отпечатаны. И есть несколько, что не меняли с самого рождения флюида, что появились даже раньше той, на которой запечатлены название издательского дома и название самой книги: первая и последняя страницы издания. При этом последняя есть только в библиотечном экземпляре, отпечатанном здесь, в остальных всегда печатается изменённая, передаваемая другим издательствам.

Старик наконец замечает заинтересованность ученого и продолжает свой рассказ, раскрывая те тайны, на которые тот и не рассчитывал.

Получается, домашние копии — всего лишь копии? Какая в них разница и почему именно эти две страницы были созданы раньше остальных?! Кто их сделал?! Этот старик не мог, потому что Флюид слишком велик в своём познании жизни, чтобы кто-то другой мог с ним сравниться! Не значит ли это, что сам всевеликий создал эти две таблички? Но для чего и почему именно их?! А ещё — по какой причине оригинал создаётся исключительно здесь?! В чём смысл?!

Вопросы множатся в голове учёного, но он не выпускает их из прочного хранилища разума, прекрасно понимая опасность такого решения и его несообразность.

— А ведь история всевеликого Флюида проста и на самом деле умещается в одно слово! Вообще история всех нас заключена в простом слове, в этом и заключается смысл перераспределения! Каждый из нас выбирает своё единственное слово, чтобы вступить в некий новый этап… и я выбирал много лет назад…

Старик продолжает говорить и этими словами приковывает к себе взгляд учёного. Он начинает практически ощупывать каждый сантиметр местного смотрителя, что занят уборкой перед новым этапом. Учёный всматривается в глаза, словно подёрнутые катарактой, в большие пятна на совершенно белой обвисшей коже, на волосы на голове, которые блестят самыми белыми цветами, что только можно представить! Учёный смотрит и не может понять, как этот представитель человечества до сих пор жив. Он хмурится, при этом продолжая выполнять даваемые ему поручения. Учёный не понимает, как возможно то, что он видит, и почему такое возможно, а потом его слух выхватывает очередное высказывание от старика.

— Ну вот уборка и окончена! Посмотри, как быстро мы всё здесь привели в надлежащий для большой работы вид! А ведь ты застал лишь малую долю той работы, которую я выполнил за отведённое мне для подготовки время. Уверен, ты тоже немало всего проделал в своей жизни, чтобы познать прелесть работы в тишине, и ты прекрасно знаешь, как ценны такие моменты, когда никто не отвлекает. Даже когда сам себя не отвлекаешь, а просто делаешь что-то и получаешь от этого удовольствие! Спасибо тебе за помощь, а теперь, думаю, тебе пора идти, а мне пора готовиться, или ты думаешь, что нас не должно быть на перераспределении?! Там все должны быть! Ведь это величайшее событие из всех!

Старик начинает суетливо провожать учёного, который ничего не понимает. Он даже не заметил того, как им удалось в столь краткие сроки навести такой порядок. Вдобавок вопросы, что переполняют его, уже готовы вырваться наружу, но какое-то странное чувство сдерживает их.

— Заходи, когда время будет! Может быть, поможешь мне с новой редакцией истории! Хотя кому какое дело до этой книги?.. Не считая самого Флюида, что так или иначе просит делать всё новую и новую копию.

Старик с улыбкой закрывает дверь перед лицом учёного, оставляя того на ещё пустой, но уже достаточно ярко освещённой улице. И он стоит, переводит взгляд с двери на вывеску и обратно, перебирая вопросы в голове, а потом разворачивается и идёт домой.

— А, впрочем, есть ли какая-нибудь разница между тем, что я знаю или не знаю? Задал ли я свои вопросы или нет?.. Ведь скоро, совсем скоро меня ждёт совсем другое существование, которое никак не зависит от полученных мной знаний. Даже факт, что я узнал подробности о книге, прочёл смутившие меня слова… что нашёл издательство, где она печатается, не отменяет скорого… перераспределения.

Он тяжело вздыхает и уже бегом направляется домой, чтобы умыться и переодеться в парадное одеяние.

5

Семь часов после полуночи. Улица благоденствия. До перераспределения остался час.

Вернувшись домой, учёный быстро приводит себя в надлежащий вид. Готовит напиток, способный прогнать сонливость, но не выпивает его, оставляя колбу на столе. Мужчина внимательно смотрит на содержимое, после чего понимает, что ему нет никакой надобности бодриться. Он разворачивается и уходит в комнату, пригодную для сна, потому что там стоит шкаф с мантиями, в том числе парадной, предназначенной для особых, как этот, случаев. Достаёт. Бросает на ложе. Расправляет и долго смотрит на выглаженную, невероятно красивую ткань, потерявшую для него всякий смысл.

— Для чего все это? Что будет дальше? А стоит ли вообще идти? А что будет, если я не пойду? Я не помню, чтобы кто-то просто не приходил на перераспределение… а были ли вообще такие, кто просто не приходил на площадь, чтобы предстать в день назначения перед Флюидом и что с такими происходило? Почему такие вопросы и в таком количестве посетили меня только сейчас? Только сегодня? Когда уже стало поздно думать… искать… пытаться понять и постигнуть? Когда весь мир, по сути, сжался в несколько часов, и в эти несколько часов надо определиться! Почему всегда любое событие сводится к простой спешке, в ходе которой хочется успеть как можно больше и в ходе которой волей-неволей начинаешь предаваться унынию за несбывшееся, несделанное, упущенное? Почему всё всегда так, а не как-то иначе?!

Учёный смотрит на чистую парадную форму, после чего разворачивается на сто восемьдесят и отправляется на кухню своего небольшого жилища. Там он ещё раз смотрит на пробирку приготовленного снадобья, что уже остыло и приняло не самый приятный цвет, совершенно отличный от того, наполненного изначальной жизнью.

Учёный берет колбу и отправляется в комнату, где на том, что принято называть «кроватью», лежит расправленная форма белоснежного до рези в глазах цвета. Он подходит и выливает содержимое колбы — тот самый напиток — на прекраснейшую ткань, и рисунок, который получается, больше походит на самую простую кляксу, нежели на что-нибудь возвышенное, красивое…

— Даже этот жест не подарил мне никакого направления или намека… жаль. Очень жаль… но я не жалею о том, что сделал это, просто потому, что в моих мыслях и вопросах теперь нет никакого смысла и надо просто делать… в смысле, заканчивать начатое так же, как этим занимается тот старик в издательском доме всевеликого Флюида и который вручную отпечатывает самый первый том каждый раз новейшей истории, которая просто продолжается и не является «новейшей», а продолжает быть просто «историей» с некоторым количеством правок.

Эта мысль настолько нравится учёному, что он начинает хихикать, после чего берет в руки даже не испачканный, а испорченный наряд. Внимательно рассматривает каждый сантиметр пятна, а потом облачается в эту самую мантию. В таком виде он покидает свой дом, куда время от времени приходил, чтобы заняться самыми простыми, бытовыми, делами. Чтобы попробовать немного отдохнуть, чтобы почитать какие-то книжки, которые были давно приобретены и так и стоят на полках, лишь изредка покидая свои места… чтобы поспать.

Учёный идет по улице, которая заполняется людьми, и все и каждый направляются на главную площадь, откуда всевеликий Флюид обратится к очередным готовым к перераспределению с вопросом: «Слово?».

Мужчина в испорченном парадном облачении идёт по улице, и ему совершенно наплевать на голоса, на взгляды и на то, как в его сторону устремляются указательные пальцы. Учёному больше ничего не нужно. Даже ответов на вопросы, а всё потому, что в тот момент, когда он принял решение вылить содержимое колбы на облачение, в его голове возникла куда более интересная загадка, нежели выбор слова, которое будет обозначать перераспределение и дальнейшее существование.

— Можно ли стать бессмертным, не придя на перераспределение? Что со мной станет в том случае, если я остановлюсь, развернусь и пойду, к примеру, в университет, в свой кабинет, или что может со мной статься, если я отправлюсь к башне звездочёта, чтобы оттуда в удивительное изобретение под названием "телескоп" наблюдать весь процесс перераспределения? Вызовет ли меня к себе Флюид? Обратит ли он внимание, что меня нет? Существует ли для него хоть какая-нибудь разница в том, сколько нас, верных служителей, отправить на другие рабочие места, возможно, в совершенно других плоскостях?

Какой-то не в меру быстрый парень пробегает мимо, сильно задев учёного плечом. Не молодой, но еще и не старый мужчина делает несколько размашистых шагов и в итоге не удерживает своего тела над землей. Спустя несколько минут та одежда, которая четвертью часа ранее была олицетворением чистоты и красоты, превращается в измазанную пылью, кровью и грязью тряпку, которая не способна рассказать окружающим о значимости не только этого дня, но и того, насколько именно этот день важен для надевшего эту одежду.

— Забавно, но так мне даже больше нравится. Забавно, но во всех этих одеждах на перераспределении нет никакого смысла. То есть мы сами сделали из этого какой-то смысл. Мы сами обставили всё таким торжественным образом, а всё потому, что кто-то захотел начать продавать парадные формы исключительно для перераспределения. И ведь каждый год все те, кто оказывается избранным, идут в лавки и выкладывают свои кровные, чтобы купить набор тряпок на один раз. А торговцы и портные настолько честные, что гребут втридорога за посредственные, пускай и красивые, ткани. А ведь всё это требуется всего на несколько часов… даже меньше.

Учёный начинает смеяться и понимает, что всё, что происходит во время перераспределения, не имеет никакого смысла! Что романтизированное действо сродни смерти, только даже смерть честнее, чем перераспределение, потому что смерть заканчивает твое путешествие, а перераспределение дает возможность прожить его в другом статусе, в другом месте, другим собой.

— Стоит только сказать одно слово, и оно станет принадлежать будущему, в которое тебя перенаправит Флюид из нашей канцелярии. А главное, он сам выбирает тех, кого предать вечности, и тех, кому даровать перераспределение, вот только никто не знает о том, чем именно руководствуется всевеликий при этом… таков он — единственный, которому подвластно всё и логика которого никому не подвластна!

С этой мыслью учёный вклинивается в ряды следующих к площади, на которой развернется один из древнейших ритуалов, которые только есть там, где правит Флюид.

6

Восемь часов после полуночи. Площадь Благочестия. Перераспределение.

Учёный встал на отведённое ему место и почувствовал на себе давление тяжёлых взглядов, что буквально сконцентрировались на нём от зрителей перераспределения и от тех, кто пришёл, чтобы получить уникальный шанс стать частью истории, произнеся всего слово. На учёного также уставились деятели культуры, наук, ремесленники, которые приготовились к ритуалу и уже выбрали, что именно сказать всевеликому, когда до них дойдёт очередь.

— Ты что творишь?! Ты в каком виде явился?! Что ты себе позволяешь?! — прозвучал голос чиновника, друга ученого. Он какими-то правдами и неправдами подобрался к своему знакомому, чтобы высказать ему пару слов касаемо ужасающего внешнего вида, не подходящего для столь торжественного мероприятия.

— Ничего. Я просто пришёл. Спасибо, что настолько беспокоишься за меня, но этого не требуется. Все хорошо. Я определился с перераспределением.

— А ты разве не понимаешь, что может случиться?! Ты разве не думаешь, что тебя могут выгнать за внешний вид, в котором ты сюда припёрся?! Разве ты не понимаешь, что потеряешь этот шанс, ради которого так много лет работал-работал-работал?!

— Не волнуйся. Всё будет хорошо. И даже если я упустил свой шанс, то сделал, или точнее будет сказать, в скором будущем сделаю это так же, как и шёл к нему — намеренно. Возможно, это и есть часть моей исследовательской работы — выяснить реакцию всевеликого Флюида на меня и на то, что я готов ему сказать. Ведь ни ты, ни кто-либо другой особо не помнит своего прошлого слова на перераспределении. Факт перераспределения — да, а вот слово — нет.

— Откуда у тебя в голове этот мусор?! Что ты себе позволяешь?!

— То, о чем никто не мог подумать…

Чиновник готов взорваться от гнева. От гнева готовы взорваться все собравшиеся! Но толпа молчит. Они все приняли обет немоты только из-за безграничного уважения к самому ритуалу, но каждый, как один, мечтает о том, чтобы ученого вышвырнули с площади. Чтобы его лишили столь великой чести! Чтобы его имя выбили на страницах истории всевеликого Флюида как назидание другим дуракам, что могут подумать о подобных глупостях.

И вот начинается то самое — великое действие под названием «Перераспределение». Здесь, на площади, есть арка, сквозь которую всевеликий Флюид приходит к жителям прекрасного белокаменного города. И вот в тот самый момент, когда концентрация ненависти к ученому принимает совершенно новый размах, когда жители с трудом сдерживаются, чтобы не напасть на неугодного, площадь заливает яркий свет и появляется тот, кого так долго ждали.

Простой люд, который не был отобран на ритуал, склоняется перед появившимся, а представшие избранные, сформировавшие тонкие ряды, наоборот, выпрямляются, выпячивая грудь вперед. Так гласят нормы приличия, и так делают все, кроме учёного, для которого всё это потеряло смысл. Всё, кроме слова, которое он хочет даже не произнести, а передать Флюиду, чтобы тот…

— Точно! Передать! Не произносить, передать!

Учёный начинает копошиться под мантией. Он по своей давней привычке остался в ученических штанах, а там, в кармане, у него та самая зарисовка оттиска издательского дома и обломок карандаша, который он всегда таскает с собой. Такой небольшой огрызок, который не мешает, не акцентирует на себе внимание, который просто есть.

Учёный вновь приковывает к себе разъярённые взгляды, потому что никто, ни единая душа до этого не смела так себя вести перед ликом всевеликого Флюида! А тут не только свинский внешний вид, еще и полное пренебрежение законами! Многие уже мечтают отдать учёного под суд за всё то неуважение, которое он проявил, и надеются, что суд будет мгновенным, единогласным, а главное, что его проведет правитель, который единолично распоряжается невероятным благом.

Учёный пишет на кусочке бумаги то самое слово, которое должен произнести, но которое произносить не намерен. Он понимает, что в этом деле надо идти до конца и это — та самая маленькая деталь, которую необходимо соблюсти, чтобы всё прошло правильно!

И вот он убирает карандаш и сжимает в руке записку, и наступает ожидание. Под взглядами разъярённых зевак оно превращается в бесконечность, но это то самое, последнее, через что надо пройти. Так же ситуация не становится лучше, просто потому что те, кто произносят слова, покидают площадь, просто растворяясь под ладонью Флюида.

Проходит полчаса, и Флюид становится напротив одного из избранных. Его лицо скрыто тенью балахона. Он весь словно сокрыт в тени, и это парадокс, учитывая яркое свечение, которое от него распространяется повсеместно.

— Слово?

Тихий, практический неслышный голос раздаётся из-под опутавшей лицо всевеликого тьмы. Ученый молчит. Флюид слегка приподнимает голову, после чего повторяет:

— Слово?

Опять нет ответа. Теперь уже явившийся на перераспределение виновник торжества выпрямляется полностью. Учёный чувствует на себе его взгляд и понимает, что был прав! Флюиду совершенно наплевать на внешний вид, потому что для него главное в том, что он услышит. А здесь он даже не услышал ничего обычного! Ничего такого, к чему привык за столетия и что уже делает просто потому что надо.

— Слово?

Наконец учёный протягивает руку. В пальцах зажата записка. Все присутствующие на площади делают глубокий вдох, и слышно звериный рык, прокатывающийся по умам, но разве это волнует учёного?! Нет! Он зашёл слишком далеко и теперь не отступит, потому что отступать некуда.

— Как интересно. Ты действительно выбрал это слово? Но почему именно его?

Учёный чувствует, что не только смог удивить Флюида, но что тот смотрит на него с улыбкой, словно проверяя на прочность.

— Да ладно, можешь не молчать. Я понял твой замысел и я исполню твою волю! Но я хочу знать, почему ты выбрал именно это.

Толпа, что слушает обращение, не может поверить своим ушам, не может поверить своим глазам, не может поверить своим умам, потому что они никогда прежде не видели диалога дольше, чем происходящий на площади сейчас. А ещё все они не могут понять причины, по которой всевеликий не обратил внимания на внешний вид стоящего перед ним.

— Начало и конец — все одно. Истины в словах не ищут. Ты посмотри, друг мой, на вино. И в тишине наполнись им как кислородом, — отвечает мужчина, и по площади раскатывается громогласный смех Флюида, наполненный радостью. Но это не всё, что хочет произнести ученый, в связи с чем продолжает свою речь из тех стихов, которые он запомнил, прочитав в той самой библиотечной — единственной верной — копии истории всевеликого Флюида.

— Нет в помыслах истины. Нет правды в вине. Есть только мысль, мгновение. Для вечности в …

— Это всё, что ты мне хочешь сказать?!

Флюид смеется, и этого не понимают собравшиеся. Они даже не знают, как реагировать на такую реакцию всевеликого, и просто стоят с открытыми ртами.

Учёный молча кивает в ответ. В следующий миг Флюид кладёт ему руки на плечи.

— Но почему? Ты можешь мне сказать… назвать ту самую причину, по которой ты выбрал это самое слово?

— Потому что в начале было слово, и никто не знает о том, каким оно было. Потому что перераспределение — своего рода начало, как то самое, начало начал. Поэтому, чтобы начать с чистого листа, с самого начала, я хочу, чтобы во всём была тишина, которую можно будет заменить на мир последующий.

Флюид улыбается в ответ на эти слова. Он прекрасно понимает их смысл, одобрительно кивает и исполняет ритуал перераспределения, правда, не так, как думал учёный.

7

После перераспределения.

— Где я?

Учёный видит лишь пустоту вокруг и слышит тишину.

В ответ ему звучит голос Флюида:

— Ты там, где мироздание берёт начало.

— А что я здесь делаю? — спрашивает учёный, который вновь начинает искать ответы на вопросы.

— Чтобы начать новый мир. И теперь ты должен выбрать то слово, с которого начнешь свой новый мир. Так и я когда-то выбрал свое слово — «Флюид» — и создал белый город… и я тоже в своё время выбрал слово «тишина» и сказал его тому, кто привёл меня в мироздание.

— А что особенного в этом слове?

— В нём нет спешки и в нём нет желания. Тишина — отказ от перераспределения, который дает возможность самому попробовать создать свой идеальный город. Так что очередь за тобой. А мне пора… работать над историей всевеликого Флюида до очередного перераспределения.

С этими словами Флюид исчезает, оставляя учёного наедине со своими мыслями о том, что тот старик и был Флюидом и, возможно, направлял его выбор.

— Итак… получается, в начале была тишина… а тишина — всего-лишь обозначение полного покоя. Получается, тишина — ключ к началу и она же начало. Смешно и глупо! Как сама жизнь.

* * *Здесь должен быть стих, но его нет. Здесь тишина мироздания* * *

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7